Близость

Пролог
        Было ветреное и снежное утро. За столом у окна сидел седой мужчина с помятым лицом и смотрел, как за окном пушистые снежинки, кружась на одном месте, медленно опускаются на мерзлую землю. Порывистый ветер периодически скручивал и раскручивал их в небольшие снежные торнадо, Танец легких снежинок так заворожил его, что он потерял чувство времени и, казалось бы, на мгновение отключился, уставившись невидящими глазами на окно. Когда мужчина (его звали Иван Иванович) сфокусировал свой взгляд, то заметил, как мороз схватился на самом стекле, расписавшись на нем заиндевевшими узорами в виде застывших снежинок.
        За стеклом шли люди, ежась от холода и пряча свои покрасневшие шеи и лица за высокими воротниками пальто. Его внимание привлек странного вида человек в долгополом черном пальто и черной шляпе с опушенными полями. Он стоял на одном месте и переминался с ноги на ногу, стуча тяжелыми башмаками, чтобы, видимо, согреть замерзшие от холода пальцы ног. Но не они были причиной невольного испуга Ивана Ивановича, а застывшие на нем белесые глаза мужчины за стеклом. Они были похожи на мертвые глаза речной рыбы, колом лежавшей на торговом прилавке. Вдруг он сорвался с места и исчез из поля видимости Ивана Ивановича. Иван Иванович выругался и отвернулся от окна.
        Герой нашей истории был мужчина уже в годах, но выглядел еще молодцом. Вчера он хватил лишнего на банкете одного писателя в ресторане общества любителей словесности и поэтому мучился с перепоя. Он посмотрел на себя в ручное зеркало и, скривившись, заметил темные круги под глазами. Во рту он почувствовал дерьмовый вкус содержимого лотка его кота Васьки вперемешку с  привкусом крови, как будто он облизал железную ложку, лежавшую глубоко в выдвижном ящике кухонного стола. Иван Иванович по ассоциации вспомнил, как в детстве, морозным утром, облизал ручку калитки и буквально примерз к ней. Он дернулся и оставил кожу языка на поверхности ручки.


Глава первая. Бес в голову или паразит сознания
        - Ты не подумал, кто надоумил тебя это сделать? – внезапно раздался за его спиной скрипучий голос, от которого у Ивана Ивановича похолодело все внутри.
        Он рефлекторно вспомнил, как проверял дверь, закрыта ли она на ночь. У него так застыла шея, что он боялся повернуть ее, иначе голова просто отвернется и покатится ему под ноги.
        - Иван Иванович, да не бойся ты меня. Я ничего не сделаю тебе плохого, - ответил некто за спиной, успокаивая Ивана Ивановича.
         Но незнакомец добился только того, что пуще прежнего напугал его. Иван Иванович смог повернуться к нему лицом только тогда, когда выкрикнул: «Кто вы такой»?
        - Вы как думаете? – громогласно ответил тот.
        - Карлик, - прошептал Иван Иванович, воочию увидев, что субтильный вид незнакомца резко контрастирует с его густым басом.
        Незнакомец просто утопал в своем длинном пальто, явно сшитом не по его размерам. А шляпа буквально скрыла значительную часть его головы под полями, оставив для обозрения лишь острый подбородок, покрытый редкими щетинами, как у беспородной свиньи.
        - Ну, да, карлик. И что? Не устраиваю вас? Однако, какие у вас уничижительные сравнения, - обиженно сказал уже писклявым голосом внезапный пришелец.
        Было что-то ненормальное в самом его облике и мгновенной перемене тембра голоса. Да, что голос. Странным было то, как он попал в закрытую квартиру Ивана Ивановича, причем, за столь короткое время, - только что он был за окном, а теперь оказался у него за спиной в квартире. И как он так нереально изменился в размерах? Иван Иванович не мог об этом не думать, с опаской разглядывая загадочного пришельца. Тот снял шляпу с головы и показал свой лысый череп. На лице прямо торчал крючком длинный нос с горбинкой. Острый выступающий подбородок поднимался вверх, что, казалось, еще чуть-чуть, и он коснется опущенного носа, из которого торчали волосы. Узкая щелочка рта была приоткрыта, обнажая мелкие, но острые крысиные зубки. От безобразного вида незнакомца Иван Иванович  брезгливо передернулся, невольно подумав о том, а не выглядит ли он так же непрезентабельно со стороны.
        - Вот именно, - сказал пришелец, как будто считая мысли хозяина квартиры с его физиономии.
        - Вы телепат? – робко спросил гостя хозяин.
        - Что делать, любезный Иван Иванович, такова моя природа. Да, вы, не переживайте, - я к этому уже привык и мало обращаю внимание на то, что мои собеседники нелестно думают обо мне.
         - Кто вы такой? – спросил Иван Иванович, заметив, что его собеседник покрыт какой-то серой пылью въевшейся ему в смуглую кожу.
        - У меня много имен. Зовите меня просто Бес Чертович.
        - Теперь понятно, откуда вы появились.
        - Вы всегда или почти всегда правы. Я действительно появился из самого ада. Знаете, там немного жарко, так что трудно не подпалить кожу человеческим прахом. Понимаете, человеческий прах как раскаленная пыль пристает к коже как банный лист.
        - Ваша ли это кожа? – усомнился Иван Иванович.
        - Наше все, что плохо лежит. Знаете, после смерти остается столько материала, что можно удовлетворить любой взыскательный вкус.
        То, что Иван Иванович говорит с бесом так, как если бы он говорил с обычным человеком,  производило впечатление не реальности не беса, но самого общения. От того, с кем он говорил, разговор терял свой собственный смысл. Он становился нелепым, бессмысленным. Только теперь Иван Иванович в полной мере, если не до конца понял, для чего нужен здравый смысл, который делает осмысленной обычную, бытовую жизнь любого человека. Выход за его границы, делает такую жизнь просто невозможной. А именно такой выход, который в философии называется «трансцензусом» совершил Иван Иванович с помощью «нечистой силы». Прямой контакт с чудесным, со всякой чертовщиной может превратить жизнь человека буквально в ад, сделать его настоящим сумасшедшим.
        - Иваныч, да, не переживай ты так! Держи хвост пистолетом, а то вылетишь в трубу. Тоже мне невидаль – встреча с бесом. Я, надеюсь, ты уже протрезвел? – посочувствовал ему бес.
        - Бес Чертович, вы намекаете на то, что у меня белая горячка, а вы создание моего разгоряченного воображения? – в отчаянии воскликнул Иван Иванович.
        - Да, нет. Но протрите глаза и перестаньте думать, что видите кошмар. Это настоящая реальность. Я реален, вот как этот снег за окном.
        Я посмотрел в окно и увидел, что за ним, по улице снег все кружится, завивается, стелется поземка.
        - Но говорят же, что черт, в противоположность Богу, пытается уверить людей, что его нет.
        - Врут. Ты не верь. И потом я специально явился по твою душу, Иваныч.
        - Ну, если только так. Что, желаете, чтобы я продал вам душу?
        - Зачем?  К тому же вы понимаете, в чем заключается суть оной продажи?
        - Ну, дьявол хочет присвоить себе то, что является образом Бога, что сотворил не он, а Бог.
        - Зачем ему то, что он и так имеет, причем лучшего качества, чем есть у человека. Ведь он дух, а не душа в теле.
        - Вот именно. Он лишен возможности воплощения в телесном мире, как человек, у которого есть душа в теле.
        - Что за сказки вы мне рассказываете. Наглядным свидетельством  того, что мне доступно воплощение, является мой человеческий вид.
        - Да, на первый взгляд вы, вроде, человек. Но, вот я внимательно присмотрелся и вижу в вас некоторую странность, пожалуй, даже какую–то чертовщинку в глазах.
        - Да, вы что, серьезно? – озадаченно спросил бес и полез в боковой карман пальто, из которого вытащил большое карманное зеркало и стал внимательно вглядываться в свое отражение.
       Иван Иванович осторожно, гусиным шагом подкрался сзади к бесу и, встав на цыпочки, заглянул в зеркало. Но к своему удивлению и ужасу не увидел в нем беса.
        - Что, страшно? И мне тоже. Никак не могу привыкнуть к вашему представлению.
        - Мне не страшно, мне странно, - соврал Иван Иванович.
        - Иваныч, че, врешь-то. Даже мне страшно! А, ему, видели ли, не страшно.
        - Ну, ладно, допустим. Но как так: я вижу вас, но ваше отражение не вижу. Как это может быть?
        - Ты видишь меня потому, что я отражаюсь в зеркале твоего сознания, а не в зеркале вне сознания в миру. Мы существа другого мира находимся не в вашем мире, а в мире вашего сознания. Только там мы можем существовать для вас.
        - Не означает ли это, что вы есть плод моего воспаленного похмельем или, не дай бог, белой горячкой, воображения?
        -  Признайтесь Иван Иванович, что вам было бы легче так считать.
        - Может быть.
        - Но я люблю правду.
        - Так почему же ваш отец считается отцом всяческой лжи?
        - Врут безбожно. Вам так удобнее считать, считая виноватым кого-то другого.
        - Что ты прибедняешься? Хочешь войти в доверие?
        - Ну, что ты, что ты.
        - Ладно, проехали.
        - Вот видишь, Иваныч. Ты уже не робеешь. Хамишь. Уже осмелел.
        - Да, нет, собственно. Вы не так меня поняли, - до него дошло, что он забылся и потерял осторожность, бдительность, просто необходимую в общение с неведомым существом.
        - Правильно делаешь, - с такими, как я существами, следует держать ухо востро.
        - И что вы за существо? Бес?
        - Допустим.
        - И где вы… обитаете? В аду?
        - И как ты себе это представляешь. Как можно обитать в аду?! Ад – это метафора существования без прошлого и будущего, но не в вечности, а во времени.
        - Какое может быть время, если нет прошлого и будущего? Во времени не может не проходить смена состояний. Но какая может быть смена состояний, если ее нет, нет изменения во времени. Для этого необходимо, как минимум, два противоположных состояния, которые и делят третье состояние времени: прошлое и будущее делят настоящее, пребывая в нем. Но если нет ни того, ни другого, то нет и самого настоящего, нет времени. Отсутствие во времени самого времени и есть ад?
        - Получается так.
        - Выходит, есть ад, и он уже есть здесь и теперь. Скажите, я прав, что потеря иммунитета человечеством в связи с эпидемией короновируса является знаком восставшего из ада антихриста, который пришел на землю царствовать.
        - Все верно.   
        - Тогда кто он и какое отношение вас связывает с ним? Кто он вам? Отец?
        - Приходу антихриста предшествует расстройство дел и здоровья людей, то, что вы называете «тотальным кризисом».  И это понятно: чтобы эффективно воздействовать на всех людей, необходимо вывести их из самодовольного состояния и сделать несчастными, неуверенными в завтрашнем дне. Тот, кого вы называете «антихристом», уже пришел. Это новое воплощение нашего отца – дьявола, которого вы, глубоко заблуждаясь, называете «отцом всяческой лжи». Напротив, он есть отец всеобщей истины, чистой правды, одной правды и только правды.
        - Во, как. Интересно получается.
        - А то как. Как Христос открыл новую эру христиан, так Антихрист открывает ультрановую эру антихристиан. 
        - И в чем разница?
        - В главном, в правде. Если христиане до сих пор лгут о том, что было, есть и будет, путая вас и заводя в мир грез человеколюбия, то сторонники Антихриста говорят правду о том, что человек зол на самого себя и себе подобных людей, что он ничтожен и достоин преодоления. Он и его присные, например, я, находятся вне добра и зла, по ту сторону вашей истины и лжи.
        - А вам не кажется, Бес Чертович, что такие речи напоминают уже давно усопшего поклонника Заратуштры.
        - Естественно, я говорю его словами, чтобы вам было понятно. Он был провозвестником Антихриста, своего рода «антихристианским Иоанном Крестителем». Он крестил, вернее, честил вас всех «в хвост и в гриву».
        - Это больше вам пристало, - иметь хвост и гриву, Бес Чертович.
        - Иваныч, не зарывайся. Где ты видишь у меня хвост и гриву? То-то, а туда же.
        - Ладно, не обижайся, - на обиженных воду возят.
        - Я и не обижаюсь. Наоборот, я расположен оказать тебе посильную помощь.
        - Ах, вот зачем ты явился передо мной, как лист перед травой. А поподробнее?
        - Твоя правда. Я пожаловал к тебе, Иван Иванович, от самого  Антихриста как специалист по особым поручениям.
        - И чем это я заслужил особую милость вашего Антихриста.
        - Не вашего, а теперь нашего Антихриста.
        - Даже так?  Я, что, стал тоже бесом, что ли? 
        - Никак нет, Иваныч, но можешь стать им. Тебе оказывается особое расположение его светлости, князя Антихриста.
        - Еще раз спрашиваю: это чем я заслужил столь пристальное внимание Антихриста к своей особе.
        - Своим изворотливым умом. Нам такие, как ты, Иваныч, умы позарез нужны для проповеди новой веры в Антихриста. Ты ведь специалист по учению Ницше.
        - Вас плохо информировали, Бес Чертович. Я без всякого уважения отношусь к тем интеллектуалам, которые вместо того, чтобы заниматься своими мыслями, посвящают свою жизнь «переливанию из пустого в порожнее» чужой мысли. Теперь понятно, что вы ошиблись с визитом?
        - Темнишь ты что-то, Иваныч. Разве не ты написал популярную статью «Ницше и Антихрист»?
        - Смутно припоминаю. Наверное, я. Но когда это было! К тому же в ней я критикую Ницше за радикализм в духовных вопросах.
        - Ну, ты же, Иваныч, понимаешь, что пионер антихристианства не мог не увлечься идеей Антихриста. А кто увлекается, тот доходит до края. Теперь вы уже находитесь за краем, за границей различения и можете умеренно, спокойно обсуждать тему Антихриста. Собственно вы уже не только на словах, но и в самой жизни встали по ту сторону истины и лжи.
        - Как вас понимать? Что такое то, что находится по ту сторону истины и лжи?
        - То, что вы практикуете каждый чертовый день, - сомнение. 
        - Сомнение?
        - Оно самое. Вы во всем не материальном сомневаетесь и как полностью материальные существа опираетесь на то, что служит мерой материального обмена. Для вас единственным критерием и в вопросах не материальных становятся деньги.
        - Сами деньги являются не материальной, а символической ценностью.
        - Так понимают их только интеллектуально одаренные люди. Большинство же людей, в идеале, которого нигде нет, являются, мягко говоря, не умными и тем более не знающими существами. 
        - Но как же так? Ты говорил прежде, что твой отец, находящийся по ту сторону истины и лжи, лишен выбора и говорит одну только правду и ничего, кроме правды, а потом про нас, ушедших туда же, за границу различения истины и лжи, говоришь уже, что мы сомневаемся. Не противоречишь ли ты сам себе? Ты сам заблуждаешься или вводишь меня в заблуждение?
        - Я не могу заблуждаться, и не ввожу тебя в заблуждение. Но я ввожу тебя в искушение познанием, которое невозможно без сомнения. Я знаю и поэтому не сомневаюсь, а ты не знаешь, но думаешь, что знаешь. Дума оборотной стороной имеет мнение. Но мнение как мне имение, данность чувству Я, что оно чувствует, не отличает то, что имеет, от того, что есть без этого имения само по себе. Этим мнение и подозрительно уму, который боится ошибиться и принять то, что имеется, за то, что есть. Вполне возможно иметь не то, что есть, а как раз то, чего нет, или перепутать то, что есть, приняв одно за другое. Вот эти возможности заблуждения, блуда ума выводят его из себя, из меры, из равновесия, беспокоят, делают шатким, сомневающимся.
        - Откуда ты это знаешь, если являешься не в природе вне ума, а в его обители, в сознании?
        - Вот именно поэтому и знаю, что не путаюсь между миром и сознанием.
        - Нет, ты меня не понял. Ты ведь как бес являешься в мир лишь через мое сознание и смотришь на него моими глазами, находя во мне этот мир как мое тело, а через него, через его чувства мир как тело вне моего тела. Ты чувствуешь тело мира моим телом и можешь принять тело мира за мое тело. Где у тебя основание для их различения?
        И думаю я так: вы, бесы, черти, не сомневаетесь, ибо не знаете, что являетесь носителями сомнения, но не болеете им. Однако вы заражаете нас сомнением, вводите в искушение. Вы переносчики сомнительного заболевания. Но у меня против вас, против вас, Бес Чертович, иммунитет того, кто знает, что сомневается. Это несомненно для него, потому что он мыслит, думает об этом. Благодаря мышлению у него появляется несомненное знание сомневающегося. Само сомнение как самость излечивает его от сомнения, от самого себя, сомнения как явления, благодаря самому себе, сомневающемуся как сущему.
        Почему же вы переносчики сомнения? Потому что являетесь нечистыми духами. Вы смешались. Но с чем или с кем? С чем. Вы смешались не с материей, не с нами, но с самим ничто, вы смешались с ни чем. Смешение с ни чем не есть не смешение. Это смешение, но смешение ничтожное, как будто и не смешение вовсе. Поэтому трудно, ой, как трудно принять его за смешение, различить его.
        Какова причина такого ничтожного смешения? Это побочный эффект, результат творения Богом как Творцом мира из ничего. Вы пострадали от такого творения, стали «нечистыми духами». Поэтому вы и ненавидите нас людей как венец творения, его результат, ибо мы приняты Богом как его творение, а вы отвергнуты им как порча связи с ничто. Не все ангелы испортились, но те, что испортились, потеряли свою вездесущность. Их духовная вездесущность через связь с ничто превратилась в нигдесущность. Проблемы у вас и с вечностью. Вы ее лишились, как и царства Духа, приобретя сомнительную временность, стремящуюся к нулю, но никогда его не достигающую. Поэтому ваша жизнь не жизнь и не смерть. Вот что дает вам право уповать на свое существование вне истины и лжи, добра и зла. Ваш отец – отец всяческой лжи – условный отец, - первый среди равных, искушал еще в раю творение Бога в лице Евы и Адама сорвать плод с древа добра и зла, ибо сам находится по ту сторону рая, даже земного, умея или имея возможность лишь явиться их непросвещенному сознанию, точнее бессознательному во сне.
        Вот, значит, почему он и вы есть враги рода человечества. Вы нас путаете, чтобы уничтожить, отомстить за то, что мы появились на свет за счет того, что вы исчезли в ничто. Вы хотите смешать нас с тем, с чем сами смешаны, - с ничто, хотите уничтожить нас.
        - Так, - ответил бес, внимательно слушая Ивана Ивановича, ни разу не прерывая его. – Интересно о себе узнать то, о чем, вообще, не ведал.
        - Неужели я не прав?
        - Есть сомнение в ничто. Носом чую, что ты врешь.  Слишком складно ты поешь, -  парировал Бес.
        - Что так? Уел? Ты собака, чтобы носом чуять? И что ты учуял, - ничто? Разве оно доступно чувствам?
        - Иваныч, ты не перебрал со вчерашнего? Слишком много вопросов задаешь. По твоему же суждению сомнительно чувство. Вы, люди, сомневаетесь в своих чувствах. В нас же нет чувств. Мы не материальны. И чую я не своим носом, а твоим. У меня есть нюх на вранье. Я нутром своим его чую. Нутро у меня духовное. Нутро – это естество, то, что есть, у таких, как я. Что есть? Дух. Что такое дух? То, что есть само собой. Где есть и на какое время? Везде и навсегда.
        Ты называешь нас «нечистым духом». Еще скажи, что нам имя «легион». Та «нечистота», о которой ты талдычишь, есть существование в вас, в вашем сознании. Такие, как ты, хулители нас еще называют «паразитами сознания». Якобы мы паразитируем на вашем сознании. Нашли место, где «свить гнездо».
        Подумай сам, где нам, духам, еще есть место? В сознании собаки, с которой ты сравнил меня? Мы же не обитаем  в природе, в материальном мире, так как мы не материальны. Мы не идеальны, что лучше нас нет существ. Мы просто другие, иной природы, чем ваша природа. Наше естество для вас сверхъестественно. Потому что вы материальны, а не духовны.
        - Мы душевны.
        - По природе вы материальны. Ваш дух – это душа. В этом определении вы, люди, есть  не дух и даже не душа, а только «ваш», «ваша». Вы имеете, а не есть душа. Мы же есть духи. Для вас «нечистые», ибо есть не вне вас, а в вас. Но, посуди сам, мы же есть только в вашем сознании, а не в теле. Так какие же мы «нечистые» духи?
        - Вы «нечистые духи» по другой причине, - по причине вашей навязчивости. Вы к месту упомянули то название-описание, которым вас обозначают, - «паразиты сознания». Заполняя сознание несчастных людей, вы наводите на них сон или заточаете их души в темнице бессознательного, вводя в навязчивое состояние бесноватого. Одержимый вами душевнобольной, лишается своего сознания, -  вы отнимаете у него разум. Это мне понятно, как божий день.
        - Что еще вам, любезный Иван Иванович, понятно? - деликатно спросил Бес Чертович, посмеиваясь. 
        - Мне непонятно то, почему нас во сне посещают покойники. Они имеют к вам отношение? – неожиданно спросил Иван Иванович.
        - Ну, такой умник, как ты, Иваныч, мог бы догадаться сам. Но так и быть скажу. Учти, что я не ввожу тебя в заблуждение и не лукавлю. Покойники являются к тем, кого они знали при жизни сразу же после своей смерти, но еще до того, как будет определена им их посмертная судьба, в каком состоянии они будут пребывать. Они являются во сне, ибо в нем вы открыты для общения с иным миром, – с моим миром, если говорить точнее. Они не ведают границ, ибо уже перестали быть душами, одетыми тленными телами. Души покойников свободны и могут оказаться тут же рядом с вами, где бы они ни находились, пусть даже не на Земле.
        Что до второго вопроса, то посмертное существование душ людей в качестве уже духов определяется их прежним образом жизни. Этот образ жизни изживается сообразно тому душевному состоянию, в коем они были при жизни. Если они вели «сомнительный образ жизни», по твоему слову, то становятся такими духами, как мы. Видишь, я честен с тобой, говорю всю правду и ничего, кроме правды.
        - Так почему мне явился именно ты, бес?  И что означает это явление? Приближение смерти?
        - Покойники являются, чтобы проститься с живыми. Мы же являемся, чтобы наставить на путь истины, когда вы пребываете в сомнении, смятении в грехе, чтобы испытать вас, кто вы такие. Твой случай типичен. Ты находишься в состоянии греха, – с бодуна, в похмелье. В этом смятенном душевном состоянии такие выпивохи, как ты, могут натворить что угодно, любое безобразие. Вот мы и являемся вам, чтобы смущать вас.
        - И как ты смущаешь меня?
        - Я смущаю тебя, твою душу тем, что говорю с тобой по душам. Ты, Иваныч, говоришь с бесом, а не с ангелом. Ангелы являются на трезвую голову.
        - Все так просто?
        - А как еще, умник? 
        - Ты вот так просто взял и зашел ко мне домой?
        - Ну, да я пришелец. Я вот так просто взял и зашел тебе в сознание, что теперь ты так просто не избавишься от меня, от лукавого.
        - Ты решил поселиться у меня в сознании? Но мое сознание не постоялый двор, - возмутился Иван Иванович.
        - Ты так думаешь? Судя по твоему состоянию похмелья, ты, Иваныч, нуждаешься в собутыльнике.
        - Единственно, в чем я нуждаюсь, так это в крепком сне, - убежденно возразил Иван Иванович.
        - Смотри, Иван, не засни. Как бы после тебе не оказаться в том месте, о котором ты говорил.
        - Неужели в бессознательном? – спросил наш герой, испугавшись и побледнев лицом.
        - Да, вы, батенька, уже струхнули! – констатировал Бес Чертович, наведя на него указательный костлявый палец с почерневшим длинным загнутым ногтем. – Не боись, Иван Иванович, - я сегодня добрый. Ты уже протрезвел и мне пора собираться в путь-дорогу.   
       - С вами протрезвеешь. От вашего явления еще больше опьянеешь.
       - Так-так. С этого места поподробнее.
       - Да что поподробнее. Вот вы назвали себя пришельцем. Что это означает? Вы инопланетянин. Получается, есть планета бесов и чертей?
        - Э, да, вы, батенька, уже не в своем уме. Отлично, хорошо, что я ошибся. Полагаю, вы наш клиент.
        - Никакой я вам не клиент. Тоже мне, выискался, патрон. Признавайтесь, кто вы?
        - Видит черт, я не хотел. Вы правы: Я – инопланетянин.
        - Ну, может быть, хватит! – рассердился Иван Иванович, но затем, покачавшись на не твердых ногах, «с пьяных глаз» прошептал, -  серьезно?
        - А то как?  Ладно, объяснюсь. Мы, бесы, - инопланетяне для ученых. Для верующих – мы бесы, черти.
        - В само деле? – переспросил Иван Иванович, хлопая глазами.
        - Конечно.
        - Ну, раз так, то ладно, - сказал Иван Иванович и кивнул головой в знак согласия, вытирая рукавом расстегнутой рубахи свой лицо, вспотевшее от волнения.
        - Что же вы так, Иван Иванович, - привели бы себя в порядок, а то в таком затрапезном виде встречаете своих гостей.
        - Заметьте, незваных гостей, вернее, гостя. Или вас несколько?
        - Нет, я один.
        - Итак. Вы – инопланетянин, пришелец. Откуда вы прилетели?
        - Ниоткуда. Ведь мы обитаем не в мире, а в сознании.
        - Значит, до меня, до моего сознания, вы обитали в другом сознании? Сознании кого?
        - Какая разница? Мы чувствуем время только в настоящем. Для нас нет прошлого. Мы не помним того, что было до настоящего момента.
        - Как же вы тогда хоть что-то помните и знаете, кто вы?
        - Это другое дело. Мы не меняемся, но меняем место обитания. Так вот эти места мы не помним. 
        - Верится с трудом. Темнишь ты что-то. Как быть тогда с махатмами. Они кто?
        - Ах, вот так значит! Ты считаешь меня «малодушным духом», и хочешь сравнить с великодушными существами? Ладно. Махатмы еще не духи, но они находятся на пути к нам. Вероятно,  они станут нами после смерти. Они смертные, которые единственно среди вас становятся бессмертными.
        - Это почему? Неужели моя религия есть заблуждение?
        - Это какая религия – христианство, что ли?
        - Ну, да.
        - Да, нет.
        - Что, значит, нет?
        - Именно потому, что у махатм душа большая, она больше, чем сам махатма. И поэтому у него есть шанс еще раз появиться на свет, стать живым после смерти. У малодушных людей душа маленькая, меньше их самих. Многие из вас уже мертвые души в еще живых телах.
        - Некоторые сочинители принимают этих махатм за вампиров. Как ты смотришь на такой взгляд?
        - Ты сам понял себя: как можно смотреть на взгляд? Взгляд – это и есть осмотр с определенной точки зрения. Но как можно посмотреть на саму точку зрения, взгляд, если в ней, из нее смотрят?! Твой вопрос звучит абстрактно. Вы думаете абстрактно. Вы абстрактны, и так во всем. Ваши сочинители, я так понимаю, те, кого вы называете писателями, грезят наяву, пребывая в бессознательном состоянии, то есть, у них сознание работает в одном месте, вернее, как вы говорите, «через одно место», прямо наоборот. Это вы, малодушные, -  вампиры и «пьете кровь», душевную энергию у махатм. Они ваши жертвы, а не вы сами.
        - Да, что ты говоришь!
        - Что то не то? Как раз то и есть. Вампиры – это привидения вашего сознания. Не путай тех, кого нет, с теми, кто есть, - с нами.
        - Но ты… вы, же сами сказали, что существуете только в нашем сознании. И вампиры существуют в нашем сознании, а не в материальной действительности.
        - Они существуют в вашей материальной реальности как летучие мыши. Просто ваша неуемная фантазия превратила летучих мышей в оборотней. Мы же существуем в вашем сознании объективно в собственном виде. Хотя представляемся так, как вам удобно, чтобы вы понимали, кто мы такие.
        - Нет, не так, как ты утверждаешь. Ведь ты предстал передо мной не с рогами и копытами, но в человеческом виде.
        - Правильно, я предстал в том виде, который не помешал бы тебе обращать внимание не на то, как я выгляжу, а на то, что я говорю тебе.
        - Да, кстати, - заметил Иван Иванович, - бесы и черти – одно и то же, или они разные?
        - Похвально, что ты, Иваныч, увлекся-таки демонологией. Скажу тебе по секрету, что между нами нет большой разницы, - мы дополняем друг друга как черта, член кружок в имени Я.
        - Неужели вы… Если черт есть черточка, палочка, член, то ты как бес есть кружок. Значит, вы женского рода?
        - Вроде того. Обычно мужчинам являются бесы, а женщинам черти.
        - Вы – бес, то есть, суккуб?
        - Ну, да.
        - Но почему тогда вы явились в мужском обличии?
        - Я явился не для того, чтобы соблазнять тебя. Это помешало бы нашей беседе, И ты думал бы совсем о другом, - о материальном, а не о сознательном.
        - Хорошо. Но я все равно не понял: неужели духи имеют пол?
        - Нет, не имеют. Но они предстают в том виде людям, в каком люди будут доступны им.
        - Значит, вы, все же, соблазняете нас? 
        - Настолько соблазняем, насколько вы этого хотите.
        - Как интересно. Но скажите Бес Чертович, зачем я вам теперь понадобился?
        - А еще говорят, что люди не соображают! Они не только соображают, но и предвидят, я скажу. Взять хоть тебя, Иваныч. У меня к тебе дело. Вот ты знаешь, что у вас творится?
        - Как не знать, - у нас пандемия.
        - Пандемия чего?
        - Как это чего? Коллективного сумасшествия. Все считают свои и чужие деньги, не могут остановиться и умирают от истощения.
        - Почему?
        - Почему-почему? Да, потому что заразились вирусной счетной инфекцией. Китайские финансисты говорят, что люди заразились вирусом счетодефицита от американских долларов. Все долларов не хватает. Поэтому необходимо сжечь все доллары.
        - Глупо. Дело не в долларах, а в самих деньгах, и не важно, в чем считать, - в долларах или в юанях.
        - Странное дело, но я не страдаю этой инфекцией. У меня нет долларов. К тому же я не люблю деньги и, главное, не люблю считать.
        - Иваныч, ты понимаешь, что изгой? Все любят считать, даже мы, бесы. А ты что любишь?
        - Я люблю думать, а не считать.
        - Таких, как ты, думцев, скоро не останется.
        - Не говорите. Рассказывают такую сказку: на китайском курорте собрались олигархи для развлечения. Для остроты вкуса они стали считать знаменитости и перемывать им косточки уже буквально. Что было!
        - Да, ну, и дела. Счет тоже операция сознания. Но скучная операция, особенно когда считаешь, сколько прожил.
        - Не завидую, ведь вы же бессмертны. Можно устать от счета.
        - Смертельно устать. Не умереть, но ощутить близость смерти.   
        - Нам проще, - можно считать до смерти. Кстати, это и происходит. Уже тысячи умирают от счета. Можно сбиться со счета, - как много счетно умирают. И сколько заразилось инфекцией счета! Миллионы. Что тому причина?
        - Известно, что! – глубокомысленно сказал Бес Чертович.
        - Так что? Неужели капитал?
        - Если бы. Но так говорят. Вот и ты повторил за ними. Причина заражения счетом космического происхождения.
        - Вот не подумал. Что так?
        - Ты сам подумай, на то ты и мыслитель, раз любишь не считать, а думать.
        - Я заметил такую особенность. Из двоичного счета зараженные женщины предпочитают повторять единицы, а мужчины – нули.
        - Вот теперь как ученый попытайся найти такому факту объяснение.
        - Как объяснить? Ответ ты, наверное, уже знаешь. Что ж, попробую.
        - Пробуй.
        - Ты говоришь совсем как ведущий программу «Кто больше сосчитает – тот больше и заработает».
        - Вот то-то и оно. Догадываешься теперь, откуда ветер дует?
        - Может, подскажешь? Или позволишь позвонить другу?
        - Позволю-позволю, как только покажешь, на что сам способен.
        - Может, все дело в социальных сетях, в сетевом информационном пространстве?
        - Поподробнее.
        - Зараженные женщины ищут виртуальных самцов, а зараженные мужчины ищут виртуальных самок?
        - Для чего ищут?
        - Для того, чтобы исцелиться.
        - Или для того, чтобы удовлетвориться заражением противоположного пола?
        - Я предполагаю, не полагаю еще.
        - Неужели нельзя положить, что угроза пандемии пришла из космоса? С чего это люди заразились счетом. Считают, считают и никак не могут остановиться в счете? Не связано ли это с вмешательством других существ, которые могут считать? Есть ли такие существа еще на Земле, помимо людей? Нет, таких нет.
        - А не вы ли, бесы заразили нас? Ведь человеческое сумасшествие люди обычно связывают с бесовщиной!
        - Ты в своем уме, Иваныч? Чтобы тебя, да сводить с ума, когда ты сам с него сходишь, лакая свою водку из бутылки! И тем более, сбивая вас с толка скучным счетом! Плохо ты думаешь обо мне. Скорее я соблазню тебя юбкой, чем счетами. Счетом заразил вас внеземный разум.
        - Что это за разум такой? Бога, что ли?
        - Ну, как Бог может лишить вас ума, когда Он самый умный. Напротив, Бог поддерживает вас в уме, который многие из вас по недомыслию принимают за веру. В результате большинство верят, не ведая, что думают, что верят, подменяя ум верой, безумием. Вера – это представление непредставимого. Ваши, так называемые «святые книги» есть описание верой неописуемого, понимание непонятного. Ну, вот скажи, Иваныч, как можно понять непонятное? Так вы, как верующие, понимаете непонятное своим собственным непониманием, не отдавая себе отчета, не ведаю того, что заняты бессмысленным занятием. Это и понятно, ведь у вас нет ума. Он есть только в границах вашего тупого быта в качестве меры повторения, одного и того же, обычая, привычки как синонима животного инстинкта. Ваш ум – это осознанный, определенный бытом инстинкт.  Как только вы выходите из бытовых рамок, так сразу путаетесь. Немногие на этом пути встречают что-то путное, вроде науки, искусства и тому подобного.
        Поэтому рано или поздно вами не могли не воспользоваться те, кто превосходит вас в уме, уже собственно разумные существа. Они не мы, ибо существуют не только в вашем сознании, но в вашем мире, в материальной действительности. Вот они и ввели вас в искушение счета, чтобы вы окончательно сошли с ума, оставили тело и душу без хозяина. Но свято место пусто не бывает. На ваше место идут пришельцы – похитители вашего сознания.
        Ты же видишь, что у вас творится! Какое то безумие. И как вы боретесь с этим безумием? Безумным методом: испытываете вакцины против счета. Между тем именно с помощью этих вакцин пришельцы лишат вас последних остатков ума, чтобы полностью править вашим телом с помощью сознания.
        - Так вот, оказывается, почему вы заявились ко мне, Бес Чертович. Вы не о нас радеете, а о своем месте обитания в нашем сознании. Сгонят вас инопланетяне с насиженного места.
        - Слава Богу, наконец, до вас дошло. Нам необходимо объединиться в борьбе против общего врага не на жизнь, а на смерть, учтите вашу, а не нашу.
        - И как мы будем бороться, соединяться с другими сопротивленцами?
        - Это практический вопрос. Отложим его до следующего раза. А пока важно решить теоретический вопрос, договориться о намерениях и целях нашего союза. У вас и у меня есть намерение сопротивляться вторжению и нашествию чужеземных пришельцев и, в конце концов, есть цель победить их в неравной борьбе. Согласны? – спросил бес, ища колючими глазами знак подтверждения в бегающих глазках Ивана Ивановича.
        - Ну, собственно здравое суждение и трезвое предложение, - согласился Иван Иванович, но добавил, - и, все же, как то странно разговаривать с чертом после попойки. Знаете, Бес, Чертович, попахивает в некотором роде белой горячкой.
         - Разумеется, но только так можно пробиться в ваше сознание и предупредить о грозящей опасности, смертельно опасной для вашего самосознания.
        Сказав это, бес махнул рукой на прощание и, обнадежив Ивана Ивановича заключительной фразой: «До новых встреч, товарищ», поднялся до потолка и в нем исчез, оставив нашего героя в глубоких сомнениях, не привиделось ли ему с перепоя все то, свидетелем чего он стал только что.
 

Глава вторая. Похмелье
        Иван Иванович еще долго отходил от чудесного разговора с волшебным гостем, пока его не вывел из транса телефонный звонок. Он вздрогнул и с подозрением посмотрел на телефонный звонок, который требовательно обращался к нему снять трубку. Иван Иванович невольно подумал о своем недавнем госте и нервно передернулся от неприятного воспоминания. «А что, может быть, и в самом деле мне только привиделось привидение с этим самым… моторчиком», - пронеслось у него в сознании. Сравнение незваного гостя с Карлсоном, который живет на крыше Астрид Линдгрен, почему не развеселило его, а, напротив, еще больше огорчило.
        - Неужели это правда? – спросил он самого себя вслух.
        Телефон назойливо названивал, заставляя снять трубку.
        Иван Иванович подошел к нему и выполнил требование. В правое ухо кто-то закричал: «Алло, Алло! Иван Иванович! Ты где пропал? Сколько можно ждать»!
        - Кто это?
        - Как кто? Это Петр Петрович. Ты еще не протрезвел?         
        - Ах, Петр Петрович, - только после напоминания он вспомнил, кто этот самый Петр Петрович. Это был его давнишний приятель по цеху «инженеров человеческих душ» - Так, где ты ждешь меня?
        - Ты совсем не помнишь, что мы и Валентин Валентинович отмечали вчера в буфете выход в свет твоих мемуаров? Вот там мы и договорились, что встретимся сегодня в Дубовом зале ресторана ЦДЛ.
        - Для чего?
        - Как, для чего? Разумеется, для продолжения банкета. Вчера мы хвалили тебя. Сегодня нам необходимо высказать тебе свои замечания как твоим друзьям по перу.
        - Ладно, ладно. Но что делать в ресторане утром? Или у нас будет утренник?
        - Какой еще утренник?! Уже седьмой час, а мы договорились встретиться в шесть вечера.
        После известия о настоящем времени, Иван Иванович просто обомлел. Он посмотрел в окно и только тут обратил внимание, что в его кабинете роит свет, а за окном сгущается тьма. «Неужели я так долго пробыл в прострации из-за этого чертового Беса?» – подумал про себя Иван Иванович. Он был явно смущен тем обстоятельством, что потерял счет времени.
        - Хорошо. Ждите. Скоро буду.
        - Поторопись голубчик. Обещала быть и Светлана Васильевна.
        - Как? И она?
        - Естественно.
        - Она то каким боком знакома с моей писаниной?
        - Я познакомил. Странно, что ты не сказал ей, что она стала героиней классика современности.
        - Ну, ты сказал. Издеваешься?
        - Совсем нет. Но ты не заносись. Смотри: мы косточки тебе перемоем сегодня.
        - Перемывай-перемывай. Все, собираюсь, - сказал Иван Иванович и, хмыкнув, положил трубку.
        То, что его назвали «классиком современности», льстило его творческому самолюбию, но он прекрасно понимал, что в ряду классиков современности он, если и числится, то занимает почетное последнее место. Что до классиков среди классиков, такому, как он, беллетристу остается только брать с них пример. Петр Петрович не то, что завидовал своему коллеге, но по-приятельски подтрунивал над ним. Он писал модную прозу, которая была просто создана для экранизации. Между тем как Иван Иванович слыл серьезным литератором, ориентированным на классическую прозу позапрошлого века. Он сетовал на то, что современные люди не то, что не пишут по-старинному, но и говорят уже машинным языком. Поэтому способны не выражать мысли, но только пользоваться языком для информирования, обмена знаками.
        Телефонный разговор навел Ивана Ивановича на размышления о минувшем, о Светлане Васильевне, упомянутой Петром Петровичем. Зачем только он стал откровенничать с читателем в своих мемуарах о своих близких отношениях с ней. Лишь теперь он понял, что поставил ее своей откровенностью в сложное, неловкое положение. Ему было стыдно перед ней за свой длинный язык, за свое неосторожное слово. И все же ему было приятно вспомнить о том, как он ловко, художественно выразительно описал свою связь со Светланой Васильевной в своей новой книжке. Сложные, противоречивые чувства, вызванные звонком по телефону, отвлекли на время Ивана Ивановича от тяжких раздумий, виновником которых стал Бес Чертович. Но похмелье было рядом, - оно напомнило ему недавнюю встречу с непрошеным гостем.


Глава третья. На банкете
       Путь до ресторана, расположенного недалеко от его дома, наш герой прошел как в тумане. Это был реальный туман, который спустился с неба со снегом. Он обволакивал покрасневшее от мороза лицо Ивана Ивановича белой пеленой. Иван Иванович шел и думал о том, что сообщил ему Бес Чертович. А сообщил он ему ни много, ни мало, как то, что теперь будет определять всю историю человечества до конца света. У Ивана Ивановича разыгралось воображение. Ему стало мниться, что наступила эра Антихриста. Он думал так: Антихрист уже здесь среди людей. Пришло его время. Но люди не в курсе необратимого поворота колеса жизни. Явлением новой эры стал вирус счета. Все человечество поставили на счетчик те, кто «продал» бесценную душу за богатство мира. Кто сбивался со счета, тот сходил с дистанции. Вакцина, которую разрабатывали против счета, должна была избавить людей от мании все считать. Но Иван Иванович теперь полагал, что то было только наваждение, фальсификат, скрывавший подлинную цель похитителей сознания людей. С помощью этой вакцины пришельцы намеревались лишить их сознания, присвоив его себе. 
        Внезапно он мотнул головой, отгоняя от себя безумные мысли и еле удержался на ногах, заскользив по ледяной дорожке на брусчатке.
        - Осторожно, - невольно вырвалось у него с губ. – Да-а, положительно мне не следует больше пить. И о чем я только думаю, когда следует закончить опус.
        Опусом он называл свой последний литературный проект – роман на историческую тему из жизни российского дворянства конца XVIII века.
        «И все же, зачем Света пришла на встречу в ресторан? Как она встретит меня, как ответит на мои откровенные воспоминания»? – теснились мысли в голове Ивана Ивановича, сопровождая его до самого ресторана ЦДЛ.
        В ресторане, в духовом зале его уже ждала теплая и уютная компания. Но и здесь, еще не дойдя до банкетного стола, он стал гадать, откуда явился ему бес. Он всплыл из глубин бессознательного и разбудил его сознание от бытовой спячки или мигрировал из сознания другого человека. А, может быть, бес спустился ангелом с неба идей и обратился бесом, сообразуясь с его похмельным умонастроением?
        Однако гадания Ивана Ивановича разом сняла легкой рукой Светлана Васильевна. От  ее прекрасного вида сердце нашего героя замерло, а потом тут же бешено заколотилось. Он почувствовал себя одним и тем же желанием, полностью отождествился с ним, своим нутром поняв, что она, именно она является его женщиной, а он является ее мужчиной. Нет, не Бес Иванович, а только Светлана Васильевна является ангелом, спустившимся с неба идеей, самой идеей света, горячим лучом растопившей ледяную глыбу отчуждения у него в сердце. Она загорелась яркой звездой у него в сердце, освещая глубины мрака его души и выжигая, опаляя изнутри все его нутро. В ответ на это его плоть поддалась и поднялась упругой волной желания навстречу виновнице пробуждения. Он живо, живописно представил Светлану Васильевну в голом виде. Ее роскошное тело лежало прямо на столе, украшенное блюдами с яствами. Стол окружали люди, пожиравшие глазами тело его любимой женщины. Внезапно голос здравого смысла возопил к разгоряченному  воображению Ивана Ивановича, и он замотал головой, отгоняя от себя нескромное, прямо-таки непристойное, но вполне уместное для ресторана, наваждение. 
        - Иван Иванович, видно, твоя голова еще не отошла от вчерашнего перепоя, - такими понятными словами, иронично приветствовал его давнишний приятель, долговязый литературный критик Валентин Валентинович. – Хорошо мы вчера посидели.
        - Оставь, Валя, в покое Ваню, -  ласково посоветовала Светлана Васильевна, улыбаясь тому, что увидела. Увидела ли она все то, что привиделось Ивану Ивановичу, трудно было сказать, но что-то она, мой проницательный читатель, явно заметила в любящих глазах. По ее виду можно было сделать заключение, что она была вполне довольно увиденным.
        В это же время Петр Петрович приветливо отодвинул стул от стола, чтобы на него сел Иван Иванович рядом со Светланой Васильевной. Иван Иванович неожиданно поймал себя на неприятной мысли, что приятели вместе с любимой по университету специально пригласили его в ресторан, чтобы напоить до беспамятства и затем воспользоваться его беззащитным положением. Он подозрительно уставился на стул и оперся на него рукой, чтобы не упасть к ногам Светланы Васильевны.
        - Иван, садись на стул, - Светлана Васильевна не кусается, - правда, Света? – тоном заговорщика вкрадчиво спросил Петр Петрович.
        - Твоя, правда, Петя. Уж сколько прошло лет, а ты все такой же крокодил, - ответила, усмехаясь, Светлана Васильевна.
        - Английские ученые говорят, что крокодилы живут до ста лет, - заметил Валентин Валентинович, потягивая ароматный аперитив из бокала.
        - Не знаю, сколько живут английские крокодилы пера, но мы не встречались честной компанией целых тридцать три года, - вычислила дату Светлана Васильевна.
        - Ну, у тебя и память, - восхитился Петр Петрович, - кстати, я заметил, что тоже в последнее время грешу вычислениями. К чему бы это?
        - К концу света, - мрачно заключил Иван Иванович, усаживаясь в кресло и блуждая глазами по столу. И как только они уставились на тарелки с салатом и балыком, аккуратно заправленные заботливой рукой соседки, Иван Иванович полностью пришел в себя
        - Так давайте выпьем за конец света, - предложил Валентин Валентинович.
        - Подожди Валя, - остановил того Петр Петрович. – Слово юбиляру!
        Иван Иванович уже хотел встать, но тут на его плечо опустилась тяжелая рука незнакомца.
        - Ах, черти! Как я рад вас всех видеть! – вскричал голос за его спиной. Его интонации показались знакомыми нашему герою, и он повернулся назад.
        Перед обомлевшей честной компанией стоял высокий и полный человек с густой шевелюрой седых волос и красным лицом с правильными чертами лица. Это был их профессор по античной литературе, добродушно попыхивая своей неизменной пеньковой трубкой. Они все вежливо поклонились.
        - Да, а говорят еще, что годы меняют людей. Вы нисколько не изменились, - умозаключил профессор Чертыкин.
        - Просим к нашему столу, Ярослав Всеволодович, - любезно пригласил того Петр Петрович и выдвинул из-за стола свободный стул. – Это вы не изменились. Мудрых людей время не старит, а молодит.
        - Лестно, но приятно. Приятно иметь трудное имя-отчество, - их сложно забыть, - не мудрствуя лукаво, сказал Ярослав Всеволодович.
        - Не скажите, Ярослав Всеволодович, еще легче их перепутать. Помните Пашку Десяткина, как он запинался, называя вас «Всеславом Яроволодовичем», когда вы спрашивали его по латыни?
        - А ты все такой же спорщик, Ваня, язва тебя возьми, – спокойно ответил профессор, внимательно разглядывая сквозь очки юбиляра, и затем неспешно повернулся к Светлане Васильевне. -  Приятно видеть тебя, Света. Так и хочется сказать, как говорил классик: «Света! Больше Света»! 
        - Да, Ярослав Всеволодович, я стала больше, - расту не столько вверх, сколько вширь.
        - Но тебе идет. Ты приближаешься к древнему женскому идеалу. Не то, что нынешние вешалки для белья.
        - Ярослав Всеволодович, но я не хочу быть палеолитической Венерой, - капризно возразила Светлана Васильевна. 
        - И не будешь, не переживай. Ты похожа на античную, а не архаическую Венеру, - успокоил профессор свою бывшую студентку и добавил, - Что вы отмечаете? Уж не выход ли мемуаров Ивана Ивановича Иванова?
        - Ну, да, - просто ответил Валентин Валентинович. – А вы читали их, читали, как Иван нас всех расчихвостил?
        - Ну, ты сказал, - расчихвостил! Никого я не чихвостил. Я написал то, что запомнил, - обиделся Иван Иванович на завзятого критика.
        - Ну, ты написал. Я сказал только то, что мне подсказывает мой профессиональный долг, - стал оправдываться Валентин Валентинович.
        - Узнаю моих студентов, - констатировал Ярослав Всеволодович. – Вам только дай поспорить друг с другом. Да, я читал мемуары. Занятное чтение следить за мыслями человека, у которого настолько хромает память, насколько развито воображение.
        -  Что вы хотите этим сказать, Ярослав Всеволодович? – спросил Иван Иванович, напрягшись.
        - Ничего, кроме того, что вы, Иван Иванович, как в народе говорят, «не пожалеете и родного отца ради красного словца». Например, меня вы выставили в таком превратном свете, что мне теперь стыдно, понимаешь, смотреть в глаза своим коллегам.
        - Не кажется ли вам, многоуважаемый профессор, что мы собрались здесь, чтобы чествовать дорогого юбиляра, а не осуждать его? – справедливо заметил Петр Петрович.
        - Подожди Петя. В чем конкретно вы обвиняете меня, Ярослав Всеволодович? – обратился наш герой к недовольному профессору.
        - Да, ладно. Буду я еще считаться со своим бывшим студентом, - ответил он и, встав из-за стола, раскланялся со всей компанией, а потом отправился к дальнему столу, где сидели его собутыльники.
        Никто из компании Ивана Ивановича не остановил его. Только все почувствовали себя в одном месте. Это было место автора мемуаров.
        - Ну, в чем может быть виноват автор сочинения? – не мог успокоиться наш сочинитель.
        - Да, успокойся ты, глубокоуважаемый автор, - заметил критик.
        - Нет, ты скажи, мой критик.
        - Вот пристал. Да, я скажу. Теперь ты знаешь, как может отреагировать материал твоего произведения, став одним из его второстепенных героев. Только представь, что учинил бы наш любезный профессор, если бы ты осмелился сделать его первостепенным героем! 
        - Пойми, Валя, мое сочинение есть своего рода художественное воспоминание о былом и передуманном мною, а не мемуарный документ. Поэтому в нем как в художественном произведении не может не быть игры воображения. Знаете, ребята, к какому выводу я пришел в ходе воспоминаний?
        - И что это за вывод такой? – спросила Светлана Васильевна, криво улыбнувшись.
        - Мне не так просто это объяснить, Света. Я сам недавно только понял, что сознание не производит, не творит воспоминание, оно только отражает то, что всплывает из глубин бессознательного на своей поверхности. Генератором производства образов сознания является само Оно (Id), то есть, бессознательное. То, что психоаналитики говорят о Я (Ego) как чувстве реальности большое преувеличение. Вернее было бы сказать не о самом чувстве реальности, его презентации, но скорее о представлении реальности, ее репрезентации. Причем это репрезентация, а Я есть репрезентант, - чего? И самого бессознательного, его реальности и реальности вне сознания с бессознательным. Но эта реальность вне сознания дается через поток бессознательного впечатления и фильтруется уже как сознание Я, обрабатывается до приемлемой формы осознанности. 
        Поэтому любое воспоминание, в том числе и мое воспоминание, включенное в текст мемуаров, имеет сложную, двусмысленную структуру взаимного отношения слоя данного отпечатка минувшего впечатления и его интерпретации сознанием для представления и выражения. При этом впечатление меняет свой смысл не только в представлении сознанием, но и в выражении записанным словом. Уже избыточным является понимание смысла воспоминания для самого события, послужившего предметом воспоминания. Уместным становится смысл воспоминания для размышления с целью понять, для чего нужно помнить то, что помнишь. Не для самого же воспоминания  или относительно чего оно возникло.
        - Для чего еще? – спросил в недоумении Петр Петрович.
        - А я понимаю Ваню. Воспоминание реального события есть репрезентация, его восстановление. Всякое событие в жизни доставляет страдание, даже счастливое, радостное. Человек живет, испытывает, чувствует жизнь, болеет жизнью, и жизнь его испытывает. Но вот творчество. Жизнь тяжелая, а искусство легкое. В нем нет страдания. Даже если творец творит страдание, то это не само страдание, а вдохновение им, более того, отдохновение от него. Поэтому воспоминание  творческого человека есть его придумывание, точнее, домысливание воспоминания до предела, до эстетического предела, конца, удовольствия.
        - Спасибо, большое спасибо, Света, - поблагодарил от всего сердца свою давнюю подругу Иван Иванович.
        -  Кукушка хвалит петуха… - заметил критик и проговорился, - два сапога пара: мемуарист-выдумщик и его муза. Света – умная женщина. Она смотрит на Ваню сверху вниз.
        - А ты, Валя – злой мужчина.
        -Это почему?
        - Потому что смотришь на женщину снизу вверх и не хочешь признавать за ней превосходство.
        - Я плохо тебя понял. Если я смотрю снизу вверх, то именно поэтому уже признаю ее превосходство.
        - Все ты понял. Я употребила сравнение с направлением взгляда не в этом смысле, а в том, что ты смотришь мне в глаза, но думаешь не о душе, а о женском теле. Сквозь женское тело ты смотришь на ее душу. У тебя женщина есть не тело в душе, а душа в теле. Между тем как женщина смотрит на тело, но видит душу. Для нее они едины. Для тебя же, как для мужчины, есть тело, и есть душа. И тело важнее ее души, ибо твоей душе нужно тело, а не чужая душа.
        - А мне все едино, что тело, что душа. Тело есть инструмент, на котором как на трубе играет душа, - умозаключил спор Петр Петрович.
        - Интересно, что еще приготовил нам на вечер наш драматург? – спросил Иван Иванович Петра Петровича.
        - Это сюрприз.
        - Готов дать голову на заклание, если ты не пригласил на юбилей Ивана Машу. Я прав?
        - Ишь, чего захотел. Для тебя, может быть, это комедия, но для нашего Ивана – драма.
        Упоминание бывшей жены Ивана Ивановича бросило тень сожаления на лицо Светланы Васильевны. Она чувствовала свою вину в том, что когда-то на беду их познакомила.
        - Друзья, я вот что подумал о душе и теле, - предложил Иван Иванович, чтобы обойти острый угол своей незадачливой семейной жизни. – Дух в теле – это и есть душа. Есть мужское тело, и есть женское тело. Но есть ли таким же образом душа? Половое различие между мужчиной и женщиной есть различие в теле, а не в душе. Но душа в теле у женщине и поэтому она женская. Даже у мужчины душа женская. Она женская у мужчины, если она живая. Но у мужчины есть еще дух. Если он выражается как воля, как власть, то он мужской, материальный. Конечно, дух не материален. Материально его пошлое, дурное выражение. Дело в том, что если женщины одинаковы, то мужчины нет. Есть, как минимум, две разновидности мужчин: умных и глупых. Так вот глупые мужчины бравируют своей волей: «сила есть – ума не надо». Если все же у глупых мужчин не только ума, но и силы мало, то они берут свое хитростью, то есть, глупостью, вывернутой наизнанку. Настоящая глупость заключается не в доверчивости, а в хитром желании быть умнее других.
        Скажу, может быть, спорную вещь, но я так думаю: дурным, пошлым выражением духа является свобода воли. Хорошим же, возвышенным выражением духа является свобода разума. Его свобода состоит не в выборе между тем или другим, а в необходимости следования уму как явлению духу в качестве его сущности.
        - Интересно у тебя получается: свобода воли человека является дурным употреблением духа. Что на это скажут философы? – спросил Петр Петрович, уставившись на критика.
        - То же мне, нашел  философа,  – стал отнекиваться Валентин Валентинович.
        - Но ты же учился на философском факультете! - возразил Петр Петрович.
        - Учиться – учился, но не доучился, как ты.
        - И что?
        - Ребята, хватит спорить о ваших педагогических успехах. Я, например, думаю, что есть свой смысл в словах Вани. Действительно, свободы воли у человека хватает при недостатке ума. Вот он и колеблется в выборе, не ведая того, что лучше.
        - Ах, как мило. И все так понятно, просто идиллия какая-то, - добавил Валентин Валентинович ложку дегтя в бочку меда славословия.
        - Я не вижу ничего оригинального в твоем спиче о душе, Иван. Света, все то, что ты повторила за Иваном можно найти уже у Декарта, - убийственно умозаключил Петр Петрович.
        - Петр, позволь. Насколько я помню, Декарт действительно писал в письмах о силе воли и слабости ума человека. Но я-то говорил о женской душе и мужском интеллекте, о том, что мужчина может понять, - на это у него есть ум, а женщина может войти в твое положение, ибо и у тебя, как у мужчины, есть душа, и она женская. Известно выражение: «Женщина тоже человек». Я же говорю: «Мужчина тоже душа».
        - Подожди. Но тогда, по-твоему, выходит, что выражение «мужчина тоже душа» верно, если он женщина? Это подобно тому, как «женщина тоже человек», если она мужчина, ведет себя как мужчина. Так что ли? – недоуменно спросил критик.
        - Да, нет. Когда говорят, что «женщина тоже человек», то имеют в виду человечность женщины, что она заслуживает человеческого отношения по факту своего существования, как и мужчина. Я же имею в виду то, что нельзя быть более душевным, чем простая, обычная женщина. Но это не противоречит, что есть махатмы. Нет, конечно, с ними просто нельзя сравнивать обычную и даже необычную женщину. Махатма как «великая душа» есть не просто большая душа, это больше, чем душа, это разумная душа как разум в душе. А разум в душе – это тело духа. Тело духа есть присутствие духа в человеческой душе.      
        - Иван, тебя сложно понять, потому что ты говоришь на своем птичьем языке. Что значит «телесное присутствие духа в человеческой душе» как не его материализацию в качестве мысли,- прокомментировал драматурга предположение Ивана Ивановича.
        - Постой. Ты не так меня понял, как я сказал. Присутствие духа в душе не есть его материализация. Это не материализация, а реализация, если ее понимать как мысль, ведь мысль не материальна, а идеальна. И поэтому реализацией духа в душе человека, при условии, что его душа, есть сознание, является мысль в качестве осознания духа как идеи, - пояснил Иван Иванович.
        - Ну, ты дал драматургу мысли. Прямо «гигант мысли», «отец русской философии», - аттестовал мемуариста критик.
        - А я всегда полагала, что душа есть не сам человек и не его самость, но дух, спирит в нем, точнее, в его сознании.
        - Ну, да. Это так понимается, когда ты находишься на уровне интеллекта уже собственно человека, посвященного. Когда же ты пребываешь на уровне социального животного, то тебе мнится, что твое Я и есть душа, разумная душа.       
        - Что ты за человек, Иван, - прямо социал-дарвинист. Объяснись, - потребовал Петр Петрович.
        - Неужели ты не знаешь моей теории человека?
        - Нет, не знаю. Ты мыслитель и зовут тебя Платон, а может быть Гегель, чтобы я знал твою теорию?!  Просвети.
        - Нет, конечно. Я не публичный философ. Я только автор, писатель. На мой скромный взгляд, человек еще полностью не стал человеком. Он, как и прежде, тысячи лет назад, находится в процессе антропогенеза, эволюции как живое существо. Только в отличие от других существ земной эволюции он уже находится на уровне развития социальной материи. Такому человеку социальные животные кажутся спящими, как если бы они ходили во сне.
        - Лунатиками что ли? – спросил критик, криво усмехаясь.
        - Да, нет. У тебя слишком сильное сравнение. Более подходит сравнение их со слепцами, идущими неведомо куда, или, напротив, бредущими «на автомате» заведомо куда. Вероятно, есть и слепцы, не знающие, что такое свет разума, и создания, заряженные одним инстинктом, уже не органическим, зоологическим, а социальным, но все равно инстинктом.
        Ну, да, ладно, это не важно, хотя имеет большое значение для моей теории человеческой жизни. Я думал и прежде о ней. Сейчас важно другое, что мне открылось после утреннего сна только сейчас. Само содержание сна не имеет значения, но имеет то, что посредством него мне стала понятна природа сна. Мы видим сны и видим в них самих себя. Это иная жизнь в наведенном кем-то, вот именно кем-то, а не чем, состоянии. Такое состояние мы называем бессознательным или подсознательным.
        Предупреждая ваши возражения, скажу, что, да, бывают и вещие сны и сны, в которых мы видим не себя, но кого-то еще и даже являемся не самими собой, но ими, другими, чем мы. Но даже сны о нас символичны. Они могут быть использованы для расшифровки нашей жизни наяву.
        - Так, может быть, ты сочинял свои мемуары во сне? – спросил вдруг драматург и обидно засмеялся.
        - Все может быть. Может быть, в мемуары попались те фрагменты моих воспоминаний, которые рождены снами. Это своего рода слепки снов, воспоминания из другой жизни моей и иной, мне чужой или близкой, но иной, чем эта жизнь.       
        - Ваня, ты хочешь сказать, что жизнь во сне – это другая жизнь или жизнь в другом мире? – спросила, заинтересовавшись, Светлана Васильевна и стала рассматривать Ивана Ивановича с таким изумленным видом, как будто впервые его увидела.
        - Ну, наконец-то правильный вопрос. Спасибо, Света, ты молодец. Если жизнь во сне – это другая жизнь, то можно сказать, что она бессознательная, животная, а не человеческая  жизнь. Но если это жизнь в ином мире, то что это за мир? Не является ли он иным нам потому, что имеет иное измерение, чем наше, и поэтому мы чувствуем себя в нем бессознательными существами?
        Кстати, например, для пояснения моей гипотезы уместно заметить, что наши, советские коммунисты не смогли построить коммунизма именно потому, что средство борьбы с классовым противником приняли за свою цель. Причем ошиблись, приняв одно за другое, и тем самым оказались в утопическом и призрачном мире иллюзорного сознания. Генератором становления мира иллюзий и стало коллективное, коммунистическое бессознательное. Смеха ради следует сказать, что «строители коммунизма», вроде Сталина и его присных, так и не удосужились заглянуть в ранние работы Маркса, которые как раз в то время и были, наконец, опубликованы. В них прямо шла речь о том, что коммунизм есть не цель общественного развития, но только средство упразднения «нынешнего состояния» или капитализма ради построения настоящего социального общества, то есть, социализма. Наши же «горе-коммунисты» перепутали их местами, поставив социализм впереди коммунизма, вроде телеги впереди лошади. Вот почему, оказывается, нельзя построить коммунизм. Так и получилось, - в результате глупого обращения с классикой не знали, что строили, и построили вместо коммунизма доморощенный капитализм.
        Так и я, увлекшись воспоминаниями, дал волю своей фантазии и написал то, что мне привиделось во сне. 
        - Я не понял: ты написал свои мемуары во сне или в нем искал ответа на то, что произошло в действительности? – вдруг спросил Петр Петрович и попал в самое яблочко.
        - Ты сам-то понял, что спросил? Я не договорил о коммунизме. У нас, у советских людей стал отмирать не капитализм, а коммунизм. Почему? Потому что он был не преодолением капитализма, но ложной альтернативой ему в качестве азиатского феодализма. В результате капитализм полностью выродился, ибо ему не нашлось реальной замены. Теперь мы воочию видим, что идет не просто социальный регресс, но органическое вырождения самого человеческого рода ввиду очевидного падения его биологического иммунитета. Это означает, что не то что не состоялся отдельно взятый социальный индивид, но сам человеческий вид оказался состоятельным только абстрактно как один человек. Что там реальный гуманизм, даже конкретный социализм мы не смогли построить. Что мы за существа такие? «Сколько ни рядитесь, все равно в разумные люди не годитесь». 
        - Ну, сколько можно! Иван, ты думаешь, нам интересно слушать твои футурологические бредни? – возопил раздраженный критик.
        - Брось, Валя, обижать Ваню. Он говорит дело. Действительно, мы оказались у разбитого корыта, - поддержала Ивана Ивановича Светлана Васильевна, ободряюще ему улыбнувшись.
        - Вы может быть и оказались у разбитого корыта, возжелав безмерное, я же, довольствуясь малым, вполне состоялся, - возразил ей Валентин Валентинович.
        - Хватит вам пикироваться. Иван, ты вначале разговора проговорился о бессознательном как источнике вдохновения. Поясни, пожалуйста, подробнее свою мысль, - спросил Петр Петрович не столько из интереса к стихии бессознательного, столь важной в жизни писателя, сколько для того, чтобы сменить тему утопичности судьбы человечества.
        - Изволь, Петр. Я вот сегодня, если считать по календарю, а не по моменту пробуждения, видел сон о том, как путешествовал с моим приятелем по работе в школе из моего родного города в столицу. Мы летали на ракете. У каждого на спине был большой ракетный ранец. Интересно было наблюдать мир и ощущать себя в полете. У меня было такое же впечатление в полете от него, как, например, от нашего разговора в этом ресторане. Для моего ощущения оно было так же реально, как то, что я сижу вот здесь за столом на стуле. Я не смотрел наверх, потому что был наверху, и наблюдал за тем, как раскрывается передо мной мир и как он проносится подо мной. Когда мы пролетали над городами, я видел маленьких, как насекомых, людей, которые копошились где-то внизу, занятые своими суетными заботами.
        Уже потом, после пробуждения, я начал связывать сон с тем, что накануне, уже ночью читал книжицу карманного формата из серии «Мыслители прошлого» еще советского издания. Это был «Вл. Соловьев» Алексея Лосева. Так вот в этой книге я читал о мистике Владимира Соловьева, в частности о его стихотворении «Три свидания». Но мне запало в душу не второе свидание, которое давным-давно открыло мне глаза на то, как просто можно открыть для себя полную реальность, а третье, в котором есть такие строки: «Что есть, что было, что грядет вовеки –
Все обнял тут один недвижный взор…
Синеют подо мной моря и реки
И дальний лес, и выси снежных гор.

Все видел я, и все одно лишь было –
Один лишь образ женской красоты…
Безмерное в его размер входило, -
Передо мной, во мне – одна лишь ты».
        Я внезапно подумал, что если мое самосознание дает команду, которую выполняет сознание во сне, активируя бессознательное? Вот то, что есть (мой взор и мир открытый моему взору), и то, то было (бывший приятель), и то, что будет (думаю, сам полет, когда душа отлетит от тела в последний раз). Вот они и моря, и  реки, и дальний лес, и выси снежных гор.  Можно ли представить бессознательное гигантским генератором реальности для самого сознания, запускающим программирование новой реальности уже в сознании путем комбинирования материала сознания? При этом, чем более архаическим по слою залегания на глубину оказывается задействованным бессознательное, тем менее индивидуальным, а значит, более коллективным оно является.
        Но это не весь сон, не все его содержание, удержанное в сознании после пробуждения. Мы с приятелем долетели до столицы, опустившись на землю в пригороде возле странной бензоколонки. На ней стоял причудливый терминал, в который вставлялся ракетный ранец для подзарядки.
        Потом через лакуну в сознании я уже иду по новостройке и спрашиваю приятеля, что не так с нашими ранцами. Он говорит, что мы неправильно использовали ранцы и поэтому их изъяли у нас.
        Тут мы подходим к университету и толкаемся в толпе студентов и преподавателей. Постепенно толпа начинает разделяться на два потока: правый и левый. И меня увлекает правый поток, хотя меня тянет в левый поток. Но я подсознанием знаю, что в правом потоке всем лучше, а в левом потоке находятся неудачники, фрики, уроды, инвалиды, карлики и карлицы. Короче, те, кто справа, нормальные люди, а те, что слева, ненормальные люди. Но почему то меня тянет влево. Почему? Почему я задал себе такой вопрос?  А задал его себе потому, что не нашел в своем потоке лиц «один лишь образ женской красоты». Именно в левом потоке «безмерное в его размер входило, - передо мной, во мне – одна лишь ты». Оно было еще в процессе становления, рождаясь в муках из безобразия бессознательного в прекрасный образ сознания.
        - Ай-яй-яй! Сейчас придумал? – усомнился в подлинности сна Валентин Валентинович.
        - Неужели я только выдумываю?
        - Не обижайся на Валю. Ты же писатель! А для него как для твоего критика ты только писатель, - стала успокаивать его Светлана Васильевна.
        - Да, никакой я не критик за праздничным столом, а твой друг! Но я не могу верить тому, что ты складно сочиняешь.
        - Вот то-то и оно, что складно: Складно, да не ладно, - заметил Петр Петрович.
        - Да, ладно, - забыли. Я вот что еще подумал. У меня такое впечатление, что мы не просто видим сны, но живем в них, проживаем уже другие жизни, - те, которые будут или уже были. Но не это только. Во сне наше Я меняет себя. Оно наше, но уже другое, второе Я, которое выходит наружу и безобразничает, пока спит первое Я.
        - Иван, ты сейчас озвучил своим толкованием сна избитую тему двойничества, типичную для классической литературы, - пояснил критик.
        - Да, как вы не понимаете, что пора перестать нам, интеллигентам, думать отраженно, культурно рефлексировать по поводу, по ссылке, - следует думать излученно от своего лица.
        - Ваня, подожди нас критиковать. Вот ты, когда говорил о свиданиях Соловьева с Софией в комментарии Лосева, что есть простой способ открыть для себя полную реальность. Что это за способ? Скажи, пожалуйста, - попросила Светлана Васильевна.
        - Да, ты и сама знаешь, Света. Нужно больше света. Чем больше света, ясности в душе, тем больше мистики. Мистика, она для посвященных людей есть не тьма неведения, - такой она представляется профанам, - но, напротив, свет знания. Например, очевидно, что на небе решили, что из людей, за редким исключением, ничего не выйдет. Поэтому небожители решили предоставить людей самим себе, как и мы предоставляем муравьям заниматься самими собой, согласно известному мистическому правилу Гермеса Трисмегиста: «Что внизу, то и вверху». Единственно, если они нам нужны, то мы используем их в своих, например, научных интересах для исследования живого мира. Так и нас утилизируют в момент смерти, чтобы понапрасну не терять энергию жизни, души и ума. Поэтому никто из высших сил теперь не препятствует уничтожению человечества безумными технократами.
        - И все же я не вполне поняла, каким образом мистика позволяет человеку открыть для себя полную реальность? Другой вопрос: достигается ли мистическим путем абсолютное знание?
        - Нашла, у кого спрашивать, -  это у писателя-то. Да, он не знает больше твоего, дорогой мой человек, - стал отговаривать Светлану Васильевну  литературный критик. – Скажи, Иван, что знаешь ты, и мы не знаем?
        - Трудно ответить на твой вопрос Валентин. Между нами есть известное родство занятий, - литература, критика, журналистика и драматургия. Тем более мы преподавали или продолжаем преподавать. Поэтому можем понимать друг друга. Ведь мы живем в одном и том же мире культуры, того же самого языка. Мы люди слова, а посему способны понимать друг друга на словах. Но мистика находится вне слов. Если мистик и пользуется словами, то употребляет их не буквально как знак и даже не просто иносказательно как символ, но мифически как вещь. И все почему? Слово для него живое существо. Писатель же, лишь на волне вдохновения словом способен  чувствовать его как живое слово, с которым, а не только которым, он говорит.  Мистик же сам становится словом. И вот тут я не могу разобраться писатель ли я или мистик, ибо к слову примешивается еще и мысль. Именно в мысли мне становится доступна идея уже не как мысль, а как живое умное существо, которое я опознаю в слове. Наверное, я мистик в мысли, спекулятивный мистик, который пользуется словом для обострения того, что доступно ему еще до слова в мысли. Именно это состояние разумной души или души в разуме, в мысли люди неточно назвали телепатией. Телепатия – это единение мыслящего с мыслью и благодаря этому единению сообщение, выход на контакт с другими мыслящими, независимо от того, люди они или нет. Вполне возможно, что они могут быть ангелами или, не дай Бог, демонами.
        Думаю, отвечая на реплику Валентина, я ответил и на твой вопрос, Света. Во всяком случае, поговорив с вами на мистическую тему, я постарался показать, в каком случае имеет смысл употреблять слово «мистика». Этим случаем является интеллектуальная интуиция, которая непосвященными в дела разума понимается в качестве мистической интуиции. Правда, есть еще наведенные, так называемые «индуцированные» душевные состояния или состояния сознания. Но как правило, Бог и его посланники в виде ангелов предпочитают ставить нас в известность или хотя бы намекают на то, что склоняют нас к наилучшему выбору, полагая нас существами со свободой воли. Разумеется, ни о каком абсолютном знании у такого существа, которое выбирает, не может быть и речи. Им всецело обладает только Бог.
        - Как мило! В последний раз, когда я слушала вас, вы говорили то же самое о том же самом. Здравствуйте, мои дорогие мыслители! – эти слова приветствия заставили всех отвлечься от разговора и сосредоточить свое внимание на новом госте, точнее, гостье, для которой был заблаговременно приготовлен стул за скромным банкетным столом.
        - Здравствуй, дорогая! А мы тебя уже заждались, - сказал, ухмыляясь, драматург.   
        Это была бывшая жена Ивана Ивановича, Екатерина Николаевна. Но она была бывшей женой не только писателя Иванова, а еще и сидевшего за дальним столом профессора Чертыкина. Вот, оказывается, почему, как вы догадались, проницательный читатель, между писателем и профессором литературы «пробежала кошка» в образе Екатерины Николаевны.
        - Милости прошу к нашему шалашу, - пригласила к столу свою подругу Светлана Васильевна и, обратившись к виновнику торжества, предложила, - Иван, ну, что ты сидишь, опустив руки, поухаживай за дамой.
        - Он всегда такой, - без просьбы ничего не сделает сам, - с недовольной миной объяснила Екатерина Николаевна поведение своего бывшего мужа.
        - Здравствуй, милая Катя, - только и мог, что молвить Иван Иванович, обомлев от неожиданности появления своей бывшей второй половины.
        - Кстати, твой «второй бывший» сидит вон за тем дальним столиком, - ехидно заметил критик, махнув рукой в сторону профессора Чертыкина.
        - Валентин Валентинович, вы не бывший, а настоящий, как бы это сказать, - остановилась Екатерина Николаевна, подбирая нужное слово.
         - Лучше, не надо, - попросил ее Петр Петрович, предложив такое слово, - мы все знаем, что Валя может быть еще той занозой в мягком месте нашей литературы, - чем вызвал смех у всей честной компании.
        - Да, ты прочитала мемуар Ивана, который накануне я прислал тебе по почте? – продолжил дальше свое выступление драматург.
        - Не успела. Но пролистала, и, знаете, нашла массу интересного о себе, чего не знала, - ответила она и вопросительно уставилась на смотревшего в пол Иван Ивановича.
        Затянувшаяся пауза заставила Ивана Ивановича поднять свои глаза и посмотреть виноватым взглядом в глаза бывшей жены.
        - И что говорит эта немая сцена? – спросил драматург, потирая руки.
        - Послушайте меня! Праздничный ужин уже простыл. Мы для чего сюда пришли: для того, чтобы поздравить автора с выпуском его сочинения и вкусно покушать и запить или устраивать смотрины этому сочинению? – спросила Светлана Васильевна, в отчаянии всплеснув руками.
        - И то, и другое, - возразил критик.
        - Но одно, - наши застольные разговоры, - уже отняло время у другого, - у  самого стола, - стояла на своем подруга бывшей жены автора воспоминаний.
        - Света, ты права. Только позволь мне кратко высказаться по тому, что я бегло прочитала, - вежливо попросила Екатерина Николаевна. – Воспоминания - опасная вещь. Они ранят читателя, если вспоминают на книжных страницах его жизнь. Так читатель оказывается сам героем, действующим вопреки своей воле. И все почему? Потому что порой не только автор в своем комментарии превратно толкует действие героического читателя, но порой он приписывает персонажу то ли по забывчивости, то ли по игривости своего воображения то, что персонаж вовсе не совершал в жизни.
        - Катя, ты считаешь меня сочинителем в дурном смысле слова? – обиженным тоном спросил Иван Иванович. – Эх, трудно угодить профессиональным  читателям!
        - Что поделаешь, Ваня, таков ваш удел, - писателей, - быть мишенью для критики культурной публики, - пояснил Валентин Валентинович. - И куда вы без нас денетесь?! Пропадете! 
        - Ну, вы будете, наконец, кушать, а не рассуждать? – возопил проголодавшийся Петр Петрович.
        Честная компания с виноватым видом посмотрела на своего тамаду и молча приступила к трапезе.  Стол ломился от всевозможных яств. Из горячих, но уже непростительно остывших блюд тут были и пельмени из оленины с грибным взваром, и томленая лопатка козленка, и борщ с телятиной, и корейка северного оленя с маринованной айвой и сливой, и телячий язык с яблочным тартаром. Среди холодных закусок красовались ризотто со спаржей и трюфелем, и белые грибы, запеченные в сметане, а также фуа-гра со спаржей, икра осетровая и тар-тар из лосося с черной икрой, а также разносолы и много еще чего. Из напитков была смирновка, шампанское и белое столовое вино.
        - Знаете, ребята, если бы вы еще чуть-чуть порассуждали бы, то еда точно уже испортилась бы, - вовремя заметила Екатерина Николаевна, запивая козлиную лопатку белым вином.
       - А мне и так она нравится! Пища богов, - возразил критик, вгрызаясь в оленью корейку. – Да, нам, интеллигентам, не понять тех, кто каждый день питается в ресторане.
       - Валя, говори за себя, я не интеллигент, а интеллектуальный пролетарий, - заявил Иван Иванович, уплетая фуа-гра.
        - Рус-Иван, ты зачем сейчас это сказал, чтобы напомнить мне мое происхождение? – вдруг обиделся критик.
        - Как можно, Валентин. Ты вполне, как бы это сказать покультурнее,  интеллигентского происхождения. Я ничего не имею против вас.
        - Мне интересно, кто еще среди нас не, как выразился Иван, интеллигентского происхождения? Ты сам, Иван Иванович Иванов, не нашего ли племени? – спросил драматург писателя в лоб.
        - Кто знает, я ближе к дореволюционной интеллигенции, - попытался вежливо ответить Иван Иванович.
        - А мы, что, родились только после советской власти? – резонно заметил Петр Петрович.
        - Ну, ладно.
        - И что значит: «Я ничего не имею против вас»? – стоял на своем критик. – Ты обращаешься к нам, здесь сидящим с тобой за одним столом, или к нам как к племени? Неужели нельзя не связывать нас вместе и не обращаться лично к каждому из нас?
        - Валя, ты сам все равно, даже в случае с личным отношением к каждому по отдельности, выделяешь каждого из «вас». Was ist das? – разумно ответил и спросил Иван Иванович.
        - И, в самом деле, Валя, что ты завелся?  Ты же сам назвал нас интеллигентами, - стал утихомиривать раздраженного критика покладистый драматург.
        - Как мы любим идентифицировать себя хоть с кем-то, например, с этим интеллигентом, - саркастически заметил Иван Иванович.
        - Чем это не нравится тебе интеллигенция? – резко сказала Светлана Васильевна, до сих пор выступавшая на стороне Ивана Ивановича.
        - Чем же она может нравиться? Своей идеализацией? Так это иллюзорный образ, который нельзя принять за то, чем она налично является. Настоящим интеллигентом может быть только дух, «ума бесплотного естество». У нашего интеллигента естество материальное. Ведь его сознание есть функция мозга.
        - Фу, Иван, как грубо, прямо вульгарно рассуждаешь, -  умозаключила Екатерина Николаевна.
        - А я где-то согласен с Иваном, - признался Петр Петрович. 
        К сожалению, через минуту сознание Ивана Ивановича стало затуманиваться  от выпитого вина.  Хмель сыграл с ним злую шутку: он перестал воспринимать разговор за столом и отключился. И не мудрено, ведь бедный наш герой пил уже второй день подряд.


Глава четвертая. В гостях
        Иван Иванович проснулся холодным, ранним утром. Он весь продрог, ибо вылез из-под одеяла и свернулся калачиком. Выпрямившись на широкой кровати, он хрустнул костями и обомлел не только от боли, но и от незнакомой обстановки. Это была чужая спальня. В предрассветной мгле, продирая глаза, он еле-еле разглядел чье-то тело рядом, укрытое одеялом. Иван Иванович почувствовал холодок в груди под сердцем, невольно подумав: «Неужели я оказался в постели с незнакомым человеком… мужчиной».
        - Как с мужчиной? – вскричал он со страхом.
        - Что такое? – спросил сонный женский голос.
        «Фу, слава Богу», - сказал он про себя, облегченно вздохнув, - у него прямо отлегло от сердца от такого приятного известия. Но теперь его беспокоил другой менее страшный вопрос: «Кто эта женщина»? И тут сознание прошлого вечера к нему стало возвращаться. Он вспомнил последние слова Петра Петровича, после которых уже ничего не помнил на банкете, устроенном «друзьями» в честь выхода его мемуаров.
        - Что с тобой Ваня. Плохой сон увидел? Или мутит с перепоя? – спросила женщина, откинув одеяло.
        Иван Иванович только теперь понял, кому принадлежал голос. Это была подруга его бывшей жены, Светлана Васильевна, поддержавшая его на банкете в перепалке с  приятелями.  Вот и теперь она поддержала его, предоставив ему свою постель. «Интересно, - подумал Иван Иванович, автоматически продолжая строить предположения, - у нас был секс»? Но тут же осекся и вопросительно посмотрел в сторону Светланы Васильевны. «Неужели он спросил об этой пикантной подробности вслух»? – метеором пронеслось у него в голове.  Однако хозяйка лишь попросила его отвернуться, чтобы встать с кровати.
        - Уже утро пора вставать, - пояснила она.
        «Пронесло», - сказал себе Иван Иванович.
        Светлана Васильевна, словно читая мысли Ивана Ивановича, заметила: «Ваня, ты не подумай ничего такого. Я просто вынуждена была привезти тебя к себе домой. Ты был никакой в ресторане, а Катя куда ушла со своим профессором».
        - Большое спасибо, Света. Чтобы я без тебя делал! Но как ты подняла меня к себе в квартиру?
        - Петя помог мне довести тебя до квартиры, - вздохнув, ответила Света и с сожалением взглянула на Ивана Ивановича.
        Ему стало очень стыдно за свое безобразное поведение:  надо же, - «напился до зюзиков», - и где? - в ресторане, в общественном месте!
        - Довести или донести? – переспросил он.
        - И так, и этак.
        - Вот какой конфуз! Извини меня, Света! Я, правда, не хотел.
        - На твоем месте кто бы хотел. Это понятно, - только и могла сказать Светлана Васильевна, не проявив особого желания утешить уязвленную совесть писателя.
        -  Между нами что-то было? – осторожно спросил Иван Иванович.
        - Что ты имеешь в виду? – переспросила его Светлана Васильевна, посмотрев сквозь него.
        - Приставал ли я к тебе в пьяном виде? Заранее прошу прощения, - повинился Иван Иванович.   
        - Приставал, - просто ответила Светлана Васильевна, без упрека приняв его извинения.
        - И что?       
        - Да, ничего.
        - Отшила?
        - Не успела. Ты воспользовался моей слабостью и настоял на своем! – ответила и печально посмотрела на него. – Не знаю, что мне делать теперь.
        - Светочка, моя милая, прими, пожалуйста, мои искренние извинения. Я бесконечно виноват. Может быть, я негодяй, но знаешь, я рад тому, что случилось. Ведь я люблю тебя.
        - В самом деле? Это так неожиданно, - сказала Светлана Васильевна с сомнением в голосе и внимательно посмотрела в глаза Ивану Ивановичу.
        Он был так заворожен блеском ее серо-голубых глаз, что как кролик замер под змеиным взглядом своей собеседницы. Нельзя было сказать, что Светлана была похожа на змею, вроде гадюки, своей приятной внешностью или мягким характером. Но то, что Иван Иванович почувствовал в ней в эту минуту, его насторожило, - она была не похожа на саму себя. Он прямо потерялся в ее глазах, словно бездонных чашах со стальным оттенком, полных яркого как ясное голубое небо огня.
        - Ты что молчишь, Ваня? И что теперь мы будем делать? – спросила его Светлана Васильевна, ставя его перед тяжким выбором своего пути в одиночку или в компании с любимой. – Для меня неожиданно узнать, что ты любишь меня. Прежде я никак об этом не догадывалась. Это правда?
        - Конечно. Но это стало мне понятно только что.
        - Может быть, ты просто устал от одиночества после развода с Катей? А  я случайно подвернулась под руку вся такая благоприятно расположенная к тебе. Ты просто истосковался по женской ласке, а не моей лично.
       - Это ты полагаешь как дипломированный психолог или как любящая женщина? – решился Иван Иванович прямо задать серьезный вопрос той, в которую только что влюбился. Хотя и прежде он испытывал к ней симпатию как к милой женщине.
        - Где были твои глаза раньше? Неужели ты не догадывался, что нравишься мне? – просто спросила Светлана Васильевна.
        - Ну, почему же. Я чувствовал, что тебе приятно в моем присутствии. Но я задал вопрос не  о том, нравлюсь или не нравлюсь, а о том, любишь ты или нет.
        - Попробуй, догадайся, - коротко ответила Светлана Васильевна.
        - Знаешь, Света, ты свет души моей. Может быть, - я так думаю, - ты пробудила меня для новой жизни.
        - Ваня, ты буддист? Но я не Будда, - сказала грустно Светлана Васильевна, сомневаясь в искренности своего друга жизни.
        - Я знаю. Ты не будда, ты боддхисаттва.
        - Это, в каком смысле? В смысле склонности к состраданию и спасению? Если ты считаешь себя виновником спасения, то от чего тебя спасать? От воспоминаний? Или нужно спасать тебя от самого себя?  - забросала вопросами Светлана Васильевна Ивана Ивановича.
        - Человека нужно спасать от иллюзий, - ответил Иван Иванович.
        - Я спрашиваю не человека вообще, а лично тебя, - пояснила Светлана Васильевна.
        - Так ты уже сказала, - спасать от самого себя.
        - Как интересно. Как это? – снова спросила Светлана Васильевна, но потом вдруг изменилась в лице и заторопилась. – Мне пора на работу, а ты оставайся дома. Жди меня.
        - Как скажешь, - сказал Иван Иванович, оценив расположенность к своей персоне хозяйки дома. Ему, правда, не хотелось выходить на лютый мороз накануне католического рождества.
        Он пожелал ей не замерзнуть на улице по пути на работу и вскоре остался один дома. «Один дома», - подумал он, вспомнив глупый рождественский фильм про проказливого мальчика. Вот отчего его нужно было спасать, - от воспоминаний.


Глава пятая. Воспоминания
        Воспоминания нахлынули на него лавиной и полностью погрузили его сознание в прошлое. Он вспомнил себя ребенком, оставленным родителями, нет, не на произвол судьбы, а на свое усмотрение, ввиду полной занятости на работе. Его отец, сколько он его помнил, был всю жизнь в командировке. Когда отец там не был, то приходил часто пьяным с работы. По пути домой, он не пропускал со своими друзьями ни один кабак, подворачивающийся им под ноги. Иван Иванович помнил, как однажды его, пьяного, чуть не потерял. Как его мама ни старалась оживить отца, он так и не поддавался на ее уговоры вздохнуть, очнуться и встать. Пока чудом не очнулся сам. На Руси мужики либо ходят по чужим бабам, либо пьют горькую, которая им милей женской ласки, так как не ругается. 
        Мать Ивана Ивановича была строгой и холодной женщиной. Его отец так и не разбудил в ней нежной женщины. Он был посторонним, гулял на стороне неизвестно с кем  и не принимал живого участия в воспитании сына. Слава Богу, в пьяном виде отец не воспитывал сына, препоручив жене его воспитание. Но и маме Ивана Ивановича тоже было некогда заниматься своим ребенком. Первые годы жизни он провел у дедушки с бабушкой в родительском доме матери. Будучи на их попечении, он чуть не потерял руку, засунув ее в мотор, качавший воду из колодца на грядки в огороде. В моторе остался только палец. Родители ничего не сказали дочери. Она узнала о детской травме сына, только когда приехала за сыном, и сильно обиделась на родителей за то, что они не смотрели за ее ребенком.
        Иван Иванович помнил еще, что дед любил брать его на встречи с друзьями. Однажды мама Ивана Ивановича отсчитала отца за то, что тот взял на весь день поздней осенью Ваню в одних коротких  штанишках, сам тепло одевшись. Они ездили на край города к товарищу деда на прогулку проветриться и подкрепиться. Несмотря на это внук любил деда и звал его «дудкой», когда сердился. Один раз дед надолго отлучился погостить у своего старшего внука на Украине, где тот куковал с бабушкой снохи деда, - родители внука мотались по военным гарнизонам. Дед вернулся домой в полном восторге от старшего внука. Видимо, его тронуло то, что тот, иноземный внук, выглядел как вылитый дед, только в миниатюре. Туземный внук лицом походил не на деда, а на своего отца. За то, что дед расхваливал другого внука и не обращал внимания на внука под рукой, он сильно приревновал деда и очень обиделся.
        Дед и бабка со стороны матери были простые люди, как, впрочем, и мать вместе с отцом, без сантиментов и всяких господских нежностей. Если было что не так, и сын показывал свой нрав, то мать урезонивала его ремнем. Она и собаку сына как-то избила ремнем, чтобы тот не лизался с ней, а она знала свое место.
        Иван Иванович рано стал самостоятельным ребенком. Все его детство мать была на работе. После работы со студентами в институте она занималась уже общественной и партийной работой или была занята творческой самодеятельностью. У нее был красивый голос, и она умела петь на публике со сцены. Еще реже она стала появляться дома, будучи на подработках, когда у Ивана Ивановича появился младший брат. Вот его воспитанием он и занимался, когда уставал от спорта и чтения беллетристики. Такое воспитание урывками сыграло роковую роль в становлении его брата человеком.
        У Ивана Ивановича водились друзья. Это были друзья детства, двора и товарищи со школы, со спортивной секции и с института. Часто друзья детства становятся школьными товарищами. У Ивана Ивановича был такой друг детства, который стал школьным товарищем. В спортивной секции он видел в своих сверстниках не товарищей, а соперников. Товарищами там были ребята, которые уже учились в институте. Это были старшие товарищи. В институте у Ивана Ивановича появилось много приятелей, с которыми можно было приятно провести время за бутылкой. Уже когда он работал в школе учителем, то у него и там появился приятель. Но это был уже не собутыльник, а приятель по знакомству с девушками. Нельзя сказать, что тот был сводником,  - все было по обоюдному согласию. Но приятель Ивана Ивановича показал пример того, что нужно не чужие романы читать, а сочинять свой роман на ходу..   
        Интересно было бы знать, нам с вами, любезный читатель, чем это друг отличается от товарища, а тот от приятеля. Иван Иванович думал на эту тему так: друг – это тот другой, который живет в тебе. Друг вне тебя есть его копия. Товарищ не живет в тебе, он интересен не сам по себе, а тем же делом, которым ты занят. Это товарищ по делу, по товару. Приятелем же бывает тот, с кем приятно проводить не рабочее, а свободное время. Короче говоря, друг в тебе, товарищ с тобой, а приятель для тебя. Друг для жизни, товарищ для работы, а приятель для развлечения. Иван Иванович пришел к выводу, что дружба, товарищество и приятельство есть разные степени близости между людьми. Наиболее удаленная близость существует между приятелями. Они делят людей на две категории: приятные люди и неприятные им. Между приятелями существует телесная совместимость. Усредненная близость наблюдается между товарищами. Их связывает не только телесная совместимость, но и душевная настроенность. В дружбе появляется то, чего нет и в товариществе, - это исключительная избирательность. Но в ней нет еще той полной слитности, которая существует в любви, например, между мужчиной и женщиной Запомни, благоразумный читатель, первым, настоящим другом, часто и последним, являешься ты сам себе. Поэтому бывают не правы те, кто говорят, что у них нет друзей, А как же ты? Неужели и тебя тоже нет?!         
        Нет, Ивана Ивановича до поры, до времени не было не друга, а подруги. Чуть не сказал подпруги. И все же у него она появилась и не одна, а целых две во втором классе. Одна из них, Марина, нравилась ему, а другой, Лили, он нравился. Он нравился и первой подруге. Но не долго. Это была его первая любовь. От первой любви бывает приятно, волнительно не в штанах, а в груди. В ней зарождается, но скрывается нежное чувство, как в бутоне цветок. Раскрывается он уже в штанах. Прошу  у вас прощения, благовоспитанный читатель, за такое грубое замечание. Но такова жизнь по-французски -  c'est la vie. Ему стало так приятно в сердце и по спине поползли мурашки, когда они взялись вместе за руки. Вот так и пошло у него в жизни, вроде игры в прятки, - ему нравились те, кому он не нравился, и не нравились те, кому он нравился. Он прятал свою любовь к тому, кому он нравился.  Иван Иванович это понял не тогда, когда потом уже через много лет встретил ту, которой он нравился в начальной школе. Тогда он был счастлив от встречи с любимой, но не догадывался об этом. Уже потом, когда он потерял ее из вида. Она явилась ему как идея, вид самой любви. Она была лилой, игрой с богом с лицом Лилии.
        Наконец, после института Иван Иванович женился. Ему казалось по любви. Но не тут то было. Поэтому он развелся со своей женой, а она ему в отместку вышла замуж за их бывшего преподавателя. Это была Катя. А та, которой он до сих пор нравился, была Светой. 
        И тут Ивану Ивановичу пришла в голову свежая, новая мысль. Интересные мысли приходят в голову с утра пораньше. Но еще интереснее они приходят в голову после того, как человек скажет себе: «Утро вечера мудренее». Это да: «Мудренее». Но мудрее не утро, а ночь. Однако ночью обычно в голову приходят не мысли, а ночные гости, вроде привидений, воспоминаний. Во сне они как в кривом зеркале изменяются до неузнаваемости. Вот человек и гадает, что они означают, и называет сон «вещим». Воспоминания есть извещения, посланные нам в будущее из прошлого нами же. Такими они видятся нам из вечности. Вот так вечером, перед сном, вестником которого стало застолье в честь воспоминания, к нему явилась Света. Она осветила его мир и стала лучом в его темном царстве сна. Света вывела его из беспамятства на свет истины как памяти о незабываемом прошлом в настоящем. Станет ли оно будущим, исполнится ли в нем? Покажет время нашего рассказа.


Глава шестая. Наваждение
        Покончив с воспоминаниями, Иван Иванович от нечего делать стал знакомиться с квартирой Светланы Васильевны. Ему сразу бросилось в глаза, как только он перенес свой интерес с прошлого на его настоящее – то окружение, в котором невольно оказался, - что покои его нежданной и негаданной любви выглядели как-то странно. Нельзя было сказать, что в доме было неопрятно. Нет, в нем на удивление стояла такая чистота, которая не бывает в жилом доме. Там, где живут люди, обязательно есть некоторый беспорядок в каком-нибудь углу, или, хотя бы, там лежит пыль. Но здесь, в квартире Светланы Васильевны, был наведен слишком идеальный порядок для земной жизни. Он внушал странное ощущение нереальности происходящего. От такого ощущения Ивану Ивановичу стало явно не по себе.
        Сев в кресло в углу гостиной, он уткнулся глазами в окно, из которого открывался вид на парк, стоявший рядом с домом. За стеклом сгустился от мороза туман, стелющийся по земле и поднимавшийся до крон деревьев аллеи парка. Иван Иванович задумался и не заметил, как уснул, ослабев от похмелья. Проснулся он уже вечером. Его разбудил звук, похожий на шелест. Еще не разлепив опухшие  веки, он подумал, что, наверное, так могли перешептываться неведомые ему существа из иного мира, - мира сна, из которого его вынесла волна пробуждения на берег сознания. Однако увиденная явь оказалась еще причудливее сонного представления: по гостиной бегали тени, - видимо, они отбрасывались ветками клена, настойчиво стучавшими в заснеженное, заиндевевшее окно, как незваные гости, требуя приглашения войти в помещение. И все же было бы необдуманно хвататься за эти ветки в качестве причины той тревоги, которая беспокоила Ивана Ивановича. Он чувствовал, что в квартире есть кто еще, помимо него. И это была не Света. Тогда кто? Или что? Нет, все же, кто. Некто.
        Мало того. Вся сложность ситуации заключалось не только в невидимом госте, но и в том, что его, даже наяву еще не отпускал сон, точнее, его хозяйка, которая приковала к себе внимание Ивана Ивановича. Это была девушка, которую он увидел в толпе людей, выходящих из зала в парк, где гуляли прохожие. Странным было то, что она, как и Иван Иванович, пошла специально, - он это почувствовал всем своим существом, - ему навстречу. Он был незнаком с ней, во всяком случае, в этой жизни. Но она, - он это понял, - была предназначена ему самой судьбой. Она и была его судьбой. Бывает же такое: найти, увидеть свою судьбу и не потерять ее в толпе людей. Судьбой человека может быть человек, но другой, иной, чем он сам. Да, и человек ли она девушка из сна. Может быть, это идея, существо из иного мира без форм, принявшая во сне вид земной девушки. А что, может быть, идея не имеет формы, но является нам формой для нашего содержания.
        Они встретились и познакомились. Девушку звали Верой. Ее имя было символично. Иван Иванович поверил в девушку. Вера же доверилась ему как ребенок, и они пошли рядом без определенной цели, лишь бы остаться наедине друг с другом, отвязаться от толпы людей. Нужно было найти укромный уголок в парке. Парк из сна, почему то, был похож на тот парк, который он уже видел из окна гостиной Светы. Света как проводник помогла найти Ивану Ивановичу его Веру.
        Но тут он поймал на себе взгляд кого-то. Некто увидел, как он встретил девушку в парке. Он мог раскрыть тайну встречи Ивана Ивановича со своей судьбой в образе девушки. Нужно было помешать этому узнаванию. И поэтому Иван Иванович, извинившись, коротко сказал девушке подождать его в ближайшем кафе, а сам, отстав от девушки, обернулся и посмотрел на того, кто внимательно наблюдал за ним. Это оказалась женщина. Она была хорошо ему знакома в качестве общей подруги его и Кати, бывшей жены. Он обратил внимание на то, что у нее на шее висело ведро. «Еще бы, - не может не подумать, прозорливый читатель, - как тут не обратишь внимания на то, что у женщины на шее висит ведро, - ведь это не колье»?! Казалось бы, эта необычность в наряде женщины, даже ненормальность есть прямая зацепка для сознания, метка, знак для догадки, намек на то, что все, что с ним происходит, происходит не в обычной реальности. Сама необычность должна была бы открыть ему глаза на необычное место, что это место сна. Но нет, он обратил внимание на необычность, но не посчитал ее симптомом необычности того, что случилось, что может случиться только во сне. Так вот Иван Иванович помог женщине снять ведро с шеи, то есть, вернул сну обычность яви и, как ни в чем не бывало, проводил ее до остановки и тут же с ней распрощался.
        Когда он вернулся снова в парк, то краем глаза увидел Веру именно в тот момент, когда она поворачивала к условному кафе. Лицо Веры было все тем же. Вера выглядела брюнеткой, хотя Ивану Ивановичу всегда нравились блондинки. Конечно, не обязательно быть натуральной блондинкой, но это лучше, чем быть крашеной. Он любил натуральную женскую красоту. Это был второй знак, указывающий уже на необычность данного предпочтения брюнетки. Почему же его судьба выглядела не блондинкой, а брюнеткой? Вместе с тем второе явление судьбы (или мечты?) оказалось уже более бесформенным, чем первое, - Вера стала более полной, чем была. У нее выросла грудь, появился живот и обозначилась попа, когда он посмотрел на нее со стороны. Она стала более реальной, но менее стройной, чем была прежде. Уже потом, после сна, Иван Иванович подумал о том, что его героиня из сна провела в нем не один день, чем снова показалась ему на глаза. Неужели во сне идет, да, нет, просто бежит, ускоряясь, время?
        Иван Иванович оглянулся, - слава богу, теперь никто не наблюдал за ним, - и уже уверенным шагом зашел за угол и направился в искомое место. Но, к своему огорчению, он не нашел в кафе свою Веру. Тут сон и прервался. Он оказался неоконченным, недосмотренным. Нашел ли он во сне Веру, обрел ли ее, было неизвестно. Но что это означает, как не возможность поиска ее уже в самой явной реальности? Кто эта Вера? Она не похожа на Свету. Да, и как Вера может походить на Свету, если она символизирует другое (сонное, а не бодрое) состояние сознания?
        Он с нетерпением ждал возвращение Светы с работы домой, чтобы разрешить двусмысленность, связанную со сном. Но Света никак не приходила. Он стал названивать на светин мобильник. Но на обратной стороне звучали только длинные гудки. Ему стало тревожно на душе.
        «Ну, почему же она не приходил»? – повторял он про себя так часто, что стал уже заговариваться вслух. Из навязчивого состояния тревоги за судьбу Светы его вывел звонок. Он вопросительно посмотрел на свой смартфон, но тот молчал. Нет, это позвонили в дверь. Он осторожно подошел к двери и только после второй серии трелей открыл дверной замок. На пороге стояла Света. Но было странно, что она не решалась войти в свою квартиру и чего то ждала. И только после того, как Иван Иванович пригласил ее войти, она переступила порог своего дома.
        - Что случилось с тобой, Света? Почему ты задержалась? – спросил с тревогой в голосе Иван Иванович.
        - Да-а, на работе был аврал. До нового года осталось несколько дней, и нужно было уже вчера сдать отчет за год, - объяснила она, что вернулась затемно домой.
        - Понятно. Дела, - будь они не ладны. Чтобы делали люди, не будь у них нужных дел! Только для чего они нужны?!
        - Как это «для чего»? Хотя бы для того, чтобы ими жить. Никто, так просто, не будет кормить тебя даром. Логично?
        - Вполне. И ты, Света, живешь своей работой в журнале весь день или у тебя есть еще время для творчества и личной жизни?
        - Ваня, не тебе мне объяснять, что работая в журнале, я могу заниматься не только анализом и критикой чужого творчества, но и своим творчеством лично.
        - Хорошо. Но не возникает ли у тебя конфликт интересов на рабочем месте? У меня он по необходимости возникает, тем более, что я не большой ходок по присутственным местам. Обыкновенно там люди теряют драгоценное время, которого и так не хватает на творчество, на зрелые размышления. Мне бесконечно жаль то время, которое я безвозвратно потратил на работе. И было бы на «что»! Потратил на бессмысленное времяпровождение рядом с людьми, которые совсем не понимали меня, как, впрочем, и я не понимал их, да и нечего было понимать. Я вижу, ты не совсем понимаешь меня.
        - Ну, почему же. Я стараюсь понять тебя, Ваня. Но нельзя полностью отрываться от коллектива, от людей. Ты же и для них тоже пишешь свои книги.
        - Разве? Прежде всего, я пишу их для самого себя и для таких же, как и я, читателей.
        - Я вхожу в число твоих почитателей?
        - Надеюсь. Но ты слишком хорошо обо мне думаешь. Почитания я не заслуживаю, но, думаю, на чтение могу рассчитывать у тех, кто думает сам и пробует своими словами изложить свою или чужую мысль. Бывает, что всего мышления одного человека не достаточно, чтобы подумать, «родить» собственную мысль. Вот тогда чужая мысль в помощь его уму как нельзя кстати. Я знаю, что ты, Света, можешь не только толковать о том, о чем думают другие люди, но и понятно объяснить мне, например, о чем сама думаешь. Что ты думаешь о мемуарной литературе, за которую я, наконец, взялся.
        - Ну, вот так сразу и не знаю, что сказать тебе. Воспоминание – капризная вещь. Они приходят к нам, когда их не ждешь. Некоторые воспоминания способны открыть нам глаза на то, мимо чего мы проходили прежде. Другие воспоминания всплывают в нашей памяти в неузнаваемом виде, так что порой кажется, что то, что они представляют, и не было вовсе. Естественно, возникает вопрос: было ли в реальности то, что мы вспоминаем? Может быть, мы это просто выдумали, чтобы занять себя, свое внимание тем, чего никогда не было и не будет. Оно только и могло, что случиться в ретроспективной фантазии.
        - Нельзя ли сказать, что воспоминание, припоминание работает как спусковой крючок нашего представления? Но тогда представление ведет себя так,  как если бы оно сорвалось с крючка и путается под ногами в описании. Как говорят: «плохому танцору мешают ноги». Представления же заводят нас в призрачный мир, который существует тем, что выдает себя за настоящий, реальный мир.
        - По моему скромному мнению, воспоминания, как, впрочем, и фантазии такие же дети времени, как и представления. Только воспоминания принадлежат прошлому, а фантазии будущему. Но мы вспоминаем и фантазируем не из прошлого или будущего, а из самого, что ни на есть, настоящего; пытаемся представить себе, что мы помним и может вообразить, - предположила Светлана Васильевна.
        - Значит, ты полагаешь, что воспоминания ограничены настоящим?
        - Ну, да. А ты как думаешь? – переспросила хозяйка квартиры.
        - Интересно. Я думаю, что воспоминания позволяют нам заглянуть в прошлое из настоящего. Но я исхожу из другой посылки, предположения, чем ты. Я предполагаю, что не настоящее ограничивает прошлое, а прошлое расширяет настоящее за счет себя, делая его, это прошлое, подлинно настоящим. Мы понимаем то, что вспоминаем, когда его узнаем, повторяем, заново схватываем, сознаем  в отражении (рефлектировании) настоящего.
        Позже, когда они исчерпали мемуарную тему Иван Иванович и Светлана Васильевна договорились на следующий день сходить вечером в театр. Неважно было, на что они собрались. Главным было то, что они собрались туда пойти. Поход в театр был своего рода «выходом в свет» и входом в интересное положение.
        Иван Иванович до самого отхода ко сну не мог отделаться от ощущения, что Светлана Васильевна была та же самая и в тот же время уже не та же самая, своя не своя. Как будто это была не она, а незнакомая женщина, очень на нее похожая. Она была какая-то искусственная, что ли, ненастоящая. Впрочем, это впечатление тут же улетучивалось и перед Иваном Ивановичем представала все та же Света, в которую он был влюблен, сам того не зная до поры до времени настоящей истории.
        Уже далеко за полночь Иван Иванович внезапно проснулся. Его разбудил толчок в плечо или ему приснилось, что кто-то ткнул его в плечо. Сон как рукой сняло от ночного пробуждения. Он весь похолодел от охватившего его ужаса и тут же закрыл глаза, потом чуть-чуть их приоткрыл, едва разомкнув веки, чтобы никто не увидел, что он проснулся. Иван Иванович лежал неподвижно как бревно, застыв в позе младенца, чтобы усыпить бдительность ночного гостя. Но тут он вспомнил, почувствовав, что лежит не на жестком диване в своей холостяцкой квартире, а в роскошной постели на перине своей любовницы. У него отлегло от сердца: видимо, Света тронула его нечаянно за плечо во сне. Какой он все же трусишка! И, осмелев, пока глаза не привыкли к ночной тьме, он осторожно провел рукой по постели, но никого не нащупал. Там, где должна была лежать Светлана Васильевна, перина была холодная. Прежние опасения вернулись к Ивану Ивановичу. У него заныло сердце от дурного предчувствия. Где Света? Может быть, она, нечаянно тронув его за плечо, вышла в туалетную комнату? Иван Иванович стал неподвижно ждать ее возвращение. Ночное время текло так медленно, как мед течет из банки. Светлана Васильевна так и не шла.
        Иван Иванович потерял счет времени, пока его глаза не привыкли к ночной мгле. Присмотревшись, он заметил в углу спальни тень. Ему показалось, что это темная фигура существа, сидевшего в кресле. У него стало сосать под ложечкой со страху от вида ночного гостя. И тут внезапно он пришел прямо в неописуемый ужас от того, что фигура в кресле стала дергаться, как дергается  в судорогах больной эпилептик или умирающий в агонии человек. Это было воистину страшное зрелище. Но тут же грозная фигура застыла, и у Ивана Ивановича появилось такое ощущение, будто все увиденное есть лишь ночной кошмар. Он стал успокаиваться, но не успел отойти от страха, как снова был им захвачен, - ночной гость заговорил на каком-то незнакомом ему утробном языке, в котором было много шипящих, свистящих и щелкающих звуков. Со временем до него стало доходить содержание невнятной, нечленораздельной речи, как если бы кто-то невидимый стал переводить эти звуки в понятные ему слова. Прошло несколько томительных минут, в ходе которых синхронизировалось звучание голоса ночного гостя и его понимание Иваном Ивановичем. К этому времени его глаза полностью привыкли к ночной мгле, и он разглядел в очертаниях фигуры гостя женские округлые и плавные линии. Это был не гость, а гостья. Такое открытие немного убавило робости нашему герою, придав ей эротический оттенок.
        - Что вам надо? – наконец, спросил непрошеную гостью.
        - Что вам надо? – механически повторила она мелодичным голосом.
        - Мне надо знать, кто вы? – пояснил Иван Иванович.
        - Я та, кого ты позвал, – ответила гостья, а потом сама уже спросила, - Что ты хочешь?
        - Странно. Что не так со мной, что уже второй раз со мной заговаривают духи? Неужели я сошел с ума? Ты кажешься мне или существуешь на самом деле?
        - Ты хочешь знать?
        - Да, я хочу знать, кто ты: существо из крови и плоти или привидение, демон или ангел? И еще: уверяю тебя, я не звал тебя. Признаюсь, сначала ты испугала меня, но теперь мне приятно быть с тобой, - разоткровенничался Иван Иванович.
        - Вот ты меня и пригласил. Я твоя. Принадлежу только тебе.
        - Откуда ты? И как звать тебя?
        -  Приятно почувствовать себя господином?
        - Стыдно сказать, но приятно. Правда, все еще боязно, - сказал наш писатель. – Ведь я не знаю тебя, не знаю, кто ты.
        - Зови меня «Верой». Доверься мне. Я твое создание. Ты послал меня из будущего.
        Такое заявление привидения не менее, чем само ее появление, удивило Ивана Ивановича.
        - Из чего же я создал тебя? 
        - Из себя, из своих снов, надежд, мечтаний.
        - Так ты женщина моей мечты?
        - Верно. Я Вера.
        - Значит, ты привидение, мое видение? Ты не из плоти и крови?
        - Конечно, нет. Ты не думал о  том, что мы, тех, кого вы зовете своими видениями, можем зеркально предполагать вас своими воплощениями?
        - Почему же ты призналась в том, что ты – мое создание?
        - Просто, чтобы не шокировать тебя правдой.
        - Так, значит, я сам заблуждаюсь, полагая тебя своим видением? Между тем я сам твое воплощение?
        - Разумеется.
        - Почему же тогда я мужского рода, а ты женского?
        - Чтобы ты захотел меня.
        - Наивная простота. Выходит, я твое воплощение, а ты моя идея, которая желает, чтобы я был в тебе или ты была во мне?
        - Какая разница, Ваня, - я готова быть твоей служанкой. Но не откажусь быть и твоей госпожой.
        - Ловко ты меня соблазняешь, Вера. Мне трудно отказаться от твоих услуг. И что ты можешь сделать, как мне послужить? 
        - Могу исполнить твое заветное желание.
        - И что это за желание такое?
        - Ты не догадался? Это я.
        - Как мне понять тебя, Вера. Ты говоришь загадками. Не хочешь ли ты сказать, что я желаю поверить?
        - Догадайся сам. Как только догадаешься, так я и исполню твое желание. Теперь же мне пора покинуть тебя. Время сна подходит к концу, - в заключение сказала Вера.
        Вставшее солнце за окном осветило призрачную фигуру ночной гостьи, вызвав у писателя восхищение ее утонченной красотой. От яркого солнечного блеска Иван Иванович невольно прикрыл глаза. Когда он открыл их, то видение Веры уже исчезло, а вместе с ним исчезли и остатки сна.


Глава седьмая. Душевный разговор
        За завтраком Иван Иванович и Светлана Васильевна разговорились. Речь зашла о любовных отношениях.
        - Знаешь, Света, что я подумал? – спросил разведенный мужчина одинокую женщину, приютившую его как бездомное животное.
        - Откуда мне это знать, ведь я не телепат, - резонно ответила Светлана Васильевна.
        - Ты только представь, что было бы, если бы ты читала мысли людей как свои собственные?
        - Ничего. Я точно бы осталась одна. Но я и так одна, - заявила Светлана Васильевна.
        - Почему? Ведь ты симпатичная женщина. Обаятельная и привлекательная. И у тебя покладистый характер.
        - Так почему прежде ты не замечал меня? – спросила хозяйка, как показалось ему с укоризной.
        - Я был дурак, но теперь поумнел, - объяснил с виноватым видом Иван Иванович.
        - Не говори так.
        - Где я только не искал свою женщину, но не понимал, что она живет рядом.
        - Значит, я твоя женщина?
        - Да.
         - Если я скажу, что ты не мой мужчина, ты перестанешь считать меня своей женщиной?
        - Нет, но я огорчусь, что между нами нет взаимной любви.
        - Но как быть, если я люблю не только тебя? Ты будешь делить меня с другим мужчиной?
        - Мне будет жалко тебя, как ты будешь разрываться между мной и другим мужчиной? Неужели лучше быть с двумя, чем с одним.
        - Сердцу не прикажешь.
        - И кого ты любишь?
        - Ты его не знаешь.
        - Мне лучше его не знать?
        - Я считаю, что лучше знать, что я люблю не только тебя, но и другого. И все же не знать того, кто он такой, пока я только с тобой.
        - Ты не с ним, потому что он с другой?
        - Да, так получается.
        - Значит, если он не будет с другой, то ты меня бросишь ради него.
        - Возможно.
        - Да. И как это называется? Не так ли, что я нужен тебе только для того, чтобы не быть одинокой.
         - Наверное, так.
        - Да, я не знаю, что сказать тебе. Вероятно, нам лучше сохранить то, что было между нами в качестве воспоминания, чем жить этим. Меня вряд ли может устроить положение любимого на час, на ходу, в переходе, до остановки. Я придерживаюсь такого принципа: либо делать хорошо, целиком, либо, вообще, ничего не делать.
        Но с другой стороны, необходимо быть удовлетворенным желаемым. Я желаю тебя, нуждаюсь в твоей нежности. Возможно, я смогу уверить свою любовь, чтобы не впасть в твою зависимость, будучи страстно увлеченным тобою.
         Ты, как я понимаю, не любишь меня, но тебе приятно со мной. Я способен удовлетворить твою потребность в нежности. Это так?
        - Наверное, ты прав.
        - Если так, то хорошего помаленьку. Когда его слишком много, слишком хорошо в приятном, то это уже не хорошо, неприятно. Пора и честь знать. К тому же дома меня ждут дела, которые я не закончил.
        - Так ты хочешь уйти от меня?
        - Я не хочу привязываться к той, кто уже привязан к другому. Так будет честно.
        На этом разговоре они расстались до новой встречи.


Глава восьмая. Будни
        Нельзя было сказать, что Иван Иванович был ряд вновь открывшимся обстоятельствам своих любовных отношений со Светланой Васильевной. Он был не просто не рад, но большего того, - огорчен известием, что она разделяет себя в любви с ним  и  с другим, незнакомым ему мужчиной. Он, понятное дело, ни с кем не хотел делиться своим объектом влечения. Иван Иванович понимал, что его любовь еще не развилось в культурное чувство, но является еще ревнивым чувством, ревностью как зависимостью любящего от любимой, представленной ему в качестве объекта желания. Необходимо было воспитать чувство любви сделать его чувством любви уже не к объекту, а субъекту, нужно было освободиться от любимой как объекта и тем самым освободить ее от него самого как навязчивого субъекта. Осознание своего щекотливого (обостренного) положения в качестве члена группы, вершины угла любовного треугольника его немного успокоило в силу того, что знание способно утешить, примирить с тем, что стало познанным.
        Иван Иванович додумался до того, что решил: идеал – это сущее, сущностью чего является идея. Идеал существует для кого? Для человека. Так он представляется человеку идеальным существом – духом, - являясь ему в виде идеи. Являясь в чем? В сознании благодаря уму. Для чего? Для саморазвития человека до идеального состояния, до предела. В прилегающей области к пределу идеализации развитие человека становится уже его совершенствованием. В итоге человек становится, конечно, не идеальным существом (духом), но идеальным человеком. Чего не хватает человеку, чтобы стать духом, ангелом? Разумеется, духа, ведь он только душа, точнее, душевное существо, телом которого является материя, а не идея, не разум. Материя же, в отличие от разума существует не в целом, во всеобщем виде, а в разделенном пространством и временем виде. Что является идеальным для человека? Я. Именно Я есть всеобщее для множества «я» как вариаций его в качестве инварианта. Это Я есть для всех человеческих я идеальным пределом развития в качестве совершенства. Он уже есть в каждом человеке в качестве его меры, ума, свойственного ему от рождения, от воплощения духа в материю отдельно взятого тела в качестве души. Особая мера Я в каждом отдельно взятом человеке есть его разумная душа. Духовное Я является человеку как его душевное Я или разумная душа.
        Естественно, человек как конечное существо не может духовно реализовать себя, стать духом. Но он может стать великодушным, разумным человеком. Подлинное Я, а не он как подставка Я, неведомо человеку, трансцендентно ему. Но он не трансцендентен духовному Я как всеобщему, которому человек имманентен как подставка Я в материальном мире, его представитель, репрезентант. Так вот этого репрезентанта и творит Я, являясь для него (человека) символом. Точнее говоря, человек символизирует Я, представляет его своей особой, личностью в качестве уже человеческого Я.
        Иван Иванович пришел к выводу, что Я является ему в творчестве как муза, то есть, в женском виде, противоположном его виду мужчины, демонстрируя тем самым то, что ему как телесному, материальному существу не хватает, - идеальности. Она для него идеал иной, лучшей жизни, которая ему представляется благодаря выразительной мысли писателя. Вот этот идеал он и пытается найти среди обычных женщин. Но они то обычные, а он, идеал (муза), необычный. Они не годятся в качестве подставки этого идеала. Только сейчас Иван Иванович понял, что если бы он не искал идеал прежде в своей бывшей жене или в настоящем в ее подруге Светлане, то, вероятно, вполне был бы счастлив во взаимной любви с одной или другой женщиной. Но страстное желание увидеть музу в одной из них сделало его несчастным. Не лучше ли было ему взять пример с Данте или Петрарки и жить с одной женщиной, а держать другую за музу своего творчества? Идеал нельзя трогать руками, а то он обернется уже не возвышенным ангелом, а демоном, падшим ангелом. Материальное прикосновение к ангелам чревато их обращением в сознании обращенного, их заражением его несовершенством. Несовершенство демона заключается в том, что он не способен воплотиться в человека. Он не может стать мерой человека, ибо у него есть своя мера. Значит, ангел обращается в демона в результате контакта с человеком.
        Интересно: ангел обращается в демона только для человека, в его представлении или в самой реальности? Вернее всего, только в представлении человека. Представленность ангела в качестве демона в человеке зависит от неумеренности такого представления человеком. Дух существует в человеке только в меру его представленности человеческим сознанием. То есть, его существование в человеке идеально, а не реально. Дух существует только в его сознании. Когда же он представляется человеку реальным (является материальным), то обращается для него в демона, ибо нарушается мера (рациональность) представления и само представление становится иррациональным отражением его в сознании человека. Явление ангела сознанию человека в материальном виде, доступном чувствам, искажает сознание, дает эфемерное, призрачное, превращенное отражение его в виде демона. Этот превращенный вид есть вид прелести, соблазняющий принять видимое явление за реальное (сущностное) событие.
        Только теперь он стал понимать, что человек не заслуживает вечной жизни, но заслуживает жизни во времени для того, чтобы побыть настоящим человеком, что сделать неимоверно трудно. Только у немногих это получается. Настоящий человек – это добродетельный человек, который делает добро, любит ради добра, любви, а не ради себя или других. Большинство делает добро ради себя. Для других они делают не добро, а не делают зла из страха наказания. И только некоторые желают добро другим из симпатии к ним. Как исключение, единицы делают добро ради добра, из принципа. Разумеется, они заслуживают не вечной жизни, которая есть данность для идеальных существ, но надежды на  другую жизнь, ибо эта жизнь посвящается ими отнюдь не самим себе.
        Оказавшись дома, Иван Иванович сел в свое любимое кожаное кресло и глубоко задумался. «Мысль спасает, а эмоция убивает», - умозаключил он.
        - И в самом деле, мысль утешает меня и примиряет с тем, что есть и будет. Будет же конец. Главное в такой ситуации жить не ожиданием конца, но настоящим, в котором прошлое сходится с будущим так, что начало – пробуждение сознания жизни – является ее концом – жизни одного сознания, - проговорил вслух Иван Иванович, неожиданно для себя.
        Потянулись обычные дни. Все было как всегда. Только настроения не было жить дальше. Прежде, когда наступала однообразная пора скучных дней, душа нашего героя засыпала, и он просто жил, как живет растение, только рос и питался, просыпаясь на мгновенье для того, чтобы почувствовать, что он еще жив, полностью включен в суетливый ритм животной жизни. Но теперь печаль обманувшегося ожидания любви мешала ему полностью погрузиться в животную спячку. Чувство сожаления  тревожило его, не давало ему заснуть и погрузиться в сон жизни. Сознание не счастья, но и не несчастья держало его на плаву в мысли. Но мысль была вялой, слабой, очевидной. Пропало чудо откровения, узнавания того, что прежде казалось незнаемым. Сизифов труд жизни без смысла мучил Иван Ивановича, но это мучение было томительно успокаивающим, ибо ничего не менялось в его жизни, поэтому к нему можно и нужно было привыкнуть. Но жизнь сознания берет свое. Пришло, наконец, время пробуждения сознания.
        Причиной пробуждения Ивана Ивановича от спячки безразличия, пустоты души, которую древние мыслители называли невозмутимостью (атараксией), стало появление Светланы Васильевны. Она как теплый лучик солнца осветила серую мглу его будничного прозябания. Почувствовав теплоту заботы о себе, Иван Иванович очнулся от призрачного существования и воспрянул духом. Он понял, что ему не все равно. Ощущение того, что он не ровно дышит в сторону Светланы Васильевны, придало ему силы жить дальше уже в полном сознании неведомого прежде счастья быть часть чего-то большего, чем то, что есть. Счастье новой жизни вошло к нему в дом в образе Светланы Васильевны. Она явилась ему в новом свете. Это был свет из иного для него мира, где его, оказывается, знали и ждали. Свет из него идет до людей целую вечность. Поэтому люди никак не могут отделаться от подозрения, что он никогда до них не дойдет.
 

Глава девятая. Близость
        Вот теперь и он нашел себе место в семейном кругу, пусть даже эта семья и состоит из двух человек - его и ее. В семейном кругу Ивану Ивановичу было уютно, но скучно, - семья не могла удержать его от страсти к путешествиям.  Авантюрная жилка снимала его с насиженного места, звала к неведомым далям. И так как многие уголки на Земле  он уже разведал, то его душа рвалась не к новым меридианам и широтам, ограниченным горизонтом событий, а к тому, что скрывалось за ним, к иным мирам или, по крайней мере, к космическому горизонту.
        Приход Светланы Васильевны многое открыл Ивану Ивановичу в нем самом. Ему нужна была подруга жизни, а не семья с домом и детьми. Да, и поздно им было заводить детей в семейном кругу. Светлана нашла себя в кругу ученых, а Иван чувствовал себя личностью в мире творчества. Ему был нужен художественный мир героев его сочинений и их читателей. Он надеялся найти в своей подруге первого читателя и первого критика, который признает его в качестве творца мира его души и подскажет ему при необходимости, какие места в его сочинениях  могут вызвать недопонимание читателя и оказаться спорными, уязвимыми для критики.
        Он пригласил ее в гостиную и предложил сесть на диван. Она мило улыбнулась и поблагодарила его, осторожно сев на диван. Откинувшись на его спинку, она заметила: «Твой диван так мягок, что, на удивление, смог снять мне боль в спине».
        - Света, как так, - еще полдень, а ты уже намаялась. Чем ты занималась? – участливо спросил Иван Иванович.
        - Ваня, и не спрашивай. Провожала людей на тот свет.
        - На какой еще «тот свет»? – удивился хозяин.
        - На тот самый.
        - То есть? ты теперь пришла за мной, чтобы проводить меня на тот свет, что ли? – спросил Иван Иванович и невольно передернулся в страхе от такой перспективы. 
        - Выходит так. Я – твоя смерть.
        - Ты - моя смерть? Не шути так, а то мне страшно, - стал успокаивать себя  писатель вслух, не в силах принять безумное заявление Светланы Васильевны.
        Чтобы как то отвлечься от страха смерти, он спросил свою суровую собеседницу о любовной дилемме: «Ты выбрала меня»?
        - Да, я выбрала тебя. К другому я приду позже.
        - Кто он?
        - Тот же.
        - Такой, как я, - писатель?
        - Ты, точнее.
        - Ты хочешь сказать, что тот, кого ты также любишь, как и меня, это я? Я правильно понял тебя?
        - Конечно.
        - Но как же? Неужели меня больше, чем один? Или ты просто так выразилась? Ты еще придешь ко мне?
        - Да, я приду позже, но уже к другому, в другой жизни.
        - Положительно, ты говоришь сегодня загадками. Скажи понятно, а не то, я плохо понимаю тебя.
        - Ну, как ты не понимаешь, глупый?! А еще являешься писателем – инженером человеческих душ! Я пришла за тобой. Я – твоя смерть. Ты видел меня, встречался со мной, когда был на волосок от смерти. Близок час твоей смерти. Я уже тут, в вашем, в твоем мире. Сейчас он свернется во мне. Готов ли ты умереть?
        Иван Иванович был так поражен, просто ошарашен внезапным заявлением Светланы Васильевны, что не знал, что подумать, а тем более сказать. Ему стало казаться, что он сходит с ума, - настолько безумным казалось ему то, что сказала Света. Она говорила своим обычным, ласковым голосом страшные вещи. Как раз в этом противоречии между формой высказывания и его содержанием  сквозило, веяло настоящим безумием. «Ведьма», - вдруг пришла мысль  в голову Ивана Ивановича. И он все сразу понял. Но то ли он понял, свидетелем чего стал?
        - Конечно, нет! Света, как ты можешь говорить такое! Я только начал жить, как ты появилась на пороге моего дома. А ты уже говоришь, что пришла убить меня. Как ты можешь убить своего любимого. Или ты не любишь меня? Или я не мил тебе? – только и мог что ответить Иван Иванович, обратившись с вопросами к Свете.
        - Я пришла к тебе, чтобы спасти тебя от этой постылой жизни, - ответила просто Светлана Васильевна.
        - Неужели ты думаешь, что я, чуя в себе силы жизни, решусь умереть, отказаться от нее ради возможной жизни после смерти? Пойми, жизнь после смерти для живого до смерти предпочтительна. Мы как люди не можем иначе думать и чувствовать.
        - Неужели я ошиблась в тебе? Ты достоин большего, чем покорно ждать своей участи, как прочие люди. В тебе есть искра ума, из которой можно раздуть огонь духовной жизни в разуме.
        - Это что-то новое. Обыкновенно люди ждут вечной жизни в зависимости от моральной оценки своего намерения и поведения.
        - Рай не один. Это состояние вечной жизни может быть, как и все в нашей жизни, и настоящим, и иллюзорным.
        - Так может быть не только иллюзия вечной жизни, но и вечность такой иллюзии?
        - Да, если вечность принимать в качестве отсутствия времени.
        - И все же я не вполне понимаю тебя. Кто ты? Ты посланница из иного мира или работаешь проводницей на тот свет по совместительству? И как ты можешь после возвращения с того света вновь заниматься бытом. Или быт служит тебе отдушиной от путешествия за горизонт событий этого мира?
        - Мне трудно ответить односложно на твои вопросы так, чтобы ты правильно понял меня. Это долгая история, - стала отнекиваться от объяснений Светлана Васильевна.
        - Я готов выслушать ее.
        -Ну, хорошо. Тогда слушай. Только учти: я еще не вполне разобралась в том, чем занята ввиду того, что лишь недавно узнала о своем предназначении. Как я поняла, я есть, как бы это точнее выразиться, имитация человека. Но я-то этого не знала, как не знали и те люди, которые вели себя со мной, как мои биологические родители. Меня воспитали как обыкновенную девочку, девушку. Но где-то в глубине души я всегда чувствовала, как только стала сознавать саму себя, что что-то со мной не так. Вероятно, это была обычная человеческая реакция, усвоенная от людей, на то нечеловеческое, что было во мне.
        И только совсем недавно оно вышло из меня, когда со мной, вернее, с моим любимым, о котором я говорила, случилось несчастье. Он погиб в результате несчастного случая. Мое горе от потери близкого человека было так велико, я так сильно была к нему привязана,  что не могла сопротивляться желанию последовать за ним на тот свет, чтобы ему не было там так одиноко, как мне здесь, в вашем… нашем мире.
        Ивану Ивановичу было неприятно слышать об удачливом сопернике, поэтому он с облегчением подумал о том, что тот, наконец, отправился на тот свет. И все же человеческое в нем взяло вверх, и он устыдился минутной слабости, огорченно подумав о себе как о каком-то негодяе. Тем не менее, никакие уколы совести не могли заставить Иван Иванович поверить, как ему казалось, бредовым речам своей давней приятельницы, к которой он неожиданно для самого себя воспылал нежными чувствами.
        - Причем тут я? Ты по-прежнему влюблена в своего уже мертвого возлюбленного и ради него готова отправиться на тот свет – в мир мертвых. Я не помощник тебе в таком сомнительном предприятии. С какой это стати я должен умереть? И не ради тебя, а ради твоей мании. К тому же мании не ко мне, а к чужому человеку. К покойнику. Я не ослышался? Что за некрофилия такая?
        - Тебе трудно понять. Ты не терял любимого. Но я понимаю тебя, твое, мягко говоря, недоумение. Дело в том, что ты такой же проводник в иной мир, как и я. Мне на тебя указали, когда я решила не оставлять своего возлюбленного перед его смертью. Он долго болел. И мне напомнили о том, что ты еще жив и живешь рядом.
        - Извини, Света. Но я нахожусь в сомнениях относительно твоих слов о проводниках на тот свет. Это каким образом они попадают на тот свет, и каким путем возвращаются обратно на этот? 
        - Самым простым – глотком мертвой воды. Я уже опробовала этот способ.
        - Это что за вода такая? Радиоактивная, что ли?
        - Да, нет. Простая, водопроводная вода. Мертвой она становится от самовнушения.
        - Первый раз слышу, что вода из крана «умирает» от внушения. Если вода становится кипяченой от внушения, то пропала бы нужда в электрическом чайнике. Что ты такое говоришь? Абсурд какой-то! Это надо же, - самовнушение есть своего рода электрический ток! Почему же тогда меня не бьет электрическим током, когда я занимаюсь самовнушением? 
        - Потому что оно слабое. Самовнушение является достаточным для путешествия в иной мир, если оно подкреплено усилием мысли, сосредоточенной на смерти в качестве перехода к иной жизни.
        - Ты смотри, а ларчик просто открывается. Ладно. А как попасть с того света обратно на этот? 
        - Еще проще. Следует представить себя живой водой, чтобы снова оказаться в нашем мире. Неужели не понятно?
        - Ты серьезно? Просто сказка, а не путешествие туда и обратно. Мне это не понятно.  Еще более нелепой выглядит цель твоего предложения отравиться кипяченой водой. Ради чего? Ради того, чтобы вернуть твоего мертвого любимого с того света? Что за дикая фантазия!
         - В твоем случае смысл заключается не в том, чтобы отдать свою жизнь за жизнь соперника в любви, а в том, чтобы стать проводником в иной мир. Я останусь в нем, чтобы разделить жизнь с ним в царстве мертвых.
        - Разве может быть жизнь в царстве мертвых? Ведь смерть противоположна жизни. Бессмыслица какая-то. Мне следует стать вместо тебя проводником в царство мертвых, чтобы ты осталась в нем. Не проще ли просто вовремя, в свой час, умереть, чтобы соединиться в смерти со своим любимым?
        - Нет, не проще. Как я смогу найти там его, умерев?
        - Так ты хочешь остаться живой в смерти?
        - Ну, конечно. В живом виде я буду искать его до тех пор, пока не найду.
        - Хорошо, ты найдешь его, но он то будет мертвым.      
        - Нет, ты не прав. Я уже была там. И нашла там живых. Только жизнь мертвых не то же самое, что жизнь живых. Время там течет вспять – не от прошлого к будущему через настоящее, а от будущего к прошлому. Понять это трудно, находясь в нашем мире.
        - Если так, то время все вытечет, и ты умрешь вместе со своим возлюбленным. Нет, точнее, будет так: он умрет раньше тебя. Стоит ли ради этого умирать до земного срока? В чем смысл твоей безумной затеи? Вероятно, ты была в иной жизни во сне или в своем больном воображении. Наша жизнь в мечтах, как и во сне, - это и есть иная жизнь. Иной жизни для человека нет, тем более после смерти.
        - Ты не прав. 
        - Почему я не прав? После смерти имеет смысл только другая жизнь. То, что она другая, это не значит, что она не похожа на саму себя. Другая жизнь – это жизнь другого существа. В случае человека – она жизнь другого человека. Жизнь ограничена смертью. Смерть прекращает ту жизнь, которая уже есть. Поэтому она существует во времени только после жизни. Во времени началу следующей жизни предшествует смерть как конец прежней жизни. Вечной является не конкретная индивидуальная жизнь, а жизнь в целом. Она вся в настоящем. Но для такого присутствия она является всеобщей. Жизнь после смерти для мертвого невозможна, ибо она является уже прошлой, а не настоящей.    
         - Но как же быть с вечностью в качестве вечно настоящего без прошлого и будущего?
         - Вечность есть, но не про нашу честь.  Нам нечего с ней делать. Мы существа времени и места. Вечность же есть то, что не есть здесь и теперь, она везде и нигде всегда и никогда одновременно. Нельзя быть здесь всегда. Для этого нужно быть в одно и то же время там. И здесь, и там. Это вечная жизнь как жизнь везде и всегда. Смерть же обратно пропорциональна вечной жизни как вечная смерть, то есть смерть после смерти как момента прекращения жизни здесь и теперь. Вечная смерть означает не быть или быть нигде и никогда.
        Смерть или не-бытие есть ничто из что многого, но это есть жизнь и бытие одного. Одно внутри себя, в себе. Оно свернуто как вечность, которая есть вечно настоящее. В развернутом виде одно является временем, прошлое, настоящее и будущее которого представлены ему в качестве уже иного – многого во вне, не внутри себя, а вне себя как пространство. Одно во многом явлено экстенсивным образом везде. Но его нельзя уже локализовать как одно. При локализации в одном месте есть оно одно, но уже отличное от себя как другое, многое. В интенсивном виде, образе одно является временем как последовательностью еще не мест, но состояний становления многим, конкретно ограниченным, конечным, индивидуальным, обобщенным в абстракции и объективированным в качестве произведения культурного, творческого развития.
        - У тебя проблемы с языком? Что за тарабарщина такая? Скажи просто на русском языке, чтобы я поняла.
        - Сказать трудно, что еще не додумано. Я не понимаю того, как ты можешь делать то, что сама не понимаешь? Или это делает кто-то за тебя?
        -  Так ты об этом. Мне вполне достаточно того, что я делаю так, как это вижу внутри себя, не рассуждая.
        - Так ты действуешь по интуиции, как медиум?
        - Можно и так сказать, но понятнее будет, если сравнить мое действие с поэтическим стихосложением.
        - И как же душа? Держится еще?
        - Куда она денется!
        - Не скажи!
        Внезапно Иван Иванович запнулся и застыл в неподвижном состоянии. Он перестал чувствовать свое тело, потом потерял счет времени и, наконец, полностью отключился своим сознанием. Вскоре он очнулся. Но с ним уже не было Светланы Васильевны. Она осталась в ином мире. Иван Иванович же вернулся обратно в наш мир. Но, к сожалению, он вернулся не весь, оставив на том свете свою душу. Она не выдержала тяжелого и мучительного, просто, смертельного перехода из  иного мира в наш мир, - слишком тонкой и хрупкой она была у Ивана Ивановича.
        Писатель как «инженер человеческих душ» это понял. Но делать было нечего. Приходилось жить до следующего посещения того света. Когда его спрашивали о том, что с ним случилось, - Иван Иванович отвечал, что теперь он вместо него. Многие находили, что он неудачно шутит, прочие же вертели палец у виска, показывая своим видом, что Иван Иванович, мягко говоря, «тронулся», короче, сбрендил. Однако Иван Иванович говорил как на духу чистую правду: он стал сам не свой.
         На самом же деле Иван Иванович стал ближе самому себе как никогда. Но ради такой близости он лишился личного самосознания. Именно эта близость сделала невозможной его полный доступ к самому себе. Ведь прежде, еще до возвращения с того света, Иван Иванович был душевным человеком. Его душа была на месте, - в нем. После посещения иного мира она оказалась не на своем месте, она, вообще, потерялась в потоке времени, обращенного вспять. Только так он мог быть ближе себе в отсутствии самого себя. Его жизнь стала смертью, а смерть стала жизнью в не-бытии, ибо наш мир стал для него чужим, не миром вовсе. Но и на том свете он так и не прижился. Как, скажите на милость, здравомыслящий читатель, быть у себя дома в смерти?
        Прежде наличие души у Ивана Ивановича располагало его к самосознанию. Теперь же ему ничто не мешало быть налично сущим, вещным и оставляло его наедине с самим собой. Душа как инстанция надличного в нем, позволявшая ему посмотреть на самого себя с внутренней стороны, его оставила в покое. Он, наконец, стал самим собой, - само-тождественным наличным существованием, отличным от всего остального. Только иногда его почему-то, неведомо для него самого настигала такая тоска в этом мире, что он не мог найти себе места здесь и потому торопился уйти туда, - в иной мир, где ему было спокойнее. Ведь где-то там бродила его душа в поисках своего потерянного места и утраченного времени.       
         Теперь он, наконец, понял, что впереди ничего нет. Нет и этого самого «ничего» не только впереди, но и позади, и даже рядом. Жалко, - нет и нечего, как того, что есть. Оно есть, но не все разом.
        Что же есть? То, что есть для того, чтобы убыть и не быть. Так ничего нет, кроме того, что есть к тому, чтобы не быть. Вот это можно принять как неизбежное, как судьбу. Иван Иванович стал следовать ей, никак не сопротивляясь. Это позволило ему слиться с ней и в этом следовании обрести свое собственное существование – существование в смерти, стать и быть не-бытием.  Он принял свою судьбу – вечную жизнь в смерти. Такая жизнь была полным ничтожеством. И это было хорошо, потому что являлось правдой, истиной человеческого удела.
        При таком раскладе жизнь и смерть являются равнозначными. То есть, смерть становится не менее важной и осмысленной, чем жизнь.  Поэтому жизнь все же начинается, но и смерть возвращается. Жизнь вдыхается, но и выдыхается, задыхается от смерти. Продолжается и остается лишь их превращение одновременно как смертная жизнь и как живая смерть. Вот это превращение Иван Иванович принял как данное ему условие существования. Он существовал, присутствовал своим отсутствием и отсутствовал своим присутствием.