Лети свободным ветром

Мэйхуа
Все молчит
В ожиданье восточного ветра,
Лишь бы он возвратился скорей.

О, повей,
Заклинает,
Будь же ласков со мною и нежен,
И моим повелителем будь!
(Хун Хуэйин, XII в.)

Глава 1

    Не бывать счастью.
    Ану Мин поняла это, когда впервые увидела лицо своего мужа, нечуткое и строгое. На что она надеялась? Неужели лелеяла заведомо несбыточную мечту? Родители давно сказали, что ее жених — человек из знатного семейства. И это ему она теперь будет служить до конца своих дней?
  Так велось испокон: невеста и жених безвольны в своем выборе. Роднятся их семьи, и совершенно неважно мнение двух людей, увидевших друг друга лишь в день собственной свадьбы.
  Для Ану Мин странными казались поспешность, с которой шли свадебные приготовления и то, что выбор ее новых родителей пал именно на их семью, не имевшей ни должной популярности, ни нужного достатка в сравнении со славным родом Ду.
  А теперь стало все ясно. Еще раньше ее подруги говорили об одном из сыновей наместника Ду — Чжоу, который вел малодостойный образ жизни, воруя у девушек поцелуи и проводя ночи в таверне, где распивал с друзьями подчеркнуто дорогие вина и держал на коленях продажных женщин. Он позорил свой род, и наместник поступил весьма мудро, женив его. То, что невеста была из менее знатной семьи, лишь снимало позор, принесенный непочтительным сыном. И теперь этот человек — муж Ану Мин…
  Как мать ни стыдила дочь тайком от посторонних ушей, девушка не могла согнать с лица печаль. Неужели Мин могла быть настолько глупой, чтобы надеяться на сватовство человека ее снов и мыслей?.. Его семья была и того беднее, но любовь закрывала на это глаза.
  Ду Чжоу выказывал своей молодой жене уважение, непонятное для нее. На его вопросы Ану Мин отвечала с необходимой улыбкой и кротостью.
 — Если ты тяготишься обилием внимания, я могу отвести тебя к беседке в нашем саду.
  В беседке Ду Чжоу впервые поцеловал Ану Мин, нежно держа ее ладони.
  Первое время девушка не засыпала без слез.

Глава 2

  Ду Чжоу все сидел в своем кабинете, читая тревожное письмо старого друга из Чандэ, забыв о времени обеда. Ану Мин повиновалась зову почтительности и отважилась напомнить об этом мужу.
  — Сейчас я закончу. Подожди.
  В ожидании Ану Мин созерцала вид из окна.
  — Мать очень довольна твоим усердием, Мин. Мне приятно такое слышать.
  — Это долг жены, мой господин.
  Ду Чжоу сделал паузу и продолжил:
  — Сестра Су заметила, что твои глаза часто бывают влажными.
  — Ей показалось, мой господин…
  И тут странное видение захватило сердце Мин: за оградой стоял тот, кого ум пытался забыть так безуспешно.
  — Возможно, с появлением ребенка все изменится.
  Она не слышала его.
  — Увидев тебя, я в одночасье отрекся от своего прошлого, Мин…
  Она не слышала его! Тот, тот — милый, ласковый — занимал всю ее, маня неудержимой мечтой…
  Прикосновение чужих рук вызвало в девушке неудержимый протест. Немое отвращение. Ану Мин быстро обернулась к мужу, с явным испугом глянув на его руки.
  — Вы закончили, мой господин? Нас ждут.
  — Иди одна.
  Девушка скорей поклонилась и вышла.
  Ду Чжоу видел того человека за оградой.

  Негодующая мать осмелилась сделать сыну замечание:
  — Ану Мин слишком часто поливает цветы!
  — Я рад, что это занятие пришлось ей по душе, — ждал ее невозмутимый ответ. — Кажется, ты не разделяешь мою радость?
  — Мы с твоим отцом непростительно ошиблись! Эта девушка и ты — плоды одного дерева! Нам не избежать позора, если ты не вразумишь ее!
  — Позор — твои домыслы!
  Обиженная мать понесла неприятную весть мужу и детям: Ду Чжоу ходит с закрытыми глазами!
  Ану Мин отказалась заняться с сестрой росписью керамики: она ссылалась на недостаточное умение, к тому же на яблонях в саду так много мертвых веток…
  — В саду, должно быть, легче дышится.
  Муж встал у нее на пути.
  — Намного, мой господин, — Мин покорно опустила глаза.
  Ду Чжоу пенял себе в нерешительности: сияние Мин затмило сердитые мысли. Не в его силах было унять сердце.

  Когда Ану Мин готовилась ко сну, она всегда на прощание любовалась ночным небом. Иногда она не дожидалась супруга: в последнее время тот часто засиживался допоздна в своем кабинете. А вернувшись, он никогда не тревожил ее сна.
  — О сердца трепетный лоскут, где тот хозяин, что соткал тебя? — тихонько пропела девушка.
  Один взгляд Тэн Куна разжигал небывалые искры, и этот взгляд неотступно следовал за Мин повсюду.
  — До нашей свадьбы я тоже любил. Многих. Теперь приличие запрещает мне так поступать.
  Лицо с опущенными долу глазами не обернулось к нему.
  — Твоей новой семье кажутся вызывающими неумеренные посещения храма и рыночной площади. А часть яблоневого сада на заднем дворе с некоторых пор выглядит чересчур ухоженной.
  Затянувшееся молчание должно было во что-то вылиться. Ану Мин на миг приподняла голову:
  — Я вам не запрещаю, мой господин…
  Муж больно сжал ее плечо, едва удерживаясь от более серьезных мер:
  — Не смей, слышишь?!
  — Тогда убейте меня сейчас…
  Дрожь голоса не затмевала твердости ее решения. Ду Чжоу с досадой взял ее подбородок и принудил смотреть прямо на него:
  — Этот юноша не уважает тебя, Мин! Он понимает, что ты можешь быть опозорена! Он знает, что тебе может грозить, если он будет настаивать на свиданиях!
  Всем своим видом девушка выражала несогласие с речами супруга.
  — Ты должна подчиняться мне, Ану Мин!
  — Я подчиняюсь всем сердцем, мой господин.
  Она сохраняла то же непокорное выражение. Ду Чжоу принял тон спокойствия:
  — Отныне среди всех мужчин ты смеешь разговаривать только со мной.
  Жена послушно склонилась перед ним.

Глава 3

  Дивный край вольных ветров привлекал не раз своей непокорностью. Казалось, великое сердце мира билось в волнении, когда единым и мощным ритмом барабаны напоминали этому краю о войне.
  Многие дни это известие терзало мысли Ду Чжоу: ему было кого оставлять. И медитация не помогала. Тот юноша больше не появлялся, однако мир души Ду Чжоу был невозвратимо нарушен: Мин безразлично благополучие ее семьи. Она теряла уважение новых родителей, катясь в бездну слепой любви.
  Шум в гостиной не сразу привлек внимание Ду Чжоу, занятого переживаниями.
  — Невежливая дикарка! — звук пощечин, тем не менее, очень скоро услышала женская часть семейства.
  Ану Мин стояла перед братом Ду Чжоу, принимая удары безмолвно один за другим.
  — Как ты осмеливаешься молчать, когда к тебе обращается мужчина? Мой брат еще не воспитал тебя? Так это сделаю я, ничтожнейшая из женщин!.. Тебе этого недостаточно?.. И еще?..
  Раньше Ану Мин никогда не видела, как бьют человека. Отец был уважителен к матери, а та в ответ щадила своих детей, и голоса ни разу на них не повысив.
  — Что, сладка расплата за провинности? — злорадствовала новая мать, держась на расстоянии от разгневанного сына. Две ее дочери с большим интересом наблюдали эту сцену.
  — Что здесь происходит?  — Ду Чжоу появился как раз в ту минуту, когда Мин упала без сил от боли, унижения и отчаянья.
  — Твоя жена проглотила язык, и я великодушно пытаюсь вернуть ей утраченный дар.
  — Кажется, благоразумие давно покинуло твои мысли, Ану Мин.
  Строгости мужа не было границ.
  — Среди всех мужчин вы велели разговаривать только с вами, мой господин…
  Мин едва сдерживала горькие слезы.
  — Что с тобой, Чжоу! — брат был вне себя. — Ты не доверяешь собственной семье? Может, она не должна была говорить и с отцом?
  — Успокойся, Ли. Жди меня в библиотеке, здесь не лучшее место для объяснений… А ты иди за мной!
  Последнее относилось к жене, потрясенной жестокостью, о которой до этого дня ничего такого не ведала. Но это был еще не конец: заведя Мин в их комнату, Ду Чжоу со всей яростью пристыженного человека толкнул свою молодую жену. А когда с искаженным болью лицом она поднималась, чтобы сесть на кровать, и у нее это не сразу получилось, — у Ду Чжоу дрогнуло сердце, и он скорее вышел, не желая подпустить неуместное страдание.
  Пока ноги вели его в библиотеку, мужчина не переставая думал о ней, о ней одной, вспоминая нежность ее лица и ладоней, теперь изуродованных синими пятнами, лелея музыку ее голоса, храня немое изумление ее непокорными глазами. Она любила синие цветы и каждое утро украшала ими их спальню. А когда пришла поздняя осень и цветы умерли до весны, Мин сделала букетик из синих лоскутков и заботилась теперь о том, чтобы он не набирал пыли… Как часто Ду Чжоу касался губами неживых лепестков, чувствуя, как от них веет теплом ее ладоней.
  — Я желал только утвердить в Ану Мин ее почтительность ко мне, — объяснял Ду Чжоу брату.
  — Тебе следовало с самого начала пресечь ее безответственность! — возражал на это Ду Ли.
  — Мне кажется неразумным требовать от нее то, чего в помине не было у меня в ее возрасте.
  — Она — женщина, Чжоу! Перестань ее оправдывать! То, что простительно мужчине как воину и защитнику своей страны, то запрещено любой из женщин! Они должны ждать, терпеть, хранить верность и беспрекословно подчиняться тому, кто их оберегает!
  Фигура в светлом поспешно направлялась к выходу из ворот дома. Походка, без сомнения, принадлежала Ану Мин.
  Ду Чжоу крепче сжал зубы.

Глава 4

  Сестра Су сообщила брату, что его жена ушла в храм: она чувствовала себя виноватой перед родственниками. Ду Чжоу тоже придумал веский довод, почему он хочет отлучиться: его друг, чиновник и опытный воин, вызвал младшего господина Ду к себе.
  Мин не могла быть в храме. Она вообще не могла куда-либо пойти: синяки стыдили бы ее. Если у Ану Мин вообще остался стыд…
  Болезненная мысль прожгла Ду Чжоу: жена ушла, чтобы опозорить его изменой! Завтра у него за спиной будет раздаваться неуважительный смех людей: сластолюбивому сыну наместника воздались утехи его молодости!
  Полыхающий гнев гонял его по всему городу в поисках сбежавшей супруги… Ду Чжоу остановился, потрясенный новой неслыханной догадкой: Мин вообще может не возвратиться.
  «Глупая, дерзкая девчонка! Ты достойна худшей судьбы!» — исступленно мыслил Ду Чжоу, стакан за стаканом вливая в себя прозрачное забвение: он остановился точно у дверей знакомой таверны и нашел, что это лучший выход в его положении.
  «Ты достойна худшей судьбы!» — твердил мужчина, теперь больше потому, что позабыл все другие слова.
  — Здравствуй, Чжоу.
  Черноволосая, чрезмерно напудренная девушка села рядом с ним.
  — Здравствуй, Юэ.
  — Вспоминаешь былые времена?
  Девушка смотрела на сменявшие друг друга стаканы.
  — Хорошо нам было тогда, — размечталась Юэ, волей случая положив руку на плечо своему собеседнику.
  — Нынче ты так мила, что мне никак нельзя тебе отказать…
  Ласки чужой женщины отрезвили Ду Чжоу. Теперь ему все равно, вернется ли Мин, будет ли смех за спиной и презрение близких. Он стал прежним. Он навсегда им останется: утоленная месть распахнула окно в его прошлое.
  Ду Чжоу еще не знал, что месть не может быть утолена, она возвращается вновь, и всегда бьет с другой стороны.
  Холодная ночь января бросала колючими каплями в лицо. В небе плотная пелена закрывала луну, и тогда младший сын наместника подумал, что тьма не только в его душе…
  Вдруг в этой тьме, у ворот своего дома, Ду Чжоу заметил неподвижное светлое пятно. Сначала он не поверил своим глазам: неужели это и называется привидением? Потом он не поверил своим рукам: разве привидения бывают покрыты снегом? И только сердце сказало правду: у ворот сидела его безжизненная Ану Мин!.. Тот юноша обманул ее надежды. Но ужаснее всего для Ду Чжоу было видеть, что глаза Мин широко раскрыты и веки не опускаются.
  Подхватив жену на руки, Чжоу прошел через бурные расспросы заждавшейся родни, бросив лишь: «Она лежала без сознания у наших ворот!», — и скорее уложил Мин в теплые одеяла.
  С поклоном вошла сестра, принеся ароматный согревающий чай. «Мама разгадала странное поведение твоей жены за последние дни и велела передать, что Ану Мин беременна».
  Чжоу взглянул на Мин: выражение ее глаз оставалось таким же пустым. Они остановились в немом ужасе. Наверное, с той минуты, когда тот человек отказался от ее любви. Он был недостойным мужчиной. Сначала добился внимания замужней женщины, придя к ее дому и всколыхнув в юном сердце прежние чувства. Затем он прилюдно попадался ей на глаза в разных местах, и только сегодня, увидев следы побоев на прекрасном лице, понял, чем могут окончиться их свидания лично для него. Этот человек струсил, хотя Мин бежала к нему, чтобы посвятить ему одному всю свою жизнь.

  Утром, снежным и ясным, когда душа всегда хочет ликовать, Ду Чжоу вошел в спальню жены. По правде сказать, только два часа назад он отлучился из этой комнаты, а теперь Мин стояла у столика с зеркалом, еще не видя супруга, и что-то держала в руке.
  — Я рад, что тебе лучше, — с улыбкой в сердце Ду Чжоу подошел к ней.
  Предмет выпал из вздрогнувших рук жены. От улыбчивости Ду Чжоу не осталось и следа: это был осколок чашки, из которой он поил Мин чаем!
  Чжоу резко развернул ее к себе: шея девушки была неестественно обнажена.
  — Ты сам давно должен был сделать это, — Мин плакала.
  Сколько страстных, трепетных слов жаждал он сказать ей в эту минуту! И только помог ей пройти обратно к кровати.
  — Ты еще очень бледна, Мин.
  И ее руки обвиться хотели вокруг его стана, излив благодарность за нежность заботы… А Мин лишь надела привычные одежды, убрала постель и, поклонившись мужу, сказала:
  — Иду выполнять свой повседневный долг, мой господин.
  Они оба стали заложниками мести. 
 
Глава 5

  Чиновник на самом деле вызвал Ду Чжоу и его брата к себе через несколько дней. Они должны были завершить с ним все дела, прежде чем война завершит их существование.
  Родственники больше не унижали Мин: убеждение в ее беременности закрыло им рты. А девушке от этого было только хуже. Она уже не пыталась покончить с собой, хотя стыд и образ Тэн Куна, сливаясь воедино в ее душе, необычайно ее терзали. Задний двор стал для Мин местом, куда она не ступила бы и под страхом казни. Хорошо, что зима не принуждала собирать с деревьев мертвые ветки…
  Мин прилежно занялась домом. Ее глаза были постоянно опущены, чтобы скрывать печаль.
  Вытирая как-то оконную створку в одной из комнат, Мин выглянула во двор. Ограда, через которую так часто она общалась с тем юношей, невольно смутила сердце… Рука с влажным куском ткани медленно опустилась.
  — Ты нужна мне в кабинете. Иди следом.
  Ду Чжоу, казалось, зашел только на минуту, чтобы тут же уйти. Но Мин сожалела, что он увидел ее в предательском бездействии.
  — Как тебе здесь нравится? — Чжоу оторвался от записей.
  Недоумение чуть замедлило ее ответ:
  — Строгость хороша, мой господин.
  — Будь здесь, пока я не закончу.
  Недоумение Мин все возрастало: разве она была достойна супружеского доверия?
  Ду Чжоу довольно долго молчал, и все же Мин решилась отвлечь его:
  — Мой господин… Госпожа Чжэн Вэй уверена в том, что я ожидаю ее внука…
  — Я дам ей понять обратное.
  Голова Мин склонилась в благодарности.
  — Тем не менее, не хочется ли тебе ребенка?
  Вопрос поверг ее в замешательство, где она выбирала между своим желанием и чувством долга.
  — Я не буду настаивать, — весьма дружелюбен был голос мужа.
  Щеки Мин покрылись красными пятнами. Она встала, чтобы уйти:
  — Я не могу сидеть без дела, мой господин.
  — Замужем твое главное дело — я! — возразил Чжоу со всей строгостью.
  Любоваться ее гибким, как лоза, станом, нежным, как дуновение утреннего ветра, лицом Ду Чжоу мог бы вечность. И жизни не хватит, чтоб налюбоваться безусловной красотой Ану Мин!
  — Если мой господин хочет сына, я не посмею возражать, — сказала девушка, трепеща от стремления сбросить груз вины перед мужем.
  — Я хочу лишь дочерей, — вдруг заявил Ду Чжоу. — Я себялюбив. Дочери выйдут замуж, и я вновь буду свободен.
  Произнеся такие слова, младший сын наместника мечтал только об одном. И вот, забывшись, на него посмотрели темные глаза с синеющим морем-оттенком, которое челн-Ду Чжоу все никак не мог покорить.
  — Но не сейчас, — закончил он.

Глава 6

  Ану Мин запретила себе всякие слезы. Пусть одиночество изгрызет ее душу — это самое достойное наказание, которое Мин отныне будет нести всю жизнь, и едва ли близок ее конец.
  Родственники снова относятся к ней, как к чужой: она не ждет младенца, хотя со дня свадьбы прошло больше полугода! Ду Чжоу потворствует ей, вместо того, чтобы выколачивать из жены дурь.
  Все чаще у Мин болело сердце, когда она только задумывалась о своем муже. Она не могла его понять! Каждый раз, идя в кабинет, Ду Чжоу звал ее с собой. Мин снова начала читать стихи, которые так любила до замужества, и порой восторг не могли сдержать уста… А Ду Чжоу не только не повышал голоса за неприличное восклицание супруги, — он требовал прочесть ему строки, размышлял над ними. И это когда у него было так много незаконченных дел! Мин не могла его понять.
  Ее пристыженную совесть спасала лишь та мысль, что муж долгими часами утра, дня и вечера пропадает не у одного чиновника. Мин была уверена в изменах Ду Чжоу, и принуждала себя наслаждаться душевной мукой, которую ей причиняла подобная мысль. «Иного я не стою».

  Ду Чжоу вернулся позже обычного, брат Ли с нетерпением ожидал его.
  — Скоро?
  — Через два дня.
  Вот и все слова, что братья сказали друг другу.
  Мин помогала мужу снять верхнюю одежду. Ее руки ласково обняли его. Ду Чжоу отстранился.
  — На днях я ухожу, Мин. Будет война. Оставь меня наедине с моими мыслями.
  Молодая жена с покорностью удалилась в свою комнату. Она не показала своей грусти: холодность мужа была понятна ей. Мин открыла окно и легла на пол, чтобы постоянный озноб заставил забыть сегодняшнее унижение. Ду Чжоу унизил ее. И он был прав.
  Не спалось Ду Чжоу: завтра последний день он будет в родном доме. И незаметно уйдут прощальные лица, слова, уступая важное место в сердце императору и Величайшей из стран. Ни о ком не жалел Ду Чжоу: брат уйдет с ним, сестры выйдут замуж, родители состарятся вместе. Ану Мин несчастлива с ним. Как часто тайным взором Ду Чжоу следил за женой, когда та читала, убирала или стояла задумчиво у окна в свободные минуты. Меньше всего теперь она хотела бывать в храме, что явилось поводом к порицанию ее сестрами и матерью. Тот юноша не покинул ее сердца. Мин будет счастлива, если муж уйдет.
  Сейчас он в последний раз налюбуется ею.
  Как холодна ее комната!
  Непонятной радостью наполнилась душа Мин во сне: дурные мысли больше не тревожили ее. Утром она увидела себя на кровати, в теплых одеялах.

  Даже в последний вечер отец и мать не тревожили своих сыновей. Чжоу и Ли сами решали, как проведут мирную часть своей жизни. Ану Мин сидела с книгой в руке, но стихи не пробивались к ее сердцу. С шумом перевернув страницу, Мин вздрогнула и посмотрела на мужа. Тот спокойно продолжал свои записи.
  — О чем ты читаешь? — раздался его голос.
  — Поэт восхищается женской красотой… «В мире так много женщин, и все они несравненны».
  — Этот поэт — лжец, — безмятежно отвечал на это Ду Чжоу. — Он ничего не смыслит в красоте. Истинную красоту разглядеть очень трудно, и ею может быть наделена лишь одна женщина…
    Плохо расслышала последние слова Ану Мин, колеблемая противоречием.
  — Мой господин… Я прошу вас о счастье стать матерью.
  Не сразу ответил ей супруг.
  — Это не твое желание.
  С грохотом уронив книгу, Мин выбежала прочь.
  — Завтра ты уйдешь, — говорила она, — и я тоже уйду из этого дома, чтобы никогда не вернуться. Твои родственники пристают ко мне с ребенком, а мои старания угодить им ни к чему не приводят. Я не гордая… А может, и гордая! Или у меня нет такого права?! Если ты прикажешь мне остаться — твоя воля. Но мне легче умереть, чем сносить отсутствие любви в этом доме. Я любила всем сердцем, как не любил ты, чего не испытывал ни один из членов моей новой и старой семьи! За это счастье можно и погибнуть, я знаю, и смерть покажется лишь освобождением души, готовой следовать за возлюбленным повсюду!
  — Значит, после смерти ты будешь следовать за душой того юноши?
  Мин затихла, услышав невозмутимый вопрос.
  — Мне все равно. Лишь бы уйти отсюда.
  — Может, на войну? Какая разница, где погибать, раз ты так этого жаждешь?   
  Только и хватило Ду Чжоу на шутку.
  Муж оставил жену наедине с ней самой.
  «Быть мужчиной — это свобода, — подумала Мин. — Свобода…». Она несколько раз повторила новое слово, так неожиданно пришедшее в ее мысли, чтобы лучше ощутить его, но еще больше утеряла суть. Что она такое? Что она для женщины, которая может лишь подчиняться с рождения до смерти?
  Только ветру ведома эта тайна.
  А война? Мужчины становятся воинами не по собственной воле. Или нет?
  Ану Мин запуталась.
  Она может уйти куда пожелает. Но куда идти, где не ждала бы смерть? В своей стране женщина безвольна.

Глава 7

  Вот и таверна, славный спутник его прошлого, виднеется у перекрестка, где они с Ли повернут, чтобы идти прямо к чиновничьему дому: оттуда выйдут навстречу великим битвам.
  Низкорослый юноша преградил братьям путь.
  — Ду Чжоу, ты не узнаешь старого друга?
  Мужская прическа и мужская одежда не могли скрыть от младшего сына наместника знакомого обаяния. Он едва не вскрикнул от изумления, звук так и застыл на его губах. Ли поторапливал брата.
  — Друг Ун Ци! И ты тоже с нами?
  Юноша коротко кивнул и неспешно к ним присоединился, держась чинно и не говоря лишних слов. Ду Ли недоверчиво смерил его взглядом.

  Долог путь на лошадях. Мин не привыкла к таким длительным путешествиям, хотя бы потому, что и вовсе никогда не путешествовала, и подавно — верхом. Вокруг было столько мужчин, но никто из них, кажется, не намеревался расплакаться от потери сил. Сжав зубы, Мин крепче схватилась за уздечку.
  — Не опускай глаза, — шепот Ду Чжоу донесся до нее, — скоро будет мост, за ним и остановимся.
  Хорошо ему говорить «не опускай глаза». Эта привычка для Мин сходна с ежедневным принятием пищи; едва ли корни ее так уж коротки… Девушка взглянула на мужа: его лицо хранило непроницаемость, а фигура была схожа с фигурами многих воинов сдержанностью и безусловной готовностью.
  Мин будет трудно выработать в себе все необходимые качества. Мин подвержена стольким эмоциям…

  Полководец разрешил привал. Раскинулся лагерь уже с темнотой, но воины и не думали ложиться: технику и дух боя необходимо поддерживать каждый день.
  Ану Мин была вынуждена в единый миг научиться ловко слезать с коня, не зацепив при этом сбрую и не растянувшись от усталости на долгожданной земле… Боясь свалиться, Мин ухватилась за седло и наблюдала за действиями мужчин. Походные маленькие юрты вырастали на поляне со скоростью летних грибов. Ану Мин заметила, что многие воины ходят к реке: там они умывают лицо от дорожной пыли, затем чистят лошадиный пот, а после набирают в котлы воду, чтобы согреть ее над огнем. Последнее насмешило Мин: на войне мужчины делают женскую работу.
  Делать нечего: новоиспеченный воин Ун Ци последовал примеру своих товарищей.
  Ее сердце дрогнуло, когда она увидела тренировку боевых приемов. Живое течение реки отразилось в ее неподвижных глазах.
  — Медитация весьма полезна.
  Ду Чжоу зачерпывал воду рядом с Мин. Полные отчаянья глаза посмотрели на него.
  — Глупа была моя идея, — сказала она.
  — Славный Ун Ци не владеет искусством боя? — едва улыбнулся Ду Чжоу. — Смотри.
  То, что последовало за его словами, не поддавалось описанию: широкие взмахи, полные сдержанности; резкие выпады с мечом, в то же время мягкие и сосредоточенные; прыжки выше человеческой головы… Мин замерла.
  — Это тоже красота, воин. Это тоже поэзия. Это — твое дыхание.
  Но то простое, чему учил ее Ду Чжоу, казалось невообразимо скучным: ни прыжков, ни равновесия, ни вдохновения — одно великое утомление. Глаза Мин закрывались на ходу, ноги и руки путались в движениях.
  — Надо поесть, — напомнил ей тот, кого на родине она называла мужем.
  Пошатнулась Ану Мин.
  — Воин, не будь женщиной!
  В самое ухо зазвучали эти слова!.. Мин сразу же вымыла сон из век и повторила все приемы почти успешно.
   И в то самое мгновение, когда она решила, что ночь приблизилась к концу и пора седлать лошадей, Ду Чжоу вдруг сладко зевнул и направился к своей юрте.

  Возмущенный Ли проник в тесноватую юрту брата.
  — Ты предлагал Ун Ци разделить с собой ночлег?
  — Да.
  Чуть убавил Ли жара в голосе.
  — Почему он спит на голой земле под деревом? Он, что, настолько упрям или горд?..
  Ду Чжоу усмехнулся:
  — Нет. Он просто воспитывает в себе мужчину.
  Приосанился Ду Ли.
  — Странный человек, — уважением веяло от его речей.

  С каждым днем глаза Ану Мин раскрывались во все большем восхищении. Зеленые долины в подножии суровых гор, горные дороги и близость синих небес… Необыкновенные красоты, о которых раньше душа Мин и не задумывалась. И все это едино с ней! Неужели личное счастье стоит хотя бы краткого взора на благодатную и величественную землю!
  Вокруг нее шла непривычная жизнь, словно театральное действо, коего девушка тоже ни разу не наблюдала в родном городе. И что такое ее родной город? Таких десять легко уместилось бы в далекой долине низко-низко под горным путем…
  И новые открытия, и новая жизнь, и новая свобода — из утра в день, изо дня в вечер, из вечера в ночь… Да и не всякая ночь смыкала веки Ану Мин: впечатления дня не отпускали ее и были куда красноречивее любимой книги стихов, которую Мин взяла с собой.
  Боевые навыки приходили к девушке быстрее, чем к способнейшему ребенку. Она постигала иную поэзию, а приемы были строками лучших мастеров.
  Где теперь ее дом и обязанности? Женщины ждут своих мужей за дневными заботами. Они растят их детей.
  Лишь на мгновение сжалось сердце Ану Мин: она сама отказалась от спокойствия, и едва ли теперь есть путь назад. Девушка пресекла эту мысль. Чжунго; заставит ее забыть былую жизнь: Чжунго прекрасна!
  Ду Чжоу и его брат не разделяли восторгов друга. Как-то Ун Ци сидела перед раскрытыми страницами книги, и Ду Чжоу прервал ее мечты.
  — Я тебе нравлюсь такая? — спросила она его в тени дерева.
  Муж-друг сел напротив и попросил книгу себе, храня молчание.
  — Никогда не было столько света в моей душе… — улыбнулась Мин.
  Тогда Ду Чжоу встал и молвил:
  — Глупый Ун Ци! Твоя близорукость будет неизбежно наказана.
  Нахмурилась девушка: неуместной показалась ей сухость его слов.

Глава 8

  Удивительный ветер носился мимо Ун Ци взад-вперед, доставляя ей искреннюю радость своей игрой. Принося аромат весенних трав, ветер уносил обратно запах горячих лошадиных спин, потом вновь нес на своих невидимых ладонях свежесть горного снега и забирал взамен дух едва прогретых солнцем ножен и сбруи… Не одна Мин наслаждалась игрой ветра, и не сразу поняла она, как получилось, что перед ней оказался наконечник стрелы…
  Немой ужас объял сердце Ун Ци, и как подхватил кто-то стремена ее лошади, она не запомнила. Вокруг нее шла битва: вздымались мечи, вонзались в тела стрелы… И вдруг все разбежалось в один миг, и битве пришел конец.
  — Воины Чжунго! — громыхнул полководец, и только сейчас Мин сумела стряхнуть с себя оцепенение.
  Войско теснилось у какой-то огромной скалы.
  — Понимайте это сражение как верное предисловие к тому, что случится вслед за ним с минуты на минуту! Займем лучшую позицию — за скалой, там будем ждать врага, покусившегося на великую Тянься;! Там одолеем самоуверенных недругов императора!
  Взмыли мечи в знак преданности.
  Мин с ужасом наблюдала, как спешно прячут под землей погибших бойцов.
  — Ты же слышала: это только мелкий набег.
  — Я лишь вчера говорила вон с тем человеком…
  Не отрываясь от сцены быстрых похорон, ответствовала она Ду Чжоу.
  — Как видишь, умереть просто, Ун Ци.
  Девушка покачала головой:
  — Я забыла все приемы, увидев стрелу в спине Лю Вэня…
  Усмехнулся ее друг:
  — Тогда радуйся: скоро твоя душа будет свободна.
  — Ду Чжоу, не оставляй меня! — напуган и тих был ее голос.
  — Я научил тебя искусству боя. Ты хорошо усвоила его. А теперь поняла, что на войне верная смерть неудачнику и глупцу. Ты не из их числа, Ун Ци… — улыбка едва тронула концы губ Ду Чжоу. — Даже я был удивлен, насколько ты владеешь у-вэй;;.
  Непонимание было в нежных глазах девушки. Впрочем, боец не обратил на них никакого внимания.
  Ану Мин знала: в нем говорила боль от ее непочтительности, от того, что она решила оставить его дом.
  Второй мелкий набег не заставил себя долго ждать. Мин отпрянула к дереву, как вдруг занесенная над ней рука вызвала в ней невообразимый испуг, схожий с животным… В один миг ее дрожащие ладони выхватили из-за пояса пару кинжалов, ноги сделали неописуемый кувырок для должного расстояния, глаза сузились в напряженном прицеле — и вот недруг лежит убитый, из его груди сочится кровь! Сердце Ун Ци в отчаянии колотилось: она убила человека! Она не смоет этот позор и в тысячелетие! Слезы уж готовы были вылиться обильным ручьем, как вдруг Ун Ци увидела, что позади ее товарища, на расстоянии меча, щерится враг! Закрыв глаза рукой и сжав зубы, Ун Ци настигла его искусным ударом.
  Отведя руку от глаз, девушка увидела мертвым еще одного недруга… Горе переживала ее душа — Мин стала убийцей!
   Тут третий недоброжелатель свалился у ее ног! Его поразил товарищ, которого она только что спасла … Они обменялись благодарными взглядами.
  Ничего не понимает Ун Ци. Эта кровь, заливающая луг, и эти крики, оглашающие пространство, — разве не преступление? Здесь спасают друг друга и себя. Здесь сражаются за жизнь, и не только свою!
  Скоро бой прекратился отступлением врага. Но полководец знал, что это ненадолго. Мелкие нападения предваряют битву важнейшую.
  Мин еще не научилась справляться с усталостью. Мысли грустными гостями толпились в голове юного бойца. Сидя на траве и сложив на расставленных коленях руки, по примеру мужчин, Ун Ци вспоминала убитых товарищей: со многими она была дружна. Мужской ум притягивал ее, она слышала в речах мужчин такое, о чем раньше думала сама, но женщины ее не одобряли. Мужчины были свободны в своих речах, не теряя при этом чувства меры и приличия.
  — Что это за новый прием «закрытых глаз»? — звук восторга услышала Ун Ци над собой.
  Это говорил Ду Ли, называемый раньше деверем.
  — Кто тебя научил? — не унимался он.
  — Никто.
  Ли всмотрелся в задумчивого юношу.
  — Ты не очень опытен, но энергия твоего боя восхищает.
  Ун Ци и не думал улыбаться, когда сказал:
  — Мой кинжал еще не знал поражения.

Глава 9

  Ожидаемой атаки все не было. Горели костры, но никто не раскинул юрты и не сидел, сложа в отдохновении руки.
  Ду Чжоу не понимал своих чувств. С потерей женственности его юная супруга должна была утерять всю привлекательность. Но вместо этого проявлялась другая грань того же блистательного меча…
  Войско пребывало высоко над долиной. С одной стороны широкая поляна была окружена лесом, с другой — обрывом. И как раз возле обрыва высилось несколько старых деревьев, одно из которых обладало необыкновенно раскидистой кроной на высоком стволе. На второй день Ун Ци стояла на увитых мхом кореньях и все глядела вдаль.
  — Чжунго! Как сияет земля твоя!
  Вечерний сумрак неспеша покрывал верх и низ Поднебесной.
  Резкий холод вперемешку с беспамятной болью прожег руку и бедро… Дикий гам, вопли и топот тысячи ног закружились над Ун Ци, но глаза ее были уже закрыты.

  Луч утреннего солнца напомнил Ун Ци о жизни. Девушка приподнялась — и худшее зрелище явилось ее очам: вся поляна обильно пестрела трупами врагов, друзей, их коней…
  Боль ран сковала ее, но Ун Ци повелела себе встать. Все дышало тишиной. Где же победители?
  Сжав зубы, девушка добралась до ближайшего тела и сняла с него пояс, чтобы перевязать свою рану.
  Ду Чжоу! Вздрогнуло женское сердце. Здесь ли он?.. Брат Ли! Полководец! В поле зрения никого из них Ун Ци не приметила.
  Топот конских копыт принудил девушку вновь залечь в свое убежище за ветвистым деревом. На этих людях вражеский костюм! В страхе Ун Ци уткнулась глубоко в мох.
  — Эти совестливые тупицы вернутся хоронить своих друзей. Тяньсянские дурни хранят сожаление об ушедших!
  Дружный гогот раздался над поляной мертвецов.
  — Оставим все так, как есть.
  Говоривший свистнул, и вскоре из-за гущи деревьев выехало множество людей враждебного племени. Ун Ци молила небо о пощаде! А как же освобожденная душа, Мин? «Только жизнь! Только сочувствие небес!» — шептала девушка в отчаянье.
  И пощада была дарована: через час, улучив мгновенье рассеянности врага, Ун Ци уже возлежала на толстой ветви в кроне спасительного дерева.

  Но с той самой минуты милость неба, казалось, исчерпалась для юного страждущего воина. Шло время, недруги расхаживали в боевом томленье среди трупов товарищей и врагов и были безучастны к ужасному духу, исходившему от тлена тел.
  Ун Ци совсем ослабела за два дня неподвижного лежания, повязки на бедре и руке давно следовало поменять, но нельзя шелохнуться: чутко ухо врага.
  Изнемогала Мин от дурноты: подымающиеся пары разложения мешались с запахом ее гниющих ран.
  «Неисчерпаема милость твоя!..» — твердила она как заклятье.

  Правы оказались захватчики: полководец вернулся предать земле доблестных воинов.
  Жестокая битва завязалась, долгая, страшней ее не видела Ун Ци! И рада бы зажмурить глаза что есть мочи, да слух обострялся. И счастлива вниз уж упасть — покориться, да онемели суставы, и сдвинуться сил не осталось…
  И поэтому смотрят глаза, и видят все действо войны, которое грязно теперь с театральным сравнить…
  Мечи протыкают тела и живых, и умерших — мутятся, должно быть, от гнева и страха сознанья. Тут конь упадает, давя под собою владельца, и сразу обоих кинжалы врага протыкают… Там друг окружен неприятельским кругом, и режут его. Здесь враг окольцован друзьями, и с плеч покатилась глава… Прикрылся покойником недруг иль друг — все смешалось — его со спины восемь раз поразили оружьем… У всех — больше тысячи — кровь разлита под ногами, и брызжет опять: и в глаза, и на лица, под ноги!
  Когда же закончатся строки важнейшего боя? Когда же время придет пересчитывать трупы, чтоб, в землю зарыв, навсегда позабыть об их душах?

  Все же, наверное, Мин на какое-то время забылась, так как, приподняв веки, она увидела, как спешно относят в свежевырытую яму погибших. Тьма освещалась несколькими вынужденными кострами. Едва различались округлые верхи юрт.
  К обрыву у дерева подошла фигура.
  — Чжунго! Почему же теперь не сияет твоя земля? — с великим упреком молвил человек.
  Забилось благодарностью измученное сердце. Подошедший услышал слабый звук, похожий то ли на стон, то ли на голос полуночной птицы. Прислушалось внимательное ухо.
  Еще один, более длинный и жалобный, звук донесся сверху.
  — Там кто-то есть! — позвал человек.
  — Никого не видно, — возразили ему. 
  — И все же мне далеко до глухоты стариковской!
  К Ун Ци прикоснулась чья-то рука.
  — Я же говорил!
  Люди быстро стащили раненого с ветвей (какое нестерпимое зловонье испускали его раны!) и поднесли к свету костра.
  — Да это Ун Ци! — в один голос воскликнули бойцы.
  Ду Чжоу протиснулся к юноше.
  — Он мой лучший друг. Я перевяжу его раны.
  Все нашли эту мысль разумной.

  У реки Ду Чжоу положил друга на плед и осторожно верными движениями принялся смывать грязь, гной и кровь.
  Понемногу светлели и девичье личико, и юные руки, и нежная грудь.
  Скребущая боль привела Ун Ци в чувство. За чуть отогнутым краем юрты виднелось маленькое пламя. Так тепло и хорошо! Ун Ци хотела было потянуться, да боль быстро напомнила о себе.
  Горячий напиток оказался у ее губ, и она жадно выпила его весь!
  — Больно, — сказала девушка, плохо осознавая, где она находится.
  — Я закончил. Скоро твои раны заживут, воин.
  Мин узнала дорогой голос Ду Чжоу, и безмолвные слезы не останавливали свой внезапный поток. Но он делал вид, что не замечает всхлипов.
  — Спи. Сейчас тебе нужен сон.
  Померкла радость Мин.
  — Ты не любишь меня, Ду Чжоу.
  Молчание было ответом ей. Она не ведала, о чем думает муж-друг.
  — Ты так давно не целовал меня… — бедняжка очень страдала.
  — Я не имею привычки целоваться с мужчиной, — был его сухой ответ.
  Мин разрыдалась.
  — Я так счастлива слышать тебя! Зачем ты омрачаешь это чувство?!
  Ночные рыдания Мин затеяла совсем не вовремя, но в них смог незаметно раствориться страстный порыв, с каким Ду Чжоу обнял ее плечи и приник к желанным губам.
  — Тише, Мин. Я не хотел тебя обидеть.
  Она заснула счастливой.

Глава 10

  На лошади Ун Ци держался славно, а вот ходил плохо. Сожалели его товарищи. Между собой поговаривали: позабудет Ун Ци все приемы, пока заживут раны.
  Не смирялось с этими слухами отважное сердце.
  Ду Чжоу, его лучший друг, всячески опекает юношу, но тот редко выказывает радость по этому поводу: Ун Ци напустил на себя вид человека, которому тягостны все заботы, которого в любом случае голыми руками не возьмешь.
  Очень уважали за это Ун Ци. Только Ду Чжоу снисходительно улыбался серьезности друга.
  Имея в распоряжении одну здоровую руку, одну здоровую ногу и умную голову на выносливых плечах, Ун Ци взялся преодолеть свою видимую немощь. Он велел Ду Чжоу тренировать его. Иногда с усмешкой друг-муж передавал ведение боя своему брату, а сам наблюдал за Ун Ци, сев неподалеку.
  Пассивностью — лучшим достоинством женщины — Мин больше не обладала. Став такой же, как он сам, Мин должна утерять весь женский облик, ведь переняла у мужчин и манеры, и жесты, и мимику.
  Но улыбка Мин оставалась ее улыбкой. Мягкость ее рук была только ее мягкостью. Нежность лица и дырочки от серег, превращенные в родинки, сохраняли в храбром воине женские черты.
  Ду Чжоу никогда не видел, живя на родине, чтобы она смеялась. Ее смех был в самом деле мальчишеский — и необычайно заразительный. Вот и сейчас он слышит его.
  — Что, воин, трясешься, как бы квелый Ун Ци не выбил меч из твоих рук?
  Ун Ци только что сделал прыжок и приземлился не пошатнувшись. Брат Ли с почтительностью и восхищением глядел на юношу: новая победа далась Ун Ци нелегко.
  Юноша повалил сидящего Ду Чжоу и сам улыбаясь посмотрел из зелени мха в лазурное небо.

  У огня, готовя пищу, сидели бойцы.
  — Поговаривают, скоро мы должны вернуться, — говорил Ду Ли.
  Ун Ци читала, брат размышлял.
  — Мы все вернемся в объятия своих жен и невест! — не унимал мечтаний Ли.
  — А у меня ни жены, ни невесты, — Ун Ци в ответ. — Я не хочу возвращаться.
  — Где же ты жил до того, как ушел на войну? — удивлялся Ду Ли.
  — У родственников, которые меня унижали.
  Ду Чжоу сидел все так же, уставясь на пламя костра. Его юный друг погрустнел:
  — Но со старым покончено. Я уйду к морю. Я никогда его не видел, а говорят, оно дарит лучшие мысли.
  — Ты очень похож на мою жену, — отозвался тут Ду Чжоу. — Она любит загораться мечтами, в которых потом разочаровывается.
  Ун Ци чуть не подавился от смеха, но запрятал его за грозный тон своего вопроса:
  — Как ты смеешь сравнивать меня с женщиной, хотя бы это была твоя собственная жена?
  — Твоя гордость порой смешит, Ун Ци, — рассудительно начал брат Ли. — Разве когда-нибудь ты не желал бы взять в жены красавицу-девушку из достойной семьи?
  Хохот юноши озадачил Ду Ли и вверг в недоумение. Его брат Чжоу был полное самообладание. Верно, они сговорились!
  Наконец, юный друг взял себя в руки.
  — С мужчинами общаться гораздо проще, поверь мне, — ответил Ун Ци, кладя руку ему на плечо.
  — Видно, и ревность тебе неведома? — серьезен был голос Ду Чжоу.
  Утих Ун Ци. Перемешал суп и лишь тогда сказал:
  — Я хочу уйти к морю, потому что там найду во всем свободу. А если вернусь, буду вынужден подчиняться родственникам, которые женят меня на какой-нибудь страшилище!
  Тихая улыбка сопровождала его последние слова. С легкостью поднялся юноша, забыв о хромоте, чтобы в ритм течения реки текли его мысли. Повсюду над кострами варилась еда и разговаривали воины. Дыхание мирного ветра носилось по лагерю, а Мин не могла забыть ужаса войны.
  Сколько смертей увидала она за время походов. Конечно, не стоит жалеть ни о чем. Но как забыть искаженные страхом лица? Как не помнить злорадных усмешек, когда вражий меч входил в тело воина Чжунго и отнимал у него дыхание? И как не стыдиться жалости: среди недругов так много было юных. А смрад отживших тел — он будет следовать за ней повсюду, до предела жизни.
  Долго разглядывала Мин-Ун Ци свой кинжал. Что ей стоит выбросить его и предаться в бою гибели?.. И этот нож более не убьет никого.
  Но зачем, зачем не жаждет спокойствия и мира сердце недруга? Зачем ему Чжунго? Каждый день бойцы садятся на своих коней, как им велит полководец, а полководцу — император. О каком скором возвращении может идти речь?!
  Мин коснулась земли концами пальцев. «Теплая!» — удивление объяло ее. — «Как человеческое тело… Словно там, внутри, живая кровь!».
   Всю ладонь положила.
   — Никогда не отдам тебя неразумным! Моя земля, ты жива! Ты дышишь и страдаешь так же, как мы!
  Мысль за мыслью осеняла Мин-Ун Ци.
  — Я умру за тебя!

   Беспокойно спит Ун Ци. Не отступают жестокие образы. Вот вытянутое лицо врага норовит заглянуть за дерево, где спряталась Мин. Вот трижды меч пронзает весельчака Мо То, и прямо под той веткой, где лежала израненная Ун Ци… Любили Мо То товарищи. Таких людей, простодушных и неунывающих, редко рождает земля.
  И тут стрела вонзается в чью-то спину, и торчит наконечник… Лю Вэнь погибает, безжизненно свесившись с лошади… И много так стрел, и одна оказалась вдруг в теле Ун Ци!.. Боли нет, лишь безумие страха терзает ее… И не слышит никто, как о помощи молит Ун Ци, и не видят его, только битва вокруг… «Посмотрите, я жив! Бьется сердце мое, и теплы еще руки, спасите меня!.. Посмотрите, я жив!.. Я жив!». Ухватил его кто-то за руку, а сил нет взглянуть, обернуться: сковали кошмарные цепи…
  — Мин, проснись! — и встряхнули те руки не раз, но не сразу все цепи решили порваться.
  «Посмотрите, я жив!» — лепетали уста, и трясли чьи-то руки, а цепи так медленно рвались…
  Тут — рывок! И открылись мгновенно глаза.
  — Дурной сон… — и прижали к груди эти теплые руки.
  Наконец, с облегчением сердце вздохнуло.
  — Не стыдись этих снов… — говорил Ду Чжоу. — Они являются не одной тебе.
  Мин взглянула на друга с сожалением:
  — Недостойно то, что во сне я думаю только о своей жизни. Ду Чжоу, обещай, что женишься на хорошей девушке, если я уйду к морю.
  — Об этом просит Ун Ци или Ану Мин?
  — Будда солнечного лика, Будда лунного лика…
  Сказав эти слова, девушка отстранилась от Ду Чжоу.
  — В таком случае мой ответ: «Будда лунного лика, Будда солнечного лика».

Глава 11

  Скоро, совсем скоро покажутся стены крепости. Там встретятся люди, называющие друг друга врагами.
  Тянься ждала первого снега и главной победы. Беззаботная Тянься…
  Хорошо говорить у костра после боя закалки средь гущи деревьев, представляя, что это враги окружили тебя. Придержав языки, наблюдая за строем движений, приумолкли все птицы в лесу, задремавшем от холода…
  — Иногда удивление наполняет меня: как я родился? — рассуждал Ду Ли. — Отец, подобно нам, пропадал на войнах, и мать жила в совершенном одиночестве… Верно, Ану Мин уже растит твоего сына, Чжоу.
  Ун Ци взглянула на друга, а тот лишь усмехнулся:
  — Маловероятно.
  Ун Ци спрятала глаза.
  — Ты совершенно лишен всякой мечты! — упрекал Ли брата. — Ты лишен всякого воображения!
  — Я хочу дочь, а не сына, — Ду Чжоу в ответ.
  Вскипел брат:
  — Такого дурака мне еще не приходилось встречать! Ун Ци, хоть ты скажи ему, что он дурень набитый!
  Юноша неопределенно улыбнулся и некоторое время молчал.
  — Кажется, мы с Ду Чжоу немного поссорились, — наконец, вывел он.
  — Я давно должен был догадаться, что Чжоу доведет тебя, да еще в той теснотище, которую воплощает собой его юрта! — возмутился дух Ли. — Располагайся у меня, там гораздо просторней.
  — Так и сделаю, — тверд был голос Ун Ци.
  Только великим внушением принудил себя Ду Чжоу не смотреть на юного друга.

  Гладкое озеро и не ведало, что недавно на его берегу отгремело сраженье. Может, все потому, что сраженье не было столь мощным?
  Ун Ци промывала легкую рану на плече. Красота озерной воды стирала с ее памяти лица ушедших друзей, и сердце наполнялось тишиной.
  — Ты не боишься, что когда-нибудь тебя ранят в грудь?
  Ду Чжоу был за спиной.
  — Мне детей не кормить, — ответила Мин—Ун Ци.
  Не тотчас заговорил мужчина.
  — И как тебе нравится на новом месте? — очень выдержан был его тон.
  — Я не мокну от дождя и не дрожу от ветра, — ответила девушка.
  И вновь не сразу Ду Чжоу завел речь.
  — Мой брат восхищается тобой.
  — Мужчиной быть гораздо проще, — нежная улыбка сопровождала ее слова.
  — Ты любишь его? — большей грозы, чем была сейчас в голосе воина Чжоу, нельзя и представить.
  Недолго молчанье витало.
  — Я не за этим шел на войну, Ду Чжоу, — сердито ответствовал воин Ун Ци и отвернулся от друга, чтобы уйти.
  Ду Чжоу впереди оказался и выпад мечом совершил:
  — Значит, мы на равных, воин. Ты нынче скверно сражался. Твои навыки вызывают громкий хохот презрения.
   Рана Ун Ци для него не имела значенья. Досадует молча она на его равнодушье, и это все больше огонь разжигает сраженья.
  Устала Ун Ци, отдохнуть бы от боя дневного, а тут еще гневный Ду Чжоу поединок затеял, насмешку не пряча в душе:
  — Куда подевалась выносливость, воин, твоя?
  Не думает друг его юный сдаваться. Достойно он просьбу Ду Чжоу исполняет. Взмывают одежды при скором и плавном прыжке, мечи иероглифы чертят в ветрах Поднебесной…
  Не хочет Ун Ци продолженья. Он рану больную подставил под меч, и слезы, и кровь в миг единый явились пред яростным Чжоу. Рука задрожала, и меч покатился на землю, когда лучшие в мире глаза на него посмотрели так прямо:
  — Теперь ты, наверное, знаешь, люблю я его или нет.
  И ушел юный друг, провожаемый взглядом печальным.

  Воспоминания светлыми искрами вспыхивали и гасли, быстро сменяясь одно другим…
  Мин в свадебном костюме, Ду Чжоу видит ее в первый раз. Он замечает ее грусть, он не может унять сердца: молодая жена пленила его с первой минуты.
  В окне светлым днем Ду Чжоу видит, как Мин на заднем дворе разговаривает через ограду с тем юношей, и улыбается ему, и не сводит с него глаз! Впервые понял тогда Ду Чжоу, как глубоко его чувство к жене. Ревность ему помогла.
  Опустошенная горем, жена безутешна. Муж бессилен унять ее тоску, не смеет утешить: обоюдная измена пресекла утешение. Как он счастлив, когда объявили войну!
  У таверны стоит странный юноша, назвавшийся старым другом Ду Чжоу. Но сердце опередило глаза, и Мин была узнана…
  Смешной прием «закрытых глаз». Многие сочли за высшее мастерство то, что было лишь высшим страхом убийства и смерти.
  Одну цель преследовал Ду Чжоу, тренируя Мин и помогая ей воспитывать в себе мужские черты. Ду Чжоу жаждал разлюбить.
  Его выводило из себя совершенно иное чувство, возросшее со временем вместо желанного!.. Назвать это чувство было страшнее, чем его признать.
  Не следовало вообще жаждать чего-нибудь. Вместо того, чтобы плыть по течению реки, своим желанием Ду Чжоу решил повернуть вспять — и чего же добился? Сравнения женщины с божеством?!
  И теперь эта женщина перестала его уважать: выходка ревности не красит мужчину.
  «Ты хочешь ненависти — ты получишь ее, Мин-Ун Ци…». И не одно унижение говорило в Ду Чжоу в ту минуту. Ему была несносна мысль о ее нелюбви.

Глава 12

  Тяжело было на сердце МинУн Ци, когда возвращалась она в лагерь. Не хотела она оскорбить друга-мужа взором непочтительности и вызвать ревность в его душе.
  «Я недостойна тебя, Ду Чжоу», — ступала она по теплой земле вперед. — «Ты не поверишь мне, даже если бы я и сказала…».
  Вспомнила Мин, как друг бросал во тьму упрек Чжунго, когда она лежала обессиленная на толстой ветви и ждала смерти. С какой болью вырвались те слова из уст Ду Чжоу. «Я и сама себе не верю, супруг дорогой…». Вот показались юрты.
  Как бережно и быстро нес ее Чжоу на своих руках, когда она, потрясенная предательством Тэн Куна, мечтала только о жестокости мужа и его родни. А он и слова грубого не молвил, и сидел до утра у ее ложа. «Я изменил тебе сегодня», — сказал он ей, стараясь вложить в свои речи злобу. Но ничто не могло заслонить страданье и грусть, а Мин обладает чуткой душой.
  Как было вынести такое? Как было понять? Наверное, услышав его тон, Ану Мин убоялась в себе иного чувства, и не искренней благодарностью звалось оно… Не позор вчерашнего побега желала смыть она, занося над горлом острый осколок.
  Разве может быть в сердце две любви? Где узнать? Не за тем ли ты шла на войну, Ану Мин?..
  Горько плакала девушка ночью в юрте Ду Ли.

  Великая крепость, познавшая столько славы, как ты высока! Верный страж Чжунго! Все, кто хотел обладать живым телом твоей Повелительницы, проходили через тебя… И еще никто не прошел!
  Невесело на сердце Ун Ци: дух ее рассеян тоской и презрением к себе. Мин полна ненависти к Ун Ци — она расплела пучок на голове, чтобы все увидели ее девичьи волосы… Но волосы всего-то отросли чуть ниже плеч, и никто не думал подозревать юного воина. 
  Когда-нибудь будущее откроет всем ее бесстыдную тайну. Рано или поздно в Ун Ци признают женщину. Рано или поздно в женщине признают жену Ду Чжоу… Вместо того, чтобы сидеть в смиренном ожидании дома и растить ребенка, Мин сбежала! Мин обратилась мужчиной! Мин изучила боевое искусство и пленила отвагой полководца! Какой позор для Ду Чжоу! Как он будет смотреть в глаза полководцу, товарищам и собственной семье?
  Скорее всего, именно эти размышления теперь делают Ду Чжоу безмолвным в присутствии Мин-Ун Ци.
  Сколько раз жена оскорбляла его свободолюбивым поведением! А в их последней беседе Мин и вовсе проявила грубейшую неуважительность.
  Разве такой супруги достоин славный воин Ду Чжоу?
  С крепости видна была широкая земля, такая теплая, когда к ней прикоснешься… Не оторвать глаз от сияния Чжунго. Быть первому снегу нынче — радуется лоскуток сердца Мин. Не летают птицы: чувствуют приближение битвы. И солнце не светит: близка великая схватка! И небо сбросило праздничный синий халат: неуместен он в такой день. Тишина доносит теченье далекой реки.
  Нет, никто из врагов не коснется и пальцем прекрасного тела! Мин-Ун Ци не подпустит к Тянься, полюбившейся ей, никого!
  Не прольет и слезинки супруга младая Ду Чжоу, а отважный Ун Ци лишь о битве теперь будет мыслить, чтобы Мин, о спасенье Чжунго услыхав, умерла в незаметном ущелье, спокойна душою.
  Бойцы готовили стрелы и рассаживались у крепостных окон в напряженной воинственности. Еще два полководца подоспели со своими войсками, и много хитростей друг другу подсказали.
  Далеко Ун Ци — беспокоен Ду Чжоу. Только разум на время преодолел волнение, но в благородном человеке чувство всегда дает разуму верные мысли. Не расстояние тревожило Ду Чжоу. Боялся он, что река Мин-Ун Ци скоро вольется в море.

  Обширна вражья рать, да растеклась обильно, как по столу чрезмерно жидкий суп, шалуньей-кошкой пролитый! Смело движется, будто крепость несдвигаемую в пыль желает превратить. Достойным будет сражение. Хорош враг — хороша и битва: так говорят.
  Ян-инь и тут соединились гармонично, добро и зло, земля и небо, страх и доблесть — все в сердце крепости старинной, во взгляде каждого бойца отражено.
  Сосредоточенность придала вдохновенья трем полководцам, и взлетели стрелы почти до пропасти надземной, чтобы безжалостно оттуда впиться в члены бесстрашного врага.
  Ду Чжоу увлекся. И каждый был сраженьем увлечен. Но разница вся в том, что недруги внизу стен крепостных стояли, и видеть не могли, как с высоты Тянься великолепна, таким величием и гордостью полна, что зажигает сердце воина мгновенно, и силы придает для продолженья боя!
  Летели огненные стрелы в окна, и многие враги пробрались внутрь, но тут пощады было неоткуда ждать.
  Ду Ли плечом к плечу с Ун Ци сражался. Меч брата Ли встречал самоуверенность врага, кинжал Ун Ци не ведал пораженья.
  И бросила свой взгляд на Поднебесную Ун Ци, воодушевленная, сдержанная — как подобает при атаке храброй. Как раз последовала в этот миг еще одна из вражеских уловок. Стрела вонзилась в руку неопасно, стерпеть бы можно боль, и вытащить по окончанье битвы, которой очень близок был конец (уж больше дня отпор давали недругу!). Но тут вдруг ноги подкосились у Ун Ци, он с удивленьем рану созерцал…
  Ду Ли скорее подхватил его, и тут товарищи, стоявшие вблизи, все тем же способом сраженные, упали без дыханья!
  — В стрелах — яд! — воскликнул Ли, догадкой озаренный. Подхватывая друга, он успел заметить, что переместился недруг, никто не лезет в окна их стены, и очень жидким, очевидно, стало войско вражье…
  Как смерть близка! Ненужным вдруг ущелье оказалось. Но после смерти станут хоронить и могут обнаружить, что Ун Ци всего лишь женщиной беспутною была! Ун Ци схватила друга за руку:
  — Послушай! Исполни мою волю. Как только я издам последний вздох — а он так близок! — сожги меня горящею стрелой! Хочу я с ветром слиться поскорее — он верным спутником мне стал с недавних пор. И полюбил его я: он свободу почувствовать дал другу твоему. Стать ветром лишь мечтаю!
  — Я клянусь, что поручение исполню, — Ли ответил.
  Хотели веки юные сомкнуться, в груди дыханья не было уже, тогда Ун Ци дышать стал порами телесными, чтоб только рассказать одно:
  — В моем кармане… У пояса… найдешь цветок лоскутный… Его Ду Чжоу как-то… обронил… Нося цветы эти… надеялся… любовь я обрести… Скажи ему, что я обрел ее.
  Откинулась без жизни голова отважного Ун Ци, и бессловесные уста его сомкнулись.
  Ду Ли поклон глубокий юноше отдал и, не замедлив, поднес стрелу к его одежде, пропитанную едким веществом, чтоб пламя не могло угаснуть сразу.

  Уж скоро битва завершится: враги столпились у левой стены, и там желали показать свое рвение овладеть Чжунго — хотя бы этим снискать себе славы…
  Ду Ли шел к брату, и, глядя на лежащих без движения товарищей, понимал, что сражение в самом деле имело право на звание достойнейшего в этой войне.
  Он нагнал брата, спешащего в и без того хорошо укрепленное крыло крепости.
  — Ун Ци убит.
  Остановился Ду Чжоу в долгом молчании.
  — Теперь ты полетишь вслед за возлюбленным…
  Ду Ли прослушал непонятные слова, с великим почтением сказав:
  — Не было воина более смелого.
  Брат кратко кивнул, скрывая свой взгляд.
  — Ты обронил это в пути.
  Ду Чжоу едва не вздрогнул, увидев в руке Ли синий букетик.
  — Откуда? — только и спросил он.
  — Держа при себе эти цветы, наш непредсказуемый друг надеялся, что найдет любовь. И он велел передать тебе, что нашел ее.
  Странной показалась Ду Ли улыбка брата. Разве мог он знать, что в ней переплелись радость признания и горе утраты, и еще много такого, о чем могут рассказать лишь сердца, глубоко любящие и полные страдания?
  — Где ее тело?
  Возмутился неслыханно брат:
  — Пепел Ун Ци не достоин того, чтоб даже ошибочно сравнить его с женщиной!
  — Пепел?
  — Он просил об этом, — возмущение еще сидело в Ду Ли.
  За поясом оставался последний кинжал. Сжав его до того, что побелели пальцы, Чжоу крикнул:
  — Покажи!
  Обгоревшее тело Мин еще сохраняло свои нежные очертания. Ду Чжоу знал: стоит дотронуться, и все рассыплется в прах. Упав на колени, воин долго ласкал взглядом то, что осталось от нее.
  Ду Ли мог только поражаться всем странным действиям брата и его речам:
  — Ун Ци обладал слишком тонкой талией.
  — Да, это был очень стройный юноша, — согласился Ли, с изумлением глядя, как брат достает боевой нож.
  — Когда вернешься домой, скажешь, что верный муж ушел за своей женой.
  — О чем говоришь ты? — не понял Ли, давимый жуткой догадкой.
  И время, пока Чжоу безмолвно сидел, сжав в одной руке кинжал, а в другой — синий букет из лоскутьев, держа его прямо у сердца… И слова Ун Ци о ветре, и просьба о сожжении ; все казалось теперь Ли очень странным. Что значит «женой»? Зачем говорить о женщине среди славного боя? Да еще над телом лучшего друга?
  И вспомнил тут Ду Ли, что в походах мужчины купаться ходили к реке, а Ун Ци мылся ночью: не раз его волосы пахли влагой, когда он возвращался, будто бы проветрив бессонницу. А когда Ду Ли, ко сну отходя, снимал одежду, Ун Ци находил предлог, чтоб отвернуться. И лицо еще у таверны напомнило чьи-то черты. Чьи же? Чьи?..
  — О чем говоришь ты? — Ду Ли повторил, и догадка, как меч, полоснула.
  — О море, где свободные веют ветра…
  Ответил Ду Чжоу, и кинжал тот же час вошел в сердце его.

  Ду Ли понял, чье лицо он видел у таверны и кто с ним разделял юрту три долгие недели!.. Униженье и стыд жгли кровь его! Гнев глаза сжимал!
  И тут в окне увидел воин, что небо надевает вновь свой праздничный наряд. А птицы осмелели до того, что звуки издают!
  Тот человек, которому поклон почтительности отдал величайшей, зовется славным именем Ун Ци. Сейчас тот человек лишь пепел. Как же трудно презренье с пониманием смирить!
  Взглянул на брата бездыханного на пепле… Взглянул на прах, обнявший мертвеца…
  Стрела горящая и тут спасеньем стала: зачем другим знать тайну двух сердец? И скоро пепла вдвое больше оказалось.
  «Окончен бой!» — вещают полководцы. Ду Ли давно среди товарищей стоит, речам внимая гордым и похвальным, торжественность минут приемля строго. Не помнил Ли уже, как горстка пепла была подхвачена порывом поднебесным, и как понесся следом звук его души, таящий уваженье: «Лети свободным ветром, Ану Мин!».
  А ночью первый снег дала природа, и воины, собравшись в путь обратный, ведущий к дому каждого из них, застыли ранним утром у окон старинной крепости: Чжунго величьем облачилась белоснежным, полны рассветной нежностью холмы, и воздух стал прозрачнее души святого человека…
  Чжунго! Как теплая земля твоя сияет!