На поездах

     В понедельник я проснулся рано, еще до общего подъема. Какое-то время лежал, закрыв глаза. Не верилось, что сегодня я совсем расстанусь со своей частью, где прошли почти полтора года моей жизни. Не самых плохих лет, нужно признать. Временами они были сложными, порой трудными. Но много было в них и хорошего. Наверное, потом это время будет помниться долго, возможно, до конца жизни.
     Последние два дня слились в единое целое, когда детали становятся почти неразличимыми. В субботу, незадолго до обеда, в часть приехал фельдъегерь со своим секретным портфелем, перетянутым ремнем. В это время я как раз был дежурным по штабу и сидел в небольшом отсеке, отгороженном от коридора прозрачным органическим стеклом, расположенном рядом с входом. Фельдъегерь, как обычно, шел в сопровождении начальника штаба. Я отдал им честь, и они скрылись за дверью секретного отделения. Стал слышен звук задвигаемого засова и запираемого замка. Спустя некоторое время дверь «секретки» снова открылась, и фельдъегерь со своим портфелем протопал к ожидавшей его около штаба машине. Минут через пятнадцать оттуда же появился начальник штаба и подошел к дверям. Я снова встал по стойке «смирно», но начальник только махнул рукой, повернулся  и направился в строевой отдел. «Зайди ко мне» - бросил он на ходу через плечо.
     Когда я вошел, начальник штаба сидел за столом и что-то писал.
   - Там на тебя распоряжение пришло. На следующей неделе поедешь в Гримму. В понедельник в наряд не заступаешь, - добавил он.
   - Есть! Разрешите идти? - в этот момент я не нашел ничего лучшего, чем соблюсти уставную форму.
     - Иди. Да командиру не забудь доложить - услышал я вслед.
     Заняв свое место за столом дежурного по штабу, я постарался собраться с мыслями. «Значит, вот оно, долгожданное...» - вертелось в голове. Я уже думал, что это никогда не произойдет. Не зря говорят, что хуже всего ждать и догонять. Дождался.
     Когда-то, кажется уже давным-давно, в конце очередной бессонной ночи, проведенной за работой, прежний начальник штаба с глазу на глаз по секрету посвятил меня в некоторые подробности, сообщать которые он мне не имел права. Но подробности эти касались лично меня, поэтому начальник  нарушил служебную инструкцию. К тому времени совместно проведенные в штабе за работой бессонные ночи ближе познакомили нас, а достаточно трудная и точная работа приучила доверять друг другу.
     Дело заключалось в следующем. Секретная директива генерального штаба предписывала подавать по команде сведения о солдатах срочной службы с высшим образованием, добросовестно исполняющих свой служебный долг, с тем, чтобы в конце службы откомандировывать их на офицерские курсы. Кроме меня, других «вольноопределяющихся», выражаясь дореволюционным языком, в нашей части не было. И, тем не менее, каждый квартал начальник штаба готовил, а командир части подписывал секретное донесение, в котором в единственном числе упоминалась моя рядовая персона. Как результат всего этого, сегодня поступило распоряжение о моем откомандировании к новому месту службы и обучения.
     В первый момент у меня возникло чувство острого сожаления. Придется расставаться с привычной жизнью, с товарищами, с которыми успел сблизиться за эти годы. Увольняться в запас они будут уже без меня. А я без них. Придется расстаться со многими хорошими людьми, с которыми здесь свела меня судьба. Но, с другой стороны, не сам ли я этого хотел? И ожидание новых встреч и впечатлений полностью захватило меня.
     Командир части, выслушав мой доклад, устало сказал, что отправлять ему со мной на другой конец Германии некого. Поэтому он не сомневается в том, что я успешно доберусь до нового места службы и в одиночку. Он ограничился тем, что вызвал командира моего взвода и приказал купить мне на станции билет по воинскому требованию.
     Все остальное я должен был сделать сам: вписать в понедельничный проект суточного приказа пункт о своем убытии, выписать себе воинские документы, включая требование на билет от станции Миксдорф до станции Гримма, а также получить у начальника АХЧ вещевой мешок с суточным пайком, состоящим из различных банок и коробки с сухарями.
     Спустя час вместе с командиром взвода мы шли к платформе Миксдорф, расположенной на опушке леса на одинаковом расстоянии от нашей части и одноименной немецкой деревушки. По асфальтированному шоссе к платформе было идти раз в пять дальше, чем через лес.
     Песчаная тропинка, по которой каждый день на зарядке бегают солдаты, и вожатые караульных собак выставляют немецких овчарок на блок - посты тянется вдоль периметра. Около его угла в сторону платформы отвернула еще одна тропинка, почти невидимая на темном игольнике. Скоро она вывела нас прямо к краю платформы.
     Толстый немец в форме железнодорожника долго изучал увесистый гроссбух, в котором были пропечатаны расписания и тарифы для всех поездов на всех железных дорогах Германии. Изучив свой гроссбух, он принял у нас воинское требование и выдал картонный билет, на котором латинскими буквами были напечатаны два слова: Mixdorf  и Grimma. После этого немец назвал время прибытия утреннего поезда на Коттбус.
     А дальше я не помню. Наверное, я ходил по части, встречаясь с приятелями и другими сослуживцами. Прощался, слышал хорошие слова в разлуку и говорил их же в ответ. Все стерлось из памяти до утра понедельника.
     И вот мы трое стоим на платформе. Командир части в своей огромной фуражке, в сапогах, разрезанных сзади на могучих икрах, и в потертом офицерском бушлате с погонами подполковника. Рядом с ним стоит мой друг Николай, с которым вместе было проведено бесчисленное количество бессонных ночей в штабе. Зимний холод сегодня утром сменился промозглой сыростью. Вокруг части стоял мокрый сосновый лес, затянутый легким туманом. Он был совсем седой от влаги. С ветвей падают капли. Николай кутается в солдатский бушлат с зелеными полевыми погонами, сбив не по-уставному шапку на затылок. И я, затянутый в отглаженную шинель, перепоясанный ремнем с начищенной бляхой, в надраенных до зеркального блеска сапогах.
     Еще утром дежурный по части, придирчиво оглядев мой внешний вид, сказал: «Нормально. Патрулям ты такой точно не интересен». Завтрак съеден. Все необходимое получено. Я распрощался с теми, кто с утра собрался в штабе, и мы втроем пошли на платформу. Один из двух бессменных дежурных на КПП и его помощник из моего призыва последний раз отдали мне честь и открыли ворота. К платформе мы опять пошли напрямую по тропке, чтобы сократить путь.
     Из-за колючей проволоки, которой затянут периметр нашей части, хорошо видны зеленые поезда, пробегающие по железнодорожной ветке. Сколько раз за прошедшие годы мечталось о том, что когда-то наступит время сесть в эти маленькие аккуратные зеленые вагоны и ехать куда-то далеко-далеко, возможно домой.
     Все это имело мало отношения к реальной жизни, потому что в те годы все  приезжали в нашу часть и уезжали из нее на темно-зеленом военном автобусе. Каждое утро этот автобус вез детей в гарнизонную школу во Франкфурт, и каждый вечер он же привозил их назад. Этот же автобус привозил молодых новобранцев и отвозил солдат уволенных в запас. Он же отвозил офицеров и прапорщиков с семьями в отпуска, а также, совсем, на замену в Союз. Взамен он привозил для прохождения службы других офицеров и прапорщиков с офицерской пересылки. А потом привозил членов их семей. А в командировки по Германии мы ездили на автомобилях. По железной дороге в нашу часть не приезжал и не уезжал из нее на моей памяти никто.
     Вот из-за сосен показался небольшой, похожий на игрушку тепловоз с четырьмя прицепленными вагончиками. Командир сжал в своем кулаке размером с двухпудовую гирю мою руку и поблагодарил за службу. Мы с Николаем обнялись. Мгновения прощания закончились, и я сам не заметил, как оказался в теплом и чистом вагоне, в котором у окна дремало несколько немцев. Поезд плавно тронулся. Мелькнули среди деревьев столбы периметра, и вот уже моя родная часть осталась позади. Поезд набирал ход.
    В том отделе штаба, где я работал, на стене висела карта железных дорог Советского Союза. А на другой стене висела карта железных дорог Германии. Много раз за годы службы мы рассматривали карту родной страны, находя станции, с которыми были связаны различные обстоятельства нашей жизни. Здесь родились, туда приезжали, там встречались, а тут пересаживались. А вот здесь жили родные, там знакомые...
     С той Германией, чья карта железных дорог больше всего напоминала запутанную паутину, нас не связывало почти ничего. Да, мы здесь служили. Ездили в командировки на автомашинах, а на экскурсии - на автобусах. Сюда мы прилетели самолетами и улетим так же. Мы знали, возле какой станции расположена наша часть - и этого было достаточно. Большего нам не требовалось.
     А сейчас мне предстояло на поездах пересечь достаточно большую часть страны, сделав две пересадки - в Коттбусе и в Лейпциге. Я наизусть выучил свой маршрут, и надеялся, что мой жизненный опыт и здравый смысл, помноженные на толику везения, приведут к успеху предприятия. Не мог же я подвести своего командира, который мне доверял. Я хорошо представлял, какие бы громы и молнии разверзлись над его головой, если бы я «засыпался». Молодость часто самонадеянна, даже в самых лучших своих побуждениях.
     Нужно признать, что большинство советских солдат, служивших в Германии, не владело немецким языком. Совсем. Хорошо, если в школе довелось сколько-нибудь его поучить. Я же и в школе, и в институте изучал английский язык. Английским языком немцы ГДР совсем не владели и не понимали его. Зато большинство немцев худо-бедно понимало русский язык. Благодаря этому, воинам Советской Армии удавалось при общении с местным населением обходиться языковым минимумом: «Камрад, найн, гут, нихт гут, битте, данке...» Ну и еще парой-тройкой столь же употребительных слов и выражений.
     Поэтому, когда несколько часов спустя я высадился на открытой площадке в окружении огромного количества разноцветных вагонов, то растерялся. Железнодорожный вокзал города Коттбуса находился где-то в стороне. На большинстве вагонов не было ничего написано. Объявлений по трансляции тоже не было слышно. Немцы, приехавшие со мной в поезде, куда-то быстро исчезли. Я помнил, что по карте в Коттбусе сходятся несколько железнодорожных направлений, и поэтому пошел искать нужный мне поезд.
     На свое счастье, на одном из путей я скоро увидел красивые разноцветные вагоны, на которых было написано латинскими буквами Leipzig. В поезд садились люди. Мимо меня быстро шел человек в форме железнодорожника. Мой вопрос, адресованный ему: "Камрад, Лейпциг, гут?" вызвал ответ в виде энергичного утвердительного покачивания головы и одобрительного: "Гут! Гут!". После чего железнодорожник исчез вдали.
     В отличие он советских поездов, здесь не было проводников около вагонов. Как вежливый человек, я пропустил всех пассажиров вперед себя и следом за ними поднялся в вагон.  Почти сразу после этого поезд тронулся. В отличие от «зеленого» поезда, на котором я приехал в Коттбус, и который «кланялся каждому столбу», поезд на Лейпциг сразу набрал очень приличный ход. Было видно, что в ближайшее время он останавливаться не собирается. За окном одна за другой пролетали платформы. Это показалось мне странным. Оглядевшись, я понял, что сделал что-то не то.
     В отличие от пассажирских салонов «зеленых» вагонов, напоминающих отечественные электрички, вагон этого поезда больше всего был похож на наши купейные вагоны. Они ведь тоже были немецкого производства. В этом вагоне пассажиры сидели на креслах за стеклянной стенкой, частично занавешенной шторой, по шестеро человек в купе. Вдоль стенки от начала к концу вагона шел неширокий проход. Я вспомнил, что такие вагоны называются «пульмановскими», и понял, что сел на какой-то классный экспресс. А поезд уже летел. За окнами деревья слились в одну пеструю ленту. Я не был уверен, что мой воинский билет допускает проезд в таком поезде. Но, что было сделано, то сделано, изменить уже было ничего нельзя. В чужой стране, «без языка» я оказался «зайцем» поневоле.
     Поскольку у меня не было билета с местом, я остался стоять в коридоре, недалеко от входных дверей, молча наблюдая за происходящим в вагоне. Спустя некоторое время я увидел двух людей в железнодорожной форме - мужчину и женщину. Они проверяли у пассажиров билеты. Я хорошо понимал, что единственным разумным вариантом моего поведения является благонамеренность. Поэтому я не стал пытаться спрятаться или убежать. Или того хуже, пытаться «качать права».
     Когда женщина подошла ко мне и попросила предъявить билет (все контролеры в мире, видимо, делают это одинаково), я, молча, протянул ей мой картонный корешок. Увидев его, немка энергично затрясла головой. На помощь ей бросился мужчина. Совместно изучив мой билет, контролеры произвели какие-то расчеты, после чего мужчина объявил мне сумму доплаты в марках ГДР, существенно превышающую мои финансовые возможности.
     В доказательство этого я предъявил немцам свой кошелек, в котором сиротливо перекатывались несколько мелких алюминиевых монеток. Теперь головой затряс уже контролер-мужчина, на пальцах показывая, сколько еще монет мне нужно отдать ему. Но их действительно не было. Что я и подтвердил: «Найн, камрад, найн!»
     Чем должна была бы закончится вся эта история? Скорее всего, большим скандалом. Снятием нарушителя на ближайшей станции с поезда, сдачей его в военную комендатуру. Возможно,  другими межгосударственными проблемами, которые периодически возникали в Германии и без моего участия. Психологически я был к этому готов, так как знал, что немцы, соблюдая законы сами, обычно старались добиваться строгого исполнения своих законов и от других. Особенно, в тех случаях, когда сила, как сейчас, была на их стороне.
     Но большинство женщин в мире, наверное, склонны к состраданию. Вот и сейчас, немка, посмотрев на двух сосредоточенных, стоящих друг против друга мужчин - одного в советской военной форме, и другого, одетого в китель немецких железных дорог, что-то сказала своему напарнику, потянув его за рукав. После этого она, не оглядываясь, пошла в соседний вагон. Мужчина повернулся и пошел следом за ней. Я перевел дух.
     До самого Лейпцига я не сходил с того места, на котором стоял, и никто меня больше не беспокоил. Справедливости ради нужно признать, что дорога не была для меня утомительной. Экспресс быстро преодолевал расстояние между городами, остановившись всего три или четыре раза. И вот уже поезд снизил скорость и медленно пополз, втягиваясь под крышу вокзала в Лейпциге.
     Вокзал оказался огромным, существенно превосходящим по размерам все вокзалы, которые мне довелось где-либо видеть до этого. Под его крышей располагалось множество путей. Но нигде не было табло с поездами, не звучало по трансляции объявлений об их отправлении. Не было схемы железнодорожных сообщений.
     Примерно полгода назад мне довелось быть в Лейпциге вместе с сослуживцами на Лейпцигской ярмарке. Но мы тогда приехали на автобусе вместе с немцами. Поэтому я совершенно не представлял себе город, не знал, откуда идут поезда на Гримму. Происшествие, пережитое в экспрессе, вызвало прилив разумной осторожности, и я решил искать соотечественников.
     После обхода почти всей территории вокзала в одном из его уголков я обнаружил родной советский патруль, замаскированный под туристов. Старший лейтенант в портупее, но без оружия шел в сопровождении двух солдат с фотоаппаратами через плечо. Офицер на короткое время впал в состояние прострации, когда я, четко по уставу подойдя к нему строевым шагом с отданием чести, представился и попросил о помощи. Сопровождавшие офицера солдаты были в не меньшем шоке.
     Изучив вдоль и поперек мои документы, старший лейтенант поверил в нереальность происходящего: солдат в одиночку следует через Германию к новому месту службы. Так как мы с ним не сильно отличались по возрасту, а, скорее всего, были ровесниками, он принял самое деятельное участие в розыске железнодорожного транспорта для отправки меня к месту назначения.
     В результате изучения расписания поездов, приклеенного на афишную тумбу, сличения номеров платформ и других реквизитов, а также времени на часах старшего лейтенанта, было установлено, что мой поезд должен отправиться через полтора часа с платформы номер пятьдесят четыре.
     Доставив меня на платформу, старший лейтенант, довольный собой, обратился ко мне с напутствием: «Стой здесь и никуда не уходи! Не броди по вокзалу, а то заберу тебя, и вместо Гриммы поедешь в комендатуру. Давай, будь здоров!» После этого патруль растворился в дебрях вокзала. Оставалось поскучать полтора часа, наблюдая за окружающей действительностью.
     Поезда подходили к назначенным им платформам безо всяких объявлений. Немцы, предварительно собравшись на платформе небольшой кучкой, садились вагоны поезда, и он уезжал, опять же безо всяких объявлений, ориентируясь, видимо, только по времени. Нам, привыкшим к многочисленным напоминаниям при посадке, немудрено было опоздать. Старший лейтенант был прав.
     Таким образом, и я в нужное время оказался в вагоне поезда, следующего через Гримму, и при этом полностью соответствующего по классу моим проездным документам. Понимая, что скоро опять окажусь за колючей проволокой, где и закончится моя недолгая свобода, я с интересом наблюдал за окружающей меня вагонной жизнью. Я оказался в помещении вагона, предназначенном для курящих. Скоро выяснилось, что это отделение предназначено не только для курящих, но и для пьющих.
     Сидящий напротив меня пожилой немец, закурив, достал из кармана бутылку какого-то крепкого напитка, отвинтил пробку и, отхлебнув большой глоток, снова закрыл бутылку и поставил ее на пол около своего сидения. Так он и ехал, покуривая и прихлебывая, распространяя вокруг себя сильный запах спиртного.
     Это, впрочем, не произвело никакого впечатления на билетных контролеров, проверивших билет немца, но не обративших никакого внимания на его бутылку. Мой билет также не вызвал у них никаких эмоций, они его прокомпостировали и пошли дальше. Когда я вышел на вокзале в Гримме, то понял, что мне здорово повезло с экспрессом: не сядь я в него, то добирался бы к месту назначения до ночи.
     В Гримме был большой гарнизон. Там с сорок пятого года стояла мотострелковая дивизия. Выяснив у первого же патруля местонахождение своей новой «полевой почты», я уже через полчаса  предъявил свои бумаги дежурному на КПП.
     Здесь был старый немецкий военный городок, напоминающий тот, в котором мне недолго довелось быть в Вюнсдорфе. Наши офицерские курсы располагались на территории мотострелкового полка, где была сформирована учебная рота, которой командовал низкорослый коротконогий  рыжий капитан-осетин. Бегло просмотрев мои документы, он приказал идти в расположение. Начиналась новая пока незнакомая жизнь.