Просто чудо!

               

   Едва очнувшись от какого-то нудного, длительного сна, - в котором я долго бродила и искала что-то в огромном магазине и покупала не особо нужные, но красивые вещи, - и приоткрыв глаза, увидела яркий свет за окном, и сразу вспомнила: весна! Девятое апреля, и в этот день в прошлом году, хотя и немного раньше обычного, - вскрылась и «пошла» Томь! А я, как всегда, пропустила этот знаменательный момент, когда началось сие действо, и пришла к берегу уже в полном его разгаре: по темной глубокой воде плыли осколки ледяного панциря.
   Помню, как я стояла и смотрела, наслаждаясь всеми этими бликами на воде и снеге, еще покрывавшем берег сугробами высотой до самого парапета, и видом проплывающих льдин, шорохами и звуками глухих ударов, с которыми они стукаются друг о друга, соревнуясь за место и сталкиваясь в лихорадочном беге, и дуновениями ветерка, подгоняющего их движение… И жалела, что вот уже в который раз не видела: как все это начинается? Ведь не в один же миг река – решив, что пришло время, - поднатужилась, вспучилась и – вскрылась, разломав в куски тяжелые покровы льда, укрывавшего ее всю долгу, долгую зиму…
   Ох и долгая, все же, зима у нас в Сибири.
   Ждешь, ждешь, - когда же она закругляться уже начнет, когда истощатся ее силы, закончатся морозы, высыплется весь снег из ее богатых закромов? Кажется, ни конца ей нет, ни края. И думаешь с тоской, глядя с утра в окошко, выходящее на юг, сквозь сверкающие росписями стекла, в которых угадываются и дальние берега, и причудливые заморские растения, похожие на пальмы:
 - А вон там, на южной стороне, лежит где-то далеко-далеко море. Хотя и не особо теплое сейчас, но все же – никогда не замерзающее. Там вечнозеленые деревья, и цветы распускаются уже в феврале! А тут… Вот бросить бы все и уехать туда – навсегда из этой суровой постылой местности!..
   Но всему, как водится, приходит конец. Проходит ноябрь, потом декабрь, январь, февраль и март, и вот, наконец, он – апрель!
   Раскрываю я окно для него, - долгожданного, - впуская в духоту жарко натопленного дома: его свежую, хотя еще прохладную с ночи теплоту, и сияние в лучах оживленного солнца ледяных рос на опавшем, отступающем уже широкой волной от стен снегу, и запахи земли и травы, - в седых прядях которой проглядываются бледно-зеленые полоски: не то останки прошлого лета, не то первые новорожденные ростки нового, - уже обещающего скоро быть, – лета!
   Под окном моим – другое окошко: вчера возникшая лужица, покрытая ледышками, отражает она солнце и напоминает о том, что приходит время ледохода, и, может быть, он уже начался, а я снова опоздала, пропустила что-то очень важное! Да еще хотелось бы застать, увидеть вблизи туман, который видится за крышами близстоящих кругом коттеджей, - там, вдоль берега, полукругом опоясывающего деревню, стелется этот серебристый туман.
   Быстро выпиваю натощак положенные с утра два стакана кипяченой отстоянной воды, одеваюсь и иду к реке. Идти не долго – всего лишь спуститься по улице шагов на пятьсот, - и вот оно!
   И эта туманная голубая дымка, скрывающая за полупрозрачной стеной своей другой берег.
    И чистое, глубокое дыхание просыпающейся воды под уже истончившимся хрупким ледком.
   И ширь из конца в конец всего открывающегося пространства над дорогой неподвижно застывшего русла вдоль берегов. Застывшего, но уже приготовившегося дать воде возможность свободно плыть и нести свои напитавшиеся тающими снегами воды: с эго-востока, от истоков реки, до северо-запада, к самому Ледовитому океану!
   И я вижу, как потемнел лед, изборожденный повдоль русла полосками  от колеи, что проложили здесь катавшиеся всю зиму на снегоходах люди. Теперь уже не покатаешься по реке, это станет возможным только, когда она очистится, но уже на моторной лодке.
   Да и на другой берег уже не пройти – мигом провалишься и утонешь. Ведь уже и промоины проступают по тем колеям, и вдоль кромки берега раскололся лед и образовалась полоска свободно текущей воды.
   Как весело прыгают блики по ее поверхности в том месте, где солнце касается воды! Гораздо ярче и веселее, чем то, - пусть и богатое,-  сверкание, что радует глаз зимой, когда идешь по заснеженной тропинке от берега к берегу, и, встав на самой середине реки, представляешь себе: как под ногами, под полуметровой толщей крепкого, но в то же время и хрупкого – льда – живет своей потаенной жизнью река. Как тихо она продолжает течь, подмывая снизу застывший покров свой, который светится изнутри сокрытым где-то вверху солнцем. Как тыкаются мордочками в этот покров рыбы, плавающие промеж слоем льда и разноцветными камушками усыпанным дном.
   Наверное, рыбы слышат мои шаги, видят смутную нависшую тень. Может быть, они даже помнят меня, - в один из прекрасных летних дней купающуюся на мелкоте вон там, - у левого берега. И когда я, наплававшись, ложусь плашмя на поверхность воды и зависаю меж небом и землей, несомая течением воды, - рыбы эти невидимо плывут где-то поблизости, рядом, не боясь принять и меня в свое царство и разрешая стать, хотя бы не на долго, своей гостьей.
    И уж совсем бесстрашно подплывают они ко мне, когда я ложусь у кромки воды, у почти горячих прогретых солнцем сухих камней, чтобы полюбоваться камушками под поверхностью мелкой теплой водички. Омытые, они становятся не простой серой галькой, а превращаются в яркие самоцветы. Я перебираю их руками, выбирая самые красивые, думая забрать их домой на память об этом дне, но, обсохнув, они теряют свежесть красок и цвет. И я кладу их на место.
   Мои пальцы зависают, как и все тело, становясь невесомым в бережных объятиях воды. И под них тут же, как в раковину, заплывают крошечные рыбки. Мальки снуют шаловливо вокруг меня и щекочут своими любопытными носиками руки, ноги, тыкаются тихонько в бок. Стоит шевельнуться, и они бросаются наутек. Но сразу возвращаются и продолжают играть в прятки и догоняшки вокруг этой большой, странной, неповоротливой белорыбицы, затесавшейся в их необъятное, чудесное царство, из которого (как говорят ученые люди) вышло на землю все живое…
   Неужели и я когда-то была в этом царстве слизью на его дне, икринкой, мальком, рыбой, - свободно плавающей в волнах, но вдруг захотевшей почему-то выйти на сушу, для того, чтобы, лишившись плавников, бродить по ней на двух неуклюжих ногах?!
   Но я согласилась бы на это только при условии, что вместо ног обрету крылья. Ведь летать намного, намного легче и интереснее, чем ползать или даже ходить!
   И скорее я готова поверить, что не из слизи я чудесным образом родилась, а создана Богом – тем самым великим Творцом, что создал все это великолепие, все вот это чудо жизни, Сам стал источником для нее неиссякаемым – для жизни – безначальной и неиссякаемой.
   Я, конечно, - все же всего лишь малек на самом дне величия этой жизни, или, может быть, даже слизь, не стоящая внимания, но и – человек, и образ, и где-то даже подобие! А это ко многому обязывает. К чему? Да вот, хотя бы, - наблюдать за чудесами, за откровениями всего, что происходит вокруг, стараясь вобрать это все в себя, осмыслить, передать словами…
   А словами не передать, - какая вокруг красотища!
   Задумавшись, я долго смотрю на веселые блики в протоке, снова и снова обозреваю и реку, и уже ясно видимый тот, правый, берег среди рассеивающейся дымки. И жалею, что так и не сходила этой зимой на ту сторону, которая теперь не доступна до следующей зимы.
   Пора бы уже возвращаться домой, чтобы заняться делами. Но не хочется! Вот так стояла бы, и смотрела. Не уходя никуда и ничем не отвлекаясь, смотреть бы, вбирать, впитывать в себя: блески-всплески, свечения и сверкания. Становиться ими, чтобы, наполнившись до краев, полететь надо всем, ощутить полную свободу и полноту жизни… И, не желая возвращаться в ее обыденность, вдруг рассыпаться, стать капельками тумана, дыхания воздухов и вод, снежной росы на поверхности, частичкой света, - простым фотоном, звуковой волной…
   И – тишины. Тишина здесь стала какой-то особенно глубокой, таинственно замершей перед чем-то, что вот-вот должно явить себя миру. Перед чудом, совершаемым теми силами, которые управляют всем ходом жизни.
   Осталось, наверное, всего ничего времени перед тем мигом, когда силы эти явят себя, воочию проявляя свое проявление. Хочу воочию увидеть этот миг: когда наступит ледоход и весна полноправно вступит в свои права. Да и этот вот момент прекрасен, как, впрочем, и все миги и моменты времени жизни.
    Чтобы запечатлеть момент, снимаю на камеру весь пейзаж: от бликов в полынье – дальше вдоль ручейка – и повдоль реки и берегов – до нарядных павильонов и зданий ресторана Лазурный берег.  В кадр попадает и черная машина на парковке, рядом с которой я стою, опираясь на парапет.
   Когда я пришла, эта машина уже стояла здесь. Я заметила за приопущенным стеклом окна мужчину, который сидел в салоне и разговаривал по телефону, обсуждая какие-то свои дела. Наверное, приехал сюда так рано, чтобы договориться с рестораторами о свадьбе или еще о каком торжестве. И теперь он все еще сидит там, не глядя по сторонам и так и не выйдя ни разу из машины. Наверное, так и уедет, не увидев, не почувствовав: какая красотища, какое чудо творится вот здесь, прямо сейчас!
   Все творится и творится себе потихоньку, не видимое, не замечаемое, - но продолжает твориться оно, для чего, спрашивается? Для кого? Не для нас ли – людей творится оно?! Так придите же, посмотрите, оглянитесь кругом, восхититесь, возрадуйтесь и возвеселитесь, отойдите душой! От всего обыденного, наносного – словно песок в глаза зашоривающего солнце, словно туман, сокрывающий - самое сокровенное, самое тайное, самое великое, частью которого мы и являемся! Но…
   Что мешает вот этому, например, человеку, забыть хоть на секунду свои дела? Выйти из автомобиля, встать вот тут, на краю берега и ждать, когда откроется чудо. А может – он смотрит на меня сейчас и думает:
- Какая странная, и чего пришла? И стоит тут битый час. И одета, как бомжиха (я оделась небрежно, как всегда, когда выбегаю во двор вынести мусор).
   И брезгует даже подойти и встать рядом… Хотя – я, может быть, и не права. Я же не знаю – может быть и так, что мужчина этот приехал сюда на много раньше меня, и еще дольше стоял здесь, - наедине с чудом, один, стараясь постичь тайну...  А мне не с кем разделить свои восторги, и так обидно, что никто больше не видит всей этой красотищи! Для чего она тогда существует? Для себя самой, сама в себе? Но разве не человеку дана способность чувствовать красоту, восторгаться ею, воспевать, описывать ее словом?! Кстати: столько накатило всего, хочется записать, сохранить все это, чтобы передать потом другим, - чтобы и им открылось то, что приоткрывается здесь и сейчас передо мной – единственным зрителем! Но нет с собой ни бумаги, ни ручки. Попросить у мужчины, сказать, что хочу написать рассказ? То-то он удивился бы! Что какая-то смешная деревенская баба не только зачем-то подолгу зависает тут, но еще и пишет чего-то там!
  И когда я, наконец, уйду, он выйдет из машины и продолжит свое занятие…
   В последний раз обозрев все кругом, я ухожу. Оглядываюсь на повороте дороги: у парапета по-прежнему пусто.
   Придя домой, я снова раскрываю окно, завариваю крепкий чай, усаживаюсь в кресло, беру бумагу, ручку и думаю:
- С чего бы начать?
   И начинаю со сна, в котором я бродила всю ночь, искала что-то и не находила… А по пробуждении вышла из него прямо в апрель, в начавшуюся весну, и сразу нашла то, что искала.
   Ну, или почти все. Ведь сразу все обрести невозможно. Слишком велико это «все» и не в наших немощных силах вот так взять, и одночасье вместить не вместимое!
   Но еще все впереди, главное – иметь желание, время и возможности.
   И еще ловлю себя на мысли, что уже не так и хочется на море, и не волнует вопрос – перееду ли я туда когда-нибудь, или хотя бы - состоится ли поездка туда нынешним летом. Что море? Оно и есть – море. Всегда в одной поре. Просто очень большая, неколебимо спокойная, незыблемо стоящая в своей чаше посреди Земли вода. Как и все моря, воды в которых все пополняются и пополняются текущими к ним реками.
      И если я буду жить на берегу моря, - почти круглый год нежась в тепле и неге – уже не выйду я однажды ранним утром, шагнув через раскрытое окно из долгого зимнего сна: прямо в весну, чтобы увидеть чудо! И – написать о нем, делясь с другими.