Свидание

На пустынной стоянке у аэровокзала, недолго поколебавшись, он взял единственное имевшееся в наличии такси – раздолбанный в хлам, дребезжащий «Опель-Кадет» унылой расцветки с багровым световым коробом и кривобокими шашечками на крыше. Умащиваясь на заднем сиденье, между подозрительных белесых пятен и зияющих прорех, назвал сонному водителю почти забытый адрес нужного дома – помпезной и неуютной «сталинки» по проспекту Карла Маркса у базарной Озерки. Когда бывшая жена приезжала в город, то всегда останавливалась здесь, в давно не видевшей ремонта дедовой квартире с длинным неуютным коридором и крохотным балконом на кухне. В торце дома, на пятом этаже, под скатом крыши.

Полупарализованный после второго инсульта дед-фронтовик, в прошлом директор местного шинного завода, слегка оживал, встречая давно натурализовавшуюся у былых врагов-фрицев любимую внучку, по-детски радовался любым немудренным и диковинным немецким подаркам. А обиженная на жизнь, пропахшая насквозь, как и вся квартира, дрянным табаком бабка – когда-то университетский преподаватель кафедры научного коммунизма – деловито взвешивала на ладони и совала в карман заношенного халата украдкой протянутую внучкой – чтобы дед не видел – пухлую пачку дойчмарок. Потом без видимой причины недовольно цокала языком и, демонстративно хлопнув дверью, удалялась в уборную, где у неё на деревянной полочке, рядом со стопкой аккуратно разрезанных желтоватых газетных прямоугольников, удобных для использования, были разложены курительные принадлежности: початая пачка «Беломорканала», коробок спичек и жестяная банка из-под дедовой пайковой «сайры в масле» с недокуренным «бычком» в янтарном мундштуке, окурком, который бабка, сделав две-три затяжки, неизменно гасила, но использовала потом, всегда докуривая папиросу до самой гильзы.

У едва заметной в сумерках чугунной ограды двора он молча протянул водителю крупную купюру, жестом отказался от сдачи, отпустил такси, огляделся по сторонам, несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая внезапно невесть с чего заколотившееся сердце, отыскал в бумажнике телефонную карточку и, нашаривая в памяти шестизначный телефонный номер, шагнул мимо тусклого света из решётчатых окон ларька с его пестрой табачно-алкогольной витриной за мутным стеклом, заклеенным по змеящейся трещине синей изолентой, в распахнутую настежь калитку к висевшему, как и прежде, на стене дома таксофону.

– Привет!

– Здравствуй! Ты у подъезда?

– Да. Как договаривались.

– Хорошо. Подожди минутку. Я сейчас спущусь.

– Ладно. Тут есть ларек. Может быть купить шоколада и бутылку какого-нибудь ликера или вермута? Отметим встречу.

– Я теперь не пью. И тебе не советую: пойло в этом гадюшнике явно палёное.

– Ну, а сигареты-то там можно брать?!

– Не знаю. Рискни.

Брак у них получился случайный. Студенческий. На два города. Ни жилья общего. Ни хозяйства. Именно, что – «брак». А семьи и вовсе не получилось. И укрепить было нечем. Сперва у неё случился выкидыш. Потом ещё один. А потом, уже будучи опять беременной, она на вечеринке у сестры повстречала бундеса, гонявшего в Днепр на продажу подержанные немецкие тачки. Бывшего нашего. Из шахтёров Анжеро-Судженска, что сразу же после развала Союза, по-немецки скоро и расчётливо перебрался из депрессивного кузбасского региона поближе к Рейну в процветающий Дюссельдорф. Они провели вместе ночь. Ещё одну. А потом бундес повез её на море. На неделю. В Форос. А по возвращению в Днепр позвал к себе. В Германию. И, конечно, замуж. Она согласилась. (С её университетским дипломом, заточенным на ракетное производство и умирающим «Южным Машиностроительным», неумело клепавшим от безденежья и нужды троллейбусы и зонтики, делать в городе было нечего, разве что стоять за прилавком в «комке» – продавать хриплым и заторможенным «нарикам» рабочих окраин растворитель). И решила ехать. А для этого сперва развестись. А перед этим сделать аборт. Ну не везти же в Германию детёныша от бывшего?! Хотя бундес, собственно, и не возражал. Да и врачи отговаривали: при таком-то анамнезе, выскоблившись, можно уверенно поставить крест на материнстве и вовсе больше никогда не забеременеть.

Бундес уехал к себе. Обещал вскорости прислать денег и приглашение. А она немедля отправилась делать аборт – время поджимало. Как и ожидалось – получилось не очень хорошо. К тому же занесли инфекцию. Несколько дней она лежала в отделении патологии, под капельницами, не поднимаясь с койки. И он – всё-таки жена пока – не чужой человек – с бульоном, шоколадом и мандаринами приходил к ней после малоприятных медицинских процедур, поддержать, подержать за руку, на зависть её соседкам по палате, страдавшими в одиночестве с такими же, как и у неё, измученными и обескровленными лицами.

Он успел купить в ларьке две красно-белые пачки «Winston» и удобно устроиться на лавочке у подъезда, дожидаясь, когда в темноте под разбитым фонарём щелкнет кодовый замок.

Она торопливо сбежала по ступенькам, махнула ему рукой.

– Я вызвала такси по телефону. Сейчас подъедет. Диспетчер сказала – ждем белый «Форд-Сиерра». Так что не рассиживайся. На Рабочую поедем.

– А что там?

– Уютное гнёздышко, – криво усмехнулась она. – Ну не к больным же старикам тебя вести! Да ещё и к полусумасшедшему папе, который у них гостит. Я уже пару лет как на Рабочей отцу квартиру купила. Продала его комнату в коммуналке, доплатила и взяла однушку. А он мне сегодня на ночь ключ дал.

(продолжение следует)

иллюстрация - работа Саши Непомнящей

etsy.com/shop/SashaPrintArtGallery