Следователь

Игорь Ткачук

СЛЕДОВАТЕЛЬ


В синем небе солнышко лучики на землю шлет
А за стенами суда следователь дело шьет
Кому? Да никому - мальчугану одному
А подсудимый мальчуган слезами умывается …
Чего? Да ничего - посадить хотят его.

Ляпис Трубецкой. Следователь (песня)












МОСКВА
2021

Оглавление

Начинаю «шить»  дела 2
Приступаю к исполнению 5
Коллектив отделения 7
Отношения с прокуратурой 21
Служебный уклад в Пролетарском 24
Разумность законов: прихоть или здравомыслие? 25
Свободное плавание первого месяца 29
Сын плантатора из Африки 31
Следственно-оперативная группа 32
Посланец комсомола 33
Бонк 71
Дела иные 90
Следы прошлого  в новых делах 92
Деньги отдай! 112
Химера позапрошлого века. 119
Время осмотреться 133
Вознаграждение за производительность: Г. Эмерсон -Принцип двенадцатый . 142
Возможности пополнения семейного бюджета 146
Второй вариант улучшения благосостояния 149
Выгорание   коллектива 150
Великий и могучий 161
Она испугала Сталина 164
Прощальные размышлизмы 166



Начинаю «шить»  дела
Приступил я к этому занятию в ясный день 1 июля 1966 года. Небо, согласно словесно-музыкальному  метеовыпуску певуна, выступавшего под именем Нитрат серебряный, было синим, солнышко слало на землю лучики. Самое время «шить» дело «ни за что мальчугану одному». Хоть жаль его: ведь слезами умывается, а надо, Ляпис, азотнокислое ты наше серебро, надо. Потому, как было «за что». Подробности ниже.

     Следственная карьера началась в отделе милиции Пролетарского  района г. Ростова-на-Дону. Официально должность именовалась «следователь Управления охраны общественного порядка Ростовского облисполкома по Пролетарскому району г. Ростова-на-Дону». Этот титул отражал особенности тогдашнего положения следственных подразделений, только что вынырнувших из-под мутной волны хрущевских перемен и занявших непривычное место в структуре органов внутренних дел.

Принцип двойного подчинения органов внутренних дел МВД СССР был установлен октябре 1956 года  по инициативе Хрущева.  Управления милиции в краях, областях, районах и городах стали одновременно структурными подразделениями исполнительных комитетов соответствующих советов депутатов. В обоснование такого решения приводились слова В.И. Ленина о  необходимости двойного подчинения для учета местных различий. При этом лукаво опускалось продолжение фразы вождя о недопустимости «местных различий» в правоприменительной деятельности. Ленинская фраза заканчивалась словами: «…Законность не может быть калужская и казанская, а должна быть единая всероссийская…». Зря игнорировалось окончание.

Забегая вперед, отмечу, что немалое число «параллельных руководителей» полагало, что требование учета местных различий дает им (ростовским, калужским, казанским чиновникам) не только некие привилегии в отношениях с законом, но и позволяет давить на правоохранителей в неблаговидных целях.

Не баловали взвешенностью и решения власти, определявшие извилистый путь милицейского следствия. 25 декабря 1958 года был принят Закон СССР «Об утверждении  основ уголовного законодательства Союза СССР и Союзных республик»,  «освободивший» милицию «от несвойственной ей функции предварительного следствия». Право следственного производства предоставлялось лишь органам прокуратуры и госбезопасности.

Одновременно продолжался курс на углубление учета «местных различий» в правоприменительной практике. 13 января 1960 года он воплотился в подписании  Н.С. Хрущевым (на этот раз в качестве председателя Совета Министров СССР) постановления Правительства об упразднении Министерства внутренних дел СССР и передаче его функций министерствам внутренних дел союзных республик. Более других, подсказала жизнь, обрадовались чиновники закавказских и среднеазиатских республик. Решение объяснялось необходимостью «устранения чрезмерной централизации управления органами внутренних дел». В августе 1962 г. республиканские министерства внутренних дел были переименованы в министерства охраны общественного порядка.

6 апреля 1963 года Президиум Верховного Совета СССР, убедившийся в образцовой глупости собственного решения 1958 года и вынужденный признать неспособность органов прокуратуры переварить массив уголовных дел, изъятых из компетенции милиции,  возвратил своим указом право производства предварительного следствия органам охраны общественного порядка. Следственный аппарат органов милиции был воссоздан 1 июня 1963 года.

Затем сквозь залежи скоропалительных решений власти пробилась  мысль о необходимости восстановить общесоюзную систему органов внутренних дел. В  июле 1966 г. в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР было образовано союзно-республиканское Министерство охраны общественного порядка СССР. Воскрешение централизованной управленческой структуры на этот раз объяснялось интересами «обеспечения единого оперативного руководства (т.е. желанием вернуться к приснопамятной «чрезмерной централизации»)  деятельностью органов охраны общественного порядка в борьбе с преступностью». Однако двойное подчинение милиции (вышестоящему руководству и исполкомам) сохранялось по-прежнему.

Положительным результатом маятниковых управленческих решений в системе органов внутренних дел оказалось выведение следственных подразделений из оперативного подчинения руководителей городских и районных отделов милиции.

В соответствии с Указом  6 апреля 1963 года «О предоставлении права производства предварительного следствия органам охраны общественного порядка» следственные аппараты были выделены из структуры городских и районных отделов милиции подчинялись непосредственно руководителям следственных управлений (отделов) республик, краев, областей. Это решение служило средством защиты от давления руководителей органов дознания на процессуальную самостоятельность следователей. Правда, в руках начальников гор-райотделов оставались весомые неформальные рычаги влияния на следователей в сфере их обеспечения служебными помещениями, транспортом, связью  и жильем.

Надо сказать,  юридически оформленная независимость следователей от начальников гор-райорганов милиции пришлась не по душе Министру внутренних дел СССР Н.А. Щелокову. 20 января 1970 года по его приказу следственные подразделения были снова включены в состав гор-райорганов внутренних дел, и находятся в подчинении начальников органов дознания  поныне.
Приступаю к исполнению
Работа началась без предусмотренного после окончания университета месячного отпуска. Об этом попросил начальник следственного  отделения по Пролетарскому району майор милиции Николай Касьянович Забудько. Полагавшийся отдых был отложен до сентября, на время, запланированное по графику отпусков для моего предшественника по должности – старшего следователя капитана милиции Ивана Ульшина.

Иван, доработавшись до опасной степени нервного истощения, оставлял мне «свою» должность по рекомендации врачей. Вконец его добило уголовное дело по обвинению некоего торгового работника в обмане покупателей, выявившее гниловатую суть некоторых власть имущих. На неправедную защиту специалиста по обвесу-обсчету стал могущественный покровитель из облисполкома, структуры, руководящей органами милиции параллельно с нашим ведомством.

Ульшин переходил на оперативную работу в исправительно-трудовую колонию (ИТК) № 10, расположенную на окраине Ростова, а перед тем  передавал мне незавершенные дела и проверочные материалы, находившиеся в его производстве. Во время совместных обедов в ближайшей городской столовой я обратил внимание на то, что мой предшественник, принеся на стол выбранные блюда, не может заставить себя есть. Заметив мое недоумение, Иван признался: «Это нервное. Ты ешь, не обращай на меня внимания. Когда я вижу, как ты рубаешь, у меня тоже аппетит появляется».
   
По ходу передачи материалов он посвятил меня в детали последнего дела. Речь шла об обвинении заведующего торговой точкой в совершении преступления, предусмотренного ч.3 ст. 156 УК  РСФСР (Исключена в 1993 году, как несоответствующая сути рыночных отношений), в обмане обвешивании и обсчете покупателей лицом, ранее судимым за аналогичное преступление. За это деяние закон предусматривал наказание до 7 лет лишения свободы.

Собрав доказательства, Иван получил санкцию районного прокурора на арест и передал обвиняемого дежурному по райотделу вместе с постановлением об избрании меры пресечения. По тогдашнему порядку арестованный доставлялся в городскую КПЗ (камеру предварительного заключения, ныне ИВС) дежурной службой райотдела,  и оттуда поступал в следственный изолятор № 1.
Последовавшие события продемонстрировали бессилие закона перед наглостью покровителя вора, дополненной бесстыдно холуйским поведением начальника милиции и районного прокурора.

Утром следующего дня Ульшин встретил арестованного накануне торговца у входа в отдел. Обвиняемый непринужденно прогуливался «на свободе» в ожидании следователя.
-Глазам не поверил,  - сказал Иван. 

Дежурный объяснил, что накануне вечером «отпустил» арестованного по приказу начальника райотдела. Такой приказ никак не мог отменить процессуальное решение следователя и свидетельствовал о превышении начальником РОМ служебных полномочий, то есть о совершении милицейским начальником преступления, предусмотренного ст. 260 УК РСФСР.

Начальник райотдела отвечал на возмущенные вопросы Ивана в примирительном тоне. Пытался убедить его в неоправданной жесткости избранной меры пресечения. Давать пояснения о мотивах незаконного освобождения обвиняемого из-под стражи отказался.

Районный прокурор, которому Ульшин позвонил о случившемся, распорядился немедленно прибыть к нему с материалами дела. Далее в присутствии следователя собственноручно вырвал из представленной папки подшитое постановление об аресте и предложил заменить его подпиской о невыезде. Свое вчерашнее согласие на арест объяснил ошибкой.    

Дальнейшее расследование было погребено под валом жалоб обвиняемого на множество вымышленных злоупотреблений Ульшина, якобы совершенных им в ходе следствия по корыстным и иным неблаговидным мотивам. Ответы на жалобы и объяснения занимали немалую  часть рабочего времени. В конце концов, отложив текущие дела, Иван написал подробный рапорт о происходящем на имя начальника УООП (УВД) области комиссара милиции 3-го ранга П.Н. Стрельченко. После этого жалобы обвиняемого прекратились, дело по указанию прокурора района было передано следователю прокуратуры и впоследствии завершилось штрафом. Однако продолжать следственную работу после наглого произвола чиновников Иван не мог. Произошедшее стало для него последней каплей в череде повседневных служебных тягот, конфликтов, и предательств, с которыми в ближайшем будущем предстояло столкнуться и мне. Согласно «оперативным данным», облисполкомовский покровитель, действовал по просьбе любимой секретарши, а та, в свою очередь, пылала страстью к торговому жулику, о которого споткнулся Ульшин. 

Коллектив отделения
Коллегами по следственной работе стали близкие по возрасту Юрий Пономарев, выпускник 1962 г., Эдуард Голиков и Евгений Руденко, выпускники 1964 года и  заочник 5-го курса Рафик (по документам РафЕк) Джегунцов. Возрастное исключение представлял завершавший пятый десяток начальник отделения Н.К. Забудько. Правда, уже в 1967 году его сменил  ровесник Пономарева  А.А. Хырхырьян, обладатель «красного диплома» юрфака РГУ, до этого работавший следователем Ленинского района города.

Юра Пономарев, среднего роста, круглолицый, темноволосый. Очки в массивной оправе и нос картошкой придавали ему сходство с одной из сценических масок Аркадия Райкина, что, впрочем, не разрушало общего впечатления солидности коллеги. Этому способствовали начальственная осанка, размеренная речь и склонность к поучительным высказываниям, из-под шелухи которых вырывалась его натура студента-хохмача, любителя блиц-диалогов. В них слова, цепляясь друг за друга, порой опережали мыслительный процесс. 

Время от времени он посещал наш кабинет, заходя за процессуальными бланками, которые хранились в общем конторском шкафу.
Однажды, войдя во время допроса, он изрек тоном озабоченного начальника: «Кто это у нас?».
Последующий словесный обмен, благодаря быстрой реакции подозреваемого, походил на пасы профессионалов пинг-понга.
Подозреваемый (П), с готовностью. – Шпекман!
Пономарев (Ю.) неожиданно для меня и, вероятно, для себя,
-Соломон Израилевич?
П. –Упаси Бог! Герман Вильгельмович!
Ю. – Как это понимать, «упаси Бог»? Вы, антисемит или, может, считаете, что евреям в нашей стране живется хуже других?
П. – Ни в коем случае, ни то и не другое.
Ю.–Следите за высказываниями, Герман Вильгельмович.
Затем, неспешно  удалился с напутствием:  «Продолжайте».
Вечером, отвечая на упрек, извинился: «Черт за язык дернул».  Сам он антисемитизмом не страдал. В числе его друзей-евреев были следователь из Кировского Эмиль Варшавский, опер из нашего райотдела Юра Закшевер,  адвокаты нашей районной консультации Кацман и Вишневский.

В другой раз Юра он отметился непрошенным назиданием задержанному карманнику.  Вор представлял собой редкий пример социальной стратификации: сочетал официальную принадлежность к «гегемону» - рабочему классу, был членом КПСС, имея в дополнение к этому неофициальный криминальный «окрас».
Ознакомившись с постановлением о задержании, он убежденно произнес: «Вы не имеете права меня задерживать! Я слесарь, член партии и болен эпилепсией». 

Услышав эти слова, Юра прекратил извлечение бланков из шкафа  и с расстановкой заявил: «Эпилепсия – это ваше личное дело. А на ваше членство в партии, мы еще посмотрим».

Надо сказать, что на защиту этого члена КПСС райком не встал. Принимая от меня партийный билет, инструктор лишь попенял на то, что я не сообщил о задержании карманника заранее. 

Юра с женой жил в съемном флигельке без удобств на одной из спускавшихся к Дону улочек Пролетарского района,. Незадолго до моего появления в отделении семья пострадала от квартирной кражи. Воры унесли всю одежду супругов, оставив в виде насмешки лишь милицейскую форму Юры. Преступление оставалось нераскрытым. Приостановленное дело стало камнем преткновения следственной и милицейской карьеры потерпевшего. Об этом расскажу далее.   

Женя Руденко после срочной службы на корабле окончил до поступления на юрфак РГУ два курса театрального вуза в Москве. В университете с блеском выступал на студенческих вечерах. (Дарование Жени не осталось незамеченным и на милицейской службе.  В октябре 1967 года  по приглашению организаторов он участвовал в Праздничном концерте ко Дню милиции в Колонном зале Дома Союзов. Мы с гордостью следили за его выступлением по Центральному телевидению). Его актерские способности и выразительная внешность (лицом, фигурой и экспрессивностью Женя напоминал В. Маяковского) привлекали к нему множество поклонниц. На одной из них он женился по окончании учебы. Избранницей оказалась дочь начальника управления Ростовского Облисполкома. Первое время молодые жили с родителями жены, затем приобрели при поддержке родителей жены однокомнатную кооперативную «хрущевку» в Октябрьском районе.

Юридическую карьеру Женя начал в качестве чиновника облисполкома, но вскоре, затосковав по романтике, сбежал на следственную работу. Этот поступок породил тлеющий конфликт между ним и матерью жены. Неприятие тещей милицейской службы зятя Женя объяснял ее еврейским менталитетом.  Однажды в общении с конфликтующей стороной коллега употребил услышанное от меня выражение «здравствуйте вам под окно». Эту фраза застряла в моей памяти в школьные годы при посещении районного города Изяслав Хмельницкой области. В разное время от 30 до 40 процентов жителей этого населенного пункта составляли евреи, использовавшие в разговорах диковинные словосочетания. 

К удивлению Жени, упомянутый оборот речи подействовал на тещу умиротворяюще. Прекратив пикировку, она с интересом расспросила зятя об источнике лингвистической находки. Поинтересовалась моей родословной  и впоследствии упоминала обо мне только в доброжелательном тоне. Все это побудило Женю к дотошным расспросам о наличии в моем роду еврейских корней. Цитируя В. Высоцкого,  я правдиво отвечал: «…Если кто и влез ко мне …, то… истории об этом не известно».  Сомнения Жени завершились после моего зачисления на службу в органы КГБ. Во время одной из встреч он доверительно сообщил: «Теперь я знаю, что ты не еврей. Их в КГБ не берут». Ошибался Женя! В УКГБ при СМ УССР по Хмельницкой области, где я проходил службу с 1968 по 1975 год, моими коллегами были подполковник Шамилев М.Я. (дагестанский еврей), майор Фрейдман В.Л. (еврей латышский)  и переводчица Зильберман Л.Б. (еврейка украинская). Ограничения в приеме евреев на службу в органы госбезопасности, по словам кадровиков, объяснялись не национальностью, а наличием родственников за рубежом.

Эдуард Голиков (с легкой руки Ю. Пономарева – «Эд»), уроженец и житель Ростова, был неформальным лидером коллектива. Хорошая теоретическая подготовка, врожденная сообразительность и накопленный опыт позволяли ему, как правило,  выбирать оптимальное направление расследования, избегая непроизводительных затрат времени и сил. Некоторое время мы с Эдуардом  занимали  общий кабинет, и я имел возможность наблюдать четко спланированные и уверенно проведенные им следственные действия. Складывалось впечатление, что дела он ведет играючи. В отличие от остальных сослуживцев Эд с готовностью брался за так называемые хозяйственные дела о хищениях на объектах торговли, строительства, промышленности. Без усилий разбирался в документах бухгалтерского учета, актах ревизий и заключениях бухгалтерских экспертиз, повергавших меня в тоску. Не исключено, что в некоторых случаях он пользовался советами матери – бухгалтера из сферы торговли.
Способность контролировать обстановку и находить неожиданный выход из конфликтных ситуаций он проявлял еще во время учебы в университете. 

Был однажды курьезный скандал с активистками жилищной комиссии университетского общежития, заметно повысивший степень известности Эдуарда на нашем и прилегающих факультетах.
Случай разбирался на комсомольском собрании юрфака. Столкновение сторон произошло в период подготовки к летней сессии. Голиков, пришел к однокурсникам для совместной подготовки к экзаменам. По причине жаркого дня участники действа сидели вокруг стола с учебниками и конспектами раздетые до трусов. Время от времени объявлялся перерыв на отдых с призывом перекинуться в картишки.

В один из таких моментов раздался негромкий стук в дверь. Сидевший ближе всех Эдуард оттянул ригель накладного замка  и  выглянул в коридор. Пред ним предстала «жил-был-комиссия» из трех въедливых активисток-филологинь. Промедление с принятием решения влекло существенные неприятности. По «прейскуранту» администрации игра в карты грозила суровым наказанием. Эдуард тут же захлопнул дверь. Из коридора посыпались решительные удары, дополненные криками «откройте немедленно!».   

Войдя в комнату через некоторое время, члены комиссии обнаружили присутствующих в комнате аккуратно одетыми. Ранее замеченные активистками карты исчезли. Обвинение в карточной игре Голиков с друзьями категорически отрицали. На вопрос: «Зачем же ты захлопнул дверь?». Эдуард резонно ответил: «Не мог предстать перед дамами в неглиже».

Одна из активисток, горячо воскликнула: «Врешь ты все! По коридору в трусах ходить не стесняешься, сама видела!». 
«Так это ж по коридору» - примирительно отвечал  Голиков. - Все равно, что по пляжу».
Вдруг представительница комиссии обратила внимание на брючный карман Эдуарда. Далее состоялся ключевой диалог.
-Да вот же они, карты!
-Ничего подобного.
-А если мы тебя обыщем, не возражаешь?
-Нет, конечно! … Пригласите понятых, ознакомьте с постановлением об обыске и приступайте. Иначе, какой я юрист, если соглашусь с вашим произволом.
Разбирательство случая на собрании закончилось ничем. Мне показалось, присутствовавший декан наблюдал за ним со скрытой усмешкой.
Кто знает, может это происшествие,  несмотря на анекдотичность и налет демагогии, было предвестником сформировавшейся впоследствии твердой позиции  Эдуарда, настаивавшего на обязательности закона для всех, без оглядки на должности и неформальные связи оппонентов.

Один из случаев реализации этой точки зрения на практике заслуживает отдельного описания.  Для этого поступлюсь хронологией.
В конце 1966 года мы с Эдом размещались в общем кабинете. С утра до вечера перед каждым из нас проходили вереницы свидетелей и потерпевших, у меня иногда до 10 человек в день. Мы были погружены в допросы, очные ставки, протоколы, постановления, отключившись от происходящего за столом напротив.

Я смутно припоминаю некую даму, допрошенную Эдуардом в качестве свидетеля. Дело было во второй половине дня. За окном сгущаются слякотные сумерки. Высоко под потолком светит лампочка без абажура. Процессуальное действие проходило в доброжелательной обстановке.  Его участники распрощались с вежливыми улыбками.

Гром грянул примерно через час. Оказалось, что ранее свидетельница злостно уклонялась от вызовов на допрос, и на встречу с Эдуардом прибыла не по своей воле, а приводом по постановлению Голикова. Особенность ситуации заключалась в том, что дама была женой увесистого функционера (по нашей классификации –«чинары», не путать с «чинушей» и «чинариком») из обкома КПСС. Однако Эдуарда эта закавыка не остановила. Тщательно выполнив процессуальные требования, он вынес злополучное постановление, которое передал для исполнения начальнику милиции, предусмотрительно умолчав о дополнительном статусе женщины.

Я не имел представления о сути происшедшего до момента, пока в наш кабинет не ворвался начальник райотдела. Руководитель органа дознания с трудом сдерживал эмоции, бессвязно сыпля словами «подставил», «подлянка» и пр. В завершение монолога он сообщил о телефонном разговоре с мужем свидетельницы. Позвонить Эдуарду партократ не мог по причине отсутствия городской телефонной связи в следственном отделении, а может быть, не разбираясь в процессуальных особенностях, считал, что следователь подчиняется начальнику РОМ.

Возвратившись к сути разговора с партийным функционером, начальник сообщил, что муж свидетельницы ждет личных извинений за происшедшее от следователя и начальника райотдела. Для этого обоим виновникам следует немедленно прибыть в обком. Машина уважаемого органа стоит у входа в отдел.

При этих словах старший лейтенант милиции Голиков, который сначала пытался успокоить уважаемого подполковника милиции, запнулся. Однако уже через мгновение пренебрежительно произнес: «Вы всерьез думаете, что я на это соглашусь?».

Далее последовало напутствие: «Поезжайте сами, если считаете  возможным! Только не вздумайте извиняться за меня! Скажите в обкоме, что я и впредь буду действовать по закону. А если мне объявят хоть паршивенький выговор, поеду в приёмную ЦК КПСС  и буду сидеть там до тех пор, пока случай не рассмотрят в админотделе». На этом инцидент заглох. Однако на карьерном росте Голикова, как показало время, был поставлен крест.

Рафек Джегунцов, как и Эд Голиков, был коренным ростовчанином. Буква «е» «вкралась» вместо «и» в его имя при оформлении свидетельства о рождении и служила предметом периодических подначек со стороны Э. Голикова. Обращаясь к Джегунцову по имени, Эд обязательно выделял голосом шестую букву русского алфавита. Кстати, оба сослуживца происходили из стопроцентно армянских семей. Однако если  Голиков имел вполне славянскую внешность, Джегунцов походил, скорее на представителя стран юга Европы. Отсутствие типичных для конкретных рас черт внешности, наряду с изящной фигурой, смугловатой кожей, узким лицом,  прямым носом средней длины и  вьющимися черными волосами позволяли предполагать в нем  кого угодно, вплоть до уроженца американского континента.   

Это подтверждал курьезный случай, произошедший с Рафиком (верну в его имя букву «и») во время срочной службы на Черноморском флоте в городе - герое Севастополе. По словам коллеги, находясь в увольнении, он по рассеянности прошел без воинского приветствия мимо незнакомого капитана третьего ранга. После оклика старшего по званию, Рафик возвратился обратно и представился: «Матрос Джегунцов». Объяснив причину нарушения Устава внутренней службы, получил от «кап-три» замечание, о котором по возвращении на корабль доложил непосредственному начальнику. Забавной стороной происшествия было то, что поучая Рафа, капитан упорно именовал его «матросом Джонсоном». Не исключено, что в сознании офицера возникли аналогии с сюжетом фильма «Цирк». Исправлять его ошибку Рафик не стал.

 Для справки, Пролетарский район г. Ростова до 1926 года был отдельным городом с названием Нахичевань-на-Дону, основанным армянами-переселенцами из Крыма на землях, дарованных Екатериной II. Отсюда особенности национального состава жителей района, сохранившиеся по настоящее время.

В 1967 году из ОБХСС городского управления вместо ушедшего Ю. Пономарева к нам перевелся однокурсник и тезка Голикова Эдуард Зацепин, родственник заместителя начальника областного УВД Симонова, умелец жанра речевой пародии и остроумных экспромтов. Симонов, внушительного телосложения с надменным выражением лица, полковник милиции, беседовал со мной несколько минут перед зачислением на службу. Эд второй, высокий, атлетически сложенный шалопай и симпатичный сачок, никогда не имевший в производстве более пяти дел одновременно. Последнее обстоятельство, начальник отделения объяснял тремя словами: «Больше не потянет!».

На моей памяти заместитель начальника следственного отдела УООП А.И. Кузьмин, обращаясь к А.А. Хырхырьяну, возмущенно восклицал с неповторимым чувашским акцентом: «Как не потянет? Зарплату получает? Потянет! Потянет!». Однако, ситуация с нагрузкой Эдуарда оставалась прежней.

 Эд Зацепин, любитель вин и коньяка, умело воспроизводил особенности речи коллег, милицейских начальников  и прокурора, украшал их высказывания забавной отсебятиной на актуальные темы. Периодически веселил нас, «дорогих советских радиослушателей», утренними политинформациями по тематике культурной революции голосами дикторов Пекинского радио:
-Дорогие-е-е-е советские-е-е-е радиослушатели-и-и-и! Говорит Пекин! Говорит Пекин! Во время пребывания-я-я-я в Донецке-е-е-е китайской-й-й делегации-и-и-и о-о-о-дин рабочий завода сказал: «Вы правильно-о-о-о делаете-е-е-е, что совершаете-е-е-е культурную-ю-ю-ю революцию-ю-ю-ю». Об этом нам сообщил член делегации-и-и-и товарищ Ху-и-й». Этот вариант произнесения фамилии «товарища», распространенной в Китае, но неприличной для русского уха, был принят в то время на Пекинском радио. Позже он трансформировался в «Хуа» и «Хуэй».
Начальник отделения Н.К. Забудько был давним сослуживцем и товарищем начальника следственного отделения Кировского РОМ Дмитрия Никитовича Самойличенко. Ранее он проходил службу в Ленинском и Кировском отделах милиции.

Напутствуя меня на службу в Пролетарском районе, Дмитрий Никитович охарактеризовал Николая Касьяновича так: «Николай честный человек.  На «лапу» не брал и не берет. Правда, жизнь его слегка поломала. Ну, в общем, сам увидишь». За этой недомолвкой, как выяснилось в скором будущем, стояла грустная история ухода моего нового начальника от служебных тягот и развода с женой в дружбу  с «зеленым змием». 

Человек мягкий и доброжелательный, не чуждый чувства юмора, Касьяныч расследовал дела наравне со всеми, иногда набирая их сверх разумных пределов. Руководство подчиненными ограничивал довольно небрежным ведением журнала возбужденных и завершенных дел. Вникать в ход наших расследований у него не было ни времени, ни сил. Критериями качества выполненной работы считались отсутствие дел, прекращенных судом за недоказанностью или возвращенных им же для дополнительного расследования. В качестве погрешности меньшего масштаба рассматривалось частное определение суда о незначительных процессуальных нарушениях при производстве предварительного следствия. 
Временами Касьяныч (Женя Руденко между нами называл его «Не Забудь-ка мать родную») пытался возместить очевидные недостатки своего руководства малосодержательными совещаниями, начинавшимися после 18-ти часов. Ситуация усугублялась тем, что на общение с народом его тянуло после принятия заметной по последствиям дозы спиртного (подобно Н.С. Хрущеву, проводившему встречу с советско-партийным активом  в Зеленом театре Ростова в августе 1964 года). Собранные в кабинет Н.К. следователи, услышав невнятные рассуждения начальника, начинали бунтовать.   
 
Ветеран отделения Эд Голиков  закуривал и молча выходил в коридор под предлогом избавления нас от табачного дыма. Горячий  Женя Руденко требовал перейти к сути. В ответ раздавалось язвительное: «У тебя проблемы со временем? Торопишься куда?».
«Как это вы догадались»? – ответствовал Женя.
После этого продолжалась сказка про Белого бычка.   

Однажды в понедельник  утром  начальник отделения, зайдя в наш с Рафом кабинет, поделился переживанием по поводу болезненных последствий оплошности, случившейся с ним накануне. Дело было так.
Отведя воскресный день зачистке бумажных долгов по делам, Касьяныч в поте лица трудился в кабинете до обеденной поры. Затем посетил столовую на Пролетарском рынке и возвращался рабочему месту. Однако на полпути «к станку» встретил давнего друга с женой. Живущие поблизости супруги пригласили Касьяныча на окрошку,
- Я уже поел, отнекивался Забудько.
-Ну, так хлопнем по рюмашке,- извернулся муж. 
От этой возможности Касьяныч отказаться не смог.
Хозяева накрывали стол, а он томился в комнате, пока не услышал заманчивое предложение друга: «Пропусти стопарик для аппетита, пока мы закончим. Водка на кухне, в холодильнике».
-В дверце шкафа стояло две бутылки. Одна «Русская», початая. Ее я и взял,- рассказывал наш начальник. 
Крикнул хозяину:
-Не прокисла?
Отвечает:
-Попробуй!
-Хлебнул полстакана, а изо рта пена, как из огнетушителя. Оказалось, перекись водорода. Всю ночь промаялся. Думаю, сжег нутро начисто.   
-Ничего страшного, Николай Касьяныч, есть средство. Капитально поможет, - встрял подошедший Зацепин.
-Какое?
- 25 граммов «Плиски» и чашка кофе. Пойдемте, примем.
Вернувшись из «Голубого Дуная», Касьяныч сообщил:
-Действительно, отпустило. 
Подробности лечебной процедуры позже раскрыл Эдуард: «Приняли по двести бренди. Кофием  портить не стали».  Этот случай породил  практику совместного вечернего употребления напитков обоими персонажами в объемах, соответствующих персональным «врезус-факторам».    

 В 1967 г. у нас появился новый начальник капитан милиции А. А. Хырхырьян.  Вняв советам областного руководства, Арсен Арамович дел, за редким исключением, лично не расследовал, сосредоточив усилия на дотошном учете работы подчиненных. 
Факультетское прошлое коллег и двух начальников отделения, под руководством которых мне пришлось работать, невольно продолжало  атмосферу  студенческого коллектива. Отношения с руководством были непринужденными, с возможностью отстаивать верную точку зрения до победного конца. Интриги, сплетни и подсиживания, случавшиеся в оперативных подразделениях, отсутствовали. Возвращения отпускников на рабочее место ждали с нетерпением в расчете поделиться с ними нагрузкой. 
Сказывались нерастраченные силы, убежденность в приоритете закона при рассмотрении конфликтных ситуаций с любыми власть имущими. Голиков, например, именовал Ульшина слабаком и гарантировал, что случись подобное с ним, добьется справедливости.

Ребята ценили проявления чувства юмора в межличностном общении, а порой и в служебных документах. В последней категории я неожиданно получил высокий «индекс цитирования» среди коллег.
 Случилось так. Начальник следственного отделения из г. Волгограда по фамилии Жолобов вернул без исполнения отдельное поручение по одному из моих дел. Решение он аргументировал искаженным толкованием приказа МВД СССР. Вдобавок к надуманной отговорке ответный документ именовал нашего нового руководителя А.А. Хырхырьяна начальником отделения  «ХЕрхырьяном». 

Арсен Арамович пытался было заретушировать ошибочный вариант родового имени, но затем бросил эту затею и, заметно смущаясь,  передал мне письмо со словами: «Посмотрите, как он исказил мою фамилию!».   
Бумажка вызвала раздражение по причине бесполезно «съеденного» волгоградским коллегой срока следствия. Я ответил на нее новым требованием. Объяснил в слегка насмешливой форме (с использованием латыни)  суть заблуждения в истолковании приказа. Впоследствии, знакомясь с новым вариантом поручения, адвокат заметил: «Язвительно написано». Вдобавок, печатая фамилию адресата, я укоротил ее на одну букву, назвав получателя ЖЛОбовым.

А.А.Хырхырьян подписал документ, оставив без внимания реквизиты. Дождавшись отправки почты, я положил перед Арамычем копию, обратив внимание на новую трактовку фамилии волгоградского коллеги.  Начальник был искренне расстроен. 
-Зачем вы это сделали? – вопрошал он.    
-Опечатка,- пояснил я.
Впрочем, вскоре он согласился с моим вариантом. Примерно через неделю Арамыч  известил по внутреннему телефону: «Ваш ЖЛОбов новый ответ прислал».  На этот раз фамилия моего начальника была написана без искажений.

Отсутствие достаточного жизненного и служебного опыта  пока не позволяло нам оценить пределы собственной психологической и физической выносливости. Но статистика свидетельствовала, что срок работы милицейских следователей г. Ростова-на-Дону тех пор составлял в среднем три года.  Правда, уже в 1971 году в специализированном на расследованиях ДТП следственном отделении городского управления милиции, которое возглавил  Р. Джегунцов,  средний стаж сотрудников не превышал шести месяцев. Кстати, Рафик единственный  из нас дотянул до пенсии на милицейском следствии. Отказавшись от руководства следователями городского управления, он переместился на должность старшего следователя Следственного управления областного УВД, связанную с многомесячными командировками в районы области, и занимал ее до конца службы.

Меня же в начале собственной следственной деятельности мысли об итогах карьеры не посещали. На первом плане было желание не ударить в грязь лицом на новом поприще.
От Ульшина и других коллег я получил по указанию Н.К. Забудько семь незавершенных уголовных дел. Их дополнила пачка проверочных материалов, рассмотрев которые я, вопреки неписаным бюрократическим заповедям (потянуть время, отказать, переслать и т.п.), возбудил еще восемь следственных производств.
Согласия начальника следственного отделения или прокурора для этого, как и разрешения на задержание подозреваемого до 72 часов  по УПК того времени не требовалось. Прокурор уведомлялся о принятом решении копией соответствующего постановления.


 Итого, дел оказалось пятнадцать. Коллеги многозначительно крутили пальцем у виска.
Однако и этот счет не стал окончательным. В один из дней первого месяца службы Н.К. Забудько задал мне с неожиданный вопрос: «У тебя сколько дел в производстве?». Оказывается, он не знал даже этого.
Услышав цифру пятнадцать, распорядился: «Возьми у меня ещё пять и будет двадцать. Я ухожу в отпуск». Каких-либо пояснений по переданным материалам я от него не услышал. Была лишь рекомендация по организации работы. Она гласила: ежедневно мне необходимо допрашивать не менее 10 человек. В противном случае не уложусь в сроки.
Я поплыл в потоке процессуальных забот, самостоятельно отыскивая варианты преодоления множества ранее неведомых проблем и мелких организационных задач. Иногда помогали высказанные мимоходом советы Э. Голикова.

Отношения с прокуратурой
Мои служебные отношения с прокуратурой Пролетарского района, а затем и с прокуратурой области, мягко говоря, не соответствовали ожиданиям. Рабочие контакты с прокурором района младшим советником юстиции Г.И.Тресковым ограничились получением от него санкций на аресты и обыски.  Первая же попытка посоветоваться с «советником» о  квалификации действий подозреваемого по одному из дел получила категорический отлуп. 
-Прокуратура не юридическая консультация, - произнес прокурор. – Получу дело с обвинительным заключением, тогда оценю. В случае несогласия направлю обратно с письменными указаниями».

Случилось так, что через некоторое время отношение Трескова ко мне переросло в откровенную неприязнь, которую он демонстрировал в различных ситуациях, не исключая официальных совещаний. Это произошло после того, как я отказался выполнить его устную рекомендацию о прекращении уголовного дела по обвинению некоего начальника ремонтно-строительного управления (РСУ). Подробнее об этом расскажу далее.

Обращаться за советами к помощнику прокурора по надзору за следствием не имело смысла. Эту должность в начале моей следственной работы занимал бывший армейский замполит, по фамилии Мартынюк. Профессию юриста он получил заочно и в проблемах следствия ориентировался слабо. Это был мягкий, доброжелательный человек. Его надзор за следствием заключался в истребовании подробных планов расследования по каждому делу. Затем эти планы возвращались нам в виде  письменных указаний о направлениях расследования за подписью «надзирающего». Положительной стороной такой практики было полное отсутствие  в указаниях прокурорской отсебятины.
«Спасибо за то, - говорил Женя Руденко, - что не вписывает чего-либо лишнего».
Вскоре Мартынюк перешел на работу в отдел кадров областной прокуратуры, а его место занял младший советник юстиции двойной тезка районного прокурора Григорий Иосифович Бонк, человек яркий, с необычной биографией и столь же необычным отношением к преступному миру. Его история заслуживает подробного описания.

Обязанности помощника прокурора по общему надзору выполняла младший советник юстиции Зинаида Виноградова. В годы моей учебы  на юридическом факультете она занимала аналогичную должность в прокуратуре Кировского района Ростова-на-Дону.
Там ее карьеру постиг злой рок, получивший в Ростове широкую известность под названием дела Лупо. Завязка трагедии не отличалась от сотен других историй, в которых испокон века барахтаются правоохранители и надзорное ведомство. В моем производстве их также находилось  не менее десятка. В тот раз в основе лежал застарелый бытовой конфликт на почве обмена комнат коммунальной квартиры. Временами, если верить заявителям, дело доходило до угроз убийством. Незаинтересованные свидетели отсутствовали. Заявления поступали в милицию, прокуратуру и райисполком. Враждующие стороны вызывались на увещевательные беседы. Однако достаточных оснований для принятия процессуальных решений должностные лица не усматривали.    
Беда случилась в тот день, когда молодой жилец коммуналки, вернувшийся с действительной службы в армии, пытался силой возвратить комнату,  которую выменял у его бабушки отставной армейский офицер по фамилии Лупо.      

Пока демобилизованный парень вместе с тремя друзьями был занят переноской мебели из жилища меньшей площади в свою бывшую комнату, вышедший из себя отставник вовлек в конфликт психически больного жильца той же коммуналки. Получив от Лупо офицерский кортик, псих наносил внезапные колющие удары в спины парней, появлявшихся в проеме двери.
Убиты были все четверо.  Лупо почему-то считавший, что обвинять его не в чем, получил 15 лет лишения свободы. Психа отправили лечиться.
По итогам дела были уволены «не принявшие должных мер по жалобам конфликтующих сторон» председатель райисполкома и начальник Кировского РОМ Сергеев. З. Виноградова переместилась на должность технического секретаря прокуратуры. В 1966 году ей вернули служебное положение помощника прокурора, но уже в Пролетарском районе.  Однако пережитое потрясение оставило заметный отпечаток на ее внешности и поведении. 

Следователями Пролетарской прокуратуры были ветераны  Байбаков и Петрова  (имен и отчеств не помню). Петрову Р. Джегунцов именовал старухой Изергиль, «мастером по запутыванию и прекращению самых простых в доказывании дел». Это мнение сложилось у коллеги по результатам расследования материалов Рафа, переданных Петровой.   
 
Самым молодым следователем был Андрей  (фамилии не помню). По службе я с ним не сталкивался. Но однажды получил от него номер областной газеты с упоминанием свой должности и фамилии в разделе «нарочно не придумаешь». Содержание заметки свидетельствовало о непридуманных тенденциозности и правовой безграмотности журналиста. Но об этом позже. Андрей, крепкий жизнерадостный парень, запомнился также привычкой сопровождать водворение документов в несгораемый шкаф музыкальной фразой со словами «запер дело в сундуке – запер дело в сейфе».
Секретарем прокуратуры работала Валя, яркая блондинка лет сорока, относившаяся к следователям с оттенком доброжелательного покровительства, напоминавшего общение умудренных жизнью старших с неразумными подростками.

Служебный уклад в Пролетарском
Определенные трудности в работе создавали условия службы в  Пролетарском РОМ, не выдерживавшие сравнения с обстановкой  Кировского райотдела милиции. «Кировский», располагался в трехэтажном здании «со всеми удобствами»  и городскими телефонами в каждом кабинете. Его соседями были городское ГАИ и областной архив. «Пролетарский» же представлял собою одноэтажное здание с водопроводной колонкой и прочими удобствами во дворе. Самым большим недостатком было отсутствие у следователей, включая начальника отделения, городской телефонной связи. Городские телефоны имелись лишь у дежурного по райотделу, начальника отдела и его двух замов, а также у начальников отделений уголовного розыска (ОУР) и борьбы с хищениями социалистической собственности (БХСС).

Пользоваться телефоном дежурного для вызовов свидетелей и других служебных нужд категорически запрещалось, дабы не загружать линию, предназначенную для обращений граждан.

По какому-то давнему уговору следователи использовали служебный телефон начальника БХСС, который, покидая райотдел, оставлял кабинет незапертым.

Здание райотдела, располагавшееся на площади К. Маркса, соседствовало с Родильным домом №2, окна которого выходили в наш двор. Эту подробность надо отметить особо, поскольку летом из открытых окон роддома неслись крики рожениц, повергая в шок слабонервных свидетелей и потерпевших. Один из свидетелей, преподаватель Института железнодорожного транспорта, услышав донесшийся со двора   вопль, спросил шепотом: «Что это?». Слушая мои пояснения, он согласно кивал, однако выражение  ужаса от воображаемых пыток подследственных не сходило с его лица.

Впрочем, перечисленные неудобства меня не пугали. Я был уверен в разумности любых законодательных мер, регулирующих организацию следствия, и в готовности государственных и партийных структур  способствовать в рамках их компетенции  расследованию уголовных дел.

Разумность законов: прихоть или здравомыслие?
Ответ на этот вопрос дал в 17 веке теоретик «Естественного права» Б. Спиноза, стоявший на стороне здравого разума.
Увы, смутные сомнения в мудрости наших законодателей и доброжелательного отношения местных чиновников стали возникать у меня уже вначале самостоятельной деятельности.

Первый законодательный сюрприз обнаружился в связи с изменением порядка расследования уголовных дел, введенным Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 года № 5362  «Об усилении ответственности за хулиганство».

Ссылаясь на нетерпимость хулиганства в развитом социалистическом обществе, справедливые требования трудящихся, а также на набившие оскомину многочисленные пожелания граждан и предложения общественных организаций, законодатель сократил срок расследования злостного хулиганства с 2-х месяцев до 20-ти дней. Как правило, уголовные дела этой категории (их оказалось большинство) возбуждались органом дознания и передавались следователям после выполнения неотложных первоначальных действий в срок до 10 дней. Таким образом, за оставшиеся 10 суток следователь должен был проверить собранные дознанием, а также получить недостающие доказательства, вынести постановление о привлечении в качестве обвиняемого, ознакомить обвиняемого и его защитника с материалами дела  составить обвинительное заключение и направить дело прокурору. Масса времени уходила на вызовы и допросы свидетелей и потерпевших в условиях отсутствия телефонной связи и транспорта, на поездки в следственный изолятор для допросов обвиняемого. Отнимало время ожидание очереди на пользование следственным кабинетом в изоляторе.    

Я намеренно опускаю перечень вороха менее заметных процессуальных действий и  документов, обязательных для расследования.
Весомым довеском к списку забот следователей стало указание районного прокурора о проведении в обязательном порядке собраний по месту работы или жительства каждого обвиняемого. Это действо числилось мерой профилактики правонарушений. Протокол и решение собрания приобщались к материалам дела. Заслугой следователя считалось выдвижение на собрании общественного обвинителя. Нетрудно представить, сколько времени и усилий уходило у нас на подобные затеи. Попытка уклониться от выполнения описанных процедур грозила возвращением дела для дополнительного расследования.

Головной болью по делам о хулиганстве стало требование прокурора об обязательном проведении судебно-психиатрической экспертизы обвиняемых, злоупотребляющих спиртными напитками. Это при том, что трезвые и малопьющие хулиганы в нашей следственной практике не встречались. На рассмотрение экспертов ставился вопрос о необходимости назначения принудительного лечения от алкоголизма.

Камнем преткновения в таких случаях были ножницы между сроком следствия  и временем ожидания экспертного исследования. В ситуации, когда у следователя оставалось в запасе не более 10 дней, стандартный период продвижения очереди на проведение лабораторной экспертизы занимал не менее месяца. На наши доводы и увещевания об ускорении процесса врачи не реагировали. Прокурор же предлагал искать выход самим, категорически отказываясь ходатайствовать о продлении срока следствия.   

 Первый, не совсем этичный, вариант разрешения коллизии нашел Юра Пономарев. В один из вечеров (мы работали допоздна) к нему обратилась за помощью секретарь комиссии психо-неврологического диспансера, в обязанности которой входило ведение очереди экспертных исследований. Повод случился деликатный. Ее муж, как сообщили соседи, был увезен из окрестностей дома в городской вытрезвитель. Пребывание в этом учреждении санитарно-медицинского характера должно было завершиться стрижкой наголо, платой за медицинское обслуживание и сообщением по месту работы, влекущим лишение премий и другие неприятности. Секретарь умоляла Юру, знакомого по экспертной практике, уладить событие без постыдных последствий.      

  Коллега среагировал споро. Заручившись обещанием горемычной женщины проталкивать материалы наших следователей на ближайшие заседания комиссии, он метнулся к заместителю начальника райотдела Ю.Н. Кузнецову. Тот, уловив суть, лично позвонил в вытрезвитель. Юра успел съездить за пациентом на дежурной машине и вернуть его на руки жене без административных последствий и даже  в нестриженом виде.

Признаюсь, обещанной услугой секретаря мне приходилось пользоваться тоже. Однако довольно скоро неоправданные перемещения в очереди стали заметными, а затем и вовсе прекратились  по причине жалоб коллег из других районов города. 
Вторым вариантом стало легальное обращение за сокращением срока ожидания экспертизы к жене помощника нашего районного прокурора, по фамилии  Заставной. Она была главврачом областной психиатрической больницы. Правда, эта властная женщина армянских кровей, перед которой заметно тушевался ее супруг, вскоре также отказалась от выполнения наших просьб под благовидным предлогом.

Третий вариант решения проблемы предполагал отсутствие в показаниях свидетелей и потерпевших упоминаний о систематическом пьянстве обвиняемого. Правда, избегая этой темы во время допросов, следователь рисковал получить дело для дополнительного расследования, если она вдруг всплывет в суде.   

 Ситуация с мерами по усилению борьбы с хулиганством порождала досадные мысли о некомпетентности законодателей, не имеющих представления о реалиях правоохранительной практики, подменяющих принятие необходимых организационных мер (увеличение штата, совершенствование взаимодействия с врачами и пр.) и выделение материальных средств (транспорт, связь, оргтехника и пр.) голословными призывами и необоснованным сокращением сроков расследования в три раза.
Невольно вспоминались строки Л.Н. Толстого:
«Чисто вписано в бумаги
(народ переделал в «гладко было на бумаге),
Да забыли про овраги,
А по ним ходить!»
Случаи вмешательства партийных функционеров и исполкомовских чиновников в расследование некоторых уголовных дел оценивались коллегами по трехзвенной шкале: некомпетентность, высокомерие и злоупотребление.   

Свободное плавание первого месяца
С 20-ю уголовными делами на руках без возможности обращаться за помощью к руководителю, признаюсь, я вскоре почувствовал себя неуютно. К тому же часть  переданных мне материалов  была откровенной тухлятиной.
Коллеги исподволь наблюдали за моими усилиями, оценивая  способность удержаться на поверхности следственного моря. Позже выяснилось, что каждый из них в то время, в отличие от моих двух десятков, имел в производстве  не более 7-ми  уголовных дел. Какими соображениями руководствовался Н.К. Забудько, распределяя работу между подчиненными, сказать трудно. Возможно, он избегал конфликтов с «ветеранами». Частично это подтвердилось в дальнейшем.   

Так реализовывался в нашем отделении неписанный «морской закон», предполагавший, что последний появившийся в коллективе сотрудник принимает на себя не только повышенный объем работы, но и всю заваль, от которой шарахаются остальные.

Впрочем, времени на сравнительный анализ загрузки у меня не было. Пришлось пахать, как в самые тяжелые минуты велогонки на 50 километров, о которой писал ранее. Разница была в том, что эта гонка не имела видимого финиша.   
Ранним утром, я приходил на службу, измочаленный ночной духотой десятиметровой (на четверых) комнаты в коммуналке.  Кабинет на двоих с Рафом Джегунцовым, насквозь прожженный лучами солнца, был ничуть не прохладнее жилья. На тумбочке рядом с внутренним телефоном стоял графин с противно-теплой водой. О кондиционерах тогда не слыхивали.

Конвейер допросов перемежался пробежками в прокуратуру, поездками на общественном транспорте в следственный изолятор и прочие места, связанные с расследованием. В тех случаях, когда пребывание в изоляторе, совпадало с обеденным перерывом, следователи и адвокаты с удовольствием посещали столовую для персонала учреждения. Кормили там удивительно вкусно и дешево. По завершению  трапезы к каждому посетителю подходил шеф-повар Миша, осужденный за групповое хищение по громкому делу в кафе «Золотой колос», и просил похвалить его перед руководством изолятора. Я эту просьбу всегда выполнял.   

Вечернее время занимала подготовка основных процессуальных документов. После 19-ти часов к этим занятиям подключалась моя Людмила, завершившая работу в НИИ. Она переписывала на бланки подготовленные мною черновики.  Домой мы возвращались примерно к 23-м часам.
Не знаю, какие впечатления вызывал этот семейный подряд у коллег. Мне было не до внешних оценок.

  Часть времени отнимали дежурства по городу. Они выпадали 2 раза в месяц. Поскольку следственное подразделение в городском управлении в то время отсутствовало, в оперативную группу его дежурной службы включались по очереди следователи райотделов милиции.   

В будни, отработав день в своем районе, следователи прибывали  в городское управление к 18-ти часам. Дежурство официально продолжалось до 9 часов следующего дня. По выходным и праздникам приходилось дежурить полные сутки. Однако, в некоторых случаях, например, для завершения осмотра места происшествия, начатого в середине или на исходе дежурства (кражи на территории и в помещениях организаций, как правило, обнаруживались рано утром)  приходилось задерживаться до полудня. В комнате отдыха дежурной службы каждому участнику оперативной группы предлагалась раскладушка без матраса и белья. Однако за два года этим благом мне не пришлось воспользоваться ни разу. В мое время недолгую следственную карьеру в одном из райотделов, по-моему, Ленинском, начал сын начальника УВД П.Н. Стрельченко. Очевидцы рассказали, что он пришел на первое дежурство с надувной подушкой, чем развеселил окружающих.
Как правило, осмотры мест происшествий, составление протоколов-заявлений, допросы, начинались около 20-ти часов и шли внахлест до утра.

Сын плантатора из Африки
Составление одного из заявлений запомнилось нестандартностью ситуации, и разрушением некоторых стереотипных представлений об угнетенных неграх. Потерпевшим заявил себя студент мединститута, прибывший на учебу в Ростов с африканского континента. Страны не помню. С учетом статуса  зарубежного гостя дежурный по городу решил направить для общения с ним не районных оперативников, а меня. Событие имело место в кафе «Белая акация», расположенном в парке, примыкающем к мединституту. При разбирательстве выяснилось: африканец был постоянным посетителем этой точки общепита, облюбованной будущими медиками. В один из предшествующих дней кассир кафе предложила ему взять вместо сдачи лотерейный билет. Предложение сопроводила словами: «Выиграешь машину, будем вместе кататься». Африканского гостя слова кассира непредсказуемо возмутили. «Машина у меня есть, - с нажимом ответил он. – А такие, как ты, у моего папы на плантации работают. Я с ними не катаюсь». Кассир ошарашенно промолчала.

С тех пор, посещая кафе, африканец искал различные способы выразить неудовольствие персоналу. В день обращения в милицию он сбросил со свободного столика на пол поднос с использованной посудой, которую собирала с других столов официантка. Впоследствии оказалось, что этот трюк проделан не в первый раз. В ответ на возмущенное замечание работницы будущий эскулап назвал ее  русской свиньей.

Неожиданная выходка африканца поразила не только официантку, но сидевшего за соседним столиком парня.
«Вот это да! – удивился несдержанный молодой человек. - Какие слова обезьяна знает!».
Далее привожу слова африканского гостя: «Он мИне скаСала обИсяна. Я скаСала, выйдем». 
Парень с готовностью согласился. Стычка на выходе из кафе завершилась ударом «по выражению лица» и нокдауном сына плантатора. Придя в себя, наследник землевладельца увидел, что обидчик исчез. 
Заявление африканца ушло по территориальности в Кировский РОМ. Чем оно завершилось, я не интересовался.

Следственно-оперативная группа
Однако вернемся к следственно-оперативной группе. Довольно скоро после начала следственной деятельности я перезнакомился со всем ее переменным составом: круг дежурящих специалистов (экспертов, фотографов) и оперативников был небольшим. В районе происшествия к оперативникам дежурной группы присоединялись оперативные уполномоченные, а порой и руководство, местного отдела. Чаще других менялись проводники служебно-розыскных собак (ныне кинологи) и их четвероногие друзья. Представители этой профессии внешне заметно выделялись из любого состава группы.

Собак привозили на дежурство из известного на всю страну питомника Школы служебно-розыскного собаководства МВД. Одна из этих овчарок снималась в фильме «Ко мне, Мухтар!». Для их перевозки использовался автомобиль «ГАЗ-51» с открытой фанерной будкой в кузове. В перерывах между выездами собаки находились во внутреннем дворе городского УВД. По команде на выезд могучие животные семейства собачьих без труда запрыгивали в кузов «Газона» через задний борт. 

В случаях применения четвероногого друга проводник бежал рядом  с ним иногда до десятка километров. Машина с основной группой следовала рядом. На моей памяти были дежурства, когда пробежки совершались неоднократно. По причине такого режима службы все кинологи, с которыми приходилось дежурить, имели облик индивидов скорых на подъем и «зело борзых».

Собаки помогали находить следы и вещественные доказательства. Иногда отыскивали и самих подозреваемых. Однажды летней ночью при осмотре места грабежа на Зеленом Острове (на левом берегу Дона) дежурный «Мухтар»  привел группу к заросшему кустарником и бурьяном месту лёжки грабителя. При нашем приближении парень, высвеченный лучом мощного фонаря, оставил добычу и бросился бежать в сторону Аксайского моста. Проводник, не испытывавший  желания соревноваться со спринтером, отстегнул поводок. Пес, играючи догнав парня, сбил его с ног и стоял на спине грабителя, дожидаясь подхода группы.

Посланец комсомола

Время от времени дежурную службу навещал начальник УВД города В.П. Кокин,  до 1964 г. секретарь городского комитета комсомола. Он был одним из многочисленной плеяды комсомольских функционеров, выдвинутых бывшими вождями комсомола А.Н. Шелепиным и В.Е. Семичастным на должности руководителей органов КГБ и милиции. Управление КГБ по Ростовской области в указанное время возглавлял экс-секретарь областного комитета ВЛКСМ Ю.П. Тупченко.  Профессионалы отзывались о деловых и личностных качествах комсомольских выдвиженцев довольно скептически.
Кокин, по оценке подчиненных, слабо ориентируясь в функциях и структуре милицейских служб, компенсировал этот недостаток «твердостью  управления». На деле это оборачивалось приемами психологического подавления подчиненных, явной или  слегка прикрытой издевки.

В 1965 году он обругал на селекторном совещании начальника следственного отделения по Кировскому району Д. Н. Самойличенко за отказ направить следователя на осмотр места убийства. Далекий от знакомства с нормами УПК и структурой  милицейского следствия того времени, «комсомолец с пылающим взором» не знал двух вещей. Первой - что обязанность проведения указанного следственного действия закон возлагал на следователей прокуратуры. Второй - что следственные подразделения районов ему не подчиняются.  Вследствие этого, руководствуясь лозунгом «незнание — сила», Кокин,  после слов «есть еще такие…», публично потребовал от Дмитрия Никитовича написать рапорт об увольнении, не дожидаясь решения начальника городского управления. Я слышал этот монолог в записи.

Скандальное поведение Кокина  стало предметом рассмотрения  в обкоме КПСС и завершилось принесением извинения Дмитрию Никитовичу.  Происшествие наложило заметный отпечаток на отношение начальника городского управления ко всему следственному сословию.

Однажды вечером, войдя в зал оперативного дежурного, он придирчиво осмотрел вытянувшихся перед ним подчиненных, а затем обратив внимание на некую персону, занятую чтением книги, подошел ко мне (это был я ) неслышным шагом охотника.
- А вы тут кто? - произнес он недобрым тоном.
- Следователь,-  ответил я, не вставая со стула.

Услышав ответ, Кокин молча повернулся и ушел в сторону пульта.
 Правда, от удовольствия покуражиться над подчиненными он так и не избавился. Дежурный по городу, переведенный в управление из Пролетарского РОМ (фамилию забыл) признался мне, что готов провести на службе дополнительные сутки лишь бы не выслушивать издевательские комментарии «комсомольца» на утреннем докладе.

Положенный после дежурства день отдыха следователи использовали редко. Давили истекавшие процессуальные сроки: 48 часов для получения санкции на арест с момента задержания, 10 суток на предъявление обвинения  со времени избрания меры пресечения, 20 дней или 2 месяца до окончания следствия, а также временнЫе рамки различных уведомлений прокурора и других участников процесса.   Все это следовало помножить на количество уголовных дел, находившихся в производстве. Признаюсь, долгое время по окончании следственной карьеры я видел тягостные сны о пропущенном сроке. В этом я не был исключением. По рассказам коллег, те же  тревоги посещали их, спустя добрый десяток лет после расставания со следствием.

К слову, на случай неотложных следственных действий в дневное время (за исключением нерабочих дней) устанавливалась дополнительная очередь дежурств следователей по своему району. В такие дни были нередки осмотры места ДТП с тяжкими последствиями. Одолевали карманники, пойманные с поличным. Подозреваемых и свидетелей доставляли в отдел сотрудники специальной группы оперативного дивизиона, небритые, бомжеватого, по нынешней терминологии, вида мужчины. Следователю предстояло безотлагательно возбудить уголовное дело, допросить каждого участника события, осмотреть вещественные доказательства, оформить задержание подозреваемого (как правило, это были рецидивисты), известить об этом прокурора и подготовить документы для получения у него санкции на заключение под стражу, запросить сведения о судимости, заполнить  карточки учета и пр. И не дай Бог, чтобы задержание случилось в пятницу или накануне праздничных дней.

По сложившейся практике возбужденное дело оставалось в производстве дежурного следователя.
В дни дежурств по району свидетелей по другим делам вызывать не следовало, однако это правило постоянно нарушалось из-за поджимающих сроков. В случаях отвлечения следователя на незапланированные события допросы этих людей приходилось переносить на другое время. Если свидетели были согласны на ожидание, я предпочитал записать их показания в тот же день. Иногда эта работа затягивалась до ночи. Что делать: на последующие дни были вызваны другие люди.   

 «Морской закон» одарил меня, кроме прочих радостей, и новогодним подарком в виде беспокойного дежурства в ночь с 31-го декабря на 1 января 1967 года.
Служебные результаты первого месяца работы выглядели так: 11 уголовных дел объемом от 70 до 100 листов, законченных с обвинительными заключениями, без  замечаний со стороны прокурора и суда. Это был рекорд, ранее не встречавшийся в практике нашего отделения. Впрочем, я и сам его больше не повторял.

Впоследствии мне не раз приходилось расследовать дела объемом в многие десятки томов, на внутренней стороне обложек которых имелась предупреждающая надпись «более 300 листов не подшивать». Однако такого психологического напряжения, как в первый месяц работы, переживать более не приходилось.   

Коллектив отреагировал на результаты сдержанно-уважительной формулой: «Ну, ты даешь!».
Прокурор обещал ходатайствовать о поощрении. Однако когда я принес ему 12-е дело, срок следствия по которому истек двумя днями ранее, что сокращало «прокурорское» время на утверждение обвинительного заключения до трех суток вместо пяти, переменил посул на угрозу испросить мне взыскание.  На это я реагировал вяло. Эмоции заметно притупились, состояние колебалось между отметками  одурение и обалдение. Однако возможности существенно снизить набранный темп не было.

Разобравшись горящими делами, я понемногу вошел в рабочий ритм. 
Забегая вперед, скажу, что всего за 18 месяцев службы в Пролетарском районе, согласно аттестации, я расследовал 109 уголовных дел. Лишь недавно я узнал, что нормативно установленная нагрузка на следователя в то время предусматривала 30 находящихся в производстве уголовных дел в год, то есть 2,5 дела в месяц.

28 декабря 1966 года состоялся приказ о присвоении мне специального звания «лейтенант милиции». С этого дня начался отсчет выслуги лет. Со временем я узнал, что в этом случае система умыкнула из моей выслуги без малого 6 месяцев. Согласно нормативным документам, исходной точкой выслуги и присвоения звания должна была стать дата назначения на должность следователя 01 июля 1966 года. Первой причиной «усушки» стала «занятость» Н.К. Забудько, не нашедшего возможности своевременно написать представление. Как тут не вспомнить укоризненные слова нетрезвого мужика, со стаканом в руке, опиравшегося на косяк двери другой верхней конечностью: «Вот щас! Все брошу и займусь!». Вторым обстоятельством явились безразличие или правовая безграмотность кадровиков  министерства, обязанных присвоить мне звание задним числом, независимо от даты представления. Впрочем, подобное обгрызание различных видов выслуги сопровождало меня и многих коллег на протяжении всей последующей службы.    

По видам расследованных преступлений на первом месте было упомянутое выше злостное хулиганство. Второе уверенно, занимали хищения государственного имущества (среди них дело о подпольном обувном цехе), кражи имущества граждан (карманные и квартирные), мошенничество. Далее шли грабежи, разбои, причинение телесных повреждений (в т.ч. со смертельным исходом), спекуляция, изготовление и использование поддельных документов, ДТП с тяжкими последствиями.   
Однако, вернемся к материалам, переданным мне от коллег. 

Первым из переданной мне «тухлятины» было дело о массовой драке на выпускном вечере в ПТУ №13. Мерялись силами выпускники и «городские». Активных участников побоища с телесными повреждениями было около десятка. Бо;льшая часть  подозреваемых и свидетелей разъехалась по распределению в различные города и веси (поселения). Одна группа, помнится, отбыла на предприятия Казахстана. Несколько выпускников были призваны на срочную службу в армию. Всех их предстояло искать, допрашивать, сводить на очные ставки, собирать доказательства возможной вины, назначать экспертизы, изобличать подозреваемых и обвиняемых, составлять массу процессуальных документов.    

Двухмесячный срок следствия заканчивался дней через 10, тогда как реальный объем предстоящей работы тянул на несколько дополнительных месяцев. Коллеги по отделению предупредили меня, что продление срока даже на третий месяц (решение принимал областной прокурор) для дел нашей категории процедура чрезвычайная. В этом мне вскоре пришлось убедиться. Прокуратура боролась за сокращение сроков следствия и обставляла продление различными мытарствами, призванными побудить следователей заканчивать дела в первоначально установленный срок, невзирая на реальный объем работы.   

Ситуация требовала совершенно иных условий расследования по сравнению с теми, в которые я попал. Выход я нашел законный, но оставлявший, несмотря на обоснованность, смутные угрызения совести. Поскольку законодательством того времени обязанность проведения предварительного следствия в отношении несовершеннолетних возлагалась на следователей прокуратуры, требовалось в кратчайшие сроки найти и подтвердить активное участие в драке хотя бы  одного подозреваемого, не достигшего возраста 18 лет. В действительности я нашел трех таких персонажей, оставшихся в Ростове. Для этого мне хватило нескольких дней. 
Остальное было регламентировано Уголовно-процессуальным кодексом. Дело ушло в прокуратуру Пролетарского района и достались следователю Байбакову (имя и отчество не помню). Впоследствии этот ветеран следствия, несмотря на богатый опыт и поддержку прокурора, позволявшую ему продлевать срок расследования без надуманных препон, потратил исключительно на его расследование около полугода. Очевидно, дело ПТУ-13 оставило в душе Байбакова серьезную зарубку. Всякий раз при встрече, вплоть до моего отъезда из  Ростова, он не забывал напомнить о том, что получил это на редкость канительное производство именно с моей подачи.

Первое дело, законченное мною в июле 1966 года, изобличало в хулиганстве некую Коклюгину. Она была многодетной матерью-одиночкой, получившей на этом основании трехкомнатную квартиру в современном доме. Наличие пятерых детей, родившихся вне брака от неизвестных отцов,  предоставляло ей право на многочисленные льготы, которыми она злоупотребляла с беззаботностью сильно пьющего человека. Жилплощадь использовала исключительно для себя  и очередных собутыльников. Замужнюю старшую дочь выжила на съемную квартиру. Четверо других ребят (две девочки и два мальчика) жили в школе-интернате.  В первое время она забирала их домой на выходные, однако эти посещения прекратились после того как мамаша сбыла неизвестным лицам  казенную форму младших детишек, вернув их в интернат в каких-то обносках.

Поводом для возбуждения уголовного дела стали многочисленные заявления жильцов о невозможных условиях  совместного проживания в одном доме с Коклюгиной. Соседи сообщали о систематических пьяных скандалах многодетной одиночки, начинавшихся в ее квартире, а затем выплескивавшихся на балкон, в подъезд и во двор.  В этих случаях жители дома, оберегая детей от нецензурной брани и циничных обнажений льготницы, срочно покидали дворовую песочницу и скрывались в квартирах.  Временами вошедшая в раж Коклюгина крушила стены и оборудование предоставленного жилья. Осмотрев ее квартиру, я зафиксировал отбитые пласты штукатурки, размозженные выключатели и исковерканную газовую плиту.  Мебель жилища составляли порванная раскладушка, решетчатые тарные ящики, заменявшие стол и стулья, и стоящее в углу залы помойное ведро, наполненное какой-то жижей.   

Разгул алкоголички длился около двух лет.  Мне не известно о причинах бюрократической волокиты, не позволившей  своевременно лишить Коклюгину родительских прав. Заявления и проверочные материалы о хулиганстве неоднократно рассматривались коллегами. До меня ими занимался Э. Голиков, который в возбуждении уголовного дела отказал, ссылаясь на  отсутствие достаточных данных, указывающих на признаки преступления.  Узнав, что я принял противоположное решение, Эдуард хмыкнул: «Охота тебе возиться с этой халдой? Увидишь, собственные дети будут ее защищать, несмотря ни на что. Скажут, что соседи оговаривают мать из-за личной неприязни. Придется прекращать за недоказанностью».

Думаю, на самом деле, он просто не хотел возиться с этой обезумевшей от попоек личностью. Прогнозы Эда о перспективах расследования не сбылись. Для начала я организовал собрание жильцов дома. Районный прокурор требовал проводить такие мероприятия по каждому делу, но обычно это делалось по завершении расследования. Многострадальные соседи припомнили Коклюгиной множество бесстыдных и оскорбительных выходок, в том числе и не зафиксированных ранее в материалах проверки фактов «грубого нарушения общественного порядка, выражающих явное неуважение к обществу и отличающихся особым цинизмом».  Надо ли говорить, с какой готовностью они подтвердили эти факты на допросах?   
 
Дочери обвиняемой, вопреки прогнозам Э. Голикова, без колебаний рассказали о непотребном поведении матери. Причем старшая и средняя не отказались от очной ставки с обвиняемой. Их показания сломали Коклюгину, которая поначалу упорно отрицала случаи хулиганства, но в итоге полностью признала предъявленное обвинение. Думаю, немалую роль в этом сыграло непритворное сожаление детей о ее беспутной судьбе.       

Кстати, о дочерях. Удивительное дело, обе они своим характером и поведением ничуть не походили на мать. Старшая вместе с мужем работала на «Ростсельмаше». Положительно характеризовалась по работе и в быту. Средняя, симпатичная и аккуратная восьмиклассница  отлично училась, была комсомолкой и активной общественницей. Остальных детишек я не тревожил по причине их малолетства.

Коклюгину осудили на три года лишения свободы. Наказание она отбывала в качестве работницы хозобслуги в следизоляторе №1. Однажды, я встретил ее на лестнице административной части этого учреждения.  Бывшая обвиняемая, одетая в синий халат и вооруженная шваброй, выглядела намного лучше, чем во время нахождения на свободе: посветлевшее лицо и глаза, аккуратно причесанные волосы. Исчезла взвинченность и скандальный тон общения. Поздоровавшись со мной, она рассказала, что старшая дочь вернулась в квартиру, привела ее в порядок. Теперь дети собираются там по выходным и  приходят к ней на свидания. В завершение разговора осужденная вдруг огорошила меня предложением: «Знаете что?  Женитесь на моей Наташке (средней). Подождите немного и женитесь. Она вам подойдет!».       

Нет смысла и возможности перечислять другие расследованные дела в порядке хронологии. Память сохранила наиболее интересные, в том числе комические, ситуации и попавших в орбиту следствия лиц. Содержание многих протоколов следственных действий могло служить фабулой произведений разнообразных родов и видов литературы. Чаще всего, эпических и драматических (от трагедии до трагикомедии).
Начну с ситуаций начала расследования и присущего им следственного  действия «осмотр места происшествия». Последний, как известно, может производиться до возбуждения уголовного дела.

Ранним утром августа 1966 года на пульт дежурного по городу поступило сообщение о хищении муки с городского мелькомбината на Береговой улице. Событие случилось в период моего дежурства в следственно-оперативной группе. По приезде на место мы увидели забавную картину.  Комбинат, огражденный кирпичным забором, располагался в районе частной жилой застройки. Жители еще досматривали последний сон и улицы были пустынными. Начальник охраны показал участок забора, от основания которого шел широкий, примерно соответствовавший торцу мешка, хорошо видимый след вещества белого цвета (без сомнения, муки). Дорожка привела к одному из домов частного сектора. Мы вызвали во двор хозяина, которого тут же облаяла, рвущаяся с поводка  служебно-розыскная собака. Мужчина возмущенно произнес: «Чего она ко мне пристала?». Я указал ему на мучной след и предложил выдать похищенное.
Хозяин уперся: «Я тут не при чем. Кто это сделал, не знаю».
Попросив его повернуться кругом, я процитировал слова Эллочки Людоедки: «У вас вся спина белая».
Крыть было нечем.
Вернув муку, мужчина на какое-то время задумался, а затем запоздало удивился: « Как это, белая? Я же переоделся!». 
Уголовное дело по этому факту не возбуждалось. Материалы по причине малозначительности были направлены в товарищеский суд.

Второй похожий случай был серьезнее. Произошел он на исходе 31 декабря 1966 года. Некий негодяй в поисках бесплатного новогоднего дерева спилил и похитил ель у «Вечного огня» на братской могиле. Место происшествия находилось на площади К. Маркса, в паре сотен метров от Пролетарского РОМ. Розыск облегчался тем, что накануне выпал легкий нетающий снежок. От памятника к дому похитителя, как и в первом случае, вела дорожка следов. Квартиру в многоэтажке показала собака. Ель и орудие преступления (ножовка) находились там же. Действия вандала предусматривала статья 229 Уголовного кодекса РСФСР «Надругательство над могилой, а равно похищение находящихся в могиле или на могиле предметов». Осмотр и допросы заняли несколько часов. Завершив неотложные действия составлением протокола  задержания, я ошибочно понадеялся, что новогодние труды завершились.  Как бы ни так!

Продолжением стала проверка заявлений двух девушек, встречавших Новый год в съемном флигеле с малознакомыми парнями. Когда по ходу застолья джентльмены стали не в меру бесцеремонными, девушки под благовидным предлогом, оставив в залог пальто, вышли во двор, откуда прибежали в милицию (благо, райотдел располагался поблизости) с просьбой помочь забрать одежду у назойливых ухажёров. Однако их желание оказалось невыполнимым. Раздосадованные парни в отместку за обман сожгли оба пальто в кухонной печи. Остатки материи и пуговицы я извлек из топки.

Возбудив уголовное дело по факту умышленного уничтожения чужого имущества, причинившего значительный ущерб (значительным считался ущерб, равный  месячному доходу потерпевшего), я допросил участников события и отобрал от парней подписки о невыезде.

Новогодние дела завершились по-разному.
Виновника надругательства над могилой осудили к лишению свободы на три года. 
Уголовное дело в отношении парней-пироманов было прекращено после возмещения ущерба и с учетом настойчивых просьб потерпевших.
К сожалению, рассказанные истории осмотров, раскрывающих механизм преступления и причастных к нему лиц, были редким исключением.

Как правило, это действо требовало предельного внимания и занимало много времени. Промахи следователя ставили под угрозу раскрытие и доказывание преступлений. На качестве осмотров  отрицательно сказывались жесткие нагрузи. Нехватка времени особенно остро ощущалась во время ночных дежурств по городу, когда следственно-оперативная группа получала заявки на несколько осмотров сразу. Не всякий следователь находил в себе силы отбиться от понуканий торопыг- оперативников и просьб ускориться от дежурного по городу. В тех случаях, когда событие преступления представлялось очевидным, а виновный установленным, возникало искушение упростить процесс.

Один из упрощенно-ускоренных осмотров, проведенных давним знакомым, следователем Кировского РОМ  М. Циркуновым, поставил под угрозу раскрытие преступления по уголовному делу, переданному в мое производство.   

Квартирная кража произошла в отсутствие хозяев в частном секторе на одной из так называемых линий, улиц с номерами в качестве названий. Вор унес из арендованного молодой семьей флигеля главную семейную ценность – ручную швейную машинку. Протокол осмотра, составленный дежурившим по городу Михаилом, занимал менее одной страницы. В  память врезались его перлы: «Вход во флигель осуществляется через дверь…(Ну, еще бы!). В углу комнаты стоят банки с вареньем  и другими соленьями…(эту фразу я использовал в качестве эталона на протяжении всей следственной карьеры)… Окно раскрыто… По словам хозяйки, отсутствует швейная машинка». Служебно-розыскная собака след не взяла. Ее проводник объяснил это  обильно рассыпанным у окна табаком.  Табак и какие-либо предметы с места происшествия не изымались.   

На следующий день доверенное лицо участкового сообщило, что жилец одного из домов с соседней улицы предлагает квартирной хозяйке или ее знакомым купить у него за 50 рублей неизвестно откуда появившуюся ручную швейную машинку.
Далее все пошло по накатанной колее. Потерпевшие опознали машинку. Дознаватель возбудил уголовное дело, заручился согласием начальника РОМ и арестовал ранее судимого за кражу «продавца» с санкции прокурора. Арестованный от дачи показаний дознавателю отказался.

Накануне истечения десятидневного срока дело было передано мне для предъявления обвинения и составления обвинительного заключения. И тут подозреваемый выдал свою версию. Машинку, по его словам, он получил на улице у своего дома от неизвестного мужчины. Незнакомец сообщил, что решил продать имущество покойной жены за 50 рублей и попросил содействия в поиске покупателя. За услугу обещал совместную выпивку. Подозреваемый предложил товар квартирной хозяйке, однако та от покупки отказалась. Возвратившись на улицу, он обнаружил, что незнакомец куда-то отлучился. Машинка оставалась на съемной квартире до возвращения незнакомца.

Версия была шита белыми нитками, однако без ее опровержения направлять дело в суд было бессмысленно. Поиск недостающих доказательств пришлось начать со срочного проведения повторного осмотра места происшествия. Картина события пополнилась новой информацией.  Хозяйка пояснила, что стекло левой створки окна флигеля после кражи оказалось разбитым. Его обломки лежали в траве у стены. Ранее окно завешивалось до половины двумя короткими отрезками белой хлопчато-бумажной ткани. После кражи правая часть занавески пропала, а нижний угол левой оказался обгоревшим. 

При осмотре обломков стекла потожировые отпечатки пальцев не просматривались, однако обнаружились пятна бурого вещества, похожего на кровь.
Обломки стекла, часть обгоревшей занавески и крошки табака под окном флигеля были изъяты в качестве возможных вещественных доказательств.

  В ходе дальнейших следственных действий на правой руке подозреваемого был обнаружен порез неизвестного происхождения, в комнате по месту проживания нашлась недостающая часть  занавески с пятнами бурого цвета, а в кармане брюк «посредника» крошки пачечного табака. После ознакомления с результатами дополнительной работы подозреваемый, испросив себе смягчающие обстоятельства, признался в краже, избавив меня от  назначения минимум двух экспертиз (по крови и табаку).
Из его показаний следовало, что разбив стекло нижней створки окна, он осветил комнату зажигалкой, от которой случайно загорелся угол занавески. Находясь в комнате, подозреваемый заметил порез  правой руки и замотал кисть другой половиной занавески, которую позже оставил в своем жилье.   

 Довольно распространенными были осмотры мест дорожно-транспортных происшествий с тяжкими последствиями. Часть из них, хотя и осталась в памяти, были проходными. Четыре события запомнились необычными обстоятельствами.

На исходе одного из дней осени 1966 года во время дежурства по району я выехал для осмотра места  ДТП на 20-й линии. Мотоцикл «Ява» столкнулся с  грузовиком ГАЗ-51. Мотоциклист, двигавшийся со скоростью не менее 80 километров в час по второстепенной улице Мурлычева, не принял во внимание знак «уступите дорогу», вылетел на закрытый для обзора перекресток и ударился в борт движущегося грузовика. Парень, находившийся за рулем мотоцикла, и его пассажир погибли на месте.    

Завершив тягостные формальности, я вернулся в отдел. Там, по пути к служебному кабинету услышал через открытую дверь голос дежурного В. Панченко:
-Тебе на выезд! На 20-й линии «Ява» попала в ДТП. Два трупа.
-Опоздал, Витек, - с облегчением ответил я. – Я только что оттуда.
-Н-е-е, - протянул дежурный. Это другие, теперь на углу 20-й и Налбандяна. 

Вторая трагедия оказалась  копией первой.  Сколько жизней в том году унесли появившиеся мотоциклы «Ява», статистика умалчивает. Мне представляется, много. Члены клуба  «Явщиков» считали, что соблюдение скоростного режима и других правил дорожного движения роняет их достоинство. Об этом я слышал от них не раз.

Третье врезавшееся в память ДТП произошло августовским днем 1967 года на Т - образном перекрестке бывшей Аксайской улицы (ныне проспекте 40-летия Победы). Двое связистов вели профилактические работы в кабельном колодце, расположенном под проезжей частью со стороны четных домов. Открытый люк был обозначен щитком из ярко окрашенного штакетника с соответствующим дорожным знаком.  С нечетной стороны к месту работ выходила круто спускающаяся улица Вересаева.   

В момент происшествия один из рабочих сидел на краю колодца спиной к направлению движения. Второй находился в шахте. В их сторону двигался самосвал ЗИС-150, шофер которого, снизив скорость,  намеревался объехать рабочую зону слева. Однако со стороны улицы Вересаева навстречу грузовику, набирая скорость на спуске, внезапно выехал однорукий инвалид-велосипедист. Как оказалось позже, у велосипеда слабо работал ножной тормоз. Ручной же механизм представлял собой закрепленное на раме хитроумное устройство, приспособленное для приведения в действие левым коленом. Попытки велосипедиста затормозить были безуспешными. Траектория его движения пересекалась с грузовиком.  Водитель ЗИЛа должен был в доли секунды сделать выбор между наездом на рабочего и столкновением с велосипедистом. Он выбрал третий вариант. Применил экстренное торможение  и попытался проехать между двумя потенциальными жертвами. Однако беды избежать не удалось. Не почуявший опасности связист погиб от наезда, а велосипедист – от удара головой в топливный бак грузовика.

Событие произошло накануне моего отпуска. На  следующее утро были куплены железнодорожные билеты. Однако вернуться домой удалось лишь ночью.
Дело расследовал Раф Джегунцов. После моего возвращения из отпуска он рассказал об итогах расследования и совершенно неожиданно поблагодарил меня за качество осмотра. В протоколе, по его словам, содержались ответы на вопросы, позволившие избежать ряда дополнительных следственных действий. 

Признаюсь, его слова для меня значили больше, чем формальные поощрения руководства, которыми я не был обойден. Да и не принято было хвалить друг друга в нашем обиходе.

Тягостное впечатление сохранилось и от картины наезда грузовика на женщину на Октябрьском шоссе осенью 1967 года. Погибшей, по виду, было лет 35-40. Судя по обнаруженному в кармане пропуску, это была рабочая, закончившая смену на  заводе «Эмальпосуда». Она лежала на левом боку. Однако кровью почему-то была заполнена правая ушная раковина. В нескольких метрах от тела находилась дерматиновая хозяйственная сумка с картошкой. Часть картофелин рассыпалась веером по асфальту. Это было не первое мертвое тело, в обстоятельствах гибели которого мне пришлось разбираться. Но именно сумка с картошкой  усилила чувство острой жалости к труженице. Где-то в городе погибшую ждала явно небогатая семья. Готовились к ужину. Не исключено, что погибшая была единственной кормилицей.

Жесткими временными рамками и психологической нагрузкой запомнился осмотр ЦУМа, Центрального универмага города, ставшего местом дерзкой ночной кражи.

Событие произошло в начале лета 1967 года. Около 6 часов утра на пульт дежурного по городу позвонил взволнованный мужчина, из сбивчивой речи  которого можно было выловить слова «дверь», «выбил», «убежал». Понадобилось некоторое время, чтобы понять: звонит сторож наружной охраны универмага. Его будка находилась в заднем дворе торгового центра в непосредственной близости от служебного входа. В отличие от массивной двухстворчатой двери главного входа служебный вход прикрывало жалкое щитовое полотно из крашеных сосновых досок с простеньким накладным замком.    

Времени до окончания дежурства оставалось всего ничего, как вдруг в утренней тишине  послышались гулкие удары изнутри помещения. Сторож не успел понять, что происходит, как из распахнувшейся служебной двери выскочил молодой мужчина. Пока ошарашенный охранник-пенсионер приходил в себя от уведенного, незнакомец скрылся в сторону Буденновского проспекта.

Как стало понятно впоследствии, вор, детально осведомленный о планировке помещений и недостатках средств защиты служебного входа, спрятался в подсобном помещении для хранения упаковочных материалов накануне окончания работы.

Задуманный способ совершения преступления не позволял злоумышленнику похитить объемные предметы. Наличных денег в магазине не было. По этой причине вор ограничился парой десятков наручных часов в простых металлических корпусах с витрины соответствующего отдела. Механизмы в золотом корпусе хранились в сейфе, оставшемся запертым.

К участию в осмотре были привлечены руководители и сотрудники ЦУМа. Их содействие было необходимо для обнаружения признаков хищения в других отделах магазина, а также изменениях в обстановке, свидетельствующих о вероятном месте укрытия преступника. Вскоре нашу группу дополнили руководящие лица УООП области  и городского управления милиции. Эта категория лиц, перемещалась по месту происшествия без определенной цели и, как обычно, вносила существенную сумятицу в организацию работы.

Директор универмага надрывно упрашивал группу завершить осмотр до начала открытия магазина, поясняя, что ущерб от задержки намного превзойдет потери от кражи. Милицейские руководители, как ни странно, эти просьбы  поддерживали.

Результаты осмотра получились скудными. Были зафиксированы все выявленные потожировые отпечатки на витрине отдела «Часы», следы возможного пребывания преступника подсобном помещении для хранения упаковочных материалов и следы разрушения двери служебного входа в результате ударов ногой.

Задержать преступника по горячим следам не удалось. Служебная собака след не взяла. Дело расследовал мой будущий начальник А.А. Хырхырьян, в то время следователь УООП области по Ленинскому району. Преступление было раскрыто примерно через год в результате оперативно-розыскных мероприятий.

Краткое отступление.
Подводя итоги теме осмотра места происшествия, надо признать, что самым эффективным (и эффектным), несмотря на краткосрочность, было  «…непосредственное восприятие помещения…» продовольственного магазина, осуществленное моим соседом по кабинету Р. Джегунцовым летом 1967 года «…в целях «обнаружения, фиксации, изъятия и исследования следов преступления и других вещественных доказательств».
Местом происшествия был небольшой продовольственный магазин в Пролетарском районе. Злоумышленник, умело обойдя сигнализацию, взломал запоры и проник внутрь торговой точки. Взлом был обнаружен перед началом рабочего дня. К моменту прибытия Рафа работники магазина топтались у поруганной двери.

Сопровождаемый понятыми Раф в кратчайшее время «обнаружил, зафиксировал и изъял» не только «следы и вещественные доказательства», но и самого злоумышленника, тело которого «будучи, находясь» в бессознательном состоянии по причине острой алкогольной  интоксикации, лежало в подсобном помещении торговой точки в окружении пустых бутылок из-под спиртного.

Общение с обвиняемыми.
Значительную часть расследования занимало общение с обвиняемыми в совершении умышленных преступлений. Это были люди различных образов и типов, различные по социальному положению, умственному развитию и отношению к следствию. Мотивы преступных действий против личности колебались от вздорных и нелепых до необъяснимой агрессии. Корыстным преступлениям сопутствовало убеждение о несправедливом распределении благ, в том числе и личной собственности граждан. Рецидивисты–домушники, как правило, рассказывали стереотипную историю о несправедливом осуждении в молодости  и невозможности найти работу после освобождения.  Карманники, жаловались на неудержимый, сравнимый с теперешней игроманией азарт, не позволяющий пройти мимо чужого кармана.

Встречались и персонажи с признаками дебильности, неспособные осознать ближайшие возможные последствия своих поступков. У Рафа Джегунцова было дело по обвинению сторожа базы отдыха на Зеленом Острове в неосторожном нанесении тяжких телесных повреждений собственной жене. Этот тупорожий представитель профессии, именуемой  «сто-рож», лежа на кровати служебной каморки, сперва вел ленивую утреннюю перебранку с готовившей завтрак супругой, а затем бросил ей в лицо столовый нож. Удар острия клинка лишил женщину глаза. К категории тяжких это телесное повреждение было отнесено по признаку неизгладимого обезображивания лица.   

Всех этих «мальчуганов», по моему убеждению, объединяло наличие расстройств психики и пограничных состояний разной степени тяжести.      

Наособицу в этой классификации стоял обвиняемый, особо опасный рецидивист, Новиков (имени не помню), совершивший на глазах многочисленных свидетелей грабеж на территории Пролетарского рынка. 
Он подошел среди бела дня к лотку со швейными изделиями, взял упаковку перевязанных шпагатом десяти клетчатых рубашек-ковбоек и  пошел к воротам, не обращая внимания на крики продавщицы. Дело возбудил дознаватель. После выполнения неотложных следственных действий и избрания меры пресечения материалы попали ко мне. По причинам, о которых пойдет речь ниже, подозреваемый охотно давал показания не только о событии преступления,  но и обо всех подробностях своей незавидной судьбы. Сбежав из родительской семьи до совершеннолетия, он колесил по стране в компании воров – домушников. В 19 лет попал в места лишения свободы, в которых, исключая небольшие перерывы,  провел около 20 лет. В последнее время болел туберкулезом легких. Освободившись после очередной отсидки, приехал в Ростов. Найти знакомых и какое-либо легальное занятие не смог. Да и работать, по правде говоря, не хотел. Ночевал в подъездах и на чердаках. С тоской вспоминал уют, вполне подходящее питание и такой понятный коллектив тюремной «больнички». Открытое похищение государственного имущества – ковбоек, по его расчету, должно было стать пропуском на возвращение в привычный тюремный мир. С первой частью задумки, считал Новиков, все складывалось нормально. Однако оставались две просьбы к следствию: вернуть ему наследственную фамилию и найти оставшихся в живых родственников, с которыми он не имел никаких связей со времени побега из дома.   

Фамилий у него, судя по справке 1-го спецотдела МВД (ныне ГИЦ МВД),  было шесть. Шесть родовых имен, разделенных запятой, местоимением «он» и частицей «же». «Новиков, он же Иванов, он же Кошкин…» и далее. Объяснялась такая многоликость прежними особенностями пофамильного учета преступников, называвшихся при задержании вымышленными  именами, или использовавшими поддельные документы. После установления подлинной фамилии по дактилоскопическим учетам или другим способом, фиктивные имена, которыми пользовался осужденный, навсегда оставались в картотеке, в его уголовном и личном делах.

Это обстоятельство порождало неудобство не только для канцеляристов, но и для самих заключенных, обязанных «оглашать весь список, пожалуйста» на перекличках, при вызовах из камеры и, вообще,  при любых других контактах с представителями администрации.

«В натуре,- сетовал Новиков, - путаться стал. Не могу сразу вспомнить всех кликух. Вертухаи и начальники ругаются. Кореша подсказывают, нервничают из-за задержек».

Его просьба была излишней, поскольку  УПК РСФСР 1960 года требовал обязательного установления обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого, в число которых входила его подлинная фамилия. Именно она оставалась единственной в уголовном деле и во всех других учетах.

Требование установления личности обвиняемого, предполагало скрупулезную точность не только в указании фамилии, имени и отчества,  но также места,  даты рождения и ряда других данных. В случае обнаружения любых расхождений с фактическими данными дело возвращалось для дополнительного расследования прокурором или судом.

Как тут не вспомнить анекдотический случай  из практики коллеги Э. Зацепина, вошедший в копилку плодов случайного творчества нашего отделения. Благодаря этому событию каждый из нас зарубил на носу, что множество правильно написанных букв и слов, объединенных под обложкой уголовного дела, могут быть обесценены из-за фатальной ошибки в одном единственном графическом знаке алфавита.

История случилась летом 1967 года. Надзирающий за следствием помощник прокурора В. Заставной, пригласив Эдуарда к телефону дежурного по райотделу, сообщил, что возвращает для дополнительного расследования недавно законченное коллегой  уголовное дело. 

На вопрос Зацепина о причине этого решения, Заставной ответил: «Не установлена личность обвиняемого». Обсуждать подробности по телефону  отказался. 

Ошарашенный Эдуард помчался на 28-ю линию, в районную прокуратуру. Там он выслушал ядовитые слова помощника прокурора, проследил за перстом, указующим на стандартную графу обвинительного заключения, и почувствовал себя в положении мальчика, которому «и больно, и смешно».

Вернувшись с делом для исправления просчета, он повторил нам в лицах поучения Заставного.  Выглядело это так.
Заставной (З): Ты перечень обстоятельств, подлежащих доказыванию, помнишь?
Эдик Зацепин (ЭЗ): Так точно! (Заставной, в прошлом следователь военной прокуратуры, любил такую форму ответов).   
З: А  обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого?
ЭЗ: Точно так!
З: Почему же местом рождения указал несуществующий город? Нет этого города в справочнике административно-территориального деления СССР! Постигаешь? 
ЭЗ: Как это, нет? Родился в Орехово-Зуево. Город  известный без справочника.
З.: Причем тут Орехово-Зуево? Ты придумал населенный пункт с другим названием. Вот!

И тут Эдик увидел, что в его документе вторая половина названия города, записанного в исторические хроники в 13 веке, начинается не с девятого, а с двадцать третьего графического знака русского алфавита, впечатанного им в графу «информация о личности обвиняемого». Этому промаху Эдуарда, наряду со спешкой, способствовало коварство разработчиков клавиатуры пишущей машинки. Буквы «З»  и «Х», отстоящие друг от друга в алфавите на 13 позиций, в клавиатуре размещены рядом. Случай выглядит анекдотом, но через много лет, уже в Москве, я увидел точно такую  же опечатку в расшифровке подписи уважаемой сотрудницы прокуратуры РСФСР, удостоверявшей официальную бумагу.

Кстати, примерно в то же время из-за трагикомического события со случайной перестановкой букв лишился должности мой давний товарищ Юра К.
Пострадавший, выпускник филфака РГУ, учился на одном этаже с юристами. Кроме учебного корпуса, я систематически виделся с ним в университетской библиотеке и в ДЮСШ №1,  где Юра занимался штангой. По окончании учебы товарища распределили в одну из районных газет Ростовской области. Там его и настигла беда.

Будучи выпускающим редактором, он проглядел анаграмму, порожденную перестановкой букв в передовице. И вряд ли кто-нибудь из читателей заметил эту оплошность, поскольку нормальный человек, даже автор, выполнивший тягостную обязанность по написанию такого рода материала, не склонен к его повторному зрительному восприятию.

Однако в этом случае автором был инструктор райкома партии, любовно перечитывавший плоды своего сочинительства.
В статье, посвященной достижениям животноводства, сообщалось об успехе, которого добились доярки одного из колхозов. Именно автор обратил внимание на поменявшиеся местами буквы «б» и «и» в слове  «добились». Юра признавался, что после звонка инструктора райкома он совершил необъяснимый с точки зрения здравого смысла поступок: бросился собирать выпуск газеты внутри редакции. Однако коллеги, узнав о причине паники, отдавать раритетные экземпляры категорически отказались. 

Еще одна знаковая опечатка настигла Юру в г. Мурманске в 196.,.(не помню, каком году). В Заполярье Юра отказался после краткого пребывания на должности инструктора Ростовского обкома КПСС. Расставание с уважаемым партийным органом произошло в связи с отказом начинающего инструктора участвовать в рутинной коррупционной схеме в пользу проверяющих из ЦК КПСС.   

Насмешка судьбы пришлась на собственный очерк Юры в газете «Рыбный Мурман». Став корреспондентом этого ведомственного издания, Юра с энтузиазмом вживался в суровые рабочие будни и нелегкий быт рыбаков. Выходил при первой возможности в море, копил в памяти штатные и нештатные ситуации, запасался впрок командными фразами, промысловой терминологией и солеными словечками.   

Очерк, о котором идет речь он завершил словами: «Курс на пирс! Скомандовал капитан». Надо сказать, что в действительности подобной команды Юра не слыхал ни разу. Это была его собственная находка, гревшая самолюбие новообращенного морехода.
И вот, открыв ожидаемый номер «своей» газеты, Юра увидел, что  его «просоленный морской волк» вместо громогласного клича «КуРС на ПиРС» пропищал нечто оскорбительно насмешливое.

-«КуСР на ПиСР»,- выдал он ошарашенному Юре гнусным тенорком.   

Потрясения рано или поздно проходят. А вот выражение «КуСР на ПиСР» стало для друзей Юры мемом. В этом формате оно применяется для обозначения разнообразных ситуаций, в том числе, как приглашение к застолью.

Вернемся же к обвиняемому Новикову. Расследование дела не требовавшего, на первый взгляд, больших трудозатрат, обернулось непредвиденной потерей времени и сил.  Пришлось ехать в командировку в Кизлярский район Дагестана, откуда Новиков вышел «на большую дорогу» два десятилетия назад. Посылать в Кизляр поручение, по мнению умудренного опытом руководства УООП области, смысла не имело. Дагестанская милиция, как, впрочем, и сотрудники МВД других кавказских республик, безбожно затягивала сроки или вовсе не исполняла поступающих просьб. Иногда, в виде шутки, «киргуду, бамбарбия», в ответ приходили протоколы следственных действий, выполненные  «на присущем правоохранителям местном языке» без перевода. В Дагестане официальных языков 14. По одному из дел я, например, получил в ответ на поручение протокол допроса, потребовавший поиска переводчика с одного из этих языков «внешне грубоватого, но самого красивого в мире, по мнению его носителей».

Поездка в Кизляр, с пересадкой среди ночи в Гудермесе, запомнилась встречей с выпускником нашего факультета по фамилии Кудла (имени не помню), однокурсником Жени Руденко. Он работал следователем городского отдела милиции. Накануне моего приезда у них произошло немаловажное событие. Был выявлен и, по теперешней терминологии, нейтрализован в горной землянке бандит – чеченец, находившийся на нелегальном положении со времен Войны.  К удивлению группы захвата, на груди бандита присутствовали советские боевые награды. Как выяснилось, они принадлежали сотрудникам правоохранительных органов и военным, погибшим от рук боевика. Вероятно, этот феномен объяснялся особенностями менталитета нелегала: награды переходят победителю. То, что он  убивал неверных из-за угла, его доблести в собственных глазах не умаляло.

Кудла помог мне разыскать документы о рождении Новикова. Удалось найти родную сестру обвиняемого.  Она жила на хуторе (кутане) Лебяжьем. Других членов семьи в живых не осталось. Женщина опознала брата по фотографии. Впоследствии я организовал ей встречу с обвиняемым, которого сначала считали пропавшим без вести, а затем умершим.

В ходе неслужебного общения Кудла  рассказал мне о некоторых особенностях организации жизни местных руководителей. Каждый из чиновников, входивших  в неформальную шкалу «уважаемых», был связан своеобразными отношениями производства и распределения с местными колхозами. Говоря понятнее, был единоличным собственником определенной доли колхозного имущества. Чаще всего это была отара овец, якобы доверенная «уважаемым» колхозу для выпаса в составе общего стада. Со слов Кудлы, тогдашний секретарь Дагестанского обкома КПСС был полновластным хозяином 600 колхозных овец. И это количество никак не уменьшалось, несмотря на периодические отправки экземпляров парнокопытных их неформальному собственнику. Чиновники рангом ниже имели стада скромнее.

Возвратимся к истории Новикова снова.
Вернув обвиняемому фамилию «без прицепа», я попытался убедить прокурора в необходимости прекратить дело за отсутствием в действиях обвиняемого состава преступления. Однако Г.И. Тресков был непреклонен. Показания Новикова о мотивах грабежа он считал бездоказательными. Да и сам обвиняемый настаивал на осуждении. Дело закончилось обвинительных приговором, деталей которого я не помню.   

В другом случае запомнился персонаж холерического темперамента, этакий «Вздорный Портняжка». Дело, как и многие другие, попало ко мне от дознавателя. Фамилии обвиняемого не помню. Это был мужчина лет 35-ти, быстрый, порывистый, с резкими сменами настроения, портной-надомник с обширной клиентурой и неплохим заработком.

 Хулиганские действия совершил среди бела дня возле «Голубого Дуная» на площади К. Маркса.  Расставшись с приятелями после легкой выпивки, швейных дел мастер пребывал в игривом настроении. А посему шлепнул по ягодице проходившую мимо молодую женщину. Не склонная к шалостям дама ответила пощечиной. И вот тут-то, оскорбленный непониманием душевного порыва Портняжка, отвесил гордячке полновесную оплеуху. Это был финал первого этапа отношений.

Вторая часть переместилась в уголовно-правовую сферу. Ситуация отягощалась прошлым и являлась, по терминологии философов, «дурным повторением с неизвлеченным смыслом». Портняжка был ранее судим за действия, до мелочей совпадавшие с теперешним событием. Наличие прежней судимости влекло за собой обвинение в злостном хулиганстве.

Признав себя полностью виновным, Портняжка искренне каялся.
«Поверите, не могу понять, как это получилось! У меня налаженная жизнь. Я за день шил хорошие брюки. Зарабатывал по 30 рублей. (На мое содержание МВД тратило 115 рублей в месяц, на руки за вычетом налога и комсомольских взносов-104.85 руб.). От клиентов отбоя не было! И женским вниманием не обижен! Спиртным не увлекаюсь».

Я верил. Соседи характеризовали Портняжку положительно. Это было отмечено в обвинительном заключении, как смягчающее обстоятельство.
От адвоката он отказался. После окончания расследования и ознакомления с материалами дела  в кабинете СИЗО достал из шва пиджака свернутые в тонкую трубочку десять рублей и попросил передать их сестре. Обращаться с этой просьбой к администрации он опасался по причине возможного наказания за сокрытие запрещенных предметов. Кроме того, не исключал элементарного присвоения денег сотрудниками СИЗО. Признаюсь, я его просьбу выполнил. Конечно, это было не только нарушением инструкций тюремного ведомства, но и элементарной глупостью с моей стороны. На совершение этого неосмотрительного проступка в определенной мере повлияло  человеческое сочувствие к нелепой судьбе обвиняемого.

Дело о спекуляции в моей следственной карьере было единственным. Обстоятельства его возбуждения запомнились необычностью. В один из дней начала мая 1967 года во время моего дежурства по  отделению в дежурную комнату райотдела ввалилась разгоряченная толпа, окружавшая двух мужчин. Одним из них  был  некто Гамахария Индико Викторович, житель Абхазии. Другой мужчина, фамилии которого не помню, оказался  приезжим из какой-то кубанской станицы.

Завязка события случилась на Пролетарском рынке. Станичник продавал ранние огурцы, выращенные на собственном приусадебном участке. Их происхождение подтверждалось справкой сельского совета. Торговля шла споро до тех пор, пока к продавцу не подошел   Гамахария. Коротко переговорив о чем-то с огородником, Индико объявил о прекращении продажи и перенес мешки с огурцами (их было два) в камеру хранения. Станичник забрал с прилавка арендованные весы и оба мужчины удалились в контору рынка. 

Дошлые покупатели поняли, что стали свидетелями покушения на «скупку и перепродажу товаров с целью наживы», предусмотренную статьей 154 УК РСФСР. Причем получить необоснованную наживу сын Кавказа намеревался за их счет. Далее, согласно  газетной терминологии, имело место проявление инициативы масс. Очередь, прихватив Гамахарию и огуречного огородника на выходе из конторы, двинулась в райотдел. Благо, располагался он поблизости.

Выслушав активистов, я опросил продавца огурцов и Гамахарию. Первый пояснил, что Индико купил у него все огурцы оптом без скидки  в цене. Продавцу это было наруку, поскольку он торопился пройтись до отъезда по магазинам города с дочерью-подростком, находившейся тут же. Зачем Гамахария покупал огурцы, станичник не интересовался.   
 
Кавказец утверждал, что временно проживает в Ростове, торгуя овощами и фруктами с собственного участка. Их якобы периодически присылают проживающие в Абхазии родственники. А огурцы станичника купил якобы для собственного потребления. На вопрос, в какие сроки он собирается осилить в одиночку два мешка овощей,  отвечал: «Солить буду».     Покупка огурцов подтверждалась квитанцией камеры хранения на имя Индико. Пояснения Гамахарии выглядели неправдоподобными.  Дело в том, что постоянного жилья и прописки в Ростове у Индико Викторовича  не было. Тара для засола также отсутствовала. По мнению покупателей, пояснение о намерении консервировать дорогие ранние огурцы, предназначенные для весенних салатов, выглядело нелепо. Всем известно, что сезон засолки этих овощей начинается в июле. Помимо необоснованных затрат, говорили знатоки, этот сорт овоща вообще не годился для консервирования.

Посчитав, что  приведенные данные свидетельствуют о признаках преступления, я возбудил уголовное дело. Принял заявления трех очевидцев события, допросил остальных в качестве свидетелей. Поскольку Гамахария не имел постоянного места жительства, задержал его в качестве подозреваемого на 72 часа.

В ответ на предложение подписать с протокол задержания, Индико Викторович повел себя странно. Сняв с руки часы, по виду золотые, он протянул их мне со словами: «Ну, ладно, бери!».   

Суть этого поступка стала понятна позже. А пока я разъяснил, что личное имущество будет изъято при обыске у дежурного по райотделу.         
 Далее, несмотря на внешнюю очевидность в действиях задержанного состава преступления, я наткнулся на подводные камни процесса доказывания. На них мне указал тогдашний помощник прокурора Г.И. Бонк.
-Поторопились граждане,- сожалел он, когда я обратился за санкцией на арест подозреваемого. - Надо было подождать начала перепродажи по новой цене. 
- Да неужели без этого не ясно, что он (Гамахария) затеял? – Возражал я.
- Обывателю ясно, а суду не совсем. Суд не любит недомолвок.
- Григорий Иосифович, горячился я. – У Гамахарии нет постоянного жилья. Солить огурцы, по его словам, он собирался в бочках, которых у него тоже нет. И, наконец,  надо быть полным тупицей, чтобы покупать деликатесные ранние овощи для консервирования  на зиму.
-А может, он и есть тупица. За это не судят - парировал помпрокурора. - Короче, ищи дополнительные доказательства. 
И тут я вспомнил, что обошел вниманием такого свидетеля, как сотрудница администрации рынка, выдававшая в аренду продавцам весы и халаты.
Ее показания стали находкой. Оказалось, что весы, сданные прекратившим торговлю кубанским станичником, тут же переоформил на свою фамилию Гамахария. Его она знала, как продавца фруктов и овощей, пользовавшегося инвентарем рынка на протяжении нескольких лет. Квитанцию на весы Гамахария забрать не успел из-за возникшего скандала с покупателями. Это была недостающая деталь доказывания, свидетельствующая о намерении подозреваемого заняться перепродажей скупленного.   

На предложение выдать следствию квитанцию, сотрудница рынка ответила, что оба экземпляра документа забрал накануне без какого-либо оформления знакомый ей сотрудник ОБХСС Пролетарского РОМ Е. Матюшин.

Вернувшись в отдел, я узнал, что опер ОБХСС отдыхает дома после дежурства. Метнувшись к нему  на дежурной машине, застал Евгения во дворе его частного домика. Он белил известкой наружные стены жилища, облачившись в рабочий халат. 

-Где квитанции?- спросил я без предисловий.
- Что за шум?- ответил он. – Вот они.  Хотел завтра отдать.
Евгений протянул мне два листка бумаги, которые почему-то находились в наружном кармане халата.
- Проблема решена? - спросил опер. 
- Нет, Женя, - ответил я. – Теперь надо оформить выдачу этих документов. Поехали в отдел на допрос.   

Дальнейшая процедура приобщения квитанций к материалам уголовного дела крупно поссорила меня с Евгением и начальником отделения БХСС, по имени Леонид, фамилии которого не помню. В этом  конфликте с обвинениями в ненужном крючкотворстве меня поддержал помощник прокурора Г.И. Бонк.

В процессе установления обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого, была допрошена его жена и другие свидетели. Для этого начальник следственного отделения А.А. Хырхырьян направил в Сухуми Эда Зацепина. Родственники Гамахарии рассказали, что он бросил жену и детей три года назад. Связи с ними не поддерживает и деньгами не помогает. Каких-либо продуктов для продажи на рынке через Гамахарию члены семьи ему ни разу не посылали. 
Дело прошло в суде без претензий к качеству расследования. 

За пределами следствия остались обстоятельства, о которых мне доверительно рассказал молодой сотрудник отделения БХСС Николай Корчагин. Оказывается, Гамахария был давним кормильцем некоторых сотрудников их отделения, смотревших сквозь пальцы на его многолетнее пребывание на рынке в качестве продавца фруктов и овощей неизвестного происхождения. 
Неожиданный вариант возбуждения уголовного дела непосредственно следователем, не позволил заинтересованным лицам похоронить материалы в процессе их предварительной проверки оперативными сотрудниками.

«Бытовуха» с угрозами убийством.
Таких материалов было много, но память выделяет два случая.
В период расследования дела Гамахария Н.К. Забудько передал мне для принятия решения заявление о систематическом нанесении побоев теще начальником одного из Ремонтно-строительных управлений нашего района. Фамилий виновника, которого впредь буду называть «начальником»,  и пострадавшей не помню. Последней каплей, побудившей тещу и ее дочь обратиться с заявлениями в милицию, были действия «начальника», которые они восприняли, как реальное намерение убить мать жены.

Обстоятельства происшествия были таковы. Семья жила в одноэтажном доме по нечетной стороне улицы 1-я Советская, недалеко от Театральной площади. События происходили поздним вечером при открытых окнах, задернутых шторами. «Начальник», допившийся, до безумного состояния, нанес теще несколько ударов по лицу. Затем стал душить ее руками. Жена руководящего ремонто-строителя пыталась защитить мать от ударов и вырвать ее из рук мужа. Затем, видя бесполезность усилий, стала кричать о помощи. К счастью, на крик среагировал проходивший мимо окна незнакомый мужчина. Этот неравнодушный человек перемахнул в комнату через подоконник и вырвал жертву из рук «начальника». Затем, свалив душителя на пол, удерживал его до приезда наряда милиции, вызванного женщинами по телефону. 

Эрсэушный шеф провел ночь в медвытрезвителе и утром был возвращен в райотдел.
На принятие решения по заявлению закон отводил мне трое суток. В исключительных случаях срок мог составить не более десяти дней. Этот случай, как оказалось, относился к числу исключительных. Из объяснений пострадавшей и ее дочери следовало, что виновник злоупотреблял спиртным и  в последнее время проявлял беспричинную жестокость в отношении членов семьи: несовершеннолетней дочери, жены и особенно тещи.  Женщины, стесняясь огласки, терпели оскорбления, побои и даже угрозы убийством. В подтверждение реальности угроз ремонтный зодчий направлял на женщин малокалиберную винтовку и щелкал ее спусковым механизмом.  Винтовка ТОЗ-8 числилась за организацией ДОСААФ РСУ, однако хранилась вместе с патронами в доме правонарушителя.   

Начальник РСУ в своем объяснении факты побоев и угроз убийством категорически отрицал. Попытку душить потерпевшую не признавал, объясняя свои действия шуткой. То же самое говорил о манипуляциях с винтовкой.

На второй или третий день после начала проверки районный прокурор Г.И.Тресков  затребовал для ознакомления собранные материалы и через несколько часов вернул их обратно. В происшедшем он усмотрел признаки нанесения побоев без расстройства здоровья и посему дал устную рекомендацию в возбуждении уголовного дела отказать, разъяснив потерпевшей ее право на обращение в суд в порядке частного обвинения. Я же считал, что проверочные действия еще не завершены.

Днем позже в связи с описанными событиями меня посетили два ходока. Первым был начальник РСУ. Он напористо интересовался, выполнил ли я  указание прокурора об отказе в возбуждении дела. Был его натиск проявлением наглости или глупости, оставалось гадать. Ответ о том, что решение по результатам проверки он получит в письменном виде, посетителя не устроил. Начальствующий ремонто-строитель вышел из кабинета, произнося невнятные угрозы. 

Вторым  «ходоком» стал Н.К. Забудько. Поведя разговор в необычно смущенной манере, Касьяныч посоветовал мне учесть мнение прокурора и завершить проверку без лишней писанины.
На вопрос, с какой стати я должен руководствоваться противоречащей закону рекомендацией, начальник отделения ни к селу, ни к городу произнес: «Мы же солдаты».
-Мы солдаты Закона, Николай Касьяныч, а не прокурора, возразил я (получилось несколько высокопарно). 
- Но мы должны быть дипломатами,- зарапортовался Забудько.
-Так кто мы, наконец, - потребовал я уточнения. – Солдаты или дипломаты?    

Разговор происходил в присутствии Рафа Джегунцова, который впоследствии не раз цитировал антитезу на тему «солдаты-дипломаты».
Мотивируя свой совет, Касьяныч доверительно рассказал, что первый секретарь нашего райкома партии вызывал его «на ковер» вместе с прокурором и потребовал от обоих «прекратить шельмование руководящего работника».

Было заметно, что выполнение требований главного районного  «бойца идеологического фронта» Касьянычу не по душе.
 -Николай Касьяныч,- заметил я. – Как  бы нам не напороться на новое  дело Лупо. Ведь он, «начальник», похоже, на самом деле убить женщину собирался. Давайте, завершим проверку. Тогда и о решении поговорим.
-Делай, как знаешь, и пеняй на себя! – вздохнул начальник отделения. -Только против «первого» все равно не попрешь.

Заинтересованность секретаря райкома в исходе события объяснилась обстоятельствами, о которых расскажу далее.

Надо сказать, что главный районный идеолог имел возможность зарубить дело в отношении руководящего строителя используя более весомый механизм, чем словесные пожелания прокурору и Касьянычу. Речь шла о существовании в то время своеобразной формы иммунитета от уголовного преследования членов КПСС, каковым был начальник РСУ. Однако, секретарь, по всей видимости, пожелал обойтись без  формальностей. Скорее всего, желал избежать огласки события в коллективе РСУ и ненужной информации в отчетности райкома.

Я же, признаюсь, о формальном существовании упомянутой привилегии членов КПСС,  представления не имел, поскольку она была установлена документом, выходящим за пределы законодательства, а именно, Уставом КПСС.
Один из случаев применения этого механизма защиты «нужных людей» партийными функционерами стал наглядным уроком для следователей нашего отделения, и в первую очередь, для Жени Руденко. 

Это случилось в конце 1966 года. Женя завершал следствие по уголовному делу о хищении государственного имущества на сумму более 16 000 рублей путем злоупотребления служебным положением. Размеры ущерба по тем временам впечатляли. Исключительная мера наказания ; расстрел могла быть применена за хищение, превышающее сумму 10000 рублей. Преступление было квалифицировано по части 3 статьи 92 УК РСФСР, которая предусматривала возможность лишения свободы на срок  от шести до пятнадцати лет.   

Факты свидетельствовали о том, что хищение организовала  заведующая овощной базой, фамилии которой не помню. Это была усатая армянка лет пятидесяти, внушительных объемов. Подобно большинству торговых руководителей она состояла в КПСС.

Накануне принятия решения об аресте подозреваемой надзирающий за следствием помощник прокурора Г.И. Бонк предупредил Женю о необходимости согласовать этот вопрос с партийной организацией овощной базы.  Заметив недоумение следователя, Григорий Иосифович раскрыл перед ним Устав КПСС. Пункт 12-й этого документа гласил:

«Если член партии совершил проступки, наказуемые в уголовном порядке, он исключается из партии и привлекается к ответственности в соответствии с Законом».

Пункт, несмотря на демонстрацию правовой безграмотности и незнания русского языка, содержал слабо замаскированную возможность дать мощную подножку следствию.

Безграмотность заключалась в том, что «проступки наказуемые в уголовном порядке», не существуют по определению, поскольку наказание  в уголовном порядке может быть назначено исключительно за совершение преступления. Проступок же, согласно науке права – это правонарушение, не предусмотренное уголовным законодательством. Механизм блокирующий «злобные» намерения следствия, заключался в последовательности процедур исключения из партии и привлечения к ответственности.  Согласно этой словесной конструкции, привлечение к ответственности, было возможным только после исключения члена КПСС из партии.

Далее на пути возможного «привлечения» появлялся своеобразный фильтр в виде процедуры исключения из КПСС.

Согласно пункту 10 Устава «Вопрос об исключении коммуниста из партии решается общим собранием первичной партийной организации. Решение первичной партийной организации об исключении из партии считается принятым, если за него проголосовало не менее двух третей членов партии, присутствовавших на собрании…».

Таким образом, Евгению предстояло выполнить публичную процедуру досудебного рассмотрения собранных доказательств. То есть  доложить их собранию первичной партийной организации, и получить в результате коллективной оценки вердикт о наличии или отсутствии вины подозреваемой. 

На практике попытка встречи Жени с представителями передового отряда трудящихся завершилась на удивление гнусно.
К месту проведения партийного собрания Евгений прибыл вместе  инструктором РК КПСС. Начальник следотделения и помощник прокурора от встречи с коллективом уклонились. Женя уже входил в зал, когда партийный «чинарик»  остановил его неожиданным вопросом: «Кстати, а сами вы член партии?».
-Нет, ответил Женя.- Комсомолец.
-Вот незадача,- огорчился инструктор. – Собрание-то закрытое. Вам на нем присутствовать нельзя. Давайте, вашу справку, я ее сам оглашу.

Об этой оскорбительной насмешке над следствием наш коллектив узнал по горячим следам, от примчавшегося в райотдел Евгения. Выражения, которые он произносил в адрес партийных воров, партийных «чинариков» и  «чинар» повторять не буду.

Однако, пережитое им унижение (личное и должностное) на этом не закончилось. Позже стало известно, что основным докладчиком на собрании стала заведующая базой, которая не только «опровергла» доводы стороны обвинения, но и объяснила их местью следователя за отказ от его сексуальных домогательств.   

От этой пикантной детали Женя, кумир многих студенток Университета и других вузов, на некоторое время лишился связанной речи.
Собрание исключать свою заведующую из партии отказалось.
Расследование завершилось привлечением к уголовной ответственности второстепенных исполнителей хищения.

Однако возвратимся к материалам проверки в отношении начальника РСУ. Беседуя с жертвой зятя, заметил ссадины на шее, напоминавшие следы ногтей, и точечные кровоизлияния в белки глаз. Эти признаки запомнились по курсу судебной медицины. Возникшие догадки пострадавшая дополнила описанием своих ощущений в момент прекращения дыхания.

Дальнейшие мои действия совершались без учета мнения прокурора. Посоветовавшись по старой памяти с экспертом-доцентом кафедры судебной медицины Ростовского «Меда», А.Б. Гутниковой, я возбудил уголовное дело по факту умышленного причинения тяжких телесных повреждений. Благо, никаких согласований с начальником следственного отделения в то время не требовалось. А в прокуратуру копия постановления приходила на третий день. Принимая решение по материалам, я рассчитывал на поддержку начальника следственного отдела области полковника милиции В.В. Лашина (бывшего прокурора Ленинского района г. Ростова-на-Дону) и  его заместителя полковника милиции А. И. Кузьмина. Оба пользовались уважением подчиненных за высокий профессионализм и принципиальность.      

Срочно проведенная при поддержке А.Б. Гутниковой судебно-медицинская экспертиза мои предположения подтвердила. Согласно заключению эксперта, «сдавление органов шеи, сопровождавшееся объективно выраженным комплексом угрожающих жизни явлений» относилось к категории повреждений, опасных для жизни в момент нанесения. Указанная ситуация соответствовала конкретному пункту «Правил судебно-медицинского определения степени тяжести телесных повреждений»

Отвечать за указанные действия «шутнику» следовало по статье 108 УК РСФСР, предусматривающей наказание в виде лишения свободы на срок до восьми лет. Мое решение по материалам вызвало негодование прокурора.

По его указанию дело было передано в производство следователя прокуратуры (по-моему, старухи Изергиль), переквалифицировано на ч.1 статьи 112 УК РСФСР и тихо похоронено в залежах бумаг.

С тех пор при упоминании моей фамилии, в том числе на совместных совещаниях, Г.И.Тресков  норовил заменить ее именами нарицательными: «умник» или «эксперт».

Правда, когда  жареный петух в виде  аналогичной ситуации с домашним тираном – отставным старшим следователем УКГБ по Ростовской области Лытяковым, едва не клюнул его в темя, он не погнушался обратиться  ко мне с личной просьбой. Просил найти основания для помещения этого персонажа под стражу,  обещая всяческое содействие.

Дело Лытякова было одним из многих «материалов», которые на протяжении нескольких лет перемещаются от дознавателя к дознавателю, от следователя  к следователю. Правомерность решений по нему об отказе в возбуждении уголовного дела неоднократно проверялась и подтверждалась сотрудниками районной и областной прокуратур. 

Первоначальное заявление о фактах побоев и других случаях незаконного применения физической силы, периодически дополняясь сообщениями пострадавших о новых противоправных действиях виновной стороны, однако назвать сторонних очевидцев этих событий заявители не могли по причине их отсутствия. Между тем жизнь двух женщин – жены и тещи Лытякова, превратилась в кошмар.

Семья жила в одноэтажном доме на одной из так называемых линий, спускающихся к Дону. Отставной следователь работал в каком-то мелком учреждении. Его жена (имени не помню) преподавала фортепьяно в Детской школе искусств.  Теща, в прошлом тоже музыкальный работник, вела хозяйство. Обе страдали астенией, создавали впечатление людей запуганных и малопрактичных.

По рассказам женщин, разлад в семье зародился и нарастал из-за пьянства мужа (зятя), дополненного его паталогической ничем не обоснованной ревностью. 

К моменту передачи мне материалов семья фактически распалась. Жена и теща Лытякова обосновались в дальней комнате дома, войти в которую было возможно только через зал, занятый экс-чекистом. Приходя домой в подпитии, Лытяков  устраивал своеобразную охоту. Подстерегал женщин на пути в комнату и провожал их до двери щипками, тумаками и ругательствами. Иногда колотил в запертую дверь кулаками и ногами, угрожая поджогом.   

С целью избежать встреч с мужем-садистом, жена Лытякова, возвращаясь с работы в вечернее время, предпочитала пробираться в свою комнату через окно, отпертое изнутри матерью. Насмешливые  комментарии случайных прохожих были меньшим злом, чем встреча с мужем.

Был случай издевательства похлеще щипков и тумаков. В один из дней, когда Лытякова отрабатывала учебную программу на домашнем пианино, подкравшийся сзади муж внезапно захлопнул крышку инструмента.  В результате этого удара у жены были сломаны средний и безымянный палец левой руки. 

Лытяков,  признавая существование неприязненных отношений с женой и тещей,  обвинения  в противоправных действиях отрицал. Причастность к перелому пальцев жены крышкой пианино объяснял неосторожностью.

Трудность принятия решения по материалам заключалась в отсутствии свидетелей событий, описанных  в заявлениях. Правда, старания  в поиске объективных доказательств ни дознаватели, ни следователи не проявили.

Не видя выхода из сложившейся ситуации, мать Лытяковой решила пожертвовать собой для спасения дочери. Происшествие случилось в помещении областной прокуратуры, располагавшейся  на втором этаже Дворца правосудия.  В тот день теща Лытякова получила от нашего зонального прокурора В.Г. Чайко очередной ответ о правомерности отказа в возбуждении уголовного дела по их с дочерью заявлениям.

Не тратя времени на полемику с Василием Григорьевичем, она вышла из кабинета и пыталась повеситься на перилах лестницы надзорного органа, воспользовавшись заранее припасенной веревкой.  Из петли ее вытащили по чистой случайности.   

В.Г. Чайко, инвалиду Войны, стало плохо. Это плохо в короткое время докатилось до Г.И. Трескова  и до начальника Пролетарского РОМ.

В тот же день районный прокурор, минуя начальника следственного отделения, вызвал меня в свой кабинет, вручил злополучные материалы  и  попросил, не жалея сил, найти доказательства,  подтверждающие суть заявлений. Квалифицировать действия экс-чекиста он предполагал как злостное хулиганство.
 
«Найди свидетеля хотя бы одного случая нецензурной брани с его стороны и бери под стражу. Санкцию обещаю»,- ручался прокурор.   Почему он обратился именно ко мне, можно лишь догадываться. Наверное, зачислил «умника» и «эксперта» в специалисты по семейным драмам.   

Нет нужды описывать детальное исследование материалов, получение новых подробных пояснений  от обеих женщин и Лытякова. Семья жила замкнуто и жители соседних домов об отношениях между ее членами ничего сказать не могли. Некоторым соседям доводилось быть случайными очевидцами проникновения Лытяковой в дом через окно, однако причина такого способа ее возвращения с работы им была неизвестна.

Тем не менее, в результате детальных расспросов жены и тещи выявилось обстоятельство, могущее стать ключевым моментом доказывания.

Оказывается, нанеся удар крышкой пианино по пальцам жены, Лытяков выбежал вслед за ней во двор дома, где продолжал наносить женщине удары в грудь и живот. Эти действия опровергали версию о случайном нанесении телесных повреждений пострадавшей.

Избиение остановил неизвестный мужчина в морской форме, проходивший вдоль ограждавшего двор штакетника. Подбежав к Лытякову, моряк пытался оттолкнуть его от жертвы.  В ответ экс-следователь набросился на мужчину, но получил сильный удар в лицо, потерял сознание и упал.  Моряк предпочел покинуть двор, «не прощаясь».

Теперь задачей проверки стал поиск моряка. По описаниям женщин, он двигался вниз по спуску, был в бескозырке и нес небольшой чемодан.  Эти детали позволяли предположить, в незнакомце матроса-срочника (бескозырка), прибывшего домой на побывку либо после завершения службы (чемодан). В обоих случаях сведения о нем должны были иметься в районном военкомате.

Так оно впоследствии и оказалось. Бывший старшина второй статьи  ВМФ, работавший к моменту расследования слесарем на заводе «Красный Аксай», свое участие в инциденте поначалу не признавал, однако после опознания женщинами и моих увещеваний подтвердил объяснения пострадавших.

Лытяков показания моряка о нанесении побоев потерпевшей отрицал, объясняя их наличием любовной связи свидетеля с его женой. Кстати, такое же обвинение он выдвинул и в мой адрес. Объяснения об отсутствии личной заинтересованности в исходе уголовного дела мне пришлось давать военной прокуратуре по прошествии двух лет после перевода из Ростова в г. Хмельницкий. 

Пытаясь разорвать связь между переломом пальцев и продолжением истязаний во дворе, бывший следователь утверждал, что эти события произошли в разные дни. Однако его показания опровергались документами поликлиники об оказании помощи Лытяковой и сообщением райвоенкомата о дате прибытия моряка.   

Судебно-медицинская экспертиза отнесла перелом пальцев жены Лытякова к категории менее тяжких (ныне средней тяжести) телесных повреждений. 

Другая экспертиза по делу была проведена для решения вопроса о применении принудительных мер медицинского характера в отношении самого Лытякова.

Признаки предполагаемого прокурором злостного хулиганства в  действиях виновного отсутствовали.

В итоге Лытяков был признан виновным в умышленном причинении телесного повреждения, вызвавшего стойкую утрату профессиональной трудоспособности, и осужден по статье 109 УК РСФС к лишению свободы на два года и принудительному лечению от алкоголизма.

Бонк
В конце 1966 года мои отношения с прокуратурой района заметно улучшились. Это совпало с появлением в надзорном органе упомянутого выше помощника прокурора, младшего советника юстиции Григория Иосифовича Бонка, личности надолго запомнившейся работникам  милиции, прокуратуры и судов Ростова.

Коллектив нашего отделения знакомился с ним в кабинете Н.К. Забудько. Новый помощник прокурора коротко рассказал о себе и обозначил пути совершенствования сотрудничества.

Упомянул фронтовое прошлое, командование отдельной штрафной ротой и ранение. Постоянный состав таких подразделений, не относившийся   к числу штрафников, имел особые льготы в части денежного довольствия,  присвоения очередных воинских званий и выслуги лет на пенсию.
Согласно приказу наркома обороны СССР № 298 от 28 сентября 1942 г. командиры и военные комиссары штрафных батальонов и рот, командиры и политические руководители взводов, а также остальной постоянный начальствующий состав назначались из числа наиболее отличившихся в боях командиров и политработников. Сроки выслуги в званиях им сокращались наполовину, а каждый месяц службы при назначении пенсии засчитывался за шесть месяцев. То есть шесть лет выслуги за один год службы.

Завершив военную службу, Г.И. Бонк, по его словам, получил приличную военную пенсию, которая  вкупе с зарплатой позволяла обеспечивать разумные потребности. Весомым признаком достатка Григория Иосифовича была собственная «Волга» ГАЗ М-21.  Такой машиной до него из числа членов ростовского юридического сообщества обладал лишь весьма востребованный адвокат Вишневский. Развивая тему, Григорий Иосифович заявил о категорическом неприятии разного рода услуг и подачек со стороны сотрудников милиции.  Упомянув о горячительных напитках, сообщил, что не употребляет ничего крепче кефира.

Главными направлениями улучшения совместной работы помпрокурора  назвал повышение качества надзора, оказание помощи в организации расследования и принятии решений по уголовным делам. Нам такой подход понравился.

Напрягшийся при упоминании о спиртном Н.К. Забудько, произнес выжидающе - оптимистично: «Уверен, мы будем дружить». На что получил сдержанный ответ: «Прежде всего, дружить будем с Законом!».

Григорий Иосифович сообщил, что перевелся в Ростов из Москвы. Жена временно осталась в столице. О причинах перемещения и ранее занимаемых должностях присутствующие вопросов тактично не задавали, оставляя инициативу за Бонком.  Однако новый помощник прокурора эту тему обошел.

Меня заинтересовало, не родственник ли Григорий Иосифович автора известного учебника английского языка Н.А. Бонк. Ответ был лаконичным:  «Это моя жена».   

Новый помощник прокурора взялся за работу круто. Принял за правило систематические посещения следственного отделения, ознакомление с материалами ведущихся дел и личное участие в следственных действиях. Кроме того, вверг в трепет небывалыми дотоле надзорными мерами дежурную службу райотдела и отделение ГАИ. Дежурных он ущучивал неожиданными появлениями в шесть в утра, выявляя не оформленные к тому времени документы на лиц, проведших ночь в «телевизоре» (ныне именуется «обезъянником»). Гаишников уличал в правовых и языковых пробелах при составлении протоколов и в чем-то еще. С обнаруженными недостатками шел к начальнику райотдела, требуя навести порядок. В короткое время начальники подразделений и руководство райотдела стали реагировать на его появление подобно биндюжникам из песни «Шаланды полные кефали».  В  части, где «…и все биндюжники вставали…». Не было удивительным, что начальник ГАИ  Пролетарского РОМ  с готовностью предоставил в качестве товарищеской помощи свой собственный гараж для постоя прокурорской «Волги».

Кроме того, Бонк показал себя профессионалом с неуемной энергией. Помимо систематических посещений райотдела и выдачи дельных указаний сотрудникам, он поддерживал обвинение по нашим делам в суде. Обладал аналитическим умом и полемическим даром. По словам адвокатов, «рвал доводы защиты и оправдания подсудимых, как бульдог». При этом у участников процесса эмоциональный тон его выступлений порой вызывал ощущение  необъяснимой личной вражды к подсудимым.   
 
С проявлением неприязни Г.И. Бонка к подозреваемым и обвиняемым я несколько раз сталкивался во время его участия в допросах по «моим» делам. Однажды, уличив свидетельницу в ложных показаниях, он выдал невероятную для прокурора тираду: «Я тебя, б….. такой характеристикой обеспечу, что Пролетарский рынок  на работу не примет!». Скандалившая до этого женщина ошарашено замолкла. Я был удивлен не меньше, но не подал виду, посчитав происшедшее обмолвкой на почве фронтовых травм. То был единственный случай, когда я слышал от него брань.

Необычным для сотрудника прокуратуры было его стремление отправлять представителей криминала под стражу. В одном из случаев, избирая меры пресечения супружеской паре, я высказал Бонку намерение ограничиться арестом мужа, оставив жену под подпиской о невыезде. Роль женщины в деле была второстепенной, да и действовала она под нажимом супруга.

-Ни в коем случае, - ответил помощник прокурора. – Всех «в сумку».

Этот термин также показался мне удивительным для законника. Тем не менее, впоследствии я слышал его еще несколько раз. 

Постепенно Бонк подмял под себя и районного прокурора. Как оказалось, для этого он занялся ревизией прекращенных уголовных дел, в первую очередь, о хищениях государственного и общественного имущества. Делал это под предлогом выявления ошибок и совершенствования методики расследования. У прокурора, видимо, возникли опасения, что в действительности помощник ищет в дела следы корыстного умысла.
 
По некоторым внешним признаками  отношения между Бонком и Тресковым накалялись. Несмотря на это, прокурор почему-то стал доверять помощнику гербовую печать и санкционирование арестов.

Мое служебное общение с Бонком стало особенно интенсивным по причине его повышенного интереса к «моему» уголовному делу о систематической подделке документов. Через лиц, использовавших подделки,  удалось выйти на изготовителей документов – супругов Шураковых.

Первым назвал эту фамилию упоминавшийся выше Г.В. Шпекман, вначале утверждавший, что приобрел листок нетрудоспособности у незнакомого лица. Переломный момент наступил в результате нажима присутствовавшего на допросе Г.И. Бонка.  Григорий Иосифович в свойственной ему манере  предложил подозреваемому два варианта ближайшего будущего: правдивые показания в комплекте с подпиской о невыезде иди ложь вкупе с заключением под стражу. В подтверждение слов помощник прокурора достал из кармана гербовую печать, оттиск которой мог немедленно скрепить санкцию на арест. Шпекман выбрал подписку.

Шураков, бывший ювелир, специализировался на изготовлении штампов и печатей. Его жена заполняла фальшивки рукописным текстом.

Внимательно знакомясь с протоколами допросов обвиняемых, помощник прокурора рекомендовал подробнее описывать технические средства и способы изготовления подделок. Предельная детализация, по его словам, усиливала доказательственное значение признаний.

Помощник прокурора хвалил мои навыки обнаружения признаков смытого текста и подделок в оттисках печатей и штампов. Интересовался, на какие особенности документов и оттисков я обращаю внимание при осмотре невооруженным глазом.

Кстати, в удалении рукописных записей подлинных документов Шураковы добились впечатляющих результатов. Косвенным свидетельством таких манипуляций было лишь изменение оттенка свечения бумажного носителя в лучах специальных приборов. Однако, по словам экспертов, феномен мог объясняться случайным отклонением от технологии изготовления бумаги. Следы же смытого текста и нарушения защитной сетки отсутствовали.   

 Я охотно делился знаниями из курса криминалистики, подсказками экспертов и приобретенным опытом. В числе признаков фальшивок были грамматические ошибки в печатных формах. Правда, однажды такой признак чуть было не направил меня по ложному  пути. От бессмысленной траты времени и сил предостерег здравый смысл. Об этом расскажу позже.   
 
При обыске в квартире Шураковых, кроме поддельных клише, обнаружился любопытный инструмент: клеймо в форме зубила, на торцевой части которого имелся квадрат с  реверсной (зеркальной) надписью  «Wald-Solingen», выполненной методом механической гравировки. Клеймо находилось в груде слесарных инструментов. Обвиняемый утверждал, что не имеет представления о его происхождении и назначении. Правда, когда нашлись несколько лезвий столярных инструментов с лицевым оттиском «Wald-Solingen», нехотя признался  в изготовлении подделок продукции прославленной немецкой фирмы.

Подробности собственной «технологии» рассказал в ходе следствия. Покупал столярные инструменты Московского ГПЗ-1 (Первого государственного подшипникового завода), спиливал подлинные клейма, наносил штамп «Wald-Solingen», старил подделку в слабом растворе соляной кислоты до появления легкой коррозии. «Изделия»  продавал «знатокам-ценителям» на вещевом рынке по немалой цене. 

На мой вопрос о возможных последующих претензиях покупателей искренне удивился: «Да вы что? Сталь ГПЗ-1 не хуже любого Золингена! Приходили, просили найти еще. Друзей приводили».

 Некоторые признаки поведения Бонка наводили меня на мысль о наличии у него чрезмерного внутреннего напряжения, а может, и нервного расстройства. Присутствуя на следственных действиях, он предпочитал стоять, переступая с ноги на ногу, словно на горячей сковороде. Доставал связку ключей и принимался ковырять ею столешницу. Переставлял с места на место графин, и внутренний телефон, щелкал пальцами.

Эти навязчивые движения вызывали в памяти доцента кафедры административного права юридического факультета РГУ Н.Л.

Наша симпатичная преподавательница на протяжении лекции так же повторяла однотипные движения, последовательно касаясь пальцами брошки, пуговицы и мочки уха. Проблема неконтролируемых движений у Н.Л. появилась после травмы, полученной в автомобильной аварии.

У Бонка, на мой взгляд, их причиной могло служить  тяжелое ранение на фронте. Кроме того, он жил на два дома. Жена почему-то оставалась в Москве, куда он периодически выезжал.   

Количество обвиняемых по делу о подделках документов со временем увеличилось до семи человек. Материалы расследования дали Григорию Иосифовичу весомые аргументы для присущей ему напористой манеры общения с руководителями не только Пролетарского, но и Ленинского отделов милиции. В частности, речь шла о нескольких поддельных листках нетрудоспособности. Фальшивки изготавливались на бланках документов, выданных действительным больным. Установить подлинных получателей этих свидетельств строгой отчетности труда не составило. Далее обнаружилось обстоятельство не менее интересное, чем факт подделок. Три листка оказались похищенными у больных вместе с деньгами в результате карманных краж. Четвертый пропал при краже квартирной. Не менее существенным стало то, что все четыре заявления о кражах, поданные потерпевшими в милицию, пропали, не оставив  следов. Материалы о четырех неучтенных кражах были выделены в отдельное производство. Помню, что в описанное время в Ростове расследовалось уголовное дело по обвинению  начальника одного из районных отделений уголовного розыска в «укрытии заявлений граждан от учета».   

Вернусь к грамматическим ошибкам в печатных формах. Поводом для начала расследования подделок стало письмо администрации одного из металлообрабатывающих заводов нашего района. К документу прилагался листок нетрудоспособности, вызвавший сомнение в подлинности. Подозрение оказалось обоснованным.

Решив пополнить информацию для поиска тогда еще не установленного изготовителя подделки, я принялся осматривать дела с архивными документами. Причем расширил круг поиска на два соседних предприятия. В результате число выявленных фальшивок пополнилось еще тремя листками. И тут я наткнулся  несколько десятков листков нетрудоспособности заверенных треугольными штампами с надписью «Для билитеней». 

Из документов следовало, что выданы они одной из поликлиник Октябрьского района, номер которой вспомнить не могу. Высокое качество оттиска печатной формы свидетельствовало об использовании для изготовления клише профессионального оборудования. Однако грамматическая ошибка, как мне казалось, свела на нет технические достижения предполагаемых фальсификаторов.

Правда, по мере роста количества выявленных «билитеней» у меня возникли некоторые сомнения. Их усилила и работница отдела кадров завода. По ее словам, предъявителями листков были работники, не способные на подлог. Отложив выемку, я позвонил  в регистратуру поликлиники и попросил сотрудницу назвать вторую  букву надписи на треугольном штампе их учреждения. Описанием третьей и последующих символов решил медиков не утруждать. 

Ответ был неожиданным: «Чем докажете, что вы следователь? Приезжайте, покажите удостоверение и смотрите».

Скорее всего, девушка опасалась розыгрыша, а мои уверения звучали  неубедительно. Приглашенный к телефону ближайший врач оказался не менее подозрительным.

-Действительно,- поддержал он сотрудницу.- По телефону вашего удостоверения мы не видим. Приезжайте.

На доводы о нелепости сомнений эскулап не реагировал.  Пришлось намекнуть на возможную неприятность.

-Мне кажется, в ваш штамп, как пишут в газетах, вкралась опечатка. Вместо благодарности за подсказку вы предлагаете прокатиться в другой конец города на общественном транспорте. Приеду, но если окажусь прав, ославлю вашу организацию через «Вечерний Ростов». Мои друзья из газеты такие хохмы любят.   

 -Подождите,- послышалось в ответ.

Через несколько секунд раздался возглас: «Во, черт! Каждый день штампуем, и никто внимания не обратил!».

Некоторые трудности расследования возникли при установлении источников получения Шураковым  краденых бюллетеней. Обвиняемый от правдивого ответа уклонялся. Рассказывал о якобы незнакомом барыге с рынка. Однако жена экс-ювелира была откровеннее. По ее словам, барыга носил фамилию Зыгалов, имя  Павел.  Жил в собственном доме в микрорайоне Дачный.

На допросе Зыгалов, признав знакомство с Шураковым, случаи сбыта ворованных документов категорически отвергал. Очная ставка с женой обвиняемого его позиции не изменила. Во время следственных действий Зыгалов держался напористо. Требовал присутствия врача, ссылаясь на первую группу инвалидности. Сообщил, что с 16-ти лет тяжело трудился на вредном производстве: был пескоструйщиком в цехе серого чугуна завода «Ростсельмаш» в течение десяти лет. Это позволило ему уйти на пенсию в 50 лет.

Результаты обыска у Зыгалова доказательств преступной связи с Шураковым не дали. Однако, осматривая его трудовую книжку, я обратил внимание на запись о работе в упомянутом цехе серого чугуна. Она была скреплена оттиском печати с едва заметными признаками подделки.  Печатная форма, оставившая оттиск, похоже, изготовлялась ручным способом Правда, причастность Шуракова к ее изготовлению исключалась. Запись была сделана до знакомства подозреваемых. Это подтверждалось датами более поздних отметок, фиксировавших доказанные периоды работы Зыгалова на других предприятиях. 

Эксперт с предположением о «рукотворности» клише согласился, однако предупредил, что  период конца двадцатых годов, к которому относилась подозрительная запись, был рубежом, на котором печати, изготовленные ручным способом, менялись на типографские. Поэтому нельзя исключить, что мы имели дело с подлинной печатью того времени, которую кадровики не успели заменить более современной. А посему для признания оттиска печатной формы в трудовой книжке Зыгалова поддельным нужны дополнительные доказательства.

Сверить запись с архивными данными было невозможно по причине их гибели во время фашистской оккупации.
Другими доказательствами могли стать показания свидетелей, знавших  Зыгалова по работе в цехе, а также  документы с оттисками печати отдела кадров  завода, изготовленные не позднее  исследуемой записи.

Сам Зыгалов, ссылаясь на ослабевшую память, назвать рабочих и руководителей цеха, с которыми  трудился «на сером чугуне» сразу не смог, однако  обещал их припомнить в спокойной обстановке.

Затем Павел Никитич с интервалом в несколько дней сообщал якобы добытые из глубин памяти фамилии и имена начальника цеха, мастера, бригадира и рабочих. Тратя впустую дорогое время, я раз за разом выяснял, что названные люди отошли в мир иной. Зыгалов же обещал «припомнить» других. Судя по всему, ему помогал информатор, осведомленный  об истории цеха.

Пришлось обратиться за помощью к Совету ветеранов завода. Никто из стариков пескоструйщика по фамилии Зыгалов, будто бы поступившего на работу в возрасте 16-ти лет, не помнил. Кроме того, ветераны  в один голос утверждали, что несовершеннолетних к этой вредной работе допустить не могли. Увы, их показаний было недостаточно. Не исключалось, что существовали другие, не допрошенные мною лица, которые могли бы подтвердить правоту Зыгалова.

Направление поиска документов оказалось удачным. Тут Совет ветеранов оказал мне неоценимую помощь. Возмущенные потугами вероятного проходимца затесаться в их ряды, старики не пожалели сил на поиски. В результате я получил для сравнительного исследования трудовую книжку одного из работников цеха серого чугуна с подлинной печатью времени, совпадавшего с датой мнимого поступления Зыгалова на завод. Текст печатной формы, оставившей этот оттиск, был набран типографским способом.

Заключение эксперта по результатам исследования было категорическим: «Запись в трудовой книжке Зыгалова  П.Н. о работе в цехе серого чугуна завода «Ростсельмаш» скреплена оттиском печатной формы, не соответствующей подлинному клише того времени».   

Копнув несколько глубже, я выяснил интересные факты из биографии бывшего «пескоструйщика». Согласно другим записям в трудовой книжке, после Войны Зыгалов работал инженером на нескольких предприятиях Ростова. Трудовую биографию завершил на заводе по переработке металла в г. Батайска. При поступлении на работу представил диплом Ростовского института инженеров железнодорожного транспорта (РИИЖТ). В этом институте он действительно учился на очном отделении до второго курса, однако, вначале Войны перевелся на заочное отделение и исчез из поля зрения официальных учреждений, в первую очередь военкомата. Во время немецкой оккупации Ростова, по словам свидетелей, промышлял спекуляцией на городском рынке. После Войны  обучения в РИИЖТе не продолжил и диплома не получал. Документ об окончании вуза, который он предъявлял при поступлении на предприятия, найти не удалось.

Зыгалов, проходной персонаж рядового уголовного дела, был интересен набором непохвальных качеств.
Стремление получать  от общества «на свой кусок хлеба»  незаработанный  «кусок масла» требовало умения перевоплощаться, применять набор мер психологической защиты и нападения. Эти способности он с  переменным успехом использовал в ходе расследования дела о подделках документов.

Первой обратила на себя внимание способность Зыгалова перевоплощаться из бойкого живчика–пешехода в лежачего «инвалида первой группы».

По словам соседей, он ежедневно отлучался из дома пешим ходом или за рулем собственного «Москвича». Несколько раз отказывался являться по повестке в связи с инвалидностью, однако застать его дома мне не удавалось. Эту игру в кошки-мышки я завершил принудительным доставлением (приводом), за которым последовал вал жалоб. 

На допросах «инвалид» проявлял себя опытным демагогом. Пытался уйти от острых вопросов, отвлекая внимание попытками перехода на скандал. Не гнушался использовать в качестве аргументов очевидное враньё. Однажды запальчиво заявил: «Я всю войну прошел собственными ногами!».
Не сдержавшись, я попытался уточнить: «В каком направлении?»,
В ответ получил показную истерику.   

Не гнушался провокаций и клеветы. На стандартное предложение дополнить протокол обыска жилья замечаниями исписал свободное место бланка и два дополнительных листа сообщением о мнимых оскорблениях и угрозах, которым он подвергся со стороны следователя.       

Спасибо УПК, предусмотревшем обязательное присутствие понятых. К тому же, понятые были из соседей, что исключало подозрение в их специальном подборе. Эти люди жалоб Зыгалова в прокуратуре не подтвердили.

Я не помню точного количества кляуз, написанных Зыгаловым по  моему адресу. Тему его склонности к сутяжничеству можно было развить тремя полновесными томами судебной переписки, которую я пролистал во время обыска в его доме. Бумаги относились к тяжбе с собственной матерью по поводу раздела имущества.

Думаю, определяющими мотивами его изворотливо-извилистой жизни были алчность и нажива.

Изучить глубже личность Зыгалова, а главное, его связи с поставщиками краденых документов, не дали истекающие сроки и давление на следствие со стороны прокурора Г.И. Трескова, уставшего отвечать на жалобы «инвалида». За доставление обвиняемого на допрос приводом прокурор обещал ходатайствовать о моем наказании. Правда, угрозу эту не исполнил. Думаю, поленился.

Достаточных доказательств преступной связи Зыгалова с Шураковым добыть не удалось, Материалы дела в отношении «инвалида-пескоструйщика» пришлось выделить в отдельное производство.  Остались неисследованными темы его сомнительной «инвалидности», дезертирства, работы на инженерных должностях по фальшивому диплому.

  Дело о Шуракове и других завершилось вынесением обвинительного приговора. Шураков был осужден к лишению свободы сроком на 2 года, его жена  - к 1 году лишения свободы. Еще четверым фигурантам дела было назначено наказание, не связанное с лишением свободы. Среди лиц, использовавших поддельные документы были двое  молодых мужчин из Железнодорожного района. Они использовали поддельные рецепты для приобретения наркотических анальгетиков кодеина и дионина. Один из них – пятый обвиняемый, умер накануне вынесения приговора,  уколовшись какой-то наркотической дрянью. 

Зыгалов получил условное наказание, лишился пенсионной надбавки за мнимую работу в цехе серого чугуна и возвратил в бюджет всю сумму незаконно полученных денег.   

Прошло совсем немного времени и «тайна сия» в части посредничества Зыгалова между ворами и изготовителем поддельных документов приоткрылась при расследовании двух других уголовных дел.
Накануне направления в суд дел о подделках я лишился поддержки помощника прокурора Г.И. Бонка.

Григорий Иосифович собирался выступить государственным обвинителем по делу  Шуракова и других.  Перед этим он в очередной раз ездил в Москву. По возвращении, как обычно, наведался в райотдел. Расспросил о делах, поговорил на отвлеченные темы  и рассказал нам с Рафом, что на обратном пути из столицы, куда он ездил на своей «Волге», за ним почему-то бросились сотрудники ГАИ. Погоню он заметил не сразу. Догнав автомашину Бонка, милиционеры сбавили пыл, увидев его прокурорскую форму. А после ознакомления с удостоверением помощника прокурора извинились за ошибку.

А через несколько дней, придя на работу, я услышал от  Эда Голикова  слова: «Вот, так! Не рой яму другому, сам попадешь!».
На мой вопрос, о ком речь, Эдуард ответил: «Бонка задержали. Машины воровал».

Сообщение сперва показалось глупой шуткой, однако вскоре  подтвердилось. В тоне Голикова я с удивлением услышал нотки злорадства. Печать удовлетворения, несмотря на небывалый скандал, лежала на лице районного прокурора. Отвечая в моем присутствии на чей-то телефонный звонок по поводу случившегося ЧП, он с улыбкой произнес: «Да, были тут некоторые…». 

В дальнейшем стали известны подробности. 
Наш помощник прокурора был участником группы московских угонщиков автомобилей. Имея легально оформленную «Волгу», он выезжал с ее документами и номерами в Москву. Там ждала угнанная автомашина той же марки и цвета, с «перебитыми» номерами, дублирующими знаки легального автомобиля. Снабдив похищенную легковушку своими бумагами и номерами, Бонк приезжал на ней в Ростов. Одну машину он успел продать. Маскировка краденого была основательной. Во время посещения Ростовской НИИЛСЭ (Научно-исследовательской лаборатории судебной экспертизы) я встретил во дворе организации эксперта-криминалиста, окончившего наш факультет несколькими годами ранее. Имени и фамилии вспомнить не могу. Коллега исследовал двигатель стоявшей тут же «Волги», пытаясь обнаружить признаки «перебивки» номера, однако примененная им методика результатов не давала. Парень в сердцах костерил Бонка. Машина была вещественным доказательством в деле по обвинению бывшего помощника прокурора.

На начальном этапе дело Бонка расследовал наш выпускник, сотрудник областной прокуратуры П.П. Корнеев (в 1980 г. Северо-Кавказский транспортный прокурор). Во время моей учебы, Петр (мы с ним были на «ты»),  работал следователем прокуратуры Октябрьского района г. Ростова.  От него я узнал некоторые исходные детали, однако вскоре материалы забрали в Москву и финал расследования оставался мне неизвестным.

Дело началось с запроса из Москвы, в котором прокуратуре области предлагалось получить от Бонка объяснение по неким обстоятельствам. Беседу с Бонком начал наш зональный прокурор В.Г. Чайко. И тут неожиданно для Василия Григорьевича Бонк признался в кражах автомобилей. Внезапное откровение этого напористого человека, не раз демонстрировавшего умение добиться признания от замкнувшихся процессуальных оппонентов,  стало полной неожиданностью. Тем более, что прямого обвинения в адрес Бонка ни  в бумаге из Москвы, ни в вопросах Чайко не было.

Очевидно, произошел прорыв некоего психологического гнойника, постепенно разраставшегося в сознании Бонка  из-за постоянного ожидания разоблачения. Как опытный профессионал, которым он, несомненно, являлся, бывший помпрокурора не раз был свидетелем действенности истины «сколь веревочка не вейся…».   
 
За время последующей работы на следствии я дважды наблюдал случаи перерастания нервного перенапряжения обвиняемых в психосоматические заболевания (фурункулез, псориаз..) по мере накопления следствием доказательств. Столь же заметным становился процесс выздоровления лиц, которым стало нечего скрывать.
Однако вернемся к Бонку.  Какое-то время после признания он сидел в трансе, уставившись на пишущего В.Г. Чайко. Затем вскочил и бросился бежать. В те былинные времена вход в областную и районные прокуратуры, как и в районные отделы милиции, был свободным.  Чайко, инвалиду с протезом до бедра, оставалось лишь закричать вслед изо всех сил: «Держи Бонка-вора». Случайно оказавшийся в коридоре Петя Корнеев, дал беглецу подножку. Бонк упал, разбил очки и был задержан выбежавшими из кабинетов сотрудниками.

При обыске в жилье задержанного были обнаружены незаполненные бланки паспортов транспортного средства и поддельные печати. Это обстоятельство позволило мне по-новому взглянуть на его интерес к моим навыкам выявления поддельных документов Шураковых.

В отличие от коллег, испытавших в связи с арестом Бонка чувство злой радости или пустого любопытства, я  считал себя лично оскорбленным его двурушничеством. Ломал голову над вопросами, каким образом личность преступника в этом человеке совмещалась с действиями прокурорского работника, не допускающего снисхождения к представителям криминала даже в тех случаях, когда это не противоречило закону? Где и при каких обстоятельствах сломался этот, несомненно, незаурядный в прошлом профессионал?

Мне не известны мотивы участия Бонка в организованной преступной группе, похитившей более десятка автомашин. Не исключено, что он попал в нее в результате шантажа и тайно ненавидел своих подельников, перенося это чувство на преступников в целом. На такое предположение наталкивала его вражда к фигурантам  уголовных дел, по которым нам приходилось работать вместе.

Правда, эта вражда исчезла во время нахождения бывшего помпрокурора в СИЗО №1 Ростова-на-Дону. Сокамерниками Бонка до этапирования в Москву были ранее упоминавшийся экс-старший следователь УКГБ по Ростовской области Лытяков и милиционер-водитель Пролетарского РОМ Лопахин. Последнего уволили из милиции за систематические нарушения служебной дисциплины незадолго до начала моей следственной карьеры. Вскоре после этого, будучи пьяным, он нанес тяжкие телесные повреждения случайному прохожему, осмелившемуся сделать ему замечание. Дело Лопахина  Н.К. Забудько всучил мне прицельно, ссылаясь на то, что в отличие от остальных коллег я не был знаком с обвиняемым по службе. 

Бывший милиционер-водитель, человек-гора, обладавший   ладонями размером с полотно штыковой лопаты (может, отсюда фамилия его рода), вначале следствия держался агрессивно. Угрожал посчитаться после освобождения, однако позже отношения между нами наладились до такой степени, что он рассказал мне о новых проявлениях двурушничества Бонка.  Оказывается, наш бывший помпрокурора давал сокамернику Лытякову  профессиональные советы по компрометации материалов расследования его дела и помогал в составлении поклепов на меня лично.  Не обходил он подобными рекомендациями и самого Лопахина. Эта деталь поведения бывшего соратника поразила  меня не меньше, чем факт его ареста.

 Летом 1976 вместе с коллегами из тогдашнего Следственного отдела КГБ СССР я возвращался с легкоатлетического кросса на первенство Московского городского совета «Динамо», проводившегося в парке «Покровское-Стрешнево».  Наш микроавтобус остановился у гастронома на Ленинградском шоссе. Ребята вышли купить газированной воды. И тут, на  входе в магазин, я столкнулся с идущим навстречу Г.И. Бонком. Увидев меня, тот на мгновение остолбенел, а затем без слов шмыгнул на улицу. Окликать его я не стал.

На мой запрос о событиях  десятилетней давности соответствующий отдел  МВД СССР сообщил, что Г.И. Бонк был осужден к 10 годам лишения свободы за хищения государственного и личного имущества, однако через 5 лет помилован.

Догадываясь об основании такого решения, я обратился с расспросами к  В. М. Гуляеву – коллеге,  осведомленному о подобных ситуациях.
-Как же не помнить Бонка ?  - ответил  Матвеич. – Помню хорошо.
Далее последовал рассказ о резонансном московском убийстве, бросившем вызов правоохранительным органам. Убитой оказалась  женщина, заподозренная криминалом в негласном сотрудничестве с органами милиции. Жертвами стали и двое малолетних детей погибшей. Покидая место преступления, убийца расположил тела детей и матери в оскорбительных позах. К расследованию  подключился Следственный отдел КГБ СССР. Решение Верховного Совета СССР о помиловании Г.И. Бонка было принято в награду за существенную помощь следствию в раскрытии этого преступления. Убийцу расстреляли.

Завершая эпопею с Бонком, дополню ее собственными впечатлениями о личности В.Г. Чайко, причастного к разоблачению двурушника. Точной даты первой встречи с ним я не помню. Она произошла после назначения начальником нашего следственного отделения А.А. Хырхырьяна, то есть не ранее 1967 года. К этому времени я истощился «до ручки» в физическом и психологическом смысле. В начале  года при нулевой температуре умудрился по дороге на службу обморозить уши. Раковины превратились в сочащиеся сукровицей увесистые «пельмени». При наклонах головы в них появлялось ощущение переливающейся ртути.

В качестве отступления отмечу, что опасность обморожения (убедился лично) напрямую зависит не столько от температуры воздуха, сколько от физического состояния организма. В феврале 1969 года во время десятидневной командировки в г. Сыктывкар и таежные окрестности я не опускал уши шапки при температуре ниже минус 40 градусов без неприятных для здоровья последствий. Правда, слегка шелушилась кожа на мочках ушей.

Оказывая помощь при обморожении, врачи поликлиники УООП обнаружили у меня нервное переутомление, повышенную раздражительность, симптомы вегето-сосудистой дистонии. Их советы отдохнуть и подлечиться я не принял. Больничного листка по поводу обмороженных ушей не взял.

В этом состоянии я впервые пришел к В.Г. Чайко по поводу продления до трех месяцев срока расследования очередного уголовного дела. Какого именно, не помню. По установленному порядку зональный прокурор знакомился с материалами и в случае согласия вместе со следователем докладывал их областному прокурору.

Василий Григорьевич, крупный мужчина  с хорошо поставленным голосом, и трубкой в руке «а-ля Сталин»,  инвалид Войны, принялся мурыжить меня с целью укрепить в стремлении не выходить за пределы  двух месяцев.   

Хода  полемики я не помню. Результат встречи был отрицательным. И тут, выходя из кабинета, я совершил поступок, которого стыжусь до сих пор. А именно, произнес слово «дурак». На требование вернуться, не реагировал.   
 По возвращении в отдел встретил возбужденного начальника отделения. «Что вы наделали? – сокрушался Арамыч. – Звонил Чайко.  Потребовал, чтобы впредь вы у него не появлялись». 

Через некоторое время этот запрет пришлось нарушить.
Встретив меня вторично, Василий Григорьевич, к удивлению, являл само радушие.
-Новый следователь? – произнес он. – Давайте знакомиться. Ваша фамилия? 
Услышав ответ, он мгновенно изменился в лице.
-Ах, это снова вы? Я же предупредил, что не желаю вас больше видеть! - рыкнул «зональный», приподнимаясь из-за стола.

-Извините, Василий Григорьевич,- отвечал я. – Шел к вам вопреки собственному желанию.

Как ни странно, на этот раз он согласился с моими доводами по делу. Дальнейшее поведение «зонального» раскрыло неожиданные качества его колоритной фигуры.

Подойдя со мной к двери кабинета областного прокурора, он согнулся в полупоклоне и осторожно постучал. Прокурор области А.В. Шинкарев, пребывал в одиночестве, сидя за полированным  столом средней величины с идеально пустой столешницей. Телефоны стояли на приставном столике.

В.Г. Чайко, испросив разрешение, приступил к докладу, чеканя фразы строевым голосом. Назвал меня  молодым перспективным следователем, раскрывшим разветвленную преступную группу. При этом без запинки назвал тут же вымышленные фамилии обвиняемых и описал  придуманную фабулу дела. Я замер в ожидании скандала. Подлинные фамилии фигурантов и статьи УК располагались столбиком, под которым прокурор  должен был поставить подпись.

Предчувствие разоблачения подлога оказалось необоснованным. А.В. Шинкарев без слов взял из рук В.Г. Чайко постановление, расписался в положенном месте, и также молча возвратил  документ. Печать мы поставили в секретариате.

Допускаю, что читатель отнесет эпизод с посещением «высокого кабинета»  к  числу офисных баек. Я бы и сам так подумал, если б не был участником этого действа.

Несколько позже Петя Корнеев  дополнил мое впечатление о деловых качествах А.В. Шинкарева описанием годового совещания сотрудников облпрокуратуры. Во время этого мероприятия прокурор области обратился к Петру  со словами: «Вот вы, товарищ Кисляков, порой необоснованно затягиваете исполнение документов».

-Простите, Андрей Васильевич,- ответил Петр. - Я не Кисляков, а Корнеев, замечаний по поводу затягивания сроков не имею.
- Садитесь, товарищ Кисляков. - парировал областной прокурор. - И учитесь правильно реагировать на критику.

Дела иные
В воспоминаниях о работе в Пролетарском РОМ я не придерживаюсь строгой хронологической последовательности и ранжирования уголовных дел по степени общественной значимости. Память отбирает события не столько по степени опасности преступлений, сколько по эмоционально окрашенным деталям и обстоятельствам, сопутствующим расследованию. Иногда это особенности личности обвиняемых, а порой наличие особых отношений между фигурантами официально не связанных между собой дел. Порой речь идет об информации, раскрывающей скрытые причины давления на следствие по ранее расследованному делу.

Появилось, например, в моем производстве дело о хищении 120 тысяч штук кирпича со строительства жилого дома. Дом возводило то самое РСУ, начальника которого я тщетно пытался привлечь к уголовной ответственности  за причинение тяжких телесных повреждений собственной теще. Дело было прекращено прокуратурой под давлением первого секретаря райкома КПСС. О мотивах райкомовского покровительства оставалось догадываться.  Однако «тайна сия» приоткрылась в ходе расследования сугубо «строительного» воровства. Нет. Сведений о причастности начальника Управления к хищению кирпича в деле не было. Однако двое рабочих РСУ, описывая порядки в организации, рассказали, что по приказу руководителя Управления  они отремонтировали квартиру упомянутого  партийного функционера. Событие имело место до происшествия с тещей начальника. Работу выполняли по фиктивным нарядам. Для ремонта использовали дефицитные стройматериалы, списанные на государственные объекты. Последнее обстоятельство работяг не волновало. Возмутило другое. Проявив необъяснимое жмотство, начальник Управления оплатил их труды по расценкам, которые не дотягивали до официального заработка.   

Кстати, чтобы установить механизм хищения кирпича, довелось решить несколько загадок. Для получения ответов на них пришлось погрузиться в стихию Строительных норм и правил (СНиП), воспользоваться знаниями специалистов и заручиться показаниями рабочих. Организатором кражи был прораб, отрицавший собственную вину почти до завершения расследования.

Загадка номер один заключалась в том, что  объект был возведен без явного перерасхода отпущенных на него стройматериалов. Каменщики обошлись количеством кирпича, которое было предусмотрено проектом. Недостачи выявить не удалось, хотя штабеля украденного со стройки материала были обнаружены и арестованы. Правда, «своими» эти вещественные доказательства прораб поначалу не признавал.

Отгадка содержалась в строительных нормах, предусматривающих размеры шва кирпичной кладки. Расчетная толщина горизонтального шва объекта составляла не более 10 миллиметров. Осмотр наружных стен построенного дома зафиксировал, что фактическое расстояние между кирпичами составляет 20 и более миллиметров. Таким образом, при стандартной толщине кирпича в 65 миллиметров, каждый седьмой ряд этого материала становился избыточным и пополнял «воровскую заначку».   

Вторая загадка состояла в отсутствии перерасхода раствора, несмотря на двойное превышение его расчетного объема в горизонтальных швах. Смесь доставлялась на стройку с растворного узла и манипуляции с увеличением ее количества  исключались.   

Ответ нашелся не сразу. Оказывается, он заключался в «экономии» раствора на штукатурных работах. Согласно СНиП толщина штукатурки жилых помещений должна составлять 20 миллиметров. Однако результаты осмотра, проведенного  с участием специалиста, показали, что внутренние стены дома штукатурились по нормам для технических помещений толщиной до 10 миллиметров.

Заключение экспертов по материалам расследования полностью подтвердило обоснованность предположений о механизме и способах маскировки хищения, а также об объемах созданных излишков строительного материала. 

Отдельным направлением доказывания было установление механизма доставки кирпича покупателям-частникам именно с указанной выше  стройки РСУ.      

Было в моем производстве и еще одно «строительное» дело со значительными приписками выполненных работ и фиктивными работниками. Всех его деталей вспомнить не могу. В памяти осталась анекдотическое несоответствие документальных данных, выявленное сопоставлением проектной документации с нарядами выполненных работ. А именно, согласно первичным учетным документам, труженики соорудили оконные проемы, площадь которых значительно превышала общие размеры стен строения.

Следы прошлого  в новых делах

Летом 1967 года одно за другим произошли два события, приоткрывшие неизвестные детали дела о подделках.
Исходным моментом первого случая стало совместное вечернее застолье двух молодых пар в ресторане «Театральный». «Отдыхали» ранее судимый за карманную кражу грузчик овощного магазина Григорян (имени не помню), продавец мебельного магазина Артем (Тёмик) Ованесян  и не запомнившиеся мне их подруги.   

Поблизости от работников торговли расположилась компания в составе свободного в тот день официанта этого ресторана Сюникова и двух его гостей – курсантов мореходки им. Седова.

Григорян и Сюников были знакомы на почве отношений, которые описывались в тот исторический период диспозицией статьи 121 УК РСФСР. Ныне, избавленные от дамоклова меча закона уголовного, эти отношения  считаются лишь несущественным отклонением от закона природы и сопутствующих ему традиций, а посему именуются нетрадиционными.   
 
В какой-то момент, встретившись глазами с  Сюниковым, Григорян поманил его к себе. Знакомцы переговорили между собой  о чем-то сокровенном. Григорян сопровождал слова доверительным поглаживанием руки собеседника.

Расставшись с ним, Сюников продолжил общение будущими мореходами. В какой-то момент один из них  вспомнил о приближающейся вечерней поверке. При его словах Сюников непроизвольно взглянул на запястье и обнаружил отсутствие украшавшего руку несколько минут назад предмета роскоши - золотых часов.   

Сомнений в источнике случившейся напасти у него не было. В памяти всплыло ощущение непонятной тревоги после расставания с Григоряном. Кроме того, вспомнилась криминальная специализация недавнего собеседника. 

Исправлять ситуацию надо было немедленно, поскольку компания Григоряна рассчитывалась за ужин, намереваясь выйти на улицу. Сюников наскоро объяснил суть происшедшего своим гостям. Мореходы проявили себя решительными мужчинами. Догнав уходящих торговцев на аллее парка Октябрьской революции,  потребовали от Григоряна вернуть похищенное.

В ответ услышали ругательства и угрозы. Курсанты против драки не возражали. Однако, ситуация складывалась не в пользу Григоряна. Надежды на поддержку со стороны Ованесяна не было. Тёмик не отличался физической силой и был трусоват.      
В этот момент к месту намечавшейся драки подъехал патруль Пролетарского РОМ. Увидев приближающихся милиционеров, Григорян произнес: «Тёмик, отдай».

Ованесян на глазах присутствующих достал часы Сюникова из кармана собственных брюк и возвратил их хозяину.

В иной ситуации конфликт мог бы завершиться описанным «хэппи- эндом». Однако вместе с патрулем находился старший опер уголовного розыска Ю.М. Закшевер.  По его указанию всех участников события доставили в райотдел. Там каждый из них, за исключением Григоряна, задержанного в административном порядке, рассказал о своем видении происшествия. 

Дело о краже золотых часов, возбужденное дознавателем, выпало расследовать мне. Для начала я поинтересовался у Закшевера, на кой ляд он заварил эту историю, которая вроде бы сошла на нет к моменту встречи участников с патрулем. Дел у нас и без этого события хватало.

К этому времени вместе с этим опером мы раскрыли два тяжких преступления, совершенных неустановленными вначале лицами. Между мною и Юрой, энтузиастом сыска, пришедшим в эту профессию необычным путем, установились товарищеские отношения.

Юра отвечал вполне откровенно. Григорян, по оперативным данным, активно действующий вор-карманник. По этой причине его осуждение самый надежный способ предупреждения карманных краж. На свободе он будет воровать при каждом удобном случае. Поймать его можно лишь с поличным. Достаточных возможностей для его повседневной опеки у нас нет. Короче, если есть законное основание, пусть «посидит».

Основным источником информации о механизме преступления был А. Ованесян. По его словам, в один из моментов застолья Григорян протянул под свисающим краем скатерти часы, которых Тёмик  ранее не видел, и попросил подержать их у себя. О том, что часы принадлежали Сюникову, и как они попали к Григоряну, Ованесян не знал.

Остальные участники события наблюдали лишь факт возвращения часов  Сюникову после слов Григоряна. Сюников показал, что ремешок часов был надежным, однако момента расставания с прибором он не заметил. 

Григорян вины в совершении кражи не признал, от дачи показаний отказался и молчал в полном смысле слова до конца расследования.

Его жена, допрошенная в качестве свидетеля, рассказала, что вышла  замуж, зная о криминальном прошлом жениха. Надеялась отвадить суженого от азарта «карманной тяги» и получила на этот счет его заверения. Родители жены устроили молодого супруга на работу грузчиком овощного магазина с перспективой продвижения в должности.  Однако в последнее время Григорян отбился от рук. Проводил вечера в неизвестном месте. Связался с какими-то «девками», а главное с неким «дядей Пашей», жителем частного дома «на Дачном». Жена организовала слежку, подозревая, что супруг использует этот дом для интимных встреч. Однако Григорян убедил ее, что ходит туда играть в карты к «дяде Паше». «Дядей» оказался описанный выше фальшивый работник цеха серого чугуна  завода Ростсельмаш. Он же – неразоблаченный из-за помех со стороны прокуратуры «инвалид первой группы» П.Н. Зыгалов. 

Эта информация позволяла обоснованно догадаться об источнике поступления к поддельщику Шуракову листков нетрудоспособности, пропавших в результате карманных краж. Однако силы и средства для расследования этой версии  выходили за пределы не только моих возможностей, но и возможностей райотдела. 

Видя мое сочувствие по поводу случившейся истории, жена Григоряна поделилась планами продолжения перевоспитания мужа и надеждой, что это последний случай  воровства в его жизни. Чтобы не откладывать реализацию планов в долгий ящик, попросила меня посодействовать его освобождению от наказания, пообещав заплатить «хорошие деньги». В ответ на рекомендацию не подводить себя  под статью она сообщила, что будет искать другие возможности.

Для описания последующих событий необходимо сделать небольшое отступление.      
Ко времени расследования дела Григоряна в коллективе стихийно сложилась практика своеобразных деловых игр по материалам текущих уголовных дел. В процессе этих неформальных обсуждений коллеги высказывали предположения о возможно уязвимых местах в системе собранных доказательств. При этом одна сторона выступала с позиций защиты, не гнушавшейся неблаговидных действий. Другая давала  рекомендации по укреплению позиций обвинения.

Дело  Григоряна я два или три раза обсуждал с сослуживцами, которых по соображениям этики называть не буду. В итоге тонким обстоятельством в смысле, «где тонко, там и рвется», были признаны показания Ованесяна. Они были стержневым доказательством кражи. Система обвинения Григоряна рушилась, если бы Ованесян, например, заявил, что на самом деле часы Сюникова он нашел под столом. В этом случае у обвинения оставались кое-какие косвенные доказательства, явно недостаточные для обвинительного приговора. Григорян мог уйти от наказания. Ответственность Ованесяна за присвоение найденного исключалось. Соответствующая статья УК предусматривала санкции исключительно за присвоение государственного или общественного имущества.

Правда, возникала опасность привлечения к ответственности по статье 181 УК РСФСР за заведомо ложное показание. Какой из взаимоисключающих вариантов показаний не соответствовал действительности, значения не имело.

Однако вероятность возбуждения дела  по указанной статье была крайне мала. На нашей памяти подобных прецедентов не было. Правоохранительная практика их избегала, вероятно, из опасений упреков в принуждении к даче «нужных» показаний.

Жена Григоряна наняла для его защиты адвоката Щецова, человека угодливых повадок и неприятной внешности, периодически одолевавшего следователей просьбами рекомендовать его услуги вероятным клиентам. Аналитическими способностями адвокат не блистал. Ходатайств о дополнении материалов расследования при окончании дела обычно не заявлял, однако в судебном заседании вместо представления доводов в пользу защиты предпочитал жаловаться на якобы неправомерные действия следователя. Такой подход создавал ему в восприятии недалеких подзащитных ореол активного борца за их интересы, хотя положительных результатов не приносил.

Обвинительное заключение по делу Григоряна было утверждено прокурором и ушло в суд. Вскоре грянул гром. Подсудимый в ходе заседания продолжал «играть в молчанку», а вот Ованесян вдруг отказался от прежних показаний и выдал новую версию событий памятного вечера. На этот раз его показания повторяли суть опасений, высказанных участниками деловой игры.


Тёмик покаялся в оговоре Григоряна. Часы Сюникова, по словам Ованесяна, он  обнаружил лежащими на полу, случайно заглянув под стол. Григорян никакого отношения к появлению прибора  у Тёмика якобы не имел, однако Тёмик показал ему найденные часы на выходе из ресторана. Прежние показания Ованесян объяснял стыдом и желанием скрыть неблаговидный проступок. Щецов с энтузиазмом поддерживал и детализировал версию свидетеля. Новые показания Ованесяна порождали ряд фактических и психологических нестыковок, но обвинитель и суд не были склонны к кропотливому анализу.

Суд подвел итоги заседания вынесением двух определений. Первым дело возвращалось для нового расследования. Это было единственное возвращенное мне дело за  все время работы на следствии.

Вторым удостоверялся факт заведомо ложных показаний  Ованесяна и возбуждалось уголовное дело по статье 181 УК РСФСР.

Новое расследование не позволило мне в сложившейся ситуации получить бесспорных доказательств вины Григоряна. Ко всему потерпевший Сюников вдруг «вспомнил», что часы, действительно, могли упасть с его руки под стол из-за плохо застегнутого ремешка. Скорее всего, его заявление стало результатом обработки со стороны родственников Григоряна. Оснований для привлечения бывшего потерпевшего к ответственности за дачу ложных показаний не было. Единственным неприятным моментом для Сюникова в этой ситуации была выходка Пономарева. На этот раз,  войдя в мой кабинет во время допроса официанта под предлогом заимствования процессуальных бланков, Юра завел со мной речь о каких-то абстрактных «пидарасах», склонных менять ранее данные показания. Опустивший голову Сюников заметно вздрагивал всякий раз, слыша это слово, введенное в публичное обращение недоброй памяти Хрущевым.   
 
Дело было прекращено, а Григорян освобожден из-под стражи.
Вскоре после этого Женя Руденко подошел ко мне с деликатным разговором.

-Как ты думаешь, Ованесян  сам решился на новый вариант показаний или выполнял чьи-то уговоры?

-Кажется, его уговорили,- признался я.

-Мало того, что уговорили,- продолжал Женя. - Использовали результаты нашего анализа и даже слова отрепетировали. Вот только кто это сделал? У Щецова  способностей не хватит.

Обрати внимание на совпадения, с «деловыми играми». Уловки защиты, с ее сомнительными доказательствами, которые совпадают с нашими неблагоприятными прогнозами, проявились уже несколько раз. По делу  Григоряна - последняя.

Подозревать в двурушничестве кого-то из наших душа не лежит, но больше в этих играх я не участвую и тебе не советую,- добавил он.   

Уголовное дело в отношении Ованесяна прокурор поручил расследовать следователю прокуратуры Петренко. Обвиняемый, по ее словам, держался непринужденно, повторяя показания, данные в суде.  Мера пресечения в отношении Ованесяна не избиралась.

Правда, предъявленное обвинение Тёмика встревожило. После сообщения об окончании расследования его и вовсе охватила паника.

-Как же это? – спрашивал он «Старуху Изергиль». – Мне обещали, что  ничего не будет!
Кто давал такое обещание, и как оно повлияло на содержание показаний, Петренко спросить не удосужилась. А зря.

Приговор в отношении Ованесяна был неожиданно суровым для дел этой категории – лишение свободы сроком один год. Государственный обвинитель (в то время это был Заставной) нажимал на отягчающие обстоятельства: ложные показания Ованесяна в начале расследования послужили основанием для заключения под стражу Григоряна. После объявления приговора Тёмик рыдал вместе с присутствовавшими в зале родственниками. Попал парень из-за своей податливости, как кур во щи. К тому же жертва его оказалась напрасной. И вот почему.

Расставаясь с освобожденным из-под стражи Григоряном, я не предполагал, что вновь встречу его в положении обвиняемого. Произошло это удивительно быстро: примерно через неделю.

В тот день,  возвращаясь из следственного изолятора, я увидел в коридоре райотдела напротив открытой, как обычно, двери в дежурную комнату военного моряка с погонами мичмана, девочку лет восьми и жену бывшего обвиняемого. Обратившись в сторону «телевизора», женщина истерично кричала кому-то за решетку. До меня долетело окончание вопля: «Больше платить не будем!!!». К кому относилось обещание, я не обратил внимания.


Ситуацию прояснил А.А. Хырхырьян: «Ваш Григорян попался с поличным! Возбуждайте дело!» - распорядился он.
- С какой радости он стал моим, Арсен Арамович?- возразил я.
-Пусть кто-то другой с ним повозится. 
-Выполняйте, пожалуйста,- приказал начальник.
В сердцах я зашел в кабинет Голикова:
- Надо же, Арамыч всучил мне новое дело на Григоряна!
Эд отреагировал странно.
-Знаешь? Злорадство следователя не красит. Будь беспристрастным, даже если обвиняемый переиграл тебя по прежнему делу.   
 Я слегка опешил. С чего бы это Эдуард усмотрел в моем настроении радость чужой беде? Каким образом, по его мнению, может проявиться моя пристрастность в ходе нового расследования?
Одновременно с мысленными возражениями Голикову снова мелькнул вопрос: «Кто же в действительности переиграл меня в предыдущем деле, сформулировав ложные показания и уговорив свидетеля дать их в суде?»
Чувство удовлетворения у меня действительно присутствовало. Однако объяснялось оно не случаем отмщения за прежний «проигрыш», а особенностями нынешних событий.
А именно. Мой коллега – оперативник, не дал случиться подлому преступлению, которое хоть и не относилось к категории тяжких, но могло обернуться для потерпевшего потерей имущества, испорченным отпуском  и массой других неприятностей, не считая чувств  унижения и оскорбления.

Отличился в тот день бывший опер отделения БХСС (борьбы с хищениями социалистической собственности) Пролетарского РОМ по имени Александр (фамилию, к большому сожалению, забыл). Накануне его перевели на аналогичную должность в городское управление.

Надо сказать, это был парень, не отвечающий представлениям о типичном сотруднике БХСС. Облик и поведение последних, как правило, формировались специфической сферой оперативно-розыскной деятельности: работой с документами бухгалтерского учета и степенным общением с материально ответственными лицами.

Внешние признаки, по которым я  отличал работников ОБХСС от оперативников уголовного розыска или, допустим, инспекторов ГАИ, были плодом моих собственных наблюдений. По моей тайной классификации, первые относились к категории «вальяжных». Вторые соответствовали понятию «борзых». Третьи, прокаленные солнцем и обветренные всесезонной ездой на мотоциклах,  значились «копчеными». Конечно, эта типология допускала отклонения. Однако в целом позволяла представить характерные признаки представителей названных милицейских служб.

По моим представлениям, Александр больше соответствовал  типу работника уголовного розыска.  Возможно, этому способствовало начало его розыскной карьеры. Поступив в милицию после демобилизации из армии, он некоторое время проходил службу в Спецотделе по борьбе с карманными ворами городского управления милиции.

Картина задержания Григоряна, со слов Александра, выглядела следующим образом:
С утра заехал  в «Пролетарский» за документами. Возвращался в Городское управление на Первом троллейбусе (речь шла о маршруте). По привычке встал на возвышение задней площадки, разглядывал пассажиров. Обратил внимание на рослого молодого парня, что подозрительно вертелся  возле стоявшего в проходе моряка и девочки. Троллейбус пересек Театральную площадь и остановился на ул.Энгельса (ныне Б.Садовая). Подозрительный парень уже выходил через заднюю дверь, когда моряк крикнул: «Бумажник украл, гад!».
Сомнений по поводу виновника кражи не было.  Крикнул моряку:  «Выходи! Жди меня здесь!».

Парень, оказавшийся впоследствии Григоряном, пересек улицу и направился через Театральную площадь в сторону здания СКЖД. Я двинулся за ним. Заметив меня, карманник побежал. На южной границе площади он вскочил через заднюю дверь в остановившийся троллейбус. Я  успел запрыгнуть вслед, однако Григорян выскочил спереди и продолжил бег в сторону Краснофлотского переулка. Там он повернул на улицу Закруткина. Пробегая мимо детского сада, выбросил на прогулочную площадку бумажник мичмана. Однако деньги, как оказалось позже, оставил у себя. Бумажник подобрала воспитательница, наблюдавшая погоню вместе с детьми и нянечкой.

Далее мы побежали по спуску к Тверской улице и там уткнулись в тупик. Григорян стал угрожать мне складным ножом, однако сил на сопротивление у него не оказалось. Видно, прихватило сердце». 

По результатам последующего осмотра маршрута погони его расстояние составило без малого 1200 метров.

Судя по виду Григоряна, Александр опустил некоторые детали противоборства. Под левым глазом карманника «светился» фингал  с цветами побежалости.  Сам Григорян по этому поводу ничего не заявлял и , как прежде, молчал до окончания следствия.

Далее Александр действовал не менее сноровисто. Вызвал по телефону-автомату дежурную машину, отвез задержанного в отдел. По пути нашел воспитательницу детсада и нянечку, получил выброшенный Григоряном бумажник и попросил женщин поскорее приехать к следователю. Затем подобрал мичмана с дочерью, ожидавших результатов погони на остановке троллейбуса.

Оказалось, моряк,  получив отпуск, ехал из Североморска через Ростов в какую-то кубанскую станицу. Поезд уходил около 18 часов и мичман использовал свободное время, чтобы показать дочери достопримечательности города. Все личные и проездные документы, а также деньги и аккредитивы, помещенные в бумажник, этот удивительно беспечный человек держал в заднем («чужом», по выражению ростовчан) кармане брюк.

Нетрудно представить себе состояние человека, превратившегося из благодушного отпускника в потерпевшего без копейки денег, без личных и проездных документов в чужом городе.

Благодаря Александру мичман получил все свое добро обратно без потерь. Мне же пришлось напрячься, чтобы выполнить все процессуальные процедуры  с потерпевшим до отправления поезда.   
      
На этот раз преступление Григоряна было задокументировано основательно. Расследование дела заняло менее одного месяца. Суд приговорил карманника к пяти годам лишения свободы.

По завершении следствия А.А. Хырхырьян направил в  городское управление милиции подготовленное мною представление о поощрении Александра за самоотверженные действия при защите гражданина от преступного посягательства. Однако, по словам Александра, никакой реакции руководства  на наше послание не случилось. 

Зато прочувствованное письмо с благодарностью в адрес Александра, следователя и ростовской милиции в целом пришло от мичмана, которого я, согласно требованиям УПК, известил об окончании расследования. Не буду скрывать, эмоциональный ответ моряка на формальное извещение я прочел с удовольствием и, естественно, рассказал о послании из Североморска Александру. Мы с ним сошлись на том, что личные письма такого рода порой значат более, чем снисходительная начальственная похвала.

Скорее всего, милицейские руководители того времени не видели ничего необычного в пресечении преступлений и задержании правонарушителей подчиненными в обстановке, исключающей претензии к возможному бездействию сотрудников со стороны начальства и граждан.
В том же году мне пришлось расследовать дело о разбойном нападении в микрорайоне Александровка. Преступление случилось поздним осенним вечером. Вооруженный ножом мужчина, завладел болоньевым плащом парня, только что завершившего срочную службу. По словам потерпевшего, на покупку плаща он истратил все свои накопления. Первой мыслью после разбойного нападения был вопрос: «В чем зиму ходить буду? У меня же другой одежды нет!». Для того чтобы купить столь популярную в то время одежку, он накануне продал пальто. В порыве отчаяния демобилизованный воин бросился вслед за преступником с криком: «Отдай плащ, бандюга!».

Неизвестно, чем бы закончилась погоня, если бы не милиционер из нашего райотдела Игнатенко. Этот худощавый, небольшого роста парень поступил на службу в милицию годом ранее. За  время службы успел отличиться на ниве самодеятельности, выступив с сольным песенным номером на концерте, посвященном Дню милиции в Кремлевском дворце. Вечером, о котором идет речь, он был свободен от службы, одет «по гражданке» и провожал домой будущую жену. Случайно оказавшись на пути преступника, побежал ему наперерез с требованием: «Стоять, милиция!».
            
Неизвестный, не обращая внимания на приказ, пошел на безоружного милиционера, демонстративно поигрывая ножом. Тут надо признать, что Игнатенко был не совсем безоружным, поскольку располагал доспехом в виде деревянного гаишного жезла. Этим снаряжением он треснул по лбу нападавшего, оставив на надглазной части его лица объемную отметину. Затем скрутил горе-разбойника и привез его заодно с потерпевшим на попутной машине в райотдел. В ходе расследования обвиняемый прикладывал палец к шишке и требовал наказать Игнатенко за превышение полномочий.

Итог события был таков. Игнатенко наказания избежал и, напротив,  получил устную благодарность начальника райотдела на общем собрании.
Тут я вынужден извиниться за забывчивость об имевшем  место факте  поощрения милиционера за инициативу решительность в борьбе с преступниками.  Возможно, я выпустил этот случай из вида, по  той причине, что  действующим лицом был сотрудник не нашего, а соседнего райотдела.

Это случилось примерно в то  же время, когда отличился Игнатенко. Старшина Кировского РОМ Дмитрий Ойкин возвращался к месту службы по окончании рейда против карманников. Был в гражданской одежде, однако  имел при себе табельное оружие. На одном из участков Новочеркасского шоссе с прилегающей вплотную к обочине лесополосой он столкнулся с группой из шести парней, напавших на супружескую пару. К моменту встречи Дмитрия с группой супруг женщины был без сознания от удара кабелем в свинцовой оболочке. Его жена с явными признаками беременности, подверглась изнасилованию.

В ответ на попытку Дмитрия пресечь преступление последовал отработанный удар кабелем по голове. Старшина упал, однако от потери сознания его спасла зимняя шапка. Нападавшие же продолжили избиение ногами и кабелем. В ответ Дмитрий открыл огонь на поражение, который, впрочем, не сразу остановил  нападавших. Возможно, войдя в раж, они не сразу оценили происходящее. Трое были убиты наповал, четвертый ранен.

Похвальную решительность в этой ситуации проявил начальник областного Управления комиссар милиции Стрельченко. В кратчайший срок после окончания служебного расследования он объявил Ойкину благодарность и представил к награждению медалью «За отличие в охране общественного порядка». Оценка действий Дмитрия со стороны ростовчан была положительной. Надо сказать, такого же мнения  придерживалось большинство постояльцев СИЗО №1. Об этом свидетельствовали  обвиняемые, с которыми я в то время работал. А родственники застреленных негодяев отказались забирать их тела для похорон






Вернемся же к Григоряну.
Мое непосредственное общение с ним завершилось по окончанию расследования.

В то время через нас, как по конвейеру, шли дела карманников, действовавших группами из двух-трех человек. В этих случаях вор, похитивший бумажник, передавал его по цепочке соучастникам, оставаясь рядом с потерпевшим. В случае подозрения в совершенной краже напористо разыгрывал обиду.

Такой способ краж представлял трудности в доказывании ее группового характера. Оперативники, как правило, задерживали того участника цепочки, у которого замечали украденную вещь. Затем следовал возглас: «Граждане, у кого деньги (вещи) пропали?».

В тех случаях, когда очевидцы непосредственного умыкания и поэтапной передачи краденого отсутствовали, сыщики уверяли следователя, что видели лично, как «тырил» имущество именно тот, к кому оно попало на глазах оперативника. Задержанный пытался объяснить появление у него краденого в меру своей изобретательности, однако участие в краже других лиц отрицал. Такая позиция объяснялась не только воровской солидарностью, но и целью избежать более сурового наказания за «кражу, совершенную по предварительному  сговору группой лиц».

В отличие от участников групповых краж Григорян был представителем карманников-одиночек, а его тяга к воровству представляла собой какую-то из известных психологам маний. Судя по всему, избавиться от преступного влечения он не мог. Тюрьма  от этой пагубы тоже не помогала.

Упоминание об одной из последующих краж, совершенных Григоряном, я встретил в рассказе жительницы Ростова Людмилы Ермаковой, опубликованном в 2009 году на литературном портале «Проза.ру». Главным героем описанных событий был мой добрый товарищ, сыщик Юрий Михайлович Закшевер, в очередной раз спровадивший Григоряна за решетку.

По словам Людмилы, Григорян, фамилии которого она в то время не знала, снял с ее руки семейную реликвию – часы из металла желтого цвета, похожие на золотые. Предмет преступного посягательства в этот раз был такой же, как в случае с потерпевшим Сюниковым, однако обстоятельства кражи несколько отличались.

Возвращаясь домой на троллейбусе после сдачи зачета, Людмила обратила внимание на симпатичного молодого человека, смотревшего на нее восторженным взглядом. Незнакомец вышел на остановке вместе с Людмилой,  некоторое время шел рядом, а затем спросил, как найти нужную ему улицу. Между ними завязался разговор  о каких-то пустяках.

Дойдя до своего дома, Людмила попрощалась, однако парень внезапно схватил  ее за оба запястья и умолял не уходить сразу. Говорил, что влюбился с первого взгляда, утонул в глазах и тому подобное. Продолжая держать девушку за запястья, называл встречу неповторимой, могущей определить их совместное будущее. Вырвавшись из цепких рук парня, Людмила бросилась к подъезду, обратив внимание на то, что вздыхатель почему-то удаляется от нее бегом.

Уже в квартире, разгоряченная борьбой, она взглянула на покрасневшие запястья и обнаружила отсутствие часов покойной мамы.             
Далее Людмила описывает встречу с «замечательным следователем» УГРО  капитаном милиции Юрием Закшевером, который заверил ее, что «пылкий влюбленный, специализирующийся на часах» ему известен и кража будет раскрыта.

Обещание сыщик выполнил, однако часы уже «ушли» через ломбард. В качестве компенсации за утрату домашней реликвии девушка в течение года получала из заработка осужденного по 7 руб.12 коп.  в месяц.

В 2009 году Людмила увидела фотографию блестящего сыщика полковника милиции Ю. Закшевера в документальном фильме из цикла «Следствие вели…».  К тому времени Юрий Михайлович Закшевер уже ушел из жизни.

В рассказе о «пылком часовщике» Людмила не называет времени события. По моим расчетам, это событие случилось в начале 70-х годов прошлого столетия. Тут я исхожу из срока присвоения Ю. Закшеверу  звания капитана милиции. В момент нашей совместной службы в «Пролетарском» в 1967 году он получил звание старшего лейтенанта милиции.

На начало  70-х приходится и окончание срока лишения свободы Григоряна за карманную кражу у моряка.   

О сыщике Ю. М. Закшевере написано много интересного. Желающие могут ознакомиться с этими материалами, размещенными на просторах Интернета. Милицейскую службу Юра завершил на должности начальника отдела по особо важным делам Управления уголовного розыска ГУВД Ростовской области. В перечне его заслуг перестрелка, рукопашная и личный захват некоего Джобавы, убийцы сотрудника милиции Шабанова, весомый вклад в раскрытие дела маньяка Чикатило и так называемой банды «Санитаров».

Если фамилия маньяка и его черные дела до сих пор памятны значительному числу наших сограждан, то дело «Санитаров» известно в основном ростовчанам.      

Речь идет о банде, промышлявшей более четырех лет разбоями и убийствами хозяев подпольных цехов, валютчиков и состоятельных работников торговли. Преступления совершались  в Ростове,   Подмосковье,  Ленинграде,  Сибири, на Украине и в Узбекистане.

Убийцы проникали в квартиры жертв под видом врачей скорой помощи, сотрудников милиции и коммунальных служб. Уникальной особенностью этого преступного сообщества была личность «мозгового центра» и наводчика банды, по имени Зафас Барциц, скрывавшегося под личиной прораба треста «Ростовгражданстрой», специалиста с двумя (такая в семье традиция) высшими образованиями, члена КПСС. Прораб - сбившийся на криминальную стезю представитель именитого абхазского рода из г. Гудауты, располагал могущественными родственными и коррупционными связями с влиятельными ростовскими чиновниками. О присутствии  представителей этого рода в верхних эшелонах государственных структур  СССР, Абхазии и нынешней России читатель может узнать, обратившись к сети Интернет.

Кто знает? Может быть, небывалому карьерному росту представителей рода способствовала не только фамилия, но и сам факт рождения в городе Гудаута. Мысль о чудесном влиянии этого населенного пункта на фантастическую карьеру некоторых коллег, не имеющих отношения к роду Барцица, мелькнула у меня при ознакомлении с послужным списком одного генерал-полковника милиции. Смотрите сами. Поступление абитуриента из Гудауты на юрфак РГУ -1968 г. По  завершении учебы с 1973 г. по 1975 г. следователь ОВД Пролетарского  райисполкома г. Ростова (знакомая мне должность), затем следователь Следственного отдела областного УВД.  С 1980 года заместитель начальника отдела по особо важным делам Управления уголовного розыска областного УВД (тогдашний начальник отдела – Ю.М.Закшевер на этой должности достиг служебного потолка).  С 1983 года – зам. начальника Управления уголовного розыска областного УВД. Далее учеба, должность заместителя начальника УВД. С 1990 года в Москве. Чтобы не занимать места, далее пунктиром: первый зам. министра МВД России, первый заместитель генерального  прокурора России, заместитель председателя комитета Госдумы РФ по безопасности… Подробнее в Википедии. Правда, там же присутствует и список «громких» событий, расследование которых под руководством генерал-полковника милиции закончилось конфузами.

Однако вернемся к «санитарам».
Отчаянное противодействие разоблачению Барцица обеспечивали его отец – директор центрального рынка в Сухуми, и два родных брата, один из которых занимал должность прокурора Абхазии, другой – начальника управления Министерства внешней торговли СССР. Все трое имели разветвленные знакомства среди чиновного сословия Северо-Кавказского региона, и в частности Ростова.

За развал доказательств вины Барцица высокий ростовский чиновник предлагал Юрию на выбор орден, повышение по службе в структуре УВД Ростоблисполкома  или перевод в аппарат Министерства внутренних дел СССР. Посулы сменялись угрозами убийства. В какой-то период расследования Юрий был вынужден жить на конспиративной квартире.

Дело «Санитаров» было закончено в 1983 году.
Роль и место З. Барцица в организации и преступной деятельности банды были детально представлены в материалах уголовного дела и узаконены приговором. Однако Фемида была к нему на удивление снисходительна, несмотря на личное участие в одном из убийств. В числе мер наказания  в отношении конкретных бандитов присутствовали два расстрела, лишение свободы сроком на 15, 14 и 13 лет. З.Барциц же был осужден на 9 лет лишения свободы.

Служебная деятельность Ю.М. Закшевера завершилась на должности начальника отдела по особо важным делам Управления уголовного розыска области. Подчиненные ценили не только профессиональные, но и высокие человеческие качества Юрия Михайловича, которые, как говорят, тормозили его продвижение по служебной лестнице.   

Думаю, полноценные описания знаковых событий на ниве розыскной деятельности Юрия за три с лишком десятка лет превзошли бы по объему и увлекательности многие серии  навязших в зубах детективных произведений.
Пока же, замечу, что имеющиеся в Интернете отрывочные материалы об этом талантливом профессионале грешат неполнотой и путаницей. Не избежал этих погрешностей в своих воспоминаниях и бывший непосредственный руководитель Юрия заместитель начальника управления уголовного розыска УВД Ростоблисполкома А.П. Сабитов.  Уважаемый ветеран, начинавший, как и мы с Юрой,  милицейскую службу в Пролетарском РОМ г. Ростова, сообщил, что в расследовании дела «санитаров» Ю.Закшевер принимал участие в качестве члена комсомольского оперативного отряда. Подвела память Амира Павловича. В указанное время Юрий Михайлович был уже подполковником милиции.  Хотя, возможно, эта несуразица - результат заблудившегося в фактах  журналиста-интервьюера.

Я же, не имея возможности посягнуть на описание боевого прошлого Юры, расскажу о личном впечатлении от знакомства с этим незаурядным человеком и некоторых фактах нашей совместной служебной деятельности. 
Отделение уголовного розыска Пролетарского РОМ размещалось в одном коридоре с кабинетами следователей.

Наш в Рафом Джегунцовым кабинет имел номер «14». Далее проход понижался на три ступеньки. За спуском, начинаясь с номера «15», вплоть до  тупика, следовали служебные помещения сыщиков.  Начальником ОУР  был легендарный Михаил Иванович Вечёрко, оперативник с довоенным стажем,  возглавлявший после Войны отделение городского отдела по борьбе с бандитизмом. Он же наставник и руководитель погибшего в схватке с бандитом в 1946 году морпеха-разведчика, оперативника Владимира Ляндэ, именем которого названа одна из улиц Ростова. 

В отделении уголовного розыска Пролетарского РОМ  несли службу  восемь, включая начальника, оперативников. Большинство из них были несомненными энтузиастами своего дела. Хорошо развитыми физически, спортивными и легкими на подъем – на выполнение служебных заданий. Посильную работу, наряду с ними, выполнял ветеран Петр Гуреев. В основном же он занимался  картотекой и выполнением фельдъегерских функций. Восьмым был опер Орлюк  (фамилия изменена), рыхлый и малоподвижный мужчина. Несмотря на отличные служебные показатели (раскрываемость 100%), коллектив его сторонился. Причиной были  некоторые неприятные черты личности коллеги и склонность добиваться от потерпевших отказа от подачи заявлений.

Самым именитым из спортсменов отделения был Мастер спорта СССР по классической борьбе Сташкевич (имени не помню), брат Заслуженного мастера спорта СССР, борца В.П. Сташкевича. Немалой физической силой отличался Петр Семенец. На их фоне не столь заметным внешне выглядел худощавый, среднего роста Юра Зкшевер. Его спортивные навыки мне открылись не сразу и довольно неожиданно. Однажды воскресным летним днем после обсуждения плана расследования очередного дела Юра поднялся со стула со словами: «Надо размяться». Затем,  опершись на столешницу моего стола, плавно вышел в стойку на руках.  Постояв секунд десять, он, как ни в чем не бывало вернулся «в исходное положение». Оказалось, ранее он серьезно занимался спортивной гимнастикой. Выступал по программе мастеров спорта. Каких результатов добился, я не спрашивал.

Его постоянным напарником по розыску был оперуполномоченный ОУР Пролетарского РОМ Григорий Арутюнов. Несмотря на некоторое несходство внешности: Закшевер был шатеном, а Арутюнов брюнетом, оба представлялись мне некоей неделимой сущностью. Этому способствовали их одинаковый возраст, рост и телосложение. А более всего близкие черты характера и увлеченность профессией. Оба отдавали себя службе без остатка, подобно моему другу оперу ОУР Кировского РОМ Саше  Смоле.

Об осознанности выбора тяжелейшего направления  милицейской деятельности Юрия и степени приверженности профессии сыщика свидетельствовали необычные факты его  биографии. Он был уникальным в Ростовской области (полагаю, и в стране) человеком, который предпочел будни рядового сыщика успешной работе в должности старшего инженера НИИ . Побудительный мотив такого решения Юрия сформировался в студенческие годы в комсомольском оперативном отряде. От перехода на службу в милицию его не остановила даже  разница в окладе, в результате которой он  потерял сорок ежемесячных рублей. Благо, не был женат.

Вследствие обоюдной увлеченности профессией между нами довольно скоро сложились товарищеские отношения. Юра бывал у нас дома (комната коммуналки площадью 10,5 м 2 на четверых). Иногда я и Людмила  отдыхали вместе с ним на пляже Зеленого острова, катались на патрульном катере.

При полной самоотдаче сыску он избежал профессиональной деформации. Был интересным в общении, начитанным   и доброжелательным человеком. 

  Во время дежурства в городской следственно-оперативной группе мне нередко приходилось выезжать в «свой» Пролетарский район. Обычно это случалось глубокой ночью или ранним утром. И всякий раз нерушимый тандем Закшевер-Арутюнов оказывался на месте до нашего приезда.

Эта пара была своеобразной группой быстрого реагирования и оперативным резервом М.И. Вечёрко. Время от времени в нашем коридоре раздавался зычный призыв: «Закшевер! Арутюнов!». Это означало, что Михаил Иванович, не желая тратить время на коммутаторный телефон, вызывал подчиненных для срочного задания.

Однажды вечером таким заданием стала погоня по горячим следам.  Потерпевший сбивчиво заявил дежурному, что был ограблен парнем, который ушел вниз по 29-й линии.  Я был очевидцем последовавших слаженных действий. После сакраментального клича начальника Юра, Григорий  и  потерпевший дружно рванули в указанном направлении. Минут через сорок грабитель давал показания дознавателю. 

Как-то вечером очередной клич М.И. Вечёрко раздался в присутствии  моей Людмилы, писавшей начисто текст постановления по очередному уголовному делу. Реакция жены на возглас была мгновенной. Не отрывая глаз от бланка, она произнесла фразу из полюбившегося в детстве «Золотого ключика»: «Сыщики ответили коротко: Тяф!». С тех пор, встретив неразлучную пару на месте происшествия, я всякий раз вспоминал этот спонтанно родившийся речевой знак. Вспомнил и сейчас, взглянув на сохранившуюся фотографию квартета Ю.Закшевер- Г.Арутюнов, и мы с Людмилой  на фоне прежнего здания Пролетарского РОМ.   

На излете работы в Пролетарском РОМ, мне пришлось расследовать с участием Юрия Михайловича два оставшихся в памяти преступления. Одно запомнилось неожиданной удачей сыщика и нестандартным поведением участника опознания подозреваемого. Для раскрытия второго сыщик  втайне от меня применил метод «оптографии», описанный Жюлем Верном  в 1898 году.

Деньги отдай!

Потерпевшим по первому делу оказался этнический кореец по имени Ен, растивший лук на арендованном у колхоза участке земли в окрестностях поселка  Койсуг Азовского района.

Мечтой трудяги, приехавшего вместе с братом на заработки из Средней Азии, была покупка мотоцикла «Урал» с коляской. В течение летнего сезона оба овощевода периодически приезжали к единственному в то время в Ростове  специализированному автомагазину. Любовались стоявшим на витрине трехколесным «конем», а накануне расчета с колхозом за выращенную по договору продукцию занялись поиском возможности его  покупки.

Вариант записи в очередь мотолюбителей уносил предмет мечтаний в «прекрасное далеко». Список рядовых покупателей перевалил за 4000 человек, а количество «Уралов», проданных в том году,  не превышало 500 штук. Запись очередников велась по воскресеньям с 9 до 12 часов дня. В дальнейшем очередникам предстояло еженедельно отмечаться с предъявлением паспорта в установленное время. Такой возможности у приезжих арендаторов не было. С окончанием сезонных работ они собирались вернуться домой. Братья решили искать обходные пути.

Наособицу от общей очереди покупателей стояли передовики производственных, транспортных и сельскохозяйственных предприятий. Иногда появлялся счастливчик, выигравший мотоцикл по лотерее. Тут же вертелись маслянолицые и скользкоглазые  спекулянты. Порой новоиспеченные владельцы транспортного средства перепродавали его другим мотолюбителям с весомой наценкой. Этот вариант был связан с определенными трудностями переоформления покупки на комиссионных началах все в том же автомагазине.   

Присматриваясь к организации работы магазина и ведения очереди, Ен заметил молчаливого, знающего себе цену мужчину пенсионного возраста. Время от времени незнакомец появлялся в магазине и о чем-то непринужденно справлялся у продавцов. Этот человек, по представлениям Ена, мог быть полезным в поиске обходного маневра. Надо было выбрать повод познакомиться с ним поближе.

Предлог нашелся, когда мужчина, выйдя из магазина, направился  к расположенному поблизости пивному павильону. Ен и Шин попросили разрешения присесть за его столик. Мужчина, назвавшийся Николаем Петровичем, не возражал, но от предложения корейцев угостить его пивом и вяленой таранью отказался. Однако к братьям Николай Петрович отнесся доброжелательно. Заметил, что воспитан на уважении к людям нелегкого крестьянского труда.

С его слов они узнали, что мужчина военный пенсионер, избранный старостой комиссии по ведению очереди. Сам он ждет приближающейся покупки автомобиля «Москвич».

Узнав о мечте Ена, новый знакомый отверг попытки купить «Урал» у случайных людей и тем более у спекулянтов, как негодные. Услышав его слова, овощеводы погрустнели. Николай Петрович смотрел на них с сочувствием. Затем, что-то решив про себя, пообещал подумать над одним из  вариантов покупки.

При расставании предложил: «Можем встретиться в магазине послезавтра. Заранее ничего не обещаю. На всякий случай возьмите в колхозе справку о перевыполнении обязательств по аренде, и ходатайство о продаже мотоцикла. Если  получится, купим в тот же день.  На вопрос о размере  «благодарности», среагировал раздраженно: «Да бросьте вы об этом! Посидим в приличном месте, отметим. А может, зимой я к вам в гости приеду».      

В назначенный день Николай Петрович вел себя деловито. Переговорил о чем-то с продавцом магазина. Позвонил кому-то из телефона-автомата  и, оживившись, кликнул стоявшее поблизости такси. Встретиться с лицом, от которого зависела покупка, предстояло в Управлении Северо-Кавказской железной дороги.

В пути староста очереди заметно нервничал из-за опоздания. К Управлению троица прибыла с небольшой задержкой. Предупредив таксиста о предстоящем возвращении в магазин, Николай Петрович быстрым шагом двинулся к центральному входу.  Однако, когда он потянулся к поручню монументальной двери, она открылась без его участия. Вышедший навстречу представительный мужчина поздоровался с Николаем Петровичем за руку. Он явно спешил, направляясь  к стоявшей поблизости «Волге», и стал что-то раздраженно втолковывать ходатаю покупателей, размахивая  кожаной папкой. Николай Петрович, отвечал ему извиняющимся тоном, одновременно подзывая братьев взмахом руки.

«Отари Романозович, вот они, трудяги, - представил он овощеводов. – Я к вам не часто обращаюсь. Помогите ребятам. У них и ходатайство от колхоза есть».

Ознакомившись со справкой, Отари Романозович с досадой заметил: «Они даже не из нашей области!»

-Но ведь на Донской колхоз работали, - возразил Николай Петрович. – Помогите, Отари Романозович. Все в ваших силах.

-Ну, смотри! - сломался чиновник.
–Деньги при вас?- обратился он к братьям.
  Ен достал заветные 900 рублей сторублевыми купюрами и протянул их Отари Романозовичу.
- Мне они ни к чему, - произнес тот. - Отдадите директору магазина, наедине. 
Затем извлек из папки белый канцелярский конверт, поместил в него дензнаки и заклеил клапан, проведя по краю подобием какого-то карандаша.   
- Ручка с красными чернилами у вас есть?- спросил он троицу.
Ошарашенные неожиданным вопросом мужчины отрицательно завертели головами.
-А впрочем, моя на месте,- решил проблему  Отари Романозович.

Достав авторучку, он положил конверт  на боковину папки и начертал на лицевой стороне упаковки заверенное витиеватой подписью распоряжение: «Прошу отпустить предъявителю мотоцикл «Урал» из премиального фонда СКЖД».   

Затем, мельком посмотрев на часы, произнес: «Желательно оформить покупку до обеденного перерыва. Поспешайте. А ты, Николай, поедешь сейчас со мной. С друзьями встретишься позже».

Наскоро поблагодарив Отари Романозовича, с заветным конвертом в кармане Ена, братья помчались к автомагазину на  ожидавшем их такси.
Однако, одновременно с радостью от предстоящего исполнения мечты, Ен вдруг испытал  непонятное беспокойство. В районе Кировского проспекта он решился вскрыть конверт  с «распоряжением». Увиденное его потрясло. Весомая часть заработанных за лето денег превратились в аккуратно нарезанные страницы брошюры «Охота и рыболовство на Дону».   
 
Минут через сорок после происшедшего я записывал со слов Ена протокол-заявление. Розыскные мероприятия по делу были поручены Ю.М. Закшеверу.

Первые же шаги в установлении личности мошенников принесли нам весомую удачу. Для этого даже не пришлось покидать здание райотдела. Ен и Шин уверенно указали на фотографию Отари Романозовича, занимавшую заслуженное место в оперативно-справочной картотеке. Согласно этому специфическому собранию данных, под именем Отари Романозовича действовал неоднократно судимый за аналогичные преступления Давид Мерианашвили. Фотографии «Николая Петровича» в картотеке не было.

По сообщению бывшего 1-го спецотдела УООП (ныне ИЦ УВД), предыдущее мошенничество Мерианашвили совершил на территории Кировского РОМ г. Ростова. Следствие вела хорошо мне знакомая  Н.Э. Асатурова. Уголовное дело хранилось в архиве Кировского районного народного суда. В телефонном разговоре Нина Эрвандовна посоветовала мне начать поиск мошенника с города-курорта Сочи. По словам коллеги, Мерианашвили имел привычку тратить наживу в тамошних гостиницах за игрой в карты.

Работа по делу пошла в двух основных направлениях. Юрий занялся организацией розыска Мерианашвили, получившего между нами условное имя «Мерин»,  и Николай Петровича.

Я собирал доказательства преступления, готовил постановления о  розыске и привлечении «Мерина» в качестве обвиняемого, об избрании в отношении него меры пресечения (аресте).

С доказательствами дело обстояло неплохо. Мы располагали показаниями Ена и Шина об обстоятельствах совершения преступления и протоколами опознания одного из обвиняемых. В наших руках было вещественное доказательство – конверт с «куклой» из нарезанной брошюры. Весомым козырем служил рукописный текст, выполненный «Мерином» на конверте. Авторство надписи подтвердил эксперт - почерковед, использовавший для сравнения свободные образцы почерка Мерианашвили из материалов архивного уголовного дела.

Юрий тем временем предпринимал попытки установления личности «Николай Петровича» в окружении автомагазина и периодически «бомбил» лично знакомых ему коллег из Сочи просьбами нацелить оперативные средства на поиск «Мерина» в местах, облюбованных представителями криминала.

Через некоторое время поступило сообщение о том, что доверенный человек случайно увидел «Мерина» на одной из сочинских улиц. Однако сведениями о месте пребывания разыскиваемого в городе он не располагал.   

Руководство райотдела резонно вспомнило о лозунге «спасение утопающих….».  С разрешения начальника УООП  Ю.М. Закшеверу следовало вылететь в Сочи и с присущим ему напором вовлечь сочинских коллег в активный  розыск «Мерина». 

Оформив командировочное удостоверение и получив деньги, Юра поехал за билетом  в Ростовский аэропорт. Однако окунуться в атмосферу города-курорта ему не пришлось.

Примерно в 14 часов он увидел «Мерина» воочию. Давид Мерианашвили собственной персоной бодро шагал ему навстречу из зала прилетов воздушной гавани. Не веря удаче, Юра на всякий случай окликнул пассажира: «Давид Федорович, вы ли это? Какая встреча!».

Утвердительно кивнув в ответ, Давид Федорович, тщетно, пытался вспомнить остановившего его мужчину.

Примерно через час я допрашивал  «Мерина» в качестве обвиняемого.  Трудностей в доказывании его вины не было. Однако, признавшись  в мошенничестве, он заявил, что не может назвать подлинные данные о соучастнике, поскольку они ему неизвестны. Прежде с «Николаем Петровичем»  он якобы не «работал», а расстался сразу после получения денег от корейцев, отдав ему треть наживы. Сведения о похожем персонаже в других уголовных делах по обвинению «Мерина» отсутствовали. Материалы в отношении «Николая Петровича» были выделены в отдельное производство. 

Механизм подмены конверта с деньгами «Мерин» не скрывал. Оказывается, оба конверта, один из которых был подготовлен заранее, он держал, прижимая кистью левой руки к противоположным сторонам папки.  Для того, чтобы вручить потерпевшему «дубликат» с нарезанными листами брошюры, требовалось всего лишь поменять положение бюрократического аксессуара. Это произошло в момент, когда Ен и Шин растерянно смотрели друг на друга и на «Николая Петровича» при вопросе об авторучке с красными чернилами.

Дело по обвинению Давида Мерианашвили закончилось обвинительным приговором с лишением свободы, на срок, которого я не помню.

Однако запомнилась процедура опознания Мерианашвили потерпевшим.

Согласно требованиям статьи 165 УПК РСФСР,  «Мерин» был предъявлен опознающему вместе с другими лицами, сходными  с ним по внешности.
Вошедшему в кабинет Ену было предложено указать на лицо, о  котором он давал показания.

Из-за тесноты кабинета опознаваемого  можно было без труда рассмотреть прямо от двери. Однако Ен, пройдя между мною и понятыми,  приблизился к трем сидящим мужчинам вплотную. В момент, когда у меня мелькнула мысль о вероятной близорукости потерпевшего, он обхватил горло Мерианашвили заскорузлыми руками и стал душить мошенника с криком: «Деньги отдай, гад!».   

Несмотря на превосходство в весе и росте, попытки обвиняемого вырваться из цепких рук овощевода были безрезультатными. К моменту, когда мы с конвоиром расцепили кисти Ена, лицо «Мерина» приобрело свекольный оттенок.

Ради справедливости, отмечу: по окончании инцидента Мерианашвили держался невозмутимо. Отдышавшись, он произнес заметно охрипшим голосом: «Нету. Потратил. На дорогу в долг дали».

Химера позапрошлого века
 
Рассказ о втором деле требует небольшого отступления. Те, кто прочел приключенческий роман Жюля Верна «Братья Кип», несомненно, помнят описание случайного фотоэффекта, позволившего разоблачить подлинного убийцу капитана Джибсона. 

Возможность существования такого явления, получившего в науке наименование оптографии (сохранения изображения убийцы в глазах трупа), некоторое время считалось важным открытием ученых Запада. Намерение применить его на практике в 1873 году (правда, безуспешное) описал легендарный российский сыщик И.Д. Путилин.

Попытки получить положительный результат оптограммы с применением современных научных и технических достижений не прекращаются и до настоящего времени. 

Впрочем, кто знает, до каких высот или глубин доберется наука? В наши дни, например, медики, криминалисты и айтишники не исключают возможности создания программно-аппаратного комплекса для визуального представления внешности преступника по следам его ДНК.   

Что касается предания о фактах успешного использования оптографии, то оно с разной степенью убежденности сохраняется в народе на протяжении двух столетий. Признание истинности химеры в криминальных кругах подтверждается пугающими фактами. Например, «последний маньяк Советского Союза» житель Балашихи О. Кузнецов, совершивший на протяжении 1990-1993 годов 14 убийств в Киеве и Москве, выкалывал жертвам глаза, «чтобы сыщики не увидели в них его отображение».

Примеры использования легенды об оптографии правоохранителями  моего времени в научных и литературных источниках отсутствуют. Однако один такой случай, зачинщиком и исполнителем которого стал участник  следственно-оперативной группы Ю.М.Закшевер, мне известен. 

Все началось в предпоследнее воскресенье июля 1967 года. В тот свободный от работы и дежурства день я готовился к проведению политинформации для рядового состава райотдела. Это было поручение, навязанное мне замполитом райотдела Быкадоровым. Компилирование газетных передовиц «Правды», «Известий», новостей отечественной экономики, занимательных фактов из газет «АиФ», «За рубежом» и «Неделя» нагоняло тоску. Сидя над заметками, я поминал недобрым словом недавнее появление в штатном расписании отдела небывалой ранее единицы политического воспитателя-замполита, и исполняющего эту должность недавнего школьного учителя истории с новенькими погонами капитана милиции. 

Несмотря на то, что следователи не входили в штат райотдела и в сферу идейного окормления замполита, капитан вынуждал нас участвовать в его мероприятиях по комсомольской линии.

Лицом Быкадоров слегка напоминал артиста Аркадия Райкина, поэтому в доверительных разговорах Раф Джегунцов именовал его «Быко-Райкиным».

Склонность Рафа к переиначиванию фамилий и имен была общепризнанной. Порой он выдавал ее за случайные обмолвки. Однажды, обращаясь при мне к приятелю Э. Зацепина, по имени Анзор, назвал его Трезором. Анзор, усмотрев в новом варианте имени типичную кличку «четвероногого друга», серьезно обиделся. Позже Эдуард доверительно рассказывал мне об ответных прозвищах Рафа, придуманных Анзором-Трезором.

Юру Закшевера мой сосед настойчиво именовал Офштеттером. Под таким вариантом фамилии опера как-то разыскивал посетитель, случайно заглянувший в наш кабинет. 

Пытаясь превзойти Рафа на ниве переименования, я предложил присвоить Быкодорову альтернативный вариант псевдонима - «Быко-Тореадоров». Это видоизменение  коллега отверг, как не соответствующее темпераменту и телосложению политбойца. 

Вернемся же к делам служебным.
Около 16-ти часов дежурный водитель привез (телефона не было всем нашем многоквартирном доме)  просьбу  начальника райотдела выполнить неотложные следственные действия по тяжкому телесному повреждению. Почему  в мероприятиях не участвовала дежурная следственно-оперативная группа городского управления, не помню. Не исключено, что расследование изначально планировалось поручить мне. Так это и случилось.

Местом происшествия оказался частный дом в поселке  Александровка, входившем в наш район. Там, как водится, уже работали  Юрий Закшевер и Григорий Арутюнов. Потерпевшим оказался хозяин  дома, одинокий пенсионер, по имени Николай, фамилия которого выветрилась из памяти.

Признаки несчастья обнаружил сосед потерпевшего. Выйдя на улицу, он увидел хозяина соседского жилья на примыкающей к невысокому заборчику лавке. Пенсионер лежал на спине. Из-под распахнутых пол  пиджака виднелась окровавленная рубашка. Судя по всему, потерпевший вышел из дома без посторонней помощи. Отвечая на вопросы соседа о случившемся, он произнес: «Ножом ударил, зараза!».   

С виновником раненый обещал разобраться самостоятельно, и поэтому не назвал его ни соседу, ни врачам «Скорой». Намерение отплатить «заразе» осталось невыполненным. Николай умер по пути в больницу.

Осмотр места происшествия зафиксировал: дом покойного состоял из трех комнат и кухни. Капли крови потерпевшего обнаружились, начиная с коридора, ведущего к входной двери, и продолжались до лавки у забора, на которой был обнаружен раненый.      

Кухонный стол сохранял остатки холостяцкого угощения «на двоих»: пустую бутылку из-под «Московской», два стакана, остатки овощного салата, куски вареной колбасы и хлеба. Тут же лежали две вилки. Однако наши попытки отыскать предполагаемое орудие преступления – нож, оказались безрезультатными.   

Следы борьбы на месте происшествия отсутствовали.
Обращала на себя внимание нетипичная для жилища обстановка, более соответствующая производственному назначению. В большой комнате располагались три обувные швейные машины. Соседнее помещение являло собой склад кожевенного сырья и заготовок верха обуви разных размеров. Судя по всему, это были детали мужских туфель. Скудно меблированная жилая комната смотрелась сиротливым придатком рабочей площади.

По показаниям соседей, погибший был человеком малообщительным. Иногда его посещал живущий неподалеку приятель, по имени Петр Васильевич и прозвищу «дед Комар», происходившему от фамилии Комаров.
 
В рабочие дни в доме погибшего трудились трое мужчин, приезжавших откуда-то из города. Производственное помещение для них снимала неизвестная обувная артель.

Людей, посещавших дом погибшего в день происшествия, никто из соседей не видел. 

Приглашенный для опроса «Комар» распространял запах спиртного, однако речь его была логичной и внятной. По словам «Деда», в тот день Николай пригласил его отметить недавнюю победу футболистов СКА (Ростов)  над Донецким «Шахтером». Оба старика были футбольными болельщиками. Застолье длилось около двух часов. Основной темой разговора были прогнозы на предстоящую в понедельник встречу  СКА (Ростов) с одноклубниками ЦСКА (Москва). Общение, по уверениям «Комара», проходило при  полном единодушии, без споров и обид.

Приятели расстались, условившись встретиться за ужином в доме Комарова. К этому времени должна была вернуться из поездки на  Новочеркасский вещевой рынок его дочь. Других жильцов в доме Комарова не было.  О случившемся с Николаем несчастье «Комар», по его словам, узнал от соседей после отъезда «Неотложки» от дома пострадавшего. 

Временной интервал между окончанием застолья и обнаружением раненого на уличной скамейке составлял около 40 минут. В ответ на вопрос о том, кто и по какой причине мог ранить Николая, Комаров лишь разводил руками.   

Неприятелей у потерпевшего не было. Правда, в ходе застолья Николай упоминал, что ожидает появления представителя обувной артели для обсуждения каких-то претензий к поведению арендаторов. Подробностей недовольства Николая обувщиками Комаров не знал.

Описывая организацию застолья, он пояснил, что для приготовления закуски использовался самодельный кухонный нож, который к моменту  расставания  приятелей оставался на столе. Подробно описав этот предмет утвари, «Комар» пояснил, что обстоятельства исчезновения и теперешнее местонахождение ножа  ему не известны.

В тот же день я возбудил и принял к производству уголовное дело, назначил судебно-медицинскую и дактилоскопическую экспертизу, выполнил ряд других неотложных в этом случае действий.

При обсуждении плана расследования и оперативно-розыскных мероприятий наша группа: следователь, два опера и приехавший в райотдел начальник отделения уголовного розыска М.И. Вечёрко, выдвинули три основных версии о личности преступника.

По первой из них наиболее вероятным кандидатом на эту роль представлялся Комаров.

В пользу этого предположения свидетельствовал факт его общения с потерпевшим незадолго до ставшего известным происшествия. Позже показания «Комара» подтвердились наличием отпечатков его пальцев на бутылке и одном из стаканов.

Кроме того, Комаров логично вписывался в модель ситуации, при которой официальное рассмотрение конфликта представлялось потерпевшему нежелательным. Намереваясь «разобраться» с виновником собственными силами, Николай, скорее всего, оценивал происшествие, как случайную напасть, не осознавая тяжести последствий.

К тому же, подозрительным было состояние Комарова,  выглядевшего не только подавленным, но и встревоженным. Правда, освидетельствование рук, лица и одежды следов его возможной причастности к преступлению не выявили.

Версией номер два решили считать причинение телесного повреждения Николаю в ходе возможного конфликта с представителем обувной артели, приезда которого погибший, по словам Комарова, ожидал вскоре после расставания приятелей.

Какие-либо доводы в пользу этой версии, кроме слов Комарова,  отсутствовали. Для ее проверки было решено оставить в доме двух милиционеров с задачей дождаться появления «обувщиков» и доставить их в райотдел для допроса.

Третья версия предполагала сплошной набор неизвестных: случайный преступник, попавший в дом Комарова при неизвестных обстоятельствах и причинивший ранение потерпевшему  по неустановленным мотивам.

Основные усилия по проверке первой версии были направлены на  допрос Комарова. Мое общение с ним продолжалось до глубокой ночи. Скрупулезно детализируя показания об обстоятельствах встречи, содержании разговоров и настроениях во время застолья, я не скрывал, что считаю его наиболее вероятным виновником происшедшего. Предлагал «посмотреть со стороны» и самому оценить весомость совокупности доводов «за». Убеждал, что следствие располагает широкими возможностями установить истину, в том числе с использованием достижений науки, независимо от показаний виновного. Разъяснял целесообразность чистосердечного признания. 

Некоторое время ушло на попытки дословного восстановления «футбольной» части беседы Комарова с потерпевшим. Сославшись на  неосведомленность о сильных сторонах и перспективах Ростовского СКА, я попросил свидетеля назвать игроков клуба, способных вывести его в победители в завтрашнем матче с московскими одноклубниками.

Переключившись с тягостных обстоятельств на любимую тему, Комаров заметно оживился. Стало понятно, что мир футбола составляет суть его жизненных интересов. Передо мной предстал «тиффози», фонтанирующий многолетними наблюдениями, фактами, статистикой и выводами.   

По его словам, победу землякам должны были принести совсем не те игроки, имена которых натерли мозоли на языках участников футбольной «брехаловки» на пятачке  у парка им. Горького, а два или три недооцененных труженика кожаного мяча. Он назвал мне фамилии, которых я не запомнил. Бывшего в то время на слуху  нападающего В. Понедельника среди них не было.

-Это ваш собственный прогноз, или чей-то еще?- спросил я.- У Николая на этот счет, какое мнение?

-Причем тут Николай, раздраженно ответил «Комар». Он упрямый, как все: «Заладил: Копаев,  да  Матвеев». Я уже ухожу, а он никак успокоиться не может».

- Подождите, Петр Васильевич,- уточнил я. – Помнится, вы говорили, что никаких споров между вами и Николаем не было.   
            
Комаров запнулся, изменившись в лице.

-Да какой это спор? Обычная брехаловка. – Произнес он, приходя в себя. 

«Неужели удар ножом – это финал никчемной «брехаловки»? - мелькнула  мысль. Может быть, вздорная перебранка подняла на поверхность какой-либо другой конфликт?

Правда, вспоминая стада футбольных фанатов, периодически взрывающих трибуны неудержимым ревом, я всякий раз связывал эту реакцию с аварийным отключением мозга участников сообщества. В таком состоянии каждый отдельный персонаж мог совершить действия, не поддающиеся осмыслению. 

-Довольно, Петр Васильевич, - остановил я «Комара».- Скажите честно, как все получилось?   
Лицо Комарова отражало признаки внутренней борьбы.
Смятение усилилось еще более после моих слов о великодушии погибшего, не желавшего неприятностей виновнику своей гибели,  даже на пороге смерти.

-Очевидно, - предположил я, - Николай по-прежнему считал вас другом, а произошедшее рассматривал, как случайное несчастье.    

-Если вам дорога память о дружбе с погибшим,- размышлял я вслух,-проявите благородство со своей стороны. Откройте истину, не дожидаясь изобличения, отдайте долг погибшему раскаянием. Казалось, слова признания зависли на кончике языка Комарова, однако в последний момент он словно наткнулся на какое-то препятствие.

В конце концов, измотанный событиями дня и свалившимися переживаниями, Комаров стал заговариваться. Я чувствовал себя не намного лучше.

Отложив продолжение допроса на завтра, я выписал Комарову повестку, дополнив ее «домашним заданием»: «Если покойный придет к вам во сне, спросите, как быть…».

Однако, запланированная на утро встреча с «Комаром» не состоялась из-за новых обстоятельств, открывшихся на месте происшествия.

Вместо «Деда Комара» для допроса были доставлены трое появившихся в доме погибшего арендаторов-обувщиков. Забегая вперед, скажу, что никакого отношения к гибели хозяина дома они не имели. Зато оказались тружениками подпольного обувного цеха. Официально троица числились рабочими ремонтно-строительного управления. Тамошнюю зарплату, в качестве вознаграждения за записи в трудовых книжках, отдавали прорабу. Настоящий же доход  каждого за  работу в «цехе» доходил до 500 ежемесячных рублей.   

По показаниям подпольных тружеников,  «цех», действовавший под видом артели, имел три филиала разных районах Ростова. Два отделения специализировались на изготовлении верхней и нижней частей мужской обуви. Третье собирало детали в готовые туфли и ботинки.  Адресов  других филиалов свидетели не знали. Кожу и фурнитуру для работы привозил хозяин. Судя по маркировке, эти материалы похищались на Ростовской обувной фабрике им. Микояна.  Произведенные заготовки хозяин отвозил для сборки лично. В тот день он должен был приехать за полуфабрикатами примерно к 13 часам. 

В указанное время у дома погибшего появился  автомобиль «Москвич-404» с двумя мужчинами. Один из них был водителем; второй хозяином производства.

Наскоро допросив обоих, я задержал хозяина на 72 часа и вместе с оперативниками отделения БХСС Н. Корчагиным и О. Кокоевым выехал для проведения обысков в двух других филиалах «артели». Местонахождение этих точек указывал сопровождавший нас водитель хозяина. По причинам, не терпящим отлагательства, обыски проводились без санкции прокурора с последующим сообщением в суточный срок. 

Изъятие предметов и документов, арест хозяина, допросы работников, установление механизма и лиц, причастных к хищениям сырья и сбыту готовых изделий, фиктивные записи в трудовых книжках, приписки объема строительных работ для «оплаты труда мертвых душ» и т.д. – таким оказался налетевший вал следственных действий, продолжавшихся вплоть до моего отъезда из Ростова к новому месту службы. Как ни странно, память напрочь отринула фамилию хозяина «артели». Однако хорошо помню, как адвокат Щецов, ожидавший встречи с клиентом в коридоре следизолятора №1, ворвался ко мне в следственный кабинет по окончании допроса цеховика. Опознав уводимого обувщика, Щецов  горячо просил рекомендовать его хозяину «артели» в качестве  защитника. Запинаясь от возбуждения, адвокат сообщил, что прошлым летом наблюдал в Сочи  обвиняемого, сорившего деньгами с размахом, от которого захватывало дух.  Надо было видеть степень огорчения ходатая, услышавшего, что его просьба противоречит следственной этике, и выполнена быть не может.

Сам «цеховик» запомнился блиц-диспутами на тему преимуществ частной инициативы в сфере производства предметов широкого потребления. Ссылался на экономические результаты деятельности своего «цеха», превосходящие показатели государственных фабрик.  В числе достижений назывались: правильная организация хозяйственной деятельности, учет требований рынка на основе отслеживания новинок моды, расширение сбыта обуви через государственную торговую сеть, высокая оплата труда участников системы, включая сотрудников торговли, не сопоставимая с уровнем зарплат в государственных организациях, и так далее.   

Мои предложения пересчитать показатели с учетом стоимости похищенного сырья и материалов, неуплаченных налогов на доходы, пенсионное и медицинское страхование и оплату услуг торговых организаций  его уверенность в преимуществах частной собственности не снижали.

- Я готов оплатить все перечисленные расходы, если государство перестанет притеснять частника специально придуманными ограничениями. И все равно после этого мой цех будет эффективнее государственного предприятия, - Настаивал обувщик.

Однозначный ответ на прогнозы подпольного предпринимателя дала новейшая история. В конце прошлого века мне приходилось работать по делам о подпольных конгломератах с громадным оборотом товаров и денег, помноженных на связи в высших эшелонах чиновничества, включая правоохранителей. Хозяева этих нелегальных производств без стеснения сравнивали себя с Г. Фордом и другими столпами производственной сферы. Однако, с наступлением вожделенной ими эпохи частного капитала и переходом на реальный хозрасчет, все их прежние таланты оказались бесполезными. Сами же персонажи канули в неизвестность.

Возвращаясь к «обувному делу», надо сказать, что его горизонты расширялись лавинообразно. При этом, согласно тогдашнему УПК,  формально оно было единым целым с делом о тяжком телесном повреждении.

В сравнительно короткое время стало понятно, что для расследования обувной части не хватит не только моих сил, но и возможностей всего нашего отделения. В сложившейся ситуации руководство милиции и прокуратуры приняло, правда, с некоторой задержкой, верное решение.   «Обувная» часть была выделена в отдельное производство и расследовалась группой следователей областной прокуратуры около двух лет. Поначалу прокурорское руководство пыталось включить в состав этой группы и меня. Однако, благодаря настойчивости начальника следотдела УООП В.П. Лашина, я остался на своем участке работы. 
 
В сложившейся ситуации раскрытие дела о тяжком телесном повреждении невольно застопорилось. Юра Закшевер, стремившийся как можно скорее выявить зацепки для раскрытия этого преступления, попросил моего согласия на самостоятельное проведение бесед с Комаровым. Я не возражал. «Дед» находился в статусе свидетеля.

Через два дня Юрий пришел ко мне вместе с Комаровым, признавшим вину в гибели своего приятеля Николая. Явка с повинной была ожидаемой.
Картина преступления соответствовала нашим первоначальным предположениям. Отвлеченный спор двух футбольных фанатов, подогретых  водкой, неожиданно достиг накала, отключающего сознание.

В какой-то момент Комаров поднялся из-за стола, чтобы уйти домой, однако услышал от вставшего вслед за ним Николая: «Ну, ты и понтяра!». Затем в голове «Комара» случилось замыкание. Он смутно помнил, что ткнул приятеля лежавшим под рукой ножом и увидел, как  Николай осел на стул, прижав ладони к животу.

Дальнейшее Комаров, по его словам, воспринимал в сумеречном состоянии. Помочь раненому приятелю не дал испуг от происшедшего, дополненный боязнью вида крови и травм.  Выбежав во двор, «Комар» обнаружил, что по-прежнему держит нож в руке. Сунул орудие преступления под днище дождевой бочки в палисаднике, прибежал домой и затаился в ожидании расплаты. В этом состоянии пребывал до отправки Николая в больницу.         

 Показания Комарова относительно местонахождения орудия преступления, подтвердились дополнительным осмотром палисадника перед домом погибшего с участием подозреваемого. Нож, действительно, находился под стоявшей там бочкой. И более того, на нем сохранились не только кровь погибшего, но и отпечатки пальцев подозреваемого.

Неожиданным обстоятельством в этом деле стала последняя капля, побудившая «Деда» к признанию.

«Комар» начал с того, что накануне решил признаться в содеянном без дополнительных увещеваний, но его откровенный рассказ опередили результаты некоей экспертизы. 

Я пытался сообразить, о какой экспертизе идет речь.

-Ну, - рассказывал Комаров, - Юрий Михайлович вышел из кабинета. На столе осталась «экспертиза» с фотографией мертвого Николая.  У него в глазах мое лицо. Правда, не понятно: в «тот момент» я  был в фуражке, а в зрачках Николая лысый.

Не найдя, подходящего ответа, я взглянул на Закшевера: «Об этом надо Юрия Михайловича спросить. Это он с «экспертом» общался».

-Чего тут гадать, - нашелся Закшевер. Глаз, как киноаппарат, записывает ленту изображений. Эксперт выбрал из них более удачное.   
Оставшись с Юрием наедине, я в сердцах упрекнул коллегу.

-Юра, это же обман. «Дед» и так шел к «чистосердечному». А теперь, после ознакомления с материалами дела,  будет считать себя дураком, клюнувшим на приманку.

-Это не обман, а помощь в принятии решения, - парировал Закшевер.

-Ответственность за нее беру на себя. И еще. Кстати, этот тактический прием в криминалистике прописан. Называется демонстрацией подозреваемому объектов, не являющихся доказательствами  преступления. Заметь, «Комару» я ничего не предъявлял. «Объект» он сам высмотрел. Но в итоге мы получили допустимые доказательства. А отсутствие заключения эксперта в материалах дела можно объяснить тем, что мы не хотим принижать значение его чистосердечного признания.

Особого желания продолжать диспут у меня не было. Однако я вынудил Закшевера показать приснопамятную «экспертизу». В действительности то был картонный бланк с типографским текстом: «Таблица № 1. Приложение к заключению эксперта…».

По горизонтали бланка в виде полосы шириной в 3-4 сантиметра располагался фрагмент сильно увеличенной фотографии мужского лица, с широко раскрытыми глазами. В зрачках обоих глаз, явственно проступало лицо «Деда Комара».

Отвечая на вопросы, Юрий нехотя рассказал о технике создания «объекта, не являющегося доказательством». Таблица была изготовлена им совместно с Г. Арутюновым в фотолаборатории райотдела. Фрагмент фотографии мужского лица с открытыми глазами вырезан из портретного изображения самого Юрия. Размеры полосы с глазами рассчитывались так, чтобы не позволить рассмотреть лицо целиком. Изображения «Комара», вставленные в зрачки глаз мужчины, пересняты с фото из справки формы № 9, заполненной «Дедом» при получении паспорта.    

После раскрытия преступления, расследование продолжил Э. Зацепин.  Дело  прошло суд без замечаний и завершилось обвинительным приговором. Какое наказание получил Комаров, не помню.

С Юрием мы встречались в последний раз во время моего приезда в Ростов 1986 году. Затем время от времени я встречал упоминания об этом неординарном сыщике и человеке в средствах массовой информации и научных изданиях. Гриша Арутюнов, к сожалению, потерялся из вида. В одной из статей ведомственного журнала Юрий был описан в ситуации, дававшей законное право применить оружие.  Однако, вступив в схватку с убийцей, выхватившим заряженный пистолет, он предпочел нейтрализовать физически подготовленного преступника приемом боевого самбо. 
 
Наша последняя встреча не обошлась без воспоминаний о днях минувших и рассказах о современной обстановке. Тогда же я услышал от Юры подробности «дела Санитаров» с упоминанием центральной фигуры этой банды по  фамилии Барциц, представителя могущественного абхазского клана, члены которого достигли фантастических административных высот не только в Северо-Кавказском регионе, но и в самой Москве. 

Эта часть рассказа Юрия всплыла в памяти в конце 2020 года, когда я ознакомился с информацией об одном из таких счастливцев, окончившем наш факультет в 1972 году.

Абитуриент из города Гудауты Барциц И.Н., оказался удивительно талантливым студентом и удачливым выпускником. После юрфака РГУ он прошел курс Академии внешней торговли. По случайному совпадению родной брат ростовского «санитара-бандита» Зафаса Барцица занимал должность начальника одного из управлений Министерства внешней торговли СССР. Далее последовали стажировки в Высшей школе коммерции (Бремен, ФРГ), Калифорнийском университете (Лос-Анджелес,  США), Международном институте государственного управления (Париж, Франция), Группе по разрешению конфликтов (Conflict Management Group; США).
Вершиной карьеры Барцица И.Н. стала должность директора Института госслужбы и управления РАНХиГС (ИГСУ). Увенчанный административными и научными регалиями действительный государственный советник Российской Федерации III класса, доктор юридических наук, заслуженный юрист Российской Федерации, неустанно боролся с коррупцией в качестве члена Экспертного совета при Правительстве Российской Федерации, члена рабочей группы президиума Совета при Президенте Российской Федерации по противодействию коррупции, заместителя председателя Междисциплинарного совета по координации научного и учебно-методического обеспечения противодействия коррупции, члена Общественного совета Федерального казначейства, Научно-консультативного совета при Общественной палате РФ и Экспертного совета по праву Высшей аттестационной комиссии РФ.

Непосильную ношу отягощали должность главного редактора журнала «Государственная служба» и членство в редакционных советах семи других юридических журналов.

Но вдруг «перетяжеленный корабль» пошел ко дну. Чрезмерный груз должностных и общественных нагрузок, наконец, соскользнул с плеч Барцица И.Н.. Это случилось 26 декабря 2020 года, когда он был заключен под стражу по делу о хищении организованной группой бюджетных средств в особо крупном размере.
Такая вот, специфическая связь персонажей генеалогического древа.

Время осмотреться

Рабочий режим, сложившийся с первых дней вступления в должность, продолжался без видимых перспектив снижения нагрузки. Дела возникали подобно набегающим волнам. Их количество в моем производстве неизменно превышало нагрузку коллег. Ежедневная работа допоздна и по выходным выматывала силы.

На втором году службы стало барахлить здоровье. Подскочило до 180 на 90 давление. Появились бессонница, тяжесть в затылке и глазных яблоках, постоянная усталость и раздражительность. На фоне снижения иммунитета участились ОРЗ. Как правило, заболеваниям предшествовало нервное напряжение, возникающее из-за спешки, связанной с организацией следственных действий и опасения пропустить те или иные сроки.  Освобождения от работы по болезни за время работы в Ростове я не брал ни разу.

Постепенно сложилось убеждение, что рассчитывать на нормальную жизнь и сохранение работоспособности в таком режиме невозможно.


Последней каплей, сформировавшей решение о переходе от безоглядного энтузиазма к рациональной организации работы, послужила очередная встреча с помощником прокурора Заставным. Пожурив меня за какой-то незначительный просчет по очередному законченному делу, помощник прокурора произнес с сочувственной интонацией: «Не обижайся. Я не слепой  и вижу, все вы работаете на износ».  Его слова явили неприкрытое лицемерие. Мнимое участие выказал человек, уклонявшийся от обсуждения сложных случаев квалификации преступлений, не ударивший пальцем о палец для упорядочения очереди и сроков проведения экспертиз и молчаливо соглашавшийся с существованием потогонной системы расследования, с так называемой «борьбой за сокращение сроков следствия» за счет перегрузок следователей. Помешанная  на борьбе за формальные показатели районная прокуратура  напрочь отказывалась поддерживать наши мотивированные ходатайства о необходимости продления  срока следствия хотя бы на один месяц. 

В случаях таких отказов прокурор и его помощник, отвергая наши ссылки на реальный объем выполненных и запланированных действий, советовали «немного ускориться» либо «обрубить» информацию о дополнительных эпизодах и участниках преступных действий.

Порой складывалось впечатление, что остальные участники процесса живут в каком-то ином мире. Они работают «от» и «до», раздражаются, если к ним обращаешься в неурочное время, отдыхают в выходные и праздничные дни, которые следователь рассматривает, как напасть, «съедающую» сроки, останавливающую работу прокуратуры, экспертных и других нужных учреждений. 

Вспомнилось. Накануне 7 Ноября 1966 года пришлось искать районного прокурора для получения санкции на арест особо опасного рецидивиста, срок задержания которого приходился на дни отдыха. 

Г.И. Тресков заседал в президиуме какого-то районного собрания. Когда по моей просьбе его вызвали за кулисы, он раздраженно произнес: «Никуда от вас не денешься. Даже тут находят!».  Получив подпись и оттиск печати, которую прокурор носил в кармане брюк, называвшемся «пистон», я вспомнил строки М.Ю. Лермонтова: «Я тот, кого никто не любит, И все живущее клянет». Применительно к моей скромной персоне эта мысль звучала так: «Я тот, кто должен всем по службе, и всем изрядно надоел». 

Да что там, районный прокурор и его помощник! Пустопорожними декларациями обернулось Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 10 декабря 1965 г. N 1061 «О мерах по улучшению работы следственного аппарата органов прокуратуры и охраны общественного порядка», предписывавшее обеспечить следователей телефонной связью, транспортом и жильем. Телефона и даже служебного мотоцикла для доставки повесток не было не только у отдельных следователей, но и у всего нашего отделения. Это при том, что телефонной связью были обеспечены все полулегальные магазинчики (по документам – торговые лотки), выявленные нашим отделением ОБХСС. Правда, автомобили у хозяев этих лотков были их собственными.   

 О жилье отдельная песня.
Обнадеженный Постановлением ЦК и Совмина, примерно через год работы,  собрав необходимые документы, я обратился в райисполком с просьбой о включении в очередь на ускоренное предоставление жилья. Принял меня работник по виду из отставных военных, облаченный в гражданский пиджак и синие форменные брюки с красным кантом.   
   
 Разговаривал через губу. Выдал раздраженным тоном укоризну: «Не успели прийти на службу, ставь в очередь. А отдачи от вас никакой».

Вместо описания служебных трудностей и достижений я, не сдержавшись, объяснился по поводу «воздаяния». С «отдачей» ничего не выйдет. Взяток не беру, зарплата 105 рублей. Тридцать плачу няньке (в яслях для дочери места не нашлось). Делиться нечем.

Отставник вскипел, но документы все-таки принял. Комиссия включила меня в заветный список. Проверять бытовые условия повторно ее представители пришли в связи с приближением очереди…через 18 лет. Уполномоченные лица искренне обрадовались, узнав, что моя семья обеспечена жильем в другом городе. Об этом нам рассказала мама Людмилы.
 
План перехода на другой режим существования возник и формировался  интуитивно.
Пункт первый – научиться уходить с работы вовремя. Авралы допускать в качестве исключения, в случаях непредвиденных происшествий. Это далось не сразу. Порой приходилось пересиливать возникающее из подсознания чувство логически необъяснимой вины, тревоги.
В ответ на претензии о выходе за пределы сроков расследования тех или иных дел готовился предъявлять отчеты об объемах выполненной работы и потребовавшемся для нее времени. Эффективность моей деятельности к тому времени была довольно приличная. По количеству законченных без замечаний дел я превосходил показатели коллег. Этому, в частности, способствовала разработанная для собственного потребления система собирания доказательств и составления основных процессуальных документов. О ней расскажу  далее. 

Пункт второй плана предусматривал выключение излишних эмоций, снятие стрессовых состояний и приведение в норму кровяного давления. Для поддержания психологической устойчивости сформулировал два девиза. Первый: «Кто может сделать больше, пусть покажет». Второй: «Если уволят, будет лучше для здоровья».

Средством оживления служили немудреные лекарства и бег трусцой. Лекарственное воздействие сводилось к употреблению валерьянки (чайная ложка утром и вечером) и таблетки «раунатина» при симптомах повышения давления. Тонометра в то время поблизости не было.

Бег совершался под покровом темноты на стадионе «Ростсельмаш», расположенном в трех кварталах от дома. Дистанция составляла всего 800 метров, но в то время это расстояние казалось мне вполне приличным. Показательно, что уже на финише первых же  «забегов» наступало приятное расслабление, и исчезали симптомы гипертонии.   
 
В существование плана исправления «перекосов» я никого не посвящал, однако результаты реализации отдельных его частей вскоре отметили коллеги. В первую очередь, сосед по кабинету Раф Джегунцов.

«Слушай,- произнес он как-то в начале рабочего дня,  - У тебя глаза посветлели. Были мутными, а теперь блестят».

Я мысленно поблагодарил его за такую наблюдательность, поскольку сам на этот симптом внимания не обратил. Правда, ощущал признаки улучшения самочувствия.

Эпизодические высказывания Рафа по поводу оптимизации моей служебной деятельности поддерживали меня в осознании правильности задумки и помнятся до сих пор. 

К слову, у него была своеобразная привычка цитировать мне и другим коллегам мои диалоги с руководством.  В первый раз он повторил слово в слово мой вопрос к Н.К. Забудько о том, является ли следователь «солдатом» или «дипломатом».

В другом случае дословно воспроизвел в кругу коллег содержание забытого мною разговора с А.А. Хырхырьяном. 

Дело было так. Впервые увидев меня уходящим с работы в 18 часов, Арсен Арамович  с удивлением спросил: «Вы куда-то уходите?». 

-Иду домой,- ответил я.
-Но у вас же столько дел.
-И до них дойдет очередь. - Ответил я, не подозревая, что повторил, переиначив, изречение Эзопа.
-А сроки?
-Будем продлевать. 

Надо сказать, вскоре начальник перестал удивляться в подобных ситуациях. Правда, полностью избежать переработок мне не удалось, однако их число значительно сократилось.   
   
Теперь вернусь к доморощенной системе прицельного сбора и анализа доказательств, заблаговременной подготовки блоков информации,  облегчающей и ускоряющей  составление обвинительного заключения и других процессуальных документов.

Выработать прообраз системы помогли идеи из случайно купленной книги американского инженера-рационализатора Г. Эмерсона «Двенадцать принципов производительности». Работа была написана в 1911 году, издана в Советской России по рекомендации В.И. Ленина в 1922 году, переиздана в СССР в 1970 и в России в 1993 годах. 

В этом замечательном исследовании, разделенном на 12 частей, автор популярно разъясняет различие между трудом напряженным и трудом производительным. И в каждом из 12 разделов дает не устаревающие рекомендации по достижению максимальных результатов при минимальных усилиях.

Не исключаю, идеи Г.Эмерсона читателю покажутся общеизвестными и устаревшими. Как бы не так. На протяжении токарной карьеры, военной службы, а затем работы «на гражданке» мне приходилось и до сих пор приходится встречать руководителей, призывающих «повысить напряженность в работе», вместо создания условий для производительной деятельности.

Иногда режим «напряженности» устанавливается волевым решением вопреки объективно существующим условиям и ожидаемым результатам.  Вспомним Указ ПВС СССР от 26 июля  1966 года, сокративший срок расследования хулиганства с 60 до 20 дней, и подменивший обещанные меры оптимизации труда следователя пустыми декларациями. Реальным результатом этого и подобных ему решений стало «бегство» следователей МВД «куда глаза глядят».

Отступление.

Некомплект следователей МВД и прокуратуры в период 70-х - 90-х годов превышал треть штатной положенности. Доходя до мысли снизить «напряженность» путем увеличения числа следователей, руководство страны время от времени расширяло штаты следственных подразделений. К 1978 году количество штатных единиц следователей было увеличено по сравнению с 1964 годом в 1.6 раза. 

Тем не менее, к январю 1978 года лишь 60 процентов следователей МВД имели стаж работы (держались на должности) более трех лет. Это в среднем, очевидно, за счет районных центров. В Ростове, по словам Р. Джегунцова, средний показатель не дотягивал до одного года. Удельный вес следователей с высшим юридическим образованием составлял менее 85 процентов.   

Всякий раз в случаях призыва к режиму «напряженности» мне вспоминается абзац из «Принципов»:

«Спугните петуха с нашеста: он будет хлопать крыльями чрезвычайно напряженно и совершенно непроизводительно. Наоборот, орел, который целых четыре часа может парить на высоте, совершенно не двигая крыльями, действует производительно и без напряжения. Истинная производительность всегда дает максимальные результаты при минимальных усилиях; напряжение, наоборот, дает довольно крупные результаты лишь при усилиях ненормально тяжелых».

Для достижения истинной производительности, по Г. Эмерсону,  требуются совместные усилия руководителей (всех уровней) и работника. При этом от руководителя требуются «умелость и неиссякаемые знания, воодушевление верой и сочувствием к человеку».  Такого воодушевления и сочувствия руководителей мне встречать не доводилось.

Исходя из сложившихся обстоятельств, пришлось рассчитывать лишь на «оптимизацию собственной деятельности» путем разработки доморощенной системы.   

Материальному воплощению идеи способствовал полученный ранее опыт изготовления деталей (особенно серийных) на токарном станке на основе технологических карт, шаблонов  и  вспомогательных устройств. 
 
Аналог «технологической карты» конкретного дела представлял собой систему разделов (карточек), содержащих информацию о целях, задачах, способах и результатах расследования. Сюда входили: перечень обстоятельств, подлежащих доказыванию (8 структурированных элементов), средства собирания доказательств (7 структурированных элементов) и полученные доказательства. Карточки содержали ссылки на протоколы следственных действий и конспективное изложение информации, подлежащей включению  в матрицу доказывания.

Отступление: Любой мало-мальски знакомый с уголовным процессом читатель может отнестись к идее технологизации работы на основе столь очевидных, прописанных в законе элементов с иронией. Однако, замечено: не имея перед глазами этой формулы, даже самые именитые следователи «теряли берега», с одной стороны, забивая дело информационным «мусором», а с другой, оставляя пробелы в доказывании.

В ряде случаев «пустыми», не имеющими отношения к предмету доказывания, становились отдельные протоколы следственных действий. В других совершенно излишними оказывались целые тома собранных материалов.

В начале 90-х уважаемый следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре России допросил некоего доктора технических наук в качестве свидетеля по нашумевшему делу кооператива «АНТ» о контрабанде 12 танков Т-72. Допрос продолжался более восьми часов, в течение которых подробно фиксировались мысли ученого о «психодуховных практиках».  Ознакомившись с протоколом по служебной надобности, я не обнаружил в нем ни одного фрагмента, имеющего отношение к обстоятельствам доказывания. На мой вопрос о цели выполненного следственного действия «важняк» ответил: «это было необходимо для установления психологического контакта».

В другом случае, выполняя поручение начальника Следственного управления КГБ СССР по оценке эффективности расследования многотомного дела, я с прискорбием выяснил, что к целям расследования не имеет отношения примерно 30% информации, зафиксированной в протоколах следственных действий.      

Однако, вернемся к «Карте» 60-х годов.
Информация, полученная в результате следственного действия,  заносилась в соответствующую карточку в объеме и форме, готовой для составления постановления о привлечении в качестве обвиняемого и обвинительного заключения.

Дополнительным элементом оптимизации стала доработка стандартных бланков обоих, указанных выше документов. В моем варианте бланки содержали дополнительные подразделы, предназначенные для перенесения в них информации «технологической карты». Последовательность подразделов соответствовала системе карты, а переносимая в них информация не требовала дополнительной обработки.

Конечно, работа с «технологической картой» была связана с дополнительными затратами времени, однако практика показала, что потраченные на ее составление усилия с лихвой компенсируются за счет упрощения планирования, защиты от «информационного мусора», оценки полноты и всесторонности собранных материалов и составления основных процессуальных документов.

Дальнейшее совершенствование «карты» и обобщение накопленных на ее основе материалов позволили выявить множество типовых деталей отдельных видов преступлений, в частности способа их совершения, маскировки и т.д.

Забегая вперед, сообщу, что в 80-е годы наработанный опыт реализовался в кандидатскую диссертацию, ряд монографий, методических пособий и учебников по методике защиты объектов преступных посягательств и организации расследования конкретных видов преступлений.      
С началом 21- столетия он был воплощен в компьютерные программы управления расследованием и аналитические программы выявления признаков преступлений, которые ныне используются государственными службами и коммерческими организациями. 

Вознаграждение за производительность: Г. Эмерсон -Принцип двенадцатый
 
Не имея возможности полностью ознакомить читателя с описанными Г. Эмерсоном   признаками производительности остановлюсь на последнем –двенадцатом, предусматривающим адекватное вознаграждение за производительность.

Во время моей службы в Ростове подавляющее большинство поощрений сотрудников милиции за успехи в оперативно-служебной деятельности относилось к моральному стимулированию. Награждение деньгами и подарками практиковалось в исключительных случаях, за проявление качеств, вполне соответствующих статуту государственных наград.

Наградами за время службы в милиции я обделен не был. Не важно, что все поощрения относились к числу моральных. Они свидетельствовали о признании меня нормальным профессионалом.

10 ноября 1966 года Райком КПСС и Райисполком Пролетарского района г. Ростова-На-Дону наградили меня  грамотой «За достигнутые успехи в оперативно-служебной деятельности по борьбе с уголовной преступностью».
12 июля 1967 года почетной грамоты с аналогичной формулировкой меня удостоил Ростовский Горком ВЛКСМ.

10 ноября 1967 года на основании приказа Министра внутренних дел мне был вручен   ведомственный знак отличия органов внутренних дел СССР «Отличник милиции».

Вспоминая о материальной стороне тогдашней жизни, скажу, что  ощущения нехватки денег у нас с Людмилой, как ни странно, не было. Наши заработки (мои 105 и 100 инженерских Людмилы) вполне обеспечивали привычный образ жизни. Конечно, по нынешним представлениям он был скудноватым. Но впереди нас ожидало обещанное руководством страны «светлое будущее».

При всем этом была одна, давившая  нас разновидность материальной нужды – отсутствие нормального жилья. Мы, трое взрослых и годовалая дочь Вера, ютились в десятиметровой комнате коммуналки матери Людмилы. Зимой к нашей четверке присоединялась бабушка Людмилы, обладательница щелястого домика на окраине поселка Головинка Сочинского района.
 
Компактному размещению коллектива способствовало приобретение  складной мебели: софы, кресла и раскладушки, сменивших архаические кровати. Кроватка Веры была куплена в комиссионном магазине за 5 рублей.
 
Поселиться в комнату коммуналки было решено на расширенном семейном совете. Такой вариант давал возможность посильного участия всех членов семьи в уходе за ребенком по вечерам и в выходные дни. У Люси два вечера в неделю уходили на курсы кройки и шитья.  Тогда же мы купили швейную машинку, которая использовалась для пошива обновок всем  членам семьи. В рабочее время Верой занималась жившая поблизости старушка-няня. В качестве альтернативы коммуналке мы были в состоянии оплатить лишь съемный флигель без водопровода с печным отоплением и покупными дровами.

В сложившихся обстоятельствах награждение грамотой Райкома КПСС и Райисполкома Пролетарского района вселяло надежду на то, что эти структуры будут иметь дополнительные основания для разрешения нашей жилищной проблемы. То есть для выполнения приснопамятного Постановления ЦК КПСС и СМ СССР о неотложном обеспечении следователей жильем (о связи молчу).  Увы, о сроках приближения ускоренной очереди на получение жилья я уже  сказал.    

Надо отдать должное начальнику следственного отделения Арсену Арамовичу Хырхырьяну. Кроме представления к награждению грамотами и ведомственным знаком «Отличника», он дважды пытался обеспечить меня освободившимся вторичным жильем.    

В первый раз я узнал об этом так. Войдя в наш в Рафом  кабинет с видом человека, решившего сложную задачу, Арсен Арамович протянул мне связку ключей, сопроводив действо словами: «Берите, это от вашего нового жилья». 

Отойдя от замешательства, я вспомнил прежнего хозяина связки, особо опасного рецидивиста, недавно осужденного на восемь лет лишения свободы за разбойное нападение. До ареста он на правах единственного прописанного жильца занимал комнату в коммунальной квартире на 1-й Майской улице. Жена с ребенком сбежала от его пьяных побоев и угроз убийством к матери в Новочеркасск. Соседи по коммуналке сожалели об отсутствии такой возможности и у них.

По словам А. А.Хырхырьяна, решение о передаче мне прав на комнату было согласовано с райисполкомом. Вернуться на прежнее место жительства осужденный не мог. Во-первых, по законодательству того времени лица, осужденные на срок свыше 6 месяцев, теряли право на прописку. Во-вторых, согласно статье 40 Положения о паспортах лица, судимые за разбой, вообще не имели права на проживание в Ростове. 

Радужная возможность получения собственного жилья омрачалась этическими соображениями. Дело в том, что преступление, за которое был осужден хозяин комнаты, расследовал именно я. Поэтому мое вселение в комнату бывшего обвиняемого выглядело двусмысленно. Начальник настойчиво убеждал меня в безосновательности сомнений.

Не избавившись от колебаний, я все-таки осмотрел предлагаемое жилье и познакомился с жильцами коммуналки.  Благо  идти было недалеко. Комната размером в 40 квадратных метров в прошлом, видимо, имела предназначение зала. Впечатление ее необъятности усиливало полное отсутствие мебели и другого имущества. 
 
Размеры жилья были его единственным достоинством. Удобства в виде водопровода и туалета находились в небольшом дворике. Там же располагался дровяной сарай для комнатной печи.

Жильцы коммуналки  идею вселения сотрудника милиции в комнату отравлявшего им жизнь уголовника встретили с откровенной радостью. Обещали помощь в решении бытовых проблем и начинаниях по реконструкции жилья.   

При обсуждении качеств моей предполагаемой квартиры с коллегами Юра Пономарев советовал разделить комнату на два или три помещения. Провести в нее водопровод и канализацию. Составлял экономную смету расходов (на которые у нас все равно не было денег) и обещал привлечь к работам знакомых специалистов. 

Все сомнения и планы по поводу квартиры отпали вскоре после начала эпопеи. В один из дней в дверь нашего с Рафом кабинета постучала неизвестная женщина. Прямо с порога она зашлась в рыданиях, причину которых я какое-то время не мог понять. Далее выяснилось, что незнакомка бывшая жена прежнего жильца комнаты на 1-й Майской улице. Оказывается, узнав об отбытии бывшего мужа в места не столь отдаленные, она обратилась в райисполком с просьбой о восстановлении ее право на жилье, оставленное под угрозой жизни. В жилотделе женщине объяснили сложившуюся ситуацию и пообещали выполнить ее просьбу, если я откажусь от прав на комнату.  На мой вопрос, не повторится ли история с бегством из коммуналки после освобождения бывшего мужа, она ответила, что для защиты от такой возможности собирается обменять жилье на  Новочеркасск.

Оценив сложившуюся ситуацию, я достал из сейфа ключи и отдал их посетительнице. Главным неприятным последствием этого решения были упреки Арсена Арамовича.   

О другой попытке начальника отделения обеспечить меня выморочным жильем на излете второго  года службы расскажу позже. 

Совет приобрести жилье, вступив в кооператив, высказывал мне Женя Руденко. Он с женой решил проблему подобным образом. Однокомнатная «хрущевка», купленная с помощью родителей жены, стоила 1200 рублей. Их можно было выплачивать в рассрочку в течение 15 лет. В агитационном порыве Женя свозил меня на осмотр своей «однушки».

Вариант покупки кооперативной квартиры вызывал раздумья. Во-первых, он предусматривал все то же пребывание в очереди. Во-вторых, малогабаритная «однушка» для нашей семьи была маловатой. В-третьих, пятнадцатилетнее денежное обязательство потребовало бы ограничить на этот период наши и без того скромные расходы. 

Возможности пополнения семейного бюджета

Летом 1967 года мне были предложены два варианта пополнения семейного бюджета. Первый был связан с  уголовным делом о грабеже, совершенном беспутным сыном директора торговой базы.  Балбеса, фамилии и имени которого не помню, двумя годами ранее уже судили за аналогичное преступление. Второй «рывок» он совершил ночью на пляже «Зеленого острова». Там проводили время у костра двое парней с девушками. Рядом с костром висел на рогатине модный в то время приемник «Спидола» стоимостью 70 рублей. Грабитель выскочил из темноты, схватил приятно звучавшее устройство и убежал в неизвестность. Правда, шансов покинуть остров до утра у него было немного. Катера переправы в это время не работали.

Потерпевшие позвонили в милицию по телефону ближайшей базы отдыха. Справедливость восстановила прибывшая следственно-оперативная группа. Грабителя нашли с участием «Мухтара». «Спидолу» ребята получили обратно после осмотра и признания вещественным доказательством.
 
Дело было несложным. Обвиняемый находился под стражей. Не ограничиваясь справкой о прежней судимости, я приобщил к материалам расследования копию приговора, полученную в архиве Народного суда Кировского района г. Ростова.

Вскорости ко мне обратился бывший дежурный нашего райотдела, по имени Николай. Его уволили из милиции при мне в конце 1966 года в связи с обнаружением «темного пятна» биографии в виде судимости (за что именно, не знаю).

После увольнения экс-дежурный работал на  той самой базе, которой руководил отец грабителя.

Рафа в кабинете не было. Не мудрствуя лукаво, Николай просил облегчить долю обвиняемого. В завершение разговора сообщил, что отец парня «не пожалеет за  прекращение дела 1000 рублей».

Я ответил, что обещаю выявить и описать в обвинительном заключении возможные обстоятельства, смягчающие вину директорского сына. Причем сделаю это бесплатно.

-И  все? – разочарованно спросил Николай.

 На этом наше общение завершилось. Больше он ко мне не обращался.

Закончив расследование дела в сентябре 1967 года, я направил материалы с обвинительным заключением на утверждение прокурору. Действия обвиняемого – грабеж совершенный повторно, были квалифицированы по ч.2 ст. 145 УК РСФСР и предусматривали наказание в виде лишения свободы на срок до семи лет.

Судебные решения по законченным делам меня и моих коллег, как правило, интересовали мало. Исключение составляли случаи претензий к качеству следствия, возвращение для дополнительного расследования или прекращения дела судом. Однако приговор по делу о грабеже привлек внимание коллектива нашего отделения наглым глумлением над законом.  О случившемся мне стало известно в ноябре 1967 года. 

В конце сентября 1967 года я уехал в отпуск в Головинку. Вернувшись на службу, услышал от Рафа странную новость.

- Обвиняемый по делу о грабеже признан виновным, однако от наказания освобожден. Решение принято в соответствии с амнистией. К тебе претензий нет.

Речь шла об амнистии в связи с 50-летием Октябрьской Революции, объявленной Указом ПВС СССР от 31 октября 1967 года.

- Не может быть! - удивился я. – Амнистия не распространяется на «повторных» грабителей. Это - раз. Кроме того, не применяется в отношении  тех, кому светит наказание более пяти лет лишения свободы.  Это-два.

-Так-то оно так. Только насчет повторного грабежа ты заблуждался. Так решили суд с прокурором, - пояснил коллега.
Далее он раскрыл обстоятельства и механизм аферы, подробности которых узнал от секретаря судебного заседания, молоденькой девчонки,  имя которой вспомнить не могу.

  Судебный процесс вершился во время очередного отпуска  председателя Райнарсуда Калинова  (имени не помню), ветерана Войны, имевшего репутацию дотошного и неподкупного человека. 

Председательствовала молодая судья (фамилии также вспомнить не могу), в недавнем прошлом секретарь какого-то «чинары» из облисполкома. Окончив заочное отделение нашего факультета, она получила должность в Пролетарском суде по протекции бывшего шефа. 

Обвинение поддерживал лично прокурор района Г.И. Тресков. Защиту представлял адвокат Щецов.

Рассмотрев материалы дела, суд не обнаружил в них сведений о прежней судимости сына директора базы. Истребованная судом справка первого спецотдела УВД, была чиста. Кто приложил руку к изготовлению этого документа и замене им экземпляра с достоверной информацией, секретарь сказать не могла. (В 70-е годы обвиняемый по одному из «моих» дел в Москве «вычистил» сведения о своей прежней судимости из базы данных 1-го Спецотдела МВД одной из республик за 10000 рублей).

Судя по всему, фальсификация материалов не ограничивалась заменой единственного документа. Ведь в завершенном мною деле, кроме справки, имелась копия предыдущего приговора. Кроме того, сведения о прежней судимости содержались в постановлении о привлечении  в качестве обвиняемого и в обвинительном заключении. Эти данные подтверждались ссылками на листы дела.      

Короче, сообщил Раф, «компашка» в составе судьи, прокурора и адвоката «пропивала» это дело в течение недели. Об этом ему рассказала по секрету секретарь судебного заседания.

Осведомленный о случившемся А.А. Хырхырьян, предпочел не окунаться  в эту помойку. Совет  аналогичного содержания он выдал и мне.

Второй вариант улучшения благосостояния

Появление второго варианта улучшения моего материального положения закону не противоречило и несколько тешило самолюбие.

Это было предложение о переходе на должность следователя специальной милиции одного из «почтовых ящиков». Его передал представитель этой структуры, в прошлом сотрудник БХСС  Пролетарского РОМ (фамилии не помню). Именно он рекомендовал меня своему новому руководству.

По словам «спецмилиционера», речь шла о предприятии, расположенном на территории Кировского района. Кроме спецмилиции, порядок и законность в нем обеспечивали спецпрокурор и даже спецсуд. Наличествовал также спецадвокат. Подразделение милиции имело типовую структуру из работников уголовного розыска, БХСС и двух следователей. Обещанный мне должностной оклад составлял 140 рублей. Кроме того, не исключались премии от руководства предприятия. Нагрузка на следователя в среднем не превышала двух уголовных дел в месяц. В основном, это были малозначительные хищения государственного и личного имущества.

Самым весомым аргументом была возможность получения ведомственной квартиры.

Посланец просил решение особенно не задерживать, так как предложенная должность вскоре освобождалась в связи с увольнением одного из следователей на пенсию.

На первый взгляд, условия представлялись привлекательными. Однако последующая оценка порождала ряд колебаний. Сомнения цеплялись одно за другое, а именно: работа в спецмилиции с необычно низкой нагрузкой и однообразием представилась тихой заводью, пристанью на пути к пенсии.  С одной стороны, она давала возможность перевести дух после нескончаемого служебного марафона. С другой же, возникало опасение, что тепличные условия лишат меня возможностей расширения профессионального кругозора и совершенствования, а численно ограниченный коллектив снизит возможности обмена опытом.  Людмила мою неуверенность разделяла.

Вскоре мои сомнения разрешились в пользу другого предложения, о котором речь пойдет ниже.

Выгорание   коллектива 

Каждому из нас когда-то доводится открывать для себя впервые нечто общеизвестное. Этим нечто для меня стало явление выгорания коллектива, с первой жертвой которого – Иваном Ульшиным, пришлось встретиться при поступлении на службу в милицию. Расставание с моим предшественником в то время показалось досадным исключением. Однако довольно скоро  пришлось убедиться в обратном.   

Менее, чем через год, отделение покинул Юра Пономарев. Предвестником события стало заметное изменение психологического состояния Юры. В дополнение к постоянному напряжению и бытовой неустроенности, он на моих глазах пережил несколько стрессовых ситуаций.

Обычно бодрый тон коллеги и показная напористость в общении стали заметно угасать. Появились жалобы на постоянное утомление и неспособность сосредоточиться. Вершиной рассеянности стала утрата законченного уголовного дела объемом листов в 70-80.  С предметом утраты он заходил в наш с Рафом кабинет, на этом следы папки терялись. В какой-то момент у коллеги возникло предположение,  что случившееся событие результат нашей шутки. Однако он тут же согласился, что шутить так  бесчеловечно мы не могли.

После безуспешных поисков Юра занялся лихорадочным, втайне от начальника отделения, восстановлением дела. Заново, не снижая основной нагрузки, допросил свидетелей  и обвиняемого. Упросил прокурора восстановить (по копии) постановление об аресте и прочие документы из контрольно-наблюдательного дела. Через неделю он появился у нас в кабинете с дубликатом. Утирая со лба воображаемый пот, принял победную позу и уперся рукой в торец верхней крышки конторского шкафа.

Тут случился момент просветления. Пальцы Юры ощутили за бордюром картонную обложку, и он вдруг вспомнил, как положил туда дело, чтобы освободить руки для поиска каких-то процессуальных бланков. Вслед за короткой радостью находки его лицо отразило досаду и мгновенно накатившую усталость. Чувства товарища, приложившего лихорадочные усилия, чтобы получить бесполезный дубликат, нам с Рафом были хорошо понятны.   

Очередным шоком  стала смерть Вали, секретаря нашей прокуратуры. Юре выпало обнаружить покойницу первым. В предпраздничный день 5 ноября 1966 г. он привез в прокуратуру очередное законченное дело. Секретаря на месте не было. Рядом с ее рабочим столом стояли пакеты  с покупками – яблоками, мандаринами и женскими сапогами.

Прокурор Г.И. Тресков посоветовал коллеге заглянуть в архив. Не подозревая о случившейся трагедии, Юра спустился в полуподвальное помещение.  Валя, подогнув ноги, висела в петле. 

В дальнейшем выяснилось, что на покупки к празднику секретарь позаимствовала 300 рублей из вещественных доказательств по хранившемуся у нее делу. Однако, аккурат  после посещения ею магазина, последовал звонок из прокуратуры области о намерении какой-то комиссии проверить порядок хранения дел в нашей районной структуре.   
       
Дальнейшее поведение Вали, как большинство случаев суицида, объяснить с позиций логики невозможно. Очевидно, столь абсурдный выход из ситуации обычно уравновешенная, полная сил женщина выбрала под влиянием внезапной вспышки чувств вины, совести и эмоциональных переживаний.

Потрясенный увиденным, Юра по нескольку раз задавал  нам риторический вопрос: «Зачем она это сделала? Надо было позвонить нам, неужели бы мы не скинулись?».

Впоследствии, работая по делам с многомиллионным ущербом, я не раз вспоминал совестливую до несчастья Валю. В отличие от нее никто из обвиняемых миллионеров не чувствовал душевного дискомфорта. Они  не теряли аппетита и с надеждой ожидали снисхождения суда.
   
В поиске должности следователя с меньшей нагрузкой Юра в какой-то момент вел переговоры о переходе в милицию на железнодорожном транспорте. Рассказывал нам о возможности ездить на выходные по служебному билету в купейном вагоне на море в режиме – ночь туда, два дня на пляже - ночь обратно. Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что свободных выходных у следователей-транспортников не больше, чем у нас. А служебное время они проводят большей частью в командировках вдали от моря и Ростова.

Окончательно добила Юру история с «висяком» по факту кражи имущества из его съемного жилья. Напомню, это преступление, совершенное в 1966 году, «висело» в категории нераскрытых и тем самым портило статистику райотдела.

В начале 1967 года Пролетарский РОМ возглавил новый начальник -полковник милиции Н.З. Никифоров, руководитель авторитарного типа, имевший за спиной могучую «волосатую руку» неизвестного происхождения. Сначала мы заметили это по хамоватой манере его общения работниками райисполкома. Затем последовал стремительный карьерный рост. В короткое время Николай Захарович, сменив «комсомольца» Кокина, переместился на должность руководителя Городского управления милиции, а затем стал начальником Северо-Кавказского УВД на транспорте.

У нас Н.З. взялся за укрепление дисциплины личного состава и улучшение показателей раскрываемости. В качестве одного из вариантов исправления статистики использовалось прекращение нераскрытых дел по придуманным основаниям.   

Однажды, пригласив к себе Юру, Никифоров, предложил ему сделку. Коллеге следовало написать заявление с просьбой прекратить личный «висяк». Основание для такого решения Пономарев должен был придумать сам. Взамен начальник райотдела обещал в ближайшее время обеспечить Юрия выморочным жильем в хорошем месте.

Юрий согласился без раздумий. Из написанного им заявления следовало, что считавшиеся украденными из жилья вещи он обнаружил в дровяном сарае. Перемещение имущества из флигеля в хозяйственное помещение объяснялось чьей-то шуткой.

Вскоре коллега получил ордер на отличную комнату в Театральном проезде, с окнами, выходящими на левую стену «Трактора» - известного театра. Однако шитый белыми нитками гешефт вызвал возмущение начальника Следственного отдела области В.П. Лашина. В беседе с Пономаревым областной шеф назвал его беспринципным приспособленцем, не достойным должности следователя. Обиженный Юрий предлагал каждому из нас оценить его поступок с позиций житейского смысла, а не абстрактной принципиальности. Вскоре, отказавшись от процессуальной самостоятельности, он перешел под начало Никифорова на должность дознавателя. Однако через пару месяцев впал в депрессию и уволился из милиции совсем. На гражданке с трудом устроился юрисконсультом в какую-то строительную организацию.

Взамен  Юры Пономарева в нашем отделении появился Эд Зацепин.   
Вторым потерянным бойцом стал начальник отделения Н.К. Забудько.  В какой-то момент он стал терять контроль над потреблением «русского витамина» (синоним водки в стихотворном анекдоте о Хрущеве). Порой птичья болезнь «пЕрепил» препятствовала появлению на службе.  Однажды прогул усугубился истечением срока задержания подозреваемого, о дальнейшей судьбе которого не были приняты решения, предусмотренные УПК.

После «Касьяныча» начальником отделения был назначен многократно упомянутый выше А.А. Хырхырьян.  Забудько просил областное руководство оставить его в нашем коллективе на должности следователя. Начальник Следственного отдела областного Управления В.П. Лашин  его желание уважил. Ребята отнеслись к судьбе «Касьяныча» с сочувствием. Старались поддержать, оказывая ему посильную помощь. Признаков злорадства или фамильярности в отношении к нему не было в помине. Казалось, каждый воспринимал случившееся с нашим бывшим начальником, как вариант удара судьбы, предостережение коллегам.

Была надежда, что после случившегося Забудько найдет в себе силы отказаться от спиртного. В качестве отступления скажу, что впоследствии в моем окружении было три человека, в том числе следователь, допившихся до ручки и вдруг в один день без какого-либо лечения навсегда отказавшихся от употребления спиртного, включая пиво. 

Увы, с Николаем Касьяновичем такого не случилось. Он продолжал «употреблять» в служебное время до невменяемого состояния.

Третьим кандидатом на выход стал Эдуард Зацепин, ссылавшийся на психологические трудности профессии следователя.

- Не могу вести дела этих спившихся работяг,- пояснял он мне. Снятся по ночам. Закончил дело - гложет мысль: отправил человека в тюрьму. Трудно сказать, насколько искренними были его слова. По крайней мере, необходимость пребывания в тюрьме определенных категорий граждан он признавал и после увольнения из милиции. Об этом далее. 

В один из дней он сообщил, что подал рапорт на увольнение и намерен стать адвокатом. Первый этап исполнения его жизненных планов осуществился на удивление легко. Областное руководство препон не ставило. Вскоре Эдуард появился в отделении в статусе адвоката. Был весел и оживлен. Просил рекомендовать его потенциальным клиентам, обещая отмечать такую помощь застольями. Правда, о том, что эти просьбы в нашем отделении не выполнялись, ему было хорошо известно.
 
Однако вслед за неожиданной удачей последовал удар со стороны Минобороны. Как только бывший коллега снялся со специального воинского учета милиции и получил военный билет младшего лейтенанта запаса (звание было присвоено по окончании военной кафедры РГУ), военкомат радостно приветствовал его призывом на действительную военную службу в качестве офицера – «двухгодичника». 

Эдуард предпринял было слабую попытку «откосить» по состоянию психического здоровья. Однако военком пресек его потуги словами: «Не беда! Такие безбашенные армии как раз и нужны!».

Служил будущий адвокат Зацепин в ракетной бригаде (военная кафедра готовила артиллеристов), дислоцированной в г. Луга  Ленинградской области. Правда, армейская среда не смогла окончательно вытравить из него милицейские замашки. Об этом мне рассказал Раф Джегунцов, навестивший Эдуарда в тамошнем гарнизоне. 

  Искать бывшего коллегу, долго не пришлось. Он дежурил на КПП части. Рафа проводил в комнату офицерского общежития. В ответ на предложение выпить вечером привезенную бутылку коньяка, внес поправку: выпить надо безотлагательно. За этим занятием приятелей застала соседка по общежитию. Вечером у них с мужем, сослуживцем Эдуарда, намечался прием нужного человека - заведующего мясным магазином. Соседка приглашала Зацепина и Рафа принять участие в мероприятии для представительности. Эдик с его эффектной внешностью, психологией весельчака и готовностью выпить от души, не теряя лица,  для такого применения был незаменим. Правда, он неожиданно закапризничал. Потребовал представить его гостю не лейтенантом, а подполковником, начальником   медицинской (почему-то) службы части. Соседка согласилась. 

К началу встречи Эдик был хорош, хотя сохранял внешнюю остойчивость. Но вот с застольным весельем вышла накладка.

Описываю со слов присутствовавшего Рафа.
Соседка.

–Знакомьтесь. Подполковник медицинской службы Эдуард Александрович Зацепин.

Заведующий, протягивая руку,- Рад познакомиться.

Эдуард,  изумляя присутствующих, - Убери лапу, ворюга. Твое место в тюрьме, а не в гостях у честных людей.

Далее, по воспоминаниям Рафа, последовал «выход вон из места сосредоточения» и «мерцание разума» в попытке понять происшедшее.  Эдуард объяснений случившемуся не дал до конца своих дней.

Я же напомнил Рафу одно из откровений Эдуарда незадолго до его увольнения из милиции.

-Пить бросаю, - сообщил Эдик утром в понедельник.

-Видел противный сон. Приближается ко мне как-то боком голубь с красными глазами. И так нагло произносит «ко-ко-ко-ко»!  Я говорю: «Кыш, подлюка!»,- и хочу с маху поддеть его носком. Тут он на меня как блеванет!  Проснулся – вокруг запах настоящей блевотины.

По окончании военной службы Эдуард Александрович вернулся в Ростов. Учредил «Адвокатское бюро Зацепина», в котором трудились также его жена и сын. Умер в 2017 году.   

Далее мое непосредственное наблюдение за убыванием сложившегося коллектива следственного отделения прервалось по неожиданной причине. Следующим за Зацепиным кандидатом  на выход стал автор воспоминаний. 

Случилось это так. Летом 1967 года брат моего отца, Василий Васильевич (для меня просто Вася), оперуполномоченный Управления КГБ УССР по Хмельницкой области, навестил меня в Ростове по пути на отдых в Геленджик. 

Во время встречи он рассказал, о катастрофической ситуации со следствием в их Управлении. Из пяти штатных единиц следственное отделение  покидают три человека: один уволен на пенсию, второй получил частное определение военного трибунала Прикарпатского военного округа за просчеты расследования по делу о карателе и переведен на службу в оперативное подразделение, начальник отделения наказан за просчеты в руководстве и представлен к увольнению на пенсию. Остаются два относительно молодых следователя, не имевших в своем производстве ни одного уголовного дела. В связи с этим руководство управления подыскивает следователя, соответствующего моим анкетным данным и служебным показателям.
Забегая вперед, отмечу, что большинство молодых следователей системы КГБ Украины в тот период оказалось выпускниками Харьковского юридического института, не имевшими в профессиональном активе ни одного расследованного дела.

Немногочисленное исключение составляли выходцы из органов прокуратуры. Среди них бывший десантник Володя Пристайко, отец будущего министра иностранных дел нынешней «свидомой» Украины.  Со всеми этими ребятами я перезнакомился во время учебы в школе № 204 КГБ СССР и совместной работы в продолжительных командировках.

Вася признался, что рекомендовал меня в качестве возможного кандидата на должность следователя помощнику по кадрам областного УКГБ и получил принципиальное согласие. Если я готов к такому повороту судьбы, хмельницкие кадровики проведут дополнительную проверку, после которой может последовать официальное решение о переводе.   
    
Предложение привлекало более интересными и значимыми делами, повышенным денежным содержанием (плюс 50 рублей за звание), а главное жильем, которое предоставлялось сразу после зачисления на службу.

Я согласился, хотя возможное расставание с Ростовом порождало тоскливое чувство. Вскоре заместитель начальника Следотдела области А. Кузьмин сообщил по секрету от А.А. Хырхыръяна  о том, что мое личное дело «ушло» в КГБ.

В начале декабря 1967 года я получил предписание о переводе в Хмельницкий. 

Кстати, примерно через год моей службы в Хмельницком помощник начальника УКГБ М.И. Драгус попросил меня присмотреть еще одного кандидата в следователи Управления из знакомых мне ростовчан. С предложением о возможном переводе я обратился к толковому прокурорскому следователю Ю.В. Ермакову, окончившему юрфак РГУ годом ранее меня. С ним нас объединял научный руководитель В.Г. Беляев и совместные занятия в спортзале. Однако Юра ответил без задержки: « Зачем мне какой-то Хмельницкий? Чего я там не видел?». Правда,  Юра был из обеспеченной ростовской семьи и квартирный вопрос его не тяготил.   Ныне Юрий Васильевич руководитель Ростовской областной коллегии адвокатов.

В то время профессия следователя оставалась весьма дефицитной. Такое положение сохранялось во всех правоохранительных структурах до начала 90-х годов.  В семидесятые годы прошлого столетия между КГБ и МВД существовало соглашение, по которому органы госбезопасности могли ежегодно отбирать в штат Следственного отдела КГБ СССР до десяти опытных следователей милиции. Кроме того, в центральный аппарат переводились следователи республиканских и областных подразделений, обладавшие необходимыми профессиональными качествами.

После начала мой службы в УКГБ УССР по Хмельницкой области следственное отделение управления пополнилось двумя молодыми ребятами, один из которых имел опыт стажера прокуратуры с одним расследованным делом в активе, а другой только что окончил юрфак Уральского  университета.   

По иронии судьбы в день, когда я узнал о состоявшемся переводе, ко мне подошел с доброй вестью А.А. Хырхырьян. «Ваш вопрос с жильем решен!» – произнес он с довольной улыбкой. – Я только что из райисполкома. Можете заселяться».   

Далее, не давая вставить слова, он повел меня к одноэтажному дому на три семьи  на углу Первой Советской улицы и площади К. Маркса. От райотдела это строение находилось метрах в трехстах. Освободившаяся квартира умершего одинокого пенсионера состояла из двух комнат и кухни. Отопление печное. Дрова, вода и туалет в небольшом дворике, мощенном кирпичом.   В 2020 году дом по-прежнему стоял не тронутый временем и строителями.

Жаль было огорчать деликатного Арсена Арамовича, искренне старавшегося устроить мой быт и неоднократно представлявшего меня к различным поощрениям.

Услышав о предстоящем переводе, он помрачнел и несколько раз повторил: «Зря вы так!».  Сожаление о моем расставании с милицейским следствием высказал и заместитель начальника Следотдела области А. Кузьмин. Меня тронуло его напутствие: «Возвращайтесь, если что-то пойдет не так!».  Это было удивительно. На моих глазах переводившегося во Владикавказ опера ОБХСС Пролетарского РОМ осетина Кокоева руководство отдела всерьез назвало предателем и пожелало всяких неприятностей в дальнейшей службе.    

Руководителем, равнодушно воспринявшим мой перевод, был замполит райотдела Быкадоров. «Новая служба будет для вас более подходящей,- сказал он мне. – Для  милицейской работы вы не совсем пригодны».   

«Вот те на!» – мелькнула мысль. – Оценку моим делам дает человек, пришедший в милицию позже меня, озабоченный исключительно организацией политинформаций и  проводящий остальное время «на земле»: за игрой в настольный теннис под окном моего кабинета с замом начальника РОМ по службе Ю.Н. Кузнецовым».   

Я ведь, кроме писанины по делам, не раз в неслужебное время защищал незнакомых граждан от побоев и даже разбоя. Дважды получил  незначительные (удавалось увернуться) порезы ножом (по правой руке) и опасной бритвой (по левому виску). Шрамы остались.  Эти случаи я не афишировал, из-за недопустимого для сотрудника милиции способа реагирования. Вместо задержания бил преступников по челюстям честным, незащищенным,  кулаком.   

   Но вернемся к процессу круговорота следователей в отделении. О последовавших событиях мне известно со слов Рафа Джегунцова.

В одно раннее летнее утро уборщица райотдела вымела из-под конторского шкафа кабинета следователей Э. Голикова  и Е. Руденко перетянутую резинкой пачку денежных знаков. Решив, что таким образом руководство отдела проверяет ее честность, женщина отнесла деньги начальнику райотдела. Тот воспринял событие по-иному. Деньги были возвращены на место.

По прибытии обоих следователей на службу в кабинет вошла комиссия. Денег под шкафом уже не было. Осмотр сейфов и столов моих бывших коллег также оказался безрезультатным. Пачка нашлась в кармане милицейской шинели, которую я оставил на вешалке кабинета при отъезде  в Хмельницкий.

Доказывать принадлежность денег кому-то из моих бывших сослуживцев руководство не стало. Не поднимая шума, обоим ребятам было предложено написать рапорта на увольнение. Надо сказать, от одного из них я слышал ранее об описанном выше способе предосторожности, применявшемся неким прокурором при получении взятки. Деньги закатывались ногой в укромное место у выхода. В случае обыска событие объяснялось подметной провокацией стороны защиты.  Называть имени этого коллеги не стану, поскольку его вина не установлена.

В дальнейшем Э. Голиков нашел себя на должности заведующего овощным магазином. Там я навестил его во время очередного приезда в Ростов. Е. Руденко вернулся в облисполком. В качестве чиновника он побывал у меня дома в Москве в середине 80-х.

Раф Джегунцов покинул райотдел в связи с переводом на следственную работу в городское, а затем областное управление.

А.А. Хырхырьян стал преподавателем милицейских курсов в Новочеркасске.   

Великий и могучий

Ко времени завершения службы в «Пролетарском», я окончательно убедился в том, что следователю по определению уготована судьба назойливого толкача и въедливого контролера по отношению ко всем участникам уголовного процесса, включая собственное начальство и прокуроров. Это-во-первых.
Во-вторых, неприятная для окружающих въедливость должна в полной мере относиться к навыкам и результатам устной и письменной речи.
Грамотность необходима в поиске, оценке и фиксации доказательств, и кончено, в изложении итоговых документов расследования. Грамматические ошибки, с одной стороны,  могут служить доказательствами по уголовному делу. С другой – будучи обнаруженными в процессуальных документах обвиняемым, словесные огрехи могут породить у него сомнение в интеллектуальных способностях следователя и укрепить в намерении противодействовать установлению истины.

Недостатки «грамотешки» в общении со свидетелем чреваты, как минимум, неловким положением. Один из таких случаев до сих пор стоит перед моими глазами. 

В тот день Раф Джегунцов, составив очередной протокол допроса, передал его для ознакомления свидетелю, опрятно и со вкусом одетой молодой женщине. Сам коллега переключился на другие материалы дела.   

Сидя за соседним столом, я обратил внимание на то, что свидетель, школьная учительница,  достала из дамской сумочки авторучку. Через некоторое время она сделала несколько характерных «учительских» движений пером, подчеркнув и зачеркнув красными чернилами какие-то буквы.  После этого возвратила  протокол Рафу, с предложением исправить ошибки.

Коллега был до крайности возмущен проявлением «вандализма» и необходимостью переписывать заново весь документ, в то время как закон предусматривает более легкий вариант исправления ошибок. Женщина выглядела невозмутимой.  Ее требования пришлось выполнить. 

Что греха таить, на месте Рафа мог оказаться и я. Помню, один из свидетелей уличил меня в ошибочном написании слова «юный».

Случай с «учительницей» Рафа навсегда сблизил меня и соседа по кабинету с учебником и орфографическим словарем русского языка. С этими книгами я не расставался даже в командировках.

Вообще-то состояние «грамотешки» в правоохранительных, надзорных  и  судебных органах Ростова того времени было не из лучших.

Запомнилось жаркое препирательство в народном суде Кировского района Ростова по поводу истребованной копии приговора.   

По причине сверхзанятости секретарши переписывать вручную срочно востребованный документ пришлось самому. О копировальных устройствах  ростовские правоохранители того времени слыхом не слыхивали.   

Выполняя роль переписчика, я поразился количеству орфографических и синтаксических ошибок в документе. Не желая конфузить служителей Фемиды, я изготовил копию, исправив огрехи подлинника заменой букв и добавлением запятых. И вот тут-то нашла коса на камень. Первой уличила меня в «искажении текста» молодая секретарша. Затем в ее поддержку вступила судья. Последняя отказывалась заверять копию, пока я не приведу документ в полное соответствие с оригиналом (оригинальными ошибками). Перепалка закончилась после моего обещания скопировать ошибочный вариант, снабдив его пометкой «имеющиеся в подлиннике орфографические и синтаксические отступления от правил русского языка сохранены».

Постоянным источником веселья на ниве словесности были материалы, поступавшие в следственное отделение от дознавателей. Содержавшееся в протоколах описание противоправных действий сплошь и рядом сопровождалось дословным цитированием ненормативных высказываний нарушителей закона.

Особенно плодовитым автором подобных перлов был участковый  Володя Лэнь, исполнявший обязанности дознавателя. Всякий раз, когда мы указывали ему на недопустимость бранных слов в документах, он не принимал наших доводов, ссылаясь на наставления преподавателей Новочеркасской школы милиции, готовившей участковых уполномоченных.  Тамошние наставники требовали дословной фиксации ругательств. Такой подход, по их словам, гарантировал от ошибочных оценок бранных слов со  стороны слишком щепетильных свидетелей.  «Некоторые люди и слово «зараза» считают нецензурным», - поясняли они.

Однажды в переданных мне материалах Лэня я прочел слова: «О назвал меня …… и послал на…….».  Пригласив Володю к себе, я потребовал от него очистить протокол от ругательств. Мои требования поддержал, зашедший в кабинет помощник прокурора Заставной.

Под давлением Заставного Володя зачеркнул слова «послал на…», сделав внизу листа дополнение, «зачеркнутое на…» не читать. Исправлять слово, которым хулиган назвал потерпевшую, он отказался, утверждая, что оно, по словам Новочеркасских преподавателей, якобы встречается в классической и религиозной литературе.

После ухода Володи из кабинета раздраженный его упрямством Заставной, указал на подпись дознавателя, сопроводив жест словами: «Не зря он носит фамилию Пэнь». Пришлось разочаровать помощника прокурора пояснением, что завитушка над буквой «Л» в подписи является украшением и на произношение фамилии не влияет. 

Память сохранила ряд других «словесных находок» В. Лэня, воспроизводить которые не могу по соображениям нравственности. Правда, иногда, обжегшись на молоке,  Володя исправлял неблагозвучные, по его мнению слова, без наших рекомендаций. Порой такие исправления вызывали  хохот коллег  и недоуменно – возмущенные вопросы помощника прокурора.

Однажды,  написав фразу «а потом поднялся хай», Володя переправил последнее слово на «шум». При этом видимые фрагменты обоих слов порождали подозрение, что дознаватель по-прежнему пытался использовать  в документах ненормативную лексику, однако вовремя одумался.

Вершиной перлов дознавателя, усовершенствовавшего представление о допустимости ругательств в протоколах, стала фраза; «Послал меня нецензурной бранью на кое что».

Она испугала Сталина

Признанным знатоком русского языка в «Пролетарском» РОМ была машинистка по имени Мария Нестеровна (фамилии, к сожалению, не помню), к которой я не раз обращался за советом при разрешении сложных  вопросов в области синтаксиса и орфографии.

Внешне она напоминала киношную старуху Шапокляк, была глубокой пенсионеркой, и работала в секретариате РОМ по вольному найму. Иногда печатала обвинительные заключения по моим делам. В основном же я выполнял эту работу сам.

Между нами сложились добрые отношения. Со слов машинистки я знал о ее прежней службе в органах КГБ. В систему госбезопасности она попала во время Войны по линии почтовой цензуры. После Войны работала в секретариате областного управления КГБ  до конца 50-х.

О служебном окружении «в системе» вспоминала с чувством ностальгии. Было видно, что раскованные манеры и интересы коллектива секретариата, девчат – милиционеров из сельских районов области, ее заметно коробят. Временами она спрашивала меня: «Вас не утомляет общение с этой публикой?».

Однажды, вспоминая молодость, пришедшуюся на годы службы в системе госбезопасности, она доверительно произнесла: «Вы знаете, а я со Сталиным виделась. Лицом к лицу». Далее последовал рассказ.

В августе 1951 года литерный поезд Сталина следовал в Сочи через Ростов. Безопасность маршрута на территории Ростовской области обеспечивало Управление НКГБ.  Обычно поезд вождя пережидал замену локомотива на станции Ростов – главный с закрытыми дверями. Тем не менее, руководство органа приняло ряд мер по приведению главного перрона в подобающий вид. « Лишние »  пассажиры были удалены за пределы вокзала. По чисто вымытому перрону прогуливались опрятно одетые девушки и мужчины. В основном это были работники секретариата Управления, снабженные бутафорскими чемоданами из оперативного гардероба и покупными букетами цветов.   
    
В этот раз поезд, как обычно, остановился на первом пути, а пассажиры привычно оставались внутри состава.

Внезапно дверь одного из вагонов открылась, и на перрон вышел, едва не столкнувшись с Марией Нестеровной, самый настоящий Сталин. 
 
-Вы представляете, - сказала машинистка. – Случилось «сошествие с небес». До этого я видела Его лишь на портретах.

Не зная, как быть далее, девушка буквально окаменела. И вдруг услышала за спиной шепот начальника секретариата: «Аплодируйте! Аплодируйте!».

Поставив чемоданчик на перрон, она изо всех сил хлопнула в ладоши. Далее последовал кошмар. При звуке хлопка  Сталин дернул рукой, и вбежал в тут же закрывшуюся дверь вагона. Через мгновение состав без каких-либо сигналов покидал станцию.

Сбежавшееся к месту происшествия руководство Управления, казалось, имело намерение учинить  над виновницей самосуд. Однако для начала кара ограничилась  остракизмом.  Коллектив уехал к месту работы на служебном автобусе, оставив Марию Нестеровну с чемоданом и цветами на вокзале в неведении о дальнейшей судьбе.

-Всю дорогу к дому я прошла пешком,-  вспоминала машинистка. –Шла и безостановочно плакала. Дома проплакала до утра. Рассказать мужу – кстати, железнодорожнику - о случившемся не могла, несмотря на его расспросы. Мероприятие проходило под грифом «совершенно секретно».

Как ни странно, в дальнейшем все обошлось без разбирательств и взысканий. Правда, коллеги виновницы некоторое время ее сторонились.
      
Этот рассказ о ничтожном по значимости событии, тем не менее, вспоминался мне всякий раз, когда приходилось знакомиться по службе с документами, решениями, и поступками, характеризующими личности   руководителей разных эпох.

И всякий раз, пытаясь сопоставить реальную значимость и человеческие качества исторических фигур, я обращался к общеизвестным   суждениям двух признанных мыслителей прошлого. «Великой эпохе нужны великие люди (Ф.Вольтер)».  «И великий человек – всего лишь человек. (И.В.Гете)».

Прощальные размышлизмы

Положительные эмоции в ожидании начала нового этапа профессиональной деятельности перемешивались с чувством грусти от предстоящего расставания с коллективом следственного отделения и ребятами из других служб Пролетарского РОМ.

С ними за сравнительно короткий период я пережил немало событий, впечатления о которых сохранились в памяти по сей день. Навсегда запомнились проявления духа товарищества и студенческой раскованности, коллег - недавних выпускников юрфака. Такой психологической свободы мне не пришлось более встретить ни в каком другом коллективе. Нечто похожее позже встречалось разве что в группах сослуживцев, стихийно формировавшихся во  время ведомственных спортивных сборов.   

 В «Пролетарском», внимая ненавязчивым подсказкам товарищей, я сформировал для себя исходное представление о следователе, как о лице, ответственном за «всё», начиная с принятия решения о возбуждении дела, организации расследования, обеспечения полноты, всесторонности и объективности собранных доказательств, и заканчивая подшивкой материалов. Там же услышал формулу, которая не оставляла меня на протяжении всей  службы: «Сам не сделаешь – никто делать не будет».

 В конце службы эта фраза в устах одного из руководителей ФСБ России при обращении ко мне звучала в более уважительной формулировке, но суть ее не изменилась. Там же, в «Пролетарском», я  приобрел профессиональные навыки, которые расширял и совершенствовал на протяжении всей последующей служебной деятельности.

Воспоминания о  бывших коллегах по Пролетарскому РОМ и сложившихся в коллективе отношениях были образцом того, чего бы я хотел видеть в окружающих людях.

Там, пройдя естественный период приглядки, я стал полноправным членом коллектива отделения. Ребята помогали друг другу советами по делам, делились своими радостями и проблемами, вместе отмечали профессиональные и личные праздники, с удовольствием встречали друг друга по возвращении из отпуска. В более поздние времена я общался с ними во время приездов из Хмельницкого и Москвы. Правда, в этих случаях нас объединяло уже не следственное отделение, а воспоминания о былом.  Были застолья при встречах и проводы на вокзале.