Слепая душа глава первая

«Те, кого мы любили, растворяются в нас, как сахар растворяется в кипятке, навсегда меняя наш состав крови»
       


                СЛЕПАЯ ДУША


 «И был у меня муж.
И был у меня друг.
И было родство душ.
И было тепло рук.

И был у меня дом,
а в доме всегда тишь.
И были цветы в нем,
котенок, щенок, чиж.

И в доме жила дочь,
и дом был к ней так добр.
И даже когда ночь,
нестрашным был мой дом.

В том доме всегда свет
и детская воркотня.
В том доме меня нет
пойди, поищи меня.

И там, где был муж- мрак,
и там, где был друг- враг,
и там, где был дом -дым,
и я улечу с ним.»
 


Ветер распахнул неплотно прикрытую форточку, и в комнату хлынул ледяной колючий воздух. Под его напором медленно зашевелилась тяжелая бархатная штора, закрывавшая окно полностью и не пропускавшая в комнату даже дневной мутный, серый зимний свет.
А вещи в комнате продолжали жить своей обычной ночной жизнью. Тишайшей вечной Ниагарой струился и пел компьютер. На мониторе высвечивались вызовы по скайпу и почте, но звук был нарочно выключен, и все подмигивания и заигрывания этой чудесной машины оставались без внимания.  Симпатичная кошачья мордашка на заставке уже устала смотреть в пустоту своими бесконечно зелеными глазками.
Телевизор что-то бурчал свое. Телевизор тоже устал и хотел покоя.
И торшеру на кухне не спалось. Он тусклым желтым светом рыбьего глаза освещал обеденный стол, заваленный бумагами, пепельницу, заполненную окурками, чашки недопитого простывшего кофе и телефонную трубку, брошенную поверх бумаг, и надорванный (белее-белого) конверт.
Холодильник исправно нежно урчал, охлаждая пустыню с недопитой бутылкой дорогущего виски Macallan, открытой банкой пузатых и дородных маслин и надкусанной плиткой  извращенно-горького швейцарского шоколада.
Толстый кот в нежнейшей шелковой шубе спал в кресле недалеко от телевизора. Кресло было старое, добротное и уютное, и так хорошо пахло его любимым пледом, на котором котяра проспал почти всю свою долгую жизнь. Ещё ему нравились все эти звуки, которые издавали предметы в комнате. Они его успокаивали, и сон старого разбойника был крепок и спокоен.
Несколько раз пропел свои трели мобильник, но тоже угомонился, видя, что на него никто уже сегодня не обратит внимание.
 Да и честь надо знать. Без четверти пять ночи или утра. Самое время для любовников и самоубийц.
   То, что Дом остался один, он еще не знал. Он еще дышал и жил своей будничной ночной жизнью.
В спальне на большой белой кровати , неудобно завернувшись в край пледа, спала хозяйка квартиры. Сон ее был какой-то неправильный. Рука странно подвернулась, а голова бессильно свесилась с подушки. Лицо, напротив, было бледное и спокойное. На кружевную тончайшую шелковую  рубашку впопыхах или нарочно был натянут старый, видавший виды мужской растянутый домашний свитер.  Сон вечного оцепенения уже сковал эту женщину и тащил ее к себе, утягивая все глубже и глубже.
На туалетном столике не по своей вине бодрствовал ночник, удивленно разглядывая множество пустых пузырьков для лекарств. Рядом стоял почти пустой стакан для воды. Раскрытая книжка и подсвечник с обгоревшей зеленой свечой были тому свидетелями.
Из роскошной оливковой кожаной сумки, которая валялась рядом с кроватью, выглядывали какие-то «потроха»: конверты, папки с бумагами, новая упаковка колгот, разодранная пачка сигарет, растерзанная записная книжка, мокрый зонт и никому уже не нужные ключи. «Ключи от неба», так, кажется, назывался какой-то старый фильм. А это были ключи от счастья. Они лежали рядом, брошенные на полу у кровати, в сумке, но женщине не было до них дела. Наконец-то пришел сон и забрал ее с собой. Даже страх, что она делает что-то жуткое, ужасное, и тот покинул ее. Наступила тишина и безволие, а за ними раскрывал свои смертельные объятия покой.

Из записки в конверте:
Самые горькие слова в моей жизни были произнесены почти шепотом. Неслышно, полунамеком, полу кивком, полусловом. Но я понимала.
Самые фатальные ошибки в своей жизни я совершила, тщательно всё взвесив и обдумав.
Когда я несколько раз достигала своих страстно-желанных целей, к которым долго и упорно шла, я чувствовала унылое разочарование.
Когда и цели–то никакой не было, случалось счастье. Такое ослепительное и неизбежное счастье, секунды которого можно сосчитать только по часам или по дням за всю жизнь.
Самые большие огорчения и тупые удары под дых мне наносили самые близкие люди.
Я тоже мучила только самых близких.
Несколько раз я отказалась от любви. В первый раз, чувствуя смутную и настоящую Беду, второй раз - в пользу собственного сына , третий раз- потому что так решил Он.
Каждый раз, когда я "следовала зову сердца", я рвала его в клочья.
Не жалела, нет.
Теперь все попытки использованы. «Звонок другу» тоже.
Я никогда осознанно не стремилась к счастью, но я знала, что это такое.
Теперь проваливаюсь в кроличью нору абсолютного одиночества, где глубоко, тихо и тягуче страшно. И нет никакой надежды. Она мне не нужна.
Друзья меня оставили. То новое, пришедшее в мою жизнь, их отдалило и испугало во мне.
Сын – это самое тяжелое и несправедливое. Мы были друзьями, очень близкими людьми.  Ну, мне так казалось. Очень старалась его не поучать, а научать, честно рассказывая о своих «тараканах» и прочих прелестях в юности. Честно старалась быть другом, а не памятником с бронзовыми буквами «мама». У нас был общий дом. В него приходили мои и его друзья.
Что-то я сделала не так. То ли сказала, то ли не сказала…  Теперь я для него мамушка - хлопотушка. Это жестко, но - правда. Он, конечно, старается, жалеет меня. Но от этого еще горше. В душе все кипит от такой изумительной несправедливости жизни. Хотя, где она – эта справедливость?
А то, что пришло – ушло. Собственно, я с самого начала это знала.
Я только сейчас поняла, что ничего страшнее одиночества нет.
Я раньше даже никогда не задумывалась об этом.


Я не знаю пока, к чему я это написала, и какой вывод надо или не надо делать.
Наверное, я просто очень неправильный человек...




   -Иветта Сергеевна, к Вам пришли – отчеканила секретарша в трубку.
 Иветта всегда выбирала на эту должность таких упоительно строгих и аккуратных дам без возраста и семейных проблем. С ними было спокойно.
-Через десять минут я освобожусь – загадочно прошелестела Иветта в трубку, подмигнула самой себе в большое зеркало и закурила сигарету.
  Вот не любила она этих правил. У нас не курят, у нас не курят! Блин! Ну и не курите на здоровье, почему мне-то вы мешаете. В своем кабинете она позволяла себе эту вольность, предварительно поставив мощную вытяжку. Посетители иногда делали вид, что принюхиваются и не понимают, чем пахнет в кабинете столь очаровательной дамы. А ей было наплевать. Это был ее кабинет. И духи у неё, к сведению, были очень дорогие и очень крепкие.
Иветта всегда и везде делала только то, что хотела.
 Так повелось еще с раннего детства, когда ее юная мать развелась (ах! какой позор для ТАКОЙ семьи) с отцом, и ее забрали к себе покойные ныне дед-генерал и бабуля. Бабуля была самой настоящей генеральшей. С адъютантами, водителями, посыльными. Все, как положено.
Свою дочь, т.е. Ивкину мать, она считала страшной неудачницей. С ее точки зрения она была некрасива (а это для женщины - все!), получила какое-то идиотское образование инженера – проектировщика, и это  в то время, когда ее ждали самые желанные для женщины профессии: переводчик, журналист, искусствовед, актриса, наконец.
 Здесь бабуля в своем монологе делала трагическую паузу и взмахивала руками. Ах, да! Она забыла, что дочь была дурна собой. Далее чреда невезений только усилилась. Замуж дочь вышла опять против воли родителей за какого-то Сергея из Мурманска. Он сочинял по ночам странные грандиозные архитектурные проекты, которые были никому не нужны, пел заунывно под гитару про солнышко лесное, про лыжи и горы. Летом уезжал в Карелию (а там одна гнусь и топь) за вдохновением и именно этим покорил сердце дочери. Беспородного, бездомного, еще и безденежного зятя тестю – генералу пришлось приютить в своей шикарной квартире на Спиридоньевке. Через год дочь родила внучку – красавицу Иветту, а дочкин муж растворился на просторах нашей великой родины. Видать везде были решительно к месту лирические герои с гитарой и песенками про лыжи, которые у печки.
Ну, так, во всяком случае, говорил дед. А года через полтора молодая мамаша сошлась с каким-то художником. Бабуля говорила, что познакомились они на бульваре, где дочь должна была соблюдать материнский долг и охранять сон и покой внучки. Вместо этого внучка была сдана на попечение родителей, а дочь умчалась за своим гением в Питер. Там они где-то жили, творили и радели об искусстве. И дед и бабка уже тогда махнули на все рукой, и, когда года через три получили телеграмму, что дочь Алена умерла от цирроза печени, горевали, но не очень. Во-первых, давно чего-то подобного ждали, а во - вторых и в - третьих, у них была Иветта. Девочка-сказка. Девочка- божество.
 Ее водили в хореографическую студию, в специализированную школу с английским и еще каким-то уклоном, в музыкальную школу. Везде все преподаватели были в восторге от этого необыкновенного ребенка. Бабуля часами по телефону рассказывала своим подругам-генеральшам о новых победах внучки, и те лопались от злости. Доподлинно неизвестно, что именно сыграло свою роль: дед-генерал или обаятельная милая ангельская улыбка душеньки Иветты, но юную барышню везде приняли.
Одевали маленькую Ивочку как куклу. Времена были скудные, но дед все время мотался с какими-то инспекциями, то в тогдашнюю ГДР, то в Чехословакию. Приезжал с чемоданами изумительных нарядов для внучки и жены. И по воскресеньям они все вместе ходили в Большой театр, в Малый, в Цирк на Цветном, где у деда были знакомые директора. А где их не было?
В субботу же на дом приходили приглашенные репетиторы. Суббота – это святое. День знаний.
 Так рождалась легенда Иветты.
Первая ученица в классе.
Первая красавица в школе.
Первая подающая надежды в хореографической студии.
Всегда первая. Всегда, самая успешная. Всегда, самая трудолюбивая.
А характер! Ангел, а не ребенок. Слушает внимательно, никогда не перебивает, на лице - ясная нежная улыбка, всех учителей любит, ко всем внимательна, никогда никаких нареканий.
 Ангел!
Правда, с этим ангелом бабуля проводила многочасовые домашние беседы, объясняя, как непросто жить в этом мире. Но, мало ли, кому чего не долбили изо дня в день? И все попусту. А тут каждое слово, каждое замечание ложилось на благодарную почву, и каждый росточек в этой почве запирался в ящичек на ключик, так сказать, до поры до времени. И там рос, холился и лелеялся в неге и тепле. И не знал тот росточек .что обречен на увядание вздорным и решительным ивкиным характером, который так не смогли укротить ни житейские передряги, ни тайная сердечная мягкость, ни  тайная обида на судьбу.
В классе Иветта ни с кем не дружила. Так, позволяла себя обожать издали. А потом, у нее всегда всё время было расписано. Ей некогда было болтать о пустяках, играть в резиночку после уроков, сплетничать про мальчишек. Она всегда знала, что ее ждет великое, волшебное, сказочное будущее. И на мелочи она не разменивалась. И точка.

-Иветта Сергеевна, можно? –
-Пригласите, пожалуйста.


Забытый разговор…
 -А когда в Лондоне пошел снег, все вдруг  встало. Даже метро. Представляешь? И я шла от Тауэр до Бриклайна пешком. Минут двадцать оказалось.
- Так я ведь всегда  от тебя тоже так пешком и ходил - говорит он мне.
Молчим…

Мы сидим в «Кофемании» на Кудринской площади. В «Кофемании» неуютно, сквозняки везде, музыка долбит идиотская. В Москве почти везде так. Глинтвейн какой-то слишком сладкий и похож на горячий компот. Не слишком улыбчивые официанты. На улице снег и мокро под ногами.
За соседним столиком молодой человек в кожаной куртке и заплаканная юная девушка.
- Если ты пожалеешь о  своих словах, - говорит он ей довольно громко, - может быть, я тебя прощу.
- Глупая какая, - шепчу я ей про себя, рассматривая своего
 (Уже давно не своего) приятеля - вот она, дурочка, свобода. Встань и уйди. Посмотри на него. Неудачливый закомплексованный, ни – на- что- негодный-  мамин- сын.  Зачем он тебе такой? Беги, детка, беги. Вон, смотри - за соседним столиком как сладко смотрит на тебя юный мальчик с озорными глазами в зеленой клеевой курточке…
-Посмотри, на них, посмотри - шепчу я приятелю.
- Не могу, - говорит мне мой (давно уже не мой) - неудобно оборачиваться.
Молодой человек монотонно что-то нудит, а девушка вытирает слезы.
Правда, глупая. Счастья своего не понимает еще. Свобода от мудаков с пустыми глазами - отличная штука.
 - А эти твои как?
Эти твои – это мой сын с невесткой и внуки, которые живут уже седьмой год в прекрасном городе Окленде в Новой Зеландии, за морями – окиянами. Жена сына - чудесная медноголовая итальянка Соня нарожала ему троих детей. Она так любит моего сына, что была готова последовать за ним хоть на северный полюс из своего стильного и брутального Милана. Я очень счастлива за сына. Мое материнское сердце всегда подсказывало мне это. Не могло у него не сложиться…
 Его дочь, моя внучка Мери - копия папы, черноокая с пепельными кудрями еврейская красотка. А два сына, опять же мои внуки Ари и Лорри ( Артур и Лоэрт  ) – зеленоглазые, рыжие длинноногие итальянские мальчуганы, копии мамы, которые тоже бредят морем, как и их отец.
- Да все у них замечательно. Я была у них в прошлом году. Покаталась по Островам. Поглазела. Мальчишки со мной ездили. А Мери еще маленькая для таких длительных путешествий.
Но, знаешь, я несколько неловко себя чувствовала себя у них в доме. Дом огромный, детный, теплый, очень уютный. И по всему дому разлита такая любовь. Ну, не знаю, помнишь ли ты, как это бывает? Даже странно было. Они ведь уже больше десяти лет женаты. Я себя как-то чувствовала там лишней. Нет-нет. Соня и сын старались, но меня не проведешь. Я еще помню, что такое любовь. Зачем мешать? Это слишком тонкая материя, пусть наслаждаются своим счастьем.
- Ну и что ты теперь?
- Ну, что - ну? Я не знаю, сколько я еще буду в Лондоне. Вот приехала ненадолго и завтра улетаю обратно.
- До весны - где будешь? И что дальше? Канада? Канары? Кайманы? Ты сойдешь с ума от скуки в Канаде, я думаю.
- Не так много вариантов, может быть, и не сойду.
- А что ты делаешь в Лондоне  сейчас целыми днями? Кормишь белок в Риджент парке?
- Лебедей в Гайдпарке.- меланхолично отвечаю я,- и сочиняю песенки.

-Живешь в Лондоне, сочиняешь  идиотские песенки. Странная ты совсем стала.
-А ты как хочешь? Никогда не меняться – это удел памятников, а не живых людей, а я пока что живая. Или – почти живая.




Иветтка немного рассеяно улыбнулась, «сделала лицо» и уже восхитительно удачливая радостно встречала своих визитеров.

Это была чудесная пара. Они или, вернее будет сказать - он, был ее постоянными заказчиками уже несколько лет. То дизайн загородного дома им надо было поменять, то кухня в стиле «ампир» в городской квартире их не устраивала, то купленный в пригороде Жироны дом, так сказать, не соответствовал…
 Помнится, у Иветты волосы тихо встали дыбом, когда она в первый раз увидела эту кухню. Но сразу же сообразила, что в те лихие 90е – это было Чудо что такое, а не дизайн. Есть и жить в нем было нельзя, зато знакомые все фигели (в смысле – офигевали…) Теперь же отставной министр с супругой , поездив по миру  и примерив все на себя , хотели чего-то более уютного, респектабельного и добротного. Именно в этом им Иветтка и помогала. А в этом она была Мастер. Вернее сказать, лучше ее просто не было. Ну не было в Москве у Ивочки конкурентов с ее-то образованием, воспитанием, связями с художниками –декораторами и владельцами магазинных и тканевых бутиков. А жалкие и вечно безденежные провинциальные гении, подвизавшиеся художниками по костюмам в различных театрах, боготворили щедрую фею Иветту за подброшенные заказы, не надеясь даже на упоминание об авторстве.
Еще у отставного министра была разведенная дочь и облаченный властью сын с семейством. И все их поместья декорировала тоже Иветточка.
   Убив полтора часа на бесполезные разглядывания журналов, стоны отставной министерши и поддакивания ее мужа «мол, за ценой не постоим», Иветта милостиво с ними распрощалась, ни капли не волнуясь. У нее в голове и дома в компе давно уже было все готово. Осталось только разобраться с лестницей, и дело в шляпе.
 В свое время, расхаживая по их гулким, жутким, нежилым хоромам, отделанных под стиль вип-сауны (ха!), она неожиданно вспомнила  про тот изумительный , покрытый временем и мхом , дом в Провансе.
Андре привез ее туда под вечер, после упоительной поездки из Нофлёра , где шоссе  долго и лениво рассекало поля с отцветающей лавандой и клевером. Познакомил с хозяевами, и они провели чудный летний вечер в компании этих пожилых милых людей, всю свою жизнь коллекционировавших старинные часы. Она про себя называла их дом «Домик часовщика».
Ее профессиональная фотографическая память воспроизвела все почти до последней мелочи. Осталось придать этому немного шика (вот уж что она ненавидела, но, как говорится, издержки профессии) и можно будет вызывать Сергея. Он все доделает, привяжет к месту, и будет у Иветки новое детище.
Закурив еще одну сигарету, она с наслаждением подумала, что надо бы позвонить Лешику , а он ей сильно обязан, и опубликовать фотки в следующем «Мезонине». Конечно, если все сложится, как она задумала.
А у нее всегда все складывалось именно так.
-Ну так. На сегодня – все.
-На сегодня все дела закончились. И наступил вечер…
Как там у Александра Сергеевича?
«Там будет битва, будет праздник
Куда ж поскачет наш проказник?
С кого начнет он? Все равно:
Везде успеть немудрено.»

Она звана в театр, звана в Клуб, звана на премьеру …
Но собиралась Иветта в Дом Кино в ресторан на день рождение Подруги. Нет. Подруг у нее не было. К приятельнице, так будет вернее. Приятельница тоже была нужным человеком- стоматологом. Иветку обожала и рассказывала про нее всем своим знакомым. Вот туда и направимся.
Хотя, если честно, хотелось только домой. Только домой. Закрыться на все замки, включить любимый абажур, завернуться в плед и реветь. Реветь, плакать, рыдать, хлюпать носом – хотелось того, чего она уже много лет не могла делать. Не плакалось. А вот теперь времена наступили и прижали так…
Сердце разрывалось и ныло под новым жакетом от Марины Ринальди так, что хотелось содрать с себя все вместе с кожей, впитавший его запах. Глядишь, боль и поутихнет.
Так. Все, куда мы там собрались? Ехать, немедленно ехать.

 Компания в Доме кино собиралась старинная и занятная.  Первая- Ивкина задушевная подруга Лялька- стоматолог. (Говорить, что Лялёк обслуживала только артистическую и телевизионную богему столицы, надеюсь, не нужно. Сами догадаетесь?)
 Другая - из самых известных и красивых (в прошлом) артисток с неземным разрезом миндалевидных глаз. Назовем ее Настей. А для себя добавим, что таланту там с детства кот наплакал, что собственно быстро и проявилось. Несмотря на знаменитого папеньку, характер был препаршивенький, а вот красотой бог не обидел. Тут уж, что – да, то- да. Правда, при этой красоте была Настя отвратительно и несчастливо три раза замужем, все время за какими-то глумливыми идиотами, считающими себя гениями. Регулярно состояла в любовницах при богатых покровителях или творцах-алкоголиков. Более удачливо или менее… Но в глазах ее уже отчетливо проступала та печать личного окончательного несчастья и одиночества, которое несут в себе женщины, так и никогда не узнавшие, что такое любить…
Ну, третья была Ивка, а вот четвертая - уникальный персонаж- Ритуля. Можно Маргоша, кому как нравилось. Бывший адвокат, ныне процветающий нотариус. Все искали дружбы с Ритулей. Но она выбрала НАС! Мы были самые успешные, самые нужные, самые-самые… Нас знали все. Не вспомнить уже, когда и по какому делу с ней пересеклась наша  актриса, но с тех пор  Марго прочно вошла в наш круг, оказывая нам всяческие мелкие и даже довольно крупные любезности. И мы ее благосклонно приняли. Наша подруга была хитра как рыжий английский Лис, юридически подкована, очень богата и очень скучна. Да-да. Скучна до жути. Но эту маленькую слабость мы ей прощали.

Итак, вот Ивкин круг близкого общения. Как вы уже поняли, ближе она к себе никого не подпускала. Актриса, стоматолог, дизайнер-декоратор и нотариус. Дамы мило щебетали за своим столиком, не оставаясь незамеченными в Зале. Все проходящие мимо очень и не очень знаменитые мужчины лобызали ручки, целовали пальчики, вздыхали, оставляли визитки, присылали шампанское, которое стоит целое состояние в Ресторане Дома Актера (но что нам до этого?)  Истории, наряды, сплетни были тщательно разодраны в мелкие клочья. Мужиков как-то в последнее время даже и обсуждать не хотелось. Рассматривались только финансовые стороны этого вопроса. И беседа покатилась более плавно и неспешно.

Какое облегчение все же, когда тебя уже многое не волнует.( Монолог про себя)
Вот сидим мы – кто-то спорит, кто-то что-то доказывает, горячится, какие-то аргументы и контраргументы перелетают пинг-понговым мячиком через стол…
- Вот ,Иветик, скажи, - апеллируют – вот что ты думаешь? – и обе спорящие стороны смотрят на тебя, ожидая.
А ты такая на полном серьезе, никого не желая обидеть, не играя, не изображая , без малейшего усилия – говоришь, вежливо и мягко улыбаясь – ой, простите, я об этом не думаю. Вообще.
- Ну, какое-то мнение у тебя есть?
- Нет.
- Ну, как можно! – возмущаются и те и эти.
А вот так.
Нет у меня мнения, и думать про многое лень и скучно.
Помимо сугубо личных вещей меня волнуют вопросы либо пустяковые - ну типа, что там было на самом деле с министром Фуке, или не болела ли спина и рука у Льва Толстого, когда он писал, или в чем секрет фильмов Лукино Висконти или Иоселиани – почему я, зная их наизусть, все смотрю и смотрю их и оторваться не могу, а от великого Ларса фон Триера плююсь, например, или  думаю про протопопа Аввакума.

Поэтому мне не интересно ни про падение нравственности вокруг (как будто она когда-то была где-то высока, кроме небольших временных групп с жесткими ограничителями), ни про Парфенова (про которого мне никогда –никогда ничего не было интересно – с самого его появления в ТВ, и не понято, с чего сейчас должно волновать), ни про борьбу партий, ни про компромат на правительства (кто-то верил в их пушистость, что ли?), ни про ваш футбол с ЧМ, ни про московские пробки, ни про российский кинематограф, переживший свою золотую эру, как пережил ее и итальянский, и французский кинематограф, ни про книжные премии…
Слушайте, меня вот это все, что вокруг, волнует только в том смысле – насколько это все вредит лично мне и моим самым близким.
Большинство из перечисленного вообще меня не касается, а я не касаюсь этого.
Хорошего от общества я не жду, на вежливость не надеюсь, все , что меня волнует, вполне доступно.
То, что не доступно, находится далеко– и тут опять же – только лично мне надо.
А все эти разговоры, споры…
Ну вот правда – не волнует
Скучно.
Бессмысленно.

Это я таки сегодня выползла в люди. Ха!

Иветка приехала домой в час ночи. Она довольно часто так «не приходя в сознание», как язвительно замечал ее последний любовник, ездила, выпив довольно много шампанского. Она   давно уже ничего не боялась…
 Ах, этот знаменитый дом Ивы. (Дом, в смысле – квартира). Загородную подмосковную жизнь Ивка не любила никогда. И коль уж добрый Боженька не привел ее жить в любимом Питере, то она   предпочла раз и навсегда, что, если квартира - уж в Москве и только рядом с Патриаршими прудами. Только там и больше нигде. Там и жила, на Спиридоньевке, в старом генеральском доме. Собственно, это и был дом, где она росла, но старую квартиру деда она продала и купила на последнем этаже огромный трехкомнатный страшный клоповник, который за год превратила в шикарную квартиру с мансардой, зимним садом, и любимой спальней в прованском стиле. Это было ее убежище. Она и строила его как последний окопчик на этой земле. Только тогда об этом еще даже не догадывалась.