М. М. Херасков. Владимир Возрожденный. Песнь 11

Михаил Матвеевич Херасков

ВЛАДИМИР ВОЗРОЖДЕННЫЙ

ПЕСНЬ ПЕРВАЯНАДЕСЯТЬ


Уже Российских войск великая громада,
Как туча двигнулась от стен престольна града,
Одета бурями казалася извне,
И Днепр оставила на левой стороне;
Над войском пламенным сгущенна пыль виется,
В горах оружий звук и топот раздается;
Для вящших на бою Владимиру услуг
Сомкнулись рыцари в особый тесный круг;
Рогдай, Ираклию в сражениях подобный,
Сломин, как волны ветр, злодеев  гнать удобный;
Громвал, бесстрашный муж; Мечид, оплот своих;
Свирепый Силовол и множество других;
Добрыня, Царский друг, и кто б тому поверил!
Добрыня никогда пред ним не лицемерил,
Он дружбу самым тем со Князем удержал,
Что сердце он ему и мысли обнажал;
Здесь подданный и Царь из мыслей истребились,
Два друга искренных моим очам явились, -

 
Не опасайтеся в лугах теперь вреда
На тучных пажитях пасомые страда;
Покойтесь посреди военных звуков грады,
В объятиях отцев спокойно спите чады,
На лоне дочери у матерей своих.
Хоть гром вокруг гремит, но край полночный тих:
Трудитесь над землей оратели по воле;
Что может вас смущать? Владимир в ратном поле.
Воспламеняется вкруг Киева война;
Но в недрах у него златая тишина.
Военных песней глас согбенны старцы внемлют,
Сединами главы украшенны подъемлют,
И чая вдалеке сыновний слышать глас,
Что гибнут силы их, на сей жалеют час.


     Как звездные круги, полки Владимир водит,
Песчаные поля и дебри он преходит;
Златые терема, верьхи высоких гор
Из вида своего уже теряет взор;
Сокрылись Киевски великолепны стены,
Лишь видны рощи вкруг, одни луга зелены;
Не слышно нежных жен печальных голосов,
Но слышен шум в Днепре биющихся валов:
Едино мужество воителям предходит,
Сынов и жен у них в забвение приводит;
Отечество одно на памяти у них,
Оно теперь отец, оно и чада их;
Во пламенной груди их други помещенны,
Обижены они, и будут отомщенны.

     Идуще воинство чрез горы в знойный день,
Встречает наконец дубровы черну тень.
Светило дневное ко западу клонилось,
Лесами от очей дремучими закрылось;
Прохладный ветерок вечерний повевал,
Томящися полки к покою призывал;
Дуброву чистые потоки орошали,
Лазоревы цветы долину украшали:
Владимир к отдыху желание явил;
Как бурную реку полки остановил.
Готовят ратники между шатрами яству,
Бегут кони в луга, выходит вол на паству.

     Но Царь, Российский Царь при шуме ратных дел,
Царевной Греческой возженный дух имел.
Что нравно нам, всегда то в памяти питаем!
Беседовать о ней уходит он с Рогдаем,
Он чувства нежные в смущенном сердце нес:
Задумчив, утомлен вступил в зеленый лес;
О прелестях Княжны Рогдая вопрошает,
Сказанием его все мысли утешает.
При Греческих Царях Рогдай год целый жил,
Он храбро в воинстве против Срацын служил;
Во бранях отвращал от них судбину гневну,
И часто он видал прекрасную Царевну.
Я слышал, рек Рогдай, что Греческу Княжну,
Онорий думает отдать тебе в жену;
Но льзя ль Героям быть любителями тлена!
Вторая кажется Княжна сия Елена,
Котора Фригию умела истребить;
Нам должно убегать Гречанок, не любить!
Притом же с верой их они Княжну вручают,
И тако обладать тобой и нами чают.
Страшися прелестей и Греческих коварств,
Они рушители, они погибель царств.
Не занимаяся толь дерзкими словами,
Владимир в лес вступил — меж гордыми древами,
Которы тенями покрыв цветущий луг,
И тихий шум чиня, изображали круг,
Журчащие в траве источники бежали,
В пустыне некое унынье умножали —
Увидел тамо Царь, густых древес в кругу
Гробницу мрачную, лежащу на лугу.
Владимир близь нее в печальных черных тенях
Пустынника узрел, стояща на коленях:
Одеждой белою, как Ангел, покровен,
Пустынник видим был, в молитву погружен;
Страдания в его челе изображенны,
И длани он имел ко персям приложенны;
Он плакал; из его потупленных очей
Горчайших слез лился на грудь его ручей;
Молитвы иногда стенаньем прерывались,
Древа с стенанием его согласовались;
Казалось, тихое движение листов,
Потоки водные, печальных полны слов.


     Владимир ход прервал; виденьем изумленный,
Иль паче зрелищем печальным умиленный.
Но умиления Рогдай не зная, рек:
Конечно страждет здесь печальный человек!
Страдать и мучиться, о Князь! его оставим;
Уже луна взошла, обратно путь направим.
Владимир отвечал: не внемлю слов твоих:
Сей страждущий един из подданных моих;
Могу ли быть его печали непричастен?
Нещастен Царь тогда, коль подданный нещастен!
Вещая те слова, к пустыннику пошел,
И шум сквозь ветвия тесняся произвел.
Сей шум пустынника от таинств отвлекает,
Молитвы он свои и слезы прерывает.
Владимир вопросил: скажи, нещастный, мне,
Скажи мне, кто ты есть, в какой рожден стране?
Тогда ответствовал отшельник речью сею:
Я три отечества во свете, Князь, имею;
Россия первое, второе мне леса,
А третье день и нощь желанны небеса;
Я раб твой, но рабом Господним почитаюсь;
Нет имя в мiре мне, я грешным нарицаюсь…
Умножился тогда сквозь ветви лунный свет,
И Князь в пустыннике Стенара познает.
Что делаешь ты здесь, мой сын и храбрый воин?
Владимир возопил: не рубищ ты достоин,
Достоин ты носить броню, копье и шлем,
И защищать твое отечество мечем;
Российски рыцари дерзают в ратном поле,
А ты у гроба здесь томишься как в неволе.
Известно мне, что ты отвергнул наш закон;
Но новый не претит спасать Российский трон.
Какой злодей тебя к пустынной жизни нудит?
Ах! ведай, что как чад, рабов Владимир судит!...
Стенар, склонив главу, Монарху отвечал:
Никто обиды мне, о Князь! не приключал;
Что Християнским я законом просветился,
Давно о том, давно Владимир известился.
Не можешь ты не знать, о Князь! и сих чудес,
Что со Светидою из мертвых я воскрес;
Молитвы Кировой сие святое действо,
Ко Богу привлекло Кифарово семейство;
Не ведаю о том, где скрылися они,
Я кончить здесь хотел мои с невестой дни;
Иль паче внемлющи благочестиву слову,
Сокрылись мы в сию дремучую дуброву;
Питались былием, в пощении святом;
Мы изнуряли плоть молитвой и постом;
В любви с Светидою, не в плотской и не в кровной
Во пламенной любви молились мы духовной;
Но час ее пришел, она в руках моих
Избавилася уз и тягостей плотских:
Я душу зрел ее на небеса парящу,
В бесплотном существе как Ангела светящу.
Остался я един в пустынных сих лесах,
Безгрешный лобызать Светидин хладный прах.
Я плачу не о том, что я лишен любезной;
Грехи мои омыть, лию поток я слезной,
И в Боге дух ее ликующий молю,
Да с нею в небесах блаженство разделю.
Я видел, Государь, твои знамена в поле;
Но им последовать уже не властен боле:
Не твой я воин стал, но воин стал Христов;
Кто служит Господу, так нет у тех врагов!
Все люди братья мне... В духовной к ним любови
Удобно ль мне жадать подобного мне крови?
Всеобщим миром я, не бранью веселюсь!
Молюсь за ближнего, и за врагов молюсь.
Гряди к Херсонy, Князь! ты в славе возвратишься,
Когда спасительным законом просветишься…


     Тогда Рогдай вскричал: нам кажет образец
Монaхов Греческих из войска сей беглец,
Монахов, кои суть градов опуcтошенье;
Их стоит дорого народам и пощенье:
Пригбенны длани их всечасно ко грудям,
Изображают их несклонность ко трудам;
Они родителей и ближних покидают,
Бегут от них в леса, но труд их поядают,
Изрядный промысл! глад в беспечности тушить,
Пустыни населять, а веси пустошить.
Стенар! отвергнул ты и славу и богатство,
Но избрал лучшее, ты избрал тунеядство.
Я верю, что закон тебя, Стенар, спасет;
Но царству от того ни малой пользы нет.
Когда Владетель твой и ближние и други
Несут главы свои отечеству в услуги;
Как нищий в рубищах, ты в темный скрылся лес,
И чаешь тем быть прав, что ищешь ты небес;
Спокойства общего ищи своей державы,
Защитник царства будь, поборник Русской славы;
Для блага ближнего, не для себя трудись,
Не с тенями в лесах, с злодеями борись.


     Но сердце кротостью имея одаренно,
Стенар ответствовал на дерзку речь смиренно:
Что ты клевещешь так святых мужей, Рогдай!
Досады от меня за то не ожидай;
Пустынножительства ты важности не знаешь;
Не чувства их, одну наружность порицаешь;
Во внутренность сердец проникнуть ты не мог;
Но ты чего не зришь, то видит ясно Бог.
Не мни, что те одни, которы служат в поле,
Спасителями царств бывают прочих боле;
Не мни, что меч един и множество полков
Для истребления соделаны врагов.
Ах! есть отечествам сильнейшая защита;
Одета не в броню, ни шлемом не покрыта,
В печальных рубищах, в пощении она,
Небесной храбрости, священных чувств полна;
Одна ее слеза к защите небо склонит;
Единый тяжкий вздох врагов от царства гонит.
Когда бы не было молителей таких,
Не защитили бы граждан ограды их;
Тростями тленными пернаты были б стрелы.
Есть люди, Бог хранит для коих царства целы!
Без них бы шар земный давно покрыла кровь.
Сия защита есть, Божественна Любовь!...
Не мни, Рогдай, когда я в рубищах скитаюсь,
Что я и день и нощь с врагами не сражаюсь;
Незнаемы, Рогдай, сии враги тебе,
Но близко суть они; я первый враг себе!
Имею сам с собой бесперестанны битвы,
Мои доспехи крест, моя броня молитвы.
Сего бы я врага преодолеть не мог,
Когда б в победе мне не поборал мой Бог.
Еще врагов, еще имею я незримых,
Бесплотных, в злости их ничем непобедимых;
Сражаюсь с ними я неворужен и наг;
Тому не нужен меч, кто вечных ищет благ!
А ты, Рогдай, когда вступаешь в ратно поле,
Железным кажешься, не плотским мужем боле;
Но ведай, что ни шлем, ни острый меч, ни щит
Тебя во брани сей, Рогдай, не сохранит:
Прольется кровь твоя у черных вод рекою,
Ты будешь поражен почтенною рукою...

     Рогдай, внимающий пустынникову речь,
Как тигр рассвирепел и выхватил свой меч;
А ты, он возопил, пророк, пророк презренный!
Не знаешь, что пришел твой час определенный,
Поди к Светиде ты, доколе я живу...
Как агнец преклонил Стенар под меч главу.
Рогдаев дерзкий меч Владимир отвращает,
Он, грозный бросив взгляд, Рогдаю так вещает:
Преступник! Царь твой здесь, обратно меч вложи!
Чем винен пред тобой пустынник сей, скажи?
Не тем ли, что познал тщету и тленность мipa?
Знай, рубищи его почтенней, чем порфира:
И естьли б в мipе сем не царством я владел,
Я сам бы в сем лесу Стенаром быть хотел;
Молись, о мне молись, о юноша почтенный!..
Но с некой важностью вещал Стенар смиренный:
Ах! мне ли о тебе молитвы воссылать?
Я благ одних могу Владимиру желать.
О Князь! судьба твоя уже запечатленна;
Дивиться будет вся делам твоим вселенна:
Ты веру правую в России утвердишь;
Оставь меня! — гряди! — себя ты победишь!..
Со умилением Стенара Князь оставил,
И путь с воителем к шатрам своим направил.

     Спит воздух, реки спят, един Рогдай не спит;
В нем сердце как волна биясь о брег кипит;
Не может он простить Стенару предсказанья,
Ни князю кроткого в дуброве увещанья.
Он в бешенстве своем зажег бы целый мiр;
Но вдруг его очам как тень предстал Зломир;
Лукавый оный волхв, который в сердце мутном
Страданье ощущал в злодействе всеминутном;
Боялся Бога он, но Бога не любил;
Геенной управлял, рабом геенны был;
К Рогдаю ближася, вскричал: о храбрый воин!
Ты славой нарещись полночных стран достоин,
Не тем, что рыцарей бесстрашно победил,
Не тем, что много царств враждебных преходил;
Такие в древности воители бывали,
Которых мужество народы воспевали;
Сильнее ты богов явился в наши дни,
И сделал то, чего не сделали они:
Ни ад успеть не мог, ни лесть, ни волхвованье,
Ты мог преодолеть креста очарованье.
О Бог, или богам подобный человек!
От новой веры ты Владимира отвлек;
Сомненья семяна в душе его посеял,
Преклонность в нем к Христу, как ветром прах  развеял;
Кумирам через то и мне ты угодил;
Ты сильного врага надолго победил!
Но тщание твое отныне втуне будет:
Владимир всех богов в Херсоне позабудет,
Возлюбит Християн и веру пременит,
А тем и славу он Рогдаеву затмит;
Со Греческой Княжной предатель наш спряжется,
Восторжествует Кир, Перун пренебрежется;
Такие пагубы Рогдай предупреди,
И в нощь сию отсель для общих благ иди.

     Куда ийти, сказал Рогдай волхву со гневом;
Стараться не хощу о благе я царевом;
Обидел он меня жесточе чем богов;
Когда Стенару мстить, так я сей час готов,
Я мщением дышу и яростью сгораю,
А впрочем всех богов с тобою презираю.
Зломир, потупя взор, смущается, дрожит,
Вещает: важное нам дело предлежит.
Долина черная в стране лежит полночной,
Там есть орудие против души порочной,
Там портит собственны законы естество,
В долине царствует почтенно божество,
Которое зовут народы Суесвятством;
А я его зову, разумных душ изрядством:
Преображается песок во злато им,
В порфиры рубища, преданья в легкий дым;
Перуны пламенны оно во гневе мещет,
Премудрость перед ним бледнеет и трепещет;
Как хощет, судит так о всех вещах оно,
Сие-то божество златое есть руно;
Его вещание всегда красноречиво,
Толкует все дела и праведно и лживо;
По выгодам своим, законам смысл дает,
Преображает свет во тму, и тму во свет.
Ты ведаешь, что Князь, достигнув до Херсону,
Ко Християнскому приложится закону;
Спряжется браком он со Греческой Княжной,
Устроив мир, пойдет  против богов войной.
Но веру древнюю Владимир пусть оставит,
Пускай он думает, что к небу путь направит;
На сей стезе его удобны мы препнуть,
И паки обратить на прежний к аду путь.
То самое, чем он достигнуть неба льстится,
Пускай в обман ему, во вред преобратится,
И будет все равно для нас, Рогдай, с тобой,
Кумирам ли душа Монаршая рабой,
Или устроится рабою Християнства;
Не избежит она от нашего подданства.
Коль в нашу тайну сеть мы Князя вовлечем,
Не будет разности для капищей ни в чем;
Пременят вид один обряды, не причину;
Но должно в нощь сию прейти в сию долину.
    
     Рогдай ответствовал со гневом на сие:
Чтобы оставил я отечество мое!
Когда горит война, тогда его оставил!
Толь подлых никогда Рогдай не знает правил.
Тем робость бы одну я мiру доказал,
Народ бы праведно тогда о мне сказал:
Рогдай Стенаровых пророчеств устрашился,
Спасая свой живот, ушел, бежал, сокрылся.
Изрядные ты мне советы подаешь,
И добрую любовь к отечеству блюдешь.
Отмстив Владимиру, могу его оставить,
Но Россов без меня кто будет в мiре славить?
Кто будет без меня Россию защищать,
Отечество блюсти, его врагам отмщать?
Я сказывал тебе, Рогдая нет другова;
Не будет коль меня, так Россам нет покрова.
Коль Христианство ты намерен разорить,
Ты волхв, и чудеса удобен сам творить,
Иди, коль хощешь ты, иди в сию долину;
А я стопы моей, стопы отсель не двину;
Не вмешиваюсь я в безумия сии:
Война, сраженья, меч, кумиры, суть мои.

     Зломир сим словом речь его прервал надменну:
Не Россов ты одних, но целую вселенну,
Вселенну должен ты делами удивить,
И нам лице богов в лице своем явить;
Пелиев сын Язон в Колхиду путь направил,
Сим подвигом себя на веки он прославил,
Принес в отечество златое он руно;
Но трудным подвигом и славно лишь оно:
А то, что я хощу тебе, Рогдай, представить,
Тебя превыше всех Язонов будет славить;
Во бранях увенчал ты лаврами себя,
Обыкновенны суть победы для тебя!
Но естьли ты пойдешь в пределы Суесвятства,
Дороже всякого обрящешь дар богатства:
Под покровительством кумиров и небес
Во славе царствует богиня там чудес;
Она имеет рог слоновой чистой кости,
Удобный мiр потрясть, смирять людские злости,
Ты для того родясь Рогдаем наречен,
Что должен быть тебе сей дивный рог вручен;
Никто его другой из смертных не получит,
Царями правит он и мудрых думать учит.
Владимир хощет наш закон искоренить,
И мысли думает и чувства пременить;
На беззаконие такое кто дерзает,
Тот сам против себя народы подвизает;
Мы Князя ведая в Херсоне далеко,
Удобны возмутить Россию всю легко;
С волшебною трубой когда ты нам явишься,
На троне Киевском спокойно утвердишься.
Рогдай вскричал: хощу не мiром возмутить,
Хощу Владимиру обиду отомстить;
Мне слава паче царств и скипетров довлеет.
Но естьли средств мой дух к отмщенью не имеет,
Так Суесвятства мне потребен дивный рог,
Един туда лечу, мне смелость вождь и Бог!

     Зломир вещал: в других ты нужды не имеешь,
Един во подвиге божественном успеешь,
И предлежащие труды преодолеть,
Довольно для тебя, трудиться захотеть.
Но, храбрый муж, внемли! ты есь благорассуден
В долину вход легок, однако выход труден:
Явится прежде Лесть, от ней тебя отвлечь,
Но ты против нее простри кровавый меч;
Виденье в образе жены тебе явится;
Увидя блеск меча, исчезнет, истребится.
Долина оная всегда покрыта тмой;
Отверзет путь тебе к богине перстень мой;
Возьми его, возьми, и к трону Суесвятства,
Сей перстень показав, достигнешь без препятства;
Ей врана черного на жертву принеси,
И дара у нее за подвиг твой проси.
Подарком таковым она тебя обяжет,
Как оным действовать, тебе богиня скажет;
Сокровище сие получишь ты он ней;
Но только от ее уклонишься очей,
Препятства путь прервут обратный из долины:
Предстанут пред тебя ужасны исполины;
Волы начнут реветь и пламенем дышать,
Дабы Рогдаеву исходу помешать.
Возьми ты рыцарей не ради подкрепленья,
Но ради жаждущих чудовищ истребленья;
Оставь коня другим, вручу тебе коня,
Который порожден от бури и огня;
В долину черную ему стези знакомы,
Не страшны для него змии, мечты, ни громы.
     Рогдай, алкающий прейти в чудесный храм,
Как хищный вран потек по рыцарским шатрам,
Громвала гордого, Мечида пробуждает,
И двух других бойцов к походу понуждает;
Как будто бы Рогдай волшебный рог имел,
Исполнили они, что им он повелел;
И то Рогдай себе отрадой новой ставит,
Что рыцарей прельстив, у войска сил убавит,
Как будто гром, его раздался в стане глас:
Пусть Царь почувствует, что он погиб без нас!
Грызенью совести Владимира оставим;
Россия задрожит, но мы ее прославим!

     Воссел он на коня свирепостью разжен;
Не конь то был, но дух коня преображен,
Дух адский, мрачный дух, ревнитель Суесвятства,
Который мог пред ней казаться без препятства.

     Густая рыцарей крылами скрыла тма;
Поспешествует их побегу нощь сама.
Четыре рыцаря последуют Рогдаю;
Предателей таких на время покидаю!