Колыма. Часть 44. Пожар

Колыма. Часть 44. Пожар.
( Воспоминания моего дяди - узника ГУЛАГА)

Каморка, в которой я жил, была тесной и загаженной клопами, от которых не было никакого покоя. Я обратился за помощью к военфельдшеру отряда. Тот порекомендовал в качестве верного средства аммонал (взрывчатку), который при постепенном горении на воздухе выделяет ядовитый сернистый газ. По нашим расчётам все паразиты должны были сдохнуть. Получил я от военфельдшера пакет аммонала, размешал его с песком и поставил в железной банке на горячую печь. То, что из этого получилось, было неожиданным. Аммонал вспыхнул большим пламенем, охватившим всё помещение. Пожар был неизбежен : сгорела бы вместе с моей каморкой вся теплица. Я рассуждал так. Если ни за что получил десять лет, то уж за сожженное казённое имущество получу ещё больше. Тогда свободы мне не видать как своих ушей. Накинув на голову какую-то тряпку с парника, я не дыша вскочил в пылающую каморку, ощупью, с закрытыми глазами схватил раскаленную банку и бросил её за дверь. Банка ударилась об косяк, а тряпка, которой я защищался, вдруг сорвалась. Пламя ударило мне прямо в лицо, загорелась одежда. Я выбежал на улицу и бросился головой в кадку с водой. Но было уже поздно : обожженная кожа на лице стала сползать, как кисель. Сильно обгорели также руки, грудь и шея.
В военном посёлке я своим видом перепугал всех. Дежурный стрелок принял грозный вид и задержал на месте, заподозрив меня в диверсии. Об оказании медицинской помощи он со мной и разговаривать не захотел. К моему счастью, с конбазы прибыл возчик на лошади. Он меня узнал и без промедления доставил в лагерную больницу. Принявшие меня врачи, констатировали ожог первой степени. Никакого лечения не назначили из-за отсутствия необходимых лекарств. На вопрос, как успокоить страшные боли на лице, врачи сказали, что придётся потерпеть три-четыре часа, а потом боли стихнут. Для облегчения этих болей они предложили мне бегать по коридору. Как очумелый я носился по коридору из конца в конец. Боль не стихала. Я обкусал губы в кровь, чтобы не кричать . Ноги уже отказывались носить меня , когда постепенно боли стали уменьшаться. От усталости я мешком свалился на койку. Санитары, накинув на меня какую-то пожелтевшую распашонку, обложили со всех сторон соломенными подушками. Через несколько часов, пропитавшись толстым слоем сукровицы, распашонка стала неузнаваемой. Голова превратилась в черную головешку. Закрылись глаза, рот и нос. Я бы задохнулся, если бы не помогли санитары. Они систематически очищали ноздри ватой на палочке. Пищу и воду я стал получать на другой день, но вводить её в рот приходилось с помощью трубочки, так как жевать и глотать из-за боли я не мог.
На другой день у меня подскочила температура до 40,5 градусов, ожоги потрескались и начали гноиться, распространяя по палате неприятные зловония. Смерть была совсем близко, хотя о ней и не думал. В бреду я, как на крыльях носился по всему свету : то высоко поднимался, то вдруг падал. Я не узнавал дежурного санитара. На помощь пришёл совершенно незнакомый человек. Это был фронтовик, капитан Березин, участвовавший в штурме Берлина. Он работал снабженцем в отряде военизированной охраны, а подсобное хозяйство, где я обгорел, находилось под его непосредственным контролем. Узнав о случившемся, Березин незамедлительно явился в лагерную больницу, подошёл ко мне и с грустью в голосе сказал :
- Товарищ Лобанов, зачем ты подвергал себя такому риску? Пропади пропадом этот сарай, жизнь-то дороже!
Впервые за многие годы пребывания в лагере, я услышал из уст офицера дорогое мне слово "товарищ". Позднее я убедился, что Березин с полным сочувствием относился к участи многих других заключённых.
Затем, зайдя за перегородку в кабинет начальницы санчасти, он стал ходатайствовать за меня :
- Поймите, - говорил он, - человек пострадал при спасении народного имущества. На такой подвиг способны немногие. Вы обязаны спасти ему жизнь любой ценой!
- А как спасти? - оправдывалась начальница. - У него гнойное осложнение, высокая температура! Помочь может только пенициллин, а у нас его нет!
Выяснилось, что чудодейственное средство есть где-то за 120 км, да и предназначено оно не для заключённых, а для военнослужащих. Этот препарат был тогда редкостью и покупался за валюту в США.
Капитан Березин, не раздумывая, предложил свои услуги. Он предоставил машину, чтобы съездить за пенициллином. Через день лекарство было доставлено в больницу. Через каждые три часа мне стали делать уколы с этим препаратом. На вторые сутки температура стала резко снижаться. Я пришёл в полное сознание. Сукровица, которая заливала мои распашонки, покрылась толстой коркой. Смерть отступила : "курилке" суждено было жить дальше.
Я начал интересоваться сохранились ли у меня нос, губы и уши, осторожно ощупывал на лице омертвевшие коросты, осматривал в зеркальце, принесенном санитаром появившиеся белые полоски нежной кожицы. Эти полоски день ото дня увеличивались и постепенно стала вырисовываться моя обновлённая физиономия. Произошли большие изменения. Я стал выглядеть значительно моложе. Исчезла на голове седина, закрылась нежной порослью лысина, изменился цвет бороды и усов. Вместо рыжего цвета они стали каштановыми. Загладились морщины. Лишь на кистях, губах и шее сохранялись глубокие, кровоточащие раны, которые рубцевались с большим трудом. Выписавшись из больницы, я ещё некоторое время ходил в повязках.
Первые недели после больницы капитан Березин мне не давал никакой работы, и я целый день бродил по сопкам, собирал кедровые орехи и бруснику. Чистый горный воздух и пища, богатая витаминами,способствовали моему полному выздоровлению.
Не успел я справиться с одной болячкой, как меня постигла другая беда. Во время перехода через мост на реке Берелех, меня сбила машина. Какой-то пьяный шофёр, зацепив меня за ногу волочил несколько метров по настилу моста. Благодаря тому, что на ногах у меня были крепкие ботинки, я отделался лишь вывихом правого голеностопного сустава. Опять целый месяц пришлось ковылять, опираясь на посошок.
Так за летом прошла и осень. Надвигалась лютая колымская зима, последняя, десятая зима в заключении. Оглядываясь назад, я не мог поверить, что всё пережитое не было кошмарным сном, а суровой действительностью.