Петрович

Иначе его и не называли, как Петрович. Родом из Донбасса, из знаменитой династии клепальщиков котлов, сам был поначалу клепальщиком, но сделав в сороковые годы неожиданное, стал врачом. Отец и его братья в душе радуясь, что сын и племянник стал учёным человеком, на людях, в семейных разговорах и беседах сокрушались: "интеллигентом стал”, "легкий хлеб выбрал", "изменил династии".

Пётр Петрович цепко ухватил знания и мастерство своих учителей, по-рабочему, по-деловому. Хватка клепальщика осталась на всю жизнь - попробуй заклепать котёл как-нибудь - разлетится вдребезги. Так и больного врачевал - капитально, вкладывая душу в каждого. Сообразно прежней профессии избрал хирургию и был в ней рабочим от хирургии. Угловат, грубоват голосом, немногословен, но душой доброй.
И, как уважаемого мастерового в рабочей среде называют только по отчеству, оставаясь рабочим, любил соответствующее обращение к себе. Независимо кому, всегда представлял себя Петровичем. В институте усердием и прилежанием вызывал почтительное отношение как сокурсников, так и преподавателей, учился нелегко. Подолгу сидел над заданием - память была слабовата, но выучив, запоминал надолго. Перед экзаменами никогда не дрожал.

Перед выпускными экзаменами женился - полкурса было на свадьбе. Ни за кем не ухаживая вдруг женился, всем на удивление, поклонниц было много, но выбрал ту, которая часто садилась с ним рядом на лекциях - более настойчивую. Сядет рядом, то спросит нерасслышанную фразу, то карандаш попросит, неимоверно краснея при этом. Иногда пыталась заговорить с ним, но его это отвлекало, мешало делу и он молчал. На первых курсах был всегда приглашенным на праздничные вечеринки - шёл охотно, на то и праздник, чтоб повеселиться. Но приглашали по просьбе одной из поклонниц. Дотанцевав и поухаживав с ней вечер на этом и ограничивался, потом перестали приглашать - "увалень да и только" - пришли к выводу. Но эта, маленькая, крепко сложенная, красивая и боевая, которую сокурсники звали "trochanter" - за широкий крепкий таз и большую пуговицу сбоку на юбке, была другого мнения, стоически отвергая многочисленных поклонников. Ему она нравилась, были даже сновидения с её присутствием. Ей это не показывал. Себе позволял лишь иногда подойти и посмотреть в окно, как она занимается в спортзале по вечерам, да и то мимоходом, возвращаясь из "читалки". Однажды, всё же был разоблачён - она его заметила в окне и чуть было не упала с брусьев и, видимо, это, его внимательный и печальный взгляд, дало силу ждать счастливого мгновенья.

И оно наступило, наступило внезапно, неожиданно, на последней  лекции (он понимал, что это последняя возможность), повернулся к ней и смотря в её глаза спросил, немного осипшим от волнения голосом:
- Будешь моей женой?
Ответа не последовало - от неожиданности она растерялась.
- Я серьёзно... - продолжая упрямо смотреть на неё, добавил он, но уже и с дрожащими нотками.
Она пыталась что-то сказать, но спазмы в горле лишили её голоса.
- Скажи прямо: да или нет.
- Да - тихо, тихо произнесла она.

Он встал, извинился перед лектором и стремительно вышел. К концу лекции он появился, весь взмыленный, с взлохмоченными волосами, держа в руках громадный букет сирени, дождавшись окончания лекции протиснулся через встречный поток, "опоздал” - иронизировали студенты полагал, что букет предназначен лектору, подошёл к ней, сидевшей в какой-то отрешенности.
- Впервые в жизни - тебе, - положив букет у её ног.
- Ой! Увидят! Зачем же ты так?!
- Всё нормально, пусть видят.

Привёз невесту домой и представил родителям.
- С-светлана, - срывающимся голосом, подавая руку матери, представилась она, неописуемо стесняясь своей роли.
Отец отозвал Петровича в другую комнату и с укором сказал, указывая пальцам в её сторону:
- Помельче не нашёл?
Мать, как мать, заплакала, кому не жалко отдавитъ сына?

Дав волю чувствам, он неотступно ходил за ней. То на руки возьмёт, то целует бесконечно, радуясь взаимности. И непрестанно твердил:
- Ты мне дочку роди, но такую, чтоб как ты была.

Помягчал, нежнее стал, разговорчивей, обходительней. Ждалис нетерпением дочь. Вместе с отцом смастерили люльку всю в узорах. Дождались малютку и зажили уже настяцим семейством, ладно и интересно. Отзимовали, а в июне — ВОЙНА!
- Не дали пожить волочи.
- Может не надолго, Петенька,- обнимая, утешала Светлана. Теперь она не отходила от него - знала не сегодня-завтра уйдёт.

И Петрович ушёл, ушёл надолго, в полевых госпиталях работал за троих. Выработал правило: через день домой треугольник, писал одно и тоже: "Жив, здоров, погибаю в тоске по вас. Береги себя и дочку». Это было главным, а на большее времени не хватало, письма отправлялись через день, но получала их когда через день, когда пачками - он всё время был в движении - где передовая, там и он. Ей хотелось большее прочитать в долгожданном письмице, но было одно и тоже: "Жив, здоров..." Его не видела два года, не увидела бы и третий, но был ранен...

- Петрович! Танки! - вбежал в операционную палатку санитар. - Много, прямо на нас идут!
- Грузить на машины раненых!- спешно тампонируя живот лежащему на операционном столе,приказал он.
- Какие машины?! Одна полуторка и двадцать тяжелораненых!
- Грузить на одну! Навалом! Всех до одного! Ходячим уходить!
Навалом, как мешки, быстро загрузили машину, под нарастающий грохот приближающихся танков. Вот дальняя палатка уже под танком, вторая...
- Все? - нечеловеческим голосом, пытаясь перекричать ужасный шум, до боли в горле, крикнул Петрович, но и сам себя не услышал. - Давай! - махнул водителю и на ходу вскочил на подножку. Стук пулемётов, свист пуль, рёв танков и душераздирающие крики сваленных в кучу раненых. Машина мчалась по бездорожью, прижимаясь к лесу. С трудом удерживаясь на подножке Петрович кричал:
- Держите раненых! Ложитесь на них!, - а в голове одна мысль: «Заглохнет - каюк всем».

Санитары легли на раненых распластав руки и ноги по этому человеческому стогу, пытаясь связать его, не дать рассыпаться. Танки преследовать не стали, но развернув башни в их сторону, открыли бешенный огонь. "Потешаются сволочи" и глухо простонав, Петрович упал с подножки. Тут же заскрипели тормоза и, неизвестно какими силами, с налившимися от тяжести глазами, шофер быстро втащил его в кабину.

Ушли...

...Пришел в себя в госпитале. Об отсутствии правой ноги узнал не сразу, лишь спустя несколько часов, пытаясь повернуться на бок. А через день узнал, что стал совершенно седым. Позже узнал своего спасителя и переживал, что может больше с ним не встретиться, не поблагодарит за спасение.

Письма домой поступали прежнего содержания. Домой вернулся через три месяца...

Как-то повелось, что прошлое вспоминалось всегда после операционного дня. Вот и сейчас Петрович прилёг на диване, поднял затёкшую ногу и отдался воспоминаниям. В его кабинет после операции никто не входил до тех пор, пока не будет вызвана дежурная сестра и не ответит на вопрос: ”Как оперированный?" Отдыху мешали разговоры, доносящиеся из рядом расположенной посетительской. Петрович несколько раз пытался сменять кабинет, но, вновь и вновь взвесив все «за и против», оставался ла старом месте, - кабинет был в самой маленькой комнате, а занять большую значило сократить койки в отделении. Несколько раз главный настаивал на этом, но Петрович отказывался.

Из посетительской доносились приглушенные, невнятные голоса. Несколько раз упоминалось его имя, но это и естественно - речь ведут о больных, а почти к каждому из них он имел отношение, приближался час приёма посетителей, усиливались и голоса. Петрович улыбнулся только что услышанной фразе: "хороший доктор у нас долго не задержится - или сам сбежит, или пригласят в лучшее место... ходят слухи, что Петрович собирается /Петрович даже приподнял голову/ в область переехать. Жаль. Плохо нам без него будет». «Ладно, пусть говорят, но, странно, кто пускает такие слухи?» стараясь не прислушиваться к разговорам, он стал думать о планах на предстоящий день. Но спокойные раздумья были прерваны резким, язвительным голосом: ”Да что вы всё Петрович, да Петрович! На безрыбье и рак рыба. Вон дочку мою три часа мучил с аппендицитом! - это уже было явное негодование - Стар он. Молодые хирурги за полчаса его удаляют. - Тишина. Присутствующие не поддерживают. - Ну, может, за за час..." - более мягким голосом добавила неизвестная.

Петрович дотянулся до розетки и включил радио. "А, может быть и вправду стар стал?.. Мать всё же... переволновалась". С этими мыслями вспомнил прооперированную и её мать, только что приведшую его в смятение.

...Операция как все операции. По заведенному им порядку протекала в абсолютной тишине. Не было раздражённых выкриков оперирующего хирурга, довольно часто наблюдаемых в других операционных, возведенных в норму, не было разговоров «между прочим», не было и суеты. Тишину нарушали оперирующий, произнося привычные «зажим», «сухо», «пеан», «ранорасширитель».., да удары использованных инструментов, сбрасываемых в таз, обтянутый простыней. Петрович, как подобает старшему, незаметно подошёл к столу, посмотрел на операционное поле, также тихо отошёл к окну, ожидая момента подхода к брюшине.

Оперировал Станислав Романович, хирург с трехлетним стажем. Оперировал хорошо, красиво, нежно — свидетельством было молчание оперируемой. За стоны и крики больных, оперируемых под местной анастезией, Петрович строго наказывал: "Ты что? на передовой или на свидание спешишь? Введи новокаин и жди пока подействует. Мне скорости не нужны... По живому не смей работать!" Петрович учил подчиненных операцию делать "по рабоче-крестьянскому".

Наблюдая со стороны за Станиславом вспомнил его, буквально вбежавшего в кабинет: "Здравствуйте! Я хирург! Буду у вас работать. Главный куда-то спешно уехал, просил передать Вам лично". Выпалил и замолчал. Побеседовали - в душе да - хирург, да и оперировал в институте много - такие нечасто встречаются. Предложил, для знакомства, на второй день прооперировать мастит. Через пять минут, хоть и не педагогично отстранять, но отстранил от операции, - при рассечении кожи больная извивалась как змея и кричала по-настоящему "как резанная". Уже потом выговаривал: «...и многих» так мучил? Кто тебя этому варварству научил? Сам, небойсь, чем быстрее операция, тем выше мастерство? Нет, дорогой. Мне не нужны хирурги, удаляющие аппендикс за десять минут. У меня хирургическое отделение, а не живодёрня... Сразу после введения новокаина не рассекай, жди пока наступит анестезия, проверь - и так на каждом этапе операции". "Что за мания у молодых к скоростям? Может потому, что сами на себе не испытали прелесть операции? - сокрушался Петрович на "пятиминутках". Но сейчас он с удовельствием отметил: "После меня будет! Поднатаскать нужно ещё больше".

- Петрович! Гной! - приглушенно с оттенком тревоги произнёс Станислав.
Чего боялся, то и есть, - тихо заключил Петрович, мговенно представив осложнение дальнейшего хода операции, добавил: "Наркоз! Закрой поле салфеткой, будешь ассистировать."

...Петрович стоял за столом второй час. Подвывала поясница, отекла нога. Дважды удалось немного размятся, меняя по ходу операции перчатки (до этого сегодня сделал три операции). Операция шла к концу... Как практикуют другие можно было бы заключительный этап поручить ассистенту, но это было не в его правилах.

Кетгут ложится на мышцы, жировую клетчатку. Недовольство с возмущением наполняли его душу. "...A ведь ещё вчера настаивал на операции. Так нет же, ёлки-палки, грамотные, всё знают, знают больше тебя. «Нет, доктор, подождём» - вспомнил не терпящее возражений заключение матери больной. «Умники.., а вы, доктора, дурные... Начитаются журналов да книг - знай наших, мы тоже в медицине кое-что понимаем, - ворчал про себя Петрович. "Выше пропаганду медицинских знаний!", по-моему не в ту сторону гнёт - вот и результат перед тобой на столе, с «медицинскими знаниями”. А попробуй возразить кому, …, ах! Да бог с ними... Раньше было, скажешь - закон, сейчас же, сто потов сойдёт пока УГОВОРИШЬ на операцию. .."

- Круглосуточный пост! - с оттенком раздражения, всё ещё под впечатлением обуявших мыслей, распорядился Петрович, снимая перчатки, - надо вытянуть... Тянуть будем все, с перитонитом шутки плохи, но головой отвечаешь ты, - указав взглядом на Станислава.

Петрович медленно, устало отошёл от стола, на ходу снимая халат с серовато-коричневым оттенком от частой стерилизации. Под краном вымыл руки и не вытирая, сел на металлический стул (несмотря на занятось, санитарка успела подставить) и на глубоком выдохе произнёс, упёршись спиной о стену: - Такие-то дела... наши.

Принимая во внимание его боевые и "небоевые” заслуги и пожелания сотрудников больницы, горком и горисполком приняли решение похоронить Петровича на территории больницы.

Умер Петрович ночью. Неожиданно... Осмотрев оперированную и найдя её состояние не таким уж опасным, как себе представлял, ушёл домой. «И чего я разошёлся как баба базарная?... самому стыдно. Хорошо, хоть не вслух» - мыслил недовольный самим собой, - Всё шло хорошо, а усталость - от неё никуда не денешься, будь ты семи пядей во лбу, а устанешь, можно такого наговорить... Держать всё же себя в руках надо самому. Никто не удержит, если сам не способен... а усталость?.. ну так знал же, на что шёл. Терпи. Не будешь же говорить каждому встречному, что ты устал. Светлане и то не говоришь, понимает и без того, - и даже улыбнулся, представив как он отказывается ехать по срочному вызову, заявляя водителю: ”Не могу, устал, дайте хоть пару часов поспать!" ох! да иногда такая карусель завертится, что забываешь, где дом родной находится". Вечерняя прохлада, неторопливая ходьба - сделали своё дело, домой пришёл спокойный, напевая вот уже неделю не выходящую из головы песенку:

"Ну что тебе сказать про Сахалин?
На острове нормальная погода
Прибой мою тельняшку просолил,
А я сижу у самого Восхода.
А почта с пересадками идёт с материка
До самой дальней гавани Союза,
Где я бросаю камешки с крутого бережка
Далёкого пролива Лаперуза».

Вскоре свет в окнах его квартиры погас.

Около полуночи (ох, уж эти полуночи!) Петрович снова стоял у операционного стола. Стоял, будто и не покидал отделение, будто и не ложился спать, как ложатся все люди. Да и только ли люди? Стоял словно робот, не знающий ни усталости, ни земных забот... И вдруг, как гром, слышимый при чистом небе и ярком солнце, из его груди вырвался глубокий, тяжелый стон. Вопреки всем правилам асептики и антисептики, мимо его воли, левая рука, ещё удерживающая пинцет, легла на грудь. .. Обычное "Что с вами?" и растерянные взгляды присутствующих.

- Станисла... - падающим голосом успел сказать Петрович. Не жену, не детей, а, именно, "Станисла...". И было в этом одном, одном единственном, не сказанном до конца, слове, сказано всё, что можно сказать о настоящем докторе, большой души человеке, до последнего удара сердца и даже больше, выполняющего свой долг.

Его уложили тут же, в операционной. Вокруг была суета, какую только можно вообразить. Но он, Петрович, лежал спокойно, застывший взгляд склонённой головы был устремлён на того, лежащего на столе, как бы говоря: "всё, всю жизнь был с ними. С ними жил, страдал и радовался, - в них я». На белом халате, над сердцем сиял багрово-красный отпечаток руки, сделавшей последнее спасительное движение на себя, на своё сердце, но ничем не помогшее ему..

С Петровичем прощался весь город. Его любили и уважали. Нe десятку, не сотне "клепал" он здоровье. Но, по-настоящему, его оценили, когда его не стало. Так бывает. Так, как бывает с хлебом: много - не ценят, выбрасывают, а погодя, когда нет - вспоминается и вкус необыкновенный, и запах. И сколько таких Петровичей и Петровн по белу свету, «хороших» и «плохих»...

Среди несчётного количества венков, скраешку, незаметно стоял скромный венок с надписью: "дорогому Петровичу, спасшему мою дочь".


Москва
1970-1974