Уходя оглянись!

В двери появилась протирая глаза и жмурясь от яркого дневного солнца шестилетняя девочка.

- Ма-ам! А, ма-ам! Что, папа пришёл? - ещё сонным голосом протяжно спросила она.
- Нет, ещё не пришёл, но скоро придёт. - Рита Петровна, ощутив прилив нежных, согревающих сердце чувств, при появлении прекрасного сонного личика, подошла к дочери.
- Папой пахнет. Я подумала, что он пришёл. - разочарованно прохныкала малышка.
Рита Петровна поцеловав дочь и ободряющим голосом, нежно подталкивая в спину, послала умываться:
- Иди, иди, доченька, умойся. Сон сразу пройдёт.
Дочь без особого желания, вяло пошла из комнаты, на ходу добавив горестным голоском:
- И когда он уже придёт?
- Придёт, скоро придёт.

Рита Петровна устало опустилась на пуфик перед зеркалом. Пожалуй скорее по привычке, чем по необходимости вытерла руки о фартук и застывшим взглядом внимательно посмотрела на себя, поправив прядь волос, приблизила лицо к зеркалу и пальцем расправила морщинки под глазами, так, на всякий случай. С годами их становилось всё больше. "Рановато". Она вспомнинала ту, первую, появившуюся после рождения дочери и как она тогда по-глупому расплакалась, а он обнял её и целуя стал успокаивать: "Ты не представляешь насколько мило твоё лицо, а морщинка его ещё больше украсила - настоящая мадонна с младенцем". Рита Петровна улыбнулась закивав головой, как бы осуждая себя, своё прошлое. Опустив веки она предалась воспоминаниям. "Прошлое" было совсем недавно, было радостное и безгранично счастливое.. Тихо, словно кошка, подишла дочь и, обвив её шею руками, повисла на спине.

- Ты, мамочка, у нас не модница. Вот у Вовки Сычёва мама модница: вся накрашенная, на голове как у павы хвост. А особенно она губы любит красить. Приведёт Вовку в садик, нацелует, нацелует его и убегает. А мы смеёмся над ним, потому что он весь в красной краске.
- В помаде.
- Да, мамочка, в помаде. А потом я ему платочком оттираю лицо.
Поплюю и тру, поплюю и тру, ведь жалко маленького. Все смеются, а он стоит растерянный, не зная, почему над ним смеются, - и со вздохом добавила - Был бы он моим братиком...
Рита Петровна от души захохотала, и сквозь смех произнесла:
- Ну разве можно плевать? Нужно намочить платочек...
- А так быстрей.
- 3начит, я не модница? - вдруг погрустнев спросила Рита Петровна.
- Да, мама. Но это ничего. Не могут же все быть модницами. Ты же сама тёте Гале говорила, что тебе некогда собой  заняться. - и немного помолчав, по-детски лукаво произнесла, - я всё знаю. Тётеньки в садике сказали на тебя: "Всё отдает мужу, - ишь измоталась как, а он как огурчик ходит - не подступись!"... я тебя буду жалеть и ты себя жалей.
В приливе чувств Рита Петровна прижала к себе дочь. Словно на фотографии застыли - счастливо умилённая мать и прижавшаяся к её щеке, не менее счастливая, дочь. Мать вздохнула вздохом радости.

Такие минуты материнский ласки Свете перепадали не часто. Мама всегда была чем-то занята, всё время в заботах: готовила еду, стирала, убирала в квартире, да и много других, кажется, никому не нужных дел делала она. Прибежав, именно, прибежав с работы она на ходу целовала дочь, на ходу спрашивала как дела в садике, откуда приводила её соседка Анфиса Осиповна, и, погружалась в свои домашние хлопоты. Света всегда с нетерпением ожидала её прихода, даже скучала по ней и ей очень хотелось, чтобы мама посидела с ней, а точнее посидеть у неё на руках, разместившись как в колыбели... Получалось так, что два-три часа она была одна в квартире. Это было счастливое время - никто не мешает и не слышно надоевших "нельзя", "не трогай", "не балуйся". Света подражая Мордасовой, накинув кружевное покрывало представляла себя балериной и даже добилась больших успехов - через всю комнату легко проходила на кончиках пальцев, сочиняла музыку, которую назвала "идёт дождь" /соседи однажды сильно постучали в стену/, иногда она была мамой, у которой больной ребёнок и сильно плачет /"Неужели Вы бьёте дочь?" - спрашивали соседи/... Было хорошо, свободно, весело. Но всё же её маленькому сердцу не хватало родительской ласки, тосковала по ней. Постепенно она научилась ловить моменты, когда можно силой получить её, ласку. Так она и вела себя: чем бы ни занималась, постоянно наблюдала за родителями и при удобном случае сама шла за ней. Вот и сейчас этот удобный момент наступил. Она крепко держала маму за шею, страстно прижавшись к ней.
- 3адушишь ты меня, Светочка, смотри, как я покраснела... Ну слезь, слезь, моя хорошая.

Расслабив руки, Света медленно сползла с материной спины и обиженным, тихим голоском после не по-детски глубокого вздоха, сказала:
- Опятъ ты будешь делать свои букли-мукли "потому что папа скоро придёт"...
Рита Петровна повернулась к дочери, приблизила "буку" к себе и нежно прижала:
- А тебе тоже нужно причесаться, папа будет только рад этому. Ты же хочешь сделать ему приятное?
- Конечно, мамочка! И ты знаешь? Я ему сыграю новую пьеску -  печаль покинула девочку. Она села за пианино, комнату наполнили звуки, стало даже светлее в ней.
- Молодец! Ну, а теперь приведи себя в порядок, - Рита Петровна подвела дочь к зеркалу и усадила. - Сегодня к нам прийдут гости.

"Гости". Последнее время Света не очень была рада им. Тебя всё время просят чем-то заняться, ругают за то, что мешаешь взрослым разговаривать. А когда гости уйдут мама будет снова наводить порядок, а папа подойдёт, похлопает легонько по спине и скажет: "Спать, спать". А ей так хочется побыть с папой, чтобы поносил на руках, побаловался. А особенно она любила, когда папа заворачивал её в одеяло и, приговаривая "спи, спи", носил её по комнате. Света блаженно закрывала глаза, потихонечку похрюкивала как младенец и с трудом подавляла приятную улыбку - ведь она спала, это были незабываемые минуты. Папе было, конечно, тяжело, и она превозмогая желание побыть ещё на руках, писклявым голоском просила: "Я спю. Положи на кроватку". "Ху-ух", - облегчённо произносил папа, освобождаясь от ноши, а Света чуть-чуть приподняв дрожащие веки, подсматривала, чтобы папа сейчас же не ушёл - жалко с ним расставаться. Папа работал много, приходил всегда очель поздно, Света уже готовилась сну. Но в воскресение она играла с ним за всю неделю. При удобном случае целовала его в щёки и было приятно, если они были не колючие. Так и повелось - в воскресение папа мой в остальные дни — мама...

Из кухни донёсся приятный запах жаренных котлет. Оставив свои дела, Света вприпрыжку побежала на кухню.
- Это будет пирог? - спросила Света, указывая на заполненную жидким тестом гофрированную форму и тут же пальчиком зацепив тесто отправила мигом в рот - Ой, вкусно как! - и запрыгала на месте.
- Нет, доченька, это будет кекс.
- А какая разница между пирогом и кексом? Ведь и то, и другое сладкое и печётся в духовке? - внимательно слушая объяснение матери, продолжала посылать пальчик в тести и сладко облизывать.
Щёлкнул в двери замок и Света стремглав бросилась к двери, на миг забыв всё - пришёл папа.

Не раздеваясь, отец прошёл на кухню и остановился в двери, привалившись плечом, слегка опустив голову, стоял молча. Таким его Рита Петровна видела не часто, во времена, когда он сильно уставал: "Но почему он прячет взгляд?" - тут же в нее вселилась тревога, сердце бешенно забилось. Увидев тревожный взгляд матери, Света осторожно подошла к ее ногам, устремив настороженный взгляд на отца.
- У тебя неприятности? - с трудом спросила Рита Петровна, боясь услышать что-то плохое, в чём она уже не сомневалась — уж слишком долгим было его молчание. - Почему ты молчишь?.. Неприятности? - добавила она более уверенным голосом.
- Нет. Нет у меня неприятностей, - жёстким, звенящим голосом произнес он и, набрав полную грудь воздуха, заявил - Я.., ухожу.
- Ка-ак?! - растерянно-взволнованным голосом почти выкрикнула Рита Петровна, прижав головку дочери к себе.
- Ухожу к другой.
- К другой женщине?! - вдруг обессилившим голосом, едва слышно спросила она. И зашаталась, почувствовав лёгкое головокружение. Но последовавший ответ вернул ей самообладание:
- Да! - раздражённо выкрикнул он, глядя в упор.
- И у неё есть девочка? Такая, как я, девочка? - с интересом спросила Света, ещё не понимая трагедию услышанных фраз.
- Да! Я ухожу... и к другой девочке... - на последней фразе голос осёкся, опустил голову - спасительным наглым взглядом малютке в глаза смотреть он не смог - Извини... Я сознаю, что...

Но вдруг раздался дикий, ужасный детский крик - крик отчаяния:
- К чужой девочке! Так ты уходишь к чужой девочке?! - слёзы заливали это совсем недавно милое, счастливое личико, сказочно довольное вкусным тестом. -  А я?! и с криком: «Не хочу-у!» бросилась к нему, но Рита Петровна в каком-то нечеловеческом броске схватила дочь и взяла на руки, с трудом удерживая бьющееся тельце.
- К чужой девочке! К чужой девочке! - рыдая кричала Света и в отчаянии била руками и ногами держащую её мать.
- Уходи! - полным презрения и ненависти голосом сказала Рита Петровна. Гнев и ярость, боль и презрение, беспредельное возмущение причинённому нечеловеческому страданию ни в чём неповинному крохотному существу переполнили её душу.

Со сковороды поднимался дым, постепенно наполняя кухню и через короткое время в дыму не стало видно его фигуры. Задыхаясь от дыма Света закашляла. Это был спасительный кашель - не стало слышно непрерывно повторяемой страшной фразы «К чужой девочке!» Обессилившее, сникшее, как завявший стебелёк, тело Рита Петровна медленно, как-то обречённо вынесла из кухни. Опомнившись от этого страшного кошмара, какой трудно пережить даже во сне, сказала протяжно обречённо: - Какой ужас!

Света уснула, подложив под щеку обе ручки, тело её временами вздрагивало. Рита Петровна укрыла дочь, с минуту посмотрела на неё, пошла на кухню. Стоял стой удушливый дым. Не от пожара, не от пожарищ войны - просто горели на сковороде котлеты. Форточка была закрыта - дым на улице не был виден.



...-Ей было тяжело... по ночам плакала и во сне звала папу, хотя днём, после случившегося, от неё этого слова я ни разу не слышала... - Рита Петровна часто прерывала этот нелёгкий рассказ, подолгу, молча смотрела в одну точку.
В эти тягостные минуты молчания я успел хорошо рассмотреть её. Седая, высушенная женщина с глубоко впавшими морщинами. Не зная её сорокалетний возраст, можно было дать шестьдесят. Кое-как заплетенная и набыстро скрученная на затылке длинная коса. Блеклый, временами загорающийся, но быстро гаснущий взгляд.

...- Однахды, я розыскала его и предложила вернуться ради дочери с условием продолжения жизни с той... Свобода действий, никаких упрёков, но дочь должна знать, что у неё есть отец... Как я ни пыталась объяснить эту святую необходимость, он не понял...- она снова замолчала. Слёз не было, но я видел, что ей хотелось заплакать. Видимо, даже эта защита - слёзы, покинула её навсегда.

...- Сначала Света потеряла подружек. Стоило одной из них сказать "мой папа", как она тут же уходила. И так поступала со всеми своими сверстницами... Стала замкнутой, нелюдимой. Со школы быстро возвращалась домой и в томительных раздумьях сидела, забравшись в угол на тахте. - Рита Петровна вздрогнула в ответ на последовавший стук в дверь. Я включил табло "Не входить". Придавленным голосом она продолжала:

...-Она превращалась в зверька. Вначале она дерзила мне, потом стала оскорблять, появилась агрессивность, но что-то подсказывало мне, что в её поведении должна произойти перемена... - глубоко-глубоко вздохнула - И она наступила. Света стала увлекаться модой, причёски, помады - всё на первом плане и ужаснейший эгоизм. Обрадовавшись всплеску её жизни, я отдавала ей всё, любое желание её выполнялось...

Рита Петровна продолжала, но я уже её не слышал. Щемящее чувство будоражило мой мозг и сердце. Злоба и ненависть, презрение и самые жестокие пожелания в его адрес теснили мою грудь. Такая нечеловеческая жестокость и полнейшая безнаказанность за варварство, в итоге которых две разбитые жизни... Порой мне казалось, что этого не было, что это она выдумывает, что это чёрт знает что, но только не правда. Но это была правда. Горькая, жестокая правда, реальность.
- Знает ли он судьбу дочери? - не боясь огорчить, я спросил её, прервав продолжающийся, возможно, целительный для неё рассказ.
- Нет. О ней он ничего не знает.

И, чтобы он узнал, чтобы другие знали, я написал этот рассказ.


Москва
1970-1974