Изерброк. Глава XLII

XLII


В полдень Мамушка вышел из дому, чтобы сходить на ближайшую извозчичью стоянку и нанять там фиакр. По пути он остановился возле палатки Абдель Салема, купил три пачки папирос "Румита" и пол-литра золотого рома в плоской бутылке. Немного побеседовал с продавцом. Абдель Салем, услышав, что Мамушка отправляется за каким-то чёртом в болото, задрал полуседые кустистые брови так высоко, что те уползли под ливанский колпак.

– Да простит мне Всевышний моё любопытство, дорогой господин сыщик, какие дела у вас в столь неблагоприятном для доброго человека месте? – спросил он и погладил ладонью бороду.

– Работа, уважаемый Абдель Салем, работа, – ответил сыщик.

– Пусть ваш путь будет так же ровен и сух, как дорога к благословенной Мадине. Когда планируете вернуться?

– Спасибо, Абдель. Вернусь, наверное, завтра. Ночь придётся провести в болоте.

– Ох, нехорошо это, нехорошо, – закачал головой торговец, поглаживая бороду. – Ночь в Чёрном болоте… Разум потерять просто, храни вас Всевышний.

– До встречи, Абдель. Надеюсь, увидимся. Завтра. Или послезавтра. Оставь для меня пару бутылок золотого рома. И пачку кофе.

– Для вас всегда оставлено, дорогой мой. Удачи вам в болоте. Порох держите сухим. Остерегайтесь сабов.

– Дикое волчьё?

– Да, да. Очень дикое, – закивал Абдель Салем и забормотал под нос охранную молитву.

Весь груз в Болотный был доставлен благополучно. За козла пришлось заплатить извозчику двойную цену и ещё доплату за частичный въезд в Болотный. Родя Мухомор уже ждал в условленном месте возле баррикады из мусора. При нём была самодельная тележка на колесах разного диаметра.

Родя очень обрадовался живому чёрному козлу, кинулся обнимать его, поглаживать…

– Приятное животное, – сказал он, отходя от козла и сразу же спросил: – Водку привезли?

– Да.

– Сколько?

– Восемь бутылок. Как и договаривались.

В своём логове Родя Мухомор сразу взял две бутылки водки и спрятал их в стенной шкафчик под полкой с жабами. Весь груз, как и козла, на время пришлось затащить вовнутрь. Родя опасался всё оставлять на улице. В трущобах безлюдных и тихих на первый взгляд из-под носа уведут всё что угодно, стоит только отвернуться. Козёл в хижине чувствовал себя беспокойно. Родя дал ему корку хлеба.

Перед выходом Родя постарался разъяснить Мамушке самые важные моменты: как себя нужно вести в болоте, чего следует и не следует делать. Дымя трубкой, на этот раз набитой обычным табаком, он рассказывал:

– Главное в болоте – не дёргаться. Если чего-то увидел в тумане, то не обязательно оно там в действительности существует в том виде, в котором привиделось. Болото всё искажает. Туман дурманит голову. Да и вообще…

– Понятно, – кивнул сыщик. – Я знаю. Я же видел уже. Иллюзии. В тот раз…

– Не перебивайте, господин сыщик, а слушайте. В тот раз мы с вами, можно сказать, и в болото-то не заходили по-настоящему – так, вдоль бережка прогулялись. Теперь мы пойдём к нагам на остров через настоящее болото, можно сказать. А оно, как вы поняли, за последнее время сильно изменилось в связи с приближением грядущего события, как многие склонны придерживаться. Пойдём, точнее, поедем по старой ветке. Надеюсь её не размыло, и рельсы не проржавели окончательно. Я давно уже по ней не ездил. У меня есть к нагам другой путь, своя тайная тропка. Но так как мы с подарками, да и вы идёте в первый раз, то лучше по ветке. Надёжнее. Так вот, господин Мамушка, давайте договоримся на берегу. Я в этой миссии проводник, вы – провожаемый, то есть, пассажир. Во всём слушаете меня. Внимательно смотрите за тем, что я делаю, и повторяйте. Например, я пригнулся, то и вы тоже должны пригнуться. Я затих, то и вы не болтайте. Понятно?

Мамушка кивнул. Достал папиросу, закурил.

– Дальше. Если рядом с нами появится какое-нибудь существо, например, гуль, или шава-мёртвый, или, не дай бог, макар, не делайте резких движений. Стрелять только по моей команде. Оружие проверили? Очень надеюсь, что не пригодится. Так, теперь самое главное. В болоте появилась гидра. Змей-привратник. Это гигантская болотная змея. Её зовут привратником потому, что она обитает у первой границы – так называемых врат. Раньше это было внешнее кольцо железной дороги коксохимического завода. Эту линию знают все проводники по особым приметам, она считается вратами вхождения в болото. То есть опять же в определённых местах, не во всех. Гидра охраняет, можно сказать, вход в болото. Стрелять в неё ни в коем случае нельзя. Но вы её и не увидите, скорее всего. Вот. Понятно? В целом, держаться меня, никаких самостоятельных движений не предпринимать. Потом по ходу дела ещё что-нибудь скажу, если вспомню. Но, честно говоря, в болоте мало правил. Оно… как это сказать, непредсказуемо. Поэтому новичку в одиночку очень непросто в болоте. Ну всё, выдвигаемся.

Мухомор встал и натянул на голову матерчатую грязно-серую панаму, которая была до того измята и неприглядна, что больше походила на грязную тряпку, чем на головной убор.

– А мы что, так пойдём? Резиновые сапоги нее будем надевать? – спросил сыщик.

– Нет. Во-первых, сковывает движения. Во-вторых, через болото мы поедем на вагонетке. Если ветка цела, а она должна быть цела, что с ней станется, то она ведёт до самых нагов. А у них сухо.

– А что у нагов?

– Что у нагов?

– Как там себя вести?

– У нагов всё просто. Наги вообще простые. Сами увидите. Ну и я буду рядом. Я проведу вас к Бадамбе Дигамбару, махасаду.

– Что значит махасаду? – спросил сыщик.

– Ну как бы святой. Хотя они все там махасаду. Но Бадамба при этом падман.

– Что такое падман?

– Да хрен его знает. Просто его так называют. Не знаю, может типа великий волшебник, или учитель. Ещё называют адинатхом, маха-видьей… Короче, он у них как бы за главного. Хотя в принципе у нагов нет главного. Там каждый сам себе господин. А по-другому и быть не может на границе между мирами.

– Границе между мирами?

– Да. Я думал, вы знаете, куда идёте. Граница между миром мёртвых и миром живых.

– Ах да, точно, – Мамушка начал припоминать, что о чём-то подобном ему рассказывал Перона.

Сыщику захотелось выпить. Полная до горлышка фляжка рома оттягивала его внутренний карман, прижимаясь к груди напротив сердца. Он пока решил не пить – проводник, на редкость серьёзный, мог не одобрить. А там видно будет.

До пункта отправки шли минут двадцать в основном по краю болота, между кустами, кривыми деревцами, кучами болотной – вперемежку с гниющими растительными волокнами – грязи. Катили тележку по неровной дороге. На плече Родя нес погашенную керосиновую лампу на палке. Небо как всегда было низким, бугристым, коричнево-бурым. До наступления темноты оставалась пара часов. Но воздух уже был тёмным, сумрачным.

Туман на болоте лежал густым серым с зеленоватыми и коричневыми лоскутами одеялом.

У края суши в болотной воде стояла железная вагонетка, некогда служившая для перевозки угля. Колёса её, полностью скрытые водой, стояли на рельсах затопленной узкоколейки. Вагонетка была привязана верёвкой к кустику на берегу. Насколько возможно близко подкатили тележку, весь груз перегрузили в вагонетку: мешок пшеницы, куль риса, два килограмма баранины, два килограмма свинины, три килограмма свежей рыбы, два галлона керосина, шесть бутылок водки, одну бутылку красного сладкого вина. Родя всё это тщательно уложил в передней части.

На руках перенесли в вагонетку козла. Тот даже звука не издал, а только вертел рогатой головой и с любопытством глядел своими выпученными глазами по сторонам.
Наконец погрузились. Родя привязал керосиновую лампу на палке к правому борту и зажёг её. Покурили на дорожку. Затем Родя достал спрятанный под кустом шест – деревянную палку, отвязал верёвку, оттолкнул вагонетку от берега, заскочил в неё, Мамушка уже сидел в ней, точнее стоял, придерживая козла; Родя оттолкнулся шестом, и покатили. Тяжелая вагонетка плавно поехала по скрытым под водой рельсам. Создавалась полная иллюзия того, что она плывёт. Керосиновая лампа на правом борту, покачиваясь на палке, горела ярко-жёлтым светом.

Мамушка внимательно осматривал болото. Туман, когда находишься внутри него, не кажется таким густым. Видимость была примерно на десять шагов. Часто попадались просветы, прорехи в полотне тумана.

Ехали в полной тишине. Слышалось только, как шест хлюпает в воде и с глухим стуком ударяется о борт вагонетки.

 Минут пятнадцать двигались в абсолютно ровном и однообразном болотном пейзаже. Ничего не происходило. Из тумана выплывали перекрученные, искорёженные стволы больных деревьев, увешанных синим мхом. Попадались кусты аира на плавучих островках твёрдой почвы. Показался раздутый ствол кипариса. Вода была местами покрыта ярко-зелёной ряской, местами – синей.

На кочках густо и высоко росли осока, тростник, камыш. Пахло болотом, то есть тиной, грязью, гнилой водой, ещё чем-то сладким, навевающим сонное безразличие.
То, что добрались до первой границы, Мамушка понял по тому, как Родя замедлил ход вагонетки, стал аккуратно и бесшумно орудовать шестом и напряжённо вглядываться в окружающий туман. Вдруг Роде что-то послышалось справа. Он замер, глядя в ту сторону. Сыщику привиделось там какое-то сгущение в тумане. Вагонетка остановилась. Долгую минуту стояли в тишине и пытались пронзить взглядами слои тумана. Фонарь отсвечивал золотистым. Козёл вдруг заволновался, постучал копытом, тихо и коротко проблеял. Тёмное сгущение в том месте, куда вглядывался сыщик, сдвинулось. Или ему показалось.

– Кажется, это он, – тихо промолвил Родя. – Всем спокойно. Не двигаться.
Родя быстро, но без суеты отвязал от борта палку с керосиновой лампой, и, не гася огонь, привязал её к голове козла прямо к рогам. Фонарь торчал наискось – вперёд и вбок. Козёл ещё больше заволновался. Ему было неудобно держать голову. Фонарь покрывал его рога позолотой, слепил глаза.

Мамушка заметил, какое у Роди бледное лицо; по его вискам из-под панамы стекали ручейки пота.

– Господин сыщик, вы помните, что я вам говорил? Не стрелять. А теперь помогите мне. Отпустим нашего козлика погулять.

Они подняли козла и бросили его за борт. Животное плюхнулось в воду ногами, сразу погрузившись почти по брюхо. Фонарь на его рогах продолжал гореть.

А Родя тем временем уже вовсю работал шестом, набирая скорость вагонетки. Они пересекли границу, проехав по железнодорожному перекрёстку (ветка узкоколейки пересекла жд-кольцо), и теперь мчались вперёд, оставив позади "врата", наутёк от чудовищного привратника.

Козёл тем временем сделал, было, пару неуклюжих прыжков им вдогонку, но потом замер.

Мамушка, стараясь не моргать, глядел на отдаляющееся животное – его вместе с жёлтым светом фонаря постепенно заволакивало туманом. На расстоянии примерно десяти шагов Мамушка увидел, как нечто массивное и длинное быстро приблизилось к козлу. А дальше совсем ничего не стало видно, кроме жёлтого пятна – огня фонаря, размытого туманом.

Родя усердно работал шестом, двигая вагонетку. Жёлтый огонёк какое-то время сохранял неподвижность. Потом вдруг послышался жалобный голос козла: "Б-ееее".
Огонёк с громким плеском описал широкую дугу, вверх-вниз, вверх-вниз; животное ещё раз бякнуло и умолкло. Огонёк погас.

– Кажись прорвались, – запыхавшимся голосом проговорил Родя. – Спасибо нашему козлу отпущения. Пусть он попадёт в свой козлиный рай.

– Я думал, мы его в подарок нагам везём.

– Нет. Это жертва змею-привратнику, чтобы пропустил нас и не сожрал.

Родя снизил темп работы шестом. Видно было, что он чувствует облегчение как после большой опасности, которую удалось избежать.

– А на обратном пути как? У нас нет второго козла, – задал резонный вопрос Мамушка.

– На обратном пути он ещё сыт будет. Ему этого козла на неделю хватит. А мы, очень надеюсь, вернёмся домой намного раньше.

– Я даже не разглядел его, как следует, – сказал Мамушка, закуривая папиросу.

– Змея?

– Да. Сильно большой?

– Я сам не видел. Но говорят эта змея огромна. И ужасна. Настоящее чудовище. Белая с красными пятнами. И глаза красные.
 
– Альбинос?

– Может быть. Кто его знает. Мутант. Кто-то говорит, что у неё три головы.

Родя вынул из воды шест, прислонил к борту и тоже закурил. Перед этим он попил воды из кожаной баклажки. Вагонетка, прокатившись немного по инерции, остановилась.

– Сделаем перекур. До нагов уже недалеко.

Мамушка тоже попил воды, и, не удержавшись, достал фляжку с ромом из кармана. Движением предложил Роде, тот жестом отклонил предложение. Сыщик сделал четыре хороших глотка согревающего напитка.

– А он не догонит нас? – спросил сыщик, завинчивая крышку и с тревогой глядя назад.

– Нет. Он уже хорошо покушал, я думаю, – Родя выпустил облако табачного дыма, которое, разойдясь, впиталось в туман.

После перекура сыщик вызвался поработать шестом. Родя, как капитан шхуны, стоял на носу, то есть в передней части вагонетки и оглядывал туманные пространства болота. Двигались медленно.

Вагонетка, чем дальше, тем шла тяжелее; кажется, рельсы залегали глубже, вагонетке приходилось с трудом раздвигать густую трясину.

Туман приобрёл явственный зелёный оттенок и как будто сделался легче, прозрачнее.
Вдоль бортов поплыли хвощи и какие-то разлапистые растения, похожие на гигантские фикусы. Мамушка заметил, как по длинному листу такого "фикуса", словно с горки, скатился золотистый жук и плюхнулся в воду. Низко над ковром ряски пролетела, кружась, стайка зелёных светляков. Мамушка проследил за ними взглядом и чуть не выронил шест, увидев по правому борту торчащий из трясины торс тучного человека. Над поверхностью была видна его грудь, руки, плечи, лысая голова, облепленная мелкими болотными растениями. Грудь и руки бледно-зелёного цвета были голыми, сильно распухшими и тоже все в водорослях и тине. Человек, закрыв глаза, как бы лежал в болоте, немного отклонившись на спину.

– Гляди, утопленник, вполголоса сообщил сыщик Роде, не отводя глаз от трупа.

– Да не. Это засос. Засосанный. Давненько не попадались, – ответил Родя и вдруг громко позвал: – Эй, любезный! Как поживаете?

Обращался Родя явно к утопленнику. Тот неожиданно открыл глаза, посмотрел сонным взглядом и заговорил:

– Ах, люди добрые, неужели я слышу живую тёплую человеческую речь? Отвыкли уши мои, забитые грязью болотной, от человеческого слова. Плавунцы живут во всех моих естественных отверстиях тела… – говоря, человек немного раскачивался по кругу в трясине и в целом сидел в ней плотно, как в глубоком кресле, не углубляясь и не поднимаясь вверх. Голос его был не низким, и не высоким, тягучим и как бы мокрым, прохладным: – Вот такая у меня судьба. Сами поглядите, что жизнь со мною сделала. А я ведь всего-то хотел, как и все, собрать немного синего мха, немного лотоса, немного аира, парочку жаб… Мне много не надо. Человек я смирный, простой. А ведь вот как получилось. Кто же знал?

Пока засосанный монотонно и тягуче жаловался на свою судьбу, Родя вкратце обрисовал для сыщика суть сего странного феномена. Когда глупые новички отправляются в болото за лотосом и жабами, они, случается, попадают в неприятную ситуацию. Некоторые просто тонут, не зная тропинки; кто-то бывает растерзан гулями или шавами – ну это уж если совсем дурак, – или другими болотными тварями.

 А кто-то, как вот этот, засосанный, попадает в особую болотную лакуну – он не тонет в ней до конца, но застревает навсегда. Болото пускает в него свои корни – образуется симбиоз болота и живого человеческого тела. Болото подпитывает человека своими соками через растительную сеть, питает органикой, лягушками, червями, жуками, стрекозами, но и не отпускает, держит в себе. И человек вот так продолжает существовать в болоте годами, порой, десятилетиями, как говорящее растение, никогда не выбираясь из своего гнезда. В чём природная цель этих странных симбиозов – сказать сложно. Однако это ещё одно из доказательств того, что болото – живое, разумное.

Со временем тело засосанного приобретает характерные для утопленников бледно-зелёный цвет и припухлость. Волосы выпадают. Умственный уровень снижается. Большую часть суток они спят, остальное время проводят в полудрёме.

Судьба засосанных является страшным предостережением для неопытных болотных "туристов", но тоненький ручеёк оных никогда не прерывается – за лотосом, синим мхом и прочими дарами болота идут искатели лёгкой наживы и отчаявшиеся бедняки.

 Последним уже всё равно куда идти – им или в болоте сгинуть, или в трущобах сгнить, или на рудники в Дор – всё одно. А вдруг, такие случаи, говорят, бывали, повезёт найти пурпурный мёд или убить иллюзорное существо – и тогда: настоящая удача, богатство, можно навсегда забыть о болоте и трущобах.

Много бедолаг поглотило Чёрное болото. Большинство просто сгинуло в нём бесследно.

На бледно-зелёную лысину засосанного приземлилась крупная синяя стрекоза – ещё один редкий болотный наркотик. Однако Родя даже бровью не повёл, ни малейшего движения в сторону лакуны, в которой сидел засосанный, путь там хоть десять таких стрекоз, пурпурный лотос и золотая пчела. Синие стрекозы как раз и обитают вблизи таких лакун, являясь железным признаком опасного места, как и болотный хвощ.

Засосанный не прекращал говорить. Слова выливались из него подобно потоку затхлой воды:

– Вот так постепенно-постепенно и привык. А куда деваться? Сплю, сны смотрю. Здесь тепло, уютно, питание стабильное. Я никогда не бываю голоден, – на этих словах говорящий неторопливым движением руки снял со своей лысины стрекозу и с хрустом съел. Запил болотной водицей, зачерпнув ладошкой. – Человек ведь ко всему привыкает, не так ли? – словоизлияние продолжилось. – А что, разве в заводском бараке мне было бы лучше? Здесь хотя бы на природе. Лягушки всякие рядом со мной квакают, букашечки, птички. Иной раз что-то защекочет там внизу, внутри, это значит, болото из меня тянет. А я разве против? Оно и к лучшему. Обновлен6ие какое-то чувствуется. Вы спросите не скучно ли мне здесь одному? Ну, во-первых, я не один. Тут всё вокруг меня, видимое и невидимое, можно сказать, живое. Оно дышит, движется, булькает. Не знаю, можно ли то назвать скукой, но скажу вам по секрету, мечты меня порой одолевают. Да и ладно бы какие-то реально осуществимые замыслы, а так, чепуха какая-то, фантазии… Всё никак не могу выкинуть из головы. Вроде и не мальчик уже. Поначалу мечтал о женщине. Очень мне хотелось близости с женщиной. Грезил буквально наяву, воображал синеокую красавицу с золотыми волосами. Мечтал, что вдруг окажется она рядом, мы поговорим с ней, и она, нет, не полюбит меня, а просто испытает ко мне дружеское расположение. Мы станем друзьями, потом очень близкими друзьями. Будем жалеть друг дружку, много разговаривать, подшучивать друг над дружкой, дурачиться… А потом… Ну вот скажите, откуда здесь в болоте взяться синеокой женщине с золотыми волосами? Невозможно. Я ведь всё понимаю. Но до сих пор, бывает, размечтаюсь до слёз. А внизу меня, в недрах, что-то щекочется, тянет  из меня, сосёт. Ещё я тоскую по путешествиям. Ну это совсем смешно. Какой из меня путешественник? Вы посмотрите на меня. И главное, откуда такие фантазии странные взялись, я ведь никогда в жизни не путешествовал. Но тянет меня в дорогу дальнюю, в экзотические страны, в пустыни, горы и  моря…. Или в красивый город Вейи, пройтись по его архитектурной набережной, зайти в историческое кафе, заказать кофе по-венетски, профитроль.

– А вы не пробовали отсюда выбраться? – спросил Мамушка. Он уже давно собирался задать этот вопрос, и вот это ему удалось.

Возникла неловкая пауза. Засосанный, кажется, был сбит с толку этим вопросом; он, открыв рот, смотрел на сыщика и на Родю.

– Это же невозможно, – тихо сказал Родя, не поворачивая головы.

– Нет, – со вздохом ответил засосанный. – Это моя жизнь. Всё сложилось так, как сложилось. Теперь я всё чаще думаю, что был рождён для такой судьбы. А что? Кто-то живёт в городе, работает на фабрике, а кто-то ведь должен тоже быть здесь. Ведь всё не зря. Если я здесь, значит, это кому-нибудь нужно. Не бывает ничего бессмысленного в мироздании. Вообще, вопрос, который вы задали, откровенно говоря, глупый вопрос. Хуже и придумать нельзя. Но я вас прощаю. Очевидно, вы в первый раз в болоте. Ну вы сами рассудите, что значит: выбраться отсюда? Как? Что я должен сделать? Давайте попробуйте предложить что-нибудь конкретное, раз такой умный. Извините. Быть может, поработать руками? Хаха. Как-нибудь потянуться к ближайшему кустику, как-нибудь зацепиться и вытянуть себя? Быть может, скажете, что нужно двигаться, не сидеть сложа руки, стараться, и тогда обязательно что-нибудь получится? Боже, какой бред… Какой опостылевший бред. И так говорят преимущественно те люди, которые даже близко не бывали в моём положении.

Мамушка тем временем наклонился к Роде и тихо предложил:

– Может, поможем ему? Попробуем как-нибудь вытащить? Дадим шест, потянем. Верёвка есть.

– Вы спятили, господин сыщик. Мало того, что это в принципе невозможно, так это ещё и опасно. Это существо, глазом моргнуть не успеешь, затянет к себе в лакуну, чтоб не так одиноко было. Вы знаете, что попадаются парные засосы? Сидят рядышком в одном гнезде. И даже тройные. Этакие семейки неразлучников. Они так и появляются: кто-то сердобольный полез помочь, не ведая, что вытащить засоса – это то же самое, что поднять вместе с ним квадратный километр болота со всей его чёртовой грибницей под ним. А оторвать его от питающих корней – нереально. Проще отпилить посередине туловища. Но тогда он просто сдохнет. А так хотя бы видимость жизни создаёт, мечтает о чем-то, рассуждает. Ишь разболтался, даже не слышит нас. Это его от стрекозы прёт.

– Хочется мне ветра в лицо, банальной свободы, далёких горизонтов, хорошего вина… – говорил засосанный и мечтательно закатывал глаза. – Нет счастья на земле, мне это известно, да и не ищу я счастья. Я хочу покоя и свободы. Конечно, странно человеку в моём положении мечтать о свободе. Покой – ещё куда ни шло. Я могу сказать, что обрёл здесь покой. Но только со смирением. Когда я со смирением каждый вечер закрываю свои усталые глаза, ко мне приходит покой, я засыпаю. Снятся мне фантастические города с тысячью разноцветных огней. Я иду переулками. Воздух свеж и прохладен. Был лёгкий ночной дождь. Я спешу на встречу с таинственной дамой. Я свободен. Нет на мне ярма ежедневного постылого труда за кусок хлеба. Просто мне не нужно трудиться. Я не богач, не вельможа, но вполне обеспечен. Мой круглосуточный досуг обеспечен золотыми вкладами до конца жизни. Я свободен выбирать, как мне жить каждый день. Спешить ли в ночи на свидание с таинственной незнакомкой, либо провести эту ночь подле зажжённого камина с книгой в руках и бокалом "Людовика". А днём мчаться на яхте по волнам под белым парусом.

 Ах, такие мечты, конечно, приносят мне боль, но и наслаждение, несомненно. Странный коктейль – наслаждение, смешанное с болью. Когда я вдруг вспоминаю посреди очередной сладостной грезы, что этого у меня никогда не будет, и, вообще, наверное, давно пора забыть все мечты, слёзы катятся из моих глаз. Забыть мечты. Как? Жить реальной жизнью, реальными заботами? Но что за жизнь у меня? Стоят ли мои так называемые реальные заботы хотя бы упоминания о них? Как будто, если я целиком сосредоточусь на своём родном болотце, на своих заботах и так далее, то жизнь моя изменится в лучшую сторону. Уже проходили. Как она изменится? Каким образом? Возможно ли это в принципе? Прилагай усилия, не прилагай… Были дни, когда я с двойным и даже тройным усердием месил болотную грязь у себя под носом. Ничего не изменилось. Болото оно и есть болото. Но оно живое. Вы ещё не знаете. Если к нему прислушаться, оно что-то говорит. Вот, наверное, в ближайшей перспективе чему следует посвятить свою жизнь. Мне нужно научиться слушать болото, понимать его, погружаться в мир болота. Возможно, там откроются грани, о которых я не подозревал. Болото – это целая Вселенная. У него свои законы, свои основания… Да… Но я ещё это успею. Болото всегда при мне, и во мне. А ветер, путешествия, свидания с дамами – это вовне. Как же жаль не иметь этой жизни! Мечтать о ней, почти чувствовать её вкус на губах, но… никогда не видеть солнца, звёзд над головой… Но откуда-то помнить, насколько они прекрасны. Откуда я могу знать, как хороша жизнь, если по сути я никогда и не жил? Я прозябал. В прошлом от рождения, сейчас, и будущее моё – это беспрерывное прозябание. Так ответьте мне…

Засосанный, увлеченный монологом, не заметил, не почувствовал и не услышал, как на сцене появилось ещё одно существо. Оно вышло из тумана на тонких длинных ногах цапли и грациозно, как танцор, в три шага приблизилась к засосанному сзади. Тот продолжал болтать, ничего не замечая. Это была крупная птица, в целом похожая на цаплю. Черные крылья, белая манишка на груди, длинная голая шея. Птица обладала устрашающей головой с огромным клювом клиновидной формы. Голова, как и шея, была голой и по цвету один к одному совпадала с гниющим мясом: нечто красное в бледных и серых пятнах. Посреди гнилого мяса, обрамлённый красной кожей, зорко существовал круглый глаз с оранжевым райком и черным злым зрачком – один с одной стороны головы, второй – с другой. Эти бесчеловечные глаза далеко видели в тумане.

– Макабра! – только и успел произнести Родя.

Птица измерила оранжевым глазом находку – лысый зеленоватый шар, издающий звуки, – отвела голову назад и одним мощным ударом клюва пробила череп засосанного, который умолк одновременно с треском лопающейся кости. Ещё пара быстрых и точных удара. Птица расколотила крышку черепа и съела в два приёма мозг жертвы – запрокинув клюв, проглотила мягкое лакомство. Ещё потыкалась клювом в пустой черепушке, как в опустевшем горшке, встрепенула крыльями, грозно взглянула на Родю и сыщика (Мамушка уже вынул револьвер), раскрыла чудовищный клюв и произнесла громко и гортанно "акх-гра! гра!", как будто о чем-то предупредила.

Мёртвый засосанный, нелепо раскидав руки, продолжал сидеть в своём гнезде, как в кресле. Глаза его были открыты, зрачки закатились, показав светло-зелёные полумесяцы белков.

– Макабра, мать её! – ругнулся Родя.

– Макабра? – спросил Мамушка.

– Аист-падальщик. У нагов их полно. Живут там, как курицы. Для этих птичек мозги засосов – лучшее лакомство.

– На живых людей не нападают? – спросил сыщик, убирая револьвер.

– Случаев не было.

Некоторое время Мамушка и Родя молча смотрели на покачивающийся в трясине труп засосанного. Странное существо вот только что было живым, рассказывало о чём-то, делилось мечтами и вот – на его месте лишь пустая бледно-зелёная оболочка. Насколько это создание было до своей гибели человеком? Или оно в большей степени принадлежало царству растений? Грибов? Во всяком случае, слова, рассуждения и мечты у него были вполне человеческими.

Внезапно труп засосанного качнулся вперёд, так как будто в глубине его кто-то толкнул; из сизого рта вначале изошло шипение – как будто какой-то газ пошёл; потом полились странные булькающие и хрипящие звуки; причем звуки имели свой строй и ритм, и даже, если прислушаться, интонационное разделение на фразы. Складывалось впечатление, будто лишённый головного мозга труп, превратившийся в зомби, пытается что-то сказать. Торс его торчал прямо, голова склонилась вбок. Вместе с жуткими звуками из мёртвого рта вытекло немного грязно-зелёной воды.

– Слышите, что он говорит? – спросил у Мамушки Родя.

Сыщик только покачал головой, то ли отрицая, то ли соглашаясь.

– Это болото с нами разговаривает. Мозга у засоса больше нет. Но рот остался. И глотка. Вот болото через них нам что-то пытается донести. Только мы не понимаем. Не знаем мы болотного языка. А болото не знает человеческого.