Начало

Детство своё я не помню. Оно у меня было, несомненно, но знаю о нём я только из рассказов родителей и знакомых. Иногда детство приходит ко мне во снах. В туманных, обрывочных снах о мальчике Саше, который ходил в детский садик, потом в школу. У него были свои радости и свои печали. Он учился жить, любить, прощать... А потом этот мальчик умер и родился я. Единственное, что я помню хорошо из прошлого — это день моей первой смерти и второго рождения.
Шахтёрский город в Западной Сибири. Один из сотни городов, городков и посёлков, похожих, словно братья близнецы. Панельные пятиэтажки, покосившиеся бараки, разбитые дороги и, щедро посыпанная угольной пылью, зелень тополей. Суровые условия, суровые лица, суровые нравы. Одуревший от безнадёги молодняк сбивался в стаи. У каждой стаи был свой район, своя среда обитания. И горе чужаку, по глупости или воле случая, попавшему в чужой район. Малолетние шакалята не боялись нападать даже на взрослых. Нередки были случаи, когда подвыпивший шахтёр, в день получки возвращавшийся домой, был избит и ограблен. Драки «район на район» были одним из любимых развлечений. В ход шло всё: и вырванная штакетина с торчащим ржавым гвоздём, и велосипедная цепь, и нож. В этих драках выяснялось чья стая круче, и это было нормой.
Мальчик Саша, то есть прошлый я, в эти понятия нормы не вписывался. Я любил хорошие книги, любил рисовать и ненавидел бегать в стае. Нет, меня нельзя было назвать ботаном. Не раз мне приходилось кулаками доказывать своё право оставаться одиночкой. Видя моё бесстрашие и готовность биться до последнего, шпана моего района оставила меня в покое. Потом у меня появился друг. Такой же отчаянный одиночка, с гипертрофированным чувством справедливости и иммунитетом к стадному инстинкту. Его звали Ванька. Единственный человек из прошлой жизни, сохранившийся в моей памяти.
Сейчас я даже представить себе не могу, какая нелегкая занесла нас тем зимним вечером в чужой район. Но случилось то, что случилось: я, Ванька и человек десять «местных» на тёмной, пустынной улице. Драки можно было избежать. Надо было просто отдать часы, шапки и содержимое карманов. Но тогда пришлось бы распрощаться с независимостью. Весть о том, что мы позволили себя «обуть» мигом бы облетела небольшой городок. Поэтому мы, не сговариваясь, встали спина к спине, хотя знали, что выйти из этой драки победителями не получится.
Били нас жестоко, показательно. Чтобы другим было не повадно оказывать сопротивление стае. А когда парочка шакалов упала в снег, харкаясь собственными зубами, остальные совсем озверели. Что-то мягкое толкнуло меня под коленки. Я упал на спину. Шакалы принялись топтать меня ногами. Последнее, что я увидел перед тем, как потерял сознание — друг Ванька, лежащий на грязном снегу. Его глаза были широко открыты, а из груди торчала замызганная рукоять отвёртки. В той драке я потерял друга, восемь пальцев на руках и память.
Очнулся в больнице. Ничего понять не могу. Кто я? Где я? Все болит. Руки забинтованы. В голове каша. Доктор меня осмотрел, покачал головой и говорит:
— Крепко тебе досталось, парень. Но всё уже позади. Выкарабкаешься. Сейчас я маму твою позову.
Мой разум вцепился в слово «мама». Что-то родное, тёплое, светлое в этом слове было. Лежу, жду маму. Входит какая-то седая женщина, вся в слезах. Начинает меня целовать. Причитает чего-то. Я ничего понять не могу. Говорю ей:
— Бабушка, уйдите. Сейчас моя мама придёт.
Женщина зарыдала:
— Так ведь я — мама твоя, Сашенька!
Дальше всё в тумане. Всё словно не со мной происходило. Заходили отец с братом. Их тоже не узнал...
Вот именно на той больничной койке умер верящий в добро и справедливость мальчик Саша. И родился я. Не помнящий ничего о прошлом и не ждущий ничего от будущего.