Молитва

Июльский рассвет был ясным. Уже к семи часам утра церковь наполнилась солнечным светом, когда двери её открыл пономарь, - рослый молодой человек с реденькой бородкой, облачённый в  длинную рясу в пол, с коротко-стриженными волосами и задумчивым выражением лица, вошёл внутрь. Обойдя церковь по периметру, и заглянув в каждый угол, убеждаясь в отсутствии пыли, - очистил ячейки столиков от огарков свечей, заглянув зачем-то в купель, и приоткрыв одно из окон, после чего перекрестился на все четыре стороны, направился к выходу, где в дверях снова трижды перекрестился, низко поклонился, и вышел из храма.

Спустя несколько минут двери храма отворились и на пороге возникла бабка.

Небольшого роста, худая, одетая в коричневое с огурцами платье, с чем-то туго набитой авоськой в руках. Голова её была убрана голубого цвета легким платком покрывающим короткие, редкие седые волосы.


Войдя в храм, трясущимися руками, она аккуратно затворила за собой дверь, и вытянувшись в струну, и простояв в этом положении несколько секунд, глубоко вдыхая, принялась креститься и кланяться. Осенив себя знамением трижды и трижды поклонившись, она прошла по короткому коридору в храм, и без промедления опустившись на колени, а затем и на руки, ударила лобной частью головы об пол, отчего по храму разошелся несвойственный, гулкий, звук: Бом!..

Старуха отняла голову от гранитного пола и через секунду снова опустила её на пол: Бом!..
Приговаривая про себя, с надрывом и почти что плача: «Господи прости, Господи прости, Господи спаси и сохрани», - начала, раскачиваясь всем телом, колотить головой пол. Бом.. Бом!.. Бом!..

Из-за рта у неё сочились слюни которые бабка стыдливо и наскоро утирала рукой, и тут же, будто бы в беспамятстве, щурясь, с тревогой осматривала пол под собой, дабы убедиться - нет ли капель на блестящим в солнечном свете, каменном полу, и на всякий случай протирала пол под собой ладонями.

Ударившись об пол с десяток раз, она села на коленях, и истово крестясь, и без остановки проговаривая молитву: «Господи прости, Господи спаси, Господи помилуй, Господи Святый сохрани...» - снова опускалась на руки и ударяла головой пол: Бом!.. Бом!.. Бом!.. Бом!.. Звук этот был похож на звук головы, бьющейся о бетонный пол в полупустом, с большими окнами и куполом, помещении.

Совершив свой ритуал, она с трудом поднявшись на тонкие, трясущиеся в коленях ноги, подошла к столу, взяла три свечки и направилась к иконе Спасителя и Божьей Матери. Стоя у икон, бабка снова принялась креститься, беззвучно шевеля губами: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Отведи от мя болезнь всякую; и долгих лет дай по милости Твоей; моего сына-милиционера убереги от Лукавого, да минует его тюрьма, и всякая напасть, да будет всегда в его домах благодать и мир. Аминь.»

Выйдя из храма, старуха трижды перекрестилась, глядя куда-то вверх, одновременно кивая подбородком, что видимо олицетворяло низкие поклоны, и поплелась, качая головой от храма, что видимо олицетворяло глубокие думы, к крутой лестнице, спускающейся к тротуару. Держась двумя руками за кованые перила, она медленно, ступенька за ступенькой, начала свой спуск. В эту же секунду снизу устремился вверх какой-то школьник, шедший ранним утром, видимо в школу, и подхватив старуху под руку, взялся помогать ей спускаться. Когда же ступеньки были позади, он ещё несколько секунд держал её, видимо желая удостовериться в том что она твёрдо стоит на ногах после нелёгкого путешествия сверху вниз, и убедившись что бабка может самостоятельно продолжить путь, зачем-то два раза поклонившись ей (видимо сказывалась близость святого заведения), пошёл своей дорогой, с каждым шагом оглядываясь на застывшую на тротуаре бабку. Та, постояв и оглядевшись по сторонам, соображая где находится и куда идти, пошла в противоположную от школьника сторону, даже не взглянув тому в след.

Перейдя улицу бабка ускорила шаг по тротуару, и свернув в арку, вошла во двор жилого дома. Заприметив клумбу с разноцветными цветами, она подошла к ней, и наклонившись принялась разглядывать цветы.

В этот момент из заколоченного досками окна в подвал, в вентиляционную дырку, пробитую кем-то видимо специально для котов, вышла кошка, и приметив единственную живую душу во дворе, подмяукивая, игриво побежала к гостье. Бабка в силу глухоты не слышала кошки и не видела ее по причине слабого зрения. Она все так же стояла согнувшись в три погибели над клумбой и уже тянула, свободную от поклажи руку к желтому цветку, как кошка, видимо привыкшая к тому что её частенько угащивали прохожие, подбежав к ней, встала у ног, и мяукая, вытянув голову уставилась, снизу вверх, бабке в глаза.

Кошка была чёрная, с длинными усами, толстыми лапами, широкими, торчащими вверх ушами. Она выглядела весьма упитанной. Шерсть лоснилась на солнце, и кошка, выказывая всем своим видом миролюбие, прислонилась мягким, тёплым бочком к сухой, холодной ноге бабки. В этот миг бабка, почувствовав неприятное прикосновение и завидев, облизывающуюся круглую чёрную морду кошки, выпрямилась и отпрянула назад от кошки как от огня, сжимая авоську двумя руками.

- Ух! - засипела бабка, щурясь и пуская слюни. - Пошла вон! - и замахала на кошку своей авоськой.

Кошка и не думала уходить. Наоборот, она, все так же облизываясь, быстро подбежала к бабке, видимо принимая взмахи авоськой как приглашение к угощению, и стала ходить вокруг гостьи, потираясь о ноги.

Бабка, будто бы попавшая в западню, тряся головой, руками и ногами, приняла попытку вращения вокруг своей оси, но страх, смешавшись со злобной ненавистью, парализовавший буквально все её скрюченное тело, не дал сделать желанных движений (а кошка все продолжала тереться о ноги жертвы), и бабка, замерев, отчего создалось впечатление, у смотрящего на неё из окна дворника,- пожилого старика, что она окостенела, или её парализовала кондрашка, вдруг завыла как воют собаки в морозную ночь в промерзшей, заснеженной будке.

Кошка, услыхав протяжный жалобный вой гостьи, обошла бабку и остановившись перед ней, добродушно замяукала, глядя снизу бабке в лицо, и видя что старушка не унимается, даже позволила себе опереться одной лапой о голень бабки, а потом и второй.

Паралич отпустил. Бабка всколыхнулась как сухой тростник на болоте от внезапного порыва ветра, и видимо придя в себя, замахнулась ногой, и попыталась как можно сильнее ударить кошку в толстый живот, но удар был настолько слаб, что возымел лишь действие слабого толчка, так как замах не вышел таковым, а по амплитуде был похож скорее на судорогу.  Кошка, с явным удивлением глядя на бабку, сделала два, еле-заметных шажка назад, от дрожащей ноги, убеждаясь в том, что вреда ей эта нога, которую она только что ласкала своим бочком и головой, причинить не сможет, и спокойно пошла восвояси. Бабка плюнула ей вслед, и оглядевшись пошла в ту сторону откуда пришла. Но глаз с кошки не спускала, и чуть было не упала всеми костями на асфальт, споткнувшись о клумбу, в которую угодила ногой, раздавив тот самый желтый цветок, который намеревалась вырвать с корнем.

Выйдя из арки, бабка ещё раз оглянулась, и пошагала в сторону церкви. Выйдя из-за угла, она воровато обернулась, присматриваясь - не бежит ли за ней проклятое животное, и обратив свой взгляд на купол церкви, трижды перекрестилась и посеменила в строну, в которую ей вовсе не нужно было.