Любовники недоступной женщины, или Русский Хичкок

         
            Часть3. Дом был по-прежнему пуст
               
  Птичья возня на чердаке заставила открыть глаза.
               
  Уже рассвело, но дом был по-прежнему пуст. Под окном всё так же лежала мертвая змея. Мои страхи прошли. Сменились чем-то похожим на любопытство. Хотелось осмотреть эти владения.
               
  Со двора хорошо виднелся конек крыши. На нем по всей длине сидели голуби, под солнцем плавные продолговатые тела отливали перламутром. Завидев человека, голуби с шумом взлетели и сели  в загоне, опоясанном сеткой. Тут серые гуси и кряквы что-то клевали. Между ними прохаживался селезень.
               
  Он уже начал линять. От великолепного зеленого воротника уцелело несколько жалких перышек. Неряшливый вид бывшего утиного сердцееда подтверждал еще одну старую истину: вот что значит стать одомашненной птицей – всегда при подруге, вечно у нее на глазах, обабился, опустился, превратился в подкаблучника, а дикие собратья сыграли свадьбы да и вернулись к холостяцкой жизни.  Линяют себе  где  никто их не видит.
               
  Возле тростникового шалаша под ногами у взрослых путались темно-желтые утята.
               
  Гусиное население загона вдруг отделилось от крякв и гурьбой остановилось напротив меня. Писк, да и несчастный вид гусей говорил о том, что они истосковались по воде, что им не мил белый свет. Купель, выбитая в земле, давно пересохла, а ведра и тазы, расставленные по двору, пусты. Начинался длинный день, который, как и предыдущий, обещал быть жарким. За что безводная пытка плавающим птицам?!
               
  Шесть ведер из колодца – и купель ожила. Кряквы окружили ее, полоща клювы. Еще одно ведро  я поставила у плетня. Гуси кинулись, перегоняя один другого.
               
  Последним я наполнила таз. Возле него сразу же выстроилась длинная гусиная очередь. Сначала птицы пили, а после самая находчивая гусыня, наверно, самая главная, залезла в таз и, расположившись как в ванне, стала чистить перышки клювом. Остальные терпеливо ждали. Закончив туалет, гусыня вышла, и таз тут же заняла другая.
               
  Гоготанье прекратилось, когда выкупался последний гусь. Затем птицы чистились на суше, расправляли короткие крылья, трясли хвостами.
               
  Через некоторое время к тазу подошли цесарки, презрительные и чопорные, настоящие классные дамы в темных платьях  горошком. Выхватили плавающие зернышки и, судача, удалились.
               
  Огород тоже изнывал от жары. По капустным кочанам и цветущей редиске он угадывался на заросшей земле. Почти вплотную к нему подступал донник. В его благоухающих желтых зарослях можно было скрыться с головой.
               
  И здесь раздавалось воркование голубей, но пение иволг перекрывало всё. То было настоящее царство птицы-флейты. «Тиу-лиу» не умолкало. Изредка врывался крик драной кошки – так давала знать о себе сойка. Но  иволги брали свое, обрушивая пение с удвоенной силой. Если бы не мысль о запропавшем егере, я чувствовала бы себя счастливой.
               
  На его деревянном домике висел замок. Я решила спуститься к берегу, и тут впереди, на тропе, увидела человека. В фуражке с лесной эмблемой.
               
  - Ну, и попадет же вам от директора, - сказала я. – Он искал вас вчера.
               
  - Как бы ему самому не попало. Гляди , заклюют, как ястреб фазана, а перышки по ветру пустят.
               
  Такой оборот удивил меня, заставил посмотреть на егеря внимательней. Как видно, то был нелюдим, оберегающий свое одиночество.
               
  - Интересно, это Василий Прохорович, что ли, фазан?
               
   - Кто он после узнаем. Вскрытие, как говорится, покажет, - многозначительно ответил егерь и пояснил: - Люди пострелять приезжают, а у него присказка: «На охоте, как в бане, все равны»… Никого не уважит, знает долбить «любите природу в живом, а не жареном виде!». Вот и нажил врагов. Видано ли, озеро запалили! Камыш полыхал - за версту треск стоял. Пока хватились – глядь, и деревья рядом вспыхнули свечкой.  Так на виду и торчат головешками. Камышовки, фазаны, утки – всё погорело. Да и без пожара полно неприятностей. Несколько кубов леса, бревно на бревне, чёрт ногу сломит, лежат брошенные. Уже сгнили почти. Только глаза ими колют. А вывезти – тракторов не дают. Зато перепахать наш заказник – это мое почтение: и солярка, и трактора – всё нашлось. Зайчат, фазанят передавили начисто. Видано ли – пахать места гнездования! А вчера в лесополосе грохнули кабана. Кто? Чего? Неизвестно… Лужа крови да ружейная гильза – и ищи ветра в поле! – Оглядев меня с ног до головы, егерь спросил: - Ночевать хоть не страшно было?
               
  - А чего бояться? - сказала я, не моргнув глазом.
               
  - Дурдом неподалеку, оттуда люди сбегают.
               
  - Ну и пусть сбегают, мне-то какое дело?
               
  - А пристанище ищут здесь. Только пес и спасает.
               
  Эти малоприятные сведения озадачили меня задним числом. Я связала их с видом странной комнаты и мертвой змеи под окном.
               
  - А еще мышей прОпасть, - добавил егерь, - змеи вползают…
               
  Готовность, с которой он выдавал неприятности, показалась мне подозрительной.  Похоже,  егерь нарочно стращал, чтобы избавиться от меня побыстрее. Чем я мешала бестии, понять было трудно.
               
  - А приезжие горожане все одинаковые. День походят: «Ой, как у вас тут красиво! Вода, лес, птицы поют!» На другой день спрашивают: «У вас удочки есть?»  Даю удочки, садятся ловить. Скоро и это надоедает. «А с бабами как? Водятся?» - «В станице, - говорю, - на подбор, одна жарчее другой, только за этих баб вам ноги переломают и голову оторвут». Затылок почешут и говорят: «Давай ружье, пойду в лес, что-нибудь убью». Ружья, конечно, не даю, и они вскорости убираются. Вы-то как, не охотитесь?
               
  - Обязательно! За впечатлениями.
               
  - За вами ухаживать? – спросил он через некоторое время, опять оценив меня взглядом с ног до головы.
               
  - В каком смысле?
               
  - Как за женщиной.
               
  Неожиданное предложение снова заставило меня вглядеться в него. Вид у него был не самый счастливый. Большие глаза его казались веселыми, но эта веселость отдавала тоской.
               
  Я ответила, что он мне очень понравился, но, если бы он оставил меня в покое, то понравился бы еще сильнее.
               
  Егерь пожал плечами, заметил  в свое оправдание:
               
  - Если за женщиной не ухаживать, она может обидеться.
               
  - Ну, это по настроению.
               
  - А что, - заметил он с вызовом, - не по зазнобе ходок? Будьте покойны, вашим хахалям городским фору дам что с вашей сестрой дамою, что с бабою деревенской. Луна, небось, для всех одинаково светит.
               
  - А кто сомневается, - сказала я, желая покончить со скользкой темой. – Тем более если на шее метка. Свеженькая, как розан. Не лунной ли кошечки знак?
               
  Егерь ничуть не смутился, лишь потер ночную улику бешеной ли, неумелой ли страсти. Выждал минуту и тогда наконец сказал то, ради чего, по-видимому, и затеял весь разговор:
               
  - Мое дело – предупредить, а вы уж смотрите… Хотите верьте, хотите нет. Привидение здесь.
               
  В это время ручной ворон снялся с насеста и, перелетев двор, опустился на крышу подъехавшей машины. Из нее вылез водитель. Ворон перемахнул к нему на плечо и яростно закаркал. От неожиданности водитель пригнулся, замахал руками. В ту же минуту ворон узрел между зеленью егеря и полетел к нему, каркая еще требовательней.
               
  - Правильно, Карпо, - сказал егерь, - не поорешь – никто жрать не даст. Так и берем с тобой глоткой.
               
  Водитель меж тем отряхивался, хотя ни пера, ни какого другого «сувенира» Карпо не оставил ему на память. Ворон вообще не удостоил бы его внимания, если бы яркие кружочки на его рубахе не принял за ягоды.
               
  - Когда есть хочешь, не то перепутаешь, - сказал егерь, подойдя к машине, и, заглянув внутрь, спросил: - Он самый?
               
  - Обижаешь, - ответил водитель, вытаскивая на свет Божий тяжелый мешок.
               
  Егерь сразу же подхватил его, вместе они потащили мешок к сараю. Через какое-то время оба вернулись, но уже в компании огромного сонного филина, который сидел в корзине.
               
  Карпо точно ветром сдуло.
               
  - Нервы слабые, - сказал егерь. – У этой пернатой шпаны точно как у людей: что два заклятых врага, что ворона и филин.
               
  - Филимон, - представил птицу егерь, - филин-пугач.
               
  Я уставилась на мрачное существо, озадачивающее своим неподвижным пристальным взглядом.
               
  - На бахчи повадилось воронье, - пояснил егерь, - всходы выклевывает. Поедем сейчас с Филимоном воров шугать, а вы, смотрите, не обижайте Карпо… Он у нас молодой, в людях не разбирается.
               
  Объяснение этой загадочной сцены явилось позднее. Тогда я не знала еще, что филин, которого называют королем ночи и которого, говорят, побаиваются сами волки, используется для острастки ворон. Суть этой охоты проста. Спутанного филина сажают около дерева и начинают дергать за веревку. Он поднимает шум, бьет крыльями. Окрестные вороны, заметив привязанного тирана, тотчас слетаются, приглашая  товарок напасть всем кагалом. Но сначала они опускаются на одинокое дерево по соседству. Отсюда их и снимет дробью стрелок.
               
  Итак, охотники уехали. А я осталась в обществе ворона, сам вид которого настраивал на мистический лад. Те давние строки – они памятны многим: «Никогда! – O Nevermore!”  - не заставили себя ждать. Они пульсировали в голове, вызывая вспышки каких-то мгновенных прозрений. В одиночестве слова егеря о привидении уже не казались пустыми. Мысли вертелись вокруг странной комнаты, куда никто не явился. Туда почему-то тянуло. Фантазии моей хватило на то, чтобы оправдать свою тягу книгами, которые я заметила ночью под лучом фонарика. Да и талисман в виде тира, переданный мне мамой во сне, сыграл не последнюю роль. С ним я чувствовала себя под защитой.

Окончание следует