Агнис, 1 глава

I
Ya;murda tan;d;m seni
Ya;muru da sevdim seni de
Seni ya;murdan ;ok

Bak denizin ortas;nday;z
R;zgarlar alt;nda
Ya;murumuz art;k yok (art;k yok)

Ya;murda tan;d;m seni
Ya;muru da sevdim seni de
Seni ya;murdan ;ok

Bak denizin ortas;nday;z
R;zgarlar alt;nda
Ya;murumuz art;k yok

;l;m ayr;l;ktan da zor senin gibi ;l;nce
G;zlerin dolacak m;
Beni g;r;nce

;l;m ayr;l;ktan da zor senin gibi ;l;nce
G;zlerin dolacak m;
Beni g;r;nce

Bir g;n ;l;rsem ki ;l;r;m
Y;z;n; gecelerde g;r;r;m
Ellerimi uzatsam sana de;mez bilirim

Bir g;n ;l;rsem ki ;l;r;m
Y;z;n; gecelerde g;r;r;m
Ellerimi uzatsam sana de;mez bilirim

An;lar kendi yoklar ben b;kt;m
An;lar kendi yoksa ben de yokum

Yar;m kalsa da sevgimiz
Farketmez dostum
Bir g;n bitecek t;rk;m;z
Bitecek dostum*

Beni Rahatta Dinleyin

Son Feci Bisiklet

 

*Я узнал тебя в дожде.

Полюбил и дождь, и тебя.

Тебя сильнее.

 

Погляди, посреди моря мы,

Под сенью всех ветров.

И нет больше нашего дождя.

 

Я узнал тебя в дожде.

Полюбил и дождь, и тебя.

Тебя сильнее.

 

Погляди, посреди моря мы,

Под сенью всех ветров.

И нет больше нашего дождя.

 

Смерть тяжелее разлуки,

Когда умирают подобные тебе.

Заполнят ли слезы глаза твои

При встрече со мной?

 

Смерть тяжелее разлуки,

Когда умирают подобные тебе.

Заполнят ли слезы глаза твои

При встрече со мной?

 

Умереть бы однажды, умирая,

Лик твой видеть в темноте,

И не коснуться протянутой рукой.

 

Умереть бы однажды, умирая,

Лик твой видеть в темноте,

И не коснуться протянутой рукой.

 

Самих воспоминаний нет, так хватит с меня!

Если нет воспоминаний, нет и меня...

 

Даже если осталась половина любви,

Не беспокойся, друг мой.

Однажды кончится и наша песня,

Кончится, друг мой.

 

Есть ли в мире лучше транспорта для путешествий, чем поезда? Все, начиная от размеренного (вверх-вниз, вверх-вниз,) покачивания, умиротворенного пейзажа, проносящегося за прямоугольником широкого, замутненного древней грязью окна и сами эти двери в купе, с мелодичным шумом раздвигающиеся при каждом новом рывке или неожиданном замедлении хода мчащегося вперед поезда... Все это просто создано для отдыха и спокойных размышлений. Но лучше всего в поездах, так это, порой тоскливо-мечтательный, порой и весело зовущий в путь-приключение, но бесспорно прекраснейший звук на свете — звук свистка машиниста. Устало облокотив голову на руку, я со своего места на нижней спальной полке не свожу глаз от мчащейся за окном жизни. Там свежая зелень полей и лугов, а попадающиеся то и дело стада обросших за зиму спутанной шерстью овец, не могут не вызвать у меня улыбки, особенно при виде первенцев этой весны, прячущихся у ног матерей кудрявых ягнят. Следующие за пасущимися стадами чабаны, гордо восседая на седлах в своих высоких белых колпаках или низко надвинутых на глаза кепках, провожают пристальным взглядом проносящийся мимо поезд. Огромные пастушьи псы спокойно следят за железным монстром на рельсах, когда как их менее величавые собратья, собаки поменьше, с визгливым лаем пускаются отгонять безобразное чудище от стада. Порой простор полей заграждают редкие ряды деревьев. Стряхнувшиеся от снежного сна зимы, они тянут к синему небу, к искрящемуся солнцу свои стройные ветки. Но неизменным за окном остается все одно и тоже: бесконечно бегущие по кромке горизонта за раму окна, горы, горы, горы.

Печальный напев солиста любимой рок-группы с Анкары (Ya;murda tan;d;m seni), прерывает внезапное:

-Агнис, оторвись на минутку. - держит мама в руке вырванный у меня из уха наушник.

-Что?! - раздраженно спрашиваю. Но тут же пытаюсь взять себя в руки. - Что случилось?

-Ты же понимаешь, что так... - мама вдруг прерывается.

Странный взгляд ее глаз настораживает и я жму на паузу. Музыка в оставшемся наушнике замолкает. Мгновение она так странно смотрит, а потом ее глазам возвращается привычный цвет и подняв взгляд на вверх, где, громыхая при сильных толчках, был заброшен весь наш багаж, она спрашивает:

-Ты не забыла взять пару теплых носков. В айыле вечерами еще холодает.

-Да, взяла.

-Точно?

-Точно!- резко бросаю, все-таки не сумев сохранить тон ровным. - “Хотя она заслуживает такого обращения.” - думаю при этом, снова вспомнив как несправедливо отняла она у меня последние дни учебы и обида застилает глаза влажным туманом. Отворачиваюсь от нее к окну.

Никто бы и не вздумал возмутиться, договорись она об экстренной сдаче экзаменов годом или двумя ранее. Но как могла она забрать меня, жестоко, почти что насильно, перед самым выпускным! Я знала точно, что больше никогда не увижу такими же веселыми лица своих лицейских подруг. Никогда мне больше не удастся поблагодарить за терпение своих любимых хожа (учителей). Таких было хоть и немного, но с ними меня связывали чувства намного сильнее, чем, например, к той же матери или отцу.

Говоря откровенно - Я НЕНАВИЖУ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ. Также, как и себя. Как и всех других. Как все. Это открытие дало такое спокойствие, что, как бы парадоксально это не звучало, я наконец-то смогла снова почувствовать радость жизни. Теперь я знала, что чувствую к самым родным в мире людям и дала конечное определение установившимся меж нами отношениям. Это ненависть, чистая, первородная. В мирные времена я всего лишь посредник меж двух безразличных ко всему, кроме себя самих, взрослых. Во время очередных ссор личность единственного ребенка сих людей трансформировалась всего лишь в один из предметов имущества. Они никак не в состоянии были поделить его. Поэтому развод затянулся.

Несмотря ни на что, с тех пор как меня озарила “идея ненависти”, я поняла, что больше не к чему страдать. Там, где нет любви, нет и страданий. Я даже могла снова возвращаться на выходные домой и поочередно пересказывать заранее сочиненный рассказ об успехах на учебе сначала одному, потом другому родителю. Но простить родителей за выпускной было выше любых человеческих сил. И как бы хорошо на меня не воздействовали поезда, я боюсь, что разревусь сейчас перед матерью. Тогда бы все началось с начала. И чертовое колесо обозрения, как сказал бы Хемингуэй, начало бы свой новый оборот. Весь алгоритм действий, к которым приводят слезы, выдолбан в моем мозгу:

-бросая попытки угомонить очередную ссору родителей, я кидаюсь к себе на кровать в слезах;

-мама, беспокойно расспрашивая, словно не понимая, в чем дело, суетится возле меня; 

-не добившись сравнительно ничего, она снова по привычке переходит на крики, и в итоге всего этого плачет сама;

-окончательно успокоившаяся я принимаюсь утешать ее, а сбежавший из дому отец давно уже сидит в одном из близлежащих баров и попивает, в лучшем случае, пиво. Я всегда прошу про себя, чтобы это было всего лишь пиво.

-Жалуется ли он там на свою жизнь барменам, как это показывают в фильмах? - задумчиво бормочу я, но мама даже не замечает этого.

Но было и спасение от всего этого безумия - турецкий лицей. В нем я училась с седьмого класса, и, поначалу досаждавшее обязательное условие проживания в лицейских общежитиях всех учениц, впоследствии вызывало одно лишь облегчение. С утра до вечера занятая интенсивной учебой мне некогда было думать о длившемся уже не первый год конфликте домашних, и только угроза каникул заставляла вспоминать о нем. Так незаметно пролетели драгоценные лицейские годы. Ступая на занятия по ставшим давно родными дорожкам через изумрудные лужайки лицея, я заметила за собой, что с приближением дня выпускного вздыхаю все чаще. Но внезапный налет матери отнял у меня и эти последние дни.

Челка недавно постриженных волос непривычно спадает на глаза, и мне то и дело приходится отмахивать их. Пытаясь задобрить меня после расстройства связанных с выпускным планов, мама позволила мне состричь опускавшиеся ниже пояса и порядком надоевшие тяжелые волосы. Она даже закрыла глаза на то, как несколькими днями ранее я вышла из душа сияя ярко-фиолетовой копной на голове вместо своих привычных волос цвета земли. В лицее, пусть и не официально, но де-факто, было под запретом любое нарушение порядочного вида. Что подразумевало под собой забыть о таких вещях, как длинные ногти, короткие юбки и тем более о пирсинге или краске для волос лицеисткам не стоило даже мечтать. Покрасив волосы, я как бы вкусила сладу воли, и в протяжении всего пути от дома до станции железной дороги с удовольствием ловила на себе удивленные, а порой и восхищенные взгляды провинциалов. Провожать нас было некому, потому что отец ушел на работу очень рано. Мы даже не попрощались.

-Давно стоило уехать нам. - своим утверждением вырывает меня мама из размышлений. - Увидишь. Теперь все станет лучше. - пытается она погладить меня макушке, но я отмахиваюсь.

-Апа, я давно не маленькая девочка. - говорю я в оправдание своей колкой реакции на неожиданную ласку.

-Для меня ты всегда будешь маленькой девочкой. - улыбается она и я в который раз удивляюсь, какой красивой она может казаться, когда рядом нет отца.

Мама старше меня на 18 лет и это естественно, что при такой небольшой разнице в возрасте нас часто принимают за сестер. И хотя 18 лет считается совершеннолетием, факт раннего брака матери всегда смущал, и я по возможности старалась не упоминать о нем. Мне, все еще любящей уткнуться перед ноутбуком за просмотром мультфильмов с большим ведром мороженного в руках, казалось невообразимым, что мама была старше меня всего лишь на три года, когда выходила замуж за папу.

Мысли о выпускном и о неумолимом родительском разводе медленно рассеиваются вместе с красками за окном. Под сладкое убаюкивание ритмичного хода поезда я на своем опыте убеждаюсь в точности фразеологизма клевать носом, дважды чуть не проклюнув пребольно лицом своим стол. Засыпая в третий раз, я даже начинаю видеть какой-то сон с усыпанным звездами небом, и с тайным беспокойством чего-то надвигающегося из темноты, как легкое тормошение за плечо совершенно развевает видение.

-Вставай, Агнис. Прибыли.

Пассажиров в нашем вагоне, как и во всем поезде в целом, очень мало. Поэтому помимо нас на остановке выходят только две старушонки, с виду такие же старые и полупорожние, как и сжатые в их жилистых ручонках тряпичные сумки, да еще один парень моих лет. В руках он с большой осторожностью несет картонную коробку. Проходя мимо него слышно, как содержимое коробки пищит и ворошится внутри. Последними по опасной лесенке вниз сходим мы с мамой, чтобы неспеша выгрузить багаж. Парень, добродушный малый с широкой улыбкой, при виде наших страданий вызывается помочь и вручив мне свою драгоценную коробку помогает маме спустить и дотащить до скамьи всю нашу поклажу. Чувствуя через картон коробки живое движение в руках, я с любопытством разглядываю через щель в ней возню примерно с дюжины пушистых головок. Приняв назад своих крохотных путников, парень еще раз ослепляет меня своей улыбкой, прежде чем уходит.

-И куда дальше? - зевнув спрашиваю я у выглядящей для себя неправдоподобно бодрой мамы.

-Нас должны были встретить, видимо опаздывают. - оптимистически улыбается она.

Но медленно ползущие минуты и начинающее пропекать тем сильнее, чем ближе оно к зениту, солнце, мало-помалу изымают улыбку и у ней. Сажусь рядом с сумками на скамью и думаю поспать и увидеть продолжение сна со звездами, но зной действует отрезвляюще. Лениво окидывая глазами скрючившиеся у рельсов колючие кустарники и руины здания позади, я разочаровано думаю о том, на что мне пришлось обменять свой первый выпускной. Вдруг пустоту вокруг нарушает движение вдали. Поднимая за собой высокие столбы пыли, в нашу сторону быстро приближается всадник на гнедом коне. Они скачут вдоль ржавой железной дороги, разрывая реальность на две части: по одну сторону уже облекшиеся в теплый рыжеватый цвет приземистые горы Казахстана. По другую горделиво возвышаются синие кыргызские горы.

 Мама поднимается с места, и мне приходится встать за ней. Заслонив руками глаза от солнца, она пытается разглядеть скачущего.

-Это к нам, что ли? - недоверчиво спрашиваю я.

-Не знаю. - тихо отвечает совсем уже растерявшаяся мама.

У меня вырывается удивленное и на слух даже несколько вульгарное “Оо!”, когда мне удается разглядеть в всаднике прямо, стойко держащуюся на быстром бегу фигуру молодого мужчины. Нас поглощают облака пыли, когда лошадь на скаку останавливается прямо у нашей скамьи. “Чудесный!” - проносится в голове, и я случайно заглатываю кучу пыли. Кашляю и тру шипящие от попавшей пыли глаза, пока юноша с завидной легкостью соскакивает с высоты своего скакуна на дымящуюся землю. Когда пыль начинает постепенно оседать, “чудесный”, одетый в черную спортивку и с кепкой на голове, подходит к маме. Она к тому моменту уже схватила со скамьи чемодан и сумку и вдруг юноша самым абсурдным образом вырывает их у нее. Остолбенело глядя на маму жду, что же будет дальше. Она выглядит озабоченной не меньше меня. С беспокойно стучащимся в голову сердцем думаю не закричать ли о помощи, и имеет ли это смысл в такой пустыне, когда радостное восклицание мамы заставляет панику улечься. Сирил, как назвала мама всадника, оказался моим кузеном, посланным встретить нас.