10. Террор и Добродетель

  В седьмом часу вечера плохоосвещенный центральный зал Ла-Форс взорвался ликующими возгласами, это заключенные узнали о казни лидеров якобинцев. Люди обнимались, требовали у мрачных озабоченных охранников вина.

  Заключенные теперь  представляли собой весьма разношерстную публику.

- Пусть отправляются в ад все эти «неподкупные» и «друзья народа», вместе со своей дьявольской Республикой и Декларацию Прав Человека пусть прихватят с собой!  – прошипел сквозь зубы шевалье де Лонгеваль, его бледное лицо с тонкими чертами побелело еще сильнее от сосредоточенной ненависти – но главное, дамы, скоро мы будем свободны!

  Так же, полушепотом ему ответил другой роялист, граф де Бассомпьер:

- А по мне, так нужно молиться за победу анти-французской коалиции и за скорейшее возвращение трона его величеству Людовику Восемнадцатому... а якобинцев.... не надо убивать, революционных мерзавцев нельзя пускать даже в Ад, они и там затеют революцию...

   По мне, так выселить их всех на какие-нибудь самые отдаленные необитаемые острова в Тихом океане, пусть там себе строят республиканское государство... да они и там перекусаются между собой...   Казненные... они сделаются «мучениками идеи» в глазах черни...

  Услышав это, хмуро переглянулись два молодых человека и демонстративно отсели подальше, Франсуа Ассанж был умеренным республиканцем, либералом, он был арестован по осени 93-го за высказывания в защиту жирондистов.

   Устранение жирондистов из Конвента и собственный арест, многомесячное ожидание вызова в трибунал немало озлобили его, он не имел ничего против казней якобинцев, но выслушивать разглагольствования откровенных врагов Республики и понимать, что их тоже освободит будущая амнистия, это было чрезмерно.

   Его приятель Жильбер Клеман две недели назад был арестован по доносу, в котором значилось, что этот сторонник «снисходительных» в частном разговоре с одним из посетителей кафе, утверждал,   «этим убийцам Дантона долго не продержаться, захлебнутся собственной кровью». 

  Общность взглядов  и положения весьма объединила Франсуа и Жильбера.

- Говорят не за горами амнистия! – радостно оживленно щебетала герцогиня д  , Армуаз – скоро, уже совсем скоро мы будем свободны, шевалье совершенно прав! – но внезапно осеклась, наткнувшись на осуждающий и полный боли взгляд Мари де Жюссак.- ну, ты что... этот день 9 Термидора II года их дьявольской революционной Республики приближает с каждым часом наше освобождение и не только наше! Возьми себя в руки, милая! Мы пережили самое страшное, и  теперь настала ИХ очередь бояться за свои жизни...
 
   Тонкое бледное лицо Мари было похоже на застывшую маску и не выражало ни радости, ни оживления, встретившись с  ней взглядом, Жаннет ощутила внутренний холод.

- Кому-то этот день принес  надежду и свободу... но кого-то он убил и будет дальше убивать и убивать... – невидящий взгляд покрасневших глаз Мари был устремлен сквозь людей, в стену, а может быть и сквозь стену.

    К ночи в Ла-Форс снова началось нездоровое оживление. В одном из коридоров вдруг послышался шум, звуки борьбы, грубые выкрики и ругательства. Через минуту раздался страшный крик боли и хрип...

- Вот черт... он, кажется, мертв! Тсс, тише... как слоны в посудной лавке! Ну, ладно... оно и к лучшему. Тащите его в общий зал и второго тоже...завтра увезут со всеми...

   Металлическая дверь открылась с грохотом, будто от сильного удара ногой. Двое охранников тащили за руки бесчувственное тело, небрежно бросили прямо на пол, в угол, мимо матраса.

    Второй человек шел сам, но двигался с трудом,   пошатываясь и прихрамывая, зажимал рукой рану в боку, из-под расстегнутого темного фрака было видно, что на белой рубашке расплывалось кровавое пятно.

   Грубым толчком раненого швырнули на грязные плитки пола, это было нетрудно, он едва держался на ногах, бледное лицо мужчины исказила гримаса боли, он опустил голову на грудь, сжался в комок и затих.

  Новых заключенных сопровождал бодрый, подтянутый и торжествующий Бертран Меневаль.

    Это был его звездный час. Острые осколки льда в  голубых глазах сверкали мстительно и довольно, тонкие ноздри нервно раздувались.
 
   Несколько минут с выражением нескрываемого превосходства он разглядывал распластанного на полу человека, слегка постукивая тростью по сапогу,  а затем обвел взглядом остальных:

- Что я могу сказать вам, граждане. Всем сердцем я на вашей стороне. Пробил час справедливости и возмездия. Кровавый фанатик и его ближайшее окружение мертвы. Но и прочих робеспьеристов не минует их участь... Скоро начнется амнистия и все вы, пострадавшие от тирании и произвола... вернетесь домой...
 
    А пока... прошу любить и жаловать... – произнес Меневаль с особым выражением, сузив глаза, его морозно-заиндевевший змеиный взгляд снова обратился на раненого – те самые... недобитки Робеспьера... но не огорчайтесь... терпеть их вам совсем недолго...

   Увидев Меневаля, Мари позеленела до цвета морской водоросли и осторожно, умоляюще приложив палец к губам, жестом попросила Жаннет посторониться, отсела в тень, в дальний угол.

   Когда за Меневалем и охранниками закрылась дверь, заключенные некоторое время молчали и переглядывались.

   Но очень скоро некоторых прорвало ненавистью:

-  Будет справедливо, если последний из вас сдохнет в мучениях, как бешеная собака! Слышишь меня, цепной пес Робеспьера, участь цареубийцы Дамьена для вас, кровожадных выродков высшая справедливость! – шипел холеного вида мужчина, медленно приближаясь к раненому.  При этом его собственные кровожадные намерения были очевидны.

   Тот сумел лишь с усилием приподняться и теперь сидел, подтянув колени к подбородку, и наблюдал за ним.

- Я обращаюсь к мужчинам! Добейте же его, наконец, кто-нибудь! – истерично вскрикнула пожилая женщина, рывком вытянув тощую руку с хищно скрюченными пальцами в сторону раненого  – и не бойтесь замарать руки, никто не осудит вас! Прикончить робеспьеровского фанатика  не означает убить ЧЕЛОВЕКА!
 
- Как же вы правы, мадам! – в помощь холеному субъекту с матраса поднялся коренастый тип с резкими чертами лица, в его руке блеснул нож – кому что-то не нравится, могут отвернуться...ну что, якобинец, Вандея дотянулась до вас и в Париже!

- Постыдитесь! Он даже не может защищаться! – Мари рывком поднялась со своего матраса и сама не узнала собственный голос, обычно мягкий и тихий, так непривычно жёстко и строго прозвучал он в наступившей внезапно тишине.

- Оставьте вашу дикую затею, мы не обитатели каторги! – холодно отозвался граф де Бассомпьер, шевалье де Лонгеваль промолчал, скрестив на груди руки, но не стал возражать товарищу.

 Хмуро поднялся, сузив глаза и сжав кулаки Франсуа Ассанж. Он не имел оснований для симпатий к побежденным 9 термидора, но и становиться пассивным свидетелем убийства тоже не собирался.

  Оба несостоявшихся убийцы, понимая, что вопреки всем ожиданиям их не поддержали, выразительно переглянулись и невозмутимо уселись обратно. Истеричная старуха зло поджала губы, но тоже промолчала.

  Не дождавшись помощи Жаннет, Мари самостоятельно перетянула свой матрас и подушку к противоположной стене, порывшись в своих пожитках, нашла старую юбку, ткань которой показалась  подходящей для того, чтобы наложить ее кусок на рану, как повязку. 

  Альбер...любимый... ге он сейчас...неужели с ним обошлись точно также?!...

  Через короткое время обитатели камеры успокоились и вернулись к своим прежним занятиям. Жаннет, скользнув по подруге непонимающим взглядом, вернулась к обществу Жюстины Габриэль де Бельмар и  Анриэтты Селестины де Руайе-Коллар.

   Мадемуазель де Жюссак села поперек матраса, прислонившись спиной к теплым серым камням стены, положила подушку к себе на колени и жестом предложила раненому положить голову.

- Гражданка... спасибо... – сухие горячие губы мягко коснулись ее руки - но уместно... удобно ли это для вас... и... как можно к вам обращаться? Моё имя Доминик Бланки...

- Всё удобно, гражданин, неудобно было бы оставаться на полу, куда вас так жестоко бросили... – Мари убрала с лица раненого нависающую темную прядь и осторожно коснулась салфеткой впалых щек и влажного лба – а завтра я добьюсь, чтобы к вам пришел врач... и да... меня здесь называют гражданка Жюссак... Мари Жюссак – дворянскую частицу «де» молодая женщина из осторожности опустила, в последние два года она научилась быть осторожной в отношении своего «предосудительного» происхождения.

 По горлу раненого прошел тяжелый комок:

- Вы удивительная... У вас доброе сердце, гражданка Жюссак... вы одна из заключенных, вероятно, одна из жертв злополучного Прериальского декрета...при этом, вы знаете, кто я... но ненависти ко мне у вас нет... 

- Постарайтесь задремать, гражданин Бланки... а утром... я попробую вызвать к вам врача...даже в эти ужасные два месяца Большого Террора, они не отказывали нуждающимся в медицинской помощи... по крайней мере, такой жестокости я не наблюдала здесь ни разу...

  Широко открытые глаза Мари невидяще с волчьей тоской смотрели в сгустившуюся тьму. Альбер, где же ты?
... ... ...

  Мама... в самых трудных жизненных ситуацией Мари привыкла советоваться с ней....

  Сейчас она медленно, почти наощупь поднималась на второй этаж совершенно неосвещенного здания. Где это? Совсем не похоже на наш старый дом... почему так темно, где же тогда слуги?

  На втором этаже было так же темно, как в холле. По обеим сторонам длинного коридора сплошь запертые двери и только из-под одной пробивался свет.

  Из помещения слышался смех, весёлые голоса, казалось, люди там что-то празднуют.

  Мари подошла к этой двери и уверенно постучалась в закрытое окошко, прорезанное в двери на уровне груди.

- Мама! Это я... не хочу беспокоить, но нам очень... очень нужно поговорить!

    Окошко в двери открылось настежь. После непроглядной тьмы коридора сейчас Мари в глаза ударил яркий дневной свет.

    Посреди узкой длинной комнаты был накрыт праздничный стол, окно было открыто, теплый летний ветер чуть колыхал портьеры, салаты, красиво уложенные нарезки, мясные блюда выставленные на белоснежной скатерти радовали глаз, в хрустальных бокалах искрилось вино.

    При виде Мари прекратился беззаботный смех и веселые разговоры, присутствующие явно ждали, когда незваная гостья уйдет.

   Мама... как же давно я тебя не видела... но почему   добрые светло-серые глаза домашнего ангела-хранителя сейчас смотрят так строго и будто слегка недовольно?

- Мама... впусти меня... мне очень трудно... мне нужен твой совет... разговор не на пять минут... не через дверь, пожалуйста...впусти меня... – Мари прижала к лицу платок.

  Строгий молчаливый отрицательный жест сопровождал закрывшееся в двери окошко. Яркий дневной свет погас.

  Мари снова осталась одна в полной темноте. Беззвучно давясь, тяжелыми, разъедающими лицо, как кислота, слезами...

  Мари вздрогнула и почувствовала, как сильно почти до бесчувствия затекла спина от долгого соприкосновения с грубой поверхностью стены, прикоснувшись к лицу, болезненно поморщилась, почувствовав слезы. 

  Перед глазами еще стояло непривычно строгое и слегка недовольное мамино лицо... Перед мысленным взором проплыли лица тех, других, кого она видела рядом с ней...
 
   Молодая женщина невольно вздрогнула, осознав, что все эти нарядные люди за столом, кстати, все как один женщины в возрасте, это всё ее родственницы... и ни одной из них давно нет в живых...

  Так это в их общество так категорично не пускала её мама...

  Мари почувствовала осторожное прикосновение к руке.

- Вам плохо? – услышала тихий встревоженный шепот гражданина Бланки – в темноте мне показалось даже... что вы тихо плачете... но я долго не решался...
- Всё хорошо. Спасибо. Попытайтесь задремать, а завтра я вызову к вам врача...

...  ... ...
  11 термидора II года Французской Республики (29 июля 1794 года).

  Утром заключенных разбудили резкие голоса охранников и лай собак в тюремном дворе.  Не зная, чего ожидать, мужчины замирали в напряженных позах, женщины жались друг к другу.

  А вдруг их объявленная амнистия ложь? Да, одну молодую женщину забрали еще вчера. Но где гарантия, для чего именно? Действительно она освобождена или...

  Тяжелая металлическая дверь была открыта резким сильным толчком.

   На пороге возникли двое мужчин в строгих темных костюмах, опоясанные трехцветными национальными шарфами в сопровождении охранников. Меневаль и агент Кавуа.

   Поймав хищный взгляд Меневаля, Мари похолодела.

   Но тот резко вытянул руку в сторону сидящего рядом с ней на матрасе гражданина Бланки.

-  Заберите этого... – и указательным пальцем ткнул в сторону лежащего в углу камеры трупа, накрытого старым одеялом – и эту падаль тоже.

   Бланки с трудом держался на ногах, поэтому двое охранников держали его за руки, третий сзади за воротник.

- Ради Бога! – забыв о страхе за себя Мари обратилась к важному и невозмутимому Меневалю – разве вы не видите, что он ранен, мучается... ему нужен врач... в таких случаях никогда не отказывают...

- Будет ему врач... моя благородная принцесса... – бледные губы Меневаля зло и насмешливо изогнулись – гражданин Сансон лучший доктор в Париже... никто еще не жаловался на его «лечение»...

  Отшатнувшись с  ужасом и отвращением от Меневаля, Мари с чувством смутной вины взяла руку Бланки:
- Простите... Я сделала всё, что смогла...

- Не вините себя ни  чем... и... спасибо... вы для меня стали лучиком добра и света на пороге смерти...

  Что-то в этой ситуации нешуточно разозлило Меневаля. Он прикрикнул на охранников:

- Да уведите его, наконец! Негоже "доктору" Сансону ждать! А ты, принцесса... – сделал жест в сторону Мари, призывая отойти с ним в сторону - думай больше о себе... тебе я принес добрую весть...нашлись влиятельные люди, которых почему-то интересует твоя судьба... через самое короткое время ты будешь свободна! Ну, теперь не будешь коситься на меня, как на изверга?

  Мари растерянно молчала, но через секунды неожиданно оживилась, васильковые глаза заблестели надеждой, прижав к груди руки, она приблизилась к Меневалю:

-  Гражданин Меневаль! Вы всё знаете, ответьте же мне, ради Бога! Альбер... Альбер Мерсье... что с ним, где он?!

   Снисходительная улыбка «благодетеля» резко стерлась с лица Меневаля:

- Где он?... Отвечу, ты сама этого захотела... – облизнул губы, заглянул в расширенные глаза молодой женщины и зашипел ей в лицо - в общей яме с известью... уже несколько часов.

   И сразу обозначусь, нет здесь никакой ошибки... я  лично сопровождал его до телеги... а потом не поленился проводить и до самой площади Революции...как вчера, проводил туда самого Робеспьера...

  И не рассказывай тут мне про неземную любовь аристократки к революционеру...якобинцу... не надо... смешно... нравился тебе комфорт, который он тебе устроил... надеялась забеременеть и ускользнуть от трибунала... это я понимаю... ну, теперь-то переживать тебе больше не о чем... Эй, ты чего, принцесса?!

   С мутными невидящими глазами и посеревшим лицом Мари де Жюссак медленно сползла по стене на грязный матрас.