Подсолнухи

Катя закрыла ладонями лицо, слёзы, не переставая, текли из глаз. Она никак не могла успокоиться.
– Валь, я не хочу оставлять ребёнка. Я не могу! Все будут против. Как я матери с отцом на глаза покажусь, с ним? — сквозь слёзы сказала она.
– Спохватилась, — зло бросила Валя. — Откажешься в роддоме.
– Я не хочу! Я боюсь, что не смогу отказаться! — с отчаянием посмотрев на Валю, проговорила Катя.
– Ладно. Что-нибудь придумаю. А ты уверена, что он к тебе не вернётся? Может к его родителям сходить?
– Да они меня даже не знают, как я к ним приду? Он меня с ними даже не познакомил.
– Думать надо было до, а не после. Ты хотя бы думала, чем это может закончиться?
Катя молча опустила голову, слёзы снова потекли по щекам.
***
Валя тихо, оглядываясь, пробралась к дому Серафимы. Постучав в окно, она прислушалась. Через некоторое время дверь открылась, на пороге стояла высокая, худая женщина лет шестидесяти.
– Кто там ещё? — зло бросила она в темноту.
– Здрасьте, Серафима Прохоровна, я по делу. Вы можете выйти?
– Сейчас выйду, подожди.
Серафима ушла в дом. Валя ещё раз огляделась. Сердце бешено билось, было страшно. Дверь снова открылась, и Серафима, спустившись с крыльца, подошла к Вале.
– Пойдём отойдём немного. Ну, чего хотела, зачем пришла? — спросила она, когда они отошли немного к забору.
– Это не мне надо. Девчонке одной помочь надо. По вашей деятельности, — она ещё раз гляделась.
– А что же сама не пришла? Пусть приходит, не впервой.
– Тут другое… — замялась Валя. — Срок большой. Родить скоро должна. Не хочет оставлять, боится, родители узнают.
– И что же я теперь должна делать? А до этого, что, не замечали, что ли? Пузо-то, небось, уже на нос лезет?
– Они на Севере где-то работают, приезжают через неделю. А тут она у сестры живёт, та скрывает от них. Строгие они очень у неё, да и осуждения боится. Как у нас относятся к таким, как она?
– Ну, и чем я ей помочь могу? Роды принять? А дальше что?
– Помоги избиваться от него.
В кустах, расположенных недалеко от них, что-то хрустнуло.
– Да не бойся ты, кошка какая-нибудь. Кто в такую темень сюда попрёт?
– А сноха где?
– В городе, задержалась. В такую поздноту явно не приедет, одна я, только внук дома.
– Всё равно страшно.
– Если страшно, чего тогда припёрлась? — зло спросила Серафима. — Избавиться, говоришь. Это что тебе, котёнок какой? Их-то не каждый утопить или убить может, а тут живой ребёнок. Ты в своём уме?
– Я же не о том. Деть его куда-то надо.
– Деть? Выбросить что ли? Живого? Куда деть? Раньше не могли прийти? Чего дотянули? А теперь меня на что толкаешь?
– Я не просто так, за спасибо. Вот, возьми, — она протянула ей цепочку и кольцо. — По наследству от прабабки досталось. И она тебе ещё своё даст. Только помоги.
– Подожди ка, посмотреть надо хоть, что за вещь.
Серафима снова ушла в дом. Валя покосилась на кусты. Стало страшно тут одной. Ей почему-то показалось, что там — в кустах — кто-то есть. Она от страха, закрыв рот рукой, отошла от них подальше. 
– Ты где хоть? — подойдя к кустам, к тому же месту и не найдя Валю спросила Серафима.
– Да тут я, — выйдя из-за угла дома ответила она.
– Чего испугалась-то? Одни же, — удивилась Серафима, подходя к ней.
– Мне показалось, там кто-то есть, — кивнула она на кусты.
– Да кто там может быть? Мой дом вообще стороной обходят, слухов разных сами понапускали, теперь вот боятся, днём боятся пройти, а тут ночь. Кто в такую темень тут шататься будет. Спьяну и то никто не ходит. Ладно, помогу. Только теперь держи всю жизнь язык за зубами, сама понимаешь, чем всё может обернуться… И не только для меня. Мне-то что, я уже своё прожила, а вот ты… — она ткнула в неё пальцем. — Девка-то где?
– Тут, недалеко, со мной приехала.
– Веди давай.
– А внук как же?
– Отведу к сестре — в деревне рядом живёт. Вернусь через полчаса.
Серафима, взяв маленького внука, пошла к сестре. Репутация у неё была не из лучших. Все в селе считали её колдуньей. Она хорошо разбиралась в травах, могла вылечить почти любую болезнь, говорили даже, что она могла и отрубленные пальцы обратно прирастить, да и бабы к ней часто обращались за избавление от нежелательной беременности. Знала она, как вызвать и выкидыш, и преждевременные роды.
Валя привела Катю к дому Серафимы. 
– Здесь подождём. Обещала прийти через полчаса.
– Страшно. Ты точно уверена, что всё пройдёт хорошо? — спросила Катя, оглядываясь, и ёжись, то ли от холода, то ли от страха.
– Поздно уже бояться. Сама же согласилась, чего теперь-то уж рассуждать? Если боишься — иди рожай, как положено.
Катя только вздохнула в ответ. Какое-то время они сидели молча. Через несколько минут к калитке подошла Серафима.
– Ну, сидите? — спросила она, вглядываясь в силуэты, видневшиеся около дома.
– Мы пришли.
– Заходите в дом, — открыв им дверь и пропуская вперёд, сказала она. Перед тем, как войти внутрь Серафима оглядела округу. Была тихая летняя ночь, все уже давно спали, только собаки время от времени подавали голос. — Значит ты и есть та самая? — оглядев Катю спросила она. — Чего же так дотянула? Могла бы и раньше, хлопот бы меньше было.
– Так получилось, — тихо ответила Катя. — Вы мне поможете?
– А ты уверена, что хочешь этого?
– Уверена, — на удивление решительно ответила она.
– Ну, смотри. Иди вон в ту комнату, — она кивнула на закрытую дверь. — Я сейчас приду.
– Валя сказала, что вы берёте вещами и продуктами? Я вам… вот возьмите, — она протянула ей перстень. — Это наследственный, предаётся из поколения в поколение. Он дорогой.
– Ну, что же, красивый, — залюбовалась им Серафима, подняв перстень к свету. — Возьму, — она попыталась надеть его на палец. — Маловат, ну, ничего, продам или на память оставлю, пригодится потом. Иди.
– Ты, девка, тут останешься или домой поедешь? Она побудет у меня какое-то время, ты с ней или как?
– Я останусь пока. Вы только сделайте всё, как я и просила.
– Сделаю, я знаю, что делать. Только ты помни, что я тебе сказала, — она с прищуром посмотрела на Валю.
– Я же сказала. Я пойду на улицу выйду, что-то не по себе мне. Только с ней уж как-нибудь поаккуратней.
– Я свои дела знаю, не учи меня.
– А если сноха приедет? — уже на пороге, обернувшись спросила Валя.
– Она тут не остаётся. Внука забрать придёт и только. Ну, иди. Я ей займусь.
Она прошла в комнату, где сидела Катя.
– Ну, что сидишь? Не пожалеешь потом?
– Нет.
– Ну, смотри. Посиди пока, хочешь — отдохни. Я приду через час - два.
Серафима ушла на кухню. Достала из шкафа один из небольших туесков, в котором хранила травы. И приготовила отвар. Вытащив из кармана Катин перстень, ещё раз полюбовалась на старинную вещь и, надев его на мизинец, принялась ждать пока отвар настоится. Через два с небольшим часа она зашла к Кате.
– Не спишь? — посмотрев на сидевшую к ней спиной Катю, спросила она. — На, пей, — она протянула ей кружку с отваром.
– А ничего не случится? Ну, с ним? — она посмотрела на живот.
– Забеспокоилась? Чего вдруг? Знала, на что шла. Так будешь пить или нет?
– Буду. Просто я… Просто страшно.
– Раньше надо было думать. С тобой ничего не будет, не беспокойся, — равнодушно посмотрев на Катю ответила Серафима.
– А с ним что будет? — со страхом опять спросила Катя.
– А какая тебе разница? Ты сюда зачем пришла? Разве не для того, что от него избавиться? — спросила Серафима, кивнув на её живот.
– Мне всё равно, — отвернувшись и опустив голову, грустно сказала Катя. — И что будет дальше?
– Что и должно быть, — с усмешкой ответила Серафима. — Родишь. А дальше моё дело.
Через час у Кати начались схватки. В этот момент ей хотелось только одного, чтобы поскорее всё закончилось и уйти отсюда, из этого ненавистного дома, уехать куда-нибудь подальше, забыть, не вспоминать. Когда наконец-то раздался плач младенца, Катя на некоторое время раскаялась, хотела посмотреть на него, но Серафима, подойдя к ней, проговорила:
– Ну, вот и всё. Теперь моё дело. Некоторое время побудешь у меня.
– А он? Он здоров? Кто родился?
– Мальчик. Запомни, девка, если кто узнает об этом, несдобровать ни мне, ни тебе. Так что теперь забудь и меня, и его. Назад пути нет, раньше надо было думать. Вспомни, чего боялась, отчего ко мне пришла. Так что всё, забудь. И лучше уезжай отсюда, подальше. И мне, и тебе спокойней будет.
Серафима вышла из комнаты. Катя, отвернувшись к стене, заплакала навзрыд. Перед глазами проплыл он, её далёкий любимый. Который, как она считала, бросил её, ушёл в армию и забыл, нашёл другую, как узнала Валентина — подруга Кати, и забыл. Вспомнились и строгие родители, которые и часа бы не дали прожить ей с сыном в их доме.
«Алексей, я так хотела назвать его — Алексеем, — думала Катя, уже не плача, а просто лёжа глядя в потолок. — Пусть только выживет».
– Ну, и как она? — утром зайдя в дом спросила Валя.
– Родила, побудет у меня до завтра, а там сама решит. Мне до неё дела нет.
– Кого родила-то?
– А тебе какое дело? Себе что ли забрать решила? — усмехнулась, посмотрев на неё, Серафима.
– Да нет, просто интересно же.
– Интересно? Ну, и рожали бы, где положено. Мальчишку родила.
– И куда вы его теперь? Светло же уже.
– До ночи продержу, а там… Это уже моё дело. Забыла, что ли? Сами мне это дело поручили, так что теперь мне решать. Ты-то чего пришла?
– Узнать просто, я же её привела к вам. С ней всё будет в порядке?
– А чего с ней может произойти-то? Побудет немного, свыкнется. Ты думаешь, она одна такая?
– Её проведать-то можно хоть?
– А чего нельзя? Не в больнице, иди.
Валентина ушла в комнату, где лежала Катя. Через некоторое время Серафима услышала крик Вали. Вбежав в комнату, она бросилась к сидевшей на полу бледной Вале.
– Ты чего, девка? Чего орёшь-то?
– Она, — только и смогла выговорить Валя. — Она — мёртвая.
– Ты в своём уме? Чего ей умирать-то? С чего бы это? — уже сама побледнев испуганно спросила Серафима.
– Вы… Она… Сами посмотрите.
Серафима подошла к Кате.
– Ты чего? Спишь что ли?  — начала тормошить её она. — Девка, не дури. Меня же посадят потом.
Катя не просыпалась и не реагировала. Серафима дрожащими руками взяла зеркало из ящика тумбочки и поднесла его к губам Кати.
– Мёртвая, - испуганно отпрянув проговорила Серафима.
– Чего теперь делать-то? — испуганно, со слезами спросила Валя.
– Чего делать, чего делать? Решать надо что-то. Связалась с вами, — зло бросила она. — Ты не реви и не вой тут у меня. Услышит кто, представляешь, чего ждёт?
– Ой. Чего же теперь делать-то? — плача от ужаса, спросила Валя.
– Полежит тут, никто не придёт. А ночью избавимся. Ты вот что сделай. Сходи к Евдокии за козьем молоком, мальчишке надо есть что-то, я адрес дам. Только смотри, ничем не выдавай, выдашь… Мне-то что, я своё уже отжила, а вот тебе, — она строго посмотрела на Валю. — У тебя вся жизнь впереди. Знаешь, что за это может быть? — она кивнула на кровать, где лежала Катя.
Валя вместо ответа, зажав рот рукой, задрожала от страха.
– Ну, вот вижу, поняла, что нам светит. Так что делай, что я тебе сказала. Только учти… Если меня выдашь, я тебя за собой потяну. Так что иди за молоком и сразу ко мне. Её-то никто не хватится?
– Она сестре сказала, что у меня останется, а я подтвердила.
– Ну, и дура!
– Кто же знал, что так выйдет-то. А с ребёнком чего будешь делать?
– Ночи дождусь, а там… Я знаю, что делать. Только теперь помни, мы с тобой одной ниткой связаны. Кто узнает… Молчи до самой смерти. Поняла? — зло спросила Серафима.
– Поняла, — тихо, с ужасом глядя на неё ответила Валя.
– Вот и хорошо, иди давай.
***
Дождавшись ночи, Серафима вышла из дома. Оглядевшись, вышла за калитку. Сделав несколько шагов, она посмотрела на дорожку, проходящую недалеко от её дома, на кусты напротив и, вернувшись в дом, прошла в комнату, где лежал мальчик. Напоив его специально сваренным отваром и дождавшись, когда он совсем заснёт, Серафима снова вышла из комнаты и, пройдя на кухню, подошла к сидевшей за столом Вале.
– Ну, чего, всё ещё страшно? Сама всё это затеяла, теперь терпи. Вернёшься домой — смотри, заметят перемены… Что объяснять будешь? Да и сестра её придёт к тебе, что говорить будешь? Ты вот подумай пока, а я пойду мальчишкой займусь.
– Куда вы его?
– Тебе-то не всё ли равно? Ничего с ним не будет. Живой, надеюсь, останется. А ты жди и помни всё, что я тебе сегодня утром говорила.
Серафима, завернув мальчика в одеяло, вышла из дома. Оглядываясь, прошла к подсолнуховому полю. Пройдя по тропинке, проходящей по середине этого поля, она прислушалась, ещё раз огляделась и, посмотрев на спящего ребёнка, аккуратно положила его недалеко от тропинки, среди подсолнухов. Уходя, она ещё раз прислушалась и огляделась, и, не заметив ничего подозрительного, спокойно пошла к своему дому.
Через несколько минут, как только Серафима скрылась из виду, к тому месту, куда она положила ребёнка, подошла молодая женщина, также оглядевшись, она нагнулась и тут же с испугом отпрянула.
– Вот тварь, — поглядев в ту сторону, куда только что ушла Серафима, тихо сказал она. — Живой хоть? — и, нагнувшись, взяла ребёнка на руки.
Кроха спал безмятежным сном. Женщина, прижав ребёнка к себе, оглядываясь по сторонам, пошла в сторону села.
***
Тамара уже проснулась, поставила чайник, когда неожиданно кто-то постучал в дверь. Удивившись тому, что кто-то мог прийти в такую рань, она подошла к двери.
– Кто там? — испуганно спросила она.
– Том — это я, Сима. Том, открой.
– Сим, ты чего в такую рань-то? — открывая дверь спросила Тамара. Но, увидев, что принесла Сима, в испуге прижалась к стене. — Что это?
– Что-что? Не поняла, что ли? — пройдя в комнату и положив свёрток на стол, спросила Сима.
Тамара подошла к столу.
– Где ты его нашла?
– В подсолнухах. Серафима — свекровь — оставила его там.
– Серафима? — удивлённо посмотрев на сестру спросила Тамара. — Чей он хоть? Что теперь делать-то? Ты его разверни что ли, кто хоть?
Сима развернула свёрток. И то ли от прохлады, царившей в комнате, то ли от голода, ребёнок проснулся.
– Мальчик, — с улыбкой посмотрела на ребёнка Тамара. — Чей хоть он?
– А я откуда знаю? Приехала поздно, за Серёжкой пошла, смотрю — свекровь с кем-то разговаривает, ну, я спряталась, не хотела в этот момент с ней связываться. Сама знаешь, что о ней говорят, да и зачем к ней приходят. Я и сама-то её побаиваюсь. Ну, я за кусты. Вот и подслушала. Какая-то молодая девчонка к ней пришла, только не про себя говорила, а то ли про подругу, то ли ещё про кого. Просила помочь ей, как я поняла, уже поздно было что-то делать, в общем, просила её ребёнка куда-то деть. Потом смотрю — Серафима с Серёжкой моим ушла, к сестре, судя по всему, пошла. А потом эта девчонка кого-то привела, сама потом ушла. Утром я к ней пришла, она там с кем-то спорила громко, вот я и решила — вечером лучше зайду. Ну, вечером пришла, а она там опять с кем-то спорит. Интересно стало, спряталась я, значит, за кусты, смотрю — она вышла и в руках чего-то несёт, и в подсолнухи, ну, я за ней. Она прошла через поле, вышла к дороге, положила там его и ушла. Ну, я дождалась, когда она скроется и к нему. Ну, вот и всё. Да, вот ещё смотри, что рядом было, — она протянула сестре перстень. — Судя по всему, этим ей заплатила, но, видать, потеряла. У ней вроде такого не было.
– Старинный, видать, — крутя в руках перстень сказала Тамара. — Ой, есть, видать, хочет. Чего теперь делать-то? Чем его кормить-то?
– Раньше как-то выхаживали, козье молоко надо. Куда теперь его деть-то?
Тамара, взяв на руки мальчика, начала его укачивать.
– Хорошенький какой, — с улыбкой смотря на ребёнка сказала она. — Себе оставлю. Своих всё никак не получается, а тут уже готовый. Выращу.
– А Степан как? Он-то что на это скажет?
– Всё равно оставлю.
– Назовёшь-то как?
– Алексеем. Как отца нашего.
Обе сестры, улыбнувшись, посмотрели на мальчика.
- 2 -
Алексей с Машей шли мимо подсолнухового поля, только-только набиравшего молочную спелость. Неожиданно он остановился, посмотрев на подсолнухи. 
– Ты чего Лёш? — подойдя к нему спросила Маша.
– Какие же они всё-таки красивые, ну, подсолнухи, когда созреют. Всегда любовался ими, сам не знаю почему. Так и тянуло всегда к нему, к этому полю. Заберёшься, бывало, вон на то дерево, — он кивнул на большое, раскидистое дерево, стоявшее недалеко от них. — И смотришь на поле, любуешься. Знаешь, мать даже шутила часто, что, мол, меня в этом поле нашла, других в капусте находят, а меня в подсолнухах.
– Ой Лёшка, какой же ты у меня забавный. Подсолнух ты мой, — прижавшись к нему сказала Маша. — Такой же солнечный.
– Ладно, пошли, — обняв Машу, ответил Алексей. — Надо посмотреть, как там дом. Завтра на работу, надо хотя бы немого прибраться.
– Лёш, а зачем ты сюда-то устроился? Мог бы и на завод, если уж не хотел в автоколонне остаться?
– А мне здесь нравится. Тянет почему-то. А тебе здесь не нравится?
– Да нет, почему? Мне главное, чтобы ты был рядом. Куда ты, туда я. Просто спросила.
– Ну, а потом, в посёлке жить зимой можно, а тут летом. Ягоды, овощи свои, плохо разве? А ребёнок родится, как хорошо, на свежем воздухе, закалённый будет.
– Ему ещё подрасти надо будет, прежде, чем закалять его, — улыбнулась Маша.
– Всё равно хорошо, да и… Родина всё-таки.
***
Алексей, постучав, зашёл в кабинет.
– Здравствуйте, я Алексей… Рязанцев, — посмотрев на сидевшего за столом мужчину, с телефонной трубкой в руке, сказал он.
– Сядь пока, — мужчина кивнул на стул, стоявший напротив.
Закончив разговор он с улыбкой посмотрел на Алексея.
– Значит, Алексей? Ну, здравствуй, — он протянул ему руку. — Ну, что же, хорошо. Будем знакомы — Яков Сергеевич. Вениамин говорил про тебя, отзывался хорошо. Что же, мне такие работники нужны. Поставлю тебя, пока учеником, к тёзке своему — Валькову Алексею Григорьевичу. Мужик он умный, деловой, если такой, как рассказывал Вениамин — сработаетесь. Только учти, мужик он строгий, требовательный, три шкуры с тебя снимет. Ну, и я тоже… Так что учти. А то приходят иногда такие, вместо работы пьют, да за девками местными бегают, а работа на второй план. Сам-то женатый? — уже мягче, с улыбкой спросил Яков Сергеевич.
– Женатый, недавно женился.
– Ну, поздравляю. Ладно, пойдём.
Они вышли из кабинета и направились в мастерские. Проходя по территории Яков Сергеевич, то и дело останавливаясь, показывая парню, что где находится, успел рассказать даже историю совхоза.
– Ну, вот мы и пришли. Тут и будешь работать, — пропуская внутрь Алексея, сказал он. — Алексей! Вальков! Ты где там?! Сюда подойди!
К ним подошёл высокий, крепкого телосложения мужчина лет сорока с небольшим. 
– Ну, принимай пополнение. Тёзка твой, тоже Алексей. Вениамин говорил — парень толковый, должны сработаться. Ну, чего, приступай, — похлопав по плечу парня, с улыбкой сказал Яков Сергеевич.
– Значит, Алексей, — с прищуром посмотрев на него, сказал Вальков. — Ну, что же. Давай, вливайся в наш коллектив. Посмотрим, что умеешь. Пойдём, познакомлю с остальными.
Он провёл его по мастерской, по дороге знакомя с коллективом и объясняя работу. Вальков действительно оказался толковым, требовательным, но на удивление мягким и терпеливым человеком.
– Ну, чего, не устал? Давай перекур, — похлопав по плечу ученика сказал Вальков. — Пойдём покурим, что ли. Куришь сам-то?
– Нет.
– Молодей, правильно делаешь. Здоровье дольше сохранишь. А я уж привык, от нервов помогает, да и бросать уже поздно, — вздохнув ответил он. — Ну, пошли хоть воздухом свежим подышим, да поближе познакомимся.
Они вышли на тёплый летний воздух.
– А ты сам-то не местный? Вроде всех знаю, а тебя вижу впервые, — закурив и посмотрев на Алексея, спросил Вальков.
– Я из посёлка, но родился здесь. Отец ушёл от матери, когда мне шесть лет исполнилось, а мать потом на Север уехала. Меня тётка к себе забрала. У неё сын чуть постарше меня, вот она нас и растила, как родных братьев.
– А мать? Где сейчас-то? Так и всё, насовсем уехала?
– Там живёт. Замуж вышла, две сестры у меня там родилось. Письма пишет иногда, я ей, так и живём.
– Ну, а отец?
– А про отца я ничего не знаю. Как ушёл, так пропал. Где, как он? Не знаю.
– А у меня две дочери. Сына вот всё хотел, а не получилось, — вздохнув ответил Вальков. — А я тут в деревне, рядом родился. Сестра там и сейчас живёт.
***
– Ну, что нового, на работе-то? Чего в селе-то делается? — спросила вечером жена у садящегося за стол Валькова.
– А чего там может быть нового? — нехотя начал он. — Ученика дали. Толковый парень, тоже Алексей.
– Местный. что ли?
– Из посёлка, но родился там, в селе.
– Чей же это? Фамилия-то как?
– А тебе-то зачем? Ты там многих знаешь, что ли?
– Ну, не многих, но всё же.
– Ну, Рязанцев, — недовольно посмотрев на жену ответил Алексей.
– Нет, не знаю таких.
– Ну вот, а чего тогда спрашиваешь&
– Папка. привет! — вбежав в кухню, обняв и поцеловав отца, сказала Катя, старшая дочка Алексея.
– Сестра-то где? Опять где-то гуляет? — покосившись на жену спросил он.
– Молодая, пусть погуляет.
– Погуляет, — недовольно пробурчал Алексей. — Глядишь, так нагуляет нам внуков, не сегодня-завтра принесёт. Как ни придёшь — гуляет! Скоро лицо родной дочери забудешь! Гуляет она, видите ли!
– Чего ты злишься-то опять?
– Порядки твои надоели. Совсем девку распустила. Вот только и радость Катя, одна-единственная нормальная, серьёзная выросла.
– Нормальная, — недовольно пробурчала жена, покосившись на Катю. — А ту уже и за дочь считать скоро перестанешь, только претензии одни предъявляешь. Ещё и удивляется, чего она дома не бывает? А чего ей домой-то приходить, коли отец только и пилит.
– А как к ней относиться? Если я её вижу минуты какие-нибудь. Вечно у неё дела, не допросишься ничего. Попросишь, чего сделать — некогда, с подругами туда-сюда надо! Скажешь сделай это, ты тут — нечего, мол, молодая ещё, успеет. Ну, и как тут не пилить?
– Ладно, разошёлся. Поел что ли?
– Пожрёшь тут! — встав из-за стола, ответил он.
– Папка, ну чего ты к ней пристал, — подойдя в комнате к отцу спросила Катя. — Пускай, ты же знаешь её характер? Чего вам всё не живётся?
– Эх, дочка. Только ты у меня одна радость. Поживёшь, узнаешь жизнь, поймёшь меня, — обняв её ответил Алексей.
***
– Ну, чего, Алексей, заканчивай. Пошли обедать, — как-то, через несколько дней, в обед, подойдя к нему, сказал Вальков.
– Да я домой, в село.
– Так и мне по пути. К сестре схожу, у ней и пообедаю.
Деревня располагалась недалеко от села, где сейчас жили Алексей с Машей, разделяло их то самое подсолнуховое поле. Проходя через поле, Вальков, так же, как когда-то Алексей, остановился, грустно посмотрев на зреющие подсолнухи.
– Что с вами, Алексей Григорьевич?
– Да так. Вспомнилось. С полем этим многое связано… Ну, пошли. Ты же тут не далеко, говорил, живёшь? — чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей спросил он у Алексея.
– Да, вон дом, третий с краю. Давно здесь не был, немного обветшал, сейчас вот потихоньку ремонтирую. А вон, кстати, Маша, жена моя, — он кивнул на девушку, идущую вдоль поля. Она, увидев их, остановилась, помахав рукой.
– Здравствуйте, а вы, наверное, Алексей Григорьевич? Мне Лёша про вас рассказывал. А я Маша, — с улыбкой сказала она. — А вы может к нам зайдёте? Пообедаете с нами?
– Да я вообще-то к сестре хотел сходить, в деревню, — он, глянув на блеснувший на пальце Маши перстень, вдруг изменился в лице, задумавшись.
– Маша, а откуда это у вас? - кивнув на перстень, спросил он.
– Это мне Лёша подарил.
– Это мне от матери досталось. Ей сестра — тётка моя — подарила, когда я родился. Тётя Сима говорила, что он наследственный. Ну, мне он зачем? Я его Маше и подарил, — с нежностью посмотрев на Машу ответил Алексей. — А почему вы спросили?
– Знакомый какой-то. Мне кажется, что я его уже где-то видел, только вот не вспомню, где.
– Странно, может похожий какой был. Мать его никогда не надевала. Показала один раз, когда я маленький был, а потом тётке отдала, когда уезжала. Это мне потом тётя Сима рассказала, как и про сам перстень. Она недавно только мне его отдала, а до этого прятала где-то.
– Может и похожий, — ещё раз глянув на палец Маши, задумчиво ответил Вальков. — Но всё-таки мне кажется, что именно этот я видел. Ну, ладно, вечером зайду к сестре, не успею уже, наверное, до конца обеда.
– Пойдёмте тогда к нам. Здесь ближе, — предложил Алексей.
– Крепкий дом, — стукнув по стене сказал Вальков. — Видно, на века построили.
– Дед строил, отец отца. Только подремонтировать всё равно надо. Всё времени не было сюда приехать, а тут решился. Вместо дачи будет.
– Ты, если чего, скажи, помогу тебе. Хороший ты парень Лёшка, — вздохнул он.
– Идите обедать, я вам разогрела, — крикнула им Маша.
Они вошли в дом. Вальков, подойдя к стене, на которой висели фотографии, спросил:
– Это они? Отец с матерью? — кивнув на одну из фотографий и посмотрев на Алексея спросил он.
– Да, они. А это тётя Сима и её муж, — показав на другую фотографию ответил он. — Тётя Сима рано овдовела, он утонул, так и жила всю жизнь одна. Растила нас с Серёжкой, её родным сыном. — Вы их не знали?
– Отца, вроде, видел, а мать нет, не помню. Ты чего-то на них-то не очень похож? — улыбнувшись спросил Вальков.
– Говорят, на кого-то из родни, — опустив голову ответил Алексей. — Пойдёмте поедим, а то время идёт, не успеем на работу.
С тех пор Вальков стал частым гостем в доме Алексея и Маши. Стал помогать ему с ремонтом и благоустройством дома. Он и сам не знал, почему его так тянет к этому парню. То ли давнее, так и не сбывшееся желание иметь сына, то ли ещё в чём была причина.
***
– Ты чего-то уж больно часто допоздна стал работать? Совсем скоро дорогу домой забудешь? — спросила как-то жена у вернувшегося поздно вечером Алексея Валькова.
– Ревнуешь, что ли? Поздно уж. Раньше не гулял, сейчас, думаешь, решился?
– Ревную, не ревную, но скоро люди уж судачить начнут, как в глаза-то им смотреть буду?
– Люди, люди, — зло пробурчал Алексей. — Тебя только общественное мнение и интересует. Дочерью лучше бы занималась. Опять, небось, дома нет? Всё шляется где-то?
– Шляется! Сам-то не шляешься!? Всё тебе не так! Ты хотя бы обо мне подумал! Я что, тебе чужая, что ль?
– Я тебе уже не раз говорил! Что тебе ещё объяснять? Сама не веришь! Только толку-то тебе рассказывать? Парню я помогаю. Кто ему ещё поможет? Сирота, можно сказать, при живых родителях. Молодой, не опытный. Жена что ли, на сносях, ему помогать будет дом ремонтировать? Надоела уже эта старая песня, каждый день одно и тоже — куда, где, зачем! Всё!
– Ужинать будешь? Или там уже поел? — всё ещё злобно спросила она.
– Поел уже. Устал я, спать хочу.
На душе у неё было всё равно как-то не спокойно, как будто какое предчувствие тяжёлым камнем легло на сердце. Почему, она никак не могла понять. Муж никогда не давал повода ревновать. Хотя и не любил её, и она это знала, но и не изменял. Ночью, то ли от переживаний, то ли просто от усталости, уснула она крепко, а утром всё вернулось по новой. Снова тяжесть и нехорошие предчувствия.
«Только бы с Ксенькой ничего не случилось, — боясь, подумала она. — Одна в жизни отдушина — дочка».
Даже на работе, на людях, стоя за конвейерной лентой, отвлечься она так и не смогла. Это и заметила подруга и коллега Люба.
– Ты чего-то сегодня какая-то молчаливая, прям? Чего случилось-то? — подойдя к ней в обед спросила Люба.
– Не знаю, чего и думать, прям, — задумчиво ответила она. — Лёшка, чего-то. Приходит поздно, говорит, что этому парню — ученику своему — помогает.
– Думаешь, завёл кого? Вроде, не такой. Столько лет живёте, повода-то вроде и не давал ни разу, — удивлённо посмотрев на неё ответила Люба.
– Да какое там. Он свою — Катьку — забыть не может. Всё время помнит. Столько лет живём, а всё забыть не может. Дочку вон, старшую, в честь неё даже назвал.
– А чего хоть с ней случилось-то? Чего они разбежались-то?
– Да не разбежались они, — тихо, как будто боясь чего-то, начала Валькова. — Пропала она. Говорят, утопилась, на берегу реки, ну, около деревни, где он родился-то, нашли платок её, а там течения какие? Говорят, унесло, так и не нашли.
– Как же он с тобой-то сошёлся? При такой любви-то?
– Так и сошёлся. Можно сказать, если бы сама не подтолкнула, и не женился бы. Да и поздно было отказываться, Катькой уже ходила.
– Слушай, а ведь говорили, что, вроде, Катя-то эта с животом была? Ты же, вроде, знала её, общались, вроде?
– Общались, — вздохнув ответила она. — С животом была, вот с ним, небось, и утопла. Срок-то приличный был, но ребёнка-то так и не нашли нигде. Ой, что-то как-то нехорошо мне в последнее время. Как будто предчувствие какое нехорошее.
– Боишься, всё-таки, загулял? Кто их мужиков знает? Не гулял, не гулял и — на тебе. Чего у них на уме. Может, тебе посмотреть, куда ходит-то? Ну, где этот парень-то живёт?
– Даже не знаю, не удобно как-то. Да и кто знает, как он отреагирует?
– Ну, давай я с тобой поеду, скажу, что со мной, подруга всё-таки. Тётка же там у меня, мало ли, за чем к ней надо. Ну, и посмотришь заодно.
– Поймёт всё-таки.
– Зато самой спокойней будет. Он каждый день там, что ли? Ну, туда ходит?
– Каждый, лишь бы домой попозже приходить. И Катька к нему на работу ездит, приносит, чего надо. Вот ведь два заговорщика, и он, и она молчат, а ты тут с ума сходи, — вздохнув ответила она.
- 3 -
На следующий день они, как и договорились, поехали в село, где сейчас жили Рязанцевы. Всю дорогу, Валькова не проронила ни слова, сердце бешено билось, тревога ещё больше стала давить на грудь.
– Ну, вот и приехали, — выйдя из автобуса сказала Люба. — Сразу к ним или к тётке зайдём?
– Пойдём уж сразу. Лучше уж так, и на сердце легче будет. Что-то как-то тревожно мне, сама не знаю от чего.
– Да ладно тебе, сама понапридумала не пойми чего. Вот я понимаю — мой, от него всякое ожидать можно, за столько лет привыкла уж, а ты-то чего?
– Всё равно чего-то не спокойно. Ой, — увидев подсолнуховое поле вдруг испуганно проговорила она. — Через поле, что ли, идти-то придётся?
– А через чего же? — удивилась Люба. — Не в обход же. Если обойти, ты знаешь сколько топать придётся? Да ещё через лес. Чего страшного-то через поле идти? Поле как поле, — пожала плечами она.
– Да страшновато что-то. Высокий уже подсолничник-то, боязно что-то.
– Чего в нём бояться-то? Кто тебя там схватит-то? Ты чего раньше, что ли, тут не ходила?
– Да я была тут, в последний раз, году в шестидесятом, с тех пор больше и не заглядывала.
– Ну, не хочешь так идти, пойдём дальней дорогой, поле обойдём и мимо оврага. А там мимо бывшего дома Серафимы, ну, этой, ведьмы-то? Не помнишь, что ли?
– Нет уж, лучше через поле. Ничего, пошли, дойду как-нибудь.
Всю дорогу, пока не прошли поле, она шла оглядываясь. Ей казалось, что позади неё кто-то идёт, ей даже казалось, что она слышит шаги, слышит чьё-то дыхание. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Она уже покаялась, что вообще послушалась Любу и приехала сюда. Ну, если даже и завёл кого Алексей? Что может быть в этом удивительного? Она знала, что он её не любил, и никогда уже не полюбит, знала, что сама женила его на себе. Только когда они прошли всё поле, она оглянулась — на тропинке, кроме её и Любы никого не было. Передохнув немного и успокоившись, они пошли в село. 
***
– Здорово, Алёхи, — крикнул сидевшем на крыше, занимаясь её ремонтом, шедший мимо местный тракторист Иван. — Всё возитесь с домом?
– Так время-то какое, только успей. Август уж на носу, — крикнул Алексей Вальков. — Помог бы лучше, чем от дела отвлекать.
– Ну, это вы сами. У меня отдых, у меня ещё впереди работы не початый край, дай мне хоть сейчас-то отдохнуть. Моя вон проходу не даёт, то покоси, то прибей, надоела, а тут вы ещё. Нет уж.
– Здрасьте, дядя Вань, — крикнула вышедшая на крыльцо Маша. — А вы чего это за калиткой? К нам бы зашли.
– Здорово красавица, — с улыбкой ответил он. — Да я так, мимо проходил.
Вальков слез с крыши, и, закурив, подошёл к Ивану.
– Вот смотрю я на вас с Лёхой, не знал бы, подумал, что отец с сыном, прям под себя ученика подобрал.
– Не я, Яков подобрал, у Вениамина в городе работал, теперь вот к нам устроился.
– А он тебе точно не родня? Похож чем-то на тебя? Такой же крепкий.
– Крепкий. Так наш, земляк, в селе здешнем родился, будешь крепким.
– Что да, то да. Манька — дочь — уехала в город, замуж вышла там, — начал Иван. — Муж инженер какой-то, а дохлый — кожа да кости, ну, и сынок родился такой же. Я ей и говорю, мол, давай к нам, быстро щёки наест, а она не в какую, еле уговорил. Ну, лето провёл у нас, зад в штаны не влазит, пришлось новые покупать, так дочь приехал и давай орать, до чего, мол, ребёнка довели. Увезла обратно и опять — это ешь, это не ешь, и снова кожа да кости. Это не наша деревня, — вздохнув закончил он.
– Да, — задумавшись о чём-то, вздохнул Вальков.
– Смотри-ка, не твоя ли суженая сюда топает? — Иван кивнул головой в сторону идущих к их дому двух женщин.
– Чего ей здесь делать-то? Она же в эти края и дорогу уж забыла. С шестидесятых сюда нос не кажет.
– Да нет, сам посмотри, с Любкой вместе топают, чего я твою от других что ли не отличу? Она.
Алексей поглядел в ту сторону, куда показал Иван. Недовольно поморщившись, увидев жену, он, выругавшись, швырнул окурок за забор и пошёл обратно к дому.
– Здорово, бабы! Чего это вас вдруг сюда-то потянуло? Ты ж, Люба, вроде здесь и родни-то не имеешь, а смотрю прёшься?
– Так по тебе соскучилась, вот, смотрю, стоишь, один, без Алёны. Не уж-то не скучал? — с хитрой улыбкой ответила Люба.
– Ну, поздно уж мне любовь-то крутить, да и ты смотрю, не та уж, в ширь пошла, раньше-то можно было спокойно руками обхватить, а сейчас и рук-то не хватит.
– Когда это ты меня обхватывал-то? — удивлённо посмотрев на Ивана спросила она.
– Не уж-то забыл? Молодость-то, бурную, — хитро улыбнувшись спросил он.
– Тоже мне вспомнил, когда это было-то? — недовольно ответила Люба.
– Вот вишь, и с памятью уже не то, старость видать подкатила, а ты — любовь. Поздно уж. Любовь уходит, маразм приходит.
– Ой, Ванька! Как был дурак, так и остался. Умеешь ты комплименты разбрасывать, — слегка обиженно ответила Люба. — Мы и не к тебе шли-то. Нужен ты кому, такой старый хрыщ, мы вон, — она кивнула на сидящего на лавочке у крыльца Валькова. — К кому помоложе. 
Они подошли к калитке. Алексей слез с крыши.
– Ну, проходите, раз пришли. Чего вы все за калиткой-то стоите. Не удобно как-то, гости всё-таки, — он посмотрел на жену наставника.
Она, разглядев, наконец-то, его ближе, побледнев, попятилась, чуть не упав на Ивана.
– Валентина, ты чего это? Чегой-то тебя ноги-то на держат? — придержал он её.
– Да что-то голова вдруг закружилась, — с беспокойством ещё раз поглядев на Алексея, ответила Валентина.
– Вы проходите, и вы, дядя Вань, давайте, — с улыбкой сказала подошедшая Маша. Прядь волос выбилась у неё из косынки, и она, поправляя, подняла руку с перстнем, так, что он заиграл на солнце.
Валентина с ужасом посмотрела на перстень, побледнев ещё больше.
– Ой, мы лучше пойдём. Нам ещё к тётке Любиной зайти надо. Мы же к ней и приехали. Так, пришла проведать, да сказать мужу, чтобы зашёл, когда домой-то соберётся. Спасибо, но мы пойдём, — с бешено колотящимся сердцем, смотря то на Машу, то на Алексея, с трудом подбирая слова, ответила Валентина. И дёрнув за рукав Любу, пошла к дороге.
Немного отойдя Люба с подозрением посмотрела на Валентину.
– Валь, что с тобой? Ты как парня увидела, прям сама не своя. Ты знаешь, что ли, его? Что хоть с тобой?
– Да не знаю. Просто так, напомнил одного человека. Слушай, пошли лучше домой. Не могу, не хорошо мне что-то.
– А если Лёшка придёт к тётке?
– Ну, объясню ему дома. Пошли. Я тебя очень прошу. Только не спрашивай ничего.
– Опять давление, что ли? Хорошо, пошли обратно.
Уже подходя к полю, Валентина с ужасом отпрянув назад, дёрнула за рукав Любу.
– Люб, что это? Там кто-то стоит, вроде? — показывая рукой на противоположную сторону, спросила она.
– Валь, да ты чего? — посмотрев с удивлением и одновременно беспокойством на подругу, ответила Люба. — Нет там никого. Там берёза.
– Да нет же, смотри, девушка какая-то. Что я не вижу, что ли. Стоит около берёзы.
Валентина действительно видела девушку в белом платке, одиноко стоявшую к ним спиной, около такой же одинокой берёзы. Только сейчас, приглядевшись, она поняла, кто стоял там. В ужасе, чтобы не закричать, она закрыла ладонью рот.
– Валь, Валя! Ты слышишь меня! — кричала, тормоша её Люба. — Валь! Да что с тобой! Валя!
Валентина, казалось, совсем не слышала криков подруги. Она была так поражена зрелищем, которое предстало перед ней. Внезапно девушка обернулась, посмотрев на неё, как ей показалось, с упрёком, и исчезла совсем, так же неожиданно, как и появилась.
– Валя! Ну, ты что! Валя! — продолжала тормошить её Люба.
– Ничего. Всё прошло, — тихо, еле слышно, наконец-то ответила Валентина. — Поехали домой, не могу я здесь больше оставаться. Только ты иди рядом, я сама не дойду.
Всю дорогу, Валентина шла, вцепившись в руку Любы, боясь посмотреть в сторону берёзы, росшей чуть в стороне от тропинки. Девушка, то появлялась, смотря на неё, то пропадала снова. Валентина чувствовала, как ноги подкашиваются, но, держась из последних сил, всё же прошла поле. Она боялась выдать себя, боялась расспросов подруги. Что она могла ей сказать? Страх снова, как и тогда, в ту ночь накрыл её с головой, но, слыша, как наяву, слова Серафимы: «…Кто узнает… Молчи до самой смерти. Поняла?»
– Ну, и чего ты боялась? Вот берёза, — показав на дерево рукой сказала Люба. — И нет тут никого.
– Вижу, — тихо ответила Валентина.
– Слушай, Валь, что хоть с тобой в последнее время? Из-за Лёшки, что ли, так переживаешь? Или Ксенька чего опять набедокурила? Может вам съездить куда, отдохнуть малость? Того гляди долбанёт давление-то, так нервничать-то.
– Да ничего, отойду. Устала просто. Полежу дома, успокоюсь.
– Ну, смотри. Может мне остаться с тобой-то, пока девчонки и Алексей не вернутся?
– Нет, не надо. Мне лучше одной. Посплю немного и пройдёт.
***
Иван, поглядев в след Любе с Валентиной, повернулся к Алексею.
– Чего это с Валентиной-то? Стоят вон с Любкой у поля, руками машут, спорят, что ли, о чём?
– Да кто её знает? Понапридумает себе головной боли, а потом сама и мучается. Небось приходила меня высматривать, не верит всё, думает, у бабы какой. А может с девкой опять чего, с дочкой младшей. Сама воспитала, теперь вот получает. Мне же слова не давала сказать, начну ругать за провинность, так нет, влезет и рот затыкает, ну, и чего теперь удивляется? Вот только Катя, старшая, одна радость для меня. Хорошая девка выросла.
 Вальков подошёл к забору, посмотрев в ту же сторону. Валентина стоя у подсолнухов, казалось о чём-то спорила с Любой, показывая рукой на тропинку, и что-то оживлённо ей говоря.
– Мож к ним пойти, случилось чего, что ли? — смотря на них предложил Иван.
– Да чего там у них случиться может? Валька не была тут уже больше двадцати лет, чего-то боится поля этого. Спрашивал — молчит. Напридумала себе страхов. Сама сюда дошла, вот также пусть и обратно, ничего с ней не будет.  А мне заняться больше нечем? Делать мне больше нечего, буду ещё её через поле туда–сюда водить. Дурная баба, и есть дурная баба.
***
– Ты чего это сегодня, как увидела Алексея, так прям побелела вся, как будто не человека, а самого нечистого увидела? Знаешь его, что ли? — спросил вечером Алексей, приехав, вскоре после Валентины, домой.
– С чего ты взял-то? — стоя перед плитой, боясь посмотреть на него ответила Валентина. — Так просто, воздух видать такой, цветёт может чего, вот голова и закружилась. Мало ли чего может быть с человеком.
– Да? Со стороны другое казалось, — подозрительно посмотрев на неё ответил Алексей. — Чего приезжала-то? К тётке Любкиной не пошли, а сразу домой. Меня, что ли, подозреваешь?  Ну, теперь-то убедилась, где я бываю. Спокойна теперь?
– Есть будешь или там поел? Ужинать скоро готовить не на кого будет. Мотаетесь все, кто где.
– Кто где, — недовольно повторил Алексей. — Я на работе, да вон парню помогаю, у Кати работа, а вот где твоя любимица мотается, это уже сама себе вопросы задавай.
Валентина на этот раз промолчала, не стала, как всегда, защищать дочь. Да и не до того ей было. То, что хотела забыть всю жизнь, то, от чего пряталась двадцать лет, вдруг всплыло наружу. Как теперь дальше жить с этим, зная, кто этот парень, которому её муж помогает, чей он сын? Давний грех, взятый на душу, стал с новой силой давить на сердце. Жить, как прежде ей уже не получится, она это чувствовала, но что делать, как быть, она не знала. Мысли одолевали, не давая сосредоточиться.
«Сказать ему всё? — думала она, когда муж ушёл в комнату. — Убьёт ведь. Как себя поведёт, узнай правду? Страшно, но и так тяжело. Думала всё, прошло. Забыла всё, не возвращалась туда, а нет, всё, как и прежде, вернулось. Не даст она мне жить, не даст».
Всю ночь Валентине снилась Серафима, грозя пальце, снова и снова напоминала ей о той давней тайне, что скрепила их двоих. Давно уже не было Серафимы, но так и не отпускала она её, казалось, что даже оттуда крепко держала в своей власти. Валентина просыпалась, крича и толкая мужа. Он, не выдержав, перебрался спать в коридор, на раскладушку. 
– Тебе, Валь, нервы бы полечит надо. Совсем с ума сходишь. Орёшь всю ночь, вчера вот представление устроила. Обратилась бы тогда куда, что ли, чем так и самой, и других мучать, — в сердцах бросил он ей, беря подушку.
Она и сама понимала, что так долго продолжаться не может. Ей и самой казалось, что она сходит с ума от этих воспоминаний, но что она могла поделать? Страх навсегда сковала её, то давнее обещание, нарушить которое она не могла, боялась, зная, чем может это обернуться.
На следующий день, вскоре после того, как Алексей снова уехал в село помогать своему тёзке, к ней снова пришла Люба.
– Ну, как ты тут, подруга? Алексей-то где? Там же, что ли?
– А где ему быть-то? Днюет и ночует там. Мёдом там, что ли, намазано, так и летит туда. Всю жизнь сына хотел, а я всё никак, не могла родить, теперь вот к парню и привязался. Слушай, Люб, я чего тебя хотела спросить-то, — она вопросительно посмотрела на подругу. — Ты не знаешь, что хоть за Рязанцевы-то такие?
– Почему не знаю? Знаю. Степан этот, ну, Рязанцев, отец этому парню, как его зовут-то забыла?
– Алексей.
– Тёзка значит. Так вот Степан с моим Валентином одно время работал, а Тамара — мать Алексея, там у нас в сельпо недолго работала. Он — Степан — уехал куда-то, сын ещё маленький был, развёлся с ней и уехал. Куда, зачем, никто не знает, как в воду канул, а она на Север, говорят, подалась.
– А сын? Ну, он-то чего не с ней-то?
– Его сестра Тамары к себе забрала. У ней самой сын, чуть постарше, ну, она и их сына к себе, как родного вырастила. Она же тоже соседкой моей была, ну, когда мы там ещё жили, на том конце, пока квартиру новую не получили. Говорили, что сын, мол, у них не родной, а откуда, не знаю. Тамару-то уважали все, баба-то она хорошая, вот и молчали все. Да он и не похож на них. Степану даже одно время говорить начали, что, мол, сын-то не твой, кто уж ляпнул, я не знаю, но он с тех пор, говорят, и начал пить, а потом и совсем ушёл. Но это всё слухи, а как там на самом дела, кто знает? Чужая жизнь потёмки, да и я там уже не жила, редко бывала, так что не знаю, что и как.
Валентина задумалась.
«Значит, правда. Как теперь узнать-то? Да и ему сказать… Только надо ли?»
– А он где же теперь, всё у тётки живёт, что ли?
– Да нет, вроде, она с сыном, по-моему, так и живёт. Я и не видела её уж лет десять. Ой, нет, вру. Как-то года четыре назад, приезжала туда, ну, помнишь, я тебе рассказывала про Людмилу-то, у ней ещё пальто я перешивала? Ну, вот, зашла от неё в магазин, а она — Сима-то — там, поговорить, правда, не успели, кивнули друг другу, а больше и не видала.
– Она здешняя, что ли? Или тоже землячка? Ну, Тамара и сестра-то эта?
– Нет, они откуда-то подальше, деревня какая-то, я и не знаю. Их оттуда мужья взяли. Вначале Сима вышла замуж за нашего деревенского, это потом они сюда переехали, вскоре, а потом и Тамара за Степана вышла.
– А Серафима эта, за кого хоть?
– Да за Ивана Степного, ну, бабки Серафимы сына младшего.
Валентина побледнела, услышав знакомое имя.
«Опять она. Как будто преследует», — подумала Валентина, снова вспомнив во всех подробностях ту давнюю историю.
– Валь, чего опять, давление что ли? Может врача? — с беспокойством посмотрев на неё спросила Люба.
– Да нет, сейчас пройдёт. Ничего. Просто бабку эту вспомнила. Все ж говорили-то, сама знаешь, чего про неё.
– Говорили, помню. Ведьма говорили, мол, а там, кто его знает. Помню, как боялись её. До чего ж неприятная бабка была, — покачав головой ответила Люба, вспомнив бабку Серафиму. — Говорили, не одного человека сгубила она, правда, нет, не знаю, но говорили.
Валентина повернулась к окну, сердце снова бешено забилось, опять вспомнились слова бабки Серафимы.
«Везде она, прямо преследует, дышать уже не даёт. Действительно, знать, ведьма. Сведёт она меня с ума, либо в могилу», — думала, тяжело дыша, Валентина.
– Валь, может остаться мне? Вдруг чего, ну, давление или сердце прихватит, а рядом никого? — беспокойно посмотрев на неё, спросила Люба.
– Да нет, Люб, не беспокойся. Просто вспомнилась бабка эта, Серафима. Сколько же про неё слухов ходила. Сама её, как огня боялась всегда, — повернувшись к Любе ответила Валентина. — Всё нормально. Уже отошла, от вчерашнего-то. Видать надышалась чем, цветёт там, мож, чего у них? Вот и голова закружилась. Да и тут живём — завод рядом, чем дышим-то? А там воздух свежий, вот и закружилась голова, — как-то задумчиво ответила она.
– Ну, смотри, у меня сегодня дел-то особых нет. К тётке только съездить вот надо и могу опять к тебе?
– Нет, не переживай, всё нормально. Ты езжай, привет там передавай, а я тут, отдохну, полежу немного.
Как только Люба ушла, Валентина закрыв за ней, подошла к зеркалу в прихожей.
«Да, Валя, изменилась ты. Синяки под глазами. А может и вправду поехать куда, отдохнуть? Небось от работы дадут путёвку?» — подумала она, оглядев себя.
Пройдя в ванну, умылась, нагнувшись над раковиной и, посмотрев в зеркало, с ужасом отпрянула назад. Оттуда на неё смотрела Катя, всё также в белом платочке, как и тогда у берёзы. Валентина, сама не зная зачем, брызнула на зеркало водой, видение исчезло.
«Что это? Что со мной?» — не в силах сдвинуться с места, тяжело дыша, подумала она. Но, кое как успокоившись, вышла из ванной.
Весь день она ходила сама не своя, никак не могла ни на чём сосредоточиться. Сходила в парк прогуляться, но и там везде ей казалось, что вон там за деревом опять стоит она, Катя. Вечером готовя ужин, ей вдруг показалось, что позади кто-то стоит, казалось, чьё-то дыхание холодным воздухом касалось её шеи. Валентина резко повернулось, но взгляд упал на раскрытое окно, лёгкий ветерок слегка шевелил тюль.
– Что ты от меня хочешь!? — крикнула вдруг она, сев на табурет. — Что ты мне жить не даёшь!? — и она, закрыв ладонями лицо, горька заплакала.
***
На следующий день, наспех собравшись, Валентина поехала на другой конец городка. Помня только приблизительно дом, где когда-то жила Люба, и то, что он был двухэтажным и двором выходил на небольшую речушку, она начала искать похожий. Благо таких домов здесь было всего восемь, так что отыскать нужный не составило большого труда. Поднявшись на второй этаж, она, подойдя к одной из дверей, нажала на звонок. Дверь открыл молодой человек.
– Здравствуйте, я ищу Степную Серафиму.
– А, так это к нам. Мам! Тут к тебе пришли! — крикнул он, обернувшись. — Проходите.
Из комнаты в коридор вышла женщина, немного постарше Валентины.
– Всё, мам, я побежал, — поцеловав на прощание мать, молодой человек вышел за дверь.
– Вы ко мне? — удивлённо посмотрев на неё спросила Серафима.
– Да я к вам. Я про Алексея, племянника вашего хотела спросить.
– Что-то случилось? — с беспокойством посмотрев на Валентину, спросила она.
– Нет, вы не волнуйтесь, с ним всё хорошо. Мне просто спросить надо, — нерешительно, опустив голову, начала Валентина. — Говорили, что он приёмный, — она посмотрела на Серафиму.
– Слухи такие распускали, — уже с подозрением тихо ответила Серафима. — А почему вас это интересует?
– Это правда или нет?
– Зачем вам это? Кто вы?
– Он похож на одну мою давнюю знакомую. Она была с животом, когда… Скажите правду.
– Кто вы ей?
– Вы только скажите, пожалуйста, — она схватила за руку Серафиму, та, вырвав руку, чуть отошла.
– Это правда. Алексей уже всё знает. Вы знаете, кто его мать?
– Она была моей приятельницей. Она утонула… Утопилась.
– Вы были там? — пристально посмотрев на Валентину, спросила Серафима.
– Где там? — испуганно спросила она, что сразу бросилось в глаза.
– Когда всё это случилось? Были. Вы та самая девушка, что привела её?
– Я не была там, я не знаю, о чём вы. Я знала, что она была с животом, но как это произошло, не знаю. Она к вашей свекрови ходила?
– Ходила, — с усмешкой ответила Серафима. — Значит, не были?
– Нет. Если и была кто, только это не я. Как вы его нашли?
– Свекровь, на следующую ночь, как к ней пришли… две девушки, вынесла свёрток и положила его в подсолнухи, прям на середине поля, рядом с тропинкой. Вот там его я и нашла… И перстень, старинный какой-то. Я, когда нагнулась, чтобы его взять, он мне палец-то и поцарапал. Значит, это она потом утопилась? Говорили, что платок на берегу нашли, девушка, говорили, какая-то утонула.
– Она. Значит, он всё знает?
– Знает. Как часто и бывает, доброжелатели сказали. И раньше говорили, не раз, а тут взрослый уже, вот и зацепился, и не похож, мол, и отец всю жизнь, мол, его сторонился как-то. Пришлось рассказать. А кто же отец?
– Мой муж. Он, не зная, сейчас ему помогает с домом. Вот так судьба распорядилась, — вздохнула, опустив голову, Валентина.
– И что же теперь? Вы ему расскажете?
– Не знаю. Я пойду. Мне только это нужно было. Я вас очень прошу, не говорите никому, что я у вас спрашивала, не надо пока. Пожалуйста, — она умоляюще посмотрела на Серафиму.
– Хорошо, только и Алёшка тоже должен знать, он имеет на это право.
– Я знаю. Только не сейчас. Он узнает, я вам обещаю.
Валентина, открыв дверь, хотела уже выйти, но обернувшись на пороге, спросила:
– А что случилось с бабкой Серафимой? Всякое говорили.
– Говорили, — вдохнула Серафима, пристально посмотрев на Валентину. — Никто не знает, что там было. Ушла из дома, а дом сгорел. Говорили потом, что, мол, сама подожгла. Вначале все думали, что погибла в пожаре, так что и найти ничего нельзя было. А потом, через неделю, кто-то по пьяни наткнулся на тело в лесу. Опознали её. Зверями уже погрызана была, по одежде, да по украшениям и опознали. Вот так вот.
– Спасибо, я пойду, — тихо ответила Валентина.
Валентина, вернувшись домой, села на кухне. Страх накрыл её с новой силой. Она поняла, что Серафима обо всё догадалась, как не пыталась скрыть, но она себя выдала.
«Как же теперь быть? Что делать?»
Сердце вдруг начало бешено биться, предчувствие чего-то страшного накрыло её с новой силой. Она, подняв голову, вскрикнула от страха. Перед ней полупрозрачным облаком, чуть шевелясь, стояла Катя.
– Зачем ты меня преследуешь? В чём я-то виновата? Зачем ты ходишь за мной!? Дай мне пожить спокойно! — кричала, смотря на видение, Валентина.
Девушка всё также стояла, чуть шевелясь и не исчезая. Валентина, схватив со стола солонку, кинула её в сторону Кати. Солонка, ударившись о косяк, с глухим званом разбилась, рассыпав соль. Видение исчезло. Валентина закрыв лицо ладонями, зарыдала. Сколько прошло времени с тех пор, как она пришла, сколько она так просидела, она не знала. Придя в себя, она встала и прошла в комнату. Взяв два листа бумаги, она начала писать, затем найдя конверты, положила каждый лист в конверт. Оставив один дома, второй положив в сумочку, вышла из квартиры.
- 4 -
В дверь кто-то постучал, Люба, сняв фартук, пошла открывать. Пока она шла, в дверь ещё раз постучали, затем ещё раз, кто-то настойчиво барабанил в дверь.
– Да иду я, иду! Чего так барабанить-то!? — недовольно проговорила она.
Открыв, она с увидела бледную, смотрящую, казалось, каким-то безумным взглядом Валентину.
– Валь, плохо что ли? Ты проходи. С сердцем или давление? Я сейчас капли принесу.
Она собралась уже идти в комнату, но Валентина остановила её.
– Нет, не надо. Я только тебя попросить. Передай это, — порывисто дыша начала Валентина. — Передай этот конверт участковому нашему, ну, Сергею, — она, вынув из сумки конверт, протянула его Любе. — Знаешь, про кого я. Очень прошу, передай, как только я уйду.
– Валь, ты чего? Ты чего затеяла-то? Валь я не отпущу, может, лучше врача? Валь, ну, что ты молчишь? — испуганно произнесла Люба.
– Передай! — крикнула Валентина, испугав её. — Ничего я не затеяла! Она не даст мне спокойно жить, не даст! Сделай, как я прошу! — с отчаянием крикнула она.
– Да сделаю, сделаю. Только ты объясни, кто она-то? Что случилось?
– Потом, потом всё расскажу. Ты только сделай, прошу тебя. Передай ему! — умоляюще смотря в глаза Любе, проговорила Валентина.
– Валь, а может всё-таки я капли принесу?
– Давай, я подожду.
– Да, ты тут посиди, я сейчас.
Люба, уйдя в комнату, только открыла сервант, когда услышала, как захлопнулась входная дверь. Она побежала в коридор за Валентиной, но та, как будто испарилась, она оглядела всё вокруг, её нигде не было.
***
Валентина, выбежав из подъезда, побежал вперёд, в сторону парка, находящегося прямо напротив дома Любы. Спрятавшись за высокими кустами, она, дождавшись, когда Люба уйдёт обратно, пошла через парк к остановке.
Снова приехав на тоже подсолнуховое поле, она подошла к той самой берёзе, возле которой ей померещилась Катя. Подойдя к ней, она упала на колени.
– Ну, что ты снова вернулась? Что тебе от меня надо. Ты же сама этого хотела! В чём я виновата перед тобой!? Не я тебя убила! Не хотела я этого, слышишь!? Не хотела! — сквозь рыдания говорила Валентина. — Зачем ты приходишь!? Что ты хочешь от меня!? Не хотела я этого! Не хотела! — она закрыла лицо ладонями. — Я его любила! Я тоже его любила! Ну, что он в тебе нашёл!? Ты хочешь знать правду? — уже тихо, без слёз спросила Валентина. Ей снова померещилась Катя, прямо рядом с берёзой, она стояла и казалось смотрела не неё с упрёком. — Да, я наврала тебе. Он любил тебя всегда, и сейчас не забыл, а меня никогда не любил. Он не нашёл другую, это я хотела вас разлучить, зачем он тебе, ну, зачем!? — она снова начала рыдать. — Ты так и стоишь между нами, всегда стояла, и тогда, и теперь. Он в госпитале был, а ты? Ты его любила!? Мне поверила, а ему нет! Зачем ты ему такая нужна!? Ну, зачем!? Ты его не любила! Это я его любила, всегда любила, а не ты! Ты этого сама захотела. В чём я виновата!? А теперь ты и меня забрать хочешь? — Валентина посмотрела на Катю, та также молча, чуть шевелясь, как дым на ветру, стояла перед ней. — Молчишь. Чего ты хочешь? Убить меня? Ты меня уже убила, тогда ещё. Если бы ты знала, какого мне было все эти годы. Я только сейчас забывать начала, и ты опять? Зачем? Что тебе надо!? Вот твои любимые подсолнухи, рядом, — она махнула рукой назад, в сторону подсолнухов. — Всегда рядом. Знаю, как ты там встречалась с Алексеем, а на меня он даже не смотрел. Вот они, твои любимые. Будь они не ладны! — крикнула она, ударив кулаком по земле.
***
– Ой, Лёш, — запыхавшись, Люба подбежала к Алексею, схватив за руку. — С Валькой что-то не то.
– Чего не то? Давление, что ли, опять. В больницу увезли, что ли? — взволнованно спросил он, смотря на бледную Любу.
– Да какое там. Ой, пошли лучше зайдём в квартиру, а то не пойми чего разнесут по округе.
Они зашли в квартиру.
– Прибежала ко мне, бледная, глаза какие-то дикие, ничего не объяснила, передай говорит участковому нашему — Сергею, ну, Михееву. Он сейчас там в деревне участковым. Конверт протянула, — Люба достала из сумки конверт. — Я за каплями пошла, а она из квартиры, и как сквозь землю провалилась. Куда делась? Я туда-сюда, нет её нигде. Ну, я сразу к тебе.
– Так чего ты сразу ко мне то!? — закричал Алексей. — Вот и беги скорее к Михееву-то. Вдруг чего серьёзно, а она тут лясы точит.
– Ты же муж всё-таки. К кому же ещё-то сначала?
– К нему беги скорее. Сегодня же выходной, а у тебя, у Валентина мотороллер, вот и запрягай его.
– Ой, я и не подумала, — всплеснув руками ответила она. — Пойду, действительно, пойду.
– Не подумала она, — закрывая за ней дверь проговорил Алексей.
Он в задумчивости пройдя на кухню, посмотрел на разбитую солонку на полу.
«К ссоре говорят, — вздохнув подумал он. — Вот только этого и не хватало».
Потом заметил конверт на столе, подошёл, удивлённо взяв его в руки, и, покрутив его руках, открыл и начал читать.
***
Валентина всё так же стояла на коленях у берёзы, не замечая ничего и никого вокруг. Не заметив и стоявшего невдалеке мальчика, с испугом смотревшего на неё.
– Бабушка, бабушка, там тётенька какая-то стоит у берёзы на коленях, — подбежав к шедшей по тропинке, чуть позади него, пожилой женщине.
– Какая ещё тётенька? Ты чего говоришь-то.
– Да вон там, — он махнул рукой в ту сторону.
– Ой, и вправду, — испуганно посмотрев на Валентину сказала женщина. — Болтает чего-то. Блаженная, знать. Ой, Господи, помилуй, — перекрестилась она. — Блаженная. Пойдём скорее, — она, схватив внука за руку, быстро пошла по тропинке в сторону деревни.
– Бабушка, а может ей помощь нужна?
– Да какая помощь-то. Блаженная она. Видишь, сама с собой разговаривает? Пойдём скорее отсюда. Ой, прости, Господи, — она ещё раз испуганно перекрестилась. 
Через час уже вся деревня была в курсе происшедшего.
– Так, бабы, хватит орать? Ты, Евдокия, чего тут сумятицу развела? — недовольно глядя на неё, спросил председатель сельсовета Михей Дмитриевич. — Всех переполошила. Куры вон, — он махнул рукой в сторону. — и те все переполошились, носятся по всей деревни, а бабы потом передерутся, где чья курица. Ты чего тут за самодеятельность развела? Какая ещё блаженная, в наше-то время? Чего на людей панику наводишь?
– Да вон там, у берёзы. Сама видела, и Петька — внук мой - видел. Вот тебе крест, — она порывисто перекрестилась. — И он видел, дитё ещё, врать не будет, спроси у него, если мне не веришь!
– Берёза, берёза. Развела балаган. Ну, пошли, покажешь свою блаженную.
Все пошли к тому месту, где Евдокия с внуком видели Валентину. Она всю дорогу бежала впереди, оглядываясь, рассказывала размахивая руками.
– Ой! — первой придя на место вскрикнула Евдокия, закрыв ладонью рот.
Валентина лежала, не шевелясь, около берёзы.
– Кажись, померла, — тихо сказал кто-то в толпе.
– Чего померла-то сразу? — испуганно сказал Михей Дмитриевич, оглянувшись. — Может, плохо стало.
– Так проверить надо-то? Живая или нет? — опять раздалось в толпе.
– Так иди и проверь, раз смелая такая. Я чего врач? Знаю, что ли?
– За лекаршей послать надо, чего судить-то?
Из толпы вышел молодой мужчина, подойдя к ней, наклонился, потрогав шею.
– Кажись, всё. Умерла.
– Ой! — испугано произнесли несколько человек из толпы.
– Так, всем разойтись, нечего вам тут стоять, не в театр пришли, — из толпы, раздвигая руками себе путь, вышел местный участковый, Михеев.
– Сергей Петрович, чего хоть тут? — недосказав, испуганно спросил Михей Дмитриевич.
– Чего, чего, — вздохнув ответил он. — Совесть видать заела, вот и померла. Так, всё, на этом всё! Всем разойтись. Михей, ты только, как власть, всё-таки останься. Ну, и кто нашёл-то?
– Да вот Евдокия с внуком, — он показал на испуганную женщину, стоявшую чуть поодаль, прижимавшую к себе мальчика лет семи - восьми. — Живую ещё видели, её-то, — он кивнул на лежавшую Валентину.
– Ну, вы тогда останьтесь, раз так.
***
Алексей, выйдя из задумчивости, ещё раз раскрыл письмо, и снова перечитал.
«Прости меня, Алёша. Виновата я перед всеми. Перед тобой, перед Катей твоей, перед Алексеем — учеником твоим. Если бы только знал, какого это, столько лет носить в сердце правду, а сказать нельзя. Камнем лежит, правда эта, всю душу мне истрепала. Катя твоя не утонула, умерла она, как сына родила, твоего сына. Алексея, того самого. Он — сын твой. Лежит теперь она у берёзы, перед своими любимыми подсолнухами. Бабка Серафима, пригрозила мне, вот и похоронили её там, а платок специально оставили, чтобы все подумали — утопла, мол. Столько лет в себе держала, а теперь, как его увидела и перстень тот на Маше, жене Алексея, так всё по-новой и вернулось. Катя приходит ко мне, стоит передо мной, как живая. Не могу я так больше, не могу. Не даст она мне жить, как и Серафима, на даст. Не хотела я этого, не хотела. Сказала ей, что ты её бросил тогда, когда служить ушёл, а она поверила. Мне поверила. Не тебе, а мне. Разве это любовь, когда не веришь человеку? А я тебя любила. Если бы только знал, как я тебя любила. Я бы не поверила, а она поверила. Не захотела она его, ребёнка-то. Помоги, говорит, избавиться, а живот уж большой был. Не думала она о нём. Вот я к Серафиме и обратилась. Кто же знал, что так получиться? И она, Серафима, и я перепугались, вот она и решила так избавиться, а мне пригрозила. Всю жизнь живу со страхом. Серафимы уж нет, а я живу. Прости меня, если сможешь, не хотела я ей ничего плохого. Думала уедет куда, а мы с тобой будем, а видишь, как всё вышло? Расскажи Алексею всё. Он должен знать, кто ты для него. А меня прости, не держи на меня зла, глупая была, любовь к тебе мне весь разум затмила. Если сможешь, прости. Серафима — тётка Алексея — всё тебе расскажет, где его нашли, и про свекровь свою. А я так не могу больше. Не дадут они мне жить. Да и камень этот не даёт дышать спокойно, давит на сердце. Прижал меня к земле, вздохнуть не могу. Дочерей поцелуй за меня. Пусть на меня зла не держат. Прости ещё раз и пусть он — Алексей — простит меня и зла не держит».
Он оторвался от письма, грустно посмотрев в окно.
– Вот оно как, — только и смог сказать он, и опять задумался.
 «Что же вы, девки, натворили-то?» — вспомнив Валентину и Катю, подумал Алексей, и, положив письмо в карман, выйдя из квартиры, поехал в село к Алексею.
***
– Эх, Катя, Катя, — сидя у могилки Кати, вздохнув, сказал Алексей. — Что же ты наделала? И себя сгубила, и сына не пожалела. Как же так? Любил ведь. Ей поверила, а мне нет, значит? Катя, Катя. Цветы вот принёс, — посмотрев на букет полевых цветов в своей руке, сказал он. — Не обессудь, не тебе одной. Валентина, хоть и тоже виновата, но всё ж таки жена мне, дочери у нас с ней. Её не вычеркнешь. Вот как жизнь сложилась. И сама покой только сейчас нашла, и Валентину забрала. Подсолнухи тебе принёс, — Алексей посмотрел на подсолнухи, лежавшие на свежем холмике. — Твои любимые. Пойду я. Всё тебе сказал, что хотел. Пойду. Спи спокойно, за сыном я присмотрю, теперь уж не оставлю.
– Здорово, Алексей, — остановил Валькова Иван. — Ну, как ты? Перезахоронили, значит? Чего сказали-то, ну, про неё и Валентину? Чего умерли-то?
– Перезахоронили, как и полагается. Да кто знает, от чего Катя-то умерла. Валентина письмо перед смертью написала, что бабка Серафима в смерти виновата, а что, да как… Кто знает? А у Валентины — инсульт, врачи сказали, — вздохнув, грустно ответил он. — Вот на кладбище ходил. Видишь, как всё.
– Ну, а сам-то как?
– Да ничего, переживу. Что поделаешь, — развёл руками он.
– Где ж ты теперь-то? Как дочери-то?
– Ну, а что дочери. Переживают, конечно. Особенно Ксения, любимица материна. Квартира ей, пусть живёт, как знает. А Катерина со мной, не оставлю, говорит, отец, тебя одного, с тобой буду. С братом вот подружилась, с Машей. В их доме и живём. Сын сказал, живи, мол, отец, у меня квартира, а ты тут. Там предлагал, но мне лучше здесь. Родное всё.
– А как её-то, ну, Кати-то этой родители? Как отнеслись-то? Общались хоть?
– Да какое там. Внука так и не признали. В их глазах, я и он виноваты во всём. Даже парня не пожалели. Он-то в чём виноват? Но… — Алексей развёл руками. — Вот так вот. Ничего, переживу. Сын и дочь рядом. Надо им помочь. Да и внук или внучка народится, кто им поможет? Только я, Катя, да тётка его, Серафима. Ну, бывай, пойду я. Дом ещё доделать надо. Не успеешь оглянуться, зима придёт, а дел ещё полно.
И Алексей, опустив голову, пошёл в сторону дома.


Рецензии