Потерянный Дом

Маленькая Ульянка потянула ящик серванта на себя – не поддаётся. Что такое? Девочка напрягла все свои маленькие силы, потянула ящик снова. Он чуть сдвинулся, значит, можно его открыть. Значит, он не недвижим!
Ульяна открыла дверцу под ящиком, нагнулась в сервант и начала толкать ящик оттуда. Раздался грохот, ящик упал, чудом не задев девочку, потому что та была почти вся в серванте.
– Ты что там опять увалила, Уля? – раздался испуганный голос прабабушки Поли. Послышались торопливые шлёпающие шаги.
– Ах ты, Господи, открыла-таки! Сама цела? – старушка нагнулась, вытаскивая Ульяну из серванта.
– Ага, бабуль, цела. А что здесь такое? – спросила девочка, рассматривая рассыпавшееся содержимое ящика.
Ульянка села на пол начала перебирать пожелтевшие конверты, толстые и тонкие странные, без блёсток, открытки, непривычно свёрнутые треугольнички.
Бабушка подставила стул, присела, поставила ящик ровно, чтоб собирать рассыпанное.
– Это, детка, вся наша жизнь здесь. Вот письма от деда Степана, когда он служил до войны в Харькове. А это, – она показала на треугольнички, – уже с войны. От него мало было таких, одно или два. Остальные от братьев: Семёна с Невского Пятачка и Володи со Сталинградской битвы. Оба погибли… – вздохнула бабушка, продолжая складывать письма в ящик.
– А это, – чуть помолчав, показала она на толстые конверты, – волосы крёстного твоего, дяди Лёши. Видишь, какой беленькой был? – спросила Бабушка с грустной нежной улыбкой. – Ему четыре годка было, когда срезали мы его локоны до плеч. Как у принца кудри были. А это – Верины кудри. Жёсткие были волосы, всегда тёмные. Вот открытки от деда твоего – он первый ушёл из родного дома из пяти детей. Писем не писал, а открыточки слал. Родителям на праздник какой.
Это, – взяв в руки ещё одну связку конвертов, продолжила бабушка, – от Анны, когда та к вепсам своим уехала. Тоже письма писала. Молодая была, девочка восемнадцатилетняя, а уехала фельдшерицей за сотни километров от дому. Это – Витя, когда уехал в Калугу, к Насте своей писал. Часто писал поначалу, потом реже. А это вот – Лёша, когда в Германии служил, такие конверты присылал.
Ну что, – бабушка пусть и грустно, но улыбнулась, убирая в ящик последнее письмо, – посмотрела, какие бабка Пелагея сокровища прячет? И как мы только теперь его на место поставим? Одна старая слабая, вторая малая…
Скрипнула дверь, в дом вошла тётя Аня, старшая прабабушкина дочь.
– Это что здесь за кавардак? Мама, ну зачем ты нагибаешься? А ты что натворила здесь, Ульянишна? Ох, поставлю в угол… – тётя Аня схватила ящик с собранным добром и моментально поставила его на место. – Вас двоих на час оставить нельзя! То пришла эта бабушкину лису надела, медальон мой на шею да ещё и материной косметикой вся измазалась: «Бабушка, я с тобой в магазин пойду, я готовая!» А как тебя отмывать потом такую готовую? То приёмник Лёшкин работать перестал, потому что Ульяна там что-то нажала. Ох, ладно, – тётя Аня устало махнула рукой, – пойду щи наливать, идите руки мойте и за стол.
Щи были вкусные, наваристые, с особым запахом. Такие только в русской печке бывают – это Ульяна знала точно. Из печки вообще всё вкуснее, особенно когда ешь за большим деревянным столом. Дерево тёплое, гладкое, его рассматривать можно и трогать приятно, не то что клеёнку, которую мама в городе на стол постелила.
– Лопай-лопай, – приговаривала тётя Аня, глядя на Улю, – теперь домашнего-то и не поешь долго. И куда ребёнка прут? На Камчатку за тридевять земель. Умней не придумали…
– А туда пешком дойдёшь, Аня? – спросила бабушка.
– Дойдёшь, мама, дойдёшь. Года через два.
– Бабуль, там зато вулканы есть, – сказала Ульяна, жуя корку хлеба, скрошенную в щи.
– Невидаль кака, вулканы! – проворчала в ответ тётя Аня. – А то, что семью бросаете ради вулканов своих – это как? Ох, – вздохнула она печально, – говорила я Катьке: куда ты замуж выходишь за подводника? Увезёт тебя, и не увидим больше. Состаримся и помрём, а тебе не выбраться будет. Но у них же всё сё любовь, любовь…
Снова скрипнула дверь, вошёл дядя Лёша. Ульяна радостно улыбнулась – крёстный был у неё самый любимый на свете.
– Обедаете? Давай, Анна, мне налей – тоже похлебаю. Устал, но картошку всю окучил. Пошла, хорошо пошла!
– Да всё пошло, я вон только полоть успеваю, – ответила брату тётя Аня. – Но слава Богу, что не тока трава одна в огороде!
– Ну что, Ульяна, завтра отправляешься в далёкие края?! Ты хоть нас не забывай, пиши, как там вулканы да чудища морские живут? сказал он крестнице с улыбкой.
– Ох, вот ума нет, так и не купишь. Всё им только вулканы да шутки, – продолжала ворчать тётя Аня.
– Лёшенька, ты кашу пшенную будешь? – спросила бабушка. – В печке с пенкой хорошо спарилась.
– Ну, положи пару ложек, мам.
– И мне, бабуля, и мне! – запищала Ульяна.
– Ох, повторюша ты крёстного, Ульянка, – с улыбкой проворчала бабушка.
После обеда убрали со стола, занялись домашними делами.
– Мама, я корм свиньям сделала. Часы полшестого пробили, надо идти корову встречать, – сказала тётя Аня.
Бабушка надела чёрный холщёвый передник (Ульяна знала, что пахнет он странно и утыкать в него носом нельзя, не то что в кухонный, от которого пахло печкой и пирогами), взяла ведро с кормом, горбушку чёрного хлеба, и они с тётей Аней вышли ждать корову. Ульянка мысленно облизнулась, подумав про то, что скоро получит кружку парного молока – особенного, вкусного-вкусного, какого в городе нигде не найти. Это молоко даже пахло совсем иначе, чем городское. И руки у бабушки после дойки всегда пахли молоком…
Позже, уже после вечерней дойки, пришли Ульянины дедушка Коля с бабушкой Соней и папа с мамой. Пришли забрать Ульянку в дом, откуда удобнее уезжать утром.
– Ну, и куда вы ребёнка на ночь глядя вести удумали? – снова заворчала тётя Аня. – Хоть бы ты им сказал, Коля! – обернулась она к брату. – Пусть уже у нас ночует. Всё равно все проснёмся вас провожать.
– Тётя Аня, – ответила за отца Катя, – да ведь вы и так с ней замотались, неделю у вас жила. Пока мы с документами возились, она у вас всё, вам покоя никакого.
– Катенька, ты ерунды не мели ради Бога. Она вон каждый уголок каждую тарелку в доме знает. Сегодня вон прихожу с огорода, бабушка сидит на стуле посреди избы, а Ульяна на полу – ящик из серванта вытащила, высыпала всё, и вот сидят вдвоём, складывают, – тётя Аня улыбнулась. – Так что, Катя, она этот дом получше многих взрослых знает. Вот вытряхнула этот ящик с письмами и ведь не одной тарелки внизу не разбила. В лукошко с конфетами полезет, шурудит-шурудит в бабушкиных бумажках, а всё равно найдёт конфетку и свою бумажку в лукошко не положит, понесёт в ведро выбросит. У Лёшки в комнате все книги знает, где кака стоит. Так что нам только в радость она. Увозите вот, – вздохнула тётя Аня, – и Бог знает, может, и не увидим больше…
В итоге ночевать в другой дом Ульянку не забрали, а потому и остальные остались. Бабушки разговаривали в кухне. Мужчины в комнате Дяди Лёши слушали радио и обсуждали положение на границе.
– Костя, Витькин сын, который из армии вернулся только, рассказывал тут, как нарушителей на границе ловил! – сказал папе дядя Лёша.
– Как интересно! – Ульяна, крутясь возле крёстного, даже подпрыгнула от нетерпения. – А какая она граница? Большая? Как кирпичная стена? А высокая? А как нарушители через неё лезут? Ну, скажи!
Взрослые почему-то засмеялись, а папа взял дочь на руки.
– Увидишь, Уленька, скоро сама увидишь, маленькая.

Наутро Ульяна сидела за столом, наряженная в вельветовый сарафанчик синий белыми горошками и с аппликацией цыплёнка на груди, и довольная жевала бутерброд с докторской колбасой. Бабушка Поля хлопотала возле русской печки, ухватом ставила перед пламенем чугуны со щами и с кашей. А рядом уже топилось свежее молоко в большой кружке и жарилась в чёрной от сажи сковороде картошка. Уля знала, что щи и каша будут только к обеду, а вот молоко бабушка поставила ещё с рассветом – младшему сыну на завтрак. Да и картошка, судя по запаху, уже готова. Вкууусная, с настоящими шкварками. Но всё это волшебство как будто бы видела одна только Уля – остальным было совсем не интересно: дядя Лёша ходил по дому, брился, чистил зубы. Тётя Аня бегала, собирала всё и всем. Вскоре пришли родители и дедушка с бабушкой
– Ну, что, Алексей, пора уже, – сказал дедушка Коля. – Поезд ждать не будет.
Ульянка, мигом погрустнев, вышла из-за стола, подошла ткнулась в грудь бабушке Поле.
– Баб, я приеду, правда. Я только вулканы посмотрю и приеду. Здесь и Тёмка с Алёнкой у вас остаются, я не буду их забирать, пусть с вами меня ждут.
Бабушка обняла девочку, гладила её по голове и спине. На волосы Ульяны падали слёзы. Бабуля пахла всем и сразу: и хлевом, и дымом, и сладким пирогом, и лекарствами. Запах этот был такой родной и тёплый, что даже вулканы вдруг перестали казаться такими уж интересными.
Подошли Мама с тётей Аней.
– Да, пусть остаются у вас эти игрушки, – сказала мама. – Мы всё запаковали, просто некуда уже.
– Вот и я Бабе сказала, что Тёмка с Алёнкой с ними останутся. Пусть сидят в комнате крёстного.
Бабушка попыталась улыбнуться сквозь слёзы.
– Уговорила, милая, уговорила. Пусть остаются, ждут тебя.
– Ну, так-так-так, – сказала с грустной улыбкой тётя Аня, – слёзы лить не будем – негоже в дорогу. Давайте-ка лучше чайку из самовара на дорожку всем. Давайте-давайте, чтоб тепло этого самовара всё же вас обратно домой привело!
Тётя Аня разлила всем чай по чашкам.Попив, все вышли на улицу, дядя Лёша пошёл выгнять из гаража свою синюю ниву. А Ульянка всё стояла, обняв бабушку, и смотрела на дом.

***
Прилетев на Камчатку, семья Логиновых устроились сначала в общежитии. Потом на съёмной квартире. С родными на большой земле связь, конечно, поддерживали, всё время собирались прилететь в гости, показать, как выросла Ульянка. Но всё откладывали да откладывали. То папа уйдёт в море на несколько месяцев, а мама ждёт вестей. То Ульянка пошла в школу. То случились большие перемены в стране. Фактически страна перестала существовать. А со страной перестала существовать и армия. Не жили они в те годы, а буквально выживали. Не было возможности не только прилететь, но даже письмо порой написать было не на что.
На большой земле тоже были беды и горести. Ушла в иной мир бабушка Поля. Дядя Лёша, крёстный, женился, привёл в дом новую хозяйку Зою. Тёте Ане теперь не было надобности часто навещать родительский дом. Дедушка Коля и бабушка Соня жили невдалеке от Алексея и Зои, но своим домом. Старшему сыну вход в родительский дом был, по сути, заказан. Ни совета его, ни разрешения никто не спрашивал – всё решали и делали сами Алексей и его жена. А потом, один за другим, ушли и они: сначала дедушка Коля, потом бабушка Соня, а потом и сам и крёстный.
Когда, спустя восемнадцать лет, папа вышел в отставку и Логиновы решили перебираться на родину, родных не осталось никого. Одна только тётя Аня, которая жила теперь вдали от родной деревни, своим домом, не предъявляя прав на родительский, перешедший в чужие руки.
Родители даже ехать в деревню не слишком хотели, а Ульяна всё равно собралась. Приехала, прошла по двору, открыв привычно не запертую дверь, вошла в дом бабушки Поли. Вошла и не нашла дома своего детства, ничего родного или знакомого. Не было серванта с посудой и лукошком. Не было печки русской печки. Вместо неё стояла плита современная с духовкой. В кухне не было вёдер для скотины. Не осталось ничего: ни вещей, ни запахов, ни звуков.
Из кухни встречать Ульяну вышла посторонняя женщина с приветливо-наигранной улыбкой
–Здравствуй-Здравствуй, Крестница Ульяна, – незнакомка немного приобняла девушку. – А я Зоя, жена Лёши. Долго-долго вас не было. Уже и Матушка Пелагея померла давно, я ещё только пришла в этот дом, и Лёша. Всё хотел вас увидеть, да видишь как.... Ох, жизнь и смерть нас не спрашивают.
Ульяна оглядывала дом.
– Здесь всё так изменилось, тётя Зоя. А где сервант с посудой?
– Так после Матушкиной смерти мы с Лёшей много вещей вывезли. Поставили там на помойке, я не знаю, может, кто взял, а может, вывезли на дальнюю помойку. А зачем нам старая мебель? И посуда тоже. Ей ведь лет шестьдесят, не меньше. Зачем? Мы чай не бедные, – улыбнулась Тётя Зоя, – своё купить можем.
– А лукошко бабушкино? Из-под конфет?
– Какое ещё лукошко? Не знаю. Здесь много всяких лохмотьев было, да я выбросила или сожгли мы с Лёшей.
– А письма? Письма, которые бабушка Поля хранила в серванте, в ящике нижнем. Она же их всю жизнь берегла…
– Да что я каждый ящик буду проверять? Что ты всё спрашиваешь, деточка? Тебе что бумажки старые нужны? Так иди вон на чердак, там ещё полно всякой ветоши. Надо так забирай. А то на выходные племянники мои приедут, хотели всё выгружать да комнату там оборудовать.
Ульяна молча развернулась и пошла на чердак. Здесь всё было в пыли и паутине. Стояли стулья бабы Поли. Висели зимние вещи ещё Деда Степана, которого Уля совсем мало помнила, его фуражка лесничего. Коробка с фотографиями стояла на тумбочке, а рядом сидели Ульянины Тёмка и Алёнка – зайчонок и красная шапочка. На Алёнке были маленькие игрушечные лапти. Когда-то дедушка Степан подарил их бабушке Поле на рождение младшего любимого сына Алексея. А Ульянка, девочкой, всё просила их поиграть.
Ульяна тихо прошла вперёд, бережно касаясь родных вещей, улыбнулась сквозь слёзы:
– Вот и дождались вы меня, мои дорогие....