Дантист Марано и я

Марано звали Кристофером, или Крисом для простоты. Он был из итальянцев: брюнет с прямым носом, слегка седеющими волосами и классическими усиками. Ни дать ни взять, Марчелло Мастроянни. Ещё он был высок, но, слава богу, не широкоплеч, иначе это было уж как- то чересчур, а совершенства в мире, знаете сами, не только нет, но и не должно быть. К его портрету мне придётся кое-что добавить: левая сторона тела Криса Марано была парализована, но странным образом он носил и передвигал ее своей правой стороной, не пользуясь при этом никакими специальными приспособлениями типа трости или костыля. Если мне это трудно даже описать, то каково же ему было так ходить? Некоторым людям вид передвигающегося тела Криса был неприятен. Меня же его походка изумляла. Я даже находила какую-то привлекательность в его перекошенной фигуре, когда она двигалась мне навстречу. Не случайно говорят, что в любом уродстве есть своя притягательная сила. Самым поразительным было то, что Крис Марано работал дантистом. Собственно, с этого и должна была начаться моя история, которая произошла в прекрасном местечке под названием Мамаронек. Разве в этом слове не слышится что- то ласковое и одобрительное?  Это то, чего мне не хватало всегда, а в годы, о которых пойдёт речь, не хватало особенно. Оставим описания эмигрантских хлопот для другого рассказа, чтобы сразу перейти к Мамаронеку, уютно расположившемуся на берегу залива между двух других городков, облюбованному стаями канадских гусей и миллионерами. Впрочем, самые крутые миллионеры населяли и до сих пор населяют места мне неведомые. А там жили, скажем так, миллионеры средней руки. Но и у них хватало миллионов, чтобы заполнить бухту этого городка прелестными белыми яхточками и выстроить на побережье не менее прелестные разноцветные домики. А вот машины, запаркованные на улицах, особой шикарностью не отличались, что могло удивить неопытного посетителя, случайно занесённого в городок, поскольку принадлежали не владельцам яхточек, а людям их обслуживающим. Во времена отдаленные и не столь прогрессивные такие люди числились просто слугами, теперь же у них были разнообразные названия, подчеркивающие демократизм страны, в которой они пытались найти себе применение. В какой-то момент Мамаронек стал заполняться лицами латиноамериканской наружности, желающими жить поблизости от своей работы, а значит, к этим самым миллионерам средней руки, что привело к неизбежному падению цен на частную собственность и перемещению хозяев яхточек и домиков в другие зоны обитания, доступные только членам их закрытых клубов. Тогда- то в двухэтажном здании, выходящем фасадом на набережную, появился кабинет дантиста Криса Марано. Здание стоит на том же месте по сей день и абсолютно ничем не примечательно, но мне почему-то непременно хочется добавить, что в его полуподвальном этаже размещалась музыкальная школа. Это вовсе не намёк на скудность средств заведения, ютящегося в таком неприглядном месте. Просто время от времени до посетителей зубного кабинета доносились звуки скрипки или фортепьяно, терзаемых начинающими исполнителями, что должно добавить особый драматизм в разворачивающееся повествование. Ну вот теперь уже всё, и можно переходить к главному.
      Итак, у дантиста Криса Марано была парализована левая половина туловища, но, когда он сидел в белом халате за письменным столом и держал в правой руке лист бумаги с моим довольно коротким резюме, я об этом не могла даже подумать, настолько импозантно он смотрелся в очках с тонкой золотой оправой и мафиозными усиками. Обратился ко мне он тоже вполне необычно, назвав «дорогой». Позже я узнала, что так доктор Марано называл всех, чью фамилию не мог произнести, а моя была именно такой. Но в первый раз это подкупает. Меня и на фэйсбуке легко подкупить, где почему-то в друзья чаще всего напрашиваются военные. У них тоже есть удобное слово «бэби», чтобы не путаться в именах женщин. Один сразу написал: «Бэби, дай свой номер Вотсаппа», а я ему - ну давайте попереписываемся сначала, что уж так сразу разговаривать, может нам и поговорить будет не о чем, а он ответил: «Я человек военный, жизнь у нас коротка». Ясное дело, он спешил переговорить со всеми бэби на фэйсбуке, но его по непонятным причинам забанил админ. Так мы не попереписывались и не поразговаривали. Не знаю, к чему это я рассказываю, наверное, к тому, что мне нравилось быть бэби, хоть ненадолго. Вот такая дура. Но вернёмся к Марано, который уже положил на стол левую руку – вот, мол, неподвижна. И да, я увидела сжатую, волосатую мертвую кисть с полусогнутыми не разгибающимися пальцами. При этом цвет кожи синеватый. Неприятный. Так и так, говорит. Мне нужен помощник, вместо этой руки. И выжидающе посмотрел на меня из-под своих очков. Наверное, вы догадались, что сказала я. Ну да. Могу, говорю, помочь. И жест делаю сострадательный к его страшной руке, но коснуться не решаюсь. И чувствую - краснею. От сострадания и чего-то ещё. И было это всё совершенно искренне. Клянусь. Правда, платил доктор Марано больше других дантистов. Будет нечестно, если я про это как бы забуду и не упомяну замечательное совпадение наших интересов. Сразу ответа я не получила, видимо, у меня были конкурентки. Доктору Марано предстояло выбрать одну из нас, наиболее подходящую на роль левой руки, так что мне ничего не оставалось, как уехать на своей допотопной «Шеви Нова» домой в Бронкс.

Отработав до этого год в зубном кабинете, я не стала опытным помощником стоматолога, путая инструменты и не научившись замешивать гипсовую кашицу нужной вязкости для заполнения подковообразных формочек. Формочки вставлялись в рот пациента, где гипс затвердевал, превращаясь в слепок челюстей. Дальше эти формочки нужно было вынимать сильным и решительным движением, на которое я была не способна, боясь заодно вытащить все зубы, влипшие в затвердевший гипс. Меня хватало только на сочувственное освобождение рта пациента от накопившейся слюны, неизбежного попутчика любой зубоврачебной процедуры. Еще мне доверяли уборку инструментов и кресла, но даже это простейшее действие приняло какой- то катастрофический характер: непонятно, как исчезли цепочки с прищепочками для закрепления слюнявчика на груди пациента. Возникло подозрение … да, признаюсь, торопясь с уборкой, я отправила эти цепочки, одну за другой, в мусорное ведро. Там они и сгинули. Но дело этим не ограничилось. Чувство вины добавило мне особую неуклюжесть, наносящую ощутимый урон оборудованию зубного кабинета. Все выпадало из рук, разбивалось, пачкалось и рвалось. За мной стала неотступно следить гигиеничка, прозванная Зубочисткой за сволочной характер. С телефоном дела обстояли тоже неважно. За неимением секретарши, на звонки приходилось отвечать тому, кто мог быстрее других снять трубку. Наш стоматолог только-только начал практику и особых денег у него не было. Приходилось дорожить каждым новым пациентом. Нерешительный голос с диким акцентом этому не способствовал. Короче, всё, за что бы я ни бралась, заканчивалось провалом. Вдобавок у меня разболелись зубы. Рано или поздно это должно было случиться. Ассистент с флюсом – плохая реклама врача-стоматолога. Пришлось посидеть в том же кресле уже пациентом, причём, бесплатно. Я воспринимала это как должную услугу: дантист не оплачивал своим сотрудникам медицинскую страховку, но Зубочистка затаила то ли ревность, то ли простую неприязнь, хотя почему – «затаила»? Никакой тайны. Одна сплошная явь. Вот уж это описывать мне совсем не хочется. Но кое-что описать придётся. Тогда придётся начать с себя.
      В то время мне было тридцать пять лет со всеми вытекающими подробностями, которые вы можете легко представить. Не представили? Тогда помогу. Думаю, я была симпатичной. Черноглазая, с короткой стрижечкой, кривенькой челочкой по моде, мамиными золотыми сережками (на счастье) в ушах. Никакой косметики, бледный цвет лица и большой рот (моя особая гордость). Кто-то сказал: чувственный. На самом деле, я знаю кто и когда сказал. Ещё мне говорили, что если подкрасить реснички и этот самый чувственный рот, то я буду на все сто. Почему я этого не делала, сама не знаю. А Зубочистка была полноватой и с водянистыми рыбьими глазами навыкате. Страшная. Хотя в Америке так не говорят, и каждая женщина считает себя красавицей. Почему-то мне кажется, что она все-таки не вполне считала себя красавицей, но ни за что в этом не призналась бы. Глаза-то у неё хоть и навыкате, но были, и в зеркале она себя видела. Ну вот. В то утро в наш офис привезли новые спецовки для персонала. Темно-красный верх и голубые штаны. Красивые. Накрахмаленные и слегка шуршащие. Ну, думаю, пусть всё из рук валится, зато выглядеть буду хорошо. Размер нашёлся подходящий. Цвет к лицу. Переоделась в раздевалке и пошла в офис вытаскивать с полок истории болезней пациентов. И тут ко мне Зубочистка подлетает, глазами навыкате хлопает и шипит, что спецовка не для таких, как я. Снимай, мол. И что вы думаете? Достала она меня. Я ее год терпела, а
тут – не справилась, дошла до точки кипения. Ах, снять, говорю. Да на, получи. И где стояла, там темно-красный топик сняла и ей в руки кинула. Она от неожиданности аж отскочила. Топ на пол упал и там лежать остался, а я гордо ушла в раздевалку, где переоделась в старую спецовку. Зубочистка забилась в свой отсек и там затихла в ожидании прихода стоматолога. Я как ни в чем не бывало работаю, дел много: пациенты пришли, с ними нужно завести приятный разговор про погоду или отпуск, который уже позади или только намечается. Топика на полу уже не было, куда он делся, не знаю.   Зубочистка, конечно же, на меня настучала, всё переврав в свою пользу, и меня стали разбирать, как на комсомольском собрании. Мол, что это за поведение такое, а вдруг пациенты увидели бы, как я обнажаюсь. Что бы тогда было? Позор! А почему, собственно, позор? Я же в лифчике была, причём, как раз новый надела, с кружевом по краям. Короче, я ещё и виновата оказалась. И Зубочистка победила. Видеть ее стало просто нестерпимо. Пришлось уйти из этого офиса, не то, чтобы, хлопнув дверью, нет, я все- таки, хлопнула, но не громко, не в моем характере скандалить, но и унижать себя не даю. Так что осталась я без работы. Переживала, конечно. Где-то через неделю-другую на глаза попалось объявление доктора Марано. Остальное вы уже знаете. Там у него в предбаннике сидела веселая девушка в очках, я бы сказала, разбитная бабенка по имени Кейла. Она мне сразу приглянулась, где- то через недельку я ей позвонила с намерением разузнать планы Марано. Мы пощебетали: туда-сюда, погода, скоро осень, за окнами август, Марано всё никак не может выбрать себе ассистентку, но ты жди, ты ему понравилась. Отлично, думаю. А что мне ещё остаётся делать? Жду, подсчитываю, сколько денег в банке на счету. Месяц протяну, а дольше - нет. Местную газетку-сплетницу каждый день зачитываю до дыр, вдруг
что-нибудь подходящее подвернется. Один стоматолог, вполне симпатичный, на работу взять может, а платить медицинскую страховку - нет.  У меня все девушки, говорит, были застрахованы мужьями. А если у меня мужа нет? Марано-то обещал дать страховку. Неделя прошла, не звонит. Другой дантист ещё веселей, из своих, говорит, поработай пока бесплатно, а я посмотрю, подходишь ты нам или нет. Привык, наверное, дело иметь с нелегалами. Ему и в голову не пришло, что он мне сам может «не подойти». Ну хорошо, а что делать? Возвращаться в сиделки не хочется, хотя дорожка это проторенная. Я не то, чтобы брезгливая, говно убирать могу спокойно, все это человеческое, натуральное, но вид смертельно больных людей наводит на меня тоску. Конечно, если подходить философски, все там будем, но хочется ещё немного пожить в окружении молодых и счастливых. В Бронксе такие есть. Каждую субботу танцуют до утра, музыка несётся из всех окон. Иногда надоедает, но терпеть можно. Латиносы рулят, никуда от них не денешься. Кейла марановская тоже из них, сразу видно, веселая. Только я ее вспомнила, как она звонит: приходи на стажировку, Крис нуждается в необычной помощи. Ура, взял! Со страховкой! И платить будет в два раза больше, чем предыдущий стоматолог.
      Я помню ощущение счастья, которое несло меня в Мамаронек в старом «Шеви Нова» вдоль солнечного побережья. Волнистая вода в заливе искрится и переливается, яхточки покачиваются на ветру, Виктор Цой на кассете про больную девушку поёт, а мне так чудесно, как не было давно.
      Приветливая Кейла показала шкафчики и полочки с инструментами, закуток с автоклавом и рентгеновскую установку. Зубочистка никогда меня к рентгену не подпускала, боялась, как бы я чего не сломала, а здесь придётся все делать самой. Научишься, – это Кейла подбадривает. Конечно, думаю, научусь, и с тоской смотрю на установку, висящую над зубоврачебным креслом. Рентгеновская трубка в опытных руках Кейлы с легкостью поворачивается под нужными углами: передние зубы –
вверх-вниз. Для задних так поставишь. Запомнила угол? С пациентом в кресле легче будет направлять, это я тебе принцип показываю. Я киваю. А что мне еще остается делать? Проявлять снимки здесь будешь. Какой-то ящик пластмассовый стоит с черными рукавами по бокам. Сюда руки вставишь, осторожненько, чтобы не засветить пленку. Развернешь снимочек и поставишь на ленту, потом руки из рукавов вытащишь и на кнопку нажмешь. Дальше ждешь пока снимок проявится, просушится и отсюда готовенький вывалится. Угу, говорю. Красота. Вот вроде и все. Кажется, запомнила и поняла.
      Будни начались на следующий день. Усадила первую пациентку. Тетка средних лет. Во рту “развалины почище Парфенона”, а все потому, что любит сладкое. Сама кается. Марано ее мягко журит. Будем ставить пломбы. Нужен рентгеновский снимок двух нижних боковых. Накидываю на тетку резиновый фартук со свинцовой прокладкой внутри. Тяжелый. Тетка под ним вдавилась в кресло. Направляю трубку на ее зубы. Почему-то трубка остается у меня в руке. Хорошо хоть не выпала. Еще хорошо, что Кейла рядом. Подскочила, трубку обратно прикрутила, зубы сфотографировала, ну а я уж кое-как проявила. Марано в это время рассказывал тетке в кресле про своего нового щенка. В кабинете на стенке висели фотографии его жены, его щенка и его велосипеда. Думаю, специально, чтобы было о чем поболтать с пациентами. Зубы, так сказать, заговаривать. Про велосипед особенно прикольно. Тандем называется. Я потом узнала, что первой сидела жена и крутила педали за двоих, а Марано сзади подкручивал правой ногой как мог. Должно быть, незабываемое зрелище. Между тем, с теткой надо работать: делать ей анестезию и ставить пломбы. Спинка кресла медленно опускается вместе с пациенткой. Теперь она полулежит, голова между мной и доктором Марано. Ей не видно, как я вкладываю шприц в его протянутую руку. Теперь нужно быстро оттянуть ее щеку круглым зеркальцем на изогнутой ножке и держать, пока он не засадит весь анестетик в десну. Пока теткина десна немеет, я перевожу дух. Предстоит сверление. С интересом наблюдаю, как Марано орудует бормашиной. Все-таки одной рукой надо наловчиться. Отвлекаться некогда, еле поспеваю за его указаниями. Где-то минут за сорок управились. Довольная тетка освобождает кресло. Передохнуть некогда. Следующий парень с зубом мудрости, растущим вбок. Удалять. Снова шприц с анестезией. Марано хочет добавить еще немного. Вкладываю ему в руку еще один шприц. Парень уже не может даже ворочать языком. Вставляю ему в рот специальную растопырку, чтобы держал его открытым, пока Марано тянет зуб щипцами. Не тут-то было. Зуб хоть и кривой, но крепко сидит в десне. Долбить надо. Долбим. Кровищи полный рот. Опять щипцы. Марано зуб тянет, я оттягиваю щеку и держу слюноотсос. Зуб крошится. Как кость трещит, когда ломается, никогда не слышали? Звук противный. Вытаскиваем кусочки зуба из лунки. Теперь главное, чтобы там ничего не осталось. Марано ложечкой выгребает из зияющей дыры сгустки черт знает чего. Парня жалко. Он уже закатывает глаза. Я взмокла, руки дрожат от напряжения. Надо бы рентген сделать. Вдруг что-то осталось в лунке. Тогда пациента разнесет так, что можно подавать в суд на доктора. Нет. Марано хочет зашивать. Ладно. Мое-то какое дело. Держу пинцетом круглую иглу с ниткой. Шьем. Зашили. Ваткой обтираю кровь с бледного лица парнишки. Он благодарит слабым голосом. Желаю ему скорейшего заживления. Сочувствовать некогда, следующая пациентка уже сидит в предбаннике. Кейла с ней весело щебечет. Я поспешно затираю следы кровавой бойни, уношу грязные инструменты, мою, забиваю в автоклав. Поворачиваю ручку, чтобы включить, Черт! В другую сторону надо было повернуть. Ручка обламывается. Ну почему у меня всегда так! Кейла что-то говорит вполне миролюбивое, мол, бывает. Следующая тетка уже в кресле слушает про щенка доктора Марано. Этой надо делать новую челюсть. Значит, слепки. У меня с перепугу даже кашица густая получилась, а может, просто руки тряслись, и я не перелила, как обычно, воды в смесь. Во всяком случае, обошлось. Потом еще пациенты были, всех уже и не припомню. И так целый день.
      Вечером, когда все ушли, Марано позвал меня в свой кабинет. Поблагодарил. Даже расспросил про мою машину. Узнал, что старая, и обеспокоился. Как я доберусь до Мамаронека, если она сломается?  Не знаю, я пожимаю плечами. Как-нибудь. Нет-нет. Он без меня не сможет работать, поэтому должен быть во мне всегда уверен. Это интересный поворот дела, думаю, он ведь и вправду целиком зависит от меня. Ответственность-то какая. Почему-то раньше про это не думалось. Короче, договорились, что его знакомый механик мою старушку подтянет. Чем мне плохо? Как говорится, усталая, но счастливая вернулась в Бронкс, где снимала небольшую студию в доме, населенном иммигрантами со всего земного шара.
      Следующие три дня слились в моей памяти в одно воспоминание о гнетущей
усталости. Быть левой рукой дантиста Марано оказалось делом нелегким. Удивительно, но поток его пациентов не прерывался. В основном это были люди с дешевыми страховками, которые не принимали другие стоматологи. Марано выбирать не приходилось. Его офис принимал всех. Передышки не было. Зато уже через пару дней я наловчилась в понимании того, что от меня требовалось. Склонясь над головой пациента, мы сидели вплотную друг к другу, соприкасаясь бедрами. Марано терпеливо пережидал, если я невзначай путалась. Рассказ о подрастающем щенке с показом фотографий следовал каждый раз, когда меня не было рядом. А ведь мне приходилось стерилизовать инструменты, проявлять рентгеновские снимки, замешивать кашицы для зубных оттисков и делать еще бог знает что. Кажется, доктор был мною доволен, иначе, стал бы он приглашать меня на ланч в конце первой трудовой недели. Не помню, чем он меня угощал, каким-нибудь сэндвичем с пивом. Ему принесли что-то в коробочке, я помогла вытащить оттуда гамбургер и с легким восхищением следила за тем, как он ловко управляется одной рукой. Тогда же Крис Марано поведал мне грустную историю о том, как получил инсульт в двадцать восемь лет, играя в баскетбол за команду своего колледжа. Упал прямо на площадке. Ничто не предвещало такого исхода. Абсолютно ничто. Потом шел тягостный рассказ о проявлениях инсульта. Мне запомнилась только одна подробность: уже в больнице, выздоравливая, он запел от счастья. Я быстро представила эту песнь, что-нибудь типа “Felichita”. Так вот, заглянувший в палату доктор сказал: “А ты напрасно тут распелся! Еще не знаешь, что навсегда останешься таким … “ Мое лицо вытянулось от сочувствия. Марано спокойно дожевал гамбургер. У него были отличные зубы, беспомощная улыбка под усиками, слегка испачканными кетчупом. Я протянула салфетку, он подставил губы. На салфетке остался красный след. Печаль переполнила мое сердце и, уже не стесняясь, я коснулась безжизненной руки, покоящейся на столе. Думаете, влюбилась? Не знаю. Впрочем, если сострадание называется любовью… Да, а меня он спросил, замужем ли я и еще о
кое-каких мелочах из жизни в Бронксе. Мужа у меня не было никогда, в Америку я попала, следуя потоку бегущих из развалившейся империи людей, а про то, что была когда-то инженером, говорить не стала. Зачем пугать человека?
      Последовавшие будни были слегка героическими. С непривычки болела спина и руки. Зато начала шлепать рентгеновские снимки один лучше другого. Корни длинные, корни короткие, завитые и одиночные. Все они стали у меня в кадре помещаться под правильным углом. Сама налюбоваться не могу. Инструменты всегда наготове, перехватываю вовремя, в руку Марано все успеваю вкладывать, ничего больше не ломаю. Словом, блеск!
      Потом незаметно накатила зима. Крис сменил фотографии на стене. Теперь вместо умильного щенка на пациентов взирала морда вполне выросшего пуделя. Я вдруг стала различать дни, по которым из подвала доносились то скрипка, то фортепьяно. Еще у них был кто-то, дующий в трубу по пятницам. Трубадур этакий. Раньше я слышала только шум в ушах, то ли от напряжения, то ли от страха что-нибудь сломать. Незаметно у меня появилось время присмотреться к будням зубного офиса.
      Однажды Кейла появилась на работе раньше обычного. Я уже простерилизовала инструменты, готовясь к очередному изнурительному дню. Вместо приветливого личика жизнерадостной латиноамериканки вижу заплаканные глаза и горестно опущенные уголки рта. Господи, что случилось? Не в силах сдержать эмоции, Кейла поведала о том, что Крис обвинил ее в воровстве. Иногда пациенты расплачивались наличными. Доктора Марано мучила мысль о том, что Кейла присваивает себе что-то из этих денег. Какое счастье, что я к этому не имела никакого отношения. Кажется, они как-то помирились позднее. Крис присмотрел Кейлу много лет назад, когда только получил диплом стоматолога и пытался открыть свой первый офис. До сих пор недоумеваю, как ему разрешили практиковать с одной рукой. С другой стороны, какое мое дело. Ему разрешили, он нанял Кейлу, (Господь благослови ее терпение …), потом нанял меня, (... и дай мне силы не свалиться от переутомления). Все бы ничего, но в то утро я услышала от нее кое-что, над чем могла бы и призадуматься, будь поумнее. “Он довольно злопамятный и вредный, к тому же требователен и часто несправедлив”, – сказала, всхлипывая, Кейла. Что бы это изменило? Не знаю. Тогда наши отношения мне казались безоблачными. Правда, время от времени Крис позволял себе шуточки типа у него там что-то где-то встало, но я, идиотка, не относилась к этому серьезно. Ну что у него там могло встать? И тут замечаю, что бедро Марано никак от моего бедра не желает отлепляться. Понятное дело, когда случай сложный, удаление там или пульпит. Тут не отодвинешься. Сидишь вплотную, работаешь его “левой рукой”. Такая близость стала казаться мне чрезмерной, особенно, когда я заметила-таки какое-то шевеление под его халатом. Ногу пришлось потихоньку отодвигать. После каждого трудного пациента доктор звонил жене и жаловался ей на очередной сложный случай. Разговоры заканчивались заверениями в любви. Может быть, поэтому я не пересаживалась подальше. Не знаю. Почему-то мне было неловко отодвигаться от его бедра, давая понять, что мне это совсем не нравится. Дура? Да. А дальше и вовсе кошмар. Одним вечером, когда Кейла уже уехала, а я заканчивала уборку офиса под терзающие звуки трубы, доносившиеся из подвала, Марано позвал меня в свой кабинет. Что-то у него там на столе было, пришлось наклониться, чтобы разглядеть. До сих пор думаю, можно было не подходить. Но подошла. Склонилась. И получила крепкий обхват правой рукой, сильной как клешня у рака и затяжной поцелуй. Вспоминая это сейчас, думаю, что я могла тогда сделать? Варианты были разные. Я решила, что лучше всего сделать вид будто ничего не случилось. Почему? Вопрос, конечно, интересный.  А не льстило ли мне внимание несчастного калеки? Не кокетничала ли я с ним? Не было ли мне приятно, что он слегка, так сказать, возбуждается, работая со мной? И ведь не могу честно ответить “нет” на все эти вопросы. Во мне всегда было желание нравиться мужчинам, последнюю пуговку на груди я не застегивала, юбки носила короткие. Стоило ли удивляться этому поцелую? Не стоило. Сама напросилась, скажут многие. Но давайте не забудем, что все другие варианты предполагали потерю работы. Опять. Так что же дальше? Дальше я ему, этому Марано и говорю, что ничего не случилось. Ты едешь домой к жене, я еду в Бронкс. Хорошо, что “Шеви Нова” моя подлечена и не боится зимних снегопадов. А за окном как раз повалило. Дело шло к Новому году.
      На Рождество супруги Марано уехали в Колорадо. Кейла навещала родственников на Карибах, а я просто передохнула. Офис открылся только в январе. Нельзя сказать, что ноги несли меня на встречу с Крисом Марано. Но я решила быть приветливой и сосредоточенной. На стене висели новые фотографии счастливой четы в лыжных костюмах. Поблескивая стеклами очков, Крис возбужденно рассказывал о том, как жена катала его на специальных лыжах. Кейла вежливо восхищалась, я улыбалась. Ну а что еще делать? Может, ситуация уже рассосалась, зачем преувеличивать напряг. Прием пациентов прошел без проблем. Все как всегда. В конце дня постаралась быстренько убраться вместе с Кейлой из офиса. Всю следующую неделю дружно работаем, но случаи сложные, отодвигаться дальше, чем пыталась поначалу, нельзя. Так и сидим, бедро к бедру. И тут, не помню точно в какой день, Кейла куда-то свалила на ланч. В офисе остаемся мы вдвоем. Я на всякий случай решила сбежать. Не тут-то было. Скорее всего Марано из кабинета следил за моими передвижениями. Выходит он, значит, оттуда и быстро, как может, подхрамывает ко мне. Честно скажу, было в этом что-то ужасающее. Я, как дура, стою с сапогом в руке, который собиралась надеть, и улыбаюсь. Чувствую, улыбка жалкая получилась. А Марано проворно ширинку расстегивает и вынимает оттуда свой банан. Вижу, банан этот длинный, цвета неприятного, как его левая рука, но вполне наполненный жизненными силами. Смотреть противно. Но Крис его вытащил совсем не для того, чтобы показывать. Ты, говорит, можешь мне сделать то, что Моника Левински делала нашему президенту в Овальном офисе?  А я говорю, – нет! Почему? Он чистый. Нет! И все! Ладно. Банан разочарованно уходит в положенное ему место. Марано убирается в кабинет, а я, натянув, наконец, сапоги, убегаю в кофейную за угол. И уже там, забыв даже отхлебнуть кофе из бумажного стаканчика, думаю, какая же ты сволочь, доктор Марано. Решил эксплуатировать по всем направлениям. А что? Быстро. Удобно. Никто не видит, не знает. Про такое никому не скажешь, никто не поверит. И чувствую, что мне с ним больше не работать. Что делать? Почему я все время оказываюсь в дурацких положениях: то топик сбрасываю прямо в офисе, то мне подсовывают бананы … на закуску. И смеяться начинаю в кафе истерически. Если бы у меня был муж или кто-то наподобие, я бы в таких ситуациях не оказывалась, да? Марано бы побоялся. С другой стороны, как такому дать по морде? Никак. Невозможно. Не пользуется ли он этим? Пользуется. А что, если та, что работала с ним до меня, ушла именно поэтому? Она уехала куда-то. Спросить у Кейлы? Может, стоит поговорить с ней. А что, если она ему такую же услугу оказывала, чтобы удержаться на работе? Платил-то он лучше всех дантистов в округе. Голова кругом. Возвращаюсь слегка взволнованная, как ни в чем не бывало, дорабатываю не помню как. Помню только, что все началось на следующий день, вернее, на следующее утро. Доктору Марано не понравился запах моего дезодоранта. Он недовольно повел носом и сказал что-то о том, что у него головная боль от моей вони. Вот тебе и на! Я сглотнула обиду. Мог бы сказать полгода назад. Ладно. Потом последовало что-то про мой внешний вид. Неопрятный. А как ему быть опрятным при такой работе? Крахмалить штаны не успевала, просто засовывала в стиральную машину и надевала сразу после сушки. Может, гладить надо было? Не знаю. Дальше - хуже. Засыпал меня замечаниями. Я тебя предупреждала. Это мне Кейла говорит, а сама глаза в сторону. У меня из рук все стало сыпаться. На нервной почве, думаю. Видеть его не могу, а он - меня. Еле дотянула до ланча. В кафе за углом купила сэндвич, развернула местную газетенку, может, какому-нибудь дантисту требуется помощник. И вижу! У-у-упс! Требуется! Доктору Марано! Значит, это объявление он дал сразу после того, как спрятал свой банан. Тихонько бы присмотрел себе новую жертву, а меня – понятно куда. Беру газету, несу в офис, вхожу без стука в его кабинет и красиво шлепаю ее на стол прямо под его носом. Я и сама не хочу с вами работать, говорю. Ухожу прямо сейчас. Прощайте, дантист Марано.

      Сейчас, через много лет, негодование мое слегка утихло. К тому же после этой истории мне удалось вырваться из порочного безденежного круга и пойти учиться на программиста. К счастью, я успела отработать на Криса Марано необходимые полгода, чтобы получать пособие по безработице и понять, куда двинуться дальше. От одного воспоминания о зубоврачебном кресле меня начинало трясти, и я еще долго видела во сне, как бросаю бутылку с коктейлем Молотова в окно кабинета дантиста Кристофера Марано. Зачем же сейчас все это вспоминать? А про движение #metoo слышали? Вот и мне захотелось рассказать свою историю. Кому это сейчас интересно? Может, и никому, но двадцать лет назад меня и слушать бы никто не стал.