Мститель. Глава 7

Глава 7
Благодарность и новые знания.

{
"Спасибо, друг любезный,
что спас меня в ночи!
А в качестве награды
на, в зубы получи!"
}
Автор.


Проснулся Алексей достаточно поздно. Вчера он вернулся домой около трёх часов ночи. Пока поставил мотоцикл, пока по-быстрому искупался, пока лёг да уснул, прошло ещё полчаса. Проснулся он в половине десятого. Быстро перекусив, тут же отправился на огород. Вчера он ничего не пил, так что сегодня чувствовал себя намного лучше, чем после пьянок. Впрочем, радовался он не этому, а тому, что встретил красивую девушку, которая помогла ему понять, что он всё ещё остаётся живым человеком, способным чувствовать не только боль, тоску и вину, но и радость, нежность и любовь. Да-да, это других можно было обмануть, но себя... Себе-то уж можно признаться, что к Алёне у него появилось большое и светлое чувство, которое может вытянуть его из той пучины, где он оказался после того, как вернулся с войны.


Думая обо всём этом за работой, парень не заметил, как настало время обеда. За едой он вспомнил, что не зашёл к Смирновым, чтобы узнать, как там Васька поживает. Сегодня, по всей видимости, он не работал, поскольку вчера утопил трактор, а нового, как говорили классики марксизма-ленинизма, средства производства колхозное начальство достать не успело. Да и где его сейчас найдёшь, когда летом каждый трактор и тракторист наперечёт.


В конце концов он решил, что после обеда сходит к Смирновым, чтобы узнать, что да как. Отобедав и выкурив послеобеденную сигаретку, Алексей направился в гости к пьяному трактористу. Жена Василия сейчас была на работе, а дети куда-то убежали, поэтому двор дома Смирновых был тихим и безлюдным. Степанов громко постучал в калитку.


- Эй, хозяева, есть кто дома?


 На этот крик в окне показалась голова Васьки, которая, правда, тут же скрылась. Во двор, однако, никто не вышел.


- Вася, открывай! - крикнул Алексей. - Это я, Лёха Степанов. Ответа снова не последовало. Василий Смирнов упорно делал вид, что его нет дома.


- Смирнов, блин, я же видел, что ты дома. Открывай! - начал злиться Алексей и постучал в калитку сильнее. Неожиданно калитка открылась. Она, видимо, была не заперта. Степанов шагнул во двор, но едва он прошёл пару метров, как на крыльце появился Смирнов.


- Стоять! Стой где стоишь, тебе говорят! - сиплым голосом сказал он, но за этой кажущейся сиплой агрессивностью Степанов без труда уловил страх. Бывший сержант, возможно, и не обратил бы внимания на столь недружелюбный приём, но свои слова тракторист подкрепил старой двухстволкой, которую держал в руках. Руки частенько прикладывающегося к бутылке тракториста слегка подрагивали, но ружьё держали вполне уверенно.


- Там у меня дробь, - продолжил Смирнов, - так что мало не покажется. Стой где стоишь и не делай резких движений.


- Хорошо, стою. - сказал Алексей, видя, что до тракториста метров десять открытого пространства, а до бочки с водой, за которой можно было бы укрыться, метров 5 вправо, - ты чего такой нервный, Вась?


- Занервничаешь тут. Зачем пришёл?


- Узнать, нормально вчера до дома добрался? И вообще, как умудрился трактор утопить?


- Да уж умудрился. А насчёт первого вопроса, то сам-то как думаешь? А теперь давай, вымётывайся!


- Вася, я же тебя вчера из трактора спасал, а ты?..


- Ага, а я!.. Давай-давай! И чтоб не появлялся здесь.


- Гад ты всё-таки, Васька! - сказал Алексей и, развернувшись, пошёл со двора.


- А сам-то? С нечистью связался, а я гад! - заорал ему в спину Смирнов, - Чтоб духу твоего здесь не было!


Работая по хозяйству, Степанов продолжал думать о разговоре со Смирновым. Какая нечисть? Что за бред? Совсем допился местный тракторист. Но было что-то в этом странное, что не давало ему покоя, заставляя снова и снова прокручивать в уме разговор со спасённым трактористом.


Часов в шесть вечера в их калитку постучала Митродора Панкратьевна. Жила она одна в небольшом домишке на окраине деревни. Муж её умер лет двадцать назад, дети разъехались и сейчас жили в городе, навещая вдову пару раз в год. Поговаривали, но очень тихо, что старая Митродора поколдовывает на досуге, но дальше слухов дело не заходило. Когда Алексей пробовал выспросить подробности, то оказывалось, что никто из деревенских к ней не обращался, а слышал от приятеля одного друга, который жил в другой деревне. А тот в свою очередь слышал, что к Митродоре обращались какие-то родственники племянницы его двоюродного брата... В общем, никто к одинокой старушке ни с чем таким лично не обращался и не знал никого, кто бы обращался, но слушок ходил.


- О, Панкратьевна, заходи! Скоро уже и ужинать будем. Заходи, посидим, старое вспомним. - обрадовалась гостье баба Даша.


- Здравствуй, Дарьюшка! Я бы рада, но столько дел по дому... Я же одна, трудно приходится, сама понимаешь. Вот забор покосился, а поправить некому.


- Да вон, пусть наш Лёшка и поправит. Он мне много по хозяйству помогает, так что и тебе поможет. Мой-то работает, да и возраст уже у него... Лёша, Лёш.


- Да, ба.


- Сходишь к Митродоре Панкратьевне? Ей забор поправить надо?


- Конечно.


- Ох, Мироновна, извини, что так отрываю, - проговорила Митродора Панкратьевна, - у вас, наверное, своих дел полно?


- Ерунда, Панкратьевна, на то мы и люди, чтоб помогать друг другу.


Через пять минут Алексей уже заходил во двор к старой Митродоре. Поправить забор удалось за какие-то полчаса. Видимо, парень успел уже набить руку на похожих работах у своей бабушки.


- Спасибо, Лёшенька! Очень мне помог. Не уходи, давай я тебя хоть чаем напою.


- Спасибо, Митродора Панкратьевна, меня ужин ждёт.


- Ладно-ладно, не отказывайся! Такого чая ты ни у кого в деревне не попробуешь.


Отказываться было всё-таки неудобно, поэтому Алексей согласился. Пирожки, поданные к чаю, были почти такие же, какие готовила и его бабушка, а вот чай был выше всяких похвал: крепкий, ароматный, с каким-то особым душистым послевкусием. За чаепитием они не разговаривали, но Митродора как-то странно глядела на Степанова.


- Слушай, Лёша, - вдруг сказала она, - ты допивай пока чаёк, а я сейчас вернусь. Хочу тебе показать кое-чаво. Немного удивлённый Степанов остался один. Отсутствовала хозяйка минут пять. Вернулась она с каким-то рулоном и ещё чем-то. В этом чём-то Алексей узнал переносной мольберт.


- Помоги, пожалуйста, Лёша, а то сама не справлюсь! - попросила Митродора Панкратьевна.


Мольберт Степанов установил довольно быстро, а вот с рулоном, в который была свёрнута картина, пришлось повозиться. Произведение живописного искусства, наконец, было установлено на мольберте. Алексей взглянул на полотно и обомлел. Он ничего не понимал в живописи, поскольку был далёк от этого, но... Но этого от него и не требовалось. От него требовалось совсем другое, с чем он успешно справился за одно мгновение. На картине была изображена Алёна. Это было невероятно, но это было так.


- Узнаёшь? - грустно вздохнула Митродора Панкратьевна.


- Да. - выдохнул Степанов, не отводя глаз от картины. Алёна, одетая в какую-то несуразную, явно с чужого плеча рубаху, стояла на том самом берегу дальнего озера, где Алексей увидел её в первый раз. Она была так же прекрасна, как и в реальной жизни: безупречное лицо, очень выразительные глаза цвета неба, длинные русые волосы, в которых запутался лунный свет. На заднем плане виднелось знакомое озеро. Всё это было так красиво, что просто не было слов. Художник был явно очень талантливым.


- Посмотри на подпись, Лёша! - сквозь дымку очарования и нешуточного удивления пробился к нему голос Митродоры Панкратьевны. Парень послушно зашарил глазами по картине и в правом нижнем углу нашёл то, что искал:
"Маслёнкин С. П. Русалка на берегу озера летней лунной ночью. 1.07.1939".


Он ничего не понял. Перечитал. Снова не понял. Потом зажмурился? открыл глаза. Перечитал. Потом зажмурился, потёр глаза, открыл глаза и снова перечитал. В правом нижнем углу по-прежнему были написаны инициалы художника, название картины и... И дата. Тридцать девятый год?! Этого не может быть, потому что не может быть никогда.


- Что... Что это такое? - хрипло спросил Степанов, по-прежнему не в силах отвести глаза от картины.


- - Это картина моего мужа. Ты не мог его знать. Звали его Маслёнкин Семён Павлович. Он долгое время работал агрономом в нашем колхозе, а в свободное время любил рисовать. Художник-любитель. У него в пятьдесят пятом даже выставка в районе была. Но эту картину он никому не показывал. Показал только мне, когда чувствовал, что ему недолго осталось. Просил её хранить и отдать детям, но дети уехали, а картину не забрали. Вот и лежит до сих пор в чулане.