Вокзал. глава из романа

Этот реальный случай произошёл в один из тех подлых годов, которые теперь привычно именуют «лихими девяностыми».

       Они с другом дотащились до того вокзальчика предельно усталыми и привередничать не стали - нашли себе по свободному месту в противоположных углах переполненного зала ожидания и с наслаждением развалились в жестких креслах, пристроив в ногах осточертевшие рюкзаки. До их поезда оставалось больше трёх часов, так что он расслабился и погрузился в дрёму, не прекращая, впрочем, контролировать ситуацию в зале – вокзалы всегда требуют особой осторожности, а уж в смутные времена концентрация разного рода жулья на них просто зашкаливает.
 
     Подошёл поезд встречного направления. Когда утихла посадочная суета, в зале оставалось с десяток пассажиров, но они не стали пересаживаться на освободившиеся места – разомлели от короткого отдыха, да и ни к чему, наговорились за эти дни досыта. Время было позднее, за окном уже стемнело и вокзальная жизнь замерла, изредка только кто-то выходил из зала, потом возвращался обратно, не нарушая полусонной тишины. Он так и не понял, почему заныла вдруг та тревожная струна – сначала тихонько, едва уловимо, потом всё громче, громче – и скоро внутри уже выла, надрываясь, неслышная для окружающих сирена: - «Тревога! Тревога! Тревога!..».

       Было время, когда в таких случаях он пугался, твердил себе, что надо держаться в рамках, не распускаться, подлечить нервы – словом, видел во всём этом проявление каких-то исключительно внутренних проблем, вплоть до начинающейся паранойи. Однажды, под настроение, даже пожаловался отцу – с ума, мол, схожу, батя! - И отец, прошедший войну в полковой разведке, рассказал ему про своего товарища, которого перед выходом на задание иногда посещала во сне одна и та же белокурая красавица. Как парень ни исхитрялся, ему никак не удавалось уговорить гостью, лишь изредка, прежде чем исчезнуть, она наспех чмокала его в щёку. Пять мимолётных поцелуев – пять лёгких ранений. В сорок четвёртом, в Карпатах, набивая перед выходом в поиск рюкзак боеприпасами, он похвастал, что вот уже почти поладили – всерьёз целовались, засосно, и ежели бы не эта скотина дневальный… А вечером следующего дня, когда его перегружали со скользких от крови носилок на операционный стол, он ненадолго пришёл в себя, поманил отца и пробулькал: - « Снайперку мою прибери. Я вернусь… И Белоснежку эту ещё уломаю… Какая девка!..».
 
Говорили, что тяжелейшая операция прошла удачно, пули извлекли без осложнений, через пару недель он уже поднимался с постели и даже пробовал донжуанить с госпитальными сестричками. Без надежды, впрочем, на конкретный результат, поскольку вынужден был всюду таскать в руке ведро с какой-то противной жидкостью, в которую была погружена резиновая трубка, торчавшая у него в боку из дырки между рёбрами.
       Его любимую трофейную винтовку, которую сослуживец, берёг ещё с боёв под Корсунем, разведчики  припрятали в барахле у обозников, но выполнил ли тот своё обещание, отец так и не узнал. Потому что после Ясско-Кишинёвской операции полк отправился на переформировку уже без отца.

       Время от времени такие случаи повторялись, иногда предчувствие  обманывало, иногда сбывалось, и он как-то сжился с этим, стал воспринимать так, как воспринимают сопутствующий пейзаж. Просто принимал к сведению, не  вникая особо в чём там дело – настигла-таки с возрастом паранойя, или это проявляются гены предков, добрая половина которых была профессиональными военными, а уж повоевать-то пришлось большинству мужчин и каждому поколению.
       В тот раз, разбуженный тревожной струной, он внутренне подобрался, но по какому-то наитию не подал вида, продолжал расслаблено  полулежать в жёстком кресле, прищурившись, наблюдал за помещением. В полутёмный зал изредка кто-нибудь входил, устраивался на свободном месте – постепенно подтягивались люди, ожидавшие того же поезда, что и они с Семёнычем.

       В другой ситуации он мог бы не обратить на них внимания – они вошли по двое, по трое, как будто независимо друг от друга, рассредоточились по залу. С дюжину ничем, кроме возраста, не схожих  ребят. На вид всем от семнадцати до двадцати лет – похоже, школу уже закончили, но в армии ещё не служили. Из-под опущенных век человек видел, как один из них, светловолосый коренастый крепыш, решительно пошёл к нему, остановился рядом. Теперь он был виден от ступней до живота – руки в карманах спортивной куртки, стоит свободно, ноги в положении, исключающем внезапное серьёзное нападение. Угадывалось в нем что-то нарочитое, рассчитанное на публику, да и внешне парнишка напоминал артиста Олега Видова в молодости – человек про себя сразу окрестил его Актёром.

       Актёр вытащил левую руку из кармана и потряс его за плечо. Он «проснулся» с видимым усилием, осмотрелся вокруг сонными, непонимающими глазами, помотал головой – вялый и безопасный, как плюшевый медвежонок. Актёр беззлобно хохотнул, смерил взглядом развалившегося в кресле пассажира – гренадерский рост, камуфляжная куртка, крепкие высокие ботинки и видавший виды, но ещё вполне надёжный рюкзак… Видимо, трезво оценив массогабаритные характеристики – не буди лихо, пока оно тихо - Актёр мягко похлопал его по плечу: - «Ну-ну, дядя, ночуй дальше!» - пересёк зал, остановился у стандартной вокзальной скамейки, на которой плотно сидели люди, и без разговоров ударил раскрытой ладонью в ухо какого-то щуплого очкастого мужичка лет сорока пяти. Тот испуганно ойкнул, закрыл голову руками, на левой блеснули часы. Актёр цепко ухватил его запястье и начал расстёгивать ремешок, остальные недоросли довольно бестолково сгрудились вокруг - не то страхуют «солиста», не то потешаются над очкариком и ошарашенными пассажирами.

        Человек поймал хищный взгляд Семёныча – тот уставился в спины юных недоумков, но сидел ровно. Объективно, ситуация выигрышная, лучше не будет, но человек промедлил ещё мгновение, борясь с тягостным ощущением ошибки – «не надо бы, ни к чему. Возраст уже, реакция не та… Эти сидят, как бараны, лупают глазами – ну форменное стадо. Кого защищать-то? Случись что – бросят, разбегутся, предоставив ему подыхать на заплёванном полу или выпутываться самому… Бывало уж, плавали, знаем…»
       Только против себя не пойдёшь. А пойдёшь – себе дороже…

       Ещё не угасли в мозгу разумные мысли, а человек уже летел ногами вперёд в спину Актёра. В последний момент, не понимая сам почему, он чуть самортизировал, развёл в стороны ступни - и удар, который должен был искалечить придурка, превратив его в  пожизненного инвалида, пришёлся по почкам. Тактически это было грубой ошибкой – в такой ситуации, при таком численном соотношении, противника желательно сразу же ошеломить, - а что может быть эффектнее, чем убедительно срубить главаря? Удар по почкам срабатывает не сразу – пострадавший ещё будет корчиться от боли, но потом, когда это уже не даст наглядного агитационного эффекта. Всякий гуманизм здесь неуместен – сейчас это не подростки, почти дети, а банда. Именно такие вот малолетки – сила уже есть, а ума пока не нажили – как раз и совершают самые кошмарные в своей бессмысленности вещи. Любой кручёный  рецидивист в такой ситуации предпочтительнее этих сопляков – он попробовал жизнь на собственной шкуре и уже не станет бездумно куролесить. У этих же необломанных бакланов в крови гормоны играют, а в голове детская безответственность да каша из трепотни приблатнённых дружков и тюремного шансона – лирика карцера, романтика параши… Таких надо глушить сразу, не подпуская к себе, чтобы ненароком не подставиться – рисуясь перед подельниками, эти запросто сунут в спину нож или отвёртку… Не раздумывая – им пока нечем…

       Актёра бросило вперёд, часы выпали из его руки прямо на колени щуплого и тот опасливо отпихнул их подальше – дескать, «заберите-с, нам чужого-с не надо»… Ну бара-ан… И понеслась…
       Похоже, тогда был его день – с самого начала всё пошло наилучшим образом. Видимо, Семёныч тоже поверил в этот театр одного актёра – и очень кстати засиделся на старте. Он успел отоварить ещё двоих, прежде, чем товарищ очнулся и ринулся в атаку, так что фактор неожиданности в полной мере сработал дважды – они только ещё начинали приходить в себя от внезапного нападения, суетливо попытались сгруппироваться вокруг него, когда за их спинами вдруг образовался Семёныч с перекошенной от азарта физиономией – и  сразу внёс свои коррективы в обстановку. Чернявый, цыганистый балбес завертелся на месте, а Семёныч уже опять заносил руку в широченном рабоче-крестьянском замахе. Они шарахнулись, резко обернулись в сторону нового сюрприза – человек воспользовался сумятицей и достал ещё одного.
Раздумывать времени не было - успевай вертеться! Он и вертелся, стараясь непрерывно держать в поле зрения всю эту кодлу – не блеснёт ли где лезвие. Было у них железо, определённо было, такой контингент, но то ли ещё не окончательно растеряли соображение в этой стае, то ли просто опешили от неожиданности. Он как будто управлялся пока, но интуитивно ощущал какую-то неправильность ситуации. Удары сыпались на него непрерывно, только ни один из них не производил серьёзного впечатления – и это не было следствием ни обычной в таких случаях боевой анестезии, ни его умения держать удар. Так бывает, когда все на подпевке, а настоящего солиста нет. Актёр вот он, оклемался уже, недобитый, размахивает довольно впечатляющими кулаками, даже дотянулся пару раз, но как-то всё это неубедительно… Человек понимал, что расслабляться нельзя – эти значительно моложе, их больше, очень скоро они разберутся, что его удары не наносят им серьёзного вреда. Понимал – но что-то не давало действовать жёстко, хотя он просто физически чувствовал, как убегают секунды и тает, тает, тает его преимущество. Он не стал их ломать, дал время опомниться - и теперь всё это работало против него. Он опытнее, а они вдвое моложе, выносливей - и добром для него эти танцы не кончатся. Возраст… Уже ощущается нехватка воздуха, скоро начнёт срываться дыхание, и тогда ничего не переиграешь. Рано или поздно окажешься в партере – а эти жалеть не станут, тупо забьют ногами, срывая обиду за свой испуг и неудачу. Они даже не заподозрят, что он, старый дурак, щадил их, зная, в отличие от этих сопляков, как легко искалечить или убить любого из них. Намного быстрее и проще, чем вытанцовывать здесь перед ними… Умом он понимал, что проходит точку приёма решения, когда ещё может без опасных последствий для себя закруглить ситуацию, но продолжал работать на сдерживание. Когда-то давно у него были хорошие тренеры, и теперь тело действовало автоматически, на рефлексах, а сознание, не вмешиваясь, фиксировало и оценивало окружающую обстановку. Внезапно он перехватил взгляд одного из сидевших в ближайшем ряду пассажиров – острый, оценивающий, злой – и сразу всё встало на свои места. Ну конечно, вот оно! Заштатный городишко. Маленький вокзальчик. Пассажиры, по преимуществу дачники, которые возвращаются в город со своих несчастных соток. И вдруг такой вот массированный ночной налёт. На что они рассчитывали? Чего хотели? Что можно взять со всех этих, умученных перестройкой, работяг, которые едва сводят концы с концами? Ведро картошки? Кошелёк с мятой сотенной? Или часы? Так «Ролексов» здесь, вроде, ни у кого отродясь не наблюдалось… Всё это мгновенно пролетело где-то в подсознании, неведомым образом сложившись в непротиворечивую схему происходящего, которая будто сама собой возникла в голове, не оставив никаких неясностей.  Всяко ещё могло повернуться, но враз исчезла неопределённость и пришло ей на смену мгновенное облегчение, даже какая-то бесшабашная весёлость.

       Он резко остановился, опустил руки, демонстративно не обращая внимания на окруживший молодняк. Они будто только и ждали этого момента – круговорот вокруг него сразу прекратился, только на заднем плане двое продолжали без особого труда уворачиваться от размашистых ударов вошедшего в раж Семёныча.
     - Эй, тебе это не надоело? – окликнул он друга и то, что удалось удержать рвущееся дыхание, что голос прозвучал почти естественно, окончательно раскрепостило. – Долго ещё собираешься кулаками махать? – Семёныч от удивления так и замер с занесённой для удара рукой. - Это же клоуны, марионетки. А кукловод – вона он где сидит.  Ну и что ты там расселся, дядя, как афиша к фильму «Ночной пассажир»? Поднимайся, иди к нам – ведь это же ты всё это затеял, правда?
       Среднего роста, жилистый, уверенный в себе. За тридцать, а, может, под сорок. Он поднялся со скамьи и дружелюбно улыбаясь шагнул навстречу.
      – Попутал ты чего-то, Стивен Сигал… Я здесь никаким боком, просто по доброте душевной соображаю, как бы это сделать, чтобы все вы отсюда живыми разошлись. Ты-то сам что по этому поводу думаешь?
       Не то, чтобы матёрый, но явно битый жизнью человек, такого в момент не просчитаешь. Может и впрямь старается сгладить, а может прикидывает, как ловчее вогнать тебе между рёбер заточку… Этого, в случае чего, надо валить первым ударом – для второго возможности, скорее всего, не представится…

       Внезапно распахнулась дверь и полутёмный зал заполнили люди в сером милицейском камуфляже, в бронежилетах и сферических защитных шлемах. Короткие автоматы за спинами, застёгнутые кобуры сдвинуты назад, в походное положение и даже дубинки не в руках, а в специальных петлях на поясных ремнях. От них исходила такая уверенность, такая готовность мгновенно ответить силой на любое проявление силы враждебной, что многочисленные воинственные юнцы со своим кукловодом сразу потерялись на этом фоне. Ситуация моментально разрядилась и даже показалась смешной – какие-то желторотики, драки на кулачках… Детский сад, группа панамок… 
       Омоновцы – даже он не сразу понял, что их было всего пятеро – повинуясь коротким негромким командам и скупым жестам командира, рассредоточились, охватили зал полукольцом, таким образом, чтобы можно было легко контролировать и застывшую в его середине группу, и сидящих пассажиров, и входную дверь. Двигались они, несмотря на своё тяжёлое снаряжение и кованые ботинки, стремительно, почти бесшумно и как-то по-кошачьи незаметно, будто шарики ртути перекатывались. Распределив своих людей по залу, командир подошёл к ним, остановился перед Актёром и небрежно махнул указательным пальцем – «Попрошу на выход!». Тот с готовностью, будто только и ждал этого, юркнул к двери, но там его остановил такой же короткий жест другого омоновца и он, как-то сразу съёжившись, послушно застыл на пороге. Вслед за ним были по одному переправлены к выходу и там построены остальные юнцы. Последним, промедлив секунду, по жесту командира прошёл к двери Кукловод и пристроился в хвост образовавшейся небольшой колонны. Один из омоновцев остался в дальнем углу, продолжая контролировать зал, остальные сгруппировались вокруг задержанных и вывели их наружу. А они с Семёнычем остались стоять в центре зала - их как будто и не заметили. Командир подошел к кассе и негромко постучал в закрытое окошечко. Внутри сразу включился свет, приоткрылась маленькая дверь и за ней показалось встревоженное лицо худенькой женщины средних лет. Командир о чём-то недолго пошептался с ней, успокаивая, погладил по плечу, козырнул и направился к выходу, жестом показав скучавшему у стены подчинённому, чтобы снимался и выходил наружу. Семёныч ошарашено посмотрел им вслед, вытер мокрый лоб, молча перенёс свой рюкзак и только потом поинтересовался:
     - А мы что, так и будем здесь стоять, как три тополя на Плющихе?
    – Как два дуба... Не нравится – иди за ними. Снимут показания, установят личность, протокол подпишешь… Переночуешь там в обезьяннике, а утречком, первым поездом…
    -  Нет уж, это без меня!
    - Тогда чем недоволен?
    – Я доволен. Только так не бывает – чтобы они вовремя. Чтобы смаху во всём разобрались. Да, в конце концов, чтобы, имея  все права и возможности,  никому так и не навесили.
   – Значит, бывает, хотя и со мной такое впервые. Видимо, сохранились ещё профессионалы.
     Оставшиеся до поезда час-полтора они просидели молча, в каком-то усталом оцепенении. Когда хриплый репродуктор объявил о посадке, также молча вышли на перрон, пропустили нетерпеливо толкающихся попутчиков и последними вошли в неосвещённый вагон. Семёныч в проникающем снаружи свете фонарей высмотрел себе свободное местечко в одном из первых купе, а он, не выбирая, занял ближнюю к выходу боковушку, втиснул под столик свой рюкзак, прислонился к перегородке, прикрыл глаза и попытался отключиться.

     - Наше вам, товарищ Сигал! - На противоположной скамейке боковушки, поставив локти на столик и подперев голову ладонями, сидел Кукловод и насмешливо смотрел на него. - Соскучился? Да ты не пугайся.
     – А есть чего?
       Кукловод едва заметно вильнул взглядом – похоже, немного растерялся.
     - Ну, ты, небось, рассчитывал, что нас сейчас всех прессуют, а я – вот он я! Тебя ещё проводить успеваю.
     Вроде, нормальный человек – спокойный, собранный, деловитый. Ни фикс, ни наколок – и всё-таки чувствуется клеймо…
     - А за что вас прессовать? Пришли, пошумели, пассажиров перебудили, получили по морде и строем, вполне дисциплинированно, отправились в околоток – тоже мне, преступление века! Личности установили, переписали, отобрали два-три перочинных ножа, да вытолкали взашей. Разве что заводилу до утра в обезьянник засунули, чтобы задумался над ошибками и поменьше размахивал кулаками. Угадал? Сейчас, небось, чертыхаются, что из-за каких-то бакланов поспать вволю не удалось. У них это «профилактика» называется, если ты ещё не понял. Вот если бы эта твоя обкатка удалась, тогда конечно, а сейчас - всё! Долго ты этих салаг подбирал, поил да агитировал? Теперь забудь.  Раз на первом деле обломились, комплексовать будут, не выйдет из них путной банды. И сам ты засветился – дальше некуда. Придётся теперь на какое-то время  притихнуть, да и от них подальше держаться. Ты ведь там один судимый? Срисовали тебя, и теперь, если эта компашка где-то набедокурит, а тебя хотя бы поблизости засекут – сразу на тебя всё и повесят. Оно тебе надо?

     Нехорошие глаза у Кукловода, недобрые, но сейчас руки коротки – менты его зафиксировали, если что – первый кандидат в обвиняемые. Не похож он на сопляка, который при таких раскладах может сорваться… Держится уверенно и неясно только, почему не уходит. Что его держит? Ах, вот оно в чём дело…

     - Ты меня, Сигал, не лечи, поздно меня лечить, да и ты на Айболита не похож. Скажи лучше, во что я влип? Что это за дятлы ментам так вовремя настучали? Вломил нас кто-то, или ты там по каким другим делам на подсадке завис?
       Сразу вспомнился полутёмный зал ожидания и омоновский капитан, успокаивающий перепуганную билетёршу. Цепкий, гад! Выручила их кассирша, теперь её надо выручать, глаза этому типу отвести, пока он сам до объяснения не докопался. Не мальчишка уже, не отморозок, но нервы ей помотать – с него станется.
      - Скажешь тоже – на подсадке! Возвращался с дачи, ждал поезда – а тут твои клоуны спать помешали. Сам я по профессии школьный учитель, вот и думаю - надо их поучить. Ещё кто-то из пассажиров не выдержал, вмешался – ну и завертелось. Ты же заметил, наверное, что никого не покалечил, хоть и мог. На пробуждение гражданской сознательности надеялся – но омоновцы не дали довести до конца этот увлекательный педагогический эксперимент. У них теперь везде камеры слежения понатыканы, некоторые с горошину размером, а пишут даже в темноте – вот дежурный у пульта и направил туда группу захвата. Так что отстал ты от жизни и «влип» из-за незнакомства с новинками технического прогресса. Только сути это не меняет – надо тебе бросать такие фортели, а то скоро опять сядешь.
     - Убедил – сказал Кукловод, поднимаясь со скамьи. – Вот только сколочу небольшой стартовый капитал - и сразу становлюсь на путь исправления. Пристрой к себе в школу, буду малолеток фене обучать.

     Ну, про исправление урка, конечно, загнул, но комбинацию они с Семёнычем ему поломали. Выходит, в тюрьме не понравилось, решил жар чужими руками загребать. Наверняка натаскивал себе кодлу под какое-то конкретное дело, а теперь вынужден будет приостановиться.
     Он не блефовал - после такого провала группа уже ни на что не годится, это азбука психологии и если даже Кукловод не понимал этого раньше, то теперь, после его слов, поймёт обязательно… Да и сам вожак наверняка поплыл – явно ведь считал, что дело беспроигрышное. А это как в боксе, где самый неприятный удар – встречный. Весь в атаке, достал уже кажется, готов добивать – и вдруг, непонятно как и откуда - прилетает… Вспышка, звон в ушах и вкус собственной крови во рту… Самому крепкому бойцу после этого требуется какое-то время, чтобы встряхнуться и правильно оценить реальность. А тут ещё и команда накрылась… Скорее всего, пока этот будет приходить в себя и осматриваться, ситуация поменяется и придётся ему другое дело искать. Конечно, лучше всего было бы его сразу на перековку определить – уж больно опасный, сволочь, но формальных оснований нет. Дождутся они оснований, к бабке не ходи...
       Кукловод, совсем уже было уходивший, вдруг остановился, присел на краешек скамьи, бесцеремонно сдвинув по ней вглубь купе крайнего пассажира, и, в упор глядя ему в глаза, тихо спросил:
      - Ты хоть осознаёшь, Макаренко хренов, чем всё это для тебя лично могло закончиться? Ведь не тронули тебя – чего сам-то на рожон попёр?
       Ну, что он мог ответить, если и сам толком не понимал? А Кукловод продолжал с нарастающим напором, но где-то в глубине его глаз, как будто сама по себе, жила едва заметная растерянность и непонимание.
     - Ты кто такой, учитель? Вот они – взмах рукой куда-то назад, в сторону вагона – овцы. Годятся только на то, чтобы резать их на мясо по мере надобности, в остальное время стричь – и пусть себе пасутся до срока, радуются солнышку, щиплют травку, да нагуливают для меня жирок. Я – волк. Я прихожу когда хочу и беру столько, сколько мне надо. Те, с кем ты не поладил – щенки. Травку кушать не желают, потому сегодня могут на помойках пробавляться, могут в стаю сбиться, а могут стать псами.   Менты, вертухаи – это псы. Следят, чтобы стадо не разбрелось, в болото не залезло, и, виляя хвостами, жрут из рук хозяина. Который их за старание подкармливает, опять-таки, баранинкой.

    – Какое-то примитивное у тебя мироздание получается. Примитивное и мрачное.
    -  Скажешь тоже… Это ещё цветочки, на самом деле, всё намного мрачнее обстоит. Хозяином-то родиться надо. Не обязательно по сословию – по душе. Потом ещё полный курс наук пройти, но это ты, раз учитель, лучше меня представляешь.
   - Ты, я вижу, прошёл?
   - Ты что, отдел кадров – анкету мою изучать? Хотя, раз интересуешься, сообщаю – прошёл. Три курса биофака университета. Стипендия – слёзы, дают раз в месяц, хватает на неделю, а кушать хочется каждый день… Как-то после  практики на Дальнем Востоке заглянули ко мне домой любознательные товарищи - и обнаружили полную ванну шкурок ондатры. А в кладовке десяток выделанных каланов, прямо как иллюстрация из «Красной книги». Откуда только они там взялись… В смысле, товарищи. Про каланов я знаю. В общем, браконьерство, занятие запрещённым промыслом, сбыт - в сумме пятёрка. Студенчество кончилось, пошли совсем другие науки. На том факультете я сразу докторскую защитил.
    А он совсем другие науки одолеть обязан, иначе из него не Хозяин вырастет, а что угодно – волк, заяц, хомяк… Сейчас Хозяина нет, и не мы, не волки, его сожрали. А псам, без присмотра-то, вилять надоело, звереют, и, поскольку овечек на всех уже не хватает, они друг друга рвут остервенело. Скоро там такое зверьё останется, что все взвоют. Всяким рыцарям печального образа, Ланселотам бродячим, места уже нет – серьёзные люди сейчас бабки делают. Против них ваши тазики для бритья и жестяные доспехи не пляшут.  А время-то идёт и пока оно не ушло окончательно, ты определяйся, учитель.   Решай для себя, наконец,  кто ты есть и как жить дальше…