Разница между канадским, американским и английским

                Отважной блондинке Хичкока Эжени Бушар
     Бурцев заскочил в комнату всклокоченным колобком, Денис поперхнулся, заметив лишь густые бакенбарды посреди мелькающих, будто крылья ветряной мельницы, конечностей маленького гусара. Больше ничего и не разглядеть, как ни напрягал зрение Давыдов, машет руками, топоча сапожками и звеня шпорами, что - то кричит, но, опять же, не понять : вроде, злится человек, а вроде, и нет. Он знал такую способность собутыльника еще по Павловскому училищу, привык и мало обращал внимания на эмоциональные перепады ёры - забияки, зная, что, в конце концов, успокоится маленький гусар и выложит все подчистую, правда, верить ему или нет - дело твое. Давыдов не верил. Да и как поверить человеку, заявившему на балу, что на спор готов въехать на коне во дворец генерал - губернатора, а им тогда был Бурцев - старший, отец гусара, мужчина видный и строгий, державший все многочисленное семейство ( одних сестер - пять девок на выданье ) в ежовых рукавицах, не давая спуску ни родственникам, ни знакомцам. И вот утром - скандал. Въехал - таки, но дальше мраморной лестницы не пустили лакеи, прямо повиснув на удилах, а старик - камердинер, выпестовавший ёру на своих руках, встал на колени и взмолился : " Не губи, батюшка. Как есть генерал - губернатор голову сымет за такие художества ". Бурцев поломался маленько, но чувствуя инстинктом прирожденного квалериста, что конь дальше не пойдет, соскочил с седла и потребовал денег, обосновывая карточный долг делом чести.
     - Тульский пряник ! Друг мой милай, - нараспев произнес Давыдов, зная по опыту наикратчайший способ успокоить буянящего приятеля, тот, как академик Ломоносов, весьма одобрял приапические экзерсисы, на что Давыдов и малолетный Пушкин, зачастивший в последнее время в полк гусар, были большие мастера. Вот и теперь сел Бурцев в кресла, слушает.
     - Ну, не тяни, - раздался торопливый шепот от двери и блеснули черные глаза. Пушкин ! Гусары бросились обнимать проказливого лицеиста, но тот, отпрыгав чертиком к окну, влез на подоконник и приказал : - Давай дальше.
     Давыдов засмеялся.
     - Что ж засох ты средь кудрей ?
     Долгий ростом и унылый,
     Словно гадский лук - порей.
     Что обоссан садоводом,
     Рано утром по заре.
     Ты не будь, дружок, уродом ...   
      Он специально запнулся, лукаво посматривая на Пушкина, давшего о прошлом месяце слабину перед игрой экспромтов, вдрызг умалился перед поляком Мицкевичем, навылет и махом рифмовавшим любые немыслимые вершины, наперебой подкидывавшиеся ему Дельвигом и вялым Кюхлей.
      - А знаете, - округлив глаза, сказал Пушкин, приплясывая мелким бесом по подоконнику, - вам, наверное, и в голову не придет, что любимые гусляры государя и заморачиваться не будут рифмой к слову  " заря ", а просто и тупо повторят четыре раза. Заря, заря, заря, алая заря ! - заорал Пушкин, падая со смеху на пол.
     - Вот не можете вы без якобинства ! - в сердцах выругался Бурцев.
     - А ты чего разбушевался ? - добродушно спросил Давыдов, поднимая лицеиста за вихры. Расцеловал смуглое лицо и кликнул казачка : - Тащи вина, водки !
     - Да как тебе сказать, - пригорюнился Бурцев, радостно потирая руки в предвкушении даровой выпивки, - сам не понимаю, что за оказия. Выхожу, в общем, в манеж, кабардинца, что я в карты выиграл, провести, его ж только на корде мотали неделю, ну, думаю, пора показать жеребцу, как оно и в целом. Смотрю, а в манеже вбиток забито !
     - Как забито ? - удивился Давыдов, разливая вино по бокалам. - Полковой адъютант приказал ранее обеда никому не выходить.
     - То - то и оно - то, что забито, - спорил Бурцев, опрокидывая стакан водки в горло, - но не нашими, не гусарами, а какими - то олигофреническими детишками. Там и глава Федераций, и вице - премьер с космосом в обнимку, и губернатор Нижегородский, кишат, суки рваные, и такую дичь несут, уши вянут.
     - С охоты, что ль ? - деловито поинтересовался Пушкин, отпивая через соломинку, подобранную у камина, красное вино. - Дичь - то несут.
     - Я тоже так подумал сначала, - рассказывал Бурцев, снова начиная размахивать руками, - раз дичь, то охотники. Потом вспомнил древне - бородатый анекдот про охотника и пидараса и понял, что они суть дикие ослы.
     - Медведи, - уперся захмелевший Давыдов, ударяя рукой по столу, - в анекдоте медведь, не ослы.
     - Ты это, что ж, - обманчиво вежливо сказал в сторону Бурцев, - мне, боевому товарищу, на слово не веришь ?
     - Стреляться ! - закричал Давыдов, вскакивая. - Через платок, с трех шагов.
     - Да ну еще, - успокаивал друзей Пушкин, мельтеша между разгорячившимися гусарами, - стреляться. Выдумали тоже. Давайте лучше в салочки играть.
     - С кем ? - зашатался, белея, опьяневший Давыдов. - Ладно, мы, как старорежимные, знаем и по - французски, и латынь, и русскую речь с матерщиной, а вот когда одна только Оля Хоткинкиджо остается, там как ?
     - Кверху каком, - смеялся Пушкин, всучивая в руки приятелей бокалы, - кстати, почему ты решил, что она - Оля ?
     - Имя хорошее, - отрезал Давыдов, обнимая Бурцева. - Бурцев ! - вскричал он. - Мы с тобой уже лет десять знакомы, а я до сих пор не знаю твоего имени, все ёра, забияка, где же кружка, пей скорей ? Тебя как звать - то ?
     - Кокий Пармяныч, - хохотал Бурцев, а Пушкин радовался.