Прощёное воскресенье

Это началось в последний день Масленицы, в воскресенье.
В дверь постучалась соседка сверху, Лариса Игнатьевна, и, виновато улыбаясь, протянула тарелку с блинчиками:
— Вот, Тимофей Петрович. Угощайтесь и простите за вчерашнее.
Накануне Лариса Игнатьевна затопила соседа, но не по своей вине— лопнул общий стояк, сто лет не знавший ремонта. Впрочем, разводы и пятна на потолке  мало заботили Тимофея Петровича. Придерживая одной рукой полы несвежего халата, другой он потянулся к угощенью. Пробормотав что-то невнятное и дважды кивнув головой, сосед захлопнул дверь и унес тарелку вглубь квартиры.
Тимофей Петрович давно жил один. Отношений с сыном не поддерживал, на письма не отвечал, хотя переводы на день рождения и Новый год получал исправно. А обычного в наше время телефона не имел— звонить некому.
Тарелка с блинчиками казалась чужеродной на потёртой клеёнке кухонного стола. Изящная, с золочёной каймой, явно из старинного  сервиза, она смотрелась изысканной дамой среди трущоб. И блинчики были прекрасны: тонкие, румяные, кружевные от дырочек и щедро политые растопленным сливочным маслом. Про запах уж нечего и говорить!
Тимофей Петрович схватил верхний блин и, пачкая пальцы и губы, целиком отправил  себе в рот. Второй и третий последовали за первым так же спешно и бесцеремонно. И только после пятого Тимофей Петрович передохнул и присел на старый дерматиновый табурет. Запивая остатки угощения вчерашним кефиром, одинокий немолодой мужчина думал о том, что совсем неплохо было бы иметь такую еду каждое воскресенье. И есть из такой же красивой посуды.
Он окинул взглядом своё непрезентабельное жилище и будто  увидел его другими глазами. Полдесятка разномастных тарелок на полке, серые от давности занавески на мутном окне и темно- зелёные панели навевали тоску и уныние.
На следующий день, надев чистую рубашку и пригладив редкие пряди на макушке, Тимофей Петрович поднялся на третий этаж с тарелкой в руках.
Соседка открыла сразу, будто ждала звонка, и вежливо выслушала слова благодарности. Видя, что визитёр топчется на пороге и не собирается уходить, она всё с той же виноватой улыбкой пригласила его войти.
Тимофей Петрович вошёл с готовностью и не отказался от чая и—чего уж там! —от тарелочки наваристого борща, потому что за разговорами подошло время обеда. И от рюмочки рябиновой настойки тоже не отказался.
Сытый, в благостном расположении духа,  гость без стеснения откинулся на спинку удобного кресла и с удовольствием обозревал "буржуйкины хоромы"
Буржуйкой звали Ларису Игнатьевну кумушки у подъезда, что неизменно держали караул на скамейке. Наверное, за любовь соседки к шляпкам и перчаткам и нелюбовь к досужим разговорам.

Квартира на третьем этаже имела такой же метраж, что и "берлога" на втором,  но казалась просторнее, светлее и уютнее из-за белых кружевных салфеток и вымытых до блеска окон. Из "буржуйских" принадлежностей в комнате были пара старинных кресел, часы в резном деревянном шкафу да многочисленные портреты дам в роскошных туалетах и мужчин с бакенбардами.
— Это бабушка, —перехватив взгляд соседа, пояснила хозяйка. — А это— мама. Она была актрисой и много лет служила в театре.
Слушая неторопливый рассказ Ларисы Игнатьевны о семье, о театре, Тимофей Петрович понимал, что ему очень нравится соседка— спокойная и несуетливая, хозяйственная к тому же.
— Ну так что? — прервал он воспоминания о давней премьере "Гамлета", — Чем, вы говорите, пятна выводить? Медным купоросом?
Лариса Игнатьевна запнулась, замолчала и снова улыбнулась виновато:
— Мы решим этот  вопрос, безусловно, Тимофей Петрович. Вы заходите, пожалуйста, — и заправила светлую прядь за маленькое розовое ухо.
И они "решали вопрос" уже не первый месяц. Для них стали привычными визиты соседа снизу к соседке сверху, эти посиделки за чаем с булочками или обеды с куриным супчиком. Обсуждали свежий сериал, погоду, рецепт пирога и даже политику, но очень редко— проблему ремонта затопленной ванной.
"А может, он и не нужен вовсе, этот ремонт— квартиранты всё равно загадят", — рассуждал Тимофей Петрович, всё чаще представляя себя хозяином миленькой и чистенькой квартирки на третьем этаже. Хотя и отчётливо понимал, что привыкшая к "приличиям" соседка не согласится на неофициальное сожительство. А слово "брак" пугало закоренелого холостяка, как внезапная ревизия—  бухгалтера.
" Ну, положим, Лариса— женщина
 бездетная и прямых наследников не имеющая... Но на вид-то вполне ещё крепкая— жить да жить!"— скрипел по ночам ржавыми пружинами диван, вторя мыслям своего хозяина.
С тех пор у Тимофея Петровича появился своеобразный ритуал: он регулярно записывал в тетрадку все свои соображения по поводу совместной жизни с Ларисой Игнатьевной. Подсчитывал расходы горячей и холодной воды, газа и электроэнергии. Конечно, делить пополам все эти числа было приятно, но вдруг Лариса потребует внести в общую кассу деньги от сдачи его квартиры?
От этих мыслей лоб покрывался  потом, и Тимофей Петрович ставил жирный минус в левой колонке тетрадного листа, разделённого вертикальной чертой. Подумав, он нарисовал ещё знак вопроса, потому что в правой колонке было немало полезного и приятного со знаком плюс, что мужчина ожидал получить в законных отношениях с условной невестой.
"Невеста" же тем временем и не предполагала о терзаниях своего приятеля, была как всегда приветлива и гостеприимна.
Она иногда ходила в библиотеку через парк и кормила городских, почти ручных, белок.
— Белка— зверь бесполезный и даже вредный, — констатировал сосед. — Грызун, одним словом. Вот если бы можно было развести кроликов... Это я понимаю— и мясо, и мех.
Соседка отмахивалась с улыбкой— ну какие кролики в городе— и подливала гостю ещё половничек лапши. А сосед уже мысленно подсчитывал кролиное  поголовье, выращенное на загородном подворье. Ведь если продать одну из их квартир, вполне хватит на дачу с огородом и домиком! Вот там-то уж можно будет развернуться! Ранние помидоры из теплицы, огурчики и зелень на рынке нарасхват!
Вот только чью квартиру продавать? Неужели свою?!
И снова холодный пот покрывал лоб и спину. И снова в синей коленкоровой тетради выстраивались колонки плюсов и минусов, подкрепленные краткими пояснениями. Жирной чертой было помечено сомнение по поводу соседки: захочет ли  Лариса Игнатьевна стоять на рынке и продавать урожай?

Тимофей Петрович умер внезапно, в одиночестве. Квартиру вскрывали с участковым, так как дубликата ключей ни у кого не было. И если бы не соседка сверху, принесшая, как обычно, блинчики в Прощёное воскресенье, то никто и не побеспокоился бы.
Приехавший издалека сын быстро распорядился насчёт похорон, так что жильцы подъезда едва успели попрощаться с усопшим. Лариса Игнатьевна, в черной шляпке с вуалью и с платочком в руках, была, пожалуй, единственной, кто искренне жалел о покойном.
На следующий день нанятые рабочие вывезли из квартиры Тимофея Петровича весь хлам. А хламом, по мнению наследника, было всё.
И конечно же, никому не было дела до толстой коленкоровой тетради в синей потёртой обложке, где плюсы и минусы  так и остались не подсчитаны.