Коррупция и новая шпала...

     В последнее время Ираклий Ефимович каждый божий день грустно грустил, тяжело охал и безнадежно вздыхал в тряпочку. Любой людь населяющий нашу хорошую, добрую и бедно-богатую страну умеет воровать и исправно ворует чье-нибудь добро, особенно то которое кто-то положил дрожащей рукой своей, от недостатка умного ума своего, на скамейку с левого края. И никто в этом ежедневном воровстве совсем не виноват, ибо так было заведено еще с древних времен, времен которые народ наш бесхитростно называл и называет по сей день "при царе Горохе." Изменить оное положение дел на другое, не крали чтоб много, никто за долгие столетия так и не сумел, как бы он, с потом на лбу и не старался.  Бывало, что и руки отрубали за такие дела и головы отсекали, но крадущий народ наш как не бросал, так и ныне не бросил старинного этого дела, а наоборот еще больше полюбил его и продолжает гордо гордится своим самым распространенным  в мире среди ремесленников ремеслом.

 
 
 Надо сказать, что человек-людь Ефимович это единственный людь в нашей ненаглядной и ни кем еще не объятой державе, который до сей поры не украл ни одной даже очень сильно ржавой гайки, хотя их, гаек, на длинном железнодорожном пути, где Ираклий и работал, в несчетном количестве натыкано было и там, и там, и там. При этом, ни какой такой бумаги с квадратной печатью, где их, хотя бы приблизительное число упоминалось, в железнодорожной конторе не существовало. А без них, без этих вредных для организма бумаг, указывающих на количество имеющегося в депо добра,  было однозначно, с научной точки зрения установлено, что число инфарктов и инсультов у тружеников железной дороги резко упало ниже нулевого нуля.

 

Не имея дополнительных поступлений в правый карман своих почти не дырявых брюк, из-за своего не богатого, а если сказать вредную правду, то совсем нищенского положения на этом белом свете, раздраженный и растерянный, не знающий как ему жить далее, так или иначе, Ефимович начал часто, опрокинув голову к небу, молить Бога о милости к себе, жалобно прося у него каких-нибудь благ, которые приносят полезную пользу затравленному безденежьем организму. А в это же самое время, все газеты, все телевизоры и все компьютеры горячо и круглосуточно проклинали как самого злобного врага, как взбесившуюся собаку, как смертоносный    
вирус, какую-то коррупцию породившую в нашей, всеми горячо любимой бедно-богатой стране, беспредельное массовое разворовывание.

 Да что там газеты, да что там журналы, телевизоры и компьютеры, Ефимович и сам усмотрел, глазами своими зоркими, кто ворует, что воруют, как воруют и сколько на человека, в среднем на одну душу населяющего нас населения, украденного добра получается. Он специально вычислил эту цифру синим карандашом на почти не грязной бумаге, вычислил глубокой ночью и уже в два часа утра ужаснулся ее великой величине, ибо согласно произведенного им расчета, на каждого проживающего в стране проживателя, приходилась такая сумма, что только от написания которой, любой бы  мирской людь, упал бы в затяжной обморок, сильно стукнувшись непокрытой башкой          своей о твердый каменный пол. Вечерами, когда в поселке засыпал трудовой люд, обозванный
когда-то и кем-то народом, он вспомнив о своей сильной материальной несостоятельности, пугался существующей судьбы, громко сопел, стучал о стену своего домика тощей ногой и икая безутешно плакал.

    
Сложность вопроса "Как разбогатеть?" заключалась еще и в том, что работал Ефимович в паровозном депо  даже не очень-очень маленьким начальником, а не имея, как многие другие, сильно поддельного диплома о не полным высшим образовании, трудился он обливаясь потным потом, самым простым и ни кем не уважаемым обходчиком очень длинного, очень кривого   
и пока еще, из-за отсутствия нужных измерений из космоса вдаль и вширь, не нанесенного на карту 
родной Родины, неизвестно куда ведущего железнодорожного пути.

Начальники богатели так, стоя на коленях упрашивали престарелую уборщицу тетю Соню поставить на серой бумаге с пятнами от солярки, левой рукой три сильно непохожие друг на друга кривые подписи, после чего перекрестившись прикладывали к ним, к кривым подписям, две старые печати с государственном гербом Советского Союза и тем самым списывали годные еще на сто двадцать лет вперед рабочие паровозы. Ввиду возникшей, на бумаге, неожиданной потери транспорта во вверенным им депо, чтобы немедленно восстановить остановившееся, на бумаге, движение по рельсам, быстро-быстро покупали, на бумаге, новые паровозы, то есть те же самые которые и были списаны. В связи с таким творческим подходом к делу они имели некоторые бумажные деньги, не менее двух мешков из под картошки, от этой, казалось бы простой, тихой, без стрельбы, криков и рыданий операции.


 Мастера же с талантливыми и квалифицированными рабочими получив новые рельсы, те что приходили, на смену якобы сгнившим, на бумаге, старым рельсам, сдавали их сразу же, даже не глядя на сверкающую новизной поверхность, в металлолом. Старые же рельсы, на темной бумаге с одной подписью, поставленной случайно проходившим мимо безработным,  без квадратной печати, признавали установленными новыми, выписывая себе при этом, за якобы проделанную работу по их монтажу, еще дополнительные денежные знаки. Денег получалось с несколькими нулями, но не более одного мешка из под картошки.


 И только один Ираклий Ефимович, только он один, только он один как изгой, в нашей хорошей, доброй, справедливой, бедно-богатой стране, и днем, и длинной ночью ходил по путям махая потухшим фонарем, грустно грустил, и думал как изменить свою не обремененную добром судьбу. А когда его никто не видел, он с надрывом плакал от большой обиды за себя и метко плевался в далекую даль. Рыдал он сильно, тоскливо, горько, слегка завывая, как раненный в морду волк. В один из таких ненавистных для него дней, он зачем-то перекрестил себя дрожащей рукой семь раз, посмотрел не моргая на облака, посмотрел точно в то самое место где жил Бог, и встав на колени в глубокую лужу, громко прокричал ему, Богу, слова о незамедлительной помощи себе

- Господи наш всемогущий! Дай добра Ираклию! Дай!


 Сразу после этой короткой молитвы-просьбы он начал разрабатывать совершенно секретный, засекреченный даже от своих не состоявших в партийных партиях и не числившихся в рядах профсоюзных профсоюзов, товарищей обходчиков, стратегический план тайной кражи новой шпалы, которую недавно, тоскуя по добру, Ефимович заприметил лежащей без особо строгого надзора у кривых ворот родного депо. Если ее продать дачникам, думал он соображая своей не такой уж и маленькой, полной умного ума, головой, то получатся деньги, деньги которых у него никогда не было много,  ну а если говорить без обмана правдивую правду, то никогда не было совсем, и купюры более ста рублей он не видел даже по цветному телевизору.


 К операции, по изъятию шпалы из родного и любимого им предприятия, согласно разработанного им в абсолютном секретном молчании и строго расписанному по секундомеру плану, он приступил под бой курантов, ровно в 24 часа ноль-ноль минут по московскому времени, времени когда все население поселка, в котором Ираклий Ефимович и жил в своем, требующим незамедлительного капитального ремонта, домике мирно спало, надрывно храпя.
 

Измученный жизнью, а это в основном по причине малого жалования и больших налоговых отчислений, сторож депо, придя на пост, сразу же уснул на деревянным крыльце деповской сторожки, в тот же миг, как только коснулся его своей правой ногой. Заступить на стражу материальных ценностей депо, как это было положено согласно имеющихся наставлений, по причине преждевременно разразившегося сна он не сумел, нигде и ни в каком журнале печатными буквами не расписался, ни у кого, нисколько и ничто не принял, не сосчитал многочисленного добра даже в своем не умным уме или хотя бы на своих кривых пальцах и тем самым нарушил важный параграф инструкции о караульной службе, утвержденной еще в царские времена, самим государем Николаем Вторым, а затем одобренной и продленной на двести сорок с половиной лет в даль, после социалистической революции, большинством большевиков против меньшинства меньшевиков. Таким образом, одновременно с нарушением правительственной инструкции  "По сохранению принятого по описи добра, не спящим на тревожном посту бдительным сторожем", под номером 128 от 11.04.1913 года, возникли все необходимые условия для выполнения Ефимовичем божественной миссии по изъятию из делового обращения в родном ему депо, почти новой шпалы.


Шпала попалась на редкость тяжелой, излишне пропитанной мазутом, с мерзким дурным запахом и сильно-сильно  скользкой. В какой-то момент, на середине обозначенного на секретной карте пути, надышавшись вонючей вони и измазав мазутом личное лицо, ему захотелось отшвырнуть ее от себя, как ядовитую змею, в самую дальнюю даль ставшую ненавистной ему шпалу и убежать большими крупными шагами домой, но нет, он сумел сдержать  предательские порывы своей расплакавшейся души и ровно в отведенное для этого момента время, не отставая ни на одну секунду от разработанного им же стратегического и засекреченного от всех глаз и ушей графика хищения шпалы, в 2 часа ноль-ноль минут по московскому времени, точно после второго удара курантов показываемых по центральному телевидению, преодолев согласно плана, маршрут длиной в 817 погонных метров, Ефимович втащил в свою избу шпалу и тут же рухнул рядом с ней на пол, рухнул уже не имея ни каких, даже очень микроскопических сил на поддержание дыхания и шевеления своего измученного воровским трудом, ранее почти здорового, организма.


 Через полчаса он поднялся с пола на ноги, шатаясь походил по избе привыкая к равновесию и вертикальному положению тела, а привыкнув к стояче-ходячему состоянию своего похудевшего скелета, сразу же очень мощно испугался.  А что если завтра, стуча зубами отрывисто соображал Ираклий Ефимович, а что если завтра, нет, нет то есть уже сегодня, уже скоро, уже вот-вот, уже сейчас, в депо громко, по громкоговорителю, объявят громкую тревогу по поводу исчезновения новой шпалы и сразу, собрав большую компетентную комиссию, придут ко мне с плановым обыском, а тут посреди избы, она сама, украденная кем-то шпала, спокойно лежит, красуется понимаешь.


 Ужас! Какой ужас!? Суд. Тюрьма. Нары. Не мало поди долгих годов дадут за это сделанное так коварно, такое тяжкое, такое злобное злодеяние против самого родного, из всех существующих, для него депо? Оттащить шпалу обратно к воротам депо не поспею, нет не поспею, мгновенно просчитал он своим умным умом, быстро не получится, да и стратегический план оттаскивания шпалы назад в депо, мною по секундам с секундомером и с применением современного компаса детально не разработан. Принесу ее к воротам своей работы, а там уже рабочий день будет в разгаре, что я скажу трудящимся, как я буду своими бесстыжими зенками им в глаза честные смотреть не мигая, думал и тихо стонал несчастный Ефимович. Жить богато, ему почему-то, теперь уже хотелось не так сильно как раньше. На пол звонко и быстро капали его крупные слезы.


А может надо прямо сейчас, прямо сейчас не упуская ни одного мига, ни одной тысячной секунды, разодрав в прах свою гордыню, взять черную ручку с черными чернилами и почти не запачканный в солярке лист бумаги и быстро, быстро, очень быстро написать на нем объяснительную записку на имя самого начальника депо, после чего размашисто, как это делает наш президент нашей бедно-богатой страны по цветному телевизору, вводя в строй все новые и новые мосты, пароходы, заводы по производству питания для ненасытных граждан, атомные электростанции, с жизнеутверждающей улыбкой расписаться и положить ее, объяснительную записку, на стол, предварительно сдунув грязную пыль. Придут с обыском, человек десять с довольными рожами, а я скажу им, чтобы не радовались преждевременно, не надували щеки свои отвислые, как у собак заморских, посмотрите мол, вон бумага исписанная мною на столе лежит, сверьте почерк, гляньте, гляньте на нее пристальным взглядом, присмотритесь насквозь через нее в случившиеся, в ней все изложено, все запротоколировано, как и каким образом, происходили события на самом деле в моей жизни вчера вечером вчерашним.


 Читайте, читайте без перерыва, что шел я устало ступая по грязной с большими ямами дороге, фонари уже нигде не горели, шел опосля завершившейся  любимой для меня работы, в такое-то время шел, такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года, такого-то столетия, непрерывно думая о том как бы перевыполнить на семь целых четыре десятых процентов завтрашний
план на моей любимой для меня работе, шел по совсем не освещенной, без фонарей, грязной, грязью измазанной, с таким-то названием нашей центральной улице, смотрю, приглядываюсь зорко в тьму тьмущаю, а впереди шпала лежит, гляжу зорче зоркого, выпячиваю вперед зенки, вроде наша из депо, вроде совсем новая, дай думаю чтобы не украл ее кто-нибудь из воров воровских местных и чтобы не промокла она ,не дай Бог конечно, если  дождь вдруг закапает мокрый, затащу-ка я ее к себе в избу, так понадежнее будет для ее сохранения, для родного всем нам депо. А то как без нее жить-то будем в дальнейшем? Как, скажите на милость!? Ведь без шпал-то пути, в неизвестно куда ведущим направлении, не построишь. Не получится.


 Нет, нет, нет, раздери меня на мелкие клочья черт лысый, заскрипел Ефимович своими редкими зубами из очень прочной нержавеющей стали, не поверят, не поверят мне, на улице она не пролежала бы и одного маленького мига, местные бандиты-жулики сразу стащили бы ее и унесли в туманную, ни для кого непроглядную, ни для кого неизведанную, в самую далекую дальнюю даль.


 Спасительная идея, звонко ударившись о его черепную коробку изнутри, вырвавшись из умного мозга, пришла к нему сразу, быстро и победоностно. Шпалу надо спрятать, говорил ему веселый внутренний голос, говорил на чистом русском языке, без запинок, говорил уверенно, твердо, а главное без какого-либо иностранного акцента.


 Шибко дрожа не совсем атлетическим телом и собрав все свои, чуть отдохнувшие силы, он задвинул шпалу под кровать, вытер половой тряпкой капающий в изобилии со лба на пол мокрый пот и малость успокоился. Но репетиция мне не помешает, подумал умным умом Ираклий Ефимович, без репетиции-то ни как нельзя. Он открыл дверь и вышел из избы. Репетиция, без которой никто в мировом мире не  обходится, в личном доме Ефимовича, требующего немедленного капитального ремонта, началась. Началась по самому серьезному и надо обязательно подчеркнуть, по самому беспощадному к самому себе, к Ираклию Ефимовичу, сценарию. Он вышел из избы, посмотрел на полную луну, пересчитал несколько звезд и -


-Тук, тук, тук!- постучал громко с улицы в дверь двумя своими скрюченными кулаками               
                и открыв ее с топотом ввалился в дом. Затем показывая себя уже в
                избе он затворил за собой то, что называл для всех других дверью.

-Кто там барабанит, кто там колотит как бешеный?-прокричал Ефимович, очень и очень не довольным, хриплым, низким, слегка издевающимся  голосом, голосом которым разбогатевшие ныне богатством люди кричат на презренных нищебродов. Снова вышел из избы захлопнув за собой дверь.
 

- Открывайте немедленно, полиция! Сегодня ночью у нас случилось такое несчастье которое не случалось со времен пролетарской социалистической революции 1917 года, самое злобное, самое страшное, за нынешнее последнее столетие, на нашей родной земле преступление. Из депо расположенного не сильно долеко от Вас, всего в десяти минутах ходьбы, была коварно украдена, недавно выпущенная российским народом, по государственному стандарту, почти новая шпала.
 Сейчас мы, обновленная и тайно аттестованная, неизвестно когда и кем милиция, обозванная после этого ритуального ритуала новым и пока еще непонятным для нас словом-"п о л и ц и я", принимаем все розыскные меры по ее обнаружению и возврату. Открывайте закрытую зачем-то Вами на ночь дверь, иначе будем
 вынуждены сломать ее большим железным ломом, а затем, не смотря на Ваш не человеческий крик, заломить Вам сзади руки и избить за неподчинение властвующей ныне власти, согласно вчера ночью выпущенному закону, позволяющему избивать вроде-бы мирных жителей, а на самом деле замаскированных убийц, до смертельной смерти.
 
Он снова вошел в избу, закрыл дверь и открыв ее произнес-


- Проходите пожалуйста! Какая шпала? Кто ее украл? У меня шпалы нет, вот видите изба, пол почти чистый, четыре стены: раз, два, три, четыре,-пересчитал он для пущей убедительности, заискивающим голосом, свои грязные стены-а ни какой такой, произведенной по нынешнему секретному от всех стандарту,
   шпалы нет, нет шпалы, где она шпала-то?


 Затем он походил по избе туда-сюда, уже изображая
   сурового, взбесившегося, но все-таки аттестованного, по новой нормативной норме, полицейского и тревожно смотря на пол вдруг громко,  испугавшись своего же голоса, на весь не отремонтированный дом прокричал, трясясь от страха, задавая самому же себе неудобный вопрос вопросов.
 

- А под кроватью-то что у Вас лежит, покажите?-

Ефимович вновь задрожал
   и громко всхлипывая заплакал. Тюрьмой пахнет, тюрьмой.
   Что же, что же мне делать? И тут Ефимович подбежал к кровати, снял
   покрывало, выдвинул из под спального инвентаря, называемого в народе-кровать одноместная, шпалу и неведомо какой мощью положил ее
   на кровать, накрыл покрывалом и облегченно вздохнул, сильно довольный собой. Ни   
   кто не догадается, теперь ни кто. Умный я, догадливый я, хвалил себя Ефимович уже в хорошем расположении духа. Ну какой идиот положит шпалу на кровать, купленную недавно в кредит, рассуждал он своим умным умом.

 И успокоенный таким образом самим собой, он уже решил прекратить дальнейшую репетицию, ввиду ее полной не нужности. Необходимость в этом кажется отпала. Да здравствует здравая мысль! Но выйдя за  дверь он вдруг неожиданно для самого себя, вновь подбежал к двери и начал стучать в нее и кулаками, и пинками, продолжая тем самым, необходимую уже для жизни его организма, репетицию. По инерции, на всякий, а вдруг.
 

-Тук, тук,тук!-били по двери с улици. Дверь шаталась.

-Кто там стучится, кто там сотрясает мою недавно починенную дверь?-уже смелее и уверенней, войдя в
   избу, выдавил из себя Ираклий Ефимович.


-Вчера из соседнего с Вами депо была украдена новая шпала, а это есть стратегический и засекреченный от всех иностранных государств и любых военных блоков, важный товарный эталон, на которой даже смотреть-то нельзя, так как это есть очень необходимый для державы нашей и особо тайный эталон самой новейшей русской государственной шпалы. Развитие нашего когда-то немного развивающего государства, а ныне временно пока переставшего развиваться, прекратится развиваться совсем, даже вниз прекратит развиваться. Настанет каллапс.

 И вот мы полиция, особого назначения, всего нашего огромного района, поднятая на ноги нынешней темной ночью, по особой секретной тревожной тревоге, ведем пристальное расследование этого, совершенного каким-то мерзавцем, особо тяжкого злодеяния-преступления. Откройте дверь или мы выбьем ее очень огромной кувалдой.
   

-Заходите, смотрите, нам скрывать не чего! Мы .люди рабочие, трудящиеся мы! Мы пролетариат, а не буржуазия какая-то!- отвечали из избы открывая дверь.


-Милости просим, заходите, оботрите только ноги свои грязной грязью испачканные  и навозом пахнущие о тряпку выстиранную мною и положенную вон с правого боку-

суетился  перед вошедшими в дом псами-полицейскими, обходчик непутевого пути, пытаясь сбить их толковых с толку-оботрите тщательно.
 

-Что у Вас на полу, под столом что таите? Отвечайте не раздумывая! А лучше сразу сознавайся в совершение Вами самого тяжкого, после великой октябрьской социалистической революции 1917 года преступлении, сознавайся сразу и быстро!


-Смотрите сильнее глазами своими, без очков которые, нет ничего-

довольно и безбоязненно отвечал обходчик далекого и кривого пути.


- Что у Вас под кроватью, покажите немедленно. Быстро покажите! Не мешкайте с показом, а то сразу арестуем, наденем кандалы и без всякого там какого-то и кем-то придуманного суда посадим в тюрьму на 90 лет, а будете возражать властям посадим и на вечную вечность! А если вдруг возьмете и обзовете аттестованную полицию милицией застрелим без объяснения причины вон у той стенки, рядом  с печкой которая сделана.


- Смотрите, под кроватью пусто, глядите, глядите широко раскрыв зрение, приглядывайтесь зорко-лепетал хозяин, а затем уже как полицейский Ефимович растерянно произнес-


- Да и правда, нет ничего. А на кровати, что у Вас лежит на кровати, что
   выступает из под покрывала, как будто отдохнуть только что кто-то прилег? Покажите!-

Да как же я не учел, что шпала большая и толстая.
   
   Надо придумать другое, необычное что-то, чтобы ни один полицейский, заявись он хоть с собакой розыскной, которая специально обучена находить украденные шпалы, ни чего бы не обнаружил бы, не догадался бы о ее потайном месте, а только стонал, стонал и стонал бы от бессилия своего. Он открыл шкаф для одежды и сняв 
  с кровати шпалу, сильно матерясь,  проклиная власти всех уровней, высот и широт, запихал ее в новый, купленный недавно в кредит, шкаф. Закрыв шкаф Ефимович отошел от него на метр и громко засмеялся.
   Теперь не посадят, не найдут собаки-полицейские шпалу, не найдут уроды,- радовался он своему умному уму.

-Тук, тук, тук!-громко постучали в дверь с улицы.


- Кто там колотит в мою запертую на засов дверь? Кто там тарабанит. Не глухие мы, можно и потише бить по моей деревянной, а не казенной двери.


- Это полиция при исполнении важного правительственного поручения.


-Какого такого поручения?- небрежно и смело отвечал обходчик.


- Вчера из депо , пока в не установленное на данный момент время, была украдена новая, а главное стратегически ни чем не заменимая  и   
   очень, очень дорогая шпала, сделанная из дерева редкой породы -
   сибирского кедра. Эксперты оценили ее стоимость равной тридцати пудам золота в золотом эквиваленте. Это заключение они изложили на широкой бумаге поставив внизу написанных ими от руки печатных букв, отпечатки своих пальцев. Вся полиция области, по команде губернатора, который сразу же проинформировал об этом страшном происшествии президента, брошена на раскрытие этого чудовищного преступления. Этого нелюдя, укравшего шпалу, нам разрешили застрелить на месте если он не будет сознаваться или попытается убежать в даль. Негодяй сторож, стороживший это бесценное добро, купить которое не могло, из-за отсутствия необходимых для купли-продажи средств, ни одно государство мира, застигнутый нами  за громким сном, был сразу же расстрелян в упор, там же на крыльце караульного строения, а опосля был облит самовозгорающейся соляркой и тут же сгорел до небольшой кучки пепла.      Окончательная его кончина экспертами уже установлена.
   Прошу Вас немедленно открыть дверь и предъявить избу для тщательного обыска. Если не откроете дверь будем взрывать ее динамитом невиданной, для мировой общественности мощности!


-Заходите, ищите. Мы шпал не держим, ни к чему нам эти дорогие шпалы-

 ответил Ефимович за
   Ефимовича и уже как полицейский стал важно ходить по избе заглядывая за углы.

-Что у Вас под столом положено?

-Не имею такой вредной привычки под стол свой новый, купленный в кредит, класть посторонние, да еще разыскиваемые полицией вещи, ставлю под него только самим сделанные табуретки.

- Что у Вас под кроватью спрятано?


- Нет там ни чего, смотрите глазами своими многочисленными-и он поднял покрывало, чтоб виднее видно значит было.


-На кровати что прячете? Кровать-то помята, покрывало вон грязное, вся в мазуте.

- Глядите своими почти круглыми глазами, пусто на кровати, которую я купил недавно в кредит.-он снял с нее матрас и улыбнулся своей небывалой до этого сообразительности. Радость охватила его тело.
   

-Да похоже нет шпалы в этой избе, похоже нет.-

прошептал полицейский и сделался
    совсем жалким от своей никчемности при поиске искомого предмета.
    Осмотрев все вокруг страж порядка и законности направился к выходу. Ираклий Ефимович
    ликовал, он не будет, не будет сидеть в тюрьме и у него, пусть малым числом, 
    но заведутся денюшки. Хотя кто-то только что говорил про три пуда золота? На самом деле такое сказано было или нет, правдиво или сбрехали по поводу стоимости, надо проверить будет потом, помимо его воли закружился в голове Ефимовича вопрос к самому себе.

 У двери полицейский обернулся, очевидно, что бы сказать
    что-то на прощание хозяину, ну например: "До свидания дорогой товарищ Ираклий, извините за причиненное беспокойство, больше так делать не будем, простите нас и не гневайтесь сильнее сильного, мы ведь люди подневольные, мы ведь как собаки с цепи хозяевами спущенные, и поступать так по-негодяйскому нас заставили силком, даже били нас по морде жирной оглоблей от телеги лошадиной, чтобы мы не роптали, не охали-ахали, а согласились пойти на это сволочное и поганое преступление, против законного закона, вроде бы как по собственной вольной воли, добровольно!" Но вдруг его зоркий, как у горного орла, полицейский взгляд уперся в шкаф. Он засмеялся и громко, подобно грому, закричал своим громогласным горластым горлом-            
   

- А что у Вас в шкафу? Покажите! Немедленно откройте новый, запачканный мазутом, шкаф! Приказываю властью
  своей, данной мне губернатором области, и думаю что и президентом нашей доброй, никем не объятой, бедно-богатой страны, подчинится моей звонко произнесенной команде, открыть очень широко новый измазанный мазутом шкаф, отойти от него на три метра ровно и окончательно замолчав, молча молчать и стоя стоять.

 
- Да нет там шпалы, нет в шкафу недавно купленного мною в кредит. Смотрите зрачками своими, ну смотрите -

у обходчика
подкосились ноги, он согнулся, схватился за стол, чтобы не обрушиться на 
пол, застонал и представив перед помутневшим взором своим печальную судьбу расстрелянного и сожженного сторожа депо, затрясся будто попавший под напряжение бесконечно великой величины, а сердце его при этом
забилось чаще чем стучат паровозные колеса на скорости 1000 километров  в час и более. Полицейский  открыл шкаф, посмотрел внутрь, забегал своими глазами туда-сюда, шпалы видно не было.
   

- Ну что, что я говорил. Нет шпалы, нет ее, нет ее, ее нет. Разуйте зенки свои,
     нет шпалы.

-А что под одеждой тогда? Что? Так вот она шпала-то украденная из депо, нашли,
 нашли мы ее в доме злодея обходчика-радовался полицейский-теперь будем       
 арестовывать его подлеца, вора своровавшего добро народное и здесь же, не шатаясь     зазря туда-сюда, по судам выдуманным кем-то, сами судить будем судом своим и тут же, судом суровым, безжалостным, моментальным, но праведным! К стенке его! Прямо здесь к стенке, к печке его! Огонь по нему из всех калибров выданных нам для казни негодяя!

    
Где, где, где же я допустил ошибку? Ведь почти все удалось, еще бы секунда и ушел
бы этот мерзавец-полицейский. Что мне, что мне делать теперь? После недолгого
совещания Ираклия Ефимовича с Ираклием Ефимовичом решено было спрятать шпалу
на верху, на шкафу. Ну кто же подумает, что шпала под потолком спрятана? Ни    кто! Поднять данный предмет на верх можно было только сильно боясь двух причин,    
вечного тюремного заключения или немедленного расстрела с последующим сожжением. И когда шпала лежала на шкафу, заваленная
старыми газетами, в дверь опять громко постучали-


-Тук, тук, тук!- доносилось удары о дверь с улицы.


-Вы что за шпалой что ли пришли?- неожиданно для самого себя гневно прокричал Ефимович. Прокричал голосом замученного изнурительной работой раба, голосом умирающего в пустыне батрака, голосом заблудившегося на путях путейца - Вон она, позаимствованная мною на недолгое ночное время, старыми газетами обмотанная, на шкафу бельевом лежит, целая лежит, ни одной щепки не отщипнуто от нее, целее целой она у меня, посмотрите
 глазами, я ее для властей специально приготовил, запаковал и обернул, чтобы не испортилась, не запачкалась, забирайте  быстрее, пожалуйста унесите ее от меня и никогда,
  никогда не говорите при мне это тяжелое слово "шпала". Никогда, никогда, никогда…-
  повторял он без перерыва, сильно дрожал, очевидно уже в бреду, и крестился до самого рассвета.


На следующий день, когда над нашей бедно-богатой страной, из тьмы ночи стал выкарабкиваться  на верх солнечный круг и куранты, призывая народ засучив рукава трудится на благо неведомо кого, весело пробили восемь часов ноль-ноль минут московского времени, совсем измученный, похудевший на двадцать килограммов и поседевший до последней степени поседения, а главное осознавший, что воровать тоже надо уметь и этому тоже надо учиться, обходчик Ираклий Ефимович потащил шпалу обратно в депо, объясняя всем любопытным, встречающимся на его пути и спрашивающим его на кой черт он тащит эту грязную хрень на работу, Ефимович подробно на словах, а где на них не получалось, то и на пальцах, а то и разными доступными для всех жестами, охотно разъяснял им,
что нашел эту совсем еще новую шпалу лежащей на пыльной дороге ведущей в депо и несет теперь ее родному предприятию, и что поступить иначе, бросив ее не охраняемой, он как насквозь честный человек, никогда бы не смог. Люди улыбались, а иные даже громко смеялись над этим чудным чудачеством Ираклия Ефимовича.

 
Где-то к обеду, с большим трудом, предварительно подарив шоколадку "Грачи прилетели" секретарше, он записался на прием к самому начальнику депо.

- Ну что тебе Ефимович надо-то?-спросил пристально глядя на совсем измученное и дрожащее тело обходчика начальник-может материальную помощь выписать тебе, так ты Ефимович говори не стесняйся. Выпишем.

-Максим Иванович я ее нашел.

- Кого нашел?

- Шпалу новую, что вчера пропала из депо.

- Какую шпалу? Мне никто, ни про какие шпалы, ни про какие пропажи не докладывал.

-Максим Иванович она лежала на улице и я, как насквозь честный человек, принес ее к нам, наша же шпала, а чья
  же еще? Шпала новая, хорошая, наша. Как нам, передовым железнодорожникам, жить-то без нее? Никак. Не получится без нее жить-то, не получится, вот я и принес ее обратно. Что будет с нашим депо, если мы будем разбрасываться почти новыми шпалами выпущенными по строгому государственному стандарту. Банкротство будет Максим Иванович, банкротство-говорил уже как заботливый хозяин Ираклий.
 
 -Да пошел ты Ефремович в гору, на хрена ты ее притащил, у меня дел других больше нет что ли, чем про
  шпалы с тобой говорить. Если есть желание иди со сторожем о ней поговори. Все, свободен.

Ираклий Ефремович хотел возразить начальнику и высказать свое правильную точку зрения по этому важному для депо и всей страны вопросу, но почему-то передумал и вышел на улицу. Глубоко вдохнул свежего воздуха. Была осень. Он сильно устал. Сильно.

-Видно не заметили пропажи-прошептал он. Еще немного постоял и заплакал. Слезы
 текли по его щекам согревая лицо и падали в лужу с громким звуком

- Буль, буль, буль...
 
- Не нужны видно государству нашему шпалы-прошептал Ираклий -не нужны.
  Он почему-то уже забыл, что хотел обогатиться за счет кражи шпалы и теперь,
  словно государственной муж, пусть и более низшего ранга, стал   
  думать о другом, об обыденном, о своей работе обходчика пути. Он теперь сильно не хотел, чтобы без шпал, без новых железных дорог, без новых путей, наша страна-родная Родина была непутевой. И еще, себя он уже не жалел, ни на кого не был зол, ни кому не завидовал. Сегодняшним днем он был обращен в того далекого, прежнего Ираклия Ефимовича, который не мечтал во чтобы ни стало разбогатеть, а просто хотел жить "как все" и был рад, просыпаясь улыбаться, каждому приходящему в его жизнь новому дню. Хорошо это. Хорошо.

   Еще один день в государстве нашем российском завершался.