Хромой волк на Михайлов день

Иллюстрация Ильи Ходакова, коему автор также выражает благодарность
Староста и сторож все мялись в притворе, тихонько переговариваясь. Служба давно закончилась. А баба Маня, обычно долго возившаяся у подсвечников, захворала и в храм сегодня не пришла. Хотя сетовала накануне очень. Оно и понятно – завтра Михайлов день. Праздник наш престольный.  Ну, я ее успокоил классическим: «Смиряйся, бабмань».
Я уже и в алтаре разоблачился, накинул поверх рясы пальто свое академическое. Выхожу. Шапку на голову нахлобучиваю. А они все стоят. Староста в своей шубе «боярской» и сторож в душегрейке. 
Староста так нерешительно, что на него не похоже вовсе, говорит:
– Вы б, Ваше преподобие, матушке своей сказали, штоб она ножницами и иголками завтра, а лучше с нынешнего вечера, не пользовалась.
А сторож добавляет, немного шамкая почти уже беззубым ртом:
– Ножницы б связать надо, да запрятать куды подальше, шоб малец ваш не нашел. И иглу. И к шерсти тоже пусть не прикасаетси.
Я успел попривыкнуть к разного рода деревенским обычаям. Спорить не стал. Зевнул только и, уже выходя на ранние этой осенью морозы, пробормотал:
– Ладно.
Староста со сторожем, мне показалось, при этих словах аж выдохнули. Одновременно. С облегчением. Взяли благословение и распрощались, заскрипев валенками по выпавшему еще в первых числах ноября снегу, нынешним вечером уже посеребренному луной и создававшему предрождественское настроение.
Я проводил их взглядом, еще раз зевнул и отправился домой, напрочь позабыв о показавшейся странной просьбе.
Дома, наскоро поужинав и помолившись, завалился на печь. Русскую. Сызмальства мечтал спать на Русской печи. И вот сбылось. Благо, мальцу шел третий год и по ночам он уже не куролесил. Матушка шепчет:
– Слыхал, волки в нашем лесу появились? Отродясь, говорят, их тут не было.
– Ну – отвечаю – не отродясь. Сторож их еще помнит.
– Сказывают в деревне, зима будет долгой и холодной. Многие боятся, что волки и в деревню начнут заходить.
На это я уже ничего не ответил и через минуту дрых. Помню, сны какие-то муторные снились. Вроде и не просыпался ночью, а поутру встал невыспавшимся каким-то.
Умылся, помолился, оделся, жену с мальцом  перекрестил и в храм. С раннего утра, еще в потемках, собирался в церковь народ  на Михайлов же день. Дети дремали на расставленных вдоль стен лавках, взрослые, особенно старики, громко перешептывались, покупали свечи. 
В общем, служба прошла у меня на подъеме. Я и о снах муторных позабыл. А за праздничной трапезой сторож давай рассказывать о волках, виденных им в лесу нашем деревенском, в детстве. Они с отцом по какой-то надобности в лес тогда на санях ездили. У отца ружье было, отпугнул. Но стрелять в волков не стал.
– Михайлов, как вот и нынче, день был. И зима так же рано наступила. Нельзя было в волка стрелять. И шить нельзя было, особенно что из шерсти, даже штопать. Помню, как мать все иголки и ножницы связала и попрятала.
– Волки тогда  Карпа задрали – продолжал сторож.  Жил у нас бобылем такой.
Кто-то их стариков и старушек деревенских согласно закивал, а кто-то и перешептываться начал, поминая Карпа.
– Вон, дом его возле Рыжего Пахома стоял. Сейчас-то уж развалилси совсем. Карп печи клал. Ох и мастер был. А потом, как жена-то его померла, и запил. Детей не было. Так и пропал. В собственном дворе волк его задрал. Ворота-то Карп не закрывал. Уж и маялся он потом, по деревне шастал неупокоенным. 
При этих словах я и вспомнил о просьбе старосты и сторожа. Какой-то неприятный холодок, словно разрядом тока пробежал по спине, да и растворился тут же. Кругом народ, кто-то смеется, кто-то, подобно сторожу, истории разные вспоминает. Словом, жизнь. Вон и солнце большим светло-желтым лучом в окно заглянуло.
Оборачиваюсь, а матушка моя куда-то вышла.  Значит, не слышала рассказ сторожа и не кинется дома ножницы связывать. Я вздохнул облегченно: она ж у меня все эти суеверные обычаи и узнать спешила и соблюдала строго, несмотря на мои, иной раз, укоризненные  – а подчас и насмешливые – взгляды.
В общем, после службы да сдобренной наливкой трапезы вернулись мы с матушкой в самом хорошем расположении духа домой. Спать легли рано – и малец наш за день умаялся с горки кататься.
Разбудила меня матушка. Ночью. В самый сон. Чувствую, толкает локтем в бок.
– Ты чего? – спрашиваю, думая малец некстати проснулся. Да нет, тихо в доме.
– Шастает кто-то во дворе – шепчет она мне испуганно на ухо.
– Кто? – отвечаю тем же шепотом.
– Да я почем знаю.
Ох и неохота мне было с натопленной печи слезать и на мороз ноябрьский выходить. Еще подумал: «Шастает, ну и хрен с ним».
Но чувствую, матушку аж озноб от страха пробирает.  Она ж, как уже говорил, суеверная у меня.
Делать нечего, скинул одеяло, слез с печки, надел портки, душегрейку на голое тело накинул, напялил валенки и – на двор, на всякий случай кочергу прихватив. Выхожу. Никого. Только луна. Огромная и желтая. И снег кругом. Тишина завораживающая. Стою, чувствую, как мороз с тепла прихватывает.  И главное, повторю – никого. Даже следов нет.  Уже собираюсь поворачивать и обратно в дом – к жене на печь. Как…
В общем, ощутил я на себе взгляд. Как это объяснить – не знаю. Оборачиваюсь. А передо мной, словно из-под земли – волк. Я таких сроду не видел. Серый и огромный. И с глазами. Красными.  «Откуда он взялся-то» – пролетела мысль в голове и растворилась в охватившей меня оторопи.
Только вот еще вспомнилось как вчера и даже сегодня немного, после службы праздничной, матушка моя что-то зашивала и ножницами резала. Шерстяное. Тут мне сказанные сторожем и старостой слова пришли на память, но, кажется, поздно: волчьей пасти до моего горла – прыжок один.  Мне еще история с Карпом вспомнилась. Представил, как буду вот также в собственном  дворе с перегрызенной глоткой лежать. В лужи крови. А потом шастать по деревне неупокоенным.
В общем, стою перед зверем, с кочергой, будто завороженный. Да так и есть – завороженным и был. Только, помню, над правым ухом услышал:
«Да воскреснет Бог и расточатся врази Его». Шепотом. Еле слышно. Но при этих словах волк неожиданно попятился назад, слегка западая на левую лапу, оскалившись и зарычав, и вскоре исчез со двора. Только тогда я увидел валявшееся на снегу полено, коим обычно закрывал ворота на ночь. Сейчас они были отворены.
Рядом со мной стояла матушка. С распущенными волосами, в душегрейке, накинутой на голое тело, и в валенках. Ох, хороша.
– Иди в дом – пробормотал я, очухавшись и мысленно укоряя себя за малодушие. И заскрипел, помахивая непригодившейся кочергой, по снегу закрывать ворота.
… Странно, но утром никаких следов, кроме наших, во дворе я не обнаружил. А в последующие дни, ничего не рассказав сторожу, я все-таки узнал у него про бытующее в наших краях стародавнее поверье о хромом волке, на Михайлов день забредающем в деревню.  Рассказал сторож и о том, что когда-то, чуть ли не в начале мира, волк был послан на землю, чтобы съесть человека, но человек одолел волка.
– Кем послан-то? – спросил я.
Сторож посмотрел на меня как-то странно и произнес ставшее для меня привычным:
– Эх, и чему вас только в академиях учат?
Добавив:
– Да и с тех пор как Карпа задрал, волк в наших краях и не появляется. А вот обычай не забывай: на Михайлов день иголки да ножницы прятать и из шерсти, там, не вязать и не шить ничего.
Я только согласно кивнул в ответ на эти слова.
18, 19 02. 2021  Чкаловский