Из Маршал Конфедерации. Путешествие в Соловец

          (в нормальном виде с прекрасными иллюстрациями: https://author.today/reader/245245)

Лес встретил молодого естествоиспытателя, а в чём-то, быть может, даже следопыта, пионера-героя, по сути же своей — обыкновенного засланного казачка-разбойничка прохладной, хрустальной, словно таёжный ручеёк, свежестью погожего майского утра. Оживился яркими красками упругий ковёр прелой хвои. Кое-где посередь островков нежной весенней зелени разгорались золотые, белые, реже сиреневые огоньки неприхотливой ветреницы, ближе к опушке там-сям покачивали головками яркие бордовые колокольчики прострела, лениво телепались на ветерке бесхитростные лютики, и, конечно же, стройными рядами выступали на солнышке несметные полчища одуванов — любимейшее лакомство тётушки Тортилы.
          Откуда, из какой параллельки сия минорная старушенция на голову Сергеевне свалилась — доподлинно поныне выяснить так никому и не удалось, уж больно необщительная рептилия оказалась. Стоило б, однако, отметить: без чепца кружевов вологодских, яркого китайского зонтика от солнца и огромных очков «хамелеон», что интересно — в натурально самой что ни на есть черепаховой оправе, на публике никогда не появлялась и жёлтые сладкие одуванчики жрала после зимней спячки с отменным аппетитом! Аж за ушами трещало! Гм… Где только вот у чучела этого уши? Ходячий суповой набор, И. Т. Инопланетянка, мазафака!
          Чуть поодаль в тени деревьев, казалось, будто ещё лежал снег — то стелились ковром россыпи белых звёздочек кислицы с вкраплениями лиловых соцветий мышиного горошка по закраинам, а в сумеречной глубине леса, куда даже в весеннее прозрачное безлистье редко-редко заглядывали вездесущие солнечные зайчики, по самой границе девственных мхов вовсю благоухали бескрайние ландышевые поля. Ландыши филдс форева! О-о-о-о! Это и запахом-то назвать, честно говоря, язык не повернулся б, вонью, правда, тоже как-то не комильфо, но в нос с непривычки шибало, знаете ли, будьте-нате! Козырно-конкретно! Просто-таки пёрло! Садило! Смердело, аки в парфюмерной лавке! И всё вокруг вдобавок гудело, жужжало, чавкало, квакало, чирикало, пердело и объято было зелёной весёлой дымкой нарождающейся новой жизни.
          «Ляпота-а-а-а! — Ширяев, зажмурившись, широко, сладко потянулся, с удовольствием шумно втянув носом воздух. — Свежесть-то какая свежая, бубёныть! — оглянулся с опаской, не подглядывает ли кто, не подслушивает? — Ландыши-и-и! О-фи-геть!»
          Однако хватит уже прохлаждаться, пора бы и честь знать! Что вы себе думаете? Тут, как назло, выяснилось: компас-то картонный, невсамделишный! Не фурычит, дурилка, и всё тут! Сколь Юрец ни крутил, ни вертел в руках сей незамысловатый прибор, тряс, стучал по нему ногтем и даже — вы не поверите! — протирал стёклышко, стрелка «залипла» намертво, окаянная, и ни в какую не желала указывать на север. Да и вообще никуда! Жесть, короче!
          «Ф-ф-ф-фак! — так вот в чём-то даже чуток по-роландовски конкретно озаботился про себя Юрий Иванович. — Единственный небось феррюкнутый компас в Академии, и тот мне достался! Фак! — ещё немного потряс, прислонил к уху — тишина. — Может, тараканы магнитные сдохли? А может, у них тут вообще севера… того… нема? …Да ну ерунда какая! …Ладно, после разберёмся, пока же придётся по солнышку ориентироваться. Тэ-э-э-эк-с, приказ, кажись, на северо-запад нам дан? Значится, туда! — повернулся в предполагаемом направлении. — Стоп! Коль скоро севера нету, где ж тогда красно солнышко-то встаёт? «…А «Беломора» нету, и спичек тоже нету, — вспомнились строки стародавней забавной песенки. — Зато селёдки двадцать тонн!..»   Вдруг и не на востоке вовсе?! Дела-а-а… О! Чуть не забыл!..»
          Вовремя спохватившись, памятуя страшилки мудрого тевтона, тщательно поискался на предмет несанкционированного доступа к драгоценному телу враждебно настроенных инородных элементов с неясными, но, вполне возможно, зловещими намерениями. Опаньки! Клещара, как, впрочем, и ожидалось, тут как тут! Матёрый такой, раскормленный, размером с приличную роговую пуговицу, эдаким бодрячком, совершенно без всякого стеснения упорно карабкался по штанине, подобно улитке на склоне Фудзи, вверх, понимаешь, до самых высот, с явными гнуснейшими намерениями — перегрызть-таки Юрию Ивановичу большую берцовую кость! Напрочь! От же гнида членистоногая! Диверсант-террорист, одним словом. Мдя-а-а-а… Опасения прозорливого фон Штауфена по поводу вероятных проблем с печенью и прочих вражьих поползновений, похоже, таки имели под собой почву. Как быть? Замешкался… Однако нет худа без добра.
          «Ух и здоровенный же, каналья! Гм! — Ширяеву вдруг вспомнилась зубастая, почти во весь монитор, пасть. — Меж тем превосходный ведь экземпляр, достойнейшее место займёт в энтомологической коллекции Академии! Гадом буду! — правильные мысли иногда, как ни странно, и маршальские мозги посещали, жаль редко. — В душегубку… то бишь в «морилку» его, потом в эту самую… в «распрямилку», потом, кажется, в «сушилку… Или, наоборот, милосердная душегубка — всего лишь избавительный финал в череде жутких садистских энтомологических экспириенсов? С удовольствием понаблюдал бы, как зубища-то плотоядные рвут без наркозу! Напильником пилят во имя торжества академической науки! Гы-ы-ы-ы, супер!» — умоблудствовал неумно Юра, тихохонько, без резких движений доставая из нагрудного кармана специально для подобных случаев припасённый пластиковый контейнер.
          Кровосос словно того и ждал. Ка-а-ак припустит во все тяжкие! Восемь лапок только пятками засверкали! Фантастическая скорость, доложусь я вам, быстрее иного рыжего таракана! Да что там таракана, кузнечика! Йеха-а-а-а, и поскакал! Ни дать ни взять — шустрый тевтон в Борькиной кузне. Ну в той, что под Равенной! Помните, поди, ещё? Охота потешная началась, хе-хе!
          — Эй, мужик! Эй-эй-эй, голодранец! …Вы мне это прекратите! — бешеной блохой, вопя дурниной, метался по штанине клещ. — Я этого не люблю! …Я этого так не оставлю! …Напрочь голубятню, что ли, снесло?! …Я, так, промежду прочим, в Красную книгу занесен! Мнэ-э-э… Страница… Ну что ты будешь делать! — аж тормознулся с расстройства. — Страница… М-м-м-м… Забыл, мля! — остервенело чесал на бегу затылок сразу тремя лапками, видимо, для улучшения кровоснабжения мозга, всё тщетно. — Совсем, понимаешь, с голодухи память ни к чёрту! — в глубоком раздумьи нечаянно остановился и тут же был изловлен.
          Ё-моё! Акарид-то, оказывается, говорящий! О-ши-зеть!!! К тому ж хоть и смутно, но кое-кого из наших двуногих безрогих персонажей зело напоминает, не находите? Невероятная удача! Чего тут рассусоливать-то? В контейнер экземпляруса и пулей домой, к Сергеевне под бочок! Самое что ни на есть красноречивое, причём, заметьте, в буквальном смысле этого слова, свидетельство «психохода»! Красноречивее, наверное, лишь говорящая голова профессора Доуэля — редкостная, кстати говоря, сволочь и та ещё матерщинница, хрена лысого переспоришь её!
          Прокатит ли? Гм… Сложный, однако, вопросец! Тут такая мерехлюндия, понимаешь…
          Мечей-кладенцов, скажем, всяческих там разнообразнейших: от цвайхендера до гусарской сабли; сапог-скороходов: кожаных, резиновых, коротких, на шпильке, болотных, вейдерсов, да каких угодно! – ковров-самолётов: от лёгкого ближнемагистрального двуместного «Соловец – Камелот» до восьмимоторного трансмореокиянского «Остров Буян», прочей лабуды абсолютно безынтересной в сугубо рациональном мире — всего этого бесполезного добра понатащили туеву хучу! Крупнейшие музейные запасники мира захламили под завязку! По швам трещат! И никакой вам живности. Ни букашечки-таракашечки! Да-а-а-а… Хоть ты лопни! Ничегошеньки хоть сколь-нибудь одушевлённого до сей поры никому из плоских миров в Академию притаранить так и не удалось! (За исключением Тортилы, разумеется, та, как в "Бриллиантовой руке", сама пришла.) А ведь многие, ох многие карьеру научную на то положили! Да что там карьеру — жизнь! И всё тщетно.
          Ту же Бабу-ягу, к примеру, все кому не лень «Сникерсами» подманивали (уж больно милой старушке дюже зубовязкие «шоколадные батончики с жареным арахисом, карамелью и нугой, покрытые сверху молочным шоколадом», по вкусу пришлись!), Бессмертного нашего расейского Кощея Чернобоговича посулами гохрановских богатств несметных увещевали-зазывали, Щуку вон Емелину в колодце сам самодержец Владимир Владимирович на «Мегабасс Вижн 110»   регулярно успешно удил (с дивным постоянством ведь на одну и ту же крашеную приблуду попадается, рыбина бестолковая, хоть по сто раз на дню!), Емелюшка с женой — конченой фетишисткой-шопоголиком за шмотками дефицитными на печи самоходной неоднократно пытались по «чёрным» пятницам в «Дубай Молл» гоголем въехать (дурного только не подумайте, Николай Васильевич тут абсолютно ни при чём!), и ещё Чёрт знает кто куда мылились! Смекаете?
          А уж он-то совершенно точно знает! Ибо и гражданина Рогатого не миновала горшая участь сия, поелику падкий на лёгкое иноземное бабло незалежный кузнец Вакула неоднократно пыжился доставить его контрабандой в фельдъегерском мешке аж из-под самой из-под Диканьки куда занадобится. Хошь в Крым, хошь Ростов, хошь в Москву, хошь в Улан-Батор. Да хоть бы и на Луну! Не срослось! (Луну товарищ Чёрт, кстати, чуть позже и без вакулиных инсинуаций преспокойненько себе посетил и спёр!) Даже, вы не поверите! - карманник-клептоман Мальчик-с-пальчик с закоренелой нимфоманкой Дюймовочкой, уж на что махонькие шельмецы! - и те бессильны оказались, хоть и грезились им уже совсем-совсем близко новые неизведанные горизонты необъятных возможностей огромных мегагородов Галактической Республики.
          Вдруг наконец-то Юрию Ивановичу свезёт нынче, ась? Очень бы того хотелось! Чем разлюбезный наш товарищ Чёрт не шутит? Может, не такой уж он и плоский, сей весенний мирок, хоть и сказочка, что вы себе думаете? Гм… Однако ещё вопрос! …Где же ответы? Желательно побольше, без крыльев и с перламутровыми пуговицами. …Нет пока? Что ж, будем искать…
          Оправившись от первого шока, Ширяев с величайшей предосторожностью, дабы ненароком не упустить ценный трофей, медленно разжал пальцы. Клещ преспокойно возлежал себе на ладони и, судя по всему, боле не собирался никуда удирать:
          — Фу-у-у-у! — дрожащей лапкой утёр пот со лба насекомый. — Ну что, Юрий Иваныч, голубчик, успокоились?
          — А ты-то чего сдрейфил, малахольный? Чего петлял, точно заяц угорелый? И ещё в камеру зубищами злобно щерился! Пугал кого?
          — Никто никуда не щерился. Матерился я, прости господи душу мою грешную. Истошно!
          — Вот я и спрашиваю…
          — Дык… Это… Что делать-то прикажете, товарищ дорогой, когда вас по башке хренотенью всякой охаживают?!
          — Да бросьте вы! Цэ ж не хренотень! Цэ ж — ми-кро-ка-ме-ра!
          — Срать хотел я на вашу микро… фуфлокамеру, уважаемый, у меня от нея теперь вот шишка с кулак! О какая, мля! И потом, это… В морилку же грозились, барин, в распрямилку и ещё эту… Как бишь её?
          — Сушилку, кажется. Не припомню я, правда, чтобы чего-то там грозился…
          — Вот-вот, прочие экспириенсы, кхе-кхе, стоматологические! Вам бы, сударь... м-м-м-м… самому напильничком огрести не плохо б со всей пролетарской строгостью! Да по сусалам, по сусалам! Ёп-перный театер! Ишь чё умудрил, охальник, мля! — состроил из лапок замысловатую пентаграмму, означающую, по всей видимости, крайнюю степень неудовольствия. — Гм!.. И потом кому помирать-то охота во цвете лет, сам посуди?! К тому ж столь бесславно, нах! (Далее везде исключительно от немецкого "nach" - направление, направленность в сторону кого-либо, чего-либо) В какой-то сраной морилке, ёпрст!!!
          — Э-э-э-э… — слегка опешил Ширяев. — Мы-ы-ы-ы… Вы-ы-ы… Ты-ы… Имя-то моё откуда знаешь?! Как тебя звать-величать?.. Грхм! Грхм! — прокашлялся, и стало ему вдруг мучительно стыдно за паскудные свои давешние грязные садистские мыслишки. — Даже и не знаю, право слово…
          — Робин! — ничуть, по всей видимости, не смутившись, приподняв щёгольский кепи, браво отрапортовал акарид. — Робин из Локсли. — Устроился поудобнее, заложил лапку за лапку. — Можно просто Гуд. Итого на круг выходит: Робин Гуд.
          — Как, как?! — происходящее казалось Юрию каким-то дурным ирреальным сном.
          Он, конечно, всяко ожидал. Ведь где-то там, в каменисто-бревенчатых джунглях Соловца-сити, и по сию пору наверняка обитает знаменитый Клоп Говорун — единственный и неповторимый в своей умопомрачительной исключительности говорящий клоп во Вселенной! И именно сей факт, в случае, естественно, своего эмпирического подтверждения, несмотря, кстати, на дошедшие до нас громогласные безапелляционные заявления всё того же товарища Говоруна о евойной, не побоимся этого вульгарите, хм… так сказать, сингулярности, ничуть не исключает, напротив, сам собою уже являет весьма веское основание для разнородных теоретических допущений и даже практических предположений о мирном проживании по соседству иных человекоговорящих членистоногих тварей-негоминидов.
          В то же время существование всяких там котеек учёных и не шибко, леших, кикимор, шишиг, русалок на ветвях, как, впрочем, и следов невиданных зверей на неведомых дорожках, Изнакурножей различных моделей и типов постройки, многочисленных прекрасных витязей: «в чешуе, как жар горя», бородатых и гладкомордых Черноморов, царевен со стрелами в устах верхом на бурых волках, эскадрилий ступ с Бабами-ягами и даже, наконец, прародителя расейской цветной металлургии — Кощея Чернобоговича Бессмертного, давным-давно уж, согласитесь, никем с самого раннего детства, почти что, можно сказать, с пелёнок, не оспаривается. Не правда ли? Так почему бы, скажите на милость, посередь всего-всего этого пёстрого паноптикума незаметненько так не затесаться, к примеру, ма-а-ахонькому говорящему клещу Робину, сами понимаете, Гуду, ась? Не видим препятствий! И всё-таки нашему герою это показалось чуточку необычным. Ну… Что тут скажешь? На всё воля Ваагла!
          — «Гоу! Гоу! …Гоу, Робби, гоу! Гоу! …Гоу, Робби, гоу! Гоу! Гоу! …Гоу, Робби, гоу! Гоу! …Гоу, Робби, гоу! — неожиданно фальцетом взвопил мажорный кровосос, с тросточкой, словно с гитарой, наперевес пускаясь по Юриной ладони вскачь знаменитым приплясом Чака Берри  , весьма, весьма удачно, кстати, растиражированным несколько позже «вечным школьником» — Ангусом Янгом  . — Гоу! Гоу! …Робби Би Гу-у-уд!» 
          Далее, по идее, следовал бы сумасшедший запил на электромеханической гитаре, но мы с вами так его теперича никогда, видно, уже и не услышим, ибо клещ малость задохся, порядком измотанный, видимо, предшествующей бурной беготнёй вкупе с рок-н-ролльными коленцами, увял и теперь вот просто-напросто выжидал, попутно восстанавливая сбившееся дыхание.
          — Робин, говоришь? — Юра, судя по всему, уже начал свыкаться со странноватым местным колоритом. — Гуд? Гм! Ну, положим… А обо мне откуда прознал?
          — Странный ты дядька, Иваныч! Уф-ф-ф-ф! — перевёл дух акарид. — Уконтрапупиться можно, ёшкин пень! Уф-ф-ф-ф! …Да кто ж тебе не знает-то?! Хе-хе! А хоть бы и Муху-цокотуху спроси! Паучка-старичка, Комарика того же, нах, с фонариком. Шухер, чай, по всему лесу шухерится со вчерашнего вечера, ядрёна кочерыжка! Я вот…
          — Стоп! Помедленнее глагольте, плиз, уважаемый! Что ты вот?
          — Я вот… — вместо ответа помахал чем-то беленьким, похожим на лепесток ромашки.
          — Что-нибудь интересное?
          — Исчерпывающее, мля!
          — Н-н-нда? Что ж, поглядим, поглядим! Погуглим-с…
          Ну очень мелко! Пришлось лезть в вещмешок, искать лупу. Робина с целью высвобождения рук подсадили покамест на веточку берёзы. Повыше на всякий случай, дабы ценнейший трофей не спрыгнул ненароком и не свалил под шумок, перейдя, таким образом, в категорию мучительно бесценных. Клещ судорожно вцепился в неё всеми восемью лапками, зажмурился и плаксиво канючил:
          — За что?! …Что я лично тебе плохого сделал, мил человек, а? Обидел чем? …Снимите меня отсюдова-а-а-а, — стенало несчастное насекомое, — отдам я вашу колбасу-у-у-у!
          — Хватит уже! Распричитался, словно архиерей в стриптиз-клубе, — нашёл-таки Юра наконец-то пропавшее своё увеличительное стекло. — Чего ноешь? Что случилось?! — и теперь с неподдельным интересом изучал загадочный предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении никоим не лепестком и никакой не ромашки, а обычным листом бумаги, только очень, очень, очень и очень маленьким, малипусеньким, альбомного формата, на котором печатными буквами нетвёрдым детским почерком старательно выведено было: «ШИРЯЕВ Ю. И. А. С. К. М.».
Причём А. С. К. М., небезосновательно смеем предположить, — сокращённо от: «Академия Службы Конфедеративных Маршалов».
          «Так-так! — усмехнулся про себя Юрий Иванович. — Если вы смогли это прочитать, вам не нужны очки! Глаз — ватерпас, бубёныть!»
          — Да ничего из ряда вон выходящего, собственно, и не произошло, — слишком уж поспешно, можно сказать, суетливо, с огромным облегчением, хе-хе! — ничем не пахнет, нет? — соскочил акарид обратно в услужливо подставленную Юрину ладонь. — О-о-о-о! Высоту ужасть как терпеть не люблю! И это… зыбкость… неосновательность, что ли, так её назовём. Привык, понимаешь, твёрдо всеми лапками оземь опираться, а тут веточка ли хлипкая колеблется, травинка чахлая… Мутит меня, ёшкин пёс! Тьфу, тошно! Всегда во чистом поле, так сказать, с открытым забралом нападаю, как и всяк благородный зверь…
          — Сам писал? — недосуг было Юрию Ивановичу о благородстве зверском-то рассуждать.
          — А то кто ж?!
          — По всему видать, дюже грамотный! И аббревиатуру знаешь?
          — Ну… Хм! — клещ кокетливо зашаркал свободными от бурной жестикуляции лапками. — Нашлись в округе неплохо осведомлённые ребята. Подсказали.
          — Откуда только вы все тут такие неплохо осведомлённые выискались, а? Звери благородные…
          — Как это откуда? — искренне удивился Робин. — Во-первых, не все, а кому положено. Исключительно! Разве ты не заметил? Грхм! Грхм! Много ль встречающих вокруг? — вскочил вдруг, прочистил горло, забасил торжественно. — Чу! Что видим мы? Приближается многотысячная колонна воодушевлённых обывателей со знамёнами и транспарантами! — грудь выпятил, словно пред строем парадным, одной лапкой приветственно так помахивает, помахивает, другая за спиной припрятана, аки у всех великих вождей.
          Жаль, без брюк костюмных, не то тут же бы в карман щупальцу какую-нибудь неприкаянную сунул, бильярд карманный погонять.
          — …Голос диктора, громыхая железом стареньких репродукторов, скрежещущим эхом разносится над пыльной, по-весеннему мусорной привокзальной площадью: «Наконец-то прибыл наш Великий и Ужасный Мудвин! Ур-р-ра, товарищи!» «Ур-р-ра-а-а-а! Ур-р-ра-а-а-а! Ур-р-ра-а-а-а!» — оглушающим рёвом взрывается экстатирующая толпа. …Что-то не так? …Гляди-ка, наблюдательный какой! Согласен, нет боле никаких «всех тут». Один я! — Снова прилёг удобненько. — Во-вторых, и, на самом деле, в-главных: коли событие предначертано, как же ему не случиться-то, мил человек?! Оттуда и прознал, ёпрст…
          — С какой это, интересно знать, переляки оно… это самое… предначертано? Я и сам вроде как ещё вчера вечером ни сном ни духом, что сюда вообще когда-либо попаду… — раздумчиво проговорил Ширяев. — Не особо-то, честно говоря, и собирался, разуверился уж…
          — Да что ж ты такое говоришь-городишь, барин?! — Робин, похоже, недоброе заподозрил, ибо глядел нынче на Иваныча напрягшись, с глубоким подозрением и недоумением. — Сам-то понял, каку чушь несусветную сморозил?!
Призадумало и Юру. Гм! Местами маленько озадачило даже.
          «Членистоногий, однако, в чём-то прав, хороняка! — начал доходить до юноши смысл происходящего. — А хоть бы и не шибко собирался, что с того? Я всё ж таки здесь! Добрался ведь, бубёныть! Несмотря, кстати, ни на какие там факовые нескладосы. …Вовремя, должно отметить, Жанна Сергеевна нарисовалась, зайка! М-м-м-м! Умничка моя, обожаю! И Хрюк, конечно же, и уж тем паче старина Роланд! Вообще, как-то всё весьма, весьма своевременно. Н-н-н-нда… В кассу, так сказать… Гм! Может, и правда, того… предначертано? Только вот мирок здешний, хоть и сказочка, плоским ну никак не назовёшь! Ни под каким соусом! …И народец туземный непростой. Ой непросто-о-о-ой! Не косули, эники-беники! …Какого рожна меня сюда понесло, кто-нибудь может объяснить?! Тоже, скажете, предначертано? …Однако Робин-Бобин о суперсекретном визите моём каким-то загадочным образом прознал, и не он один, я так полагаю. Откуда, как?! — вот в чём вопрос. Встречал ведь, душка, старался, плакатик сварганил. И в самом деле мило, правда? Тэ-э-э-эк-с… Собраться с мыслями! Волю в кулак! Расслабляться нельзя ни на секунду! Здесь, похоже, всяк паучишко-муравьишко говорливый запросто ведь и матёрого прогрессора на фу-фу разведёт! Мдя-а-а-а… Выкручиваться надобно срочненько, ситуёвину неказистую исправлять. …Чего бы эдакого нестандартного отчебучить, а? Какой-нибудь ма-а-а-ахонький отвлекающий манёврик, что ли? Думай, Юра, думай…»
          Додумался-таки, курья голова! Хе-хе! Лучше б и вовсе не пытался! Думание — это не шахер-махер вам, знаете ли, здесь не только и даже не столько спинномозговая рефлекторика важна, пущай и самая распрекрасная, как вперёд всего сообразительность определённая требуется! Да и когда реверс включаешь, тоже неплохо бы озадачиваться иногда.
          — Зачем к словам придираетесь, уважаемый? Грхм! Уж и пошутить нельзя! — тут же следовала весьма неуклюжая попытка перевести беседу в светски-игривое русло, заодно осведомлённость завидную в местных реалиях выказать, так, между прочим. — Кстати! Я тут подумал, м-м-м-м… Как там, говорите, многоуважаемый господин Клоп Говорун-то поживает? Cлыхивали, поди, о таковом? Вы, чаем, не родственники, нет?
          Подумал он, понимаешь! Чем, спрашивается, дымоходом своим, что ли?! Ну очень на то похоже! Уж точно не головой! …О-о-о-о-о-о! Это надо ж было видеть! И слышать: «…Мать! …Мать! …Мать! …Мать!» — доносилось из женской раздевалки  . Дальше — веселее:
          — Кто, кто?! Ёп-пер-ный театер! Господи-и-и-ин?! Эва оно как, ядрёна вошь! Клоп-то наш, вонючка ректальная, оказывается, теперича господин! Уа-а-ау! К тому ж многоуважаемый?! Ух ты-ы-ы-ы, ёпрст! Слыхали? Кто бы мог подумать! …Тамбовский волчишко родственник ему и потные ноги в нос!!! — акарид в корягу разбосяковался, верещал визгливо по-бабски, топал лапками и вообще пребывал в полнейшем неадеквате. — Гнусный отщепенец, мля! Позорище славного семейства кровососущих! Любой занюханный комаришко обтруханный и тот сто крат рукопожатнее! …Да я скорее под родством с пиявицей ненасытною подпишусь, нах, нежели с этим гундявым пожирателем фаршированных помидоров! Мерзкое членистоногое! — где-то мы уже это слышали, припоминаете? — У-у-у-у, гнида! За кусок плохо прожаренной говядины душу продал?! Сук-кин кот! Трупоед!!! Чтоб у него в приступе диареи все лапки морским узлом промеж себя скрутило! Чтоб у него хоботок отсох! …Оба!!! — бухнулся на колени, конечности к небу воздел, запричитал с придыханием: — Пусть прольётся на главизну его бестолковую клей «Момент» дождём всеочищающим, и постигнет охальника сего кара суровая в лице всемогущего работника санэпидемстанции!.. — не удержался, сорвался-таки на октаву выше: — И ещё дихлофосу ему под хвост, ёшкин кот! …И перцу туда же! Перцу, перцу!!! Да поболе!!!
          Нда-а-а-а… Явно не заладилось что-то в Датском государстве! Ишь вскипишился-то, бедолага, до коликов желудочных, видать, пробрало! Не простым воробышком чирикает — соловушкой заливается сладкоголосым! Слушали б да заслушивались, трелям гневливым внемля, но… Пора бы, однако ж, как-нибудь и перекрыть потоки грязного сквернословия, повернуть, так сказать, вспять мутные воды злопыхательства, ибо всем уже понятно стало: сами собой не иссякнут они, изряднейше наболело, судя по всему, нагорело у животинки горемычной. До белого каления достало, не иначе!
          А не подметили ли вы случайно, други мои меткопроницательные, чем возмущение сие праведное спровоцировано? Совершенно верно! — очередным глупым ляпсусом, даже глупее предыдущего. И вот здесь-то во всё своё, так сказать, воронье горло проявилось замечательное математическое свойство, присущее всякой гоминидной глупости, ибо иной во Вселенной попросту не существует — так называемое поглощение «меньшего» «большим», а также мнения «меньшинства» хамливым «большинством». Чтоб вы правильно понимали, юные падаваны, — это когда большая глупость заведомо поглощает меньшую… гм… порой даже ни в коей мере и не глупость… Один же хрен поглощает! Хе-хе!
          Оно ведь как в жизни-то бывает? Сморозит, значится, очередную идеологически конъюнктурную ахинею начальничек какого-нибудь охренительно высокого рангу: об инфляции, скажем, мизерной в два с половинкой процентика при росте цен заоблачном, об очередном, незнамо уже каком, успешном достижении дна зверчайшего кризиса, о героических усилиях по укреплению слабой национальной валюты в условиях острого дефицита бюджета и падения конкурентоспособности производимой в стране продукции, о невозможности индексировать пенсии хоть бы соразмерно снижению зарплат величайших менеджеров эффективнейших госкомпаний, прочей челяди прикорытной или вот, к примеру, о самой благословенной для убиенной в хлам нищей экономики ключевой ставке центральнейшего в мире банка в какие-то там крохотные десять-пятнадцать процентиков… Уже значительно ниже? Но было же! ...Одним словом, сущую ахинею, как ранее вскользь упоминалось. Так вот пиплы ахнуть не успеют, а очередной мутный начальничек уже р-р-р-раз! — и разродился, покрыв всю эту шнягу ещё большей лажей вроде запрета всем-всем-всем, ну вообще всем, табак вскорости продавать, а также автомобили за полнейшей ненадобностью, поскольку парковаться, пардоньте, негде уже, даже и во дворах; раствор бриллиантового зелёного, то бишь в просторечии — зелёнку, потому как хлещут же алкаши, суки, мегалитрами её! — и, очевидно, в ближайшем будущем — презервативы, бо некому вскорости будет ужасно дешёвую ипотеку у тех же барыг прикорытных на бессовестно кабальных условиях хавать. Все тут же хором взвопили: «Ух ты, мля-а-а-а-а, вот попадалово-то-о-о-о-о!» — и крепенько так прифигели! И забыли, разумеется, сию секунду обо всей остальной убожеской предыстории. И жуют себе дальше сено в стойле преспокойненько. Н-н-нда… Что, собственно, и требовалось. А кто не забыл, да ещё и зубоскалить позволяет себе по разным там казусам, понимаешь, белли щекотливым, тому быстренько отключим газ! И воду! И воздух! И свет в лагерном бараке… Последнее как раз таки касается того самого зряшного «меньшинства» с его дурацким неформатным мнением, наличие коего и есть, выражаясь цветистым языком формальной логики, необходимое и достаточное условие повсеместной максимальной локализации ропщущих с целью дальнейшей их концентрации и окончательно-бесповоротной утилизации в местах не столь отдалённых. Хе-хе! Шутка юмора — небо в клеточку! Грустноватая, конечно же, маненько история, но что ж делать-то, эректусы наши ненаглядные, коль скоро оно по жизни выходит именно так?
          Поскольку же «большее» в данном конкретном случае несло в себе к тому ж и определённую дозу позитивчика в части неких Юриных познаний о туземном мире в лице пресловутого, пускай, как выяснилось, и не шибко-то лицеприятного его представителя — Клопа Говоруна, сие обстоятельство здорово облегчило нашему незадачливому герою поиск путей выхода из сложившейся щекотливой ситуации. Ибо гражданин Говорун фигурой слыл непубличной и, соответственно, средь широких слоёв тамошнего населения — малоизвестной, можно даже сказать, почти что засекреченной. «Сказка о Тройке»   ведь не издавалась здесь, да и вряд ли когда-либо издастся, слишком уж реалистично. Хе-хе! А посему, будучи немало удивлён феноменальной осведомлённости своего странноватого визави, клещ в солидность его таки поверил. Уверовал, мобтить! И теперь от Юры требовалось всего лишь меньше бездумно болтать, больше слушать, стараясь в каждом каверзном вопросе по возможности находить правильные подсказки. Хм! До следующего ляпа, по крайней мере. А там «время покажет»! Неплохой, кстати, совет всем, и практически на все случаи жизни. Разумеется, в Академии этому тоже учили, вопрос лишь в том, кто и как сии премудрости постигал, потягивая пивко в студенческой забегаловке. А вы, кстати, свой синюшный диплом, положа руку на сердце, на каких кафедрах писали? Вот-вот! И Юрасик там же за кружечкой доброго эля. Ввиду чего обвести вокруг пальца вздорного клеща Юрию Ивановичу особых проблем, по идее, составить бы не должно, но… Гм… Что ж! Пожуём, как говорится, увидим…
          — Не устал, братишка? — участливо осведомился Ширяев. — Может, подсобить?
          — О чём это ты? — как-то сразу сбросил обороты клещ.
          — Валерьяночки накапать? — продолжил глумиться Юрка. — Или таблеточку успокоительную скушаете?
          — Полноте вам, милейший, я же по-серьёзному!
          — Чем же это, интересно знать, товарищ Говорун вам так досадил, ну так досадил просто ужасть! — что вы готовы его… это… аж дихлофосом, понимаешь, под хвост?! И ещё, как изволили-с надысь верещать, — перцем-с, перцем-с!!! С чего такая серьёзность-то, а?
          — Веселитесь всё, насмехаетесь, да? Всё вам хиханьки да хаханьки! А он, между прочим, — здесь акарид понизил голос почти до шёпота. — Он Родину продал, нах, вот что я вам скажу!
          — Не может быть! — удивление Иваныча почти натурально безграничное. — И кому же, если не секрет? А главное, почём? Может, и мы с вами… того? Успеем ещё подсуетиться?
          — Ты, Юрий Иваныч, голубчик, будучи лицом командированным, не местным, — задумчиво констатировал клещ, — в укладе нашем жизненном малосведущ, оттого и отношение в тебе, уважаемый, ко всему покамест поверхностное, безосновательное, — оживился вдруг, очевидно, Говоруна вспомнил. — Так что уж, мил человек, поверь старожилу на слово, продал, гнида! Видит бог, продал!
          — Позвольте всё же полюбопытствовать…
          — Извольте-с, поясню-с. Гм… — некоторое время Робин пребывал в состоянии лёгкой прострации, даже лапками почти не шевелил, затем очухался, встряхнулся и понеслось. — Миллионы!.. Сотни миллионов!.. Нет, миллиарды, ядр-р-рён камертон!!! Грхм! Грхм! — во загнул! — аж закашлялся. — Миллиарды лет мы беспрестанно, ни на секунду не останавливаясь, оттачиваем искусство лечебного кровопускания, кропотливо совершенствуя уникальные естественные приспособления забора крови, создавая, систематически дорабатывая, всячески повышая и без того высочайшую эффективность различных анестезирующих компонентов, антикоагулянтов, прочих сложнейших биохимических соединений, механизмов… Мля, что-то не пойму я! Ты вообще-то следишь за полётом высокой мысли, сынок?
          — Угу. Слежу, слежу, будь спок! — последнее, видимо, попросту не дошло до Юрки, или не расслышал.
          И хорошо, что не дошло! Дерзкий, что ни говорите, парень наш пострел, импульсивный! Хе-хе! Всяко ведь случиться могло, согласитесь, дорогие мои радетели дикой природы, с наглым клещишкой-то неразумным, хоть бы и дюже европейским! А вот до Робина как раз таки дошло, пусть и с некоторым запозданием. Сообразил клоун лесной, с чем играется, и что никакая, нах, Красная книга от карающего ногтя его не убережёт! Сию же секунду стрёмную ситуацию нивелировал суетливо:
          — Отличненько! Всё с единственной целью! Целеполагание, надеюсь, понятно? Очевидная вроде штука для всех...
          — Для кого это: «для всех», гражданин Гуд? Давай уж, старичок, шпарь по порядку, без сокращений, купюр, всякой там прочей фуфловой цензуры. Не отвлекайся, плиз, и не филонь, бляха-муха!
          — Да?! Как скажешь, товарищ начальник! Уф-ф-ф-ф! — с явным облегчением отдувался гражданин Гуд. — «…А я говорю-у-у: «Тебе пропою-у-у все песни свои-и-и, слушай!» Она говорит: «А я их не люблю! От песен боля-а-ат у-у-уши!»…   Извини, Иваныч, «Маяк» наслушался. Интересно, а у вас ещё есть «Маяк»? …Есть?! О-фи-геть! Удивительно живучая хрень! Так о чём это мы, о целеполагании, да? М-м-м-м… Главная цель любого живого существа на планете, кроме, как это ни печально, вас, сапиенсов, — не навреди! Не навреди матушке нашей природе, из лона коей мы все когда-то вышли и куда неминуемо возвернёмся. Нах! То бишь помрём, всенепременно зачав новую жизнь. Таков, увы, закон бытия. Хоть все вы, люди-человеки, поголовно и мечтаете несбыточно о вечной молодости. От же дурни, мля! Хе-хе-хе!
          — Эй-эй-эй! Ну-ка за базаром следи, паукообразный!
          — А я чего? Я ничего. Кхе-кхе! Это ещё мягко сказано. В результате нами разработана, апробирована и принята к руководству в повседневной жизни всякого сознательного кровососущего насекомого выверенная по всем статьям, абсолютно экологически безопасная, природосберегающая, на редкость цивилизованная жизненная парадигма. При этом, — азартно принялся загибать лапки Робин, — леса мы варварски, нах, не вырубаем, моря и болота опять же бездумно не осушаем, реки вспять тупо не поворачиваем, недра загрёбисто не хищничаем, короче, на земле не гадим, космос не засираем, — здесь клещ, вполне предсказуемо потеряв равновесие, едва-едва не шлёпнулся, — и вообще, заметь, живём так, дабы не было мучительно больно за-а-а-а… Дальше ты, надеюсь, и сам сдюжишь, курс средней школы всё-таки… Слабо?.. Мнэ-э-э-э, значится, за бесцельно прожитые годы… Извиняйте, уж и сам запамятовал. И что нам, несметному числу живых существ, для этого нужно? А? …Ёпрст! Всего-то капелька крови! Смекаешь? Ма-а-ахонькая такая капелька алой животворящей субстанции… Кхе-кхе!
          — Постой-ка, туберкулёзник! Ежели каждому из несметных, да по капельке… По капельке, да каждому из несметных… Ты на что это покусился, морда твоя супостатская?! На святое ноготь грызёшь?! Ишь чего удумал, да я тебя, у-у-у-ух…
          — Прекратите юлить, голубчик! Вашего брата порядка ста миллионов в год прибывает. Поверх, между прочим, тех больших мириадов, что уже без устали изрядно отравляют окружающую биосферу. Ну там плюс-минус. Вы в курсе? Не убывает, заметьте! И в каждой взрослой особи, чтоб вы знали, около пяти литров вкуснейшей питательной крови! Пять литров, ёп-перный театер! Грхм!!! — чуть-чуть ещё, и от избытка нахлынувших чувств слюной бы подавился незадачливый кровосос. — Грхм!!! Кусаться-то как хочется, ядрён хурензон! Аж за душу берёт!..
          — Да знаю я, знаю!
          — А в литре — без малого полмиллиона капель, ёшкин кот! — не унимался вспотевший акарид. — На всех хватит, поверьте! И вашим, и нашим!!!
Повисла неловкая пауза, во время которой Юрий Иванович, по-видимому, силился в уме что-то там высчитать, проверить достоверность паукообразных данных. Что-то ведь наверняка и высчитал с грехом пополам. Непонятно, правда, что.
          — Мля буду, не хватит!
          — Ага! — буркнул раздосадованный клещ. — Как обычно, всё в одну харю! Оттого-то вы, эректусы, единственные плодитесь и плодитесь, а все остальные тихо вымирают! Домашний скот быдлячий, само собой, не в счёт. Не удивляет, нет?
          — Кстати, что ты там прожужжал-то о лечебном кровопускании? — вопросом на вопрос ловко проигнорировал Ширяев скользкую тему перенаселённости голубой планеты. — Скажешь ещё, вы, кровососы, эпидемии таким вот «лечебным» образом не разносите?! Чуму, энцефалит, туляремию?
          — Ну, что сказать? «…Ну, что сказать, ну, что сказа-а-ать, — снова взвыл акарид, — устроены так люди, желают знать, желают зна-а-ать, желают знать, что будет…» 
          — Стоп! Не понял, темка, что ль, такая весёлая-развесёлая? Вроде нет… Или болезнь у тебя какая-нибудь заразная хитротраханная? Гм! А ты, по всему выходит, её зловредный переносчик. Чего всё время горлопанишь-то, точно псих ненормальный?
          — Никакой я, нах, не переносчик! И даже не псих, мля! Просто петь люблю. Эта Ваенга ваша тоже вон любит и Боря Моисеев — дитя, понимаешь, порока, голубая луна расейской эстрады, Коля Басков. Их же никто психами обидно не обзывает, правда ведь?
          — Что ещё к бениной маме за «наша» такая Ваенга?! Совсем, что ли, опух?! Это ж, батенька, в буквальном смысле прошлый век! Вот Фон Штауфен, красавчик, тот — да, конкретно фанатеет с шайки совковых горлопанов безголосых, спору нет. Как в гости ни зайдёшь, одно и то же гундосово — то Моисеев, то Басков, то Коля, то Боря. Иногда, правда, Нина Хаген дуэтом с Максом Раабе исполняют для разнообразия, но, к глубочайшему моему сожалению, редко... Задолбал, право слово! …Эпохи перепутал, валенок сибирский? Учи матчасть! И вообще, карту купи, лапоть!
          — Кому какая, нах, разница? Главное, ты в курсе. Мнэ-э-э-э… Эй, мужик!.. Хе-хе! …Ну ты понял, да? Гм! Короче, поживёшь в лесу в гордом одиночестве без женского-то обхождения месячишко-другой-третий, ещё и не то полюбишь, гы-ы-ы-ы! — сально осклабился Робин, демонстрируя всяческие неприличные жесты. — Ты уж не обессудь, мил человек, привычка, мля! — клещ подпрыгнул на ладони, дрыгнул лапками и сделал реверанс. — Касаемо же болезней, мон шер ами, так то ж не к нам, то ж к вашему разлюбезному Дарвину. Естественный отбор в натуре, я так полагаю.
          — Чего, чего?! Я тебе дам естественный отбор! Мигом лапки все повыдергаю в натуре, эволюционист хренов! Петь он, понимаешь, любит, бубёныть!
          — За что? Что я, Чарльз Робертович вам, что ль? Он напридумывал шняву всякую, ему и выдёргивай, нах!
          — Молчать! Разговорчики в строю, бляха-муха! Было б за что, давно уже…
          Здесь Юрий Иванович с огромным удивлением, вполне можно сказать — изумлением, и немножечко даже-е-е… Нет, нет, нет, что вы! Какой ещё страх?! — всего лишь с лёгким опасением! Так вот Юрий Иванович отметил с чем-нибудь из вышеперечисленного на ваш вкус, что всё это время он, оказывается, куда-то шёл. О как! Куда? Зачем? Пёс его знает! Причём брёл себе пусть и неспешно, но, судя по всему, безостановочно, а вовсе не тусовался возле рамки родного «психохода», как, собственно, планировалось, и в чём он, естественно, до сего самого момента злополучного прозрения абсолютно был убеждён. Ну и дела-а-а, мобтить! Стоп машина! Встал, словно столб вкопанный. Робин, не удержавшись на двух лапках, плюхнулся с размаху, будто куль с говном, и тут же развыпендривался гневливо:
          — Эй, рулило, тормози мягче!!! Дрова, что ль, везёшь?! Колхозник, мля!
          — Где это мы? — насторожённо оглядывался по сторонам Ширяев. — И куда это, очень хотелось бы понимать, мы топаем, а, тюфяк велеречивый?!
          — Где? М-м-м-м… На логово Горыныча вроде не похоже… Пока… Дык это ж!.. В лесу мы, голубчик, во сыром лесу! Где ж нам ещё быть-то? Чай, за тридевять земель топаем! Трамвай построить, это тебе не ешака купить, мил человек, понимать надобно!
          — Куда, куда?! За какие ещё тридевять земель? По всем прикидам где-то около километра же всего…
          — Что вы там гутарите-то? Мнэ-э-э-э… Куда идём-с? А-а-а-а… Мне тут, к слову, анекдот прикольный вспомнился. В темку, хе-хе! Желаете слушать?
          — Анекдот? Приличный хоть? — Юра присел на поваленную берёзу. — Валяй, загибай. Покурю пока.
          — Скорее притча, ёпрст! Н-н-нда… На самом деле — грустная банальщина, как, собственно, и все эпизоды с участием пресловутой Золотой Рыбки, начиная с той самой детской сказочки. М-м-м-м… — акарид теперь возлежал картинно и обстоятельно ковырялся в зубах, всем видом своим вальяжным призывая собеседника запастись терпением. — Э-э-э-э… Обязательно ведь изловят её, дурёху, все кому не лень и заветные желания, значится, начинают выдуривать. С применением корыта, всяких там сковородок, вивисекции, прочих мер физического воздействия. Занырнуть, что ли, поглубже не могла или хоть бы от берега отплыть на пару-тройку кабельтовых? Мазохистка, ей-богу! И кому только блондинка наша на крючок не попадалась: старику, матросу, другой блондинке, снова старику, новым русским, Василию Ивановичу и снова старику — везучий, однако, шельмец! — ну и наконец-то нашему нынешнему герою — Винни-Пуху. Чем он её изловил, снасть какая, насадка, прикормка, рассказывать тебе не стану, недосуг. Захочешь, сам Медведа спросишь, недалече он тут живёт-поживает в некислой, кстати, многокомнатной берлоге. Желания все евойные перечислять тоже не комильфо, потому как прилично он их при помощи сковородки-то и газовой горелки выжилил. Короче, всё исполнила она под пыткою, осталось крайнее. Рыбка на последнем издыхании уже, один бок поджарен, другой — обварен, а жить-то один хрен хочется! Ой как хочется! Причём держалась она молодцом, скажу честно тебе, ни одной военной тайны не разболтала, ни одних персонифицированных данных ни с чьего айфончика не слила! Винни-Пух между тем в центре большой поляны восседает, вокруг Главные Буржуины услужливо суетятся, корзины с печеньем рядами стоят, подручные силовики бочки с вареньем подкатывают, на запасных путях — состав с мёдом. А кругом дохлые трудовые пчёлы со всего мира сплошным хрустящим ковром под ногами, мля! Страшная картина! И надо ж такому было случиться, брёл в то время мимо Пятачок. Худой, облезлый, измождённый, недобрый, тёмные мешки под глубоко посаженными мутными глазёнками. Денежное дерево, единственное, кстати, в своём роде, даже ведь у Буратины чукотского зачахло! - на Поле Чудес в Стране Дураков цельный день окучивал, поливал, мочевиной удобрял, паданку тщательнейше собирал, дабы червям презренным ни хрена не досталось. Теперь вот усталый, с чувством выполненного долга, домой воротился. Дома у Пятачка холодно, голодно, в холодильнике хоть шаром покати — Микки-Маус после выборов президентских повесился, предварительно всё сожрав, да ещё жена на прошлой неделе к ворюге разжиревшему Нах-Наху ушла, оставшиеся продукты подчистую выгребла, зараза! Хоть вешайся с жизни такой постылой! Видит, счастье-то какое: у лучшего его друга — Винни-Пуха — пожрать немерено прибыло! Он, разумеется, к нему: так, мол, и так, Винни, друг любезный, вижу, мирикал халявный привалил тебе, давай типа того вместе хавать! В одну харю-то, хоть и медвежью, нипочём не осилить, не сточить, пропадёт ведь! А тот Золотую Рыбку в бок незаметненько так вилкой толк и р-р-р-раз! — глазом не успел моргнуть, как Пятачка тут же куда-то вдаль понесло, поволокло! Свин орёт в диком изумлении: «Ой, Винни, Винни! Куда это я пошёл? Ноги ни фига ж не слушаются! Куда меня, нах, несёт?! Твои, что ли, происки, Берлога Плюшевый?!» Винни-Пух подождал, подождал, пока, значится, Пятачок окончательно и бесповоротно из виду не скрылся, а брутальный его поросячий визг не заглох где-то в дали за пылающим горизонтом, криво ухмыльнулся и проворчал с тихой грустью неподдельной: «При чём тут я, милый друг? Не мои, вона её! Кабы не она, — махнул стопку дорогущего коньяку, посыпал сахаром ломтик лайма. — Сам понимаешь…» Закусил, скривился: «У-у-у-ух ты ж, с-с-сука!» — с чем и проткнул вилкой недожаренную рыбку в самое ея горячее комсомольское сердце… Во-о-о-от, где-то так. Можно смеяться. Хе-хе-хе!
          — Ну и зануда же ты, братец клещ! Ха. Ха. Ха. Неприличный анекдот… Пусть притча. Не смешно! — Ширяев тщательно загасил окурок. — Грустно. Опять-таки братца Пятачка жалко. Хороший, судя по всему, парень, работящий.
          — Чего его жалеть-то? Сам виноват! Активнее надо было в этой… в прихватизации участвовать, маслице из сметанки ластами взбивать! Не пришлось бы дерево многострадальное теперь окучивать нещадно.
          — В чём, в чём?! Какие ещё к бениной маме ласты, у него ж копыта? — у Юрия немножечко голова кругом шла от всей этой фантасмагории. — Где я вообще? Год какой на дворе?!
          — Пардону прошу, милостивый государь! Не спамши и не жрамши ведь ни чёрта! Осатанел малость. Дык вас же встречали! Опять эпохи сдуру попутал, вот и вышла оговорочка по Чубайсу, ядрёна макарона!
          — Ну держись! Достал ты меня, член… членистоногий!
          — Не вели казнить, вели слово молвить! Каламбурить изволим-с, мил человек? Х-х-хе! По Фрейду оговорочка, конечно же, при чём здесь Анатолий Борисович-то, в самом деле? Нонче совсем ещё небось пацанёнок, лет тринадцати отроду, не боле. Год-то на дворе, почитай, одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой с Рождества Христова. Весна-а-а… Ещё немного и август. Гм… А там вскорости и «Пражской весне» звездец, ёшкин кот! Железный занавес… Чего стоим-то, голубчик, уши развесили? Вражьи «Голоса» слушаем-с?! …Пошли уже, стиляга!
          — А знаешь… Что-то передумалось мне путешествовать. Лучше верни-ка меня взад, вампирушка, откуда пришли. Домой хочу! — по самое, верно, горло, до гланд сыт был Юрий Иванович всего лишь одним ма-а-ахоньким охреневшим заумно-паскудным насекомым, а потому перспективы неизбежных встреч с куда более крупными высокоорганизованными местными формами органической жизни здорово, знаете ли, напрягали. — Давай-ка, Робин, дружок, пакуйся быстренько в этот вот симпатичный комфортабельный футлярчик и гайда обратно! Слышишь? Домой, бляха-муха!
          — Куда?! Ага, щаз-з-з! Мне домой в футлярчике не нужно. Скажи ещё, лапками вперёд, хе-хе! Рановато!
          — Не, не к тебе. Ко мне. В гости! Поехали, а? На мотоцикле тебя покатаю. Круто!..
          — Не выйдет, Юрочка, — акарид нисколько не повёлся на заманчивое предложение. — Обратной дороги нет! Предначертано ведь. Опять, поди, запамятовал? Это ничаво-о-о, ничаво-о-о, хе-хе-хе! — жаловально так, по-отечески, нараспев вещал гражданин Гуд. — Это пройдё-о-о-от! Вполне себе, то есть — тебе, позволительно. Ты ж у нас вели-и-икий, мля!
          — О-о-о-о-о-о! — горестно простонал Юрий Иванович.
          — О-о-о-о-о-о! — столь же горестно вторил ему акарид.
          — Прекрати дразниться, желудок!
          — И не помышлял! С чего ты взял? Просто забавный эпизод из «Уловки 22»   вспомнился, гы-ы-ы-ы!
          — А-а-а-а-а! Это там, что ли, где Йоссариан, Данбэр, Нейтли и медсестра генерала Дридла? Помню, помню! Ха-ха-ха! Сам ржал, точно подорванный! Постой, у вас разве издали уже?
          — Дык в прошлом году ещё! Воениздат, ежели память не изменяет. На Агату Кристи, между прочим, выменял! — с гордостью похвалился клещ. — По-моему, достойный обмен! Ну что, пошли?
          — Куда пошли?! Не знаю я, куда идти! — подрастерялся Юра. — Мы вообще где находимся-то?!
          — В ле-су-у-у-у!!! Ищи правильные подсказки. Хе-хе! Тебя же учили, ёпрст!
          — Ты, что же это, на хрен предлагаешь нам пройтись, вослед за Пятачком?!
          — Скажу честно, нравится мне ход твоих мыслей, Юрец, грамотно направление определил, внушаеть, но зачем же так далеко-то, мил человек?
          Ничегошеньки иного Юрию Ивановичу в сложившейся патовой ситуации не оставалось, как напрячься, вспомнить всё до мельчайших подробностей и шурупить, шурупить! — а то ведь так и спалиться недолго. Нда-а-а-а, доигрался Шванц… О! Вспомнил, бляха-муха!
          — Дык парнишка, коли мне память не изменяет, вроде того... к этой… к Каракуле лыжи-то навострил. На хрена нам, спрашивается, Каракула? Какой с неё прок?
          К тому времени клещ перебрался на Юрино правое плечо, там прижух, и всем стало значительно удобнее. Да и кусаться не так уж хотелось. Какому разумному существу, скажите на милость, синтетику-то охота толстенную грызть? Велик соблазн, конечно же, ухо слегонца прикусить, однако, согласитесь, в приличных домах Лондона и Парижу за подобные штучки запросто ведь можно и канделябрами по ушам схлопотать. То-то и оно, соображать надобно!
          — Никакого! Хе-хе-хе! Взрослый дядечка, а повёлся на дешёвую уловку, аки поц! Уконтрапупиться можно, ёкарный бабай! Он, что же, по-твоему, круглый идиёт? Да, параноик, согласен, психически неуравновешенная свинота, но однозначно же не идиёт! От него жена ушла, ему детей кормить чем-то надобно, а не какую-то сраную акулу! Вникаешь? Их же у него — семеро по лавкам! …Да не акул, ёшкин кот! — поросят! «…Я — свинья, и ты — свинья, все мы, братцы, свиньи-и-и. Нынче дали нам, друзья, целый чан ботвиньи-и-и, — бодрячком визгливо проголосил Робин. — Мы по лавочкам сидим, из лоханочек едим. Ай-люли-и-и, ай-люли-и-и, из лоханочек едим, — далее следовало чуточку озорного скерцо в том же скверном совково-новогоднем исполнении и радостное поросячье финале, жаль без хора. — Ешьте, чавкайте дружней, братцы-поросята! Мы похожи на свиней, Хоть ещё ребята. Наши хвостики крючком, наши рыльца пятачком. Ай-люли-и-и, ай-люли-и-и, наши рыльца пятачком…» 
          — Опять ты за своё?! Достал, мля, певец народа!
          — Хорош придираться-то! Пора бы уж привыкнуть.
          — Н-н-нда? Уверен? Хм! — сардонически хмыкнул Ширяев. — Это, знаешь, как витаминки в попу колоть, всегда малость того… непривычно.
          — Аха-ха! Всего лишь витаминки? И что в них такого страшного?
          — А кто сказал, что страшно? Это же не ядрён, как ты любишь говорить, цефтриаксон без новокаина, потому и всего лишь непривычно.
          — Ладно, хватит умоблудия. Короче, к Нах-Наху сквозанули они вдвоём с Мачете. Понял? А ни к какой не Каракуле! Поменьше слухам доверяйте, голубчик, больше толку будет! С женой-беглянкой для начала разобраться насчёт, значится, алиментов. У них, видишь ли, у свиней, абсолютно справедливо, я считаю, заведено — оба родителя за брошенных детишек в ответе, не только папаши нерадивые. Ну и с толстяка заодно бабла слупить за моральный, так сказать, ущерб. Хе-хе! Потому как нехрен чужих жён в полон-то угонять, чай, не Горынычи, коим издревле всё дозволено! А пущай даже и по любви, ёшкин кот! Что с того?! Всё равно — нехрен! Или заплати по полной налоги на чужую собственность и спи спокойно! С ней же… хм… с собственностью… — клещ возбуждённо принюхался, голову опустил, засопел, точно гончая след взяла. — Мнэ-э-э-э… Именно здесь он относительно недавно и прошёл, его поросячество немытое чую. И нам туда же. А Мачете в лес не сунется, не-е-ет! — беглый он. У Горюн-камня ждать будет, так бандючки наши договорились. Дементоры опять-таки в районе Горюна бессильны. Там они розовые и пушистые, хомячка не обидят. Прохвессор… Ты же его знаешь! Ну тот, что в бутылочке у Хогбенов живёт! Забавный такой, пухленький! …Не помнишь? Странно!.. В общем, говорит, аномалия в камне то ли магнитная, то ли ещё хрен знает какая, хе-хе-хе! А в телевизоре-то про метеорит намедни сказывали. Ужасть! Армагедец! Да-а-а-а… Может, метеоризм? Гм… Старый стал, термины путаю. …Мне же кажется, попросту заговорённое место. Кто-то из Великих средней руки тихую гавань себе к пенсии готовит. Кристобаль, к примеру, тот же Киврин или Ойра-Ойра… хм… когда подрастёт маленько. Чтобы, значится, без лишнего догляду-то старость вечную коротать. И ведь площадку строительную расчистили недавно, «Зона» называется. Слыхал, поди?
          — О, кстати! Ты… это… Сталкера давно ль встречал? — типа между прочим, вскользь поинтересовался Юрий, тем самым незаметненько, не мытьём, так катаньем всё более озадачивая акарида.
          Старая уловка, ясный пень, собеседника-то осведомлённостью завидной смущать, но, согласитесь, срабатывает, как правило, практически стопроцентно. Павел Андреевич, вы вроде того шпиён?
          — Видишь ли, Юра… Мнэ-э-э-э… — замешкался от неожиданности Робин. — Дык полгода уж, наверное, в Зоне не появлялся, экскурсии не водил. Злые языки поговаривают, будто того он… умом тронулся, с тех пор как, значится, Мартышка его из дому ушла и на Древе поселилась. Ты знал его?
          — Кого, Древо?
          — Сталкера.
          — Что ещё за Древо загадочное? — о Сталкере завирать до кучи ни капельки не хотелось. — Древо Жизни, что ль?
          — Да не-е-е… Пень бродячий тут один прибился, понимаешь, вроде Толкинских Энтов. Пилигрим лесов, мля! Адепт натуропатии, нах, соратник Бильца  ! — к последнему с его маниакальным уверованием в чистоту, всё естественное и натуральное клещ почему-то относился без особого пиетета, иной раз даже такую личную неприязнь испытывал — кушать, говорит, не могу. — Чмо трухлявое! Только и делает, что молодёжь с панталыку сбивает! Семьи, понимаешь, советские образцовые разрушает, нах! Сектант доморощенный!
          — Согласен, — поддакнул на всякий случай Иваныч, — достали эти секты уже! И сектанты!
          — Значится, та-а-ак… Вернёмся к нашим свинкам-говнокопилкам… М-м-м-м… Маршрут в общем-то знакомый. Ползали-с, знаем-с! Сперва двигаем к Нах-Наху, затем сворачиваем на северо-запад и вдоль муравьиной тропы прямиком до федеральной трассы на Анахоретовку. В Анахоретовке передохнём, осмотримся, пожуём чего-нибудь, — кровосос голодно сглотнул, плотоядно косясь на Ширяева. — Ежели свезёт, девок на сеновале поваляем, а? Главное, под раздачу не попасть, жарковато небось нынче у Нах-Нахов-то! …Эй-эй-эй! Ты куда в болото-то попёрся, ядрён фармазон?! Жить надоело?!
          — А в чём, собственно, дело? Болотце, по-видимому, хоженое, не гиблое, притом короче здесь по-любасику добираться до тропы козырной. Как то бишь её кличут в простонародьи-то? Муравьиной, да? Кстати, почему?
          — Странный ты сегодня какой-то, Юрий Иванович! Гм! Дурачок, наверное… На местности вроде неплохо ориентируешься, Говоруна-подпольщика знаешь, горемыку Сталкера вон упомянул, а в простых вещах ну ни бум-бум! Оченно странно… Может, это у тебя зараза какая хитротраханная наличествует? Может, ты и есть тот самый зловредный ковидо-переносчик, ящик Пандоры, Ковчег Зла, мля? Ты, случаем, не к Айболиту ли на больничку прибыл, а, мил человек? О-о-о-о, ёпрст! Это ты, брат, по адресу! Уж он-то мигом вылечит, за ним не заржавеет! Прометеюшке вон пару раз печёночку-то по живому заштопал, без наркозу, так выходит, тот боле и не жалуется. За три версты лазарет обходит, болезный! …Да не лезь ты в болото, тебе говорят, курья твоя башка! Вдоль топай! По кромочке, по кромочке!
          — Хорош дурака уже валять! Надоело!!! — не на шутку осерчал Ширяев, то ли за «дурачка болезного» накипело, то ли за «башку курью». — Что знаю — всё моё, бляха-муха! Не тебе учить меня, чувака учёного, вурдалак мелкотравчатый!
          — Ну, ну! — обиженно насупился акарид. — Сам-ка давай теперь рули, раз с усами-то! Кхе-кхе! Со всякой алкашнёй меня ещё сравнивать тут будут! — с коими обидками уполз куда-то глубоко под воротник и там затих.
          Уж полдень близился, а Юра всё шёл, шёл себе и шёл. И было это, знаете ли, чертовски приятно: вот так, после практически безвылазного многомесячного заточения в плену казённой cтрогости аудиторий Академии — шебутная общага, «горячие» командировки и редкие успешные вылазки в стольный град Берлин, разумеется, не в счёт, — легко и беззаботно прогуливаться теперь в маленькой весёлой такой компании с большим-большим секретом по весеннему взбудораженному лесу, вдыхать полной грудью чёрт-те какую бодрящую свежесть, слушать очухавшуюся Матушку-природу с её писклявыми комариками, дружными кусачими мошками, клещиками лесными, ароматными клопинзами, несметными полчищами зверски оголодавших за зиму мурашей, прочей разношёрстной осёдлой живностью и вместе со всей этой гомоняще-шелестяще-веселящейся кодлой по-детски беспечно радоваться жизни. Птахи-щебетахи лопали всяку зазевавшуюся шелупонь, а шелупони словно бы и дела до того не было в тёплой истоме благолепного весеннего дня.
          Идти было сравнительно легко, бо Иваныч, вняв-таки увещеваниям зануды-Робина, в собственно болото старался на всякий случай не соваться, а двигался теперь краешком опрятного, довольно светлого, без чащоб непролазных и буреломов, соснячка.
          «Здесь, наверное, по осени грибов белых прорва должна быть! — размеренно текли одна за другой неспешные ширяевские мысли. — И груздей. Может быть, даже рыжиков… А уж маслят-то летом, как пить дать, море разливанное! И, конечно же, валуи! М-м-м-м! Вкуснее нет, наверное, гриба в кадушке! Редко кто собирает их, а всё ведь от недомыслия да лености… Хотя… Каждому грибнику, что ни говори, свой козырный гриб… Нда-а-а-а!»
          От мыслей этих стало ему столь хорошо на душе, спокойно, ажно захотелось примириться с гонористым кровососом. Тот, зануда, однако, продолжал кукситься, из-под воротника не вылазил, соответственно, ни на какие особо близкие контакты третьей степени идти не желал. Шибко, видать, разобиделся насекомушко! Ну да ладно, была бы честь предложена! Главное ведь теперь что? Главное — с курса не сбиться! А уж в ориентировании-то на незнакомой местности, глубоко-глубоко во вражьем тылу, как кое-кто давеча совершенно справедливо подметил, к тому ж при отсутствии вообще каких-либо внятных ориентиров, особливо ночью в условиях плотного тумана, курсант Ширяев всегда проявлял завидную сметливость. Чуйка, поговаривают, у него особая. О как! Внутренний компас, бляха-муха! Золотой компас! И потом давно уж дотумкал наш хитрец, благодаря, верно, всё той же волшебной чуйке, что любое мало-мальски значимое уклонение от маршрута неминуемо вызовет бурную реакцию… как бы это помягче… м-м-м-м… весьма впечатлительного, так скажем, провожатого. Мигом ведь бросится всех вокруг поучать, наставлять на путь истинный, несмотря ни на какие там факовые обиды, хе-хе! Своего рода совмещённый с сигнализатором поклёвки бионавигатор. Попробуй-ка тронь наживку, нипочём моча не удержится в ём, ни за какие коврижки! Визгу поросячьего, конечно же, не оберёшься, ясный пень, зато азимут скорректирует будьте-нате! — с погрешностью в жалкие минутки дуги, что, смею вас уверить, значительно точнее любой спутниковой приблуды. Это, понимаете ли, вам не хухры-мухры, это, между прочим, тоньше, нежели Андрей Владимирович Норкин шутит! И в чём-то, возможно, тоньше волоска с задницы викуньи  . Да-а-а-а… Учитывая же девственную чистоту здешних небес от всяческих дурацких орбитальных спутниковых группировок, только надежды и оставалось, что на Юркину чуйку да знание местности гражданином Гудом. Второе, ясный перец, подспудно превалировало. Гм! И немудрено…
          Он и дальше шёл бы себе так по жизни, брёл и вскоре совсем уж было позабыл о странном хитинопокровном спутнике, как немного погодя, несмотря на относительно высокое солнышко, с немалым удивлением ощутил вдруг в окружающем макрокосмосе заметное снижение температуры. Да ладно, чего уж там словоблудить, конкретно, мля, захолодало, по-зимнему! Временами поднимался лёгкий ветерок, и тогда аж до костей пробирало! С какого такого переляку сии метаморфозы климатические?! Поскольку же заморозки весной — дело, в общем-то, вполне обыденное, можно даже сказать — привычное, зело удивляло иное загадочное обстоятельство — практически ведь исчезли весенние первоцветы! Представляете себе? Только-только, понимаешь, полну полянку радостных одуванчиков пересекли, ныне их и вовсе след простыл! Лишь реденькие яркие желточки мать-и-мачехи разнообразили сонный ранневесенний унылый пейзаж, хоть бы как радуя замыленный постылой зимой взгляд одинокого путника. Зато изрядно по пути следования объявилось вдруг островков подтаявшего серого ноздреватого снега, словно вернулись наши путешественники на месяц-полтора обратно, в начало апреля или, быть может, ещё дальше — в самую сердцевину марта. Только вот вещичек тёплых по бестолковости не захватили, и в моментально прозябших китайских черевичках как-то сразу стало весьма, весьма некомфортно. От вайдерсов-то погреться толку мало!
Дымка тоже была, но не зелёная и уж точно не весёлая, а окутывала лес белёсая промозглая марь, сквозь которую солнце казалось огромной холодною противотуманной фарой.
          — Бр-р-р-р! — зябко поёжившись, поднял воротник Юрий Иванович. — Мы всю дорогу в гору, что ль, топали? Или в тундру? Дык далековато же, и не заметил я… Может, прошляпили чего, какую-нибудь, скажем, ма-а-а-аленькую такую нуль-транспортировочку, к примеру? Что скажешь, а, велеречивый?
          — Воротник опусти, бубнила! Холодно ведь.
          — Чего, чего? Сам-то понял, чего сказал? Оборзел?!
Однако Робин, похоже, чихать нынче хотел на всякие там условности, вежливость или хоть бы мизерную политкорректность. Тревога, беспокойство, если хотите, полнейшее смятение — вот что сквозило в каждом звуке, жесте, движении клеща. Он вдруг заметался по Юриному плечу от края до края, озираясь, принюхиваясь, ахал, охал, скулил, подвывал с придыханием:
          — Ё-моё! Это куда ж мы теперь прёмся-то?! А? …Кто знает? Уконтрапупиться можно, ё-моё! ...Откуда сия эвенталька   загадочная нарисовалась? Отродясь же ничего подобного не знали здесь! …Чьи происки, нах?! …Э-э-э-эх, проворонил, раззява! … Мля-я-я-я! Виноват! Не сносить мне головы! …Не вели казнить! …Мама дорогая! Что происходит?! Куда дальше-то?! …Вдруг не пройдём? …Сколько ж нам в этой жопе торчать-то придётся? …Ёп-пер-ный театер! …Всю оставшуюся жизнь?! В морозильнике?! …По близости ведь ни одного туристического маршрута! Эхе-хе-хе-хе! …И не каждый ведь магистр кого-то искать здесь надумает! Ядрён муфлон! …Может, проскочим?! Дай-то бог! …Мамочки-и-и-и! А ежели не проскочим?! Что делать, делать-то что-о-о-о?!! …Хочу домо-о-о-ой!
          — Хорош скулить! Что случилось? — Юрий в недоумении остановился. — Объясни уже толком, Роб!
          — Не останавливайся! Ни в коем случае! — акарид аж взвизгнул. — Вперёд!!! Пошёл, пошёл!
          И тут Ширяев оторопел. Потому что солнце вдруг переместилось, причём непонятно куда, а главное — как! И если раньше оно светило почти в спину, ну, может, чуточку слева, то теперь отчётливо виднелось спереди, градусов эдак тридцать правее по направлению движения. Зажмурился, потряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Фига с два! Не особо-то и стряхнулось! Будто так и было.
«Что же это получается? — с удивлением отметил про себя Юрий Иванович. — Мы теперь почти на юго-восток, что ль, топаем? А на хрена нам туда?! Не-е-е, нам туда ни к чему! Нам на север надо!»
          Мозг вскипел от всей этой свистопляски! Юра уж подумывал было, не развернуться ли назад, но внутреннее чутьё неожиданно заартачилось, и ноги сами уверенно понесли его вперёд, к далёким туманным, желательно тёплым, берегам подальше от тутошнего собачьего холода! И он полетел, полетел, точно птица перелётная неприкаянная.
          — Молодец, Юрочка! Молодец, мил человек! — казалось, Робин слегка успокоился, трагизма по крайней мере в вокале малька поубавилось. — Хорошо идёшь! Ор-р-рёл, мля! Ядр-р-рён, понимаешь, Сен-Симон! Так держать!
          Пять минут, десять, двадцать, полчаса бодрой трусцой — всё те же вокруг кучи грязного подтаявшего снега. В какой-то момент небо плотно заволокло, и из оголтело мечущихся рваных сизых туч, словно зерно из прорехи, посыпалась снежная крупа. Прямо как в детстве: «Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, ехал поезд запоздалый. Из последнего вагона вдруг посыпалось зерно…» Вьюга! Метель! «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя…»   Вот где-то так она и выла, и плакала, бешено крутилась, вертелась, набивалась в глаза, нос, уши, за воротник, и была абсолютно, как нынче модно умно говорить, перпендикулярна лёгонькому Юриному весеннему прикиду. Робин умолк и боле не стенал, ибо вынужден был, стиснув многочисленные зубья, всецело отдаться героической борьбе со стихией. Тучи ещё более сгустились, наступили странные сумерки, подсвеченные там-сям бесновато мечущимися болотными огоньками. Рвал и метал ураганный ветер. Зловещие серые ушастые сущности с горящими глазами выпрыгивали из-под ног. Будучи не столь большими, дабы испугать и уж тем паче навредить, доставляли меж тем массу неудобств, плотоядно огрызаясь и злобно клацая огромными зубами. Дальнейшие же события решительно не поддавались никакой логике! Фак! Вы не поверите, но наши кино-горе-путешественники снова двигались на северо-запад! Да-да! И солнце выглянуло вновь, и опять светило почти что в спину. Ну, может, чуточку слева.
          «…А-а на-ам всё равно-о-о, а-а на-ам всё равно-о-о, не-е-е боимся мы волка и сову-у-у! Де-ело-о есть у на-ас в са-амы-ый жуткий ча-ас мы-ы волшебную курим трын-траву-у-у! А-а на-ам всё равно-о-о… Пу-усть боятся нас волки и совы-ы-ы…» — нестройными укуренными басами донеслось откуда-то сзади. И уж совсем издалече: «…Ши дон'т ли, ши дон'т ли, ши дон'т ли-и-и… Кокейн!..» 
          «Зайцы?! — с удивлением отметил про себя Юрий Иванович. — Откуда столько?! …Что за сорт? Чудаковатые какие-то!»
          Тридцать три раза — фак!!! Когда ж астрономия небесная дважды перемениться-то успела, в самом деле?! Это уже явный перебор, господа хорошие! Ширяев, по крайней мере, уж точно пребывал в полнейшем замешательстве. Фак!
          — Немножко совсем осталось! — моментально отмёрз, оживился на солнышке клещ. — Иваныч, голубчик, не подведи! — акарид аж подпрыгивал нетерпеливо, словно приспичило ему нежданно-негаданно прямо посередь очереди на ретроспективу Валентина Серова в Третьяковку. — Чуть-чуть, маленько ещё, и выкарабкаемся! Мля буду!
          О-о-о-о! …Что это? …Уа-а-ау! …Мирикал! …Чуть впереди, будто кино цветное включили, всё окрест сызнова загудело, зажужжало, зачавкало, заквакало, зачирикало и объято было, как прежде, зелёной весёлой дымкой нарождающейся новой жизни. В нос ударил знакомый до рези в глазах, бодрящий аромат чая «Липтон». Гм?.. Тьфу, тьфу, тьфу, сгинь, нечистая! — парфюмерной лавки, конечно же, мазафака!
          — Ландыши-и-и-и! Наконец-то! Акуеть! — весьма откровенно, малость даже, как нам кажется, чрезмерно откровенно расчувствовался клещ. — Грхм! Ну слава богу! Приехали, ядрён фараон! — завалился на спину в изнеможении, лапки дрожащие устало сложил на брюшке. — Покури, Юрец! Покури, мил человек! «…Вспомню я пехоту, и родную роту, и тебя — за то, что ты дал мне закурить, — негромко, вполне сносно промурлыкал Робин. — Давай закурим, товарищ, по одной, давай закурим, товарищ мой…»  Звездец, погуляли!
          Ну раз членистоногий распелся, значит, вправду всё более-менее в поряде. Пора бы и всем нам уже получить исчерпывающие ответы на наболевшие вопросы. Как считаете?
          — Рассказывай-ка, дружище Робин из Локсли, нехороший ты таракан-редиска, что это ещё за скачки по пересечённой местности, понимаешь, с выпученными глазами, ась?! Кое-кто от диареи, что ль, бегством спасался? Дык куда уж проще способы-то есть, бубёныть! И не столь, промежду прочим, энергозатратные, бляха-муха! И ещё, слышь, минхерц, откуда столько снега поднавалило, право слово? Холодно ведь! Чертовски холодно!
          — Мнэ-э-э-э… Скорее не от диареи, боле всё-таки на геморрой смахивает. Причём, милый друг, не у меня вовсе, хе-хе! — злорадно ухмыльнулся наглый клещ. — У тебя, ёшкин слон!
          — Не понял?!
          — Гм! Боюсь, и не поймёшь…
          — Ты уж постарайся, корешок! — Ширяев плюхнулся на поваленную какой-то, видать, совсем уж нечистой силой толстенную осину, фактически улёгся. — Шагу боле не ступлю, покуда внятных разъяснений по поводу всех этих вопиющих безобразий не услышу. Будь спок!
          — Да как же я тебе разъясню-то, мил человек, коли ты, по всей моей видимости, элементарных вещей и вовсе не разумеешь? Краткий курс теории анизотропности времени за пять минут желаете с пользой для юного неокрепшего ума потребить? Эт вам навряд ли удастся, голубчик.
          — «…Рождённый ползать получил приказ летать. Какой летать, я, братцы, неба-то не видел! — Юрии Ивановичи тоже, однако, у нас не пальцем деланные-то, легко при желании шизгарку под гитарку сбацають. — …Что за базар? С горы видней! Не рассуждать, ядрёна мать! Чтоб завтра были, Змей Петров, в летящем виде!..»   На пальцах объясни, э-э-э-э… то бишь на лапках. Язык-то, чай, неплохо, минхерц, подвешен у тебя! Помело, бубёныть!
          — Гы-ы-ы-ы! Прикольная песенка! Кто автор, кстати, ежели не секрет? Ким, Высоцкий, Галич, Клячкин? Тора! Тора!
          — Некто Шевчук. Тоже, к слову, Юра. Гм! Реально хороший чел, как, впрочем, и большинство Юр… Да остынь ты, жужжало! Ему нынче и десяти годков-то, поди, ещё нет.
          — Слыхал я евойные шансоны! С чего ты взял? Просто именно такой песни не знаю. С Владимиром Семёновичем по тексту схоже, аккорды опять же блатные хороводные. Может, кажется мне? Ну не знаю я… Не веришь? На-ка вот, послушай: «…Ах, Александр Сергеевич, милый, ну что же вы нам ничего не сказали о том, как держали, искали, любили, о том, что в последнюю осень вы знали, — медленно, с чувством, непривычно сдержанно исполнил Робин, отстукивая многочисленными лапками четыре четверти. — В последнюю осе-е-ень, парам-пам-пам-пам, парам-пам-пам-пам, пам-парам-пам-пам-пам, в последнюю осе-е-ень…»   — чуть-чуть ещё и все вокруг всплакнули бы. — Добрая песнь, знаешь ли, и кровопивцу приятна. Аха-ха-а-а…
          Клещ, опустив голову, сцепив лапки за спиной, теперь отрешённо топтался взад-вперёд по Юриному плечу, невнятно бормоча что-то себе под нос, жестикулируя порой сумбурно, и был, похоже, озабочен неким, судя по всему, весьма нелёгким выбором. Побродив так с минутку–другую, подошёл вплотную к ширяевскому уху, шумно сопливо туда выдохнул, окончательно, видимо, решившись, и прервал, наконец, тягостное молчание:
          — Пуф-ф-ф-ф! Гм… Ладно, уговорил, речистый! Придётся, наверное, всё ж попробовать… Объяснить… Грхм! На лапках, говоришь? Хе-хе! Ну, значится, так, слушай сюда, бестолковка! …Не гунди, бестолковка, она и есть! Уж точно не знаток темпоральной физики! Гы-ы-ы-ы! …Скажешь, не так? …Тогда слушай и не возникай. Мнэ-э-э-э… Знаешь ли ты, о приятнейшая в мире балда, что есть такое Эвенталь, Темпораль, Темпоральный домен? …Разумеется, нет. Что ж, вполне ожидаемо. Я и сам, положа руку на сердце, в тонкостях не дюже-то копенгаген. Попенжопен, кхе-кхе! В общем, давай-ка попробуем вместе и разобраться. Темпоральный домен… Гм! Название, кстати, не шибко удачное, тебе не кажется? Поелику это ведь не просто какое-то, понимаешь, ограниченное временное… э-э-э-э… Что? Пространство? …Не-е-е, у пространства в сей мизансцене несколько иная расстановка. Как бы это доходчивей и в то же время понаучнее? М-м-м-м… — некоторое время акарид, противно скрипя мозгом, подбирал нужные слова. — Вот что, дружище, оставим-ка мы темпоральки пока в покое и поговорим лучше чисто о времени — секундах, минутах, часах, днях и так далее. Что может быть проще, право слово? Часы напялил, гуляй себе, рванина, от рубля и выше! Но ты, пожалуйста: «…Не думай о секундах свысока-а-а, — проникновенно напел акарид, — наступит время — сам поймешь, наверное-е-е: свистят они, как пули у виска-а-а, мгновения, мгновения, мгновения…»   …Уже понял? Хе-хе! Тогда попробуем определиться. Дабы никто тут не заблуждался, грешным делом, что оно только на руке и бывает. Ну, может, ещё на Спасской башне и в телевизоре. Да, чуть не забыл! Биг-Бен же ещё! Тэ-э-э-экс… Сейчас придумаем… Придумаем сейчас… Э-э-э-э… О, поле! Пусть будет временное поле. То, что надо! Именно оно — временное поле! Понятно, да, что имеется в виду нечто глобальное, всеобъемлющее? …Уверен? Ну смотри… Самое же замечательное качество времени, почему я, собственно, и обозвал всю эту фигню «временным полем», — оно всегда одно и то же в любой точке Вселенной. Время, оно как бы везде одновременно! О, каламбурчик, ядр-р-рён камер-р-ртон! Записать бы, забуду ведь… Ну, то есть не токмо в телевизоре, значится, и Спасской башне. Да шучу я, шучу! Гы-ы-ы-ы! Не отвлекайся, плиз, мон шер, очень важный момент!
          — Куда уж важнее-то, бляха-муха! Поясни, дражайший, будь добр, насчёт «одновременности» и это… «вездесущности» ещё разок.
          — Хоть два, хоть двадцать два, ёпрст! Думаешь, отсебятину несу? Кабы не так! Уконтрапупиться можно, нах! Гм… Я, видишь ли, не столь давно имел честь путешествовать кое с кем из Великих. Н-н-нда… Инкогнито, естественно, нелегалом. Как же иначе-то? Разведка — дело тонкое, брат, тут конспирация некислая требуется! Типа: САРМИД — самодвижущийся автономный разведывательный мини-дрон! О, мобтить, как раз обо мне! В соседние, кстати, с вами ближайшие края хаживали, голубчик, только пораньше трошки — в год, наверное, две тысячи шестнадцатый-семнадцатый. Ну и пока наш Магистр обстоятельно, как и полагается серьёзному учёному мужу, вопросы свои супер-пупер-секретные научные перетирал, слуга твой покорный, так, между делом, на вольных хлебах пробавлялся. Кошка, короче, бросила котят, пусть стебутся, как хотят. Мне-то что? Не привыкать, ядр-р-рёна мать! Чтоб завтра были, Змей Петров, в летящем виде! Хе-хе! Ежели по Шевчуку-то… Да-а-а-а уж… Эх, Юрка, нам ли быть в печали? В общем, там-сям, тудема-сюдема, пока суд да дело, от нефиг делать на рыбалку сгоняли. Тогда-то рыбачка одинокого и куснул я под покровом ночи бархатистым, хе-хе! Покудова тот, значится, в объятиях Морфея безмятежных сладко почивать изволили. А мне-то как сладко было! О-о-о-о, супер! Средь бела дня никак нельзя. Не-е-е, никакого, понимаешь, уважения у туземцев к братьям своим меньшим! — скривил клещ невозможно кислую физиономию. — Хм! Стандартный же везде в дебрях Кара-Бумбы расклад: «Мы с тобой одной крови, ты и я!» — правильно? Ага, дудки! Где угодно, только не у вас! За кровь свою удавитесь! Мигом к ногтю! Дикий народ. Да и книга местная Красная чудная какая-то. Нету меня в ней, короче, во-о-о-от… А куснул я некоего гражданина Семёнова. Не-е-е, не милиционера, — суетливо замахал всеми восемью лапками гражданин Локсли, — что ты! — сейчас бы в фуражке тут красовался, гвоздиком к черепу пришпиленной, — просто Семёнова, хорошего человека. Кровь — за-ши-бись! Не кровь — кровушка, кровища, мля! Крепкая, аки первач деревенский! Стопарик — хлоп, долой с ног! Нет, кажется, так: стопарик — хлоп, упал, как сноп! По-моему, симпатичнее, как считаешь? Евойные-то мысли и бродят во мне, гуляют, до сей поры не выбродят никак, беспокоят. Гипотезой Семёнова внутре себя их обозначил. Э-э-э-э… Такие вот дела! …Готов? Посиди, посиди, покури ещё. Уже? Что ж… Рассмотрим для примера пару физических тел, находящихся друг от друга на расстоянии… ну-у-у… скажем… миллион парсеков! Нормально? Не шибко близко?

(продолжение всенепременно последует. Точнее, оно уже есть, но не для этого формата)