Белый квадрат

Белая строка – тянется, тянется, и ещё, и ещё – пока есть сил. И – с красной строки... опять: тянется, тянется – туда, за обрез, где край. Где белое всё.
А время: тинк, тинк, тинк. И снова белое пошло, сплошняком.
– Это что?
Царь и богатырь смотрит. Дальнозоркость, преимущество патриарха. Он снял очки, текст в руке, как ноты на пюпитре: эх, спою я вам...
А нечего.
– Что это?
– Малевич, "Чёрный квадрат", новое слово, – тороплюсь, капли слюны догоняют на заикающихся взрывных, – а это белый квадрат, новое, тоже...
"Б-белый... к-квадрат... т-тоже..."
– Х-ха, – царь и богатырь возвращает очки в седловину, – х-ха... Новое слово – без слов!
– Д-да. Без слов совсем.
– Позвольте, ну-ка, ну-ка, – выпуклые глаза сканируют к самому носу подсунутое, – но вот, это-то что – точки какие-то, раз, два... три?
– Это время. Тинк, тинк, тинк. Время, – показываю, как время пунктиром...
Он говорит "гр-рм..." Говорит "гркхм". Он отбрасывает тяжёлую раму очков, как велосипед на обочину. Свободным движением рук, двух, снизу вверх, он возносит пышную седину над черепом – "гр-рм" – и я вижу, вижу, как отделяется дух от львиной плоти.
Впрочем, со мной он учтиво-презрительно холоден:
– Что же, его прежде не было? Вдруг, изволите видеть, откуда-то... р-р-реникса, – лев рычит, усталый.
– Именно не было! Было, когда не было. Будет, когда не будет. Время здесь и сейчас, как мы, – тороплюсь объяснить.
На два коротких мгновения ("тинк, тинк") грозный лев превратился в сфинкса, мило, по-женски, улыбнувшись:
– Второй Малевич отменяется!
– Анти-Малевич.
– Анти-Малевич отменяется. Приносите, – царь-богатырь поднял велосипед с обочины, оседлал. – Будет что-то существенное – приносите... Гр-рм.

"Ничего не поделаешь. Не удалось... – прибавил он весёлую, циничную фразу", – выходя, подумал я словами корпусного из повести Куприна.
А, кстати: известно ль вам, что проза Куприна – людоедская? Вот, извольте: "Поедим ног"... Да, я, конечно, знаю, что это: это добровольное безумие, тем и страшное, что – добровольное. Сам. У того же Куприна, горячо любимого и с детства читаемого, там же: "– Почему – прощайте? Почему не до свидания? – А почему не досвишвеция?" Это – о том же, то же...
Добрые и умные люди торопятся перейти в несбыточное, в только своё, покуда говорливая жизнь не сломала, не приспособила под себя. Дайте, дайте мой уголок в бане с пауками... И это – не слабость и не трусость. Это единственный выход. Уход с поля в отсутствие противника. Кто мой враг? Я сам. Нет, я лучше уйду. Я, добрый и умный, пожертвую вторым, ради первого. Впишу себя в белый квадрат.

– Лерой говорил так стремительно, словно боялся, что следующая мысль поглотит эту, ещё не произнесённую. Его слова вылетали и падали, как неоперившиеся птенцы из гнезда, и уже в этом падении начинали, с судорожной поспешностью, махать крыльями и подниматься выше, туда, где уже взрослыми птицами они могли бесследно раствориться в белом – в бесконечности Лерой. – Атрид (ответить)
– Простите, это мне одному кажется, что статья была о пользе булочек? – Omni (ответить)

– Он говорит, как должен говорить человек, Лерой, – утвердительно кивнула Биче. – Он говорит не то, что знает он, или знаете вы, или я знаю, он отпускает свои незнания щедро и наугад, и в пути они обретают себе пару. Лерой, он такой молодец.
Она засмеялась, и её лицо сделалось старше, чего никогда не делает улыбка с женщиной, если женщине меньше сорока двух.
Биче Сениэль взрослела и старилась в одно и то же время, как разоблачённая сивилла. Капли молока, пролившиеся из материнской груди, когда маленькая Биче засмеялась, покрыли её собственную грудь добрыми кляксами. Это было так, словно её вынимали, одну за другой, из сменяющих друг друга футляров, и каждый последующий меньше предыдущего.
– Завтра карнавал, – крикнула она во весь голос, – теперь нет карнавала, как нет Биче Сениэль!
Осталась одна большая белая клякса, последняя. Мать-земля втянула её грудью обратно. Сказка окончена, для тех, кто хочет видеть. И продолжается – для всех остальных.
Каждый человек имеет право на Биче Сениэль. Но только земля имеет право на то белое, что есть в ней, и в каждом человеке.

– Сегодня этот Атрид принёс такую хрень.
Викентий Павлович втягивал пищу губами, как воронка муравьиного льва – львиную долю.
– По-моему, у него совсем крыша поехала.
– Я не читала, – возразила девушка. – Атрид? Впервые слышу...
– Ну, как же: Атрид, Лерой... впрочем, их, как собак, этих словоблудов.
Стараясь казаться независимой, она широко раскрытыми глазами смотрела, как ест Викентий Павлович, главный редактор журнала "Кромлех". Скрупулёзно измельчив ножом всё, что сердобольный повар уместил на тарелке – мясо, овощи, обманчивую зелень и двусмысленную "картошку-не-ври" – он отправлял это по кусочку в рот, работая вилкой... Костя в зазорной песне о том, как в Ростове открывалася пивная. Сально блестящие, сочные, красные губы главного редактора втягивали пищу в глубокий и обещающий многое рот.
– Атрид, – девушка потерянно вздохнула. – Столько развелось...
Царь-богатырь облучал девушку сквозь толстые стёкла влажными полями обаяния. Начинающая поэтесса в надежде на публикацию в толстом литературно-художественном издании. Она была готова публиковаться. Викентий Павлович, зная это, взирал на неё не скрывая душевного тепла. Покорив девушку ужином, кто же запретит танцевать её? Поискать приятные женские рифмы к своим мужским.
Или, как однажды выразился самоубийца: "Спрятать звон свой в мягкое, женское..."
– Литература, – учительно сказал ей Викентий Павлович, промокнув салфеткой лоснящиеся губы и скомкав отбросил комок в опустевшую тарелку, – поэзия, проза ли, – это не личное, это... служение. А оно суеты не терпит. Девушка! Посчитайте нас, будьте добры.
Он вытянул губы хоботком и, глядя прямо на девушку, медленным движением втянул их... Её полные розовые губы дрогнули, впрочем, будущая публикантка быстро справилась с собой и улыбнулась главному редактору "Кромлеха".
"Поставим твою музу на техосмотр", – сказали в ответ глаза муравьиного льва.
"Может быть, не сегодня", – трусливо дрогнула она.
Но нет, сегодня...
Викентий Павлович на такси завёз поэтессу к себе, в свою холостяцкую берлогу. После коньяка она более-менее сама разделась, и Викентий Павлович, тряхнув стариной, дважды победил чужую молодость, в двух основных позициях. Когда всё было кончено, он сказал:
– Ну теперь только осталось придумать вам псевдоним на форуме. А так, вы готовы к публикации.
Девушка твёрдо ответила:
– Фреза. Фреза Грант.

Она достала из сумочки ароматическую салфетку и подтиралась – ноги раздвинуты, согнуты в коленках. "Насколько же они всё-таки скоты, – расчехлил чувство мужского превосходства её недавний партнёр. – В смысле – насколько больше, чем мы... Хорошо, что я в своё время так и не женился! Нет-нет, жениться можно, только если в доме есть второй туалет..."
– Публиковаться – частное делать публичным, – сказал вслух. – Осторожность не помешает. Публика у нас та ещё, – впрочем, почему "у нас"? везде, – с говном смешают.
"Грудь у тебя ничего. Фреза Грант. Ничего. Ничего не в смысле ничего. Ничего в смысле всё, что хочешь. Интересно, в каком классе они начали расти? Наверное, ты стеснялась и, может быть, горбилась, чтобы не так было заметно. Потом привыкла... и научилась одёргивать блузочку вниз, чтобы они обозначились для дураков... Поработаем, Фреза. Поработаем на грант."

– Жениться можно, только если в доме два туалета. Один у него, другой у неё. Совместное проживание, пока не вошло в привычку, должно строиться на уважении частной жизни каждого из супругов, соблюдении правил приватности, на эстетизации хорошего, приятного, красивого. Своё дерьмо сам нюхай. Привычка обезопасит. Привычка стирает тот "острый край" восприятия, на который один принц намекал сумасшедшей девушке с большой грудью. Люби в ней всё – но близко не рассматривай. Та же грудь хороша в красном бюстгальтере и неплохо смотрится в темноте. Но при ближайшем рассмотрении, если, конечно, "медовое" помрачение рассудка, по счастью временное, уже изволило миновать, такое знание и неполезно, и неэстетично. Об эстетике знания – позже, потом. – Атрид (ответить)

– Потом суп с котом. – ЖКХ (ответить)

– Вы исключительно одинокий человек. Подбираете слова, чтобы это оправдать. – Анти-Атрид (ответить)

– А мне понравилось. – Фреза Грант (ответить)

– А ты научись сперва ставить зпт перед что и который. – янесвами (ответить)

– У меня нет ни что ни который. – Фреза Грант (ответить)

– У тебя вообще ничего нет. – янесвами (ответить)

– Не кормите тролля. Накормите лучше меня. – ЖКХ (ответить)

Туча сидел за столом, чуть сгорбившись, кулаки к чашке. Маленькая белая "Ottolina", мышка в двух утюгах.
– Ты так и не сказал ей?
– Понимаешь, всё собирался, а у неё то сердце, то настроение. Это же не такая новость, что – раз, и сразу выложил.
– Обманываешь, значит.
– Не обманываю. Я же не вру. Я просто пока не говорю ей.
Туча усмехнулся знающе, каменной своей улыбкой. Он восседал за столом, как отставной Будда. Я с невольным почтением посмотрел на узловатые отёки, покрывшие сплошной корой костяшки на кулаках. Я тоже занимался немного, но скоро бросил, и у меня на этих местах мозоли давно сошли, только небольшое изменение цвета кожи выдаёт былое увлечение карате, да и то – взгляду посвящённому.  Туча занимается всю жизнь. "Поднимаюсь по лестнице – на каждой ступеньке делаю мах ногой."
– Обманывать – это необязательно врать, – медленно сказал Туча. – Не говорить правду – тоже обманывать.
В своём чёрно-белом поле искренности он не знает жалости, не ведает сомнений.
Я только в белом, я не признаю существования чёрного. Поэтому, по мнению Тучи, я слабый человек.
– Вот, не могу никак понять это место, – таким же медленным голосом говорит он. – Почему богатые уже получили свою награду здесь?
– Мне кажется, он вообще не любил богатых, – говорю в ответ. – Не то, чтобы не любил... но он не считал богатство, вообще материальный успех чем-то значимым, и потому – достойным того, чтобы к этому стремиться.
Туча обдумывает поступившую информацию.
– Где значимым, здесь?
– Нет, там.
Туча вращает кулаки, как бы погружая в толчёное стекло. Трое пацанов за соседним столом смотрят на его руки, будто это ноги Мэрилин Монро.
– Так живём-то здесь, – Туча победил стекло. – Вот потому я и не понимаю... Знаешь, тут есть одна тема.
Оставив файласуфию, он улыбается мне щербато и по-мальчишески дерзко.
– Короче, их две, а я один. Поможешь, а?
– А-а, так у тебя ко мне... тело?
– Если тело хорошее, я на него со всем удовольствием?
И мы негромко смеёмся. Мы, кофейные файласуфы. Естественную пустоту, нас разделяющую, заполняем чужими словами, словно засыпая сеном недремлющую в каждом из нас иглу вечного примуса.

– Не-не-не-не-не... межеумки! Наворотив, намазавши маслицем, да икорочки сверху, да с огурчиком, обязательно свежим, да всё это под водочку, чтобы ледяная, как масло по ножу! Да повторить. Да повторить. Да погромче "Deep Purple", "24 карата". А вот и наши девочки. Это Люда, это Мила. Кто перепутал? Всё людям. Всё мимо... Туча, да поставь ты им итальянцев, раз просят. Да не вопрос. Не собирайте караты на земле. Здесь и воры подкапывают. И ржа точит. Эх, эх. Опа, опа, опа. Пьяно-пьяно – и в сарай, да, девочки? Вся бессмысленность существования в очередной раз встала перед глазами, во всей своей притягательной грубой наготе, как эта задница в дешёвых трусах. Женский ум. У Милы он подпрыгивает. А у второй покоится. Вот мне это, мне подпрыг... нутый ум самому осточертел. Мне покой. Щекой прижаться... и всё, всё... – Атрид-Лерой (ответить)

– Ух ты мой маленький... Мой хороший, – сдержанно стонала рыжеволосая, с веснушками на носу, пышная Люда. – Нет, нет... И не надо спорить с мамочкой.
Сама в лифчике и трусах. Орудуя сильными руками (ого, а у Люды бицепсы), она сноровисто тащила шкуру за шкурой с неубитого медведя, не давая встать: рубашку, майку, потом штаны...
Я закрыл стыд руками, но Люда разняла этот позорный крест в два счёта. Её зелёные глаза исполнились блудливой влаги. Как и всё большое, сытое, сдобное тело женщины. Люда сейчас была в своей колее и хотела, чтобы я тоже в эту колею вошёл.
А ещё минуту-другую назад, под поощрительный смех Тучи и первой, я молол ей что-то о богатых, из "файласуфии". Люда слушала, не колышась, как богатая купеческая каравелла в незнакомой гавани: штильно, безопасно и прикольно. Словно и не замечала, как левая рука файласуфа мнёт попеременно то одну, то вторую грудь, вынув их из парусов, нарушив привычную оснастку. Люда матерински молчала. Когда она, откликаясь на невидимый мне миг Тучи, обняла и поцеловала меня, я влез Люде под подол. Там... Люда охнула, охватила меня и одним махом опрокинула на кровать. И влезла сверху. Собранные Людой за 26 лет богатства, перины и подушки, как вторая кровать, придавили и обездвижили меня.
– Мой маленький, – стонала Люда, приближаясь, растрёпанная рыжая комета, – у-у... не бойся, не бойся.
Люда на четвереньках, корма вверх, подплывала на полусогнутых, по-собачьи, к цели своего путешествия. Её круглое веснушчатое лицо сейчас не выражало ничего, кроме удовлетворения предстоящим исходом битвы. Зелёные глаза подёрнулись мутным, скользящим бликом.
Выдвигая губы жужжащим игривым хоботком, она воззвала, и получила ответ. Две руки, поднявшись, схватили её растрёпанную голову, два стальных, с бицепсами, манипулятора рывком сняли голову и втащили, упиравшуюся, в разъятую промежность. В гриве обнаружились растущие рожки язычницы. Элементы управления Людой. Люда легла. Рога уже достаточно большие, чтобы за них держаться: не соскочишь...
Ева, языком змея укроти, удлини. Он выполнит твоё любое желание.
У другой стены неутомимый Туча забавлялся с умной девушкой Милой. Если круглая Люда походила на каравеллу-купчиху, то Мила неслась по протоке, словно гоночная лодка. Её ноги встали, как вёсла.
Не останавливайся, гребец. Греби. Выгребай эти мысли из головы. Выгребай на большую, спокойную воду. Эта чистая вода открывается после, и только после.

– И отведал Мелхиседек козлячье счастье :) – Эн-Соф (ответить)

– Опять ты, недотрахнутый. Все форумы загадил своими упражнениями. Синюха, всё синячишь, или здоровье не позволяет? Поет. – ... (ответить)

– Уважаемый модератор форума. Вы считаете допустимым и возможным для себя терпеть вульгарность на форуме? Почему не удаляются посты, которые содержат прямые оскорбления, троллинг, переход на личности? – Лерой (ответить)

– Уважаемый Лерой. Если мне не нравится ресурс, я ищу другой, где мне будет комфортно. – Кромлех (ответить)

– Вот, как мы с тобой встретились? А ты рад, что мы встретились?
– Да. А ты?
– Очень. Я очень-очень рада. Я лишь не пойму, где это всё, что происходит. Не, по большому счёту, это и неважно для меня, не знаю, как для тебя. Я вижу свет и чувствую тепло. Пусть я не всё понимаю, но то, что это свет, я вижу очень хорошо. Свет и тепло исходят откуда-то, где нас нет, но в то же время, я знаю, что это я и ты, и что всё, не принадлежащее нам, на самом деле тоже наше, если мы осмелимся ступить туда, на ту дорожку, что бежит по волнам, то ли к нам, то ли от нас... Это любовь? Я не знаю. Любовь другая. Любовь – это к кому-то. Я люблю и не люблю, не могу найти нужные слова. Но это просто есть, оно существует, и не хочется уходить.
– Мы в луче. Это луч. Мы идём по лучу.
– Как хасиды?
– Я не знаю. Разве можно свой опыт назвать чужим именем? А чужой – своим? Мы в области несбывшегося. Пока оно не сбылось, мы будем такими, какими должны быть. Форум – это несбывшееся, человек – это несбывшееся. И даже Бог.
– И Он?!
– Создав этот мир, он подчинился его законам, в той своей части, где возможны изменения.
– Но он любит нас?
– Всех и каждого. Но в той своей части, которая не подвержена изменениям. Он нас научил, а дальше сам...

Комментарии. Рамка, белое поле. Убери рамку – считай, ответил.

– Что это было вообще? – ГимнаSSt (ответить)

– По-моему, это статья о пользе булочек. Мне понравилось. – Фреза Грант (ответить)


2015.