Воскресенье

   Она жила сквозь дни, по кратчайшей прямой – а прямая может быть длиннее или короче? – она точно знала, может. И выбирала самый короткий путь. Сквозь дни, до воскресенья. Когда на низеньком столике возле дивана оказывались два стакана с виски.
   Не те дни, в которые она закрывала глаза, чтобы их не видеть, и в не чувствовании стремиться дальше и дальше по календарному листку, а в стакане плескалась вода, насмешливо подражая другой жидкости, той, что в двух стаканах…
   К виски она приносила соленые орешки.
   -Орешки к виски?
   Но у нее не было ничего другого, и она довольствовалась тем, что имела, как довольствовалась этими несколькими часами воскресенья, которые, длясь дольше, чем шесть предыдущих  дней, все равно заканчивались слишком быстро, вновь погружая ее в не чувствование и не мысление. Хотя нет, она, разумеется, думала. Но лишь о воскресенье.
   Она жила со взглядом, устремленным к той точке, когда на диване возле низенького столика их оказывалось двое. Но воскресенье промелькало, не успев начаться, оставив во рту вкус алкоголя, который она не любила, и запах чужой сигареты.
   Вечером она мыла пепельницу и выставляла ее, пустовавшую всю неделю, на столик. Чтобы помнить о руках, которые держали в руках сигарету. Она укладывала спать недочитанную другим газету, тяжелое прикосновение чужих губ к щеке на прощанье, гудящие в ушах равнодушные слова – укладывала в долгий недельный сон, боясь потревожить их ясность и ощутимую ей тяжесть, не желая их видеть следующие шесть дней, вплоть до воскресенья, чтобы они не помешали ей, не замедлили ход времени, не остановили ее задохнувшееся от воспоминаний сердце. Дальше, дальше, вглубь памяти, чтобы закрыть глаза и открыть их уже в следующее воскресенье, очнуться от забытья, быть разбуженной звонком в дверь.
   Но воскресенье становилось все короче, торопясь допить виски. А прощальный поцелуй – поцелуй ли? – приближение лица к лицу – сменился кротким прикосновением руки к ее холодным пальцам. Воскресенье сжималось, а пепельница оставалась чистой. И на диване даже ее внимательный взгляд не смог бы найти вмятину от чужого тела, сидевшего на нем.
   Воскресенье превратилось в ожидание. Сидя на диване – одна – она пила виски – одна – и, не курящая, закуривала сигарету за сигаретой, ожидая звонка в дверь. Но звонок издевательски молчал. Растягивая день, заставляя время остановиться. Звонок молчал, и его тишина будила ее в понедельник. Она распространялась на всю неделю.
   И тогда она открыла глаза. А вокруг нее был вторник. А потом среда. И она свернула со своего кратчайшего пути. Куда? Она не знала. У нее не было карты. Она просто пошла вперед, удивленно рассматривая минуты и дни, которые крутились вокруг нее.