Духовики

Его трубу я слышу каждый вечер. Петька приходит сюда, к обрывистому берегу реки, чтобы ни он, ни ему не мешали. "Дома нельзя - мать больна, соседи ворчат. А труба тихо не может, на то она и труба" - так он мне объяснил причину своего появления на этом пустынном берегу.

Первым обжил этот берег я - рыбалка необыкновенная, ничто не тревожит тишину, даже самолеты не летают - покой и благодать. Забросишь удочку и лежи, как лежал твой предок в девственных местах, смотри в небо или наблюдай за работой муравьев - занятное дело, как будто люди, но в уменьшенном размере. Трудящи, таких поискать... Они мне напоминают предпраздничную улицу: все спешат, все что-то несут, один тяжелое, другой легкое, а третий, что называется "пупок надрывает". Заветное место я держал в тайне и ревностно его оберегал.

Но, однажды, вечернюю тишину нарушил, не нарушил, а взорвал протяжный звук трубы. Я вскочил на ноги, сердце тревожно забилось - "к чему бы здесь появиться трубачу?" Береговой кустарник надежно скрывал меня и, оставшись незамеченным, я увидел его.

Широко расставив ноги, как бы сросшись с землей, подняв кверху трубу, с закрытыми глазами, он легко, без напряжения выводил мелодию. Казалось, что кроме этих звуков, для него ничего больше не существовало. Закончилась мелодия. Медленно опустил трубу, окинул взглядом окрестности, словно ища только что вылетевшие звуки и снова поднял ее кверху. Над рекой поплыла зовущая вперед мелодия марша: там-та-та-там-та-та-та... и что-то всколыхнулось в моей груди; казалось, все тело впитывает непонятно откуда знакомую мелодию. Я с силой напрягая память, пытаясь ее вспомнить - уж очень она была удивительно знакома и близка сердцу. Перед глазами быстро мелькали картины прошедших жизненных событий. От напряжения гудит в висках: ”не то...”, ”не то...” и, вдруг, сначала расплывчато, потом все четче и четче, все быстрей и быстрей, как бы подгоняемая слышимой мелодией, появилась она - картина моей мужающей юности.

...Шестидесятые годы. Харьков. Пограничное училище, что на Померках...

...На исходе третьи сутки учений. Ранняя весна. Дороги размыты, грязь, на полях снег, лежащий буквально на воде - сверху снег, снизу - вода. Сырой, холодный, пронизывающий до костей ветер. Марш, бросок, марш, бросок, ”бой", преследование ”противника”, долгожданный привал и, снова марш, "бой". Привал... привал... большой привал. Подъезжает походная кухня, с самодовольным поваром - мол, ”бэз нас жизни нет”. И в этом он прав. Голодное войско всегда повару должное отдаст, а насытится - поминай как звали... Ребята по-молодецки расправлялись с горячим котелком, наполненным ароматным борщем и с еще более вкусно пахнущей кашей, щедрой рукой повара сразмаху, второпях брошенной в крышку котелка. Где-нибудь в сторонке, исследовав ногами с десятину поля, выбираешь кочку, чтобы присесть, а присев, не намочить приседающее место; да чтоб не натекла через край вода в сапоги. Присесть, но не сесть... Постепенно смолкает гомон у кухни, только слышны звонкие удары ложек о пустеющие котелки. У меня, братцы, душа в желудке находится, - кто-то невдалеке нарушил деловое молчание - признак наступающей сытости, - чувствую, оттуда жизнь начинается.

Котелок в сторону, принимаешься за кашу, но уже не спеша, наслаждаясь вкусом и ароматом. По телу пошло тепло и нега. Жизнь стала веселей. И не чувствуешь онемевшие, пересиженные ноги, и не чувствуешь, что сапоги наполнились водой, что уже давно грешное место полощится в ледяной воде... учения учениями, а котелок должен быть чистым - он твой друг, он твой брат и без него ты не солдат. Осточертела эта снежно-водяная жижа, но в данном случае и ее с пользой используешь: не двигаясь с места, набираешь ее в котелок, проворачиваешь ложкой и полнейшая чистота... Достаешь из нагрудного кармана сигареты и ищешь, где вспыхнет огонек в темноте...

Ста-а-новись! - глухо раздается команда командира дивизиона в сырой туманной темноте.

Напряженно урча вездеход увозит кухню, а вместе с нею частицу тепла и запах паленой березы. Молча, без обычных шуток-прибауток поднимаются курсанты. Выкручивающая боль в пересиженных и замерзших ногах. Усилие, еще усилие - встал. Ощущение, что держишься на воздухе - ног не чувствуешь.
- Первый взвод, становись!
- Второй взвод - раздумья в сторону - ты должен стоять в положенном для тебя месте. "Так-то, дорогой, становятся офицерами. Это тебе не белые халатики или папки под мышкой.. Хотя у них, студентов, есть свои трудности, но все равно это не то... Жаль, покурить не успел. Ну, ничего, потерпим”.

Ночью задачи учений были выполнены. По распоряжению командования дивизионы расположились на ночлег в сельской школе. С большим трудом пробравшись в угол, положив ручной пулемет на пол, лег на него сверху и тут же уснул. Но вскоре проснулся от удушья - на мне лежало тяжело, устало похрапывая, тело. Спать под таким "одеялом" хоть и тепло, но мало приятного. Попробовал освободиться - не получается - ноги придавлены другим. "Ладно, полежу в тепле”. Усталось взяла свое и с набегающими приятного содержания картинами стал погружаться в сон.
- По-о-дъем! В ружье! - словно залп зенитки. Так уснуть больше и не удалось...

...Знакомый хуторок. Скоро будем "дома”. Усталые, заросшие, в черноземной грязи идут курсанты. Строй походный, идут вногу. Но идут тяжело, каждый шаг - напряжение воли - физических сил почти не осталось, есть только воля, спасительная воля. Жители хуторка вышли из домов и сочувствующе смотрят на нас. Женщины, обращаясь друг к другу что-то говорят неслышно, но догадаться можно: ”Цэ ж и мий дэсь отак". Вон одна, вон другая вытирают глаза углом головного платка. "Чувствительный народ женщины - смотрят и плачут". Пытаешься подтянуться, собраться, чтобы не казаться им таким жалким, но если сил нет, то где их возьмешь, "Топ...-топ..., топ...-топ..." - глухой, тяжелый звук идет из-под раскисших сапог. Топ... - топ..., топ... - топ... Метр-километр...

И, вдруг, музыка! Радостно-возбужденное чувство наполняет грудь, по спине пробегает щекотливо бодрящая волна. Тебе легко, трудности далеки и неправдоподобны. "Ах, молодцы! Вот где сила! В музыке!" И, именно здесь, не в консерватории, не на концерте, вдруг понимаешь какую громаднейшую роль играет музыка в жизни. "Звуки, но какой животворный элексир заключен в них! Давай! Давай, ребята! Стало откровенно стыдно за прошлые неуважительные косяки на музыкальный взвод и про себя произносимое "сачки".

В двух километрах от "дома", самых трудных километрах, на обочине играл духовой оркестр. Ребята подтянулись, повеселели, в глазах живой огонек. Стал тверже и энергичнее шаг.

Оркестр играл походный марш. Марш, который сейчас так душевно исполнял Петька:

там-та-та-там-та-та...
Шел со-о-олдат своей до-орогой,
Се-ердце-е бедно-ое за-амети-ил,
По-о-оложил в похо-одный ранец
И пошел сквозь дым и ветер. - Ожил,

- задорно начал запевала. И тут же был подхвачен сотнями голосов, слившихся в один мощный, бодрый голос. Оркестр играл. Закончилась песня, а оркестр играл. Колонна шла. Шла бодро, хорошо шла, словно и не было тех трех изнурительных, трудных суток. Оркестр играл, играл до "порога".

И я подумал: "Какая же сила скрыта в этом оркестре?! Видимо, и название ему - духовой, не только от того, что дуют,а потому что в душу дух, бодрость вселяет. Одним словом — ДУХОВИКИ!".

По случаю успешного завершения учений вечером был дан концерт. Был приглашен популярный в то время эстрадный оркестр. Оркестранты в ярко голубых костюмах, золотом сверкают трубы, саксофоны, тромбоны. В зале зеленые погоны, между парой погон девичий наряд - приглашены на концерт шефы - студенты торгового института. Кавалеры подтянуты, как подобает, внимательны к подругам. Я - "холост". Чувствую себя свободно, никаких обязанностей по отношению к прекрасному полу. Звучит экспромт, затем выступает ведущий, певица исполняет распространенную песню, название уже не помню, но слова вспоминаются: "... И молчать нам, и молчать нам, и молчать вдвоем легко... Не забыть очарованья этих чудных вечеров..." По озябшему от усталости телу распространяется приятное тепло, с усилием удерживают смыкающиеся веки, но тяжесть их непреодолимая, голова опускается...

Просыпаюсь, резко вскинув голову от какого-то внутреннего толчка. Вначале ничего не вижу, потом все проясняется, в недоумении окидываю взглядом зал - вокруг только девичьи прически, а между ними склоненные, словно подкошенные головы ребят. Да..., усталость берет свое. Ведущий вполголоса ведет разговор с кем-то из сидящих в первом ряду, окидывая рукой зал. Встает полковник - начальник политотдела и поворачивается к залу - минутное замешательство на суровом лице - видимо, давно такого не наблюдал, но тут же спокойно садится, отсылая рядом сидящего из зала. С ухмылкой оркестранты покидают сцену, оставив инструменты, из-за кулис выглядывают любопытные физиономии, с вожделением ожидая, что же будет дальше. О чем ведет речь руководитель оркестра, с начальником политотдела - не слышно, но держит себя этак петухом, но оскорбленным, мол "вот мы кто, а к нам с таким непочтением”.

Начинаю толкать рядом сидящих спящих ребят. Но что это? Из фойе, не со сцены, грянула музыка. Та, наша: "Там-та-та-там-та-та-”. Подняты головы, недоуменные лица смотрят друг на друга: "с чего бы это?" И вот в зале звучит наша любимая песня. Пели дружно, стоя, и оркестр вошел в зал. Закончилась песня и со сцены все дружно и откровенно зааплодировали залу, в ответ аплодисменты вспыхнули в зале и концерт пошел дальше. Но как пошел?! С теплотой, дружбой и сердечностью...

...Звуки трубы неслись в неоглядный простор. Петька играл и играл, очарованный рождающейся музыкой. Этой игрой он напоминал мне соловья, соловья который в начале дня задает тон прекрасного и возвышенного всему живому на земле.

А заметили ли Вы, уважаемый читатель, как оживают и приободряется окружающие и Вы вместе с ними при появлении музыки в исполнении духового оркестра? И как непростительно редко мы его слышим сейчас?!


Москва.
1970-1974