Сборы в дорогу

– Да нет…
– Так да или нет?
– Ну-у…
– Вот вам и ну. Не ходи-ка ты на тот конец, ох, не носи, соколик, ты по семь колец.
– Да я ведь, собственно, только и хотел…
– На распутье? Сознавайтесь. Смелее-смелее, чем я вам не духовное лицо. Эхма-эх… – он тяжело выдохнул, – гаолян навевает сны… Не мне, конечно, пенять на иррациональное и мистическое, но время искусств, мой дорогой принц, повытекло. На птичьи песни теперь вся надежда. Вы же сделайте одолжение, пожалуйста, ответьте без «собственно», собственность прошлый век. Правильно все это или же не? «Или жене»… слышите пралине?
– Нет. Конечно, нет. Это я касательно вопроса вашего… Про правильность.
– Ах, про правильность… Ну, такое дело рижским бальзамом на мою прозрачную душу. Говорят, кстати, знаете, прозрачное теперь уже не в моде…
Александр Александрович и Николай Степанович – неотразимые и непревзойденные, по личному и довольно далеко заходящему убеждению, – сидели в углу прихожей в мягких низких креслах, в средних домах обычно выполняющих роль безотказных вешалок. Они утопали. Делили вино из бутылки без этикетки и безучастность. Один только разговор время от времени закипал, но драматизм не выходил за пределы весов, которые АА изображал своими руками.
Знали они друг друга с начала века, но сойтись близко заставили их лишь последние события. Говоря вообще, время откровенно брало свое, положив начало этому оброку слишком давно (или не слишком, это всегда лишь вопрос вкуса). Так что, если б не уверенность обоих приятелей (особенно АА), почивать бы теперь их душам на задворках душевых складов, неотапливаемых, с худыми крышами, тех, что в нынешние времена, свесившиеся тяжелой гроздью с оконечности эры, находят себе все больше признания.
И все же, как ни извечна, как ни свойственна тлеющим (горящим то есть, просто медленно) персонам жалоба о забвении былого настроения, ход событий вполне еще мог позабавить даже двух таких бывалых (и почти невыразимых) голубчиков. Вот уже целый час, как вокруг них поднялся шум, а мимо шли без конца люди, собранные и торжественные.
– Сказать по правде…
– Сделайте милость.
– Сказать по правде, немного не по себе становится от этой людской привязанности к подобного рода… приемам, – едва слыш-но сообщил НС, задумчиво морща губы и приглаживая редкие волосы.
– Много даже не по себе, – равнодушно отозвался АА. – Хоть бы лица раскрасили, что ли.
– Паскудные привычки, – добавил, подумав, НС.
– Они слишком долго вдыхали тяжелый туман, драгоценный вы мой человек… А кабацкое наречие, право, вам не к лицу. Оно у вас, кстати, как никогда белое.
НС неуверенно развел руками, словно бы со всем соглашался, но и иного ничего не мог поделать.
– Ну разумеется, от сомнений относительно вас я свободен, – продолжал АА не глядя. – Черт бы вот только побрал это нелепое зеркало, – вспыхнул он, с неудовольствием шевелясь. Похоже, эмоции быстро лишали его сил. Он снова замер и продолжил бурчать уже без особого чувства: – Это нелепое, совершенно неуместное и необъяснимое зеркало. За каким лядом оно возле этих кресел? Кто в него вообще смотрится? А? Говорят еще, прошла мода на иллюзионистов. Скотство потрясающее. Но к чему я собственно… А, не разбрасывайтесь словами. Хотя, впрочем, все эти ваши путешествия, странствия… – словно диктовал глухо самому себе, вдумываясь попутно в смысл произносимого и исследуя что-то у себя под ногтями. – Но все ж таки не бросайтесь, дорогой мой. Не бросайтесь. Бросайтесь уж лучше деньгами. Или вон тапками. – Он взбил немного волосы, но так осторожно, словно боялся их лишиться. – Я даже прошу вас. Они ведь все такие смирные, как погля-дишь.
НС снова развел руками, но тут же сцепил их обратно, тихо прошелестев своими длинными бледными пальцами. Возле них воз-никла некоторая сутолока. НС понурил голову, словно что-то искушало его или подвигало стать свидетелем бесчинства, однако тотчас внимание его среди кутерьмы поклонов и всплесков рук привлекло одно знакомое лицо с широко расставленными глазами в сопровождении вальяжных движений. НС вопросительно взглянул на АА.
– Да-да, – нехотя отозвался тот.
– Она прекрасно выглядит.
– Лучше бы уж «вышла на портрете»… А я вот, знаете ли, пива хочу. Венского. Или, лучше, мартовского… Да-а… Чтоб согрело. А рядышком котлетку из дичи. Под грибным соусом. Ф-ф… жаль нет шампанского во мне, такой бы фонтан сейчас в потолок выпустил. И утерся бы полой вот этой, скажем, с бантом на заднице… Все у дам тут и там симпатично, – он принялся напевать контральто голодного человека. – Все у дамы со смыслом всегда… Сожалею и полагаю, время кое-что исправит. Долгое, почти бесконечное с умозрительной точки существования женщины. Верно? Мы ушли. Они остались.
– Ну, я, конечно, не знаю настолько, не был на вашем… – пошел было НС амфибрахием, но АА сразу перебил его:
– И не стоит оно того, мон ами. Оно обойдется гораздо дороже… Заявляю вам как официальное учреждение. И не спорьте даже.
НС сидел неподвижно. Центром его оцепенения были вечно полузакрытые водянистые глаза.
– Заклинаю. Хотя бы по праву моего старшинства. Но впрочем, не олух ли ваш покорный, заклинатель бумажных змеев… Вы ведь и сами специалист, сердечный вы мой… по задыханью, бессоннице, жару. Так что ваша скромность в этом пункте мне непонятна и даже малость оскорбительна. Короче, не скромничайте. Скромность для солдат и конюхов.
НС развел руками. АА же глядел куда-то вдаль – внутрь комнаты, откуда лились восклицанья и запахи.
– Глядя на такую, с самого начала теряешься, что уместнее будет прочесть во взгляде, кротость или скрытность.
– Крытость или скротность, – задумчиво подхватил НС. – Крот, ротан, ротанг, ратафья… Не слушаешь кротости, так палкой по кости.
Тут он заметил, что АА глядит на него пустым пристальным взглядом.
Оба немножко помолчали.
– Но все же… – заморгал НС. – Женщина безусловно значительная. Могущая вдохновить… К тому же из такой семьи, отец…
У него был необыкновенно подвижный, беспокойный рот. И АА обычно смотрел ему именно на губы.
– О-о, отец… Зачем ты так великодушен? – страдальческой гримасой преобразился АА, запев. – Было время, мне значительным казался «Туннель» Келлермана… И те, кого она вяло вдохновляла время от времени. Такого вот, признаюсь я, мастера великодушия в себе воспитал. Сам же и благословил. Неплохая, в принципе, метода для освобождения совести. В частности моей. А когда-то, – продолжал он мечтательно, – меня забавляло глядеть, как отчим стреляет из кольта в дроздов и дедушка молча и прищурившись подступает к половине гуся, – АА предупредительно поднял сизый палец с ногтем цвета вощеной бумаги. – Трудно на Руси поэтам, а?
На лице НС расцвела улыбка. Редкая, удивительно проясняющая его и почему-то совсем не используемая.
– Быть может, я и преисполнился чистой распущенности… Но даже великому Трибуле, придворному шуту по должности и драматургу по рождению, запрещалось шутить над королевой и куртизанками. Приказом, кстати, короля. А про того отца, – он показал уже другой палец, – и не поминайте. Величие неоспоримое и попросту непостижимое. И что за скучный был человек… Сообразно цели и удельному весу в одной ампуле получается, что если продолжать таким же образом воздействовать на состояние, – он бубнил, закатив глаза и кивая, – определяющееся пространством образа, меня сейчас стошнит.
НС спохватился и для чего-то подставил руки, но запоздало понял, что все это лишь фигура речи. АА продолжал, не обращая внимания:
– Национальный дух, размахивание достоинством и требования эпохи, легенды все эти опять же, экспедиции на Урал… – Он наконец позволил себе просто отмахнуться и заняться прочисткой горла.
– Но там замечательные сказки…
– И право первой ночи, небось, еще в ходу.
Они поглядели друг на друга, по очереди. Далее без слов наблюдали за распоряжениями, перемещениями без отчетливого смысла и поцелуями, оставляемыми на руках и щеках. Постепенно, от медленного перемешивания, все протискивались сквозь распахнутую белую дверь из двух половин – будто в раструб какой-нибудь шерсточесалки. Вероятно, кто-то уже вынес у комнаты одну из стен, либо имелся потайной погреб, как у подруг Ильи Муромца, – только люди один за другим исчезали внутри, хотя число их уже давно стало нескромным.
НС тронул АА за руку. Неподалеку от них как раз остано-вился в нерешительности нескладный низкорослый человек в простом костюме, с женственным томным лицом. Он задумался о чем-то, мял в руках шляпу, кривил на сторону плешь и поднимал носок одной туфли.
– Ничего лучше не говорить, – нахмурился АА. – Наблюдали когда-нибудь, как ребенок тащит из курицы перья себе на поделку? Кстати, все обещался состряпать мой портрет. Может, теперь хоть чего-то урвет. А самое удивительное – это то, как он объясняется с женщинами. Одна из главных моих загадок, между прочим. Наверное, говорит им, что сын народовольца. И челку при этом приглаживает.
Будучи плохим актером, АА все же взялся изображать сказан-ное. Вышло похоже на самого АА.
– Так вот и живем, – продолжал он с удовольствием, видя, что НС молчит. Как, кстати, и было велено. И вдруг сам себе засмеялся. – Ха, тьфу-ты бла, сказал же…
Он поглядывал сквозь щель прикрытой белой двери, все же, по-видимому, интересуясь происходящим в комнате.
– Сплошные потоки. Потоки речей, подметок, котлеток.
– Прошу прощения, если заблуждаюсь… Но вы вроде как первый радовались в свое время смене власти.
– Да, – без какой-либо тени отозвался АА. – Мы же тогда о новом обществе мечтали. Об упразднении денег… Общих женщинах. Худо ли.
Он посидел с минуту, то ли вспоминая что-то, то ли просто гоняя воздух между зубами. Но затем вздрогнул и снова поглядел ласково и надменно:
– Свобода приходит нагая, – он почистился от невидимых пылинок. – А мы растерянные вечно, стоим, поправляемся, а? А брюки все шире, а платья все короче… Теряешься в ожиданиях. Недурно ведь?
– Как всегда.
– А вы, как всегда, целиком залезли на сторону истины, отче. Вы с ней спите?
НС смотрел на него, как смотрит в расписание пассажир, боящийся отстать от поезда.
– До чего ж роскошное время мы освобождаем. Заодно всех дураков трудоустроят. Всегда… нда-а, какая отвратная, но в то же время соблазнительная категория. И пес бы с ней, с родимою, но разве вам не напоминает спирт? Или какую-нибудь китайскую нежность…
Он запрокинул голову. НС не хотел думать, что мечтательно.
– Что-то в этом есть. Хотя иногда…
– Все у дам тут и там так практично, применимо туда и сю-да.
АА пришел в восторг, поймав на лету рифму, и определенно помолодел. Как-то удачно сошелся на нем свет. Собеседник же его немного приуныл, сохраняя мужественность, приуныл, словно бы некоторым образом испытывал неудовлетворенность или стыд. Его пальцы снова шелестели на колене, сплетаясь и расплетаясь в вечном движении, словно пара тряпичных пауков, предающихся ласкам.
– Ну, а у вас, как все прошло? – спросил АА.
– О-о, у меня все было гораздо скромнее. Гораздо… – повторил НС задумчиво и снова потупил глаза. Они у него и были навыкате. И при том косили. Цвет под всегда несколько опухшими веками было не определить.
– Да бросьте вы, душа моя, эту вашу скромность, приберегите для круглого стола.  Наслышаны. Говорят, молодцом держались. Папироску выкурили, посмотрели снисходительно, да-да, как только вы это и умеете. Представляю, крошки с лацкана кончиком пальца отряхнули. Мол, аривидерчи и подите прочь. Вы знаете, что я вас обожаю. Если сам не стоял между нами, так бы прямо и съел.
– Ну, много чего говорят.
– Да полно, не отпирайтесь. Видите, я уже чего наговорил. А вы тем более, считай, дважды служивый.
– Как так? - не удержался НС, искренне заинтересовавшись.
– Так ваша валькирия за отдельный крест идет, если позволите. Мужчины рядом с некоторыми особами, как за русской рулеткой. Там еще, говорят, часто сукно менять приходится… А вот извольте, кого-то еще принесло, – между тем оживился АА и задвигал бровями, уже забыв о прежнем своем любопытстве.
Тяжело постучав ногами, для верности еще оглядев с прищуром каблуки, вошел высокий человек в громоздких очках и с громоздкой уставшей фигурой, в фетровой серой шляпе. Пальто он не снял, а еще только больше закутался в него. Он потоптался, что-то беззвучно шепча под нос, выждал с десяток секунд и на вдохе бочком просочился в комнату, аккуратно прикрыв за собою дверь.
НС понимающе улыбнулся и снова потупил взор.
– Этот, небось, не только пороги обивать, – удовлетворенно сообщил АА, – этот и речь даст. Видали, что-то мял в кармане? А штиблеты-то, штиблеты… Весь эдакий порывистый, летящий. Возбужденный… Он у меня две сотни, кстати, занял. Лет пять назад. А вам знакомо такое слово – чешуекрылый?
– Слышал легенду, – неожиданно начал ответ НС, понизив голос минимум на октаву, – как однажды древние монахи… В Африке, преуспевая в своем служении, стали параллельно замечать, что их козы порой посреди белого дня начинают проявлять неумеренную резвость. Понаблюдав за ними во время пастьбы, монахи увидели, что козы предаются поеданию красноватых ягоды с невзрачных кустиков. Тогда они набрались мужества и приготовили из этих ягод напиток. И установили причину козьей бодрости.
– Я бы сейчас не отказался… А что, будут угощать где-то впереди этим вашим зельем? Ну вы, конечно, звездочет-затейник… за меня бы хоть словечко тиснули. Небось, и нам как ветеранам крестовых походов подобает маленькое причастие, а?
НС все это время медленно торжественно кивал, но на последнем поморщился. А потом и вовсе поглядел виновато.
– Ну… – пальцы его задвигались.
– Что есть ваше звукоподражаение? Нам ничего не полагается? Или вы опять грезите о какой-нибудь машинистке.
– Вообще-то… как-то неловко даже… эта история об открытии кофе. Прошу простить, думал, вы в курсе.
– Ого… – АА ушел куда-то в себя. – А я-то думал, куда ни плюнь, попадешь в Христофора. А вы говорите, Африка…
На некоторое время все окутала тишина. Лишь из комнаты доносился чей-то приглушенный гнусавый голос под стук приборов. АА гладил большие сухощавые руки, будто бы лепил маленький незримый снежок, НС ничего не делал, руки погрузил в бездонные свои карманы и лишь по временам принимался двигать ртом. Потом совсем застыл. Но вдруг оба приятеля разом повернулись на стук, раздавшийся в коридоре. Скрипнула за стеною входная дверь, и следом глазам их явилась молоденькая дева с двумя каштановыми хвостиками, закрывающими уши и щеки слегка вытянутого, удивительно чистого лица. Она торопилась, однако даже в спешке не теряла выражения некоей неосмысленной легкости, вполне натуральной, но почему-то отталкивающей. Темное мягкое платье на ней было достаточно коротко, чтобы читался редкий пушок над коленками, рукавчики-фонарики. Сумку она с порога бросила на пол и на секунду задумалась, поднеся к зубам кончик ногтя, – причмокнула и, балансируя голыми руками, скинула огромные туфли, уже вполне подчеркнувшие ее прибытие. Оставшись стоять на носках, она бегло осмотрела себя в зеркале и затерла на ходу что-то, одной ей видимое под левой грудью, попутно ту посадив на место. Вернув на локоть сумку, юное создание пригнуло голову, как печальная лошадка, и бесшумно проследовало в комнату, мелькая мозолистыми пятками. Ровный пробор, поднимающийся от тонкой шеи и огибающий выпуклый затылок, приковал внимание НС до самого исчезновения феи за белой дверью.
Насилу проморгавшись, НС глянул что-то на потолке и затем с крайней внезапностью уставился на своего друга и даже подался телом вперед.
– Моя дочь, – бесстрастно ответил тот.
– А-а-а, – протянул НС, как-то на глазах слабея.
С минуту оба посидели молча.
– Заманчивая такая… выросла, – не сдержался все-таки и покачал головой НС.
– Пожалуй, – покачал в ответ АА. – Впрочем, она и не дочь ведь мне. Просто вот подумалось, как хорошо бы было иметь та-кую. Или двух.
Он замолчал, глядя куда-то в сторону. НС попробовал тронуть его за рукав, но он не реагировал.
– Так кто же она? – не унимался НС.
АА повернулся и пристально осмотрел его.
– Странная, прямо сказать, теплится в вас … в вашем-то положении, – произнес он серьезным тоном. Но все же закончил улыбкой.
– Знаете ли, мой друг, – ни с того ни сего вдруг заговорил АА, спустя какое-то время, – ну вы-то, конечно, знаете. Дело в том, что встречаются женщины, – он перешел на доверительный шепот, – что оказываются столь прозорливыми, что выделяют в своем мироустройстве места, доступные одним любовникам и заповедные другим. Вы знали? И вот, собственно, загадка: чему по жизни все подчиняются в первую очередь?
НС не нашелся на сей раз с жестом.
– Удаче, - АА округлил глаза, склонил подбородок к левому плечу и скромно оскалился.
НС в свою очередь перегнулся через подлокотник и сообщил что-то ему на ухо. Говорил он добрую минуту и все время куда-то поглядывал. То ли на урчащую со шкафа кошку, то ли на остатки некогда пышной шевелюры АА.
– Ах, вот оно что? – АА скривил толстые губы с едва заметной былой притягательностью. НС наконец замолк, утоп поглубже в кресле и сложил на животе руки с видом утомленного претора. – Ну вы, надеюсь, на меня не в обиде?
– Что было, то было, – как-то таинственно ответил НС и замер.
– А как скажете, мой дорогой, как скажете, – поднял руки АА, будто от роду на все согласный. – Все, что ни было со мной, было да прошло… Как у вас, кстати, со сном в последнее время? Неважно? А-а… И что, синий огонь? Или сероглазый король снова навещает?
НС сглотнул, призадумавшись.
– Есть, знаете ли, такая категория демонических лиц, что ни разу за жизнь не усомнились в собственном присутствии. А с истиной, так в принципе у них проблем никаких. Ввиду относительной доступности названной. Но и они при случае могут по-простому овладеть ею. Так что, кому-то «предательство», а кому-то «следование своим интересам». Поверьте, и в Возрождение всем плевать было на Данаю. Она всего лишь зачала от золотого дождя. Просто непорочность всегда удобней писать с натуры.
Утомившись разговором, АА приподнялся на подлокотниках, напоминающих раскрытые рыбьи губы, и обратил левое ухо – предварительно почесав в нем – по направлению к комнате, дверь в которую босая не посчитала нужным затворить плотно.
– Слыхали, а? – он продел палец в воздух. Тяжело затем выдохнув, откинулся обратно в кресло. – Слыхали? Строгий и светлый ум… воля к труду… чувство правдивости…
НС оценивающе выпятил свои мясистые губы.
– Какая похабщина, – покачал головою АА, пытаясь тем временем поймать на лету пожаловавшую муху, только вот рука раз за разом пролетала мимо. – Определились, значит. Напутственный щелчок, щепотка на макушку – и слоняйся по миру, сделай милость.
НС лишь кивал ему в ответ и разглаживал ребром ладони брюки на коленях.
Не успели они вернуться в состояние условной безмятежности, как в прихожую пожаловал новый гость. И снова это была гостья.
Женщине на вид было немногим больше тридцати. Может быть, и многим меньше. Она имела шляпку, темно-зеленое крепдешиновое платье, черные курчавые волосы, вероятно, «под мальчика», и выразительный нос, не портивший, но и не украшавший ее. Клош она не сняла, а легкая полнота только затрудняла вычисления. Была сумка с фестончиками, черные кружева под грудью, собственно грудь и бусы – тоже черные, томные, ниже пояса. Глаза источали определенную важность, полную в то же время колебания. А на платье можно было разобрать мелкий черный цветочек. Оно было надето, по-видимому, впервые, и женщина время от времени поводила пле-чами и головой, когда гляделась в маленькое зеркальце, будто пытаясь туда залезть.
– Она… – начал вдруг НС, и АА скорее перебил его не без содрогания.
– Так-так, вы снова в оркестровой яме, – сказал он полушепотом через забрало пятерни, вжимаясь поглубже в кресло. – Как всегда, мой дорогой, непогрешимы. Итак, супруга самого прославленного дурня. Критиков нынче развелось, не правда ли? Промысловая порода… Любил все, помню, взять меня за локоть. «Мы-то с вами, интеллигенты, понимаем, что к чему». Старый осел. В чем, конечно, его вины никакой.
– Любил? А что, он уже…
– Да бог с вами, этот-то поживет еще.
НС, судя по всему, мало понимал и все больше поглядывал на дамочку, с медленностью наводящую порядок на своем лице, при-крытом до широких скул вуалеткой. Порой она вытягивала шею, будто прислушивалась. Или забыла что-то сказать. Подходящих туфель, по-видимому, у нее не нашлось, или они показались слишком низкими, потому на сильных породистых ногах красовались дымчато-синие с золотыми пряжками, отдающими в некотором роде таинственностью. Все же она как-то неловко оглядывала себя между делом в зеркале, уже возмутившем АА, и, кажется, подумывала разуться. В этот момент дверь в комнату приоткрылась, и выглянуло бледное зализанное создание с пустым мундштуком в руке. Не известно, назвал бы кто-то ее приятной – это всегда может рано или поздно произойти, но пока что абсолютно на всех она произвела одинаково тягостное впечатление. Здесь она составляла некоторое подобие прислуги и управляющей одновременно. Коротко оглядев прихожую, поджала свое вечно скорбное блестящее лицо и сгинула. Оставив образ часовой кукушки.
– Если я соберусь стать ясновидцем… вы поддержите? – еле слышно произнес АА, шевеля ушами и сокращаясь прямо на глазах.
 Тем временем НС словно не слышал, он был поглощен собственным наблюдением. Прищуривал один глаз, точно снимал мерку.
– Ба, – вдруг преобразился он откровенно глупым ликованием, – да жена критика-то, вероятно, тяжела.
Сквозь удивление заиграла на его лице улыбка. Гордый своим открытием, он победоносно обернулся к тающему АА.
– Да-да, была не так давно, – сухо отозвался тот.
И тут – все же внезапно – скрипнула дверь и в прихожую выплыла хозяйка вечера. Дамы обдали друг друга взглядами, а оба мужчины предпочли отправиться сквозь землю.
Жена критика (ей самой так было бы удобнее, пожалуй, пусть даже и была бы Надеждой) как раз закончила свои туалетные раздумья и протягивала к вешалке черную жакетку, отставив другую руку без определенности со всеми кольцами и жемчужным браслетом, после чего, по всей видимости, собиралась принять невозмутимый вид, приоткрыть, возможно, немного рот и проследовать в комнату. Губы она красила ярким домиком.
Но теперь другая стояла на ее пути и вот снова смерила ее фигуру, придав своему лицу выражение утомления и непросто сдерживаемого сильного чувства. Вероятно, брезгливости. Казалось, еще секунда, и из платья с отливом полетят во все стороны маленькие цветочки. На самой хозяйке, кстати сказать, было подчеркнуто простое черное платьице с белым отложным воротничком и прочими атрибутами неувядающей непосред-ственности.
– Прошу прощения, – залепетала она первой. – Но вы, кажется, ошиблись дверью.
– Да нет, зачем же, – отвечала, не дослушав, жена критика, – адрес верный.
– Я бы, конечно, спросила вашу фамилию, но и без того знаю, что по списку приглашенных все пожаловали. Так что, прошу меня извинить.
– Просите, – отвечала жена критика, делая шаг.
Хозяйка, тем временем стараясь сохранять спокойствие, чтобы из голоса ее не пропали чистые ноты, поспешила тоже сделать шаг навстречу, глаза в глаза. Что делать дальше, она, похоже, не решила и потому просто подняла подбородок повыше. Жена критика шагнула еще, хозяйка снова инстинктивно повторила за ней. И тут первая, сделав сразу два или три, подступила вплотную к ней, так что обе наверное могли видеть друг у друга трепетания ноздрей, поры и все несовершенства макияжа. Хозяйка, слегка растерянная на пороге неясного ближайшего будущего, успела только скрестить руки на груди, а жена критика подняла ногу, и что-то сжалось между ними, и у кого-то заурчало в животе. Жена критика, не отпуская взглядом, опустила туфлю на пол, так что острый носок ее оказался у хозяйки между каблуков. И все замерло. Тут дамочка вдруг вздохнула и неожиданно обняла ее, прильнув всею собой и в мгновение начав всхлипывать. Хозяйка, по-прежнему не находящая слов, лишь согнулась под общей тяжестью и в таком совершенно скованном виде задвигала беспокойно головой по сторонам, ища помощи, или воздуха, морщась и пытаясь понемногу освободить и без того скрещенные на груди руки, а теперь накрепко стиснутые хнычущей дамой, оттеснившей ее спиной к двери.
На сей раз обе, кажется, сложили с себя право первого слова, как по уговору. Так бы они, возможно, и стояли на месте, раскаляя материю промеж своих тел и уходя вместе с домом и со всем кварталом, городом в рыхлую болотную почву, если бы в дверь за спиной не постучались.
– Бусь, это ни на что уже не похоже, – послышался паточный, отдаленно мужской шепоток. Через секунду стук повторился и задергался следом латунный рычаг дверной ручки. Он несколько раз поерзал по хозяйкиному боку, лишь усугубив выражение на ее лице, да так и затих. Из последних надежд в дверь пнули и отступили в невидимое.
– Мы же сестры, – воскликнула вдруг жена критика падающим голосом и припала губами к поблекшей хозякиной шее, которую та в последний момент выставила, спасая свой маленький, пухлый, как у мальчика, рот.
– Вон, – вышел сквозь зубы яд, вышел мягко, еле слышным дуновением, достаточным, впрочем, чтобы стоящая на его пути дрогнула, отшатнулась и заслонилась кремовой голой рукой, слегка затушеванной от локтя черными волосками.
Было видно, что ни та, ни другая, полагаясь на неясные закономерности и мнимую сень приличий, не верит в возможность рукоприкладства. Однако все четыре кулачка были сжаты и обескровлены.
На безопасном расстоянии жена критика понемногу оправилась и вернула себе отстраненный вид. Она вновь извлекла из сумочки уже знакомый платок и, сделав уголок, поднесла к густо накрашенному глазу. На том она причмокнула, вздохнула снисходительно и повернулась, приготовляясь покинуть негостеприимный кров.
– Впрочем, я как всегда наивна, раз это… полагалась, когда шла сюда, на, так сказать, развитость и интеллигентность, – сообщила она, цепляя на ходу свои вещи. – Надо взрослеть, – и послав хозяйке воздушный поцелуй, оставила любоваться куполом своей шляпки и всеми прочими.
Обе двери почти синхронно хлопнули.
– Я ничего не понимаю, – начал НС, но АА отказал ему одними глазами.
– Почему сестры? Они разве родственники? – не унимался тот. АА тем временем соединял пальцы в какую-то фигуру. – Надо же… к чему такие странности… Мне бы, конечно, не помешали некоторые ответы.
– Что еще? – открыл глаза АА. – Семнадцать девственниц-весталок? Побойтесь хотя бы тех, кто вас послал на мою го-лову. Что же вы за неистовый такой мужчина. Или снова виноват эфир?
НС нахмурился обиженно.
– Ну, не дуйтесь, мон ами. Я ведь и сам мало понял в этой мизансценке.
– Правда? – с недоверием поглядел НС.
– Как роса в Кемской волости.
– То-то я думаю, нечисто тут с…
– А еще слышал, врать сам по себе разучиваешься… – заметил АА в сторону.
– Что разучиваешь? – переспросил НС удивленно.
– Сложно сказать, – развел руками АА.
– А нечисто с чем? – задумчиво продолжал НС.
– Тоже под вопросом, – покачал головой АА.
– Да-а, век учись… А обернись назад – все там же, откуда вышел.
Морщины на лице НС понемногу разглаживались.
– Оно, конечно, вряд ли. В том смысле, что теперь мы сами по себе, а значит, наконец можно отправляться хоть куда.
– Но у меня совершенно нет желания куда-либо отправляться, – неприятно удивился НС и задумался. Либо просто замер с задумчивым видом.
– Есть даже что-то античное… – заговорил приглушенным голосом АА. – И одновременно восточное… Вас, не иначе, матушка наряжала в детстве мудрецом.
Впервые, кажется, он пошутил как-то совсем призрачно, с неуверенностью. С грустью. Вдалеке мило звучал перезвон стекла, ерзали стулья, кто-то вздыхал уже совсем чуть слышно. Солнце, едва пробивавшееся до прихожей через множество изгибов и щелей, тоже постепенно утратило интерес. Удалялось.
– Мне кажется пора, – послышалось уже в темноте. АА как будто было немного не по себе. – Да?
– Судя по всему…
– А вы как?
– А я тут посижу.
– Нда… Вполне себе идея.
– В Абиссинии, –  потянулось медленно в ответ. Едва слышно, словно в преддверье полуночи, – зебры любят путаться в домашние табуны, а закат похож на жертвоприношение великим горам. Оно тонет, уступая земле, так владеющей человеком. Стоишь – всего-навсего – а прекрасные долины спускаются к морю. Воздух мягкий, прозрачный и словно пронизанный крупицами золота. Там живут разные люди. Живут в основном одинаково. И все очень любят петь. Любят музыку… Барабаны и трубы. Жестокие, кончено… Очень жестокие и музыкальные люди. Ходят по прекрасной долине, словно грешники в раю.
– Да. И везде он, выходит, тот же самый. Один и тот же закат. Но только для всех, кто смотрит. Вечно ползущий от них прочь. И так все это понятно, что и приврать досуг.




Водская пятина, год золотого петуха