Модистка, гл. 21, продолжение, часть 2

   Вскоре случилось так, что Афанасий Степанович узнал о нашей тайной связи с Николаем Афанасьевичем, — продолжала свой рассказ бабушка.

  Сам ли догадался, иль кто подсказал — любовь разве можно утаить, — она сама себя выдает.
  Узнав, он, был до предела, взбешен и велел своему слуге – немедленно послать к нему сына, Николая.

  Николай Афанасьевич, не стал отпираться, и во всем, признавшись отцу, —   добавив, – я полюбил Устинью, отец, и она любит меня, разрешите мне на жениться на ней.
Такой ответ сына для Афанасия Степановича был, громом средь ясного неба.

  — Что тут было, внученька, не передать. — Афанасий Степанович так кричал, что вся прислуга сбежалась. Перепуганная Елизавета Петровна старалась урезонить разбушевавшегося мужа, но ни какие уговоры и увещевания не действовали на супруга, он был не в себе, душу его обуяла дьявольская ревность: "красавица Устинья предпочла сына, и отдалась ему"

  — Вон из моего дома, вон, вон! — кричал он, взбешённый, — я лишаю тебя наследства! Ни одного рубля, ты, с этого дня не получишь! Я знать тебя не желаю! — Вон! А девку эту, я за волосы приволоку и брошу к ногам отца, пусть забирает свою дочь—паскуду!
 
  Николай Афанасьевич выбежал на улицу. Елизавета Петровна сунула мне, со слезами на глазах кошелек:

  — Беги, милая, догони скорей барина и отдай ему мой кошелек, — сказала она мне.

  Я догнала Николая Афанасьевича, хотя он был уже далеко за калиткой сада.
  Мы обнялись! — Не бойся ничего, Устинья, и помни — ты моя жена. Он не посмеет тебя отправить к твоему отцу, я не допущу этого, и сделаю все, для того, чтобы мы были вместе.

  Он обнял меня и крепко поцеловал, — возвращайся к матушке и жди меня, — сказал он, прощаясь.

  Через два дня, после этих событий кучер вез меня в деревню к отцу. Я сидела в повозке и ревела в три ручья, прикрывая лицо, съехавшим с головы платком; понимая — какой стыд, и гнев отца ждет меня впереди.

  До нашей деревни оставалось всего полверсты, когда я увидела, что повозку догоняет какой-то всадник. Вглядевшись, я узнала в том всаднике Николая Афанасьевича и обрадовалась.

  Догнав нас и спешившись, он сказал кучеру Кузьме, что забирает меня, и чтобы он поворачивал назад к дому.

  Меня он обнял, вытерев своим носовым платком мне слезы, крепко поцеловал и сказал:

  — Чего же ты плакала, глупенькая моя, я же тебе сказал, что мы будем вместе.
Я ничего не отвечала ему, счастье переполняло мою душу!

  Мы долго скакали, минули, и остались позади проселочные дороги, а потом и   здания города и начался лес, куда он везет меня, я не спрашивала, мне было все равно — куда, лишь бы быть с ним вместе. Он обнимал меня за талию, крепкой надежной рукой, другой — уверенно держал уздцы.

  Только поздно вечером, подъехали мы к избе с темными окнами, вокруг не было ни души, один сплошной лес. Он снял меня с коня, и на руках внес в избу. Зажег свечи, и сказал:

  — Вот здесь мы с тобой будем жить, моя Устинюшка, привыкай.
 
   Я огляделась, и мне все очень понравилось: комната была небольшая, но обставленная со вкусом, по всей видимости, только, что приобретенной мебелью.

   Светлые обои, пахнувшие еще краской, придавали ей богатый вид, и создавали уют. Тогда обои только появились и немногие имели их, даже для очень богатых людей, они являлись дорогой роскошью. Плотные светлые портьеры на окнах и двери в тон обоям, являлись незаменимым дополнением к интерьеру. В серебряном подсвечнике горели три яркие свечи, освещая все это великолепие, и, бросая отсветы на полог из китайского шёлка, за которым скрывалась кровать.

  Как я потом узнала от Николая Афанасьевича — эту избу он купил у своего товарища по кадетскому корпусу — князя, Александра Северского за небольшую плату из тех денег, что дала ему мать; мебель и обои тоже были приобретены им из пожалованных ему денег Елизаветой Петровной с добавлением к ним половины суммы из своих имеющихся денег. В конечном счете, у него не осталось почти ничего. Но он не тужил. Для него сейчас главным было, что он свободен, не от кого не зависит. Он счастлив! — Любит и любим и может наслаждаться своей любовью ни от кого не скрываясь и ни перед кем не отчитываясь.

   И я была тоже счастлива, целыми днями мы проводили вместе, наслаждаясь любовью и ни о чем не задумываясь. Нам было хорошо вдвоем и больше нам никто не был нужен.
 
   Но настал день, когда Николай Афанасьевич крепко задумался: кошелек его стал стал тощим, надо было, что-то делать. Сказав мне, что он должен отлучиться сегодня на некоторое время и будет только к вечеру, он отвязал коня, сел на него и ускакал в город.

  Николай Афанасьевич осознал то безвыходное положение, в котором он оказался и решился на последний отчаянный шаг. Он взял в долг у князя Александра, некоторую сумму денег, решительно вошел в игральный дом и сел за круглый стол, надеясь, что ему повезет. Он и раньше играл и ему всегда везло, он никогда не проигрывал и часто срывал большой банк, забирая значительную сумму. Если повезет и в этот раз, то он сможет не только вернуть долг князю Александру, но и сам будет при деньгах, которых хватит на значительное время, а там, будет видно.

  В душе он надеялся, что отец простит своего единственного и любимого сына, каким он всегда был для него, и, остыв, успокоившись и, соскучившись, вернет его в дом и даже разрешит ему жениться на Устинье.