Модистка, гл. 22 продолжение, часть 1

  Весь день я ходила, как потерянная, не находя себе места. Я чувствовала себя страшно одинокой, покинутой, никому не нужной.
  К тому же меня все время одолевали думы: кто я здесь? Не служанка, и не невеста, так как помолвлены мы не были с Николаем Афанасьевичем, а также не сноха и не невестка его родителям. Перед Господом Богом мы не муж и жена.

  Так кто же я и каково мое положение? — задавала я себе вопрос.
   Случись, что с Николаем Афанасьевичем, война, есть война, на войне случается всякое.
   О, чур-чур!  — Испугалась я своих мыслей и перекрестилась трижды перед иконой. Но мысли снова лезли в мою голову, одолевая меня вопросами, не давали мне покоя.

  Кем ты будешь тогда в этом доме? — спрашивали они меня. Хорошо, если останешься в нем служанкой, как была ей прежде, это как раз по тебе. Многочисленные дела и приказания барыни, следующие один за другим: сделай это, подай то, сбегай туда, — не дают скучать, крутишься целый день, точно белка в колесе и не замечаешь, как он проходит. А сейчас он тянется и тянется так долго, что кажется ему не будет конца.

  Вся прислуга в доме, с которой я раньше была в доверительных отношениях, как своя, теперь изменила ко мне отношение, я теперь была для всех барышней, невестой молодого барина, они относились ко мне с почтением и осторожностью, боясь сказать, то, что не понравится мне.

  Мать его — Елизавета Петровна не замечала меня, будто я и не существовала, отец, в отличие от нее, оказывал мне всяческое внимание, справляясь о том, всем ли я довольна и не нужно ли мне чего.
 
  Часто я ловила на себе его взгляды, которые были неприятными для меня: он смотрел на меня, как кот на масленицу, это пугало меня.

  Я жила уже больше месяца в доме родителей. Как-то под вече Афанасий Степанович постучавшись, зашел ко мне с приятной новостью: он получил от сына письмо.

  — Я решил тебя порадовать, сказал он, входя. Николай пишет, что жив здоров и уже привык к армейской службе настолько, что полюбил ее. Тут есть строки и о тебе, он беспокоится хорошо ли тебе живется. Вот, — сказал он,
и прочел:

   «Устинюшка, любовь моя, здравствуй! Хорошо ли тебе живется с моими родителями. Знаю, что скучаешь обо мне, я тоже каждый божий день думаю о тебе; знаю, что и ты скучаешь также как я. Жди меня и знай, что я тебя люблю пуще прежнего».

  Как я пожалела, что не умею читать. Мне захотелось, хотя бы подержать этот небольшой листок в руках, поцеловать его, прижать к груди, и я набралась смелости и попросила Афанасия Степановича, оставить мне письмо. Он удивлено поднял брови:
 
  — Для чего? Не понимаю, ведь читать ты не умеешь. Я же тебе прочел те строки, которые предназначались для тебя, — сказав это, он вышел.
Я упала на кровать, уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.