Вышивальщица. Глава 58. Те же и другие лица

Крик отнимал последние силы, и Невидимка заставил себя молчать. Он был молодым и сильным. И очень хотел жить. Умереть, зная, что девчонка на том берегу радуется его гибели, может, даже смеётся? Он дотянулся до голубого шарфика, окунул в воду, отжал, завязал на конце скользящую петлю-удавку и попытался забросить на торчащий поблизости хилый кустик. Кусты в болоте не растут, значит там, в трёх шагах, которых ему не сделать, настоящая земля!

Шарфик был слишком коротким, петля соскальзывала, размахнуться не получалось, а ноги всё глубже уходили в бездонную вязкую жуть. В отчаянном рывке ему удалось заарканить росшую у самой воды длинную ветку. Невидимка затянул петлю, наклонил ветку, ухватился за неё и осторожно потянул себя из липкой жижи к спасительному кусту.

Земляной островок оказался небольшим: голова нависала над водой, а ноги оставались в ледяной жиже. Невидимка повернулся на бок, подтянул ноги к животу, уткнулся лицом в мокрую траву и ощутил идущий от неё ледяной холод. Вдохнул всей грудью пахнущий болотом воздух. Как же это здорово — лежать на твёрдой земле и дышать, не боясь, что в лёгкие польётся вонючая жижа.

Он отдохнёт немного, выйдет на берег, разведёт костёр, высушит одежду и согреется. Девчонку уже не догнать, да бог с ней, пусть живёт, девчонка не главное. Главное — чтобы он, Валерка Варягин, тоже жил. Грелся у жаркого костра. Читал о себе в газетах. Скользил по лесу невидимкой, преследуя ни о чём не подозревающую жертву. Убивал, глядя в расширенные страхом глаза, слушая последние, захлёбывающиеся кровью вздохи.

Покидать островок не хотелось. Он колотил рёбрами ладоней по потерявшим чувствительность ногам и думал о девчонке, которая, наверное, всё-таки утонула — там, где висел на стебле осоки её голубой шарфик. Иначе бы вернулась и забрала. Она сама выбрала свою смерть. Болото стало её могилой. Думать об этом было приятно.

Пока он приходил в себя и собирался с силами, на болото опустился волглый туман, шевелил ледяными пальцами волосы на голове, вползал в ноздри сырым холодом.
Невидимка отвязал от куста девчонки шарфик, сунул в карман, огляделся, соображая, в какую сторону идти. Туман лениво наползал на островок, всасывал безгубым ртом озерца воды, слизывал кочки жадным белым языком, прятал близкий берег.

От островка тянулась цепочка следов, слишком больших, чтобы быть девичьими. Невидимка понял, что следы его собственные, и приободрился: теперь он знал, в каком направлении идти. Сквозь туманные белые пластушины проглядывали буро-зелёные кочки. Надо выбираться отсюда, пока не сгустился туман. Земля совсем близко, он прошёл метров шесть-семь, когда угодил в эту яму-ловушку… Ловушка! Девчонка специально «уронила» шарфик, чтобы он провалился в топь, а сама вернулась обратно. Вот же тварь! Вот же тварь…

Ярость полыхнула злобным пламенем, зажгла глаза азартом погони, упругой силой отозвалась в ногах. Невидимый берег тонул в мокрых сумерках, слился цветом с болотом. Земля на берегу раскисшая от грязи, на ней остались следы девчонкиных сапог, догнать её не составит труда. Прыгая с кочки на кочку, Невидимка мечтал, как настигнет свою жертву и как она будет молить о пощаде.

Почва под ногами вдруг стала пугающе вязкой, а следы исчезли. Он давно должен выйти на берег, до которого — всего-то метров семь. Невидимка стоял посреди болота и растерянно озирался. Вокруг, куда ни глянь, чернели озерца воды и мёртвые берёзы, а берега не было.
«Помогите!» — робко крикнул Невидимка и сам испугался своего голоса. В ответ звонко тинькнула невидимая птица, приглашая улететь вместе с ней.

Он кричал до вечера, кричал весь вечер и всю ночь, уже не чувствуя холода. Из сорванного горла вылетали болезненные хрипы, но ему казалось, что он кричит очень громко, и его непременно услышат. Болото молчаливо ждало. В высоких кронах близкого леса вздохнул ветер, словно понимал и сочувствовал — человеку, который давно перестал быть человеком, но ветер об этом не знал.

В свой последний миг Валерка Варягин думал о девчонке, которая оказалась сильнее его. Наверное, она давно уже дома, спит, зарывшись в подушку лицом. Коптевский Невидимка будет жить в её снах — безликий, беспощадный.
                ***
Арина открыла глаза и сладко потянулась. Возвращаться из сна не хотелось. Ей снилась дача в Заселье, и будто Михална приехала к ним в гости. Бабушка угощала её на кухне оладьями с мёдом, дедушка собирался на рыбалку, а Белый тёрся о его ноги, намекая, чтобы о нём не забыли.
Запах оладий переместился из сна в реальность, будильник звенел мелодичным звоном — будто птица насвистывала затейливую песенку. Нет никакого будильника, сообразила Арина, окончательно проснувшись.

Солнце рисовало на стенах кружевные узоры. Тюлевая занавеска колыхалась, узоры беспрерывно менялись. На стуле с высокой спинкой, отдалённо напоминавшем трон, лежала её одежда, чистая и выглаженная. Арина откинула одеяло, спустила ноги с кровати и огляделась. Стол, накрытый белой вязаной скатертью. «Тронные» стулья с резными спинками. На подоконнике кашпо из тёмного дерева в форме чаши, с синими фиалками. На стене картина, задёрнутая ситцевой занавеской.

Арина босиком прошлёпала по тёплым половицам и отодвинула занавеску. На неё смотрела вырезанная из журнала и вставленная в рамку Казанская богоматерь в золототканой тунике и расшитом золотом мафории, рядом с ней — в таких же прекрасных одеждах — младенец Иисус. Ребёнок смотрел на Арину вдумчивыми глазами и протягивал правую руку с открытой ладонью (символ открытости для людей, отсутствия лукавства, тайной злой мысли или чувства) и сложенными в виде букв «I» и «Х» (Иисус Христос). Благословляющая десница! В этом доме, где живёт сам Бог, ей ничто не угрожает.

Хотелось остаться здесь навсегда, жить уединённой тихой жизнью, топить по утрам печь, расчищать от снега дорожку к колодцу, крутить колодезный ворот, наматывая на него железную цепь, и пить прямо из ведра ледяную воду, от которой ломит зубы. Белить яблоневые и грушевые стволы, варить смородиновое варенье, ловить в ручье плотву для Белого. При свете тёплого огонька лампадки разговаривать с Богоматерью — потому что больше не с кем. И тихо сходить с ума от одиночества.

— Я же не сошла. И ты не сойдёшь, — прошелестела Богоматерь.
— Сравнила… Ты не одна, у тебя ребёнок, — возразила Арина.
— А тебе кто мешает?
— Мне нельзя, ты же знаешь!
— Не придумывай небылиц. Не тебе решать. И о сторожке лесной не мечтай. Не твоя это судьба.
— А какая — моя? — с вызовом спросила Арина.
— Не притворяйся, что ты не знаешь. Не лги сама себе. И бабушку прости. Она тебя любит, жалеет о своих словах.
— Это ты меня вчера спасла? — шёпотом спросила Арина.
— Ты спасла себя сама, тики-таки-таки-так, — простучали-ответили ходики.

Арина взглянула на часы и ахнула: проспала полдня! Почему её никто не разбудил? Может, ушли куда-то, и в доме она одна? Надо закрыть дверь на засов!
Змейкой скользнула в джинсы, торопясь натянула свитер, слетела вихрем по деревянной лестнице, поскользнулась на гладких ступеньках и шлёпнулась на пол. Чёртовы носки!

— Доброго дня. Хорошо сидим, — приветствовала её хозяйка. — Выспалась? Мы тебя будить не стали, сказали, что домой к вечеру приедешь.
— Кому вы сказали? — спросила Арина, сидя на полу. И спохватившись, добавила: — Доброе утро.
— Да уж день давно. Обед скоро поспеет, а ты ещё не завтракала. Бабушка твоя звонила, и другие звонили.
— Кто?
— Тётка твоя, Рита Борисовна. Жених твой звонил два раза.
— Ка… кой жених?
— У тебя их несколько? Уж я не знаю, который из них, — улыбнулась Татьяна. — Мать его в трубку кричала, чтоб ты немедленно домой ехала и что они там с ума посходили из-за тебя. Со свекровью тебе повезло… Ещё отец Дмитрий звонил. А ты говорила, родителей нет…

— Дмитрий Серафимович мне не отец, он просто священник. Отец Дмитрий.
— Просто священник. Просто архиепископ. Всё у тебя просто.
— Какой архиепископ?
— Он привет тебе просил передать, через отца Дмитрия. Спрашивал, как у тебя дела.

Арина смогла наконец выдохнуть.
— А-аа… Это он пошутил. Шутки у него такие. А привет от Игоря Оленева, это Димкин приятель, мы с ним дружим.
— С кем ты дружишь? С Димкой?
— Нн-нет, — смутилась Арина. — С Дмитрием Серафимовичем дружит моя бабушка, это она его так зовёт, Димкой. А я дружу с Игорем Оленевым.
— Ага. Значит, Димка это отец Дмитрий. А Оленев кто?
— Церковнослужитель, друг Дмитрия Серафимовича.  А что?

Татьяна изменилась в лице, и Арина с жаром принялась её уверять, что — ничего такого, с Оленевым они просто дружат, без подтекста.
— Он и был-то у меня раза три-четыре, не больше — ляпнула Арина. И мысленно отругала себя: теперь Татьяна и её муж будут думать про неё чёрт-те что… — Он порядочный человек, вы не думайте. И вообще, он мне в отцы годится.

Татьяна улыбнулась. Похоже, её гостья не знает, что Игорь Оленев и архиепископ Венедикт Кашинский одно и то же лицо. Но не мог же он и вправду приезжать к ней домой «три-четыре раза»? Или мог?
— Ничего плохого я не думаю. Сейчас пообедаем и поедешь. Грибы не забудь, я их в подпол поставила, и корзинку, и рюкзак.
                ***
С утра Вера снова звонила в лесничество (номер остался в телефоне). Услышав, что «девочка спит, проснётся, поест, в посёлок отвезём и в автобус посадим», успокоилась. Белобородова она накормила беляшами, извинилась за «истерику по телефону» и выпроводила:
— Что ты прибежал чуть свет? Я ж сказала, что ничего с ней не случилось, всё в порядке, вечером, сказали, домой приедет. Вечером приходи…
— Погоди, Вера. То звонишь, то гонишь… Какой была, такой и осталась.  Разговор у меня к тебе, без свидетелей. Пошли, что ли, во двор… — И к неудовольствию Михалны долго шептался о чём-то с Верой, сидя на дальней от окон скамейке.

Вера сначала махала на него руками и возражала, потом перестала махать, потом обняла за шею, и так они сидели в обнимку, пока не пришёл Колька и не брякнулся рядом, на скамейку.
Вот же чёрт длинный, людям поговорить не даст, подумала Михална, забыв, что сама собиралась подслушать разговор и вознегодовала, когда отец Дмитрий, игнорируя стоящую у подъезда удобную лавочку, повёл Веру в глубину двора.

Кольку эти двое не прогнали, разговор продолжили втроём. Михална разобиделась окончательно, но тут вернулась чем-то очень довольная Вера и пришлось помогать ей на кухне с готовкой. Ужин готовили в четыре руки, по мнению Михалны, на целый полк, по мнению Веры, нормально. Вера рассказывала, как умер её Иван, как Арина порезала ножницами дарственную на дом и теперь не хочет с ней разговаривать, вот же лихоманка болотная, а мне теперь плакать из-за неё!

Алла горько усмехнулась:
— Нашла из-за чего плакать. Как поссорились, так и помиритесь. Девка у тебя золотая, и сердцем добрая, уж поверь мне на слово. И муж золотой был, земля ему пухом и царствие небесное. Ты, Вера, за мужниной спиной жизнь прожила, в сыре-масле каталась, а мне мой Марек жизнь с семнадцати лет загубил, и Матильда его подколодная, а Колька жалеет её, в Польшу к ней настропалился… Кто ж ему визу шенгенскую даст, он сидел два раза…

— Если за серьёзное сидел, шенген не дадут.
— Да какое серьёзное! Магазин они ограбили, унести не успели даже, возвернули всё.
— А второй раз за что?
— За магазин. За тот же за самый. Колька мой справедливость любит, уж если за что возьмётся, до конца доведёт.
— И довёл?
— Довёл. Сгорел магазин-то, жаль, хозяин с ним вместе не сгорел… — причитала Михална. — Ты про Аринку-то не досказала. Родители-то её где? Совсем про дочку забыли?

Аринина судьба тронула Михалну до слёз.
— Хорошая она у тебя, с нашенскими-то девками не сравнить: пиво пьют, сквернословят, с парнями под окнами милуются, ты им слово, они в ответ двадцать. А твоя-то чистое золото, молчит да улыбается, и в доме чистота, — умилилась Михална. — Так, говоришь, дадут Кольке визу-то? Матильда, гадюка, гостевое приглашение прислала…

ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/04/17/83