Дубок

 


В окно квартиры на пятом этаже моего среднего сына, смотрелся дубовый лесок. Зелень после июньского дождя сверкала как дорожка что  соткала моя любимая жена Ольга, умершая от водянки. Смотрел сверху на него и вспоминался такой же лесок в Прибалтике глубокой осени 1944 года. Захотелось спуститься вниз и пойти в этот лесок и отдаться воспоминаниями. Чтоб когда приедет старший сын. Рассказать ему, что вспомнилось, он собирает зачем-то эти рассказы о своем отце. Приедет и пристанет: «Расскажи. Да расскажи о военных твоих годах тато». Не отстанет пока не расскажешь. Сказав Лене гуцулке, сына жены, «Пойду погуляю пока Вася не придет с работы и внучки не придут из садика», пошел в направлении выдевшихся крон дубков из-за гаражей жильцов. По стежке проложенным жильцами пошел за гаражи. Вышел на травку зеленую и обмер. На меня обвалилось цвинькание птиц. То  соловей зальется своим трельем, то  иволга его передразнит, то сорока заскрегожит. А то, как симфонический оркестр, что слушал по радио, как зазвучит какафонией птичьих голосов, этот птичий хор.
 А передо мной раскинулись тройка стежок в глубь леска. За котором слышался шум машин идущих в районное местечко Сокиряны. В сторону Молдовы. Меня не машины манили а дубок что я видел из окна квартиры сына. Осмотрелся вокруг, одни дубки. В стороне как патриарх стоял с надломленной второй вершиной дуб как кородль лесного королевства. Решил подойти к нему. Шел по лесной траве в изобилии трав цветущих синими, красными. Желтыми цветами. Медовый запах стоял в леску. А вот и пчелы гудят, собирая ранний цветной медок. Захотелось упасть в траву и раскинуть руки . Смотреть в мирное небо, без самолетов и гула войны. Радоваться тем, что выжил в той войне, вырастил троих сыновей,  но… И тут его чело нахмурилось, покрываясь глубокими  морщинами усталости. А так хорошо начинась прогулка да воспоминания разбередили душа военного солдата.
1944 год. Всполошились румыны. Собрали всех молодых юношей и на собрании перед ними молодняком села выступил колонел(лейтенант) румынской власти, комендант села, выживший в борьбе с партизанами разведчиками Советов. Спустившихся ночью на парашютах и воевавших с солдатами в местных лесах Сокирянщины. Хоть и не навредили много, но шороху навели предостаточно. О чем свидетельствует кладбище в Ожево, в центре села на берегу бессарабской реки Днестр. Колонел сказал молодняку, стоявших, перед ним в последний раз, в их и его жизни:
   - Молодые! Не сегодня, завтра в ваше село вступят Советские солдаты. Вы не ждите, когда вас станут вызывать на призывные пункты. Сами идите добровольцами на войну,а то вас обвинят в измене Советов. Помните что любая власть от бога. И наша и советская. И я молодой без несколько месяцев восемнадцатилетний хлопец, пошел добровольцем. Нас погрузили в вагоны и повезли куда-то к Советам. А я дальше местечка не ходил. Рано было мне шастаться по краю. А тут привези, мы выгрузились на каком –то поле, и нас повели к застройкам. Кругом горы. Не то что наше Предкарпатье. Скоро повели в сарай сказали баня. Помылись не помылись но, грязь дорожную смыли. Передели в солдатское. А я стоял и смотрел на кальсоны, которые на мне стояли как женская юбка. Широкая и длинная. Сержант распорядился и мне какие-то женщины ушили и кальсоны и галифе и гимнастерку. Все на мне было большое. Одели, подстригли, обули, построили. Мы друг друга не узнали, все стояли в солдатском, как один человек. Все одинаковые, стриженные, в одинаковом одеянии. Для меня это было не привычно. Попали мы в полевые лагеря, где нам преподавали стрельбу, ходить строем, в атаку. Окапываться, несколько раз выстрелили в винтовки старого образца. И вся учеба. Посадили в теплушки и повезли через всю Россию. Попали на Прибалтийский фронт под Мемель город. В охрану «Катюш». Но до конца своей войны, до ранения не видел их. Этих «Катюш»,только как они стреляли. Это страшно.
 Огненные стрелы над нами летали и падали, взрываясь огнем. Только если попадали в дом, он разлетался враз. Если в то место, откуда стрелял пулемет, от него и мокрого места не оставалось. Меня знающего грамоту и счет дали на погоны по две лычки и назвали младшим сержантом. Командиром отделения. В котором насчитывалось восемь человек, и сказали: «Командуй».Мною кто то бы командовал, а тут командуй! В первом же окопе, после сто грамм наркомовских, в первый раз пил спирт, уснул в окопе. Хорошо что соседом и другом был  белорусский партизан,  Он-то и разбудил меня, сказав:
   - Через десять минут атака. – Это со мною уже второй случай, когда после наркомовских, я засыпал. Не привык я к сильному алкоголю.
  Я все свои последние два года пил только вино из нашего виноградника. У моего отца, до того как он отдал Михаилу наш виноградник на его свадьбе.  Мы сами давили виноград. А после этого, соседей давили зарабатывая на зиму свое вино. У нас был в селе не гласный закон для тех, кто помогал давить виноградник на вино или на сок виноградный. Из 10 литров наши два литра. Я нанимался только к тем, у кого много винограда. Сначала собирал гроздья винограда, а потом давил. За сбор получал, все те же две корзины винограда. На 10 корзин хозяина и это много выходило. А тут спирт или самогон. Для меня это было много, но я хотел походить на красноармейцев бывалых.
 Отн мне сказал,что мы пойдем на соседний хутор.Там по сведению разведки живет их поицейский.Он мне сказал как их называют но я теперь забыл. А тогда  под его разговор о том как он наказыал своих беорусских полицаев и я  решил хоть посмотреть на их полицая. В нашем селе был полицай, но он из местных и слегка не в себе, а точнее у него не все были в его голове. Мне стало интересно. Какие их полицай, похож ли, на нашего Иосифа? Лейтенант отобрал мое отделение и повел нас на хутор. Мы со сей осторожностью подошли к хутору. Перед нами появились пять домов и столько же сараев, с огородами. Все ухожено все прилижено. Ни соринки нигде, по бокам дорого или деревья фруктовые или цветы. И то и другое вместе в перемежку. Как только мы подошли, как не крались, но все же собаки залаяли. Тогда лейтенант, не прячась пошел к дому посреди хутора, и наиболее справный и по больше. С узорами на наличниках с клумбами в ограде. Нам на встречу вышел дородный мужик с большим пузом. В куртке на растопашку не смотря на декабрь месяц и на холод. Как боров упитанный, встал в входных дверях расставив ноги с широкими плечама, что то по своему пролепетал а потом на ламанном языке проговорил:
   - Чито табя нада? Лейтенант ему:
   - Позовите сына. - Мужик крикнул:
    - Гюнтер !- В дверях вырисовался молодой юноша лет 16. И сразу стал стрелять из немецкого карабина, и тут же с нашей стороны прогремел выстрел и юноша упал. Мой белорус, с одного выстрела уложил того юнца. А сам сказал как не ни в чем небывало:
    - Я их гадов полицаев давил и давить буду. А я сечас вспоминая этот эпизод, подумал: «Слава богу, что он мой друг не дожил до этого, а то б всех ментов перестрелял бы, называемые полицаями».
   Встал с травы, и пошел к вдали видневшем дубе к которому я направлялся да думки прервали мою стежку. Подошел к нему и увидел на нем. Канат, привязанный к одной крупной ветке отходившей в сторону поляны.  Канатом привязывают ветку к земли, и по ней, ветке ходят дети, изображая видимо переход какой-то сказочный  из одного мира в другой. Столько прошло с моего детства, а игры все теже. Подумал я. А в самого перед глазами эпизод из моей военной поры.
   Такой же дуб, и на такой же ветке, висел вздернутый на такой же толстой веревке человек, а на табличке написано по-немецки, нам перевел переводчик из штаба дивизиона: «Так будет со всеми, кто сочувствует большивикам». Даже сейчас по прошедши много лет, мороз от этих воспоминаний по коже идет. Даже природа всколыхнулась, как бы подслушав мои мысли и враз стало прохладно.
 Очнувшись, от этих воспоминаний, враз стал слышать дубовый лесок и окружавший меня. И желуди увидел на поляне под старым дубом. И трели соловья, и передразнившую иволгу и снегиря запоздавшего с перелетом в другие края. И шум машин не далеко от этого места ездивших по своим делам. Все ожило. Слава богу на земле нет войны и мирное небо сияет над головой. Встал, вынул из заплечневой суммы бутылку заткнутую пробкой из боштана прошлогоднего и открыв из горлышка отхлебнул пару глоткой. Пить захотелось, аш в горле пересохло от этих думок. И дубок зашелестел своими листьями, как бы одобряя мой поступок. А я помолился Господу за этот день и пошел в сторону дороги, раздумывая, идти домой в рядом в три км село, или идти к снохе, внучкам и к сыну. Но мысль что увижу дочерей моего среднего сына успокоила меня, и я возвернувшись на полпути, пошел по стежке дубового леска. Возле старого дубка притормозил, и присоединившись, ему за его старость поклонился и подумал: может и моей могилке так прохожий поклониться и прочитает на кресте кто здесь похоронен. С этими мыслями и возвернулся к пятиэтажному дому, в котором живет мой средний сын с невесткой гуцулкой. Моими внучатами. Сын как раз шел с ими. Меня первая увидела Настя младшенькая, и с криком: «Диду!» бросилась ко мне. Слава богу, дождался их!