Последний первый бой

   
   Этот нескончаемый, утомительный и бесцеремонный бой длился уже почти три дня: немцы атаковали и атаковали без устали, словно где-то у них в тылу совсем неподалёку лежали их ни в чём неповинные матери,которых заставляли рожать одинаковых, рыжих, противных,взрослых солдат, похожих друг на друга как две капли воды. Но и это им  не помогало, потому что мы защищали свою родную землю, вгрызаясь в неё своими зубами, и держались, держались из последних сил, до последнего человека, до последнего вздоха.
   Вчера во время третьей атаки фрицев нам прибыло пополнение, мы аж опешили, не ожидая такого сюрприза, хотя комбат давно уже выпрашивал хоть роту, хоть отделение и ни-ни, а тут аж сто пацанов в новеньком  обмундировании, с новыми винтовками. Стоят  желторотики, осматриваются, и надо же "раме" было случайно оказаться над нами, так сразу и стали ухать фрицы из минометов,да ещё артиллерия им стала помогать, юнцы с их молодыми командирами стоят и, хоть убей, не догадываются, что надо срочно в укрытие бежать.
   Пока уже наш комбат капитан Ключевский с матом не прибежал с первой линии крича - по окопам, салаги! Командиры отделений ко мне в блиндаж, живо! Человека 3-4  посекло осколками, пока весь этот парад переставал мозолить глаза нам и фрицам. Через полчаса получили приказ контратаковать, и командир собрал нас у себя: меня и ещё трёх ротных; все мы выглядели зло и потрёпанно, предыдущая ночь была почти бессоной, мы спали какими-то урывками, временами во сне снилось, что ты на гражданке, гуляешь по Невскому с друганами, пьёшь пиво и в следующий момент артобстрел, ты подрываешься, как угорелый, и ломишься с ощущениями, что ты сходишь с ума, на всё одно бежишь занимаешь позицию и стреляешь, стреляешь до одури, пока руки от вибрации не начинают клинить и орёшь приказы, всё время орёшь,потому что ничего не слышно нормально от этой стрельбы, а ещё меня контузило недавно и теперь мне всё время кажется, что нас окружают и у меня почти паника, я хватаю автомат, хочу стрелять, но в последний момент понимаю, что вокруг только свои и меня отпускает.
   Так вот, в мою роту прибыло пополнение: два отделения с двумя младшими лейтенантами во главе - один Балабушкин, второй Зыкин. Ребята оказались толковые; я быстро ввел их в курс дела и отправил к своим, пусть проинструктируют их как выжить, умереть мы и так можем в любую минуту.
   И вот долгожданная красная ракета бросает нас за бруствер, навстречу катящейся серой волне немцев: у них шесть танков, человек пятьсот солдат, две батареи обстреливают нас с обоих флангов, а минометы я даже в расчет не беру - их у  фрицев до чёртиков. Сейчас самое главное преодолеть эти сто метров до первых рядов, чтобы ворваться в них, вонзив штыки, ножи и зубы, остановить эту лавину и повернуть вспять, переломить ей хребет. Мы так воодушевились, пока бежали, вспоминая своих родных, семьи, друзей, что с криками "ура" просто как тигры набросились на первую шеренгу, понимая, что именно сейчас мы защищаем всех тех, кто остался дома.
   Рядом со мной дрались Балабушкин, Дроздов и ещё пара новичков, один из них показывал чудеса: он то подныривал под фрица, коля его в живот и распарывая пузо, что делая выпад, заставляя фрица отступить, а потом и ошибиться в защите, нанося ему смертельный удар в корпус, а один раз он вообще спас Балабушкина, метнув здоровенному немцу финку прямо в бок под сердце.
   Короче говоря, дрогнули фашисты и стали пятиться назад, но не побежали. Теснили мы их, теснили, но у них подошло три бронетранспортера, и оттуда вывалило ещё под сотню человек  и хоть горели уже два их танка, нам дали приказ отойти к своим окопам, чтобы не нарываться на засаду у опушки леса, как было в прошлый раз: комбат у нас смекалистый - отвёл людей, а сам попросил полковую артиллерию поставить заградительный огонь, пока мы нормально не засели в первой и второй линии обороны. И давай колошматить их из пулеметов, они было попёрли, да сдулись и отступили, ведь была уже вторая половина дня - пить хотелось так, как верблюдам после каравана, хотя и был только конец апреля.
   Я прошел вдоль всей нашей роты и  после переклички недосчитался пятерых: ефрейтора Полежаева, бывалого солдата, рядового Барсукова, тихоню в очках, и троих новеньких, фамилии которых я еще не знал. Проходя мимо отделения лейтенанта Балабушкина, я обратил внимание, что несколько человек собрались около того паренька, что показывал чудеса рукопашного боя. Видимо он хотел их научить парочке приемов и крутился перед ними, ерзал и пыхтел с мнимым фрицем, как с живым. Наконец он его укокошил и встал с задорной улыбкой на губах. Серо-зелёные глаза его горели таким мятежным огнем, что мне даже стало фрицев немного жаль - ведь не было у них шансов против этого парня.
   - Как фамилия, боец? - спросил я, подходя сзади.
   - Рядовой Иванютин, товарищ командир, - он весело посмотрел на меня, не мог он так быстро совладать с энергией, живущей в нём и бьющей ключом.
   - Хвалю вас, рядовой Иванютин, за чудеса, проявленные на поле боя, - сказал я, похлопав его по плечу, - Ваш пример пошёл всем на пользу, скоро все так будут укладывать фрицев как вы, если вы, конечно, будете их подучивать. Я лично не против.
   - Рад стараться, товарищ старший лейтенант, служу Советскому Союзу! - он отдал мне честь и присел,ведь  мы чертовски устали в этом изматывающем и непредсказуемом бою. Так прошло несколько часов, уже пять вечера, а разведка докладывает, что немцы отошли в лес и носу не показывают. Расставив часовых, мы собираемся заняться не менее важными делами, пока есть свободная минутка. Пишут все на коленках огрызками карандашей любви, пишут и любят одновременно, потому что только так сейчас и можно выразить это малопонятное, почти бессловесное и всепоглощающее чувство, даже букет чувств. А времени мало отведено на это, кто знает, что ждёт в следующую секунду.
   Поэтому в этот момент все прощают и просят прощения,  ибо понимают, что через мгновение их могут убить. Сейчас все ссоры и недомолвки кажутся такими ничтожными перед лицом смертельной опасности и истинной любви.
   Каждый здесь мысленно встал на колени перед своей любимой и обнял её родной, милый сердцу образ. Тишина опустилась на их мужественные, секунду назад усталые плечи и распустилась крыльями любви - самыми величественными и самоотверженными крыльями во всей Вселенной.
   Война прекратилась, чуткий заботливый ветер унес её едкий, ядовитый дым с собой за линию фронта, туда, где сидели враги-такие же солдаты, такие же люди. Всё вокруг словно преобразилась, и винтовки покрылись цветами. Вибрации настолько сгустились, что само пространство не выдержало и изогнулась, воссоединив такие далекие и такие близкие души и сердца. Глаза у всех солдат засветились  ярче солнца, и тончайшая нежность лилась из них, исцеляя любые, даже смертельные, раны.
   Я писал своей любимой Танечке, изливая всю свою скопившуюся любовь, томление. О, томление любовное, как же ты прекрасно и тяжело одновременно, ведь хочется сходить с ума и отдаваться этому безумству до конца без остатка. Хочется любви, хочется единения.А любовь любит потомить, чтобы все чувства настоялись, как вино
, чтобы накопилось больше, чем есть, чтобы потом выплеснуть это наружу и затопить всё вокруг этой сумасшедшей безудержной энергией.
   Вдруг рядовой Иванютин, озарённый, словно пораженный молнией, встал во весь рост в окопе, казалось, что он действительно был уже не здесь. Глаза его воззрились в любовную пустоту, он улыбался, слёзы текли по его щекам, такие живые и горячие, что упади они сейчас на мертвое дерево, оживили бы его тотчас.
   Он стал медленно двигаться, словно танцевать, слегка кружась в ритме любви. Все бойцы оторвались от своих занятий и смотрели на него, мысленно танцуя вместе с ним. Эмоциональный фон стал зашкаливать, люди озарялись, преображаясь, превращаясь в новых самих себя.
   Внезапно грудь солдата Иванютина разорвалась и обагрилась горячей, пылающей кровью - шальная пуля пробила любящее, вечное сердце, остановила жизнь, но не любовь. Танец, до того медленный, стал убыстряться, и вот он уже превратился в вихрь, в северное сияние, радугу, сгусток высшей энергии, во что-то невыразимое словами. Экстатичная улыбка отразилась на преображенном, божественном лице - оно просто сияло огнём! Глаза вышли из орбит, тело изогнулось в последний раз, кровь хлестала и заливала всё вокруг, оживляя убитую войной землю. Несколько капель упали на отброшенное, незаконченное письмо, поставив многоточие в нём,в самом его конце.
   И тут же на глазах у пораженных его однополчан, у всех нас очевидцев, огненная душа солдата вылетела из тела и ринулась к любимой своей, чтобы напоследок шепнуть ей о том, чего он не успел написать о своей недосказанной любви, вечной и прекрасной, как сама Весна.Ведь вокруг была весна, всё пыталось зацвести и проснуться ото сна, придуманного зимой и войной вместе. Птицы, оглохнувшие от выстрелов и канонады, рьяно пели, а тела их вибрировали в такт песням их. Потому что они тоже звали своих любимых, томимые и одинокие, ждущие и верные, вечные и прекрасные.
А солнце озарило поле боя,осветив все своей любовью трижды священной,лучи его
своими бесконечными жаркими руками обнимали искалеченную землю и лечили ее,
пестовали,как всегда было с начала времен.А в последние несколько тысяч лет это приходилось делать все чаще и чаще,потому что дети земли обижали и ранили свою родную мать,кромсали и делили ее на куски,убивая напрасно и себя ,и всю остальную жизнь,получая от этого дикое,запредельное удовольствие,которое лелеяли в своих мелких,горбатых душонках,ничего не давая в замен и лишь иногда любили ее в своих стихах,в книгах,в музыке,иногда-между войнами-сеяли ее и пахали.Однако всегда,даже в самых веселых песнях слышалась затаенная совестливая грусть и
 печаль,в которую,как в зеркало смотрели их истинные,плачущие,одинокие,мытарские души.
Когда мы несли хоронить Ваню Иванютина,многие  даже всплакнули скупыми солдатскими слезами,будто потеряли очень близкого,родного человека.А я хоть и был мрачнее ночи,надвигавшейся на нас неумолимо,все равно успел заметить,как природа тоже притихла вместе с нами:вдруг из почти ясного неба стал накрапывать слепой дождик,словно небеса плакали по герою.Через пять минут все прошло и только эхо любви еще долго носилось над нашими позициями,обдавая нас верой и надеждой на лучшее.
А на следующий день меня ранило в голову и плечо,и я был госпитализирован на два месяца.По возвращении я смог заехать и вручить незаконченное письмо героя,ведь наш госпиталь был в всего в двухстах километрах от его дома.Я сидел и пил чай
с липовым медом,молча и не зная,что сказать его девушке,а она потерянная и опустошенная тихонько плакала,всхлипывая и подливая мне еще меда.Я смотрел на нее и понимал,что она тоже герой и все здесь герои,как и там у нас на фронте,где постоянно происходит бой не на жизнь,а на смерть.Она работала на заводе по 14 часов и мне посчастливилось ее застать только потому,что я приехал очень поздно.
Вскоре я распрощался,оставив ее наедине с ее горем,но я знал,что любовь Вани
хранит ее даже с того света,ведь нет ничего сильнее любви.Особенно на войне...