Пятнышко

Лежит Дмитревна на своем ложе из двух перин на высокой железной кровати и прислушивается к завыванию вьюги за окном. Уже далеко за полночь, а уснуть никак не может. И считала, и глубоко дышала, но сон не шел. Дмитревна стала бояться ночи - попробуй, пролежи в одиночестве ночь напролет со своими горькими мыслями - легче две смены отработать.

Старалась ни о чем не думать, да разве можно не думать, если не спишь. Ходила к докторам. Прописывали микстуру, таблетки, а сон не шел, только голова от них как ватой набита. Решила больше не пить лекарства. Советовали обливаться на ночь холодной водой - совсем плохо, не то что не уснешь, даже лежать тяжело - крутишься, вертишься ходить хочется. Советовали и теплую воду - ничего, никакого эффекта. Хотела было сторожем устроиться, врачи не пропустили.

Так и продолжаются совиные ночи. Извелась совсем. Похудела, темные круги вокруг глаз, страшно самой на себя в зеркало посмотреть. Подруги, встречаясь о ней, охали и ахали, настоятельно советовали обследоваться у врача. Но Дмитревна отмахивалась от их советов, ибо только она знала причину своей хвори. Была она ее сокровенной тайной. Ею она жила, ею и мучилась.

Часы отбили восемь. Дмитревна сползла с высокой постели. Прошлепала босыми ногами по полу и включила радио, отвесив предварительно поклон иконостасу, наложив на грудь трижды широким размахом крест. Подошла к окну - темень непроглядная. Дмитревна быстро оделась. Разогрев на сливочном масле вчерашнюю гречневую кашу, принялась за трапезу. Ела спокойно, обстоятельно, но мало. С потерей сна и покоя пропал аппетит. Раньше он был отменный, "блокадный". "Сел - не поел, встал - не наелся", - любила сказать при случае.

Завернувшись в старый, но еще толстый, пуховый платок, оставив не прикрытыми только глаза, она натянула пальто и направилась в поликлинику. Сегодня он принимает с утра.

Густо запорошенная снегом, тяжело дыша, Дмитревна вошла в поликлинику. Народу видимо-невидимо. Сдала одежду в гардероб и направилась к кабинету. Умостившись поудобнее в углу возле горячей батареи, стала ждать. Очередь не занимали, у каждого был талончик к врачу. Только уточняли время - кому раньше входить. Ожидавшие тихо переговаривались, делясь своими недугами, хождениями к разным врачам и услышанными от других способами лечения язв, воспалений легких. Доктор еще не пришел. Под монотонный гуд голосов в приятной теплоте, разморившей тело, незаметно уснула. Но вскоре проснулась - кто-то пытался пройти в кабинет без очереди.

Шум вскоре прекратился. Но больные, как отметила Дмитревна, стали замкнутыми, понурыми, каждый углубился в свои думы. И так всегда, возникла перепалка, а после нее - уединение в самом себе. Все замолкают, так и не закончив рассказ о своем наболевшем. Хамство одного ожесточает окружающих.

Доктор принимал живо. Больные долго не задерживались. С жадностью всматривалась Дмитревна в лица выходящих. Одни улыбались, другие плакали, третьи грозили чем-то, четвертые выходили словно были не у доктора, а так «вошли и вышли». Этих Дмитревна не любила - ничего не поймешь - на лице словно маска. Любила она улыбающихся. Выходящие, не все правда, задерживались, чтобы сообщить свое мнение о докторе ожидавшим. Одни хвалили, другие ругали. Последних Дмитревна тоже не любила. Мало сказать не любила - ненавидела и посылала им соответствующие пожелания.

Наблюдая за выходящими, случая отзывы, Дмитревна решала очень важный для себя вопрос: "Какой он? Добрый ли? Ласковый?" Но информация поступала самая разнообразная. Ей было трудно все это переварить сделать вывод. Она знала, что только побывав у него сама узнает, какой он есть. Но не могла. Не могла переступить какую-то непонятную ей преграду. Да, видимо, и не хотелось лишиться интереса в жизни, кто знает, может быть и последнего.

В очереди осталось трое. Дмитревна встала и потихоньку ушла. Ожидавшие удивленно посмотрели ей вслед.

- Сергей Петрович, снова она ушла, - обращаясь к доктору, сказала молоденькая сестричка.
Сергей Петрович прервав писание, поднял голову.
- Просидела три часа и ушла.
- Нужно было ее пригласить. Никто, я думаю не возражал бы, если бы мы приняли старушку без очереди.
- Нет уж, увольте. Один раз я ее уже приглашала - хватит. Она на меня посмотрела как на ненормальную и, опустив голову, продолжала сидеть. Я думаю, Вы сами должны ее пригласить. Все считают ее ненормальной. И, если хотите знать, ходят нелестные шутки в Ваш адрес.
- Кек она выглядит? В следующий раз я ее приглашу, в этом нет ничего странного.
- Как же нет ничего странного, если человек вот уже полгода сидит у кабинета, но не заходит, - оживилась сестричка. - Ей скорее к психиатору надо, а не к Вам.
- Возможно, но принять ее нужно, - Сергей Петрович откинулся на стуле и с удовольствием закурил сигарету.

Дверь без стука открылась. Открылась тихо и медленно. Дмитревна с опаской вошла в кабинет, не проронив ни слова.
- Она, - прыснула сестричка и тут же выпорхнула из кабинета.
Сергей Петрович поднялся. Неожиданное появление странной женщины привело его в замешательство.
- Вы ко мне?
Дмитревна утвердительно кивнула головой, жадно всматриваясь в его лицо, которое впервые было так близко от нее. Она всматривалась в русые волосы, тронутые на висках сединой, слегка приплюснутый нос и широкие губы, в серые глаза...
- Проходите, садитесь... Я вас слушаю.
- Извините, доктор, я не больная. Я на минуточку, - срывающимся от волнения голосом заговорила, наконец, Дмитревна. - Прошу уделить мне внимание... Смотрю я на Вас и как-будто сына вижу. Простите меня, дуру старую, но больше не могу жить в неведении, извелась совсем. - Она продолжала уставшим взглядом рассматривать его лицо. - Он погиб у меня в Ленинграде... В дом бомба попала. На Выборгской стороне мы жили. Пять лет ему было... - Дмитревна опустила голову и замолкла, набираясь сил.
Она должна задать вопрос. Один очень важный вопрос, который даст ей силы или, в чем она не сомневалась, подкосит в корень - прежней жизни уже не будет.
- Скажите, где вы родились? - вопрос прозвучал твердо, резко.
- Я?.. Я... не знаю, - Сергей Петрович был взволнован не меньше ее. - Я помню детский дом... В документах Новгород, но Вы же знаете, что это не всегда...

Дмитревна его больше не слышала. Радость, страх, надежда тут же обуяли ее после услышанной фразы "я помню детский дом". Мысли проносились в голове, сменяя одна другую, с быстротой молнии. Стало трудно дышать, закололо в сердце. Она опустила голову на лежащую на столе руку.

Сергей Петрович закурил. Дрожащей рукой он то и дело подносил ко рту сигарету. "Неужели?! Неужели это она?!" Он лихорадочно готовил вопрос для нее, боясь, что она его не признает. Но что мог он спросить, где те отправные точки,чтобы задать вопрос - ведь он ничего не помнил. Трудное детство, трудная учеба вышибли из памяти все детское. Бледный, трясущийся, словно в лихорадке, Сергей Петрович стоял перед Дмитревной, жадно ожидавшей ее речь. Она подняла голову и по-матерински нежно и печально посмотрела на него.
- Разрешите, я Вас осмотрю. Может это мое счастье... У него на левой руке было темное пятнышко. Я это хорошо помню. Вот тут, - и она указала пальцем на свое плечо.
Трясущимися руками Сергей Петрович спешно снял с себя рубашку и подошел к ней. Дмитревна нежно разверизла его вправо и тут же ахнув, закачалась. На бесценном для нее участке тела она увидела вытатуированный самолет. Подхватив Дмитревну, Сергей Петрович посмотрел на плечо - все вмиг прояснилось: "забава детства" резала глаз.

Минут через двадцать в кабинете собрались почти все врачи поликлиники. Каждый имел право высказать свое мнение. Сергей Петрович и Дмитревна в смятении ждали приговора.
- Есть.
- Не вижу.
- Нет.
- Есть.
Ответы коллег были лаконичные. Каждый понимал ответственность высказанного мнения, а потому не спешил. Смотрели при дневном свете, подносили лампочку, приготовленную для такого необычного консилиума. Некоторые всматриваясь протирали глаза, боясь желаемое принять за действительное.

Сергей Петрович и Дмитревна сидели на кровати, не обращая внимания на доносящийся застольный шум, смех, музыку. Веселье было в разгаре. Но им двоим было невесело. Просто им было хорошо. Сергей Петрович крепко обняв Дмитревну, слушал ее тихую речь, смотрел в ее счастливые, ставшие молодыми глаэа и время от времени клал свою голову ей на грудь, вращая ею, словно пытаясь проникнуть в ее сердце.

Дмитревна в подробностях рассказывала о его детстве, пытаясь расшевелить, разбудить его память, тем самым усилить, закрепить его чувство к ней. Она боялась завтрашнего дня, когда страсти поулягут, немного остынут. Сергей Петрович все это понимал и, стараясь, ее успокоить, еще крепче сжимал худенькое, костлявое тело матери.
- А фотографию твою, Алеша, извиняюсь, Сереженька, с доски почета я сняла. Висела она и никто на нее не смотрел, я за этим наблюдала. А мне она сердцу отрада. Так что прости меня, родненький мой, ненаглядный, - и по ее щекам скатилось несколько слезинок.


Москва
1970-1974