Палка

- И когда ты ума наберешься, черт старый? - сокрушается Клавдия, раздражаясь  по всякому пустяку.

Егор только вид делает, что слушает. На самом деле он далеко. Мысли его живут где-то там, вне стен под старость опостылевшего дома. Так и прошла их совместная жизнь - она ворчит, он молчит. Как ни пытался Егор добиться уважительного отношения к себе в семье - ничего не вышло. И девки, исключая меньшую, глядя на мать, ласковым словом не назвали.

Возвратившись с фронта Егор устроился подручным сталевара и зажил припеваючи - зарплата хорошая, в общежитии чистота и порядок. Знал работу, ежедневно ходил в кино и другие увеселительные места. Но длилась привольная жизнь недолго. Уже в возрасте, когда выдал меньшую дочь замуж, пожалел об одном дне, когда встретил в цеху Клавдию. Неразговорчивая, взгляд ястребиный, на все шутки-прибаутки один ответ - "идите к черту!", а с виду - краса! Стал присматриваться к ней. Увидит ее и теплота по телу ходит. Работа подручного напряженная, не зевай - того и гляди расплавленным металлом обдаст. Но взгляд Егора все настойчивей и настойчивей искал ее. Бывало не увидит ее и вся смена пройдет в тягучке и безинтересно. Все чаще и чаще задавал себе вопрос: "Почему такая злая?". Появившиеся большие чувства к ней подавалялись ее неприветливостью. Так видно и придушил бы их, но услышал слова обермастера в ее адрес: "Тяжело бабе четверых без мужика растить. Вон как извелась".. И грамоты-то никакой, чтоб работу полегче дать". Тут-то Егору и стало ясно, отчего она такая. "По мужу тоскует - заменю, в бедности помогу и станет ласковой". Ну и заменил, и помог. Через месяц свадьбу сыграли. Егор ушел из общежития и с рвением принялся заменять того, что остался лежать в далекой немецкой земле. Егор выколачивал деньги не жалея себя - надо производству - он тут как тут, лишь бы лишнюю копейку дсмой. Растил детей мал-мала-меньше. Но Егор ошибся. Не изменилась Клавдия, даже в самом сокровенном отказала - хотел он пятого, родного ребенка. Выглядел Егор загнанным мерином, но с ролью отца справлялся примерно.

Прошли годы. Одну за другой дочерей замуж отдал, оставалась последняя - Галка, не в пример старшим, почитавшая и любившая отца. По ней и заплакал он впервые мужскими тяжелыми слезами на ее свадьбе.

Случилось так, что через три месяца после свадьбы Галка родила. Егор с работы бежал к ней. Подсобить надо, муж у нее все время по командировкам. Клавдия и тут не применула укорить: носится как пес бездомный. А ему-то и не хотелось идти в дом. Как-то возвращаясь от Галины пришла мысль: "А что если и не идти домой? На кой леший он мне? Дети определены, на ноги поставлены прочно, к мужьям не с пустыми руками пришли." Но тут же устыдился своей мысли: "Нельзя, какой пример, их мужикам покажу... Да и стар уж". И скрепя сердце, в горестном раздумье направился домой.

Через год стукнуло пятьдесят. На пенсию провожали с почестями. Но не сиделось Егору дома. Устроился Егор в столовую, стал заведовать раздевалкой. Понравилось. Людей видишь, с другим поговоришь, да и насчет кормежки недурно, кусочек мяса подадут - пальчики оближешь, как-никак сотрудник в столовой. Весь день включено радио, к чему он был большой охотник, а до этого не имел возможности. На работе шум и грохот, а дома дела, а если дел нет, то у кого-то болит голова. А что значит быть на людях?! И новости знаешь, и свою точку зрения выскажешь на международные события (к ним относился с вниманием, рассудительно), и друзья-приятели появились из числа вдовцов, питавшихся в столовой. Одним словом, началась у Егора новая жизнь - домой только переспать, да послушать вечно недовольную Клавдию.

Вот ты, Егор, сердишься, когда тебя лаптем зову. Так ты же сам посуди - работаешь в столовой, а какой с тебя толк. Хоть бы раз килограмм мяса принес или еще чего-нибудь. У тебя на этот счет кумека не работает. - Клавдия спокойно, снисходительным тоном давала урок "ума-разума" - А ведь все столовские с золотыми зубами ходят. Ты думаешь где золотишко берут?
- Так у тебя же все зубы целые. Зачем тебе золото?.. А вот выбить бы их за твои речи стоило, - пожалуй, впервые Егор возразил Клавдии.
- И в старости не поумнел. Как был лапоть, так и останешься им... Одни расходы от тебя. Вон сколько бумаги накопилось, - Клавдия ткнув пальцем в кипу газет и журналов, тяжело вздохнула - Эх! Уж больно ты грамотный... Клавдия продолжала говорить что-то о санаториях, пользе моря, но Егор как нерадивый ученик, привыкший к нравоучениям, медленно погружался в сладкую дрему...


Никому не рассказывал Егор про свое житье-бытье, а доктору рассказал, считая что доктор его поймет - он человек грамотный.

Не долго длилась "столовская жизнь" у Егора. Накануне нового года его парализовало. Заболел внезапно, как потом выяснилось все из-за столовой, - готовили зал к банкету и переусердествовал. Рассказывал Егор долго, все время поглядывал в глаза доктору - слушает ли его.
- Знаешь, доктор, никак не могу понять: или громадная любовь была у нее к тому первому, что оставил четверых, или в ней дьявол сидит какой-то.
Через месяц Егор вернулся из больницы. Теперь его спутницей была палка - обыкновенная палка, сделанная им самим: сучковатая, немного изогнутая, но крепкая.
- На старости лет заимел верную подругу, - шутил Егор, встречая приятелей.

Для Егора настало трудное время. Помощник из меня плохой - самого обуть и одеть надо, жаловался Егор доктору. Работать хочется. Ой, как хочется! Горы свернул бы!... Как думаешь, доктор, отойдет совсем или так и буду шкандыбать?
- Должно отойти, - подбадривал доктор.
- Лечи, доктор, век благодарен буду, - и тут же смутившись, добавил, - о веке подумал, дурак старый.
- Ходить, ходить побольше нужно, Егор Пантелеевич. Ходьба - это и физкультура, и массаж - как раз то, что Вам и нужно.

И Егор ходил. Он определил себе маршрут, километра три длиной, взвесил все за и против, чтобы и пересидеть усталость где было, и где наиболее вероятна встреча с друзьями-приятелями. Те пытались навещать его дома, но под холодным взглядом Клавдии отступили. Теперь только встречи. Вот и ходит Егор по маршруту как заведенная игрушка.
- Опять хромой идет! - Егор услышал коробившее его слово, подходя к путевым рабочим. Вчера сильно расстроился здесь, но его возмущениям не вняли - снова ждут новенькие ящики из-под апельсин - оттаивают землю на трамвайных путях.
- Бога на Вас нет! Такую гору спалили.
- А это не мы. Начальство. А начальству виднее что жечь: старые шпалы или ящики, - отшучивались рабочие. - Садись погрейся.
- Ну Вас к лешему, варвары! - и Егор подтаскивая ногу направился дальше. Подойдя к забору, обнесенному вокруг стройки, пришел в восхищение: "Ну и махают! За сутки этаж! Людей не видно, а дом растет".

Так и ходил Егор отмечая про себя добро и зло.
- Витька! Витька! Ну-ка пойди сюда - Егор увидел лохматого парня на противоположной стороне.
- Что, дядя Егор? - парень быстро подбежал, всем видом показывая готовность оказать помощь. - Тебе плохо?
- Да нет, бог миловал. Ты вот что. Передай начальнику цеха, что я на него в газету напишу - поставил в сквере металлические столбы, а их уже ржавчина съела. Почему сразу не покрасили?
- Ну, ты даешь, дядя Егор! Откровенно удивился парень. - Да тебе что, больше всех надо?
- Дурень ты, Витька! Добро то ведь народное.
- Ну, раз так, передам, - на ходу бросил парень.

Шли дни. Шел и Егор. Шагал все уверенней и уверенней. Летом выезжал на рыбалку, ходил по грибы, не сколько за грибами, а чтобы проверить насколько окреп.

Не мог жить Егор без работы. Еще достаточно крепкое тело, вдруг заваленное болезнью, ему напоминало однажды виденную перекинувшуюся машину, у которой как и до аварии продолжал ровно работать мотор и казалось достаточно было поставить ее на колеса, чтобы она продолжала движение. Он ждал и готовился к тому моменту, когда прочно станет на ноги. Человек труда, всю сознательную жизнь отдавший работе, ощущал нехватку такого великого, такого необходимого чувства, как необходимость тебя для людей.

Проживший полвека со знанием полезности своего существования для других, но не испытавший глубокого повседневного чувства от Клавдии, он рвался к людям, которые и прежде занимали непоследнее место в его жизни. Но сейчас Егор увидел в них большее, чем просто люди. Это были люди, создающие собой фон, в котором он черпал себе и силу, и радость, а бывало и печаль. К нему относились с вниманием, уважением. Но во всем этом Егор ощущал убийственную для себя снисходительность, боязнь обидеть больного человека и это его угнетало. Он хотел быть тем, кем он был до болезни. Сознание своей неполноценности, порой приводило его в ярость и он с раздражением забрасывал свою палку. Но пройдя сотни две шагов, убеждался, что сделал это рано. Егор продолжал шагать опираясь на палку, которую ненавидел всем нутром.

В конце лета Егор достиг желаемого - пошел без палки, с радости забросив ее в кусты. Ощутив себя вновь здоровым, с радостным чувством отправился бродить по городу, сойдя с надоевшего маршрута. Ему хотелось останавливать каждого встречного, рассказывать о своей радости, хотело обнять всех, петь, плясать. Но на полпути Егор остановился, лицо стало суровым. Постояв минуту он пошел обратно. Шаги ускорялись, Егор почти бежал и достигнув сквера бросился в кусты. "Вот она!". Егор бережно, дрожащей от волнения рукой, поднял палку, "Как же я мог забросить ее, так верно мне прослужившую?". И тут же пронеслось в голове: "А ведь я, пожалуй, для Клавдии и играл роль палки". Грубой, широкой ладонью Егор нежно погладил ее и медленно направился домой, счастливый осенившим прозрением.

Егор лежал на кровати без сознания и тяжело дышал.
- Как же это случилось? - доктор стоял в недоумении перед неожиданно поразившей его картиной. - Вчера я его видел бодро шагающим и опирающимся на палку больше по привычке,чем по необходимости.
- Вчера вечером с одним тут про какой-то переворот спорили до хрипоты. В Чили, что ли? - недовольным голосом отвечала Клавдия. - А ночью встал и тут же упал, рядом с койкой... Доспорились. И на кой дьявол ему эта Чили нужна?!. А теперь вот возись с ним. Ни повернуть, ни подстелить... Как я с ним? - Клавдия вытерла кончиком платка вмиг набежавшие слезы. - Я Вас прошу уважить бедной женщине, здоровьем плоха, положите в больницу.

Доктор молча сей за стол, написал направление в больницу, где в левом верхнем углу сделал пометку "одинокий" и поставил восклицательный знак.


Москва.
1970-1974