Марковальдо - 2 Скамейка - Лето

Итало Кальвино
(перевод с итальянского)

Добираясь на работу, Марковальдо по утрам проходил под сенью деревьев сквера, обустроенного на площади на перекрёстке улиц. Здесь он любил смотреть в самую гущу кроны каштанов. Их листья светились, пропуская едва мерцающие жёлтые лучи, высвечивающие причудливую паутину капилляров. Гвалт невидимых в ветвях беззаботных воробьёв казался ему соловьиным пением, и он думал: «О, как было бы здорово просыпаться под щебетание птиц, а не под звон будильника, требовательный крик новорождённого Паолино или разглагольствования жены Домитиллы!» Или: «Эх, я мог бы спать здесь, в центре этой свежей зелени, а не в своей тесной, низкой и душной комнате. В тишине, а не под храп и сонные бормотанья семейства и грохот трамваев. В настоящей, девственной темноте ночи, а не в искусственно созданной закрытыми ставнями, с ползающими по стенам и потолку бликами света фар. Открыв поутру глаза, я мог бы видеть не потолок и стены, а зелень листвы!» С такими мыслями Марковальдо начинал каждый свой трудовой день разнорабочего - восемь часов плюс сверхурочные.

В углу площади, под сенью каштанов, имелась едва заметная со стороны скамейка. Марковальдо полюбил её и считал своей. В летние ночи, мучаясь бессонницей в комнате, где кроме него спали ещё пятеро, он мечтал о ней, как бездомный может мечтать о королевской постели. В одну из таких ночей, пока жена храпела, а дети лягались во сне, он тихо встал с постели, оделся, взял под мышку свою подушку и вышел из дома. Он шёл к скверу.

Там было прохладно и спокойно. Он предвкушал знакомое ощущение деревянных реек скамейки – и был в этом уверен – мягких и уютных, во всем бывших предпочтительнее свалявшегося матраса его кровати. Посмотрел с минуту на звёзды, прикрыл глаза, заново переживая заботы и обиды дня.

Прохлада и покой были, но скамейка была занята. На ней сидели двое влюблённых, глядя друг другу в глаза.

Марковальдо тактично прошёл мимо. «Уже поздно, – подумал он, – не проведут же они всю ночь на улице! Нельзя же до самого утра ворковать!

Но эти двое ничуть не ворковали: они ссорились. Никто не может сказать с уверенностью, в какой момент ссора между влюбленными может начаться и в какой - закончиться.

Он говорил:
– Но ты не хочешь признать, что говоря это, знала, что мне будет неприятно это слышать, и лишь делала вид, что доставляешь мне этим удовольствие.

Марковальдо понял, что это надолго.

– Нет, не признаю, – ответила она, - Марковальдо был уверен, что ответ будет именно таким.
– Почему не признаешь?
– Не признаю никогда.

«Ох», - вздохнул Марковальдо и решил пока прогуляться. С подушкой под мышкой пошёл смотреть на луну, полную и большую, нависающую в эту ночь над самыми крышами и деревьями. Затем вернулся к скамейке, побродил чуть поодаль, чтобы им не мешать, но в глубине души надеясь возбудить у них неловкость и, тем самым, заставить их уйти. Однако они были слишком увлечены спором, чтобы понять его намерения.

– Ну, признай же?
– Нет, нет, не признаю! Вообще!
– Но давай хотя бы допустим, что ты это признаешь?
– Допуская, что могла бы признать, я всё равно не признаю то, что ты хочешь заставить меня признать!

Марковальдо опять пошёл смотреть на луну, потом на светофор, который был немного в стороне. Светофор мигал жёлтым. Жёлтый загорался и гас, загорался и гас. Марковальдо стал их сравнивать - луну и светофор.

Луна с её загадочной бледностью, тоже вроде жёлтая, но где-то в глубине своей и зелёная, и синяя. И светофор с его вульгарным жёлтеньким. Луна - само спокойствие - светит без спешки, в лёгкой вуали проплывающих перед ней тонких полупрозрачных облаков, великодушно позволяя им укрывать свои плечи. Светофор же был абсолютно предсказуем: включился - выключился, включился – выключился. Псевдоживой, усталый раб.

Вернулся посмотреть, признала ли девушка? Нет, не признала. Наоборот, теперь  не признавал уже он.

Ситуация переменилась, и теперь она говорила ему:
– Ну же, признай? – а он говорил "нет". Так прошло ещё с полчаса. В конце концов не важно, признался он или она, но Марковальдо увидел, что они поднялись и стали уходить, держась за руки.

Он ринулся к скамейке и упал на неё в предвкушении ощущения уюта, но вдруг понял, что даже свою собственную кровать не помнил такой жёсткой. Однако это были уже нюансы - его намерение насладиться ночью под открытым небом было непоколебимо: он опустил голову на подушку и приготовился уснуть. Уснуть так быстро, как уже давно не случалось дома на кровати.

Марковальдо нашел самое удобное положение, и, казалось, ничто на свете не сможет сдвинуть его даже на миллиметр. Правда, отсюда он не мог наслаждаться видом одних лишь деревьев и неба, чтоб заснуть в обстановке полной природной безмятежности. Вместо этого ему было видно: дерево, поднятую вверх саблю на памятнике какому-то генералу, ещё дерево, доску объявлений, третье дерево, и затем, чуть дальше, ложную луну мигающего светофора, продолжающего молотить жёлтыми огнями.

Надо сказать, что в последнее время нервная система Марковальдо находилась в столь плачевном состоянии, что, несмотря на то, что он смертельно уставал, достаточно было попасть в голову какой-то беспокойной, навязчивой мысли, и он никак не мог заснуть. Теперь его взяла досада за этот без конца мигающий светофор. Где-то там, далеко, подмигивал одинокий жёлтый глаз, и с этим ничего нельзя было поделать. Марковальдо терзался этим видением до изнеможения: он зафиксировался на этих включениях и выключениях и повторял: «Как хорошо бы спалось, если бы не он! Как хорошо бы спалось!» Он закрывал глаза, и, казалось, чувствовал за сомкнутыми веками непрерывные включения и выключения этого дурацкого жёлтого. Сильнее зажмуривал глаза и видел уже десятки светофоров. Приоткрывал – и всё повторялось снова.

Марковальдо встал. Он должен был поставить хоть какую-то преграду между собой и светофором. Дошёл до памятника генералу и огляделся.

У подножия памятника на подставке лежал лавровый венок, подходяще густой, хоть уже высохший и наполовину осыпавшийся, с большой выцветшей лентой: «Копьеносцы 15-го полка в годовщину славной победы». Марковальдо взобрался на пьедестал, поднял венок и надел на генеральскую саблю.

В этот самый момент ночной патрульный Торнаквинчи пересекал площадь на велосипеде. Марковальдо укрылся за статуей. Торнаквинчи увидел на земле шевелящуюся тень от памятника и остановился, полный подозрений. Взглянув на венок на сабле, он понял - что-то тут не так, но не знал что именно. Направив свет фары на венок, он прочитал: «Копьеносцы 15-го полка в годовщину славной победы», одобрительно покачал головой и удалился.

Решив держаться подальше от этого места, Марковальдо изменил свой обратный маршрут. На соседней улице бригада рабочих ремонтировала трамвайные пути. Ночью на пустынных улицах эти группки людей, сидящие на корточках в свечении сварки автогена, их голоса, то звучащие, то стихающие и вся атмосфера вокруг них окутаны тайной: эти люди делают вещи, о которых дневные жители никогда не узнают.

Марковальдо подошел и стал смотреть на пламя, на движения рабочих немного рассеянно и слипающимися от сна глазами. Нащупал в кармане сигарету, чтобы немного очнуться от дремоты, но не было спичек.

– Не найдётся огонька? – спросил у рабочих.
– Такой подойдёт? – спросил сварщик, извергая сноп искр.

Другой рабочий встал и протянул зажжённую сигарету.

– Вы тоже в ночную смену?
– Нет, я в день, – сказал Марковальдо.
– И что на ногах в такой час? Мы-то скоро сворачиваемся.

Вернулся к скамейке. Лёг. Светофор был скрыт от его глаз, и он мог, наконец, заснуть. Но теперь появился шум. Какой-то гул, нечто среднее между жужжанием, скрежетом и шипением проникал в его уши. Нет звука, более надоедливого, чем звук сварки – вроде как крик шёпотом. Марковальдо, не двигаясь и свернувшись калачиком, как это возможно на скамейке, уткнулся лицом в помятую подушку, но это не помогало. Шум не утихал, извлекая из памяти обрывки виденного: вспышки серого света пламени, разбрызгивающего золотистые искры вокруг, люди на корточках с защитными масками дымчатого стекла перед лицами, сварочные аппараты в руках, мерцающие контуры теней вокруг ящика с инструментами, высокие к;злы, достающие почти до проводов. Он снова открыл глаза, поворочался на скамейке, взглянул на звёзды, виднеющиеся меж ветвей. Безразличные к происходящему воробьи безмятежно спали где-то наверху, среди листвы.

Как хорошо спится птичке, спрятавшей голову под крыло в чудном мире растений, в вышине, далеко над земным миром, едва различимым сквозь листву, скрывающую суету и заглушающую звуки. Надо было прекратить мириться со своим нынешним положением, и Марковальдо понял: чтобы заснуть, необходимо сделать что-то, чего - ещё не знал он сам. Даже абсолютная тишина была уже недостаточна. Хватило бы и не полной тишины, но звуков, более мягких и тихих - дуновения ветерка, проходящего поверх зарослей кустарников или журчания ручья, что струится, теряясь в густой траве.

Пришла в голову идея, и он встал. Не то, чтобы собственно идея, потому что он, слегка задремавший, не мог сосредоточиться и не имел никаких мыслей. Скорее это было некое воспоминание, что где-то рядом было нечто, связанное с водой, с её движением.

Действительно, недалеко был фонтан - достойнейший симбиоз скульптуры и гидравлики. С нимфами, фавнами и речными обитателями, сплетающий все эти ручейки и струйки в причудливую игру воды. Но сейчас он молчал: летними ночами, ввиду экономии воды, фонтаны отключались.

Марковальдо поблуждал вокруг немного, как лунатик. Следуя больше инстинктам, чем рассудку он понимал, что любая ванна должна иметь кран. Кто имеет намётанный глаз, находит то, что нужно даже с закрытыми глазами. Он открыл его: из раковин, из бород, из ноздрей лошадей поднялись высокие струи, и вся эта вода зазвучала, как орган с хором на большой пустынной площади, складывая в единое целое шелест, журчание и шум всех вместе взятых струй воды. Ночной патрульный Торнаквинчи, в прескверном настроении снова появившийся на своём велосипеде, увидел, как фонтан прямо перед ним внезапно взорвался водяным фейерверком струй и чуть не свалился с седла.

Марковальдо, стараясь приоткрывать глаза как можно меньше, чтобы не упустить  ниточку сна, которую, как ему казалось, он уже ухватил, устремился к заветной скамейке. Вот! Сейчас всё было в точности как на берегу ручья, с лесом вокруг. И он, наконец, заснул.

Снился обед. Перед ним стояло блюдо, покрытое крышкой. Он снял крышку и увидел на блюде дохлую мышь. Она жутко воняла. Он посмотрел в тарелку жены: там лежала ещё одна негодная мышь. Перед детьми - другие мышки, поменьше, тоже тухлые. Открыл супницу – там был кот с распоротым животом. Вонь разбудила его.

Невдалеке стоял мусоровоз, по ночам вывозящий накопившиеся за день бытовые отходы. В неясном свете фар можно было различить похрюкивающий кран и тени людей, стоящих на горе мусора. Они вручную направляли контейнер, висящий на кране, вываливали его содержимое в грузовик и утрамбовывали лопатой образовавшуюся кучу, переговариваясь угрюмыми надтреснувшими голосами, похожими на хрипы самого крана:
– Майна... Вира... Иди к черту...

Слышался приглушённый стук металла, запуск двигателя, трогание с места и остановка чуть дальше, где всё повторялось снова.

Сон Марковальдо был уже в той глубокой стадии, куда внешние звуки почти не доходили. А те, неприятно-скребущие, что достигали его сознания, были окутаны мягким приглушающим коконом, возможно, из-за особой консистенции утрамбовываемого в грузовик мусора. Но от него исходило такое смрадное зловоние, что, учуяв его, он проснулся. Вонь была ещё более несносной от самой появившейся мысли осознания этой вони, в отличие от которой даже шум, пусть и мягкий, и отдалённый, и картина грузовика с краном не доходили до мозга как шум и вид. Была только вонь! Марковальдо заметался, тщетно следуя за фантазией ноздрей в поисках аромата роз.

Ночной патрульный Торнаквинчи ощутил выступившие капли пота на лбу, увидав некую тень, бегавшую на четвереньках по газону и нервно срывавшую лютики и затем так же внезапно исчезнувшую. Но рассудив, что это, возможно, тень собаки (компетенция службы отлова беспризорных животных), или галлюцинация (компетенция врача-психиатра), или же оборотень (компетенция неизвестно кого, но тоже, к счастью, не его) свернул за угол.

Тем временем Марковальдо, вернувшийся на свое ложе, прижимал к носу букет потрёпанных лютиков, пытаясь уловить хоть какой-то аромат, но выжать из них получалось немного, так как эти цветы практически не имеют запаха. Но даже аромат росы, земли и мятой травы были настоящим бальзамом. Отвлекшись, наконец, от навязчивого запаха он уснул. Был рассвет.

Пробуждение оказалось внезапным от залитого сверкающим солнечным светом неба над головой. К яркому солнцу, которому не была преградой даже густая зелень листвы, зрение привыкло не сразу. Марковальдо резко вскочил: его окатило холодом ледяных брызг из садового шланга муниципального работника, поливавшего газон. Холодные струйки стекали с его одежды. Вокруг гремели трамваи, грузовики, ручные тележки и фургончики. Люди на мопедах спешили на заводы, тянулись вверх железные затворы витрин открывающихся магазинов, окна домов сворачивали жалюзи и их стёкла блистали в лучах солнца. С помятым лицом, заспанными глазами, негнущейся спиной и онемевшим боком Марковальдо поковылял на работу.