Тёплые дожди детства - Повесть

   ВМЕСТО ПРОЛОГА

                Третий удивительный сон из моей жизни
 
     Я проснулся и лежу в деревянной кроватке-качалке в безлюдной, большой, полупустой комнате.
     Свет из окон двумя яркими пятнами падает на пол.
     Я слышу разные звуки.
     Моя кроватка-качалка стоит напротив большой светло-жёлтой двустворчатой двери.
     Мне нечего делать, но я не хочу подниматься в кроватке, так как помню, что два раза вставал у бортика кроватки,
оба раза кроватка наклонялась, я падал вниз и ушибался о пол головой.
     Я внимательно и с интересом рассматриваю в большие проёмы кроватки пустые, белые стены и двустворчатые двери комнаты, но чаще всего смотрю на белый потолок.
     На потолке много различных по форме и длине чёрточек-трещин, каждая из которых мне интересна.
     Некоторые чёрточки мне нравятся больше. Я часто и подолгу на них смотрю. На потолке во многих местах висят маленькие,
тонкие белые потолочки.
     Белые потолочки бывают скрученные или плоские. Они висят на тонкой ножке. Иногда они отрываются от большого потолка и, плавно покачиваясь, падают на деревянный бурый пол.
     Вдруг прямо над моею головою послышался громкий и резкий шум. На потолке появились две широкие, длинные и глубокие трещины.
     Я во все глаза стал наблюдать за ними.
     Снова затрещало, и от потолка отделились два больших и толстых куска потолочной штукатурки.
     Они разошлись в разные стороны и повисли, медленно и угрожающе покачиваясь из стороны в сторону.
     Почти одновременно они оторвались от потолка и полетели ко мне в кровать…
     Когда огромные обломки штукатурки подлетели близко ко мне, я закрыл глаза.
     Обломки штукатурки с шумом обрушились на обе стенки моей кроватки, разбились и осыпались на меня,
на кроватку и на пол вокруг.
     Что-то мелкое и неприятное засыпало моё лицо и попало в мой нос.
     Я стал чихать…
     Я боялся открыть глаза и стал ждать ЕЁ.
     ОНА всегда приходит днём, чтобы покормить меня, а потом вечером, чтобы снова покормить меня и поспать на своей кровати.
     Я услышал, как ОНА открывает двери и входит. ОНА вошла в комнату, увидела кроватку и меня в комьях извести.
     Вокруг кроватки огромные обломки потолка.
     ОНА с жутким криком бросилась ко мне…
     ОНА вынула меня из кроватки и поняла, что я живой и невредимый, а мелкая штукатурка только засыпала меня.
     ОНА платком осторожно очистила мои глаза и лицо от штукатурки, обдула моё лицо сильным и приятным своим дыханием,
быстро и горячо поцеловала много раз.
     ОНА крепко прижала меня к груди, громко и сильно заплакала…
     Слёзы заливали моё лицо и текли вниз по моей шее, по телу.
     Я не понимал, отчего ОНА плачет.

               
     1. За хлебной коркой
               
     За окном темнеет. ОНА всё не приходит. Я с обеда ничего не ел и очень голоден, поэтому решил сам поискать еду
на голубой кухонной этажерке, что висит на стене рядом с печкою.
     Помню, что однажды находил на первой полке кусок чёрствого хлеба.
     Я выше табурета, но поднять его ещё не могу. Я встаю на коленки сзади единственного в доме табурета,
руками упираюсь в его ножки и толкаю по полу в сторону печки. Придвинув табурет вплотную к металлической дверке печки,
я сажусь на пол и отдыхаю.
     Восстановив силы, я вначале влезаю на табурет, а потом на печку.
     И на печке снова отдыхаю.
     Между печкой и стеной, на которой висит кухонная этажерка, имеется узкий промежуток до самого пола.
     Я с опаской смотрю на щель между стеной и печкой, с надеждой заглядываю на нижнюю полку: на ней ничего нет.
     Я потянулся и цепко ухватился руками за полку повыше, поочерёдно встал ногами на нижнюю полку и заглянул
на следующую: ничего нет. Перебираюсь на другую полку: ничего нет. Оставалась ещё одна полка.
     Добравшись до последней полки, я вижу, что она пуста.
     Уже стемнело, поэтому я не доверяю глазам и шарю руками по полке вначале с одной, а потом и с другой стороны,
но ничего не нахожу. Осматриваю кухонную этажерку сверху — там тоже пусто.
     Я очень устал: пальцы рук онемели и вот-вот сами отцепятся от полки. Я понимаю, что у меня не хватит сил спуститься
на печку. Я боюсь сорваться и упасть на пол между стеной и печкой. Боюсь упасть, потому что знаю, как это больно падать.
     Я знаю, что там, на полу, мне будет холодно, и я буду мёрзнуть. Но больше всего я боюсь, что ОНА придёт и не найдёт меня.
И я, голодный и замёрзший, навсегда останусь в этой щели.
     Из последних сил я залез внутрь верхней полки, лёг на неё отдохнуть и горько заплакал от голода, от усталости.
     Я плакал навзрыд долго и безутешно.
     Когда я проснулся, была ночь. Осторожно, на ощупь, я слез с кухонной этажерки на печку, а затем и на пол,
добрался до кровати, свернулся клубком под холодным покрывалом и снова уснул.
     ОНА пришла и разбудила меня поесть.
     Я съел тарелку вкусного горячего супа и большой кусок мягкого белого хлеба.
     ОНА взяла меня на руки, положила в постель, легла рядом, укрыла нас обоих покрывалом.
     ОНА обняла и прижалась ко мне своим большим тёплым телом.
     Мне стало тепло, и я крепко уснул.


     2. Детсад–ясли № 6

     Мама привела меня в большой белый дом, где очень много взрослых и детей. Она сказала, что теперь мы будем вместе,
потому что я устроен в детсад–ясли, где она работает.
     Красивая женщина в белом халате с тёмно-карими глазами и с вьющимися чёрными длинными до плеч волосами
показала мне мой шкафчик для одежды.
     В ряду шкафов у левой стены мой шкафчик был последним и упирался в стену с дверью.
     Красивая женщина научила, как запомнить свой шкаф и отличать его от других: на дверце моего шкафчика
нарисована веточка с двумя вишенками и с двумя зелёными листочками.
     Я это сразу запомнил и не путал свой шкафчик с другими.
     Сегодня меня целый день кормили и поили. Я хожу сытый и у меня полный живот.
     Мне не понравился жёлтый, неприятно пахнущий и невкусный жир, который называют рыбий жир.
     Мама и другая тётя в белом халате сказали, что он полезен, и что тот, кто его пьёт, никогда не болеет.
     Я не знаю, что  такое «болеет», но понимаю, что это — плохо и поэтому я его пил.
     После вкусного обеда нас всех уложили отдыхать.
     Я спал в своей новой кроватке с белыми простынями, на мягкой подушке и под лёгким, тёплым одеялом.
     Вечером после еды, когда все играли или сидели и отдыхали, я вышел из нашей большой и красивой комнаты
и пошёл искать маму.
     Я шёл и постоянно звал маму:
     — Ма – мма, ма – мма.
     Я заглядывал во все комнаты, где двери были открыты, не видел там своей мамы и шёл дальше.
     Я попал в большой тёмный коридор и направился к высокой открытой двери, откуда пробивался свет
и слышались голоса людей.
     Я вошёл в большое, высокое полутёмное помещение. Его слабо освещали керосиновые лампы на стенах.
     Много света давала, стоявшая слева, огромная печь с большим полукруглым окном, там горели и трещали дрова,
а наружу вырывались и освещали это большое и высокое помещение языки пламени белого, жёлтого и розового цвета.
     Языки пламени неожиданно появлялись на стенах в разных местах и быстро исчезали.
     Здесь было несколько женщин в белых халатах, которые разговаривали и что-то ели.
     Я смотрел на женщин, искал среди них свою маму и говорил:
     — Ма – мма, ма – мма…
     Женщины удивились моему появлению. Они стали выяснять меж собою, как попал сюда этот новенький
и почему он ищет маму.
     Одна из них догадалась и сказала, что это должно быть сын новенькой нянечки.
     Все согласились с ней, обступили меня и стали ласково спрашивать моё имя и как зовут мою маму.
     На что я отвечал им:
     — Ма – мма, ма – мма…
     Женщины решили угостить меня едой, которую они ели. Это были шарики из запечённой крови.
     Одна тётя подула на шарик и положила его мне в рот. Шарик страшно обжёг мне рот, и я его выплюнул.
     У меня побежали слёзы, и я закричал от боли во рту. Женщины стали меня успокаивать и платками вытирать слёзы.
     Когда боль во рту почти прошла, я перестал плакать и вновь стал звать маму.
     Одна из женщин взяла меня за руку и отвела в младшую группу, где уже обнаружили моё отсутствие и забили тревогу.
     Тётя–воспитательница обрадовалась мне и поблагодарила женщину, что привела меня.
     Она усадила меня за один из столиков с другими маленькими детьми.
     Все дети что-то делали за столами. Тётя–воспитательница дала мне чистый листок бумаги и карандаш.
     Она показала, как надо рисовать карандашом птичку, и я, высунув кончик языка изо рта, стал старательно рисовать птичку.
Ещё одну и ещё много-много.
     Рисование мне так понравилось, что я стал рисовать при любой возможности и в любом месте, где были бумага и карандаш.


     3. Вербное воскресение

     Мы с мамой в раздевалке одни. Суббота. Родители пораньше разобрали всех детей по домам на воскресенье.
     Мама одевает меня, а я поглядываю в окно на воробьёв, которые прыгают за окном и громко кричат.
     Мама говорит, что завтра будет праздник – Вербное воскресение, и что в этот день взрослым положено бить детей
за все их прошлые шалости.
     Я отвечаю, что хорошо вёл себя и меня нельзя бить. Мама говорит, что всё равно должна меня похлестать вербой,
а за это она мне что-нибудь купит.
     Мама спрашивает, чего бы я хотел.
     Я вспомнил мальчика из средней группы в красивой матроске и попросил маму купить мне такую же матроску.
     Мама дала мне обещание.
     В Вербное Воскресение мама несильно била меня вербами по голой попе и приговаривала:
     — Верба хлёст, бей до слёз.
     — Верба хлёст, бей до слёз.
     — Верба хлёст, бей до слёз.
     Мне было больно, но я терпел и не плакал.
     Вскоре мама купила мне тёмно-синий костюм «Матроска».
     Он был даже красивее, чем у мальчика из средней группы.


     4. День Победы!

     Мама закрыла квартиру, положила дверной ключ поверх дверной рамы и взяла меня на руки.
     Мы спустились по крутой и узкой деревянной лестнице и вышли из дома.
     Было тепло. Высоко над нами в чистом и синем небе сияло жаркое солнце.
     Во дворе, недалеко от нашего крыльца, стояли четыре женщины.
     Они радовались, целовались, плакали, поочерёдно обнимались и что-то возбуждённо говорили друг другу.
     Мама удивлённо спросила женщин, что случилось? 
     — Ты не знаешь?! Победа! Мы победили фашистов! — Сказала одна из них.
     Женщины обступили нас с мамой, и все снова стали поздравлять друг друга, обниматься и целоваться, радостно плакать,
обнимать и целовать меня.
     Таким ярким, счастливым и сияющим запомнился мне День Победы!


     5. Верный

     Мы с моим новым товарищем Юрой сидим за столиком в компании с красивой заведующей и двумя воспитателями,
пьём чай с вареньем и мягкими вкусными булочками, которые напекла и принесла тётя повар.
     Мне жарко от горячего чая, от яркого весеннего солнца, от моего шерстяного красивого матросского костюма
и от моих зимних валенок.
     Столик стоит во дворе недалеко от главного входа в Детские ясли–сад.
     Взрослые напились чаю, встали из-за столика и разошлись кто куда.
     Мой товарищ Юра так накушался, что положил голову на грудь и сладко спит на солнышке.
     Я решил погулять во дворе.
     Двор в Детсадике большой. От калитки до кухни и главного входа в здание идёт широкая дорожка из каменных плит,
а от ворот, рядом с каменной дорожкой, — дорога для лошадей с повозками и автомашин.
     Остальная часть двора заросла густой, короткой зелёной травой.
     Неширокая земляная дорожка от главного крыльца ведёт к белой каменной калитке в металлическом заборе
из прямоугольных металлических прутьев, покрашенных чёрным лаком.
     За забором виден сад с большими, зелёными деревьями и лужайками, песочными аллеями и цветочными клумбами.
     В хорошую погоду мы гуляем по саду и радуемся, какие красивые цветочки растут на клумбах, какие красивые бабочки
летают над цветочками.
     Особенно мне запомнились цветы Собачки: они так интересно разевают рот и лают.
     От цветов исходит дурманящий запах.
     Я вышел на середину двора и увидел большую красивую чёрно-белую мохнатую  собачку.
     Она всегда лает и бегает вдоль белого каменного забора на железной цепи, которая привязана к толстой длинной проволоке.
     Собачка увидела меня и стала громко лаять и прыгать. Я подумал, что собачка зовёт меня поиграть, и направился к ней.
     Когда я подходил к собачке, взрослые почему-то испугались и стали громко звать меня к себе.
     Собачка громко лаяла, прыгала и тоже звала к себе.
     Когда я приблизился к собачке, она попятилась, перестала лаять, села на задние лапы, прижала ушки к голове,
хвост спрятала между ног.
     Одной рукой я обнял собачку, а другой стал гладить её голову.
     Я стал знакомиться, разговаривать с собачкой. Она навострила уши, стала слушать меня и махать мохнатым хвостом
из стороны в сторону.
     Заведующая и воспитательницы собрались вместе. Они молчали и почему-то с ужасом смотрели на нас.
     Я осмотрелся вокруг, но ничего страшного не увидел.
     Пока я играл с собачкой, с крыльца кухни сошла толстая тётя в белом запачканном халате
и быстрым шагом направилась к нам.
     — Верный, Верный, — позвала она собачку и поманила её к себе.
     Собачка оставила меня и, гремя цепью, побежала к приближающейся толстой тёте.
     Тётя что-то дала собачке поесть, а потом подошла ко мне, взяла меня за ручку и увела от собачки.
     Когда мы подошли к заведующей и воспитателям, они облегчённо вздохнули.
     Красивая заведующая взяла меня на руки, очистила мою матроску от волос собачки и сказала мне,
что собачка злая и нехорошая, что она может больно укусить и к ней нельзя подходить близко.
     Я не знал, как собачка может больно укусить меня, и потому при новой встрече подошёл к Верному.
     Он обрадовался мне и мы стали с ним играть: Верный убегал от меня, приседал, а потом резво подбегал ко мне
и осторожно тыкался холодным носом мне в лицо или в грудь.
     Когда Верный лизал своим длинным, розовым и шершавым языком моё лицо, мне было щекотно и смешно.
     Мы стали друзьями.
     Взрослые, увидев нашу дружбу, стали днём отпускать его с цепи.
     Мы бегали с Верным друг за другом. Нам обоим было весело и хорошо.
     Однажды, в тёплый солнечный летний день я сидел на крыльце кухни, а Верный лежал передо мною на спине,
крутил головой и вилял хвостом.
     Я гладил его рукою по брюху и ему это нравилось.
     Вдруг Верный молниеносно зло и сильно прокусил мне обе руки над локтями, обе ноги выше коленок и убежал от меня.
     От испуга и боли я закричал и заплакал.
     На мой крик из кухни выбежала тётя. Она увидела кровь, мои прокушенные рукава матроски и штанины брюк, поняла,
что меня укусил Верный, взяла на руки и понесла к медсестре.
     От боли в укушенных ногах я не мог стоять. Руки тоже сильно болели и не слушались меня, когда я ими шевелил.
     Мне сделали уколы. Ещё много-много раз мне ставили уколы. Я старался не садиться, чтобы не чувствовать боли на заднем месте.
     Мой дорогой и красивый костюм Матроска был навсегда испорчен: брюки переделали в шортики, а куртке обрезали рукава.
     Теперь это был уже не тот красивый костюм, что прежде.
     Когда я выздоровел от укусов собачки и стал гулять по двору, я пошёл издалека посмотреть на злого и нехорошего Верного.
Его снова посадили на цепь. Теперь уже навсегда. С цепи его спускали только на ночь.
     Верный, увидев меня, стал прыгать ко мне навстречу и радостно махать хвостом, лаять и скулить. Он звал меня к себе.
     Я огляделся вокруг, взрослых никого поблизости не было. И я пошёл к собачке.
Верный полз ко мне на брюхе, вилял хвостом и скулил. Он просил у меня прощения за боль и страдания, что причинил мне,
и клялся больше никогда так не поступать.
     Я поверил и подошёл к Верному, присел на корточки, стал гладить и разговаривать с ним.
     За время нашей долгой дружбы Верный ни разу не нарушил своей клятвы.
     Верный умел быть и благодарным псом.

     За высоким внутренним забором Детсада находилась Троицкая городская птицефабрика.
     Оттуда всегда слышались петушиные крики и кудахтанье многочисленных кур.
     О курах и петушках я имел представление только по картинкам и по звукам, что доносились к нам из-за стены.
     Мне интересно было слышать голоса молодых петушков, которые по мере роста крепчали и, наконец, становились настоящими петушиными голосами.
     Однажды, когда мы с мамой в субботу поздно вечером уходили домой, у самых ворот нас догнал Верный:
в зубах он нёс задушенную белую курицу. Он положил у ног мамы курицу и поднял к нам довольную мордочку.
     Мама спрятала ещё тёплую курицу в сумку. Я обнял и погладил Верного.
     Он был очень доволен своим поступком, радостно вилял хвостом и негромко скулил.
     Дома мама ощипала и сварила курицу.
     Никогда прежде мы не ели столько курятины и вкусного жирного куриного бульона! 
     Мы с мамой поняли, что тётя Мотя не зря ухаживает за Верным: в каждое её ночное дежурство Верный приносит ей курицу.
     Теперь иногда это благо распространялось и на нас с мамой.


     6. Когда я стал большим

     Мама ушла на работу, а я от нечего делать бродил по комнате от железной синей кровати к старому светлому комоду,
от старого комода к печке, от печки шёл к двери и прислушивался: не поднимается ли по скрипучей деревянной лестнице
моя мама.
     Нет. Мамы не было.
     Летнее солнце заливало комнату светом и теплом через единственное большое окно.
     Я шлёпал босыми ногами по чистому некрашеному деревянному полу и не знал, что делать, чем заняться.
     Я подошёл к большому окну, но ничего не увидел кроме далёких ржавых железных крыш на белых сараях,
высокого и длинного забора из красного кирпича и голубого неба с горячим солнышком.
     Тогда я решил прогуляться под светлым круглым деревянным столом, который стоял у окна.
     Не успел я и шага сделать, как задел о стол головой и почувствовал боль.
     Я не понял, почему ударился о стол: ведь я же всегда здесь ходил и не задевал стол головой, и мне не было больно.
     Я попытался ещё раз тихонько пройти под столом и снова лбом задел стол снизу.
     Я потёр ушибленное место рукой и снова задумался.
     И придумал:
     — Я стал выше, чем стол внизу.
     — Я стал большой!
     С этой минуты я сгорал от нетерпения и не мог дождаться, когда мама придёт с работы,
чтобы сообщить ей хорошую новость.
     Вечером, когда ещё было очень светло, мама пришла домой.
     Я подвёл маму к столу и с радостью сообщил ей новость:
     — Мама, я босой!
     Мама сказала:
     — Одень на ноги носочки, Илюша, если холодно.
     — Я стал босой, а не босой! — сказал я некоторым неудовольствием, оттого что меня не понимают.
     Мама снова ничего не поняла, удивлённо посмотрела на меня и пожала плечами.
     Чтобы мама увидела, какой я большой, я подхожу к столу и головой тихонько ушибаюсь о нижний край стола,
морщусь от боли и зажимаю рукою ушибленное место.
     — Видишь, я стал босой.
     Мама ясно улыбнулась своими серо-голубыми глазами и уголками губ, подошла ко мне, присела на одно колено,
подула мой ушибленный лоб, погладила его мягкой ладонью и поцеловала.
     — Теперь понятно: ты вырос и стал большим!
     Я обрадованно закивал головой и повторил:
     — Я босой! Я босой!
     Мама обняла и нежно прижала меня к себе:
     — Вот и хорошо: мне помощником будешь!


     7. Бог в помочь!

     Мама уложила в чёрную сумку вещи, еду, чай в бутылке, одела меня в новый летний костюм и сказала,
что мы едем на поезде к родным на помочь — дом строить.
     На железнодорожном вокзале было так много людей, что мы едва устроились на скамейке привокзального садика,
заросшего кустами сирени. Мама сказала, что поезд запаздывает и надо подождать.
     Поезд подошёл большой, длинный и шумный.
     Огромный и чёрный паровоз с большой красной звездой впереди сильно пыхтел белым паром
и пускал высоко в небо из трубы чёрные клубы дыма.
     Пока мы с мамой и другие люди ждали посадку в вагон, большой серебряный дедушка Ленин стоял рядом на большом белом камне, провожал нас и махал всем нам рукой.
     В нашем вагоне–теплушке совсем не было сидений. Люди стояли вплотную друг к другу.
     Мне пришлось стоять в ногах у взрослых.
Когда я уставал, мама брала меня на руки. Иногда я подолгу сидел на руках дяденьки военного.
     В вагоне было душно. Поезд останавливался так часто, а двигался так медленно, что, казалось, этому никогда не будет конца,
но я терпел и не плакал.
     На нужную станцию мы приехали ночью.
     — Вот и Тамерлан. Приехали. — Сказала мама.
     Она спросила у дяденьки – железнодорожника с красной повязкой на рукаве, где находится улица Маслозаводская.
     Дяденька улыбнулся, словно мама сказала что-то весёлое, и показал рукою в темноту.
     — Идите прямо. Там увидите землянки: это и есть Маслозаводская.
     Мы шли прямо по кочкам в полной темноте, пока не наткнулись на землянку. У людей мама узнала, где живут родные.
     Мы осторожно спустились в землянку по наклонному земляному спуску, и мама постучала в дверь, сколоченную из досок.
     Дверь открыл дяденька в нижнем белом белье. Увидев нас, он обрадовался и пригласил войти.
     Землянка едва освещалась двумя фитилями. У входа, слева, на соломе лежали одна большая белая овечка и три маленьких.
     Справа стоял маленький столик, на котором была разложена гора посуды.
     Впереди у стены возвышение во всю ширину землянки, сбитое из брусьев и досок, была застлано постелью,
где спали большой мальчик, молодая и толстая тётеньки.
     Толстая тётенька проснулась, встала и, хромая на правую ногу, подошла к нам.
     Моя мама сказала ей:
     — Здравствуйте, мама.
     Тётенька ответила:
     — Здравствуй, Саня. С приездом.
     Моя мама и её мама несколько раз поцеловались.
     Потом мама моей мамы стала разглядывать меня, а я её.
     Мама моей мамы была одета в ночную белую рубашку. Она ростом выше и намного толще мамы.
     На хромой ноге был надет большой чёрный кожаный ботинок с обрезанным носком, а на другой — сшитая из солдатского сукна тапочка.
     Мама обернулась ко мне и сказала:
     — Илья, скажи: «Здравствуй, бабушка».
     — Здлавствуй, бабушка. – Повторил я мамины слова.
     — Здравствуй, внучек. – Голос у бабушки был грубый и строгий.
     И добавила:
     — Хоть и не родной, но и не чужой.
     Меня заинтересовали последние слова бабушки, и я стал над ними раздумывать: не родной и не чужой, а какой же?
     — Здравствуй, брат! — Мама обняла дяденьку. Они поцеловались.
     — Здравствуй, племяш! — Дяденька, поднял меня и поцеловал в щёки, а потом в губы.
     — Поцелуй родного дядю, сынок, — сказала мама.
     — Это твой дядя Алексей.
     Я поцеловал и укололся о небритую, колючую щёку родного дяди, близко увидел его добрые голубые глаза
и большой шрам на левом виске.
     — С дороги, небось, проголодались? — спросила бабушка.
     — Чаю бы можно попить. — Скромно ответила мама.
     — Чаю нет, а вот молочком и свежим домашним хлебом попотчую.
     — Алексей, приготовь гостям одеяла и подушки. — Сказала бабушка дяде.
     После еды мы стали укладываться спать.
     — Завтра будет трудный день. — Сказала бабушка.
     Когда я проснулся утром, в землянке, кроме бабушки и меня никого не было.
     Бабушка подняла, умыла и посадила меня за стол кушать. Я спросил её, а где мама, дядя, тётя и большой мальчик?
     Бабушка ответила, что все ушли на помочь.
     — А где балашки? — спросил я?
     — Барашки кушают травку. — Ответила бабушка.
     Я сказал, что тоже хочу идти на помочь. Бабушка вытерла полотенцем мой рот, руки, сняла меня с табуретки и проводила
до двери землянки. Я как был в одних трусиках, так и пошёл на улицу.
     После полутёмной и прохладной землянки ясный летний день согрел и ослепил  меня.
     Я зажмурился, потом тихонько открыл один глаз и другой.
     То, что я увидел, очень удивило меня: на большой, зелёной и пустой земле, которая тянется до далёкой железной дороги, строится дом. Вокруг дома множество людей работает весело и быстро.
     Я догадался, что это — помочь, что люди строят этот дом.
     Стены дома поднялись над землёй выше дядей. Каждый человек и отдельные кучки людей что-то делают.
Несколько дядей било топорами по лежащим деревьям и от них отлетали маленькие белые куски деревьев.
Одни тёти в больших сапогах ходили по кругу, и втаптывали солому в жёлто-зелёную грязь,
а другие тёти рассыпали перед ними солому, кидали лопатами жёлтую землю и поливали её водой.
     Все люди счастливо улыбались, что-то громко говорили друг другу и весело смеялись.
     Людей было так много и они, как муравьи, бегали туда и обратно, лопатами клали в вёдра жёлто-зелёную грязь
с соломой, носили, подавали её наверх людям, стоящим на досках высоко над землёй.
     Люди наверху выливали жёлто-зелёную грязь с соломой из вёдер между белых досок на стенах и били эту грязь
толстыми, короткими палками.
     От дома ко мне прибежал большой мальчик. Он пожал мою руку:
     — Здорово, братик! Меня зовут Коля, а тебя — Илья.
     — Я знаю: папа сказал.
     Я спросил:
     — А где моя мама?
     Коля, держа мою руку в своей, ответил:
     — Она со всеми родными на стройке. Идём, покажу.
     И мы с большим братиком Колей пошли на стройку ко всем родным и к маме.
     Когда мы с Колей подошли к дому, одна тётя сказала:
     — Главный работник прибыл. Теперь мы быстро всё сделаем!
     Все тёти и дяди весело засмеялись. Коля тоже засмеялся, а я не знал: надо мне смеяться или не надо.
     Моя мама кидала солому тётям, которые были в  сапогах,  месили грязь и топтали солому.
     Она взяла меня на руки и поцеловала.
     — Выспался, сынок? — спросила мама.
     — Да, я наспался. — Ответил я маме.
     — Я хочу работать на помочь. — Выразил я своё желание.
     Мама улыбнулась, опустила меня на землю, подвела к стене дома, где не было людей, и сказала,
что эту стенку уже затёрли глиной, но надо затереть ровнее, лучше.
     — Вот ты и займись этой работой. — Предложила мама.
     Братик Коля принёс мне воды в железной тарелочке, и я стал работать.
     Мама ушла кидать солому, а большой братик Коля тоже куда-то убежал.
     Я мочил руки в тарелочке с водой и старательно разглаживал неровности на стене, когда ко мне подошла молодая тётя —
жена моего родного дяди Алексея.
     Она тоже взяла меня на руки и крепко поцеловала в губы.
     У молодой тёти была толстая, длинная, чёрная коса, смуглая кожа и блестящие тёмно-карие глаза.
     — Ах, ты мой помощничек золотой! Какая красивая у тебя стена получается: самая гладкая, самая лучшая! —
Сказала тётя и поцеловала меня в лобик.
     Когда я ровнял и заглаживал стену, я заметил, что все чужие люди, которые проходили мимо стройки, всегда говорили:
     — Бог в помочь!
     Наши родные люди всегда дружно отвечали "Спасибо!" или «Спасибо на добром слове!»
     Обедали все родные люди за длинным столом, а сидели на длинных досках. Дяди и тёти ели капусту, огурцы, картошку,
рыбу и мясо, маленькими стаканчиками пили мутную белую воду из графинов.
     Из двух больших самоваров наливали в кружки горячую воду и добавляли заварку из чайника.
     Все расхваливали хозяйку и душистый чай.
     За столом было шумно и весело.
     Вечером стены дома были полностью готовы и обмазаны глиной. Взрослые стали умываться, прощаться и целоваться
друг с другом.
     Вскоре все люди разошлись или разъехались на лошадях.
     На другой день мы с мамой собрались ехать домой. Я посмотрел на дом, который мы построили на помочь,
но на нём ещё не было никакой крыши.
     Стены дома за ночь высохли и стали жёлтыми, красивыми.
     В стенах были большие отверстия, куда ещё не вставили окна и двери.
     Большой братик Коля проводил нас до вокзала, попрощался со мной, а потом с мамой и ушёл достраивать дом.
     Мама сказала, что нам попался удачный вагон. Вагон был с деревянными сидениями.
     Людей было много, но все пассажиры сидели на сидениях, на деревянных чемоданах или на мешках.
     Ехали мы долго, но я совсем не мучился, а вместе с мамой сидел на большом деревянном сиденье.
     По дороге я вспомнил и спросил у мамы, почему я для бабушки — не родной и не чужой.
     Мама очень удивилась тому, что я запомнил слова бабушки, погладила меня по голове и сказала:
     — У нас с твоим родным дядей Алексеем один отец, а мамы разные.
     Бабушка — мама дяди, а моя мама умерла, когда я была маленькой. Мой папа, твой дедушка, женился на бабушке,
которая родила дядю Алексея.
     — Всё понял? — спросила меня мама.
     Я утвердительно кивнул головой, хотя в голове у меня осталось ещё много вопросов про бабушку, маму, дядю
и про меня самого.
     На своей станции мы с мамой вышли из зелёного, хорошего вагона и через чёрный дым паровоза пошли на автобусную остановку.
     Серебряный дедушка Ленин стоял на своём большом камне между вокзалом и железными рельсами,
встречал и провожал пассажиров, которые приезжали или уезжали.   


     8. Первая игрушка или как я стал трусом

     Глубокой ночью мама разбудила меня и подала мне в постель небольшую игрушку.
     Железная автомашина — полуторка голубого цвета с железными колёсами, стала первою моею настоящей домашней игрушкой.
     Я тотчас же слез с кровати и стал ездить на своей автомашине по всей комнате, подражая голосом звуку мотора.
     В маленькой комнате мне негде было развернуться, и я упросил маму пойти покататься на двор.
     Мама неохотно согласилась. Она одела меня, оделась сама.
     Мы спустились по тёмной и крутой лестнице и вышли на наш огромный двор, где моим шофёрским фантазиям была дана полная воля.
     Осень прошла свою середину. Земля ещё не промёрзла, но стала твёрдой и холодной.
     Ночь была звёздной и прохладной. Рожок месяца едва светил с высоты небес.
     Наконец, мама устала ждать, когда я утолю своё неуёмное шофёрское желание, и позвала меня домой.
     Я продолжал кататься на машине и не обращал внимания на её слова.
     Маме надоело меня уговаривать, она подошла ко мне и сказала, что ночью опасно быть на дворе, так как в любую минуту здесь могут появиться воры и разбойники, которые всегда живут за воротами и забором.
     Но я-то хорошо знал, что этого не может быть, потому что наш двор окружают высокие кирпичные стены, два высоких дома,
что ворота и калитка на ночь закрываются изнутри на большие железные засовы, а в большом каменном доме у ворот
сидит дядя сторож с ружьём и охраняет наш двор.
     Я своими доводами стал успокаивать её, но мама возразила, что воры и разбойники могут залезть к нам по крыше маленького деревянного дома, через ворота или через одну из двух каменных калиток, что сторож уснул и ничего не видит.
     Мама не могла, да и не пыталась объяснить мне, что ей осталось спать всего четыре часа. Она ещё раз позвала меня домой,
но я продолжал гонять на своей скоростной машине по всему двору.
     Тогда мама напомнила мне, что воры и разбойники живут за стенами двора, и предупредила меня, что уходит.
     Я остался ещё немного покататься и продолжал гонку, но потом всё чаще стал посматривать на высокий забор, на железную крышу маленького деревянного дома, на каменные большие ворота и на невысокие каменные калитки,
через которые могли пробраться воры и разбойники.
     Я всё тише ехал на машине и ревел мотором, и всё чаще оглядывался вокруг.
     Мне стало казаться, что на крыше деревянного дома и над калитками мелькают чёрные тени воров и разбойников.
     И я не выдержал: схватил машинку и припустился без оглядки домой.
     Впервые в жизни меня охватил ужас.
     Я быстро преодолел крыльцо, но посередине крутой лестницы поскользнулся, упал, кубарем скатился вниз,
поднялся и на четвереньках закончил подъём на второй этаж.
     Я неистово забарабанил в дверь. Мне чудилось, что воры и разбойники гонятся за мной, вот-вот сзади схватят меня и утащат с собой.
     Когда мама открыла дверь, я стоял ни живой и ни мёртвый.
     Так я стал трусом, и во мне навсегда поселилось чувство страха.   


     9. Лилипуты

     Мама сказала мне, что завтра, в воскресенье, на Базарной площади будут выступать лилипуты.
     Я спросил, кто такие лилипуты. Мама ответила, что это обычные люди, только маленькие ростом.
     Утром в воскресенье мы с мамой очень-очень тепло оделись, потому что мама сказала «Встали суровые крещенские морозы». 
     На Колхозном рынке мама отдала дяденьке-калеке без обеих ног наточить кухонный нож.
     Безногий дяденька в старенькой военной, зелёной телогрейке и в солдатской шапке с красной звёздочкой ловко крутил одной рукой большое колесо, а другой точил нож о круглый большой камень, который быстро-быстро крутился.
     Я смотрел на дяденьку-калеку и боялся, что сейчас он упадёт со своего высокого сиденья.
     От камня на дяденьку летел огонь, а он его нисколечко не боялся и точил, точил наш нож…
     Потрогав пальцем  нож, дяденька широко улыбнулся и сказал:
     — Готово, красавица!
     Мама заплатила дяденьке деньги, поблагодарила его, взяла и завернула кухонный нож в белую тряпочку,
а тряпочку с ножом положила в сумку.
     Дяденька–точильщик стал точить чужой топор, а я обрадовался, что он не умеет падать. 
     И мы пошли смотреть лилипутов.
     В конце Базарной площади построили высокую и большую деревянную сцену.
     Мы не смогли близко подойти к сцене, потому что огромную площадь заняли люди, которые раньше пришли посмотреть
на лилипутов. 
     Мороз потихоньку и незаметно залез ко мне в пальто, в валенки и в варежки.
     Уши моей шапки и шарфик, которым было закрыто моё лицо, покрылись инеем.
     И мои ресницы тоже покрылись инеем. Мне стало тяжело ими хлопать.
     Люди замерзали, волновались и спрашивали друг у друга, когда приедут лилипуты?
     И никто не мог сказать, когда же они приедут. 
     По высокой, широкой боковой лестнице на сцену поднялся толстый дяденька в сером зимнем пальто с большим серым каракулевым воротником, в такой же каракулевой папахе и в белых фетровых зимних сапогах.
     Он поднял руку и сказал, что концертная бригада задерживается, но она в дороге и скоро прибудет.
     Мама спросила меня:
     — Ты сильно замёрз, Илюша?
     Я ответил, что замёрз, но ещё потерплю. И стал терпеть, потому что сильно замёрз, но ещё сильнее хотел увидеть настоящих лилипутов.
     Одежда, шапки и шали у людей побелели от мороза, а от их дыхания вверх белыми столбиками поднимались дымки пара,
как от маленьких паровозов.
     Было, как на картинке, красиво: заиндевелые люди и бесчисленные белые струйки пара на фоне голубого чистого неба…
     Чтобы согреться, люди постукивали ногами о снег и приплясывали на месте или попеременно стучали нога о ногу, сильно хлопали друг по дружке вязаными варежками и солдатскими перчатками.
     Все мужчины подвязали под подбородком уши от шапок, а женщины до глаз укутались в шали и тёплые платки.
     Люди всё спрашивали друг друга, когда же лилипуты приедут?
     Толстый дяденька снова поднялся на сцену и объявил, что концертная бригада прибыла и сейчас переодевается.
     Люди так замёрзли, что ему никто и ничего не ответил.
     На сцене появился, похожий на мальчика, маленький дяденька, у которого были человеческие глаза, зато лицо, фуражка, костюм и туфли были совсем-совсем серебряными.
      Все ахнули от удивления: в такой мороз — и в костюмчике?
      Серебряный дяденька низко поклонился и стал извиняться перед  людьми за опоздание концертной бригады.
     Он сказал, что в дороге сломался автобус, и они пять километров шли пешком.
     Некоторые люди стали хлопать варежками, перчатками и кричать «Молодцы!»
     Все артисты и артистки были маленькими ростом, серебряными и красивыми.
     Они плясали и вместе, и поодиночке, кружились парами, показывали невероятные фокусы и сложные гимнастические номера, как сказал чужой дяденька, у которого я сидел верхом на плечах.
     Всё было как в сказке, где живут весёлые серебряные человечки!
     После каждого выступления артисты низко кланялись, а люди сильно хлопали и грели руки.
     Над Базарной площадью стоял громкий хохот, когда серебряный артист пел песню про толстого аглийского дядю Челчиля.
     Всем людям было очень сильно весело и радостно.
     Когда концерт закончился, люди захлопали варежками, перчатками и ладошками, долго, дружно и громко кричали:
     — Браво! Бис! Молодцы!
Я тоже громко хлопал варежками и кричал:
     — Блаво! Бис! Малацы!
     Артисты  много-много раз низко кланялись людям и не уходили с высокой сцены.
     Я смотрел,  удивлялся и думал, как хорошо серебряная краска и серебряные костюмы защищают артистов от крещенского мороза!
     Вот нам бы с мамой купить такую краску!
     Толстый дяденька опять поднялся на сцену: от имени зрителей он поблагодарил артистов и передал главному артисту
наш Троицкий подарок — большой и тяжёлый картонный ящик.
     Все люди снова стали громко хлопать и кричать:
     — Браво! Молодцы!
     Я тоже стал громко хлопать и кричать:
     — Блаво! Малацы!
     И чужой дяденька, на котором я сидел верхом, тоже громко кричал и хлопал варежками:
     — Браво! Молодцы!
     Артисты снова стали низко кланяться, махать обеими руками всем людям и мне тоже.
     За артистами пришёл автобус, и они уехали.
     Люди замёрзшие, довольные и радостные стали быстро и весело расходиться с Базарной площади.
     Пока мы с мамой шли домой, мы капельку согрелись.
     Дома мама дровами и углём жарко натопила печку-голанку.
     Мы поели картошку в мундире с чёрным хлебом и с луком, а потом долго пили горячий чай вприкуску с сахаром.
     До самой ночи мы вспоминали серебряных лилипутов и отогревались возле открытой духовки.


     10.  Пятёрка с пятью плюсами

     Меня и моих товарищей по возрасту из младшей группы перевели в среднюю.
     У нас другая воспитательница и другая красивая комната.
     У нас теперь всё другое: комната, игрушки и кровати больше, чем в младшей группе.
     И в игры мы играем другие.
     Прежним осталось у нас увлечение рисованием.
     Теперь мы рисуем цветными карандашами и у каждого из нас есть свой альбом.
     Лучше всех в группе рисую я, но Валера Арсентьев не соглашается и всегда спорит со мной, что он лучший художник.
     Сегодня вечером Мария Михайловна предложила всем рисовать корабли.
     Корабли можно рисовать и военные, и гражданские — любые.
     Я нарисовал большой советский крейсер, который мчался по морю, а от него в разные стороны улепётывали немецкие корабли. Крейсерские снаряды догоняли и подбивали вражеские корабли. Они горели и тонули.
     Валера тоже нарисовал морское сражение. Мария Михайловна нам обоим поставила красным карандашом
большие красные пятёрки.
     Валера обрадовался, что нам поставили одинаковые оценки, и торжествующе посмотрел на меня.
     Я решил нарисовать пассажирский пароход и сказал об этом Валере.
     Он тоже стал рисовать пассажирский пароход.
     Я ушёл от Валеры за другой столик, чтобы он не подсматривал, и стал рисовать.
     Валера первый нарисовал красивый двухпалубный пароход и синее море и подошёл к воспитательнице.
     Мария Михайловна похвалила рисунок и поставила ему пятёрку с тремя плюсами!
     Валера специально прошёл мимо меня, чтобы похвастаться передо мною своей пятёркой с тремя плюсами.
     Он шёл как победитель.
     Я нарисовал большой белый пятипалубный пароход с тремя высокими красно-чёрными трубами.
     Мой корабль рассекал синие морские волны, а над ним в голубом небе летели белые чайки, и сияло золотое солнце.
     Мария Михайловна подозвала всех ребят к себе, показала мой рисунок и сказала, что так хорошо у нас ещё никто не рисовал.
     Она поставила на моём рисунке большую красную пятёрку с пятью большими красными  плюсами!
     Теперь уже никто не сомневался, что я — самый лучший художник.


     11. Защитник или коварный удар

     В нашем детском садике три группы: младшая, средняя и старшая.
     Когда две или все три группы встречаются в общем большом зале перед выходом на прогулку или после,
здесь стоит весёлый шум и слышится счастливый детский смех.
     Мы радуемся встрече и делимся интересными новостями и впечатлениями со своими товарищами и друзьями из других групп.
     Недавно я обратил внимание на высокую худенькую девочку с двумя короткими чёрными косичками из старшей группы,
которая не любит маленьких мальчиков и девочек: она ходит, ходит возле малышей и вдруг сильно бьёт кого-то из них
или неожиданно толкает на пол.
     Когда малыш начинает плакать, девочка радуется, громко хохочет и убегает.
     И снова на моих глазах она сбила с ног мальчика из младшей группы, засмеялась над плачущим малышом и убежала.
     Я нашёл эту злую девочку, что на голову выше меня, и сказал ей, чтобы она никогда не била маленьких.
     Девочка удивлённо посмотрела на меня сверху и неожиданно коленкой сильно ударила меня высоко между ног и убежала.
     Я сел на корточки, сжался в комочек, закрыл глаза и стиснул зубы, чтобы не закричать и не заплакать от невыносимой боли.
     Мой друг Юра Латыпов со стороны увидел всё и подбежал ко мне.
     — Тебе очень больно?
     У меня не было сил ему ответить, и я махнул рукой:
     — Очень!
     Юра позже сказал, чтобы я пожаловался нашей воспитательнице, но я попросил его никому об этом не рассказывать.
     Увидев в следующий раз эту нехорошую, дерущуюся девочку, я подошёл к ней, встал боком, сжал кулаки и, глядя в тёмные глаза плохой девочки, твёрдо сказал, что если она ещё раз кого-нибудь тронет пальцем, если кто-нибудь пожалуется на неё,
я оторву ей насовсем её маленькие косички вместе с жёлтыми бантиками.
     Девочка испуганно посмотрела на меня, сказала «Дурачок!» и убежала.
     Больше никто не жаловался на высокую девочку, а, увидев меня, она сразу куда-то исчезала.
     Летом старшую группу перевели в другой, взрослый, детский сад, и я больше никогда не видел эту высокую злую девочку.

               
     12. Три дяди Васи

     В нашем большом дворе живёт очень много людей и три дяди Васи.
     Один дядя Вася живёт на одной площадке с нами, другой дядя Вася живёт ниже нас, под лестницей.
     Ещё один дядя Вася: маленький, худой и жёлтый, у которого высокая и печальная жена, живёт в маленьком деревянном доме около больших каменных ворот.
     Он всегда летом сидит на высоком деревянном крылечке в зелёной телогрейке и в серых валенках.
     Нет, он не сторож, а больной чахоткой и поэтому в тёплую погоду греется на солнышке и всегда о чём-то думает и думает.
     Когда дядя Вася устаёт думать, он склоняет голову себе на плечо и, похрапывая, спит.
     В подвале большого дома живёт ещё один чахоточный.
     Он высокий и худой, как щепка, но зовут его дядя Ваня.
     Он тоже заболел на войне.
     Дядя Вася, который живёт рядом с нами — не чахоточный, а пьяница. Он с войны пришёл уже пьяницей.
     Мама говорит, что он получает большую пенсию, поэтому каждый день пьёт.
     Когда дядя Вася — сосед ещё не совсем пьян, он зовёт меня к себе в гости и учит быть солдатом и мужчиной.
     Он учит меня маршировать и выполнять команды: «смирно», «отдать честь»,  «кругом», «направо», «налево».
     Учит стоять «по струнке» и не выпячивать живот по команде «равняйсь».
     А ещё он всегда повторяет, что каждый мужчина должен быть сильным и смелым, чтобы защищать себя, свою семью
и слабых людей от мерзавцев и негодяев.
     Но особенно ему не нравятся мои брюки. Брюки настоящего мужчины, говорит дядя Вася, должны закрывать обувь
от пятки до носка и касаться пола. Мои чёрные брюки на лямках не закрывают обувь и наполовину, поэтому я –
не настоящий мужчина, а маленький мальчик.
     Дядя Вася — капитан в запасе. У него серебряные погоны с серебряными звёздочками и вся грудь зелёного новенького офицерского кителя в медалях и орденах, которые он получил за храбрость на войне.
     Когда дядя Вася напьётся пьяным, он сразу же становится генералом и героем.
     Один раз дядя Вася сильно напился и забуянил. Наши соседи вызвали военный патруль домой к дяде Васе.
     Когда военный патруль с красными повязками на рукавах поднялся к нам на этаж, дядя Вася одел свой китель
и офицерскую фуражку и, хотя был в трусах и в галошах на босу ногу, так накричал на патруль, что тот испугался,
козырнул и ушёл из дома.
     Тогда дядя Вася избил тётю Варю, свою жену и фронтовую подругу, так, что по всей лестничной стенке со второго на первый этаж размазал её кровь. Соседи отбили тётю Варю и опять вызвали военный патруль.
     Военный патруль приехал на машине и не стал козырять дяде Васе, а скрутил ему руки и увёз в военную комендатуру.
     Дядю Васю долго все люди старались исправить, сделать трезвым, но он так и не исправился,
поэтому ему дали другую квартиру в другом маленьком доме, чтобы он не мешал соседям нормально жить.
     Нижний дядя Вася был сержантом на войне: у него одна медаль и нет орденов.
     Домой с войны, из Германии, он привёз чахотку, патефон с большими, чёрными, круглыми грампластинками
и большой вещевой мешок с разными продуктами и подарками.
     Когда солнышко пускает первые весенние ручейки, нижний дядя Вася открывает в большой комнате окно на улицу,
двери в маленький и общий коридор.
     Железной блестящей ручкой он заводит чёрный патефон и играет для всех громкую красивую музыку.
     Мама узнала у соседей, что он играет вальсы Штрауса и музыку Вагнера.


     13. Васильевна

     Васильевна — самая главная в нашем большом дворе и поэтому её все боятся.
Боятся, потому что Васильевна — крепкая женщина среднего роста с крупным, строгим лицом и твёрдым, немигающим взглядом больших, карих глаз.
     Когда Васильевна смотрит людям в глаза, то все отводят свои глаза в сторону или упираются ими в землю, будто нашли там что-то очень интересное.
     Не боится Васильевну один только дядя Вася, наш сосед по этажу, когда он пьян.
     Дядя Вася всегда пьян, поэтому он никогда не боится Васильевны.
     Васильевна ни разу не поднималась к нам на второй этаж, чтобы воспитывать дядю Вася, а всегда встречает его во дворе, когда он пьяный идёт в магазин за водкой или возвращался домой с одной или несколькими бутылками водки.
     Дядя Вася в любом состоянии помнит, что Васильевна — самая главная во дворе, а он всего только капитан в отставке.
     Васильевна всегда за что-то ругает дядю Васю, а он ей не боится, матерится, бьёт себя в грудь, звенит медалями и орденами.
     В конце концов, Васильевна машет на дядю Васю рукой и уходит.
     После разговора с ней дядя Вася обязательно несколько раз подёргивает плечами, будто что-то стряхивает с гимнастёрки,
и пьяной, виляющей походкой идёт домой распивать новую бутылку водки или в магазин за водкой.
     Не видел я ни разу вместе Васильевну и Перминовых отца и старшего сына, поэтому не знаю: боятся они Васильевну
или не боятся.
     Зато все другие жители двора очень боятся Васильевну, и всегда делают, что она приказывает.
     А приказывает и командует она всегда.
     Васильевна всегда находит недостатки во дворе и делает замечания виновнику.
     По-настоящему, Васильевну зовут не Васильевна, а Анной Васильевной, но все почему-то называют её Васильевной за глаза,
и когда обращались к ней.
     Редко, кто называет Васильевну Анной Васильевной.
 
     Каждой осенью весь двор: и взрослые, и дети, собираются на общее собрание двора возле кирпичного с облупленной известью двухэтажного сарая Васильевны.
     Наверху в нём она устроила сеновал, а внизу держит чёрно-белую корову, телёнка и белых кур вместе с красно-чёрным большим петухом.
     Большой и красивый красно-чёрный петух Васильевны ходит по двору очень важно, потому что он знает, что его хозяйка —
самая главная, самая сильная во дворе. Поэтому в жёстких петушиных боях он всегда побеждает других петухов нашего двора.
     Он не смотрит, какого цвета другой петух: белого, серого, жёлтого или такого же, как он сам, красно-чёрного цвета.
     Он не обращает внимания даже на гребешок противника. Ему всё равно: большой или маленький был гребешок, широкий или узкий.
     Он знает, что за ним стоит его непобедимая хозяйка — Васильевна!
 
     Васильевна заранее обходит все квартиры нашего большого двора или встречает во дворе жителей и объявляет о собрании. Она называет день, место, время и серьёзно приглашает придти на выборы ответственного лица за наш двор, то есть за самого главного человека в нашем дворе.
     Все обещают придти на собрание и обязательно приходят.
     На собрание не приходят только те, кто работает, уехал куда-нибудь или болеет, лёжа на кровати.
     Васильевна всегда всё уже знает перед собранием.
     В начале собрания Васильевна размеренно и складно отчитывается о проделанной за год работе, потом говорит,
что надо сделать в этом и в следующем году.
     Дел, как всегда, за прошедший год было сделано много, а в следующий раз надо сделать не меньше.
     Все голосуют единогласно за "Васильевну", чтобы она доделывала то, что не успела сделать.
     Васильевна — женщина серьёзная, энергичная, но на государственной работе, как все взрослые люди, не работает.
     Она занимается домашними делами, домашним хозяйством, а заодно и нашим большим двором.
     У неё на все хватает сил и времени.
     Все другие взрослые, кроме двух дядей Васей, работают. Даже туберкулёзный дядя Ваня и тот работает.
     Остальным взрослым некогда командовать другими людьми.

     Мой большой друг дядя Гена один не боится Васильевны, потому что он — её любимый сын.
     Он всегда смотрит на свою строгую маму, широко улыбается и с удовольствием делает то, что она говорит.
     А вот тётя Вера, старшая дочь Васильевны, свою маму страшно боится.
     Она всегда, слушая Васильевну, бегает своими маленькими карими глазками из стороны в сторону, иногда останавливается на лице своей мамы и снова куда-нибудь быстро убегает.
     Получив указание Васильевны, тётя Вера быстрыми короткими шагами идёт выполнять очередное мамино поручение.
     Длинными шагами тётя Вера ходить не умеет, потому что она маленького роста, очень худая и у неё обыкновенные маленькие ножки.


     14. Дворня

     На площадке второго этажа нашего скворечника всего три квартиры.
     Прямо перед лестницей — дверь нашей с мамой маленькой комнаты.
Дальше, вдоль по узкому коридору, широкая из двух створок дверь дяди Васи-пьяницы.
     Поперёк и в конце коридора стоит тёмная дверь в другую квартиру, где живут вечно озабоченные пожилые муж с женой.
Они живут сами по себе и ни с кем не дружат. Приходят домой, а потом уходят на работу. И всегда молчком.
Поздороваются тихо и дальше идут.
     О соседе дяде Васе я рассказывал.
     Жена у дяди Васи с фронта. Она и там была его женой, только фронтовой.
     Тётя Варя дружелюбная, улыбчивая и приятная тётенька.
     Нередко она ходит с синяком под глазом: то под левым, то под правым, а то и под обоими сразу или с разбитыми губами.
     Когда у тёти Вари синяки, она старается их прятать под пудрой или под платком. А разбитые губы спрятать никак нельзя,
поэтому она их сильно-сильно замазывает тёмной губной помадой.
Но всё равно всем видно и понятно, что дядя Вася снова её побил за что-то.
     Побитая тётя Варя становится неулыбчивой и неразговорчивой. Она всегда старается скорее проскочить мимо людей незамеченной.
     Дядя Вася — строгий человек. Я же рассказывал, как он любит,  чтобы всё было по форме, чтобы во всём был порядок.
Как положено у военных.
     Под нашей крутой деревянной лестницей всего две квартиры.
     В большой квартире, налево, живёт семья Перминовых.
     Тётя Тася — очень высокая, худая, сутулая и смуглая женщина, похожая на татарку.
     Жизнь у неё — не сахар.
     Она живёт с мужем и сыновьями: со старшим Аркадием, со средним дядей Васей и с младшим Володей, который намного старше и выше меня ростом.
     Я говорил, что дядя Вася привёз с войны большой рюкзак за плечами и два больших тяжёлых чемодана в руках,
потому что у него всего две руки, как у всех людей. Если было бы больше рук, то он привёз бы больше.
А он всего-то был на войне сержантом с одной медалью...
     Этот дядя Вася тоже чахоточный, а на вид такой, как все здоровые люди: щёки полные, сам упитанный.
     В одном из больших чемоданов он привёз немецкий патефон и много пластинок с громкой и красивой музыкой.
     Муж тёти Таси, дядя Серёжа, — большой рыжий дяденька с большим животом, с круглым, толстым и красным лицом.
Он, как и сосед по нашей площадке дядя Вася, трезвым не бывает.
     Но дядя Вася-сосед никогда не выпивает вместе с мужем тёти Таси, потому что был геройским капитаном в отставке.
Он говорит, что дядя Серёжа — бандит, никогда не воевал и почти не вылазит из тюрьмы.
     Дядя Серёжа придёт домой, немного поживёт, поворует, пограбит, подерётся и снова надолго уходит жить в тюрьму.
Сейчас дядя Серёжа пока ещё живёт дома.
     Несколько дней назад из тюрьмы пришёл старший сын Аркадий. Тоже крупный, сильный, рыжий и с красным лицом,
как у папы.
     Они с отцом постоянно пьют и пьют, а соседи по двору вздыхают и ждут, когда что-нибудь случится.
Потому что никогда не было, чтобы чего-нибудь не случалось, когда домой приходил кто-нибудь из них.
А когда оба — долго ждать не приходится, то подерутся сами, то кого-нибудь под горячую руку набьют, ограбят или украдут что-нибудь.
     В маленькой комнате, которая прямо по коридору, живёт тётя Даша.
     Она одинокая, но у неё есть дети, которые живут далеко.
     Когда тётя Даша получает от детей письма, она становится счастливой и всем рассказывает,
что она получила письмо от детей.
     Так она ходит несколько дней счастливая и радостная.
     И все соседи знают, что тётя Даша получила письмо от детей.
     И все радуются за тётю Дашу и радуются вместе с ней.
     Прямо под нами живёт молодая семья Нежуриных, которая совсем недавно приехала жить в наш двор.
     Одно большое окно их квартиры, что выходит во двор, всегда смотрит на крышу высокого подвала, крытого железом.
     Две большие железные двери в подвал всегда на замке. В нём Медицинское училище хранит своё списанное барахло,
как говорит мама.
     Дядя Миша — мужчина невысокого роста, худощавый, но очень подвижный. У него длинный с большим утолщением
на кончике нос, большой рот и тонкие губы.
     Голова дяди Миши не круглая, а приплюснутая, будто сдавленная с боков. Уши на голове большие и растопыренные.
     Мне сверху это особенно видно, когда он пострижётся.
     Дядя Миша пришёл с войны контуженный и слух у него стал похуже.
     Он хороший дяденька, потому что ходит всегда с весёлыми глазами и часто улыбается.
     Он старается всем помочь: кому надо что-то поднять, положить или поднести.
     У дяди Миши есть такая же, как и он, молодая жена Аня.
     — Анечка, — как он зовёт обычно её.
     Тётя Аня ростом, как дядя Миша, невысокая и добрая: у неё круглое, симпатичное лицо и красивые глаза.
     Она ждёт ребёнка и вот-вот родит.
     Дядя Миша очень любит тётю Аню и старается всё сделать за неё сам. Что-то делает и сама тётя Аня.
     Соседки за глаза называют дядю Мишу "Живчиком".
     Я не знаю: хорошо это или плохо.
     Думаю, что хорошо, потому что они при этом улыбаются, и ещё потому что дядя Миша — хороший.
     В маленьком коридорчике, в квартире, напротив Нежуриных, живёт семья Восходовых из трёх женщин и мужчины:
мама Наталья, папа Николай и две взрослые высокие дочки — Анна и Мария.
     Девушки обе носатые и беленькие, но не очень красивые.
     В квартире с деревянным крылечком живёт молодая семья Банчужных.
     Они тоже — новосёлы.
     Дядя Гриша, как и другие солдаты, пришёл с войны.
На вид дядя Гриша совсем целый, хотя много воевал и имеет много медалей.
Его молодая и худенькая жена Рая одного роста с мужем и тоже беременна. Скоро родит кого-нибудь.
     В другом, боковом, высоком здании на втором этаже живёт семья Битюк.
     Дядя Дима высокий, широкоплечий и сильный мужчина с большим и добрым лицом и чёрной шевелюрой.
     У него жена тётя Соня и большой сын Толя.
     Тётя Соня едва достаёт ростом до плеча мужа. Она тоже, крепкая и полная женщина с густыми рыжими, крашенными волосами до плеч.
     Толик всегда где-то чем-то занят и редко появляется во дворе.
     Когда дядя Дима уезжает на паровозе в большие командировки, тётя Соня красиво одевается, сильно красит яркой,
красной помадой свои большие губы, цепляет за уши большие сверкающие серёжки, одевает яркое, модное платье,
которых у неё не пересчитать, и ходит гулять в город с сыном.
     Иногда ходит и одна.
     Если дядя Дима и тётя Соня возвращаются домой, нагруженные с головой и на все руки обновками и продуктами, это значит,
что дядя Дима получил большую получку.
     Дядя Дима всегда получает большую получку, потому что работает машинистом, а это очень тяжёлая работа, такая тяжёлая,
что его даже на войну не брали, а оставили делать эту работу.
     Тётя Соня, если отстаёт в дороге от мужа, всегда громко зовёт дядю Диму:
     — Дмитрий! — и обязательно добавляет.
     — Дорогой!
     Где-то там же наверху живут Ронжины, мама с сыном Сашей. Мама худая и высокая. Мальчик светленький и ростом, такой же, как я.
     О них я ничего не могу сказать, потому что живут они высоко. Я  туда никогда не поднимался по узкой и высокой лестнице.
Светленький мальчик всегда аккуратно одет и пострижен. Он ни с кем во дворе не дружит.
Он всегда ходит, держась за мамину ручку.
Так они с мамой проходят по двору на свой верх к лестнице или спускаются вниз. Ходят они по двору так, как будто живут здесь одни, а мы, все остальные, здесь не живём, и нас не видно совсем.
Они ни с кем не здороваются и не разговаривают.
     С Васильевной они уж точно здороваются.
     Побоятся не поздороваться.
     Прямо перед большим белым домом, который взрослые называют Мед. училище, со двора есть большой каменный вход
во второй подвал.
     В подвале живут две семьи. В ближней комнате — чахоточный дядя Ваня Подкопаев,
который, как и другие наши чахоточные, привёз болезнь с войны.
     Не знаю, привёз ли он ещё что-то. С войны все всегда что-то привозят.
     Маленькие окна его комнаты чуть-чуть выглядывают во двор у больших ворот.
Дядя Ваня живёт вдвоём с женой Зиной: стройной и симпатичной женщиной.
     Они тоже очень неодинаковые ростом: он высокий, а она и до плеча мужа не достаёт.
     Когда они идут рядом и разговаривают, дядя Ваня часто склоняет голову к тёте Зине, а она задирает свою вверх.
     И так всегда: то — вверх, то — вниз.
     Очень интересно смотреть.
     В другой, дальней комнате, чьи маленькие  окна наполовину выглядывают в углу двора под Мед. училищем, живёт тётенька с девочкой, которых я тоже не знаю.
     На другой стороне нашего большого-пребольшого двора стоит одноэтажный дом из двух половинок:
из деревянной и кирпичной.
     В кирпичной половинке жил и я когда-то маленьким, пока на меня не упал потолок.
     Хорошо, что потолок упал с обеих сторон моей кроватки, а то бы меня уже давно не было на свете. Так говорит моя мама.
     Когда потолок упал, нас с мамой временно переселили на верх в другой дом нашего двора, в нашу комнатку.
     А когда квартиру отремонтировали, в неё поселили вдову погибшего офицера с большим мальчиком.
     Им отдали нашу большую квартиру, потому что мальчик большой, а нам оставили маленькую комнатку,
потому что я маленький.
     Большого мальчика зовут Витей, потому что мы с ним уже успели познакомиться. Он весёлый, смешной и любит пошутить.
     Как зовут его маму, я не знаю.
     В этом же коридоре в полутёмной квартире с двумя маленькими  комнатами живут Синебрюховы.
     Такие фамилии у тёти Васильевны, моего большого друга дяди Гены и его сестры тёти Веры.
     В деревянной половине дома у больших каменных ворот всегда на деревянном высоком крылечке
сидит чахоточный дядя Вася.
Здесь со своими семьями живут две родные сестры, обе худые и высокие. Они и похожи одна на другую.
     Жена дяди Васи — тётя Фрося. Она на большую голову выше своего мужа. Другая сестра тоже выше своего мужа,
но всего лишь на пол головы.
     Конечно на таких высоких женщин не хватает высоких мужчин.
     Тётя Фрося похожа на худую курицу, которая всегда кудахтает, ищет корм в земле, находит его и зовёт цыплят кушать.
     Так и тётя Фрося всегда находится рядом с дядей Васей и всегда что-нибудь спрашивает:
     — Тебе не холодно, Василий?
     — Василий, ты не проголодался?
     — Василий, тебе пора пить лекарства...
     И так целый день, пока дядя Вася сидит или спит на крылечке.
     У Сидельниковых растёт красивая большая дочка Нэлли. Они оба её очень любят и не знают, что ещё сделать для своей любимицы.
     У другой сестры, которую зовут тётя Нина, мужа её я тоже пока не знаю, есть сын.
     Мальчик Жорик, большой и красивый, но всегда какой-то тихий и грустный. И мне его, почему-то, жалко.
     Вот такие люди живут в нашем дворе, спрятанным за высокими кирпичными стенами и большими каменными воротами
с надёжным запором.
     Мама говорит, что здесь, за этим высоким кирпичным забором, раньше был женский монастырь.


     15. Красивый сундук или колхозный рынок

     В воскресение мы с мамой тепло одеваемся и, как все люди, идём на Колхозный рынок и на Барахолку.
     Там покупаем продукты на неделю и необходимые вещи.
     Сегодня мы пришли в магазин купить сундук. У нас уже стало много вещей и их некуда девать. Вот мы и решили купить сундук, чтобы было, куда вещи класть, как сказала мама.
     Сундуков в магазине нет. Обещают скоро подвезти.
     Мы с мамой идём гулять на Колхозный рынок. Он находится через дорогу, напротив магазина, где продаются сундуки.
     У входа в Колхозный рынок много плохо одетых замёрзших нищих и попрошаек.
     Они сидят и стоят.
     Все протягивают синие от мороза голые или в рваных варежках руки и просят:
     — Подайте, Христа ради!
     — Ради бога, подайте на пропитание!
     — Подайте фронтовику! — Так просит милостыню безногий дяденька–калека на санках.
     Одет он в матросскую тельняшку и чёрные матросские брюки.
     Он совсем не боится мороза. Лицо и шея у него красные и руки тоже красные.
     Мама всегда даёт ему денежку или мелочь. Она говорит:
     — Стыдно мимо него проходить и не дать: человек на войне обе ноги потерял. Жаль, что всё равно всё пропьёт.
     А я несколько раз видел, как этот дяденька и другие такие же безногие дяди наденут на руки деревянные бруски,
быстро-быстро отталкиваются ими от снега и едут на санках наперегонки.
     Этот дяденька всегда всех обгоняет, потому что сильнее всех.
     На Колхозном рынке людей много. Они ходят и толкаются, поэтому мама называет рынок толкучкой.
     Здесь продают всякие-всякие вкусные и сладкие сладости, разные красивые вещи, каких дома у нас нет.
     Мне нравится смотреть на прилавки, красиво украшенные пряниками.
     Пряники бывают белые, розовые, шоколадные, большие и маленькие, но все они сладкие, вкусные и приятно пахнут.
     А ещё я очень люблю конфеты, но мама покупает конфеты только к большим праздникам.
     Поэтому я люблю большие праздники.
     На рынке и на Барахолке продаётся всё самое лучшее.
     Тёти и дяди расхваливают свой товар и говорят, что это самые лучшие и самые недорогие продукты и вещи.
     Однорукий бородатый дяденька на ремне через плечо носит большое деревянное колесо, внутри которого крутится красивая маленькая пушистая белочка.
     Она гадает людям счастье по бумажкам.
     Я попросил маму поиграть с белкой.
     Мама дала дяденьке деньги, белка покрутилась, из колеса на дощечку выпала бумажка.
     Мама взяла её и попросила дяденьку прочесть, что в бумажке, потому что её не учили читать.
     Дяденька прочитал, а там никакого счастья нет.
     Мама виновато улыбнулась ему и сказала мне:
     — Белке на еду погадали.
     А бородатый дяденька с белкой успокоил её:
     — В следующий раз обязательно выпадет счастье, красавица.
     Другой однорукий дяденька с большими красными шрамами на лице и с чёрной повязкой на левом глазике
ходит с чёрным вороном на верёвочке, который сидит на большом деревянном подносе среди кучи свёрнутых в трубочку бумажек.
     При гадании однорукий дяденька ворошит бумажки на подносе, а ворон выбирает и поднимает клювом одну трубочку
со счастьем или без счастья.
     Но мы больше уже не гадаем: всё равно счастья нет.
     Безногий дяденька–точильщик, у которого мама точила кухонный нож, точит людям ножи, топоры, бритвы и ножницы.
     Он и сегодня не боится огня, который летит на него.
     Он всегда улыбается и никогда не падает со своего высокого сидения.
     Интересны и страшны цыганки–гадалки.
     Их много, но ходят они вместе по две или три тётеньки.
     Они все чёрные и грязные. У них несколько грязных разных юбок. Если они там спрячут украденные деньги
или золотое кольцо, то их уже никто никогда не найдёт.
     Цыганки носят маленьких детей в шёлковых красивых платках или на руках, или тянут их за руку за собою.
     Дети цыганок всегда громко плачут и плачут.
     Люди оглядываются на детей, а цыганки всем говорят: дети есть хотят, дайте денег на еду детям.
     И долго-долго идут за тётенькой или дяденькой, которые на них оглянулись, и не отстают, и всё просят деньги.
     Все люди боятся, чтобы цыганки не вытащили у них деньги и не сняли с них кольца, брошки и другие украшения.
     Цыганки ко всем пристают и говорят:
     — Давай погадаю на счастье, давай погадаю на счастье!
     Они любят подходить к старым и к молодым тётенькам, которые носят чёрные платки и шали, и спрашивать:
     — Давай погадаю о муже? Давай погадаю о сыне?
     Или страшно смотрят своими большими чёрными глазами людям в глаза и говорят:
     — Скажу, что тебя ждёт впереди!
     Мы с мамой видели, как потом к тёте–цыганке подходит дядя–цыган и отнимает у неё всё, что ей дали или что она украла.
     На Колхозном рынке много людей из ближних деревень.
     Они приезжают на лошадях, запряжённых в сани–розвальни, как у дяди Стёпы.
     Они продают овёс, пшеницу, мясо, сало, замороженное молоко, деревенский хлеб, живых и ощипанных гусей, уток и кур.
     Я всегда смотрю на всех лошадей, но Карьку так ни разу и не увидел.
     Каждый раз на рынке или на Барахолке кто-то из людей, особенно тётеньки, громко кричит:
     — Украли кошелёк! Украли кошелёк!
     — Украли талоны! Украли талоны!
     — Вырвали сумку! Вырвали сумку!
     Тётеньки всегда громко плачут и причитают на весь рынок.
     И зовут милицию.
     Если люди вора ловят, то сильно его бьют, пока дяденька–милиционер не начинает громко свистеть в свисток
и не отбирает вора у людей, а иначе могут забить до смерти.
     По всему рынку дяденьки–калеки с одной ногой и с другой деревяшкой вместо ноги играют на гармошке, на баяне,
на аккордеоне или на балалайке и поют разные грустные песни.

     Чаще всего они поют:

     Раскинулось море широко
     И волны бушуют вдали.
     Товарищ, мы едем далёко,
     Подальше от нашей земли…

     Или:

     Наверх вы, товарищи, все по местам:
     Последний парад наступает.
     Врагу не сдаётся наш гордый Варяг,
     Пощады никто не желает…

     Но я люблю, когда они поют:

     Располным-полна моя коробушка:
     Есть и ситец, и парча.
     Пожалей ты, душа-зазнобушка,
     Молодецкого плеча…

     На скрипке, баяне или на аккордеоне обычно играют слепые дяденьки.
     Они надевают на глаза чёрные или очень синие очки, чтобы незаметно было, что они слепые.
     Во время игры они поднимают глаза вверх, будто видят в небе эту волшебную музыку.
     Перед каждым музыкантом лежит шапка, картонная коробочка или футляр от баяна.
     Мы с мамой, другие дяденьки и тётеньки собираемся вокруг музыканта, стоим и слушаем музыку.
     Кто-то обязательно крикнет:
     — Сыграй «Подгорную», «Катюшу», «Цыганочку» или что-то ещё…
     Сердобольные и богатые люди кидают им денежки и копейки, а другие кладут баранки, пряники или конфетки в обёртках.
     Все громко и долго хлопают в ладошки и говорят «Спасибо!»
     Дяденьки–музыканты крестятся и кланяются каждому подающему милостыню и говорят:
     — Спасибо!
     — Дай бог тебе счастья!
     Или что-нибудь другое жалостливое.
     И только слепые музыканты на звук падения монеты или денежки молча кивают головой и продолжают играть красивую музыку.
     Мы с мамой обходим и слушаем всех музыкантов, но у нас на рынке есть свой слепой музыкант.
     Мы обязательно идём слушать его музыку и хлопать в ладошки или в варежки.
     Я прошу у мамы денежку или монетку и кладу музыканту в шапку.
     На Колхозном рынке и на Барахолке ходит много милиционеров с наганами в кожаных кобурах и военных патрулей
с винтовками за плечами и красными повязками на рукаве.
     Милиционеры ловят бандитов, воров и спекулянтов.
     Военные патрули останавливают военных, отдают им честь и смотрят у них документы.
     Мы с мамой ходим по рынку и возвращаемся к магазину узнать: привезли сундуки или нет.
     Наконец, сундуки привезли. Сундуков много, все они разные, одинаковых нет: так сказала тётенька-продавец.
     Пока подошла наша очередь, мы с мамой сильно замёрзли.
     Мама стала выбирать самый красивый сундук.
     Она выбирает, а сама спрашивает меня:
     — Илюша, тебе нравится этот сундук? Или вот этот?
     Мы выбрали самый красивый тёмно-синий сундук с красивыми металлическими широкими полосками голубого,
зелёного и красного цвета.
     Он был не самый большой и не самый маленький: такой, какой нам нужен.
     Тётенька–продавец взяла у мамы деньги, а дяденька—рабочий быстро прибил к нижней части сундука две плоских
деревянных рейки–полозья и привязал за ручку верёвку.
     Мы повезли сундук по снегу как обычные санки.
     Дома топором мама оторвала от сундука полозья, и сундук снова стал сундуком. В него уложили все вещи,
которым не было места в комоде.
     Теперь к старой мебели: к комоду, большой кровати, круглому столу и двум табуретам добавился новый сундук.
     Мама поставила сундук между печкой и кроватью, где мы спим.
     У нас в комнате стало красиво и нарядно! 

               
     16. Лошадь Карька

     Ещё стояли суровые крещенские морозы, когда к нам в гости приехали два маминых брата — два моих дяди.
     Дядю Алексея я знаю давно, потому что летом ездил к нему на помочь — строить дом, а дядю Стёпу вижу в первый раз.
     Оба дяди приехали на одной лошади и на санях на высокой куче сена.
     Мама сказала, что дядя Стёпа живёт в Чесме, а дядя Алексей живёт в Варне.
     Дядя Алексей на попутке доехал до Чесмы, и они с дядей Стёпой на колхозной лошади
вместе приехали к нам в Троицк по очень важным делам.
     Я узнал, что дядя Стёпа — мой двоюродный дядя.
     Для меня и родной дядя Алексей, и двоюродный дядя Стёпа стали одинаково родными.
     Дядя Стёпа старше дяди Алексея, отчего у него на темноволосой голове широкая и большая до самого затылка белая блестящая лысина. Дядя Стёпа был тяжело ранен в середине войны и с покалеченной правой рукой вернулся домой,
где его избрали председателем колхоза.
     Вот он и привык размахивать руками, всегда и везде командовать.
     Дядя Алексей любит большой зелёной расчёской зачёсывать назад свои русые волосы. Он больше молчит и улыбается,
глядя на своего старшего двоюродного брата, а его голубые глаза приветливо и весело светятся.
     Оба дяди привезли много гостинцев: картошку, круглый золотистый лук, мясо, муку, замороженные сало, молоко и масло.
Ещё они привезли большие круглые булки деревенского хлеба, огромного замороженного гуся и три курицы.
     Мама вначале не знала, куда девать такое богатство, а потом всё взяли и отнесли в нашу кладовку, что находится в коридоре на первом этаже дома, а картошку, лук, муку и хлеб оставили дома.
     Мне очень понравилась лошадь. Она большая и коричневая, длинный хвост и грива у неё чёрные-чёрные, а глаза с чёрными длинными ресницами большие, тёмно-коричневые и очень красивые.
     Лошадь зовут Карька.
     Она спокойная, добрая и умная: так сказал дядя Стёпа.
     Когда дядя Стёпа убирает навоз или собирается ехать по делам и запрягает Карьку в сани, я хожу вокруг лошади,
заглядываю ей в глаза, трогаю и глажу её мохнатые ноги и длинный пушистый хвост.
     Карька смотрит на меня и удивляется, какой я маленький.
     А я не такой маленький, как она думает, потому что мне уже идёт четвёртый годик. Просто лошадь этого не знает.
     Рано утром, когда ещё была ночь, мы с дядей Стёпой пошли на речку и повели с собой Карьку пить воду — на водопой,
как сказал дядя Стёпа.
     Мы вышли на улицу, и дядя Стёпа посадил меня на Карьку. Я ехал верхом до речки.
     У самой проруби дядя Стёпа сказал, чтобы я крепко держался за холку руками,
а ножки крепко прижал к бокам лошади.
     Он держит меня за руку, а Карька низко опустила голову и пьёт холодную, студёную воду из проруби: она пьёт долго,
потом высоко поднимает голову, шлёпает губами, изо рта у неё вода течёт и капает назад в прорубь.
     И снова Карька опускает голову в прорубь и пьёт.
     Я с большим трудом удерживался на спине лошади. Меня так и тянуло упасть на шею лошади, скатиться по ней вниз и упасть в прорубь.
     Когда мы вернулись во двор, дядя Стёпа снял меня с лошади и сказал:
     — Молодец, племянник! Вырастешь хорошим наездником!
     Оба моих дяди целый день ходят или ездят по городским очень важным делам.
     Вечером мама зажигает на блюдечках с маслом два фитиля, чтобы светло было.
     Мы собираемся все вместе, сидим, кушаем, пьём горячий чай с молоком и разговариваем.
     Сначала дяди рассказывают, где были и что делали.
     Потом они крепко ругают начальство, бюрократов и мороз.
     Дядя Стёпа каждый вечер вспоминает свой колхоз и боится, чтобы мужики и бабы чего-нибудь не натворили без него.
     Дядя Алексей рассказывает, как они без нас достраивали дом, устраивали новоселье, сколько денег и подарков им надарили.
     А потом оба мои дяди вспоминают  деревенские случаи или что случалось с ними на войне.
     Больше всех говорит дядя Стёпа. Он очень любит говорить и всё объяснять руками.
     Когда мама показала моим дядям мои рисунки, они оба удивились и обрадовались, а дядя Алексей сказал:
     — Ну, ты даёшь, племяш! Будешь первым художником из Сойновых!
     А ещё мы смотрим наш большой альбом с фотографиями.
     Взрослые долго рассматривают каждую фотографию, что-то вспоминают, говорят и передают её друг другу.
     Одну фотографию красивой тёти в красивой чёрной шляпке и с чёрной сеточкой на лице они смотрели долго-долго
и все вместе вздыхали.
     Дядя Стёпа сказал:
     — Жаль сестрёнку. Работала в Берлине. В конце войны немцы её раскрыли и расстреляли.
     — Тётя твоя родная. — Показывая мне фотографию красивой тёти, сказал дядя Алексей и тяжело вздохнул…
     Когда приходит время водопоя, дядя Стёпа отвязывает Карьку от саней, где она стоит и жуёт сено или лежит
на подстилке из сена.
     Он снимает уздечку, ласково хлопает лошадь по спине и говорит:
     — Иди, Карюша, на водопой.
     Карька сама идёт на водопой и сама возвращается домой, потому что хорошо запомнила дорогу, потому что она умная.
     И делает это она два раза в день: утром и вечером.
     Однажды в воскресенье, поздно утром, я попросился поехать на водопой верхом на Карьке.
     Дядя Стёпа посадил меня на лошадь и велел крепко держаться обеими руками за холку, особенно крепко велел держаться
у проруби и не забывать сильно прижимать ноги к Карьке.
     Мы с Карькой пересекли двор и по улице направились к речке.
     Карька важно шла по людской дорожке между больших сугробов.
     Под ударами подкованных копыт снег звонко хрустел и с треском проседал под нами.
     При каждом шаге лошади я тихонько качался вверх и вниз и ещё немного — то в одну, то в другую сторону.
     С высоты лошади я смотрел на мир, и он теперь казался мне намного меньше, чем обычно.
     Я крепко держался варежками за лошадиную холку и сильно прижимал ноги к Карьке. Мне очень хотелось, чтобы сейчас меня увидел мой друг Юра Латыпов.
     Посередине улицы  я случайно заметил, что чёрная блестящая резиновая калоша спадает с моего серого левого валенка.
     Я попытался поправить калошу о бок Карьки, но калоша продолжала сниматься и повисла на носке валенка.
     Я наклонился, чтобы рукой поправить калошу, но свалился с лошади на высокий, твёрдый сугроб,
а потом скатился вниз на дорожку.
     Сидя на снегу, я стал надевать калошу на валенок. Карька остановилась, повернулась ко мне, наклонила голову, понюхала меня и стала внимательно смотреть, что я делаю.
     Когда она увидела, что я правильно одеваю калошу на валенок, она успокоилась и пошла на водопой одна,
а я надел калошу на валенок и пешком вернулся домой.
     Дядя Стёпа спросил, почему я так быстро вернулся, и где осталась лошадь?
     Я рассказал про калошу, про Карьку, и все почему-то весело рассмеялись, хотя ничего смешного я не говорил.
     Карька пришла с водопоя, и дядя Стёпа одел на неё уздечку и привязал к саням-розвальням, чтобы она кушала и жевала сено.
     Теперь на водопой мы отправляемся втроём: я еду верхом на лошади, а дядя Стёпа и Карька идут пешком.
     Иногда я украдкой угощаю Карьку кусочками хлеба и очень редко сахарком, поэтому мы с ней подружились.
     Крещенские морозы прошли. Зима стала теплее, и мои дяди сделали все свои очень важные городские дела.
     Утром, когда на дворе рассвело, дяди собрались ехать домой.
     Мы все оделись и пришли к Карьке, которая уже была запряжена в сани.
     Здесь же, у саней, мы много раз обнялись и поцеловались друг с другом.
     Оба мои дяди одели огромные белые меховые тулупы поверх зимней одежды.
     — Иди, Илюша, попрощайся со своей Карькой. — Сказал дядя Стёпа и обнял меня в свой большой тулуп.
     Я подошёл к лошади и протянул на ладошке заготовленный кусочек хлеба.
     — Ешь, Калька! Кушай!
     Карька осторожно губами взяла с моей ладошки хлеб и съела. Она посмотрела на меня своими красивыми глазами,
несколько раз помотала головой вверх и вниз и негромко заржала.
     Я догадался, что Карька сказала мне спасибо за хлеб, за всё-всё-всё и попрощалась со мной…
     И я сказал ей:
     — До свиданя, Калька! — и тоже помахал рукой.
     И чуть-чуть заплакал.
     Мои дяди сели в сани-розвальни на маленькую кучу сена и тихонько поехали.
     Мы с мамой шли рядом с санями и провожали дядю Стёпу, дядю Алексея и Карьку за наши большие каменные ворота.
     Когда мы вышли за ворота, дядя Стёпа стегнул лошадь вожжами по бокам и весело сказал:
     — Домой, Карька! Домой!
     Оба дяди помахали нам кожаными толстыми варежками и поехали в свои деревни, где по ним уже давно соскучились
мои тёти, мои братики и сестрёнки.
     Мы с мамой долго махали руками им вслед, пока Карька, сани и мои дяди не свернули в конце улицы, у старой церкви,
за угол последнего дома и не скрылись.


     17. Половина денег

     Я и сотрудницы детсада-ясли сидим в большой комнате, где проходят праздники, где встречаются и расходятся группы, которые собираются на прогулку или приходят с прогулок.
     Все ждут кассира Петровну.
     Через маленькие, круглые окна задней чугунной дверцы барабана в комнату на пол яркими, длинными полосками падает красноватый свет.
     Падающие в поддувало горящие угли тоже ещё немножко освещают женщин, меня и большую комнату.
     Сам барабан чёрный, круглый, железный и высокий до самого потолка.
     Он обогревает сразу три комнаты: комнату, в которой мы сидим, и ещё две. У нас большая половина барабана,
а в двух других комнатах понемножку, поэтому в нашей комнате очень тепло.
     Уголь в барабане горит красноватым, золотым, белым и синеватым пламенем.
     Угли от огня потрескивают, пощёлкивают и убаюкивают.
     Каждый раз, когда уголь в барабане почти прогорает, тётя Нюра встаёт со стула, железной кочергою сбрасывает золу
из топки в поддувало, из ведра набирает уголь в железный голубой совочек и кладёт в барабан. Наложив в топку большую кучу чёрного угля, она садится на стул и вместе со всеми продолжает ждать Петровну.
     Люди сидят на стульях, на табуретках и на маленьких длинных скамейках, которые взяты в детских раздевалках.
     Между сидящими полукругом людьми и чёрным барабаном установлен низкий, коричневый продолговатый столик.
     С обеих длинных сторон столика стоят две старые белые деревянные табуретки.
     На столик поставили железную керосиновую лампу с чистым стеклом, но почему-то не зажгли.
     Постепенно в комнате собралось много сотрудниц, но пришли ещё не все.
     Нет моей мамы, у которой много дел по уборке садика, и воспитательницы ночной группы Елены Сергеевны.
     Нет заведующей Александры Максимовны, у которой в кармане всегда есть деньги.
     Нет завхоза Филипповны, у которой всегда много срочных дел.
     Нет воспитательницы Валентины Ивановны, у которой дочь заболела и лежит с высокой температурой.
     Нет бухгалтера — кассира Петровны, которая с утра ушла вместе с тётей Мотей в Госбанк за деньгами
и до сих пор не вернулась, потому что из области долго не было денег.
     Вечером деньги привезли и теперь их получают все кассиры города. И Петровна тоже получит.
     Женщины терпеливо ждут, когда Петровна придёт и раздаст получки. Никто не уходит, потому что всем нужны деньги.
     Все устали сидеть и ждать. Люди мучаются и зевают. Кто-то спит и тихо посапывает. Они не мучаются, а просто спят.
     Кто-то шёпотом говорит с соседкой. Кто-то негромко рассказывает весёлые истории,
вокруг него все тихо смеются и улыбаются.
     Мы с тётей Тасей, старшей поварихой, сидим на красивом венском стуле наискосок столика и барабана.
     Я пристроился на коленях у тёти Таси.
     Тётя Ася — женщина с большими, круглыми, чёрными глазами. Она маленькая и, как все повара, толстая,
     поэтому мне мягко и удобно сидеть.
     Я слушаю разговоры взрослых, смотрю на мелькающее пламя в печке, на угольки, которые падают в поддувало.
     Угольки ярко вспыхивают, горят пламенем, а потом быстро темнеют и превращаются в серый пепел.
     Иногда я сплю, потом просыпаюсь и прислушиваюсь к тому, о чём говорят вокруг.
     Когда ночью пришли Петровна и тётя Мотя, все сразу обрадовались, зашумели и заговорили, а я проснулся.
     На длинном столике зажгли керосиновую лампу. В комнате стало светло.
     Женщины по очереди стали подходить за получкой и присаживаться у столика на табуретку напротив кассира Петровны.
     Петровна всем давала деньги, потом спрашивала несколько раз, ей отвечали, и кассир забирала половину денег назад,
а люди за это макали ручку в чернильницу, расписывались на бумажках и получали свою половину получки.
     Мама пришла последней и села у столика перед Петровной.
     Кассир Петровна посмотрела в бумажку и дала маме несколько больших и маленьких денег, а потом спросила,
как спрашивала всех:
     — Саня, а ты будешь покупать облигации для народного хозяйства?
     Мама кивнула головой и ответила — Буду.
     — А на какую сумму?
     Мама сказала — Как все.
     Петровна сказала: — Все подписались на полгода по 50% зарплаты.
     Мама сказала: — Я тоже.  — И отдала деньги. 
     Петровна отсчитала и положила на стол возле себя половину маминой получки, а другую половинку положила на столик перед мамой.
     Мама взяла деньги в руки, растеряно посмотрела на них и почему-то заплакала.
     Слёзы ручьями побежали у неё из глаз и никак не останавливались.
     Мама сидела прямо, опустив руки с деньгами на колени, и беззвучно плакала.
     Женщины молчали, вздыхали и сочувственно смотрели на мою маму.
     Я не понимал, почему мама плачет, и потому испугался.
     Тётя Ася ласково обняла меня, погладила по голове и сказала:
     — Не бойся, Илюша. Ничего страшного. Поплачет, ей и полегчает.
     Большая тётя Мотя сзади подошла к моей худенькой, маленькой маме, обняла её за плечи, немножко прижала к себе
и негромко сказала:
     — Не плачь, Саня! Не расстраивайся!
     Войну пережили и сейчас не умрём!


     18. Крестины

     Красивая заведующая,  Александра Максимовна, спохватилась: я скоро перехожу в другой Детсад для больших детей
и до сих пор не крещён.
     Она вызвала мою маму к себе в кабинет и строго спросила, почему я не крещён?
     Мама не знала, что ответить и сказала, что не задумывалась над этим.
     Александра Максимовна ответила, что и думать нечего, а надо крестить мальчика:
     — Не будет же он жить нехристем?
     И решила меня окрестить.
     Красивая заведующая сказала, чтобы завтра утром мама одела меня в лучший костюм, а крёстных родителей она сама найдёт.
     Мама рассказала мне о разговоре с заведующей и о том, что завтра я пойду креститься.
     Утром нарядный я пришёл в Детсад–ясли.
     Александра Максимовна решила моим крёстным отцом сделать своего старшего сына Михаила — большого мальчика двенадцати лет,
а крёстной мамой — тётю Матрёну, которую все зовут Мотей или тётей Мотей.
     Наверное, потому, что я дружу с собачкой Верным, за которым ухаживает тётя Мотя.
     Перед обедом я и мои будущие крёстные родители отправились в Казанскую церковь, куда попали к обедне.
     У высоких каменных, белых ворот церкви с калитками по обеим сторонам тётя Мотя перекрестилась и поклонилась земле. Она сказала, чтобы и Миша тоже крестился и кланялся, потому что он крещёный.
Миша перекрестился и низко, даже ниже тёти Моти, поклонился земле.
     Возле калитки стояли и просили милостыню три старенькие бабушки и один очень старенький дедушка.
     Они все вместе стали креститься, низко кланяться нам и просить:
     — Подайте, Христа ради!
     — Подайте, Христа ради!
     Но мы ничего не подали, а быстро прошли во двор церкви.
     Перед входом в церковь тётя Мотя снова перекрестилась и поклонилась земле. Миша тоже перекрестился и поклонился земле.
     Людей в церкви было немного: старушки и тёти в чёрных одеждах и в чёрных платках с маленькими мальчиками
и девочками, несколько дяденек — молодых калек в поношенной солдатской форме и стариков с седыми бородками.
Высокий и толстый дядя поп в золотой одежде и в золотой красивой шапке что-то долго и невнятно басил,
а я смотрел вокруг, потому что никогда ещё не был в церкви.
     Под высоким круглым потолком летали розовощёкие белокурые ангелы с большими белыми крыльями за спиной.
Передняя стена была красивая и золотая. На других стенах церкви в золотых больших и малых рамах было много картинок
и картин: молодая тётенька с маленьким мальчиком на руках, дяденька в золотом шлеме на коне дрался копьём с большим змеем.
Другой худой бородатый дяденька нёс на спине тяжёлый крест, а потом лёг на него отдыхать.
Таких картин, как в церкви, я прежде нигде не видел, и мне было интересно всё вокруг, но тётя Мотя сказала,
чтобы я закрыл рот, не вертел головой и не глазел по сторонам, а слушал дядю попа.
     Когда обедня закончилась, некоторые дяди, тёти и дети стали в очередь к попу.
     Меня тоже поставили в очередь.
     Близко подойдя к попу, которого почему-то люди называли батюшкой, я увидел, что поп каждому даёт пить тёмную жидкость в ложечке,
а потом люди целуют большой медный крест, который он держит перед собой в руке, и крестятся.
     Высокий и толстый дядя поп с большим, как картошка, красным носом, толстыми красными губами, с седеющими усами
и длинной, редкой бородой дал мне выпить из столовой ложки тёмный ароматный напиток,
который на вкус оказался сладким и обжигающим.
     Как и все люди, я встал на колени и поцеловал большой медный крест.
     Вместе с тётей Мотей и Мишей мы подошли к другому маленькому толстому попу в чёрной одежде, в круглой чёрной шапочке, с рыжими усами и бородкой.
     Тётя Мотя купила у него за деньги для меня маленький белый крестик. Миша взял меня за руку.
     Мы все вместе вышли из церкви на крыльцо.
     Тётя Мотя поцеловала меня в лобик и поздравила с крещением. Миша чмокнул в щёчку и пожал мне руку.
     Во дворе тётя Мотя повернулась к церкви, перекрестилась и поклонилась на картину с бородатым дяденькой над церковным входом.
     Тётя Мотя повернулась ко мне и сказала:
     — Теперь, Илья, тебе тоже надо креститься.
     Когда я впервые крестился и кланялся, то смотрел на Мишу и повторял, что он делал.
     За церковными воротами тётя Мотя подала очень старенькому дедушке большую денежку.
     Очень старенький дедушка так обрадовался милостыне, что обеими костлявыми руками схватил руку тёти Моти
и стал её целовать и говорить:
     — Спасибо, матушка! Дай бог тебе здоровья! Дай бог тебе счастья!
     Тётя Мотя не ожидала, чтобы ей целовали руку. Она испугалась, покраснела и постаралась отнять свою руку назад.
Когда ей удалось это сделать, она сказала:
     — Что Вы, что Вы, не надо.
     И только отойдя подальше от ворот, тётя Мотя снова перекрестилась и поклонилась в сторону церкви.
     Мы с Мишей тоже перекрестились и поклонились.
     Очень старенький дедушка увидел, что мы повернулись к церкви, и тоже стал нам кланяться и креститься.
     Я помахал дедушке рукой и крикнул:
     — Досвиданя, дедушка нищий!
     Тётя Мотя быстро посмотрела на меня, но ничего не сказала, а зачем-то вздохнула.
     С этого дня тётя Мотя стала моею крёстной мамой, а Миша — моим крёстным отцом.
     Дома мама надела крестик на толстую шёлковую ниточку и повесила мне на шею.
     Она обняла, поцеловала меня в лобик и поздравила с крещением.
     Следующим утром красивая заведующая с радостной улыбкой поправила у меня на шее мой новый белый крестик и сказала:
     — Вот и прекрасно! — и поцеловала меня в лобик.


     19. Новогодние превращения

     Перед каждым большим праздником мама покупает домой вкусные шоколадные конфеты, пряники или печенье.
     И всё прячет от меня.
Прячет, потому что всё сладкое я съедаю сразу.
     В последнее воскресение перед наступающим Новым годом мы с мамой купили на базаре вкусные шоколадные конфеты,
очень ароматные, большие и вкусные розовые пряники.
     И мама снова всё спрятала.
     А я взял и нашёл!
     У меня слюнки потекли от аромата пряников и от запаха шоколадных конфет.
     Так сразу бы всё и съел!
     Но есть нельзя, потому что ещё время не пришло и Новый год ещё не наступил.
Нельзя, потому что мама будет ругать и стыдить меня за жадность и эгоизм.
     Я знаю, что означает быть жадным, но не знаю, что такое "эгоизм", но всё равно неприятно.
     Много раз я вынимал из тайника белый узелок со сладостями, развязывал его, смотрел на красивые шоколадные конфеты,
на красивые розовые пряники, с наслаждением вдыхал их ароматы и запахи...
     С великим сожалением я завязывал узелок и с грустным вздохом возвращал его в тайное место.
     Долго раздумывал я, как съесть конфетку незаметно.
     О пряниках я не думал, потому что они большие и пропажа быстро будет обнаружена.
     А конфеты?!
     Конфеты маленькие и спрятаны в бумажках.
     Думал, думал и придумал, что в бумажки можно прятать не только конфеты.
     Я аккуратно распаковываю обёртку конфетки, вынимаю её из серебряной блестящей фольги, а вместо конфетки кладу такой же кирпичик хлебного мякиша...
     Вот и всё: просто и незаметно!
     Теперь бороться с соблазном съесть конфетку было просто невозможно.
И я раз за разом, конфетку за конфеткой заменял хлебным мякишем.
     Когда среди хлебных мякишей стало трудно находить настоящую шоколадную конфетку,
я испугался и решил больше не трогать тайник.
     Впервые в жизни я не хотел и боялся прихода Нового года.
     А он всё-таки пришёл...
     31 декабря вечером, вернувшись с работы, мама принесла большую веточку ёлки, поставила её на комод и нарядила,
как настоящую маленькую Новогоднюю ёлку.
     На Новый год мама подарила мне красивые вязанные тёплые варежки и тёплые шерстяные носочки.
     Я подарил маме новогодний рисунок, за который в садике мне поставили 5 и три плюса, потому что он был самым лучшим новогодним рисунком.
     Мама крепко обняла меня, поцеловала и сказала:
     — Художник ты мой великий!
     В ответ я обнял и поцеловал маму.
     Она была довольной и счастливой.
     Негромко и весело напевая " В лесу родилась ёлочка..." и другие новогодние песенки, мама принялась готовить
праздничный ужин.
     Когда еда была готова, мама переоделась в своё любимое белое платье с крупными синими горошинами и попросила меня одеть праздничную рубашку.
     Как всегда в праздники, она накрыла наш круглый стол красивой белой скатертью, заставила его едой.
     Широким театральным жестом руки мама пригласила меня на Новогодний праздник.
     Мы ели жаренную картошку с жаренным мясом из курицы, которую вчера нам принёс мой дружок Верный.
     Потом мама заварила свежий чай в красивом заварнике с белыми лебедями, плывущими по синему морю.
     Счастливо улыбаясь, заговорщицки посматривая на меня, она достала белый узелок со сладостями из тайника.
     Предвкушая мою радость, она развязала узелок, красиво разложила по тарелкам отдельно пряники и отдельно шоколадные конфеты.
     Голубые глаза её улыбались, и всё лицо её светилось и улыбалось от счастья.
Даже при неярком свете керосиновой лампы было хорошо видно, какая у меня мама красивая и счастливая.
     Мама налила в белые эмалированные кружки душистый горячий чай и сказала:
     — Теперь, сынок, будем пить чай с пряниками и шоколадными конфетами!
    
     Я был ни жив, ни мёртв.
     Стыдно и страшно было мне смотреть в мамины счастливые глаза.
     Я не знал, куда себя деть.
     Во мне бушевала буря сожалений, угрызений совести и ещё чего-то такого, чего я не знаю и не могу передать словами.
     Пряча глаза в кружку, я взял большой розовый пряник, укрылся за ним и стал слишком усердно дуть на горячий, благоуханный напиток.
     Я откусывал маленькие кусочки от большого пряника и медленно, маленькими глотками запивал чаем.
     Мама обратила внимание на моё странное поведение и удивлённо спросила, почему я не беру конфеты, ведь я их так люблю?
     — Не хочу. — Хмуро ответил я.
     Мама насторожилась:
     — Что с тобой, Илья! Ты не болен?
     — Нет, не болен. — Ответил я хриплым и сдавленным голосом.
     Мама в тревожном недоумении посмотрела на меня.
     Она взяла конфетку и, размышляя о моём странном поведении, стала разворачивать обёртку, снимать серебряную фольгу.
     Мама протянула мне конфетку и поняла причину моего плохого настроения, когда вместо шоколадной конфетки увидела хлебный мякиш.
     Она вся сразу как-то вспыхнула, напряглась, а потом медленно сникла, её голубые глаза потухли,
а лицо стало холодным и чужим.
     От радости не осталось и следа.
     Я понял, что мой обман раскрыт, а мама поняла, что я — вор!
Моё лицо и уши загорели огнём. Меня охватил неописуемый ужас.
     — Что я наделал?!
     Мама продолжила осторожно разворачивать конфетку за конфеткой, но всюду были одни хлебные мякиши...
     Нашлась только одна-единственная настоящая шоколадная конфетка!
     Облокотившись о стол, подперев щёку рукой, мама посмотрела на безобразную гору из красочных обёрточных бумажек, блестящей серебряной фольги и серо-бурых хлебных мякишей на столе, потом взглянула на меня, тяжело вздохнула,
с горечью и обидой сказала:
     — Как же так, Илья! Мы вместе выбирали и покупали сладости к Новому году, к праздничному столу. А ты взял и сам у себя украл конфеты, а у нас двоих ты сегодня украл чудесный, волшебный Новогодний праздник.
     — Как ты мог?
     Я не выдержал укоризненного, осуждающего маминого взгляда, её жестоких, правдивых слов и горько-горько навзрыд заплакал.
     — Мамочка, плости! Я больше никогда не буду тебя обманывать, никогда не буду воловать конфеты и Новогодний плаздник!
     — Я ничего и никогда не буду воловать!
     — Плости меня, пожалста! Очень! Пожалста!
     Мама тяжело и глубоко вздохнула, отвела от меня свой опечаленный взгляд.
Она разрезала ножом единственную оставшуюся шоколадную конфетку пополам, и одну половинку положила возле моей кружки.
    Я долго плакал и не мог успокоиться, всхлипывал, икал...
     С трудом и без охоты допил чай с большим розовым пряником и злополучной половинкой шоколадной конфетки.
     За весь вечер мама не проронила ни одного слова.
     Новогодний праздничный вечер был непоправимо мною испорчен.


     20. Бабьи посиделки

     Когда заканчивается тёплое лето, проходят холодные осенние дожди и прилипчивая, грязная слякоть,
когда земля твердеет от заморозков и выпадает первый снег, начинаются бабьи посиделки.

     У моей мамы три подружки: повариха тётя Тася, уборщица тётя Нюра и учительница младших классов Ангелина Степановна.
     Тётя Тася и тётя Нюра работают вместе с мамой в Детском садике-яслях № 5,
а где мама подружилась с учительницей я не знаю.
     Каждый большой праздник подруги поочерёдно принимают у себя гостей.
     Великий праздник — День 7 ноября праздновали у нас.
     День выдался облачным, безветренным и не морозным.
Земля подмёрзла. Снега было мало, а чёрных пятен земли много.
 
     Новый круглый стол, который мы купили летом, мама раздвинула и сделала длиннее. Она застелила его белой скатертью
с красивыми белыми кисточками по краям, а круглые сиденья красивых венских стульев накрыла яркими круглыми, красными накидками, подаренными маме на День рождения тётей Верой, сестрой моего большого друга дяди Гены.
     Маленькая, худенькая и энергичная тётя Вера в свободное время всегда что-то вяжет или вышивает... А вышивает и вяжет она всё: картины и ковры, что висят на стенах, коврики на полу, салфетки — на столах и на комоде, накидки на больших пуховых подушках...
     Я уже не говорю о тёплых зимних варежках и носках, шарфиках и шапочках.
     Металлические спицы так быстро снуют и блестят в её руках, что не успеваешь за ними следить.
При этом тётя Вера может и слушать, и говорить.
 
     К приходу гостей стол был накрыт.
     В центре стола стоят чекушка Московской особой водки и четыре маленьких гранёных стакана, стеклянная солонка
и две стеклянных перечницы с красным и чёрным перцами, тарелка с нарезанными кусочками серого свежего хлеба.
Белая большая глубокая тарелка с куриными ножками, крылышками и нарезанными кусками куриного мяса,
блюдечко с плоскими кусочками холодного свиного сала, украшенные дольками разрезанной большой луковицы.
Варёные морковка и свёкла, уложенные круглыми и полукруглыми дольками, похожи на яркий, красочный цветок.
По краям стола белеют пять пустых эмалированных тарелок для супа и около центра ещё две больших:
одна для картошки, другая для отходов.
Пустые белые тарелки смотрятся молочными озерами.
Рядом с тарелками для супа разложены алюминиевые ложки и вилки.
     На горячей плите нашей печки-голанки ожидают своей очереди чугунок с куриным супом с домашней лапшой,
кастрюля с очищенной, рассыпчатой варёной белой картошкой и большой железный чайник с кипячёной водой для чая.
     Заварной железный чайник с заваркой из грузинского чая стоит рядом, накрытый полотенцем, сложенным в несколько раз.
     К назначенному времени дружно, одна за одной, стали подходить гостьи.
     В чёрном, тёплом и атласном жакете первой пришла тётя Тася. Даже в серых, войлочных ботах она была всего капельку выше мамы.
     Тётя Тася — белолицая, черноволосая, полная, жизнерадостная, весёлая и добрая женщина.
Когда тётя Тася сняла жакет, мы с мамой увидели её новое, нарядное платье сочного зелёного цвета, которое ей очень даже подходило.
     Следом за ней в дверь громко постучала и вошла тётя Нюра: высокая и крепкая женщина с громким голосом и уверенным взглядом.
В серых зимних сапогах, в светло-сером осеннем пальто она казалась ещё выше, ещё крупнее.
На праздничные посиделки тётя Нюра одела выходную вязаную ярко-красной кофту и коричневую шерстяную длинную юбку.
Она выглядела тоже хорошо.
     Тётя Тася и тётя Нюра свои большие узелки подали маме и сказали:
     — К столу пригодится.
     В назначенное время, в 14 часов, раздался осторожный стук в дверь и вошла Ангелина Степановна.
     Учительница, едва переступив порог квартиры, посмотрела на наручные часы: точно.
     Едва заметная довольная улыбка промелькнула по её лицу.
     Ангелина Степановна с трудом вынула из сумки большой бумажный свёрток, коробку конфет, стеклянную баночку
и, мило улыбнувшись, негромко произнесла:
     — Это гостинцы к праздничному столу.
     Ангелина Степановна одета в лёгкую, голубую, зимнюю курточку со стоячим белым меховым воротником, в белую оренбургскую шаль, прикрывающую модную высокую причёску на голове.
     На руках – белые тонкие перчатки.
     В левой руке у Ангелины Степановны муфта из тёмно-серебристой лисы, а в правой — хозяйственная сумка.
Белые изящные полусапожки, очень даже подходили к одежде и внешности хозяйки.
     Когда учительница разделась, то оказалась в светло-голубом костюме двойке.
     У Ангелины Степановны привлекательное, продолговатое белое лицо, тонкая талия, а с обеих сторон лица спускаются
две белокурые завитушки-завлекушки.
     Верхнюю одежду гостьи положили на покрывало старой односпальной кровати, что стоит справа у двери,
а обувь сняли и поставили слева возле печки.
     Гостьи остались в шерстяных носках, потому что у нас в комнате хорошо натоплено и тепло. И только Ангелина Степановна принесла свои домашние тапочки.
     Женщины сразу же стали рассматривать друг дружку и оценивать одежду.
     Высказались все и остались довольны друг другом.
     Мама развязала принесённые гостями узелки.
Из разных посудин она вынула и разложила по разным тарелкам красные солёные помидоры, зелёные солёные огурцы,
белые солёные грибы, белую квашенную капусту, а также много крупных кусков варёного красного мяса.
     С трудом удалось поместить на праздничном столе большую часть принесённых гостями еды.
Тарелку с хлебом пришлось убрать на комод. Мясное блюдо поставили на плиту, чтобы не остывало.
   
     На светло-жёлтом комоде, покрытом белой вязаной накидкой, которую связала тётя Вера,
сестра моего большого друга дяди Гены, стояли тарелки с нашими шоколадными и другими разными конфетами
и мятными пряниками,стеклянная сахарница с комковым сахаром, разбитым на маленькие кусочки.
Возле сахарницы мама поставила красивую красную коробку с шоколадными конфетами, маленькую стеклянную
баночку мёда, положила большой кулёк, которые принесла Ангелина Степановна.
     Посреди комода, прислонившись к стене, стоит большое прямоугольное зеркало.
     Все гостьи поочерёдно подошли к зеркалу, привели себя в порядок, подкрасились губной помадой,
после чего заняли места за столом.
 
     Такого богатого и вкусного стола у нас не было никогда в жизни.
Взрослые сидели на наших, недавно купленных, новеньких венских стульях, а я примостился возле мамы на старой белой табуретке.
     Мама пододвинула чугунок с супом ближе к краю плиты.
     Суп был прозрачным, сверху в нём плавали жёлтые прозрачные кружочки масла, дольки поджаренного репчатого лука,
а внизу под ними виднелись длинные дольки лапши и морковки, крупные дольки картошки, листики-лапки зелёного укропа,
несколько лавровых листов и разной величины кусочки куриного мяса.
     Алюминиевой поварёшкой мама налила полную тарелку супа каждой гостье.
Мне и себе тоже.
     От супа исходил лёгкий, приятный, ароматный запах.
     Тётя Тася, как самая старшая среди подружек, стала за столом главной.
     Она легко открыла кухонным ножом чекушку Московской особой и всем взрослым налила в стаканчики водки по чуть-чуть.
     Мама называет это "по четвертинке".
     Взрослые встали, а я остался сидеть на табуретке, потому что ещё не взрослый и не пью водку.
     — За нашу Великую Октябрьскую! Мы всем ей обязаны! — сказала тётя Тася.
     Взрослые чокнулись стаканчиками и стали пить.
     Тётя Тася и тётя Нюра выпили залпом, занюхали кусочком серого хлеба, сели и принялись за угощения.
     Мама некоторое время смотрела на стакан, словно собиралась с духом, потом выпила и долго морщилась, занюхивая серым хлебом.
     Ангелина Степановна закрыла свои голубые глаза, сделала несколько маленьких-маленьких глоточков, поморщилась.
Она поставила недопитый стаканчик на стол, проткнула вилкой маленький огурчик, надкусила его
и вместе с вилкой положила на краешек тарелки.
     Осторожно присела на стул.
     После вкусного куриного супа с лапшой тётя Тася отмерила маме и тёте Нюре ещё по по четвертинке водки.
     Ангелина Степановна прикрыла рукой свой стаканчик и негромко сказала:
     — Спасибо, мне хватит.
     Тётя Тася удивилась, пожала плечами, но ничего не сказала.
     Она налила водки себе, обвела женщин взглядом, остановилась на маме и сказала:
     — Хозяйка, тост за тобой!
      Все встали и посмотрели на мою красивую маму, одетую в красивое белое платье в крупный синий горошек.
     Мама застеснялась, поднялась, взяла стакан в руку и тихо сказала:
     — За нашего вождя, за товарища Сталина!
     — За Сталина! — повторили женщины, потянулись друг к другу через стол стаканчиками, чокнулись и выпили.
     Даже мама не так долго смотрела на водку.
     Ангелина Степановна сделала несколько очень маленьких глотков из стаканчика, занюхала солёным огурчиком,
а потом откусила маленько.
     Когда заморили червячка мясом курицы и говядины с картошкой, встала тётя Нюра и громко предложила тост:
     — За здоровье всех присутствующих!
Стоя, взрослые чокнулись стаканчиками:
     — За здоровье! — и выпили.
     Чуть-чуть закусили и стали распеваться.
     Женщины пели и прислушивались друг к другу, потом быстро сообразили, как им надо петь.
     Пели много и с удовольствием!
     Я тоже пел громко и с удовольствием.
     Голоса у женщин подобрались разные и хорошие.
     Пели народные, известные  песни: Коробушка, Мой костёр, Тонкая рябина, Грустные ивы, Вижу чудное приволье,
То не ветер ветку клонит, У зори-то у зореньки, Варяг, Там вдали, за рекой, По долинам и по взгорьям...
Не однажды во время пения открыто или украдкой женщины платками смахивали слёзы. Или не смахивали.
     Я не плакал, но пел и очень переживал, когда пели о грустном, и радовался, напевая весёлые песни.

     Когда вдоволь напелись и почти доели еду, все оживились.
     Ангелина Степановна встала и предложила тост:
     — За хозяйку!
     Тётя Тася, стоя, вылила из чекушки остатки водки в три стаканчика. Мама и тётя Нюра тоже встали.
     Каждая гостья сказала:
     — За хозяйку!
     Подруги дотянулись до маминого стаканчика, громче обычного чокнулись и выпили.
     Даже Ангелина Степановна допила водку.
     Мама смущённо зарделась и тихо сказала:
     — Спасибо! Спасибо!
     И тоже выпила всю.

     Со стола на печку убрали грязную посуду, вилки, ложки, пустую чекушку из-под Московской особой водки, маленькие гранёные стаканчики.
     Мама накрыла грязную посуду большим полотенцем.
     Ещё одно чистое длинное полотенце она подала гостям, чтобы хорошенько вытерли руки после еды.
     Солонку, стеклянный прибор для красного и чёрного перца поставили на место в навесной шкаф.
     Мама взяла с комода и открыла красивую красную коробку Ангелины Степановны, развернула золотую обёртку,
которой были укрыты снизу и сверху конфеты, и положила коробку на середину стола, чтобы каждый мог достать
соблазнительную шоколадную конфетку.
     Она перенесла и поставила на стол сахарницу, тарелки с нашими большими мятными пряниками, шоколадными конфетами,
баночку с мёдом, из бумажного кулька выложила в большую тарелку круглое печенье.
     Мама попросила, а тётя Нюра встала из-за стола и достала с настенной, подвесной синей полки,
приготовленные для чая большие гранёные стаканы с алюминиевыми маленькими чайными ложечками.
     Ещё одну чайную ложечку положили для мёда.
     Началось чаепитие.
     После чая с пряниками, с печеньем, с сахаром и сладкими шоколадными и разными конфетами продолжили пение:
пели с  желанием и с настроением.
Катюша, Синий платочек, Валенки, Дивлюсь я на небо, Распрягайте, хлопцы, коней, Ой ты, Галя, Галя молодая,  Одинокая гармонь...
     От пения, а, может, от еды и водки женщины воодушевились и раскраснелись.
     Лёгкий румянец появился и на щеках Ангелины Степановны.
     Она стала выглядеть, как новогодняя Снегурочка.
     Расходились гости поздно: сытые, отдохнувшие от забот, довольные и уставшие от пения, от хорошего праздника.
     Прощаясь у порога комнаты, обе тёти поблагодарили маму за праздник, поочерёдно обняли, поцеловали
и попрощались с мамой и мною.
     Мне тётя Нюра сказала:
     — До свидания, соловушка! — и поцеловала меня в лобик.
     Ангелина Степановна подала маме руку и произнесла с благодарной улыбкою:
     — Спасибо за хороший, душевный праздник!
     Маленькой, белой рукой она погладила мои светлые вихры и, глядя на меня добрыми, голубыми глазами,
раздумчиво произнесла:
     — Так и запишем: СОЛОВЕЙ—СОЛОВУШКА, СВЕТЛАЯ ГОЛОВУШКА!

     Первый день Нового года мы праздновали у тёти Нюры, которая жила одна в полуподвале одноэтажного
деревянного дома на улице Красноармейской, где дома уличными окнами свысока смотрят на речку.
     Саму речку почти не видно, потому что зимой она вся покрыта льдом и засыпана снегом.
     Мы с мамой маленько опоздали: все были в сборе и ждали нас.
     Тётя Нюра взяла у мамы кастрюлю с курицей без крылышек, потому что крылышки мы с мамой съели сами.

     Ещё дома. после съеденного крылышка, я, почему-то, стал думать о Верном.
     И говорю маме, как хорошо, что у нас есть Верный.
     Кажется, что Верный за свою взрослую жизнь составил собственный собачий праздничный календарь.
     Он каждый раз с огромным, нескрываемым удовольствием делает нам с мамой щедрые подарки.
     При этом Верный своими хитрыми чёрными глазками смотрит в глаза, широко улыбается, свешивает свой длинный язык
на бок и постоянно машет из стороны в сторону хвостом.

     Если хорошенько призадуматься, то у Верного всего-то друзей: тётя Мотя да я.
     Когда я сказал об этом маме, она улыбнулась и согласилась со мной:
     — Да, Верный — хорошее подспорье в нашем домашнем хозяйстве.
     А я думаю:
     — Какое подспорье?
     — Верный — мой друг, а не собственное наше хозяйство.
     И я возражаю маме своими мыслями вслух.
     Мама, довольная моим ответом, смеётся ещё сильнее, гладит меня по голове и говорит:
     — Умничка ты мой, правильно думаешь!
     — Вот скоро вырастешь, станешь взрослым будешь правильно мыслить, честно жить и хорошо работать,
чтобы мне никогда не было за тебя стыдно...
     Что такое стыдно, я узнал ещё в прошлом году на Новый год.

     Тётя Нюра показала рукой на вешалку, что висит слева от входа, и сказала маме:
     — Вот вешалка, раздевайся, Саня!
     Подойдя ко мне, она присела на корточки со словами:
     — Соловушка, давай я за тобой поухаживаю.
     Мне было и приятно, и неловко, что за мной ухаживают.
     Тётя Нюра помогла мне снять зимнее серое тёплое пальто с чёрным цигейковым воротником,
размотала и сняла красивый зелёный шарф с моей шеи, который связала тётя Вера, сестра моего большого друга дяди Гены,
помогла снять валенки.
     Шапку и варежки я снял сам.
     Раздевшись, я прошёл вперёд и стал рассматривать комнату, в которой никогда прежде не был.
     Комната тёти Нюры много больше нашей, но уж очень и очень тёмная.
     Два маленьких окошка наполовину вросли в землю. Свет попадал в комнату, но его было так мало,
что керосиновая лампа горела днём и ночью.
     Справа, у входа в комнату, весело потрескивая и попыхивая огнями, топилась печка, побольше нашей голанки.
     Зелёный ковёр с огромным, клыкастым и злым жёлтым в чёрную полоску тигром закрывал стену над кроватью.
     В двух больших остеклённых деревянных рамках, которые висели на ковре, были плохо видны портреты усатого мужчины
и женщины в белом чепчике.
     Слева от входа у боковой стены громоздился большой старый коричневый шифоньер.
     Под окнами, которые были меньше обычных окон, а находились выше, светлым пятном выделялся комод.
     На комоде, в простых деревянных рамках, рядышком стояли  фотографии тёти Нюры и её погибшего мужа,
который не был военным.
     В простенке, между окнами, висело большое прямоугольное, как у нас, зеркало.
     Две большие сосновые ветки обрамляли бока зеркала и скрещивались вверху.
     Зелёные сосновые ветки были украшены разноцветными стеклянными шарами разной величины, стеклянными
и бумажными игрушками, снежными комочками из белой ваты, обвиты стеклянными и бумажными гирляндами.
     Новый год пришёл в эту полутёмную комнату, а мы все пришли сюда его встречать.
 
     На дальней стене, за последним окошком, в тёмной деревянной раме за стеклом выставлено много семейных фотографий,
которые при таком плохом свете не разглядеть.
     Нигде не было предметов вязания, потому что в комнате очень мало света, или тётя Нюра, как моя мама,
умеет вязать только шерстяные носки и варежки.
     Длинный широкий деревянный стол одним своим коротким боком почему-то упирается в дальнюю стенку.
С обеих сторон стола, во всю его длину, стоят чисто выскобленные деревянные скамейки.
     Стол заставлен едой и посудой.
     Как обычно, середину стола занимают чекушка Московской особой и маленькие гранёные стаканы.

     Когда мы с мамой разделись, хозяйка пригласила гостей к столу.
     Мне она поставила стул в середине стола, между скамейками и положила на него мягкую подушечку.
     Я сразу оказался в центре и на высоте.
     В мою большую тарелку тётя Нюра положила две большие очищенные, горячие картошки, две столовые ложки
квашенной капусты и несколько кусочков мяса, а в маленькую — три солёных помидорки, два солёных огурца,
большую ложку маленьких беленьких грибов. Из плетёной хлебной корзинки тётя Нюра достала три кусочка
серого хлеба и положила на стол возле моей большой тарелки.
     Она почему-то вздохнула и вопросительно посмотрела на тётю Тасю.
     Тётя Тася поняла этот взгляд, как просьбу начать праздник.
     Она  встала, прокашлялась в руку, взяла чекушку и, как обычно, ножом легко сняла пробку.
     Тётя Тася разлила водку в точно такие же гранёные стаканчики, как у нас: каждому взрослому — по четвертинке,
как говорит моя мама.
Встали все, кроме меня, потому что мне вставать не надо, потому что я ещё не дорос пить водку.
     Тётя Тася набрала воздух всей своей большой грудью и своим грудным приятным голосом произнесла тост:
     — С Новым 1949 годом, девчонки! Пусть он будет для всех советских людей легче, чем год 1948!
     — С Новым годом! С новым счастьем!
     Взрослые чокнулись стаканчиками и, как обычно, выпили: тётя Тася, тётя Нюра и даже мама выпили всё сразу,
Ангелина Степановна — пригубила.
     Я подождал, когда все примутся за еду и тоже стал кушать.
     Сначала взял рукою и съел маленькую, такую аппетитную на вид, помидорку, потом наколол на новую
алюминиевую вилку и съел пупырчатый огурчик, потом два жёлтеньких грибочка, потом вилкой отколол кусок
разваристой картошки, и стал есть вместе с мясом.
     И снова — помидоры, огурцы, квашенную капусту и грибочки.
     Я ел, пока взрослые не договорились петь "В лесу родилась ёлочка".
     Мы дружно и весело запели:
     — В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла...
     Ангелина Степановна вышла из-за стола и пригласила всех похороводить.
     Взрослые и я вначале хорошо вытерли руки полотенцем. Взявшись за чистые руки, мы повели весёлый хоровод
вокруг новогодней ёлки, которая должна была стоять в середине комнаты, и продолжили петь про срубленную ёлочку.
     Потом, уже за столом, пели зимние песни: Ой, мороз, мороз, не морозь меня, песню о ямщике, Метелицу,
Тройка мчится, тройка скачет, Когда я на почте служил ямщиком...
     Когда перепели зимние песни, стали петь любимые...
     Иногда взрослые переставали петь, потому что забыли слова, а я продолжал петь не останавливаясь,
потому что всё помнил. Взрослые подхватывали и вместе со мною допевали песню до конца.
     Странно и непривычно было сидеть, кушать и петь песни в полутёмной квартире. Особенно петь.
     Всякая песня звучала иначе, загадочней и задушевней, чем в нашей светлой маленькой комнате.
     За окнами на улице было совсем темно, когда мы закончили пить ароматный грузинский чай с печеньем,
с шоколадными конфетами и липовым мёдом, которые, как всегда, принесла Ангелина Степановна.
     Даже в тёмной комнате новогодний праздник получился хорошим, и все были довольны.
     Больше всех была довольна тётя Нюра, что всё так хорошо и весело закончилось.
     Проводив тётю Тасю и Ангелину Степановну, она помогла мне одеться, поцеловала меня в лобик и сказала:
     — Что бы мы делали без тебя, наш Соловей-песенник!
     Странно: почему-то меня стали все называть Соловьём—соловушкой, Соловьём—песенником?
     Наверное, забыли, что меня зовут Ильёй.

     Праздник 8 МАРТА мы встречали у тёти Таси.
     Солнечным и тёплым оказался этот весенний, праздничный день.

     Тётя Тася живёт на центральной улице города в большом двухэтажном доме, в большой уютной комнате,
в большой квартире с большим коридором и высокими потолками, с большой общей кухней.
     В двух других комнатах живут её добрые, хорошие соседи.
     Два высоких окна высокой комнаты тёти Таси выходят на улицу Ленина.
В комнате светло и, по-домашнему, уютно.
     Чтобы не опоздать, мы с мамой пришли в гости пораньше.
     Мы разделись, а нашу одежду тётя Тася повесила в светло-жёлтый шифоньер, что стоит, прижавшись к левой стене.
     Тётя Тася, как и тётя Вера, сестра моего большого друга дяди Гены, умеет и любит вязать.
     Вяжет она по-другому и цвета у неё другие, но тоже красиво.
     Вот только вышивать картины она совсем не умеет, поэтому вышитых картин в комнате нет.
     Мама попросилась помогать хозяйке накрывать праздничный стол.
     От нечего делать я стал с интересом разглядывал комнату, хотя бывал здесь и прежде.
     На большом цветном ковре, который висит над пышной, белой кроватью, нарисован крупный лесной олень
с красивыми глазами, с большими ветвистыми рогами.
Олень внимательно смотрит на всех, кто смотрит на него.
    А ещё с ковра, с больших портретов смотрят четыре человека: папа и мама тёти Таси, молодая девушка
тётя Тася и молодой весёлый мужчина — муж тёти Таси.
     Тётя Тася, когда смотрит на портрет мужа, всегда грустно вздыхает и говорит новым гостям:
     — Всего два каких-то дня не дожил до Победы...
     И слёзы сами катятся из тёмно-карих её глаз.
     Между высокими, большими окнами висит деревянная, остеклённая рама с фотографиями родных и знакомых тёти Таси.
     Фотографии я тоже видел.
     Через стёкла окна с двойной рамой стал я рассматривать прохожих, проходящие конные повозки
и пробегающие конные упряжки, изредка проезжающие грузовые и легковые автомашины.
     Снег ещё лежит повсюду, но уже не такой белый, как зимой.

     В весеннем голубом небе и по улице от нечего делать туда-сюда летают разные птицы:
быстрокрылые сизые голуби, маленькие, юркие бурые воробьи и вездесущие, угловатые и нагловатые, чёрные галки
с толстой, седой шеей и некрасивым клювом.
     Изредка быстро, украдкой, как воровки, пролетают бойкие сороки-белобоки.

     Тёти Тасин комод, покрытый белой вязаной накидкой, стоит между высокими окнами.
     Наклонившись к простенку, на комоде стоит большое круглое зеркало в резной деревянной раме, на деревянной подставке.
     Рядом с зеркалом — высокая, прозрачная стеклянная ваза.
     По бокам зеркала и стеклянной вазы расположились женские духи и разные цветные коробочки.
     По комоду следом друг за дружкой куда-то идут девять мраморных слоников: мал-мала меньше.
     Они и раньше куда-то шли...

     Последней, точно по времени, пришла Ангелина Степановна. Кроме обычных сладких гостинцев,
она принесла букет красивых живых цветов и подарила хозяйке.
     Тётя Тася была очень удивлена и очень обрадована.
     Она взяла цветы в руки и замерла над ними, вдыхая волнующий, цветочный запах.
     Надышавшись, тётя Тася занялась цветами.
     Она взяла с комода красивую высокую вазу, из большого оцинкованного бачка налила в неё чистой воды,
потом со стола отставила в сторонку чекушку Московской особой и рюмки.
     Всю комнату и середину стола украсили красивые цветы в красивой вазе!

     Ещё раз тётя Тася внимательно посмотрела: всё ли на месте и пригласила гостей к столу, который был поставлен в середине комнаты.
     Большой прямоугольный стол весь заставлен красивой и многочисленной посудой, в которой была разная,
ароматная и аппетитная еда.
     На спинке каждого стула висело маленькое чистое полотенце.
     На чистой, накрахмаленной, белой скатерти вместо обычных алюминиевых больших и маленьких ложек, вилок лежали —
блестящие, металлические, вместо гранёных стаканчиков — на тонких ножках стояли маленькие, стеклянные, с красивыми узорами рюмки...
     Рядом с рюмками на высоких ножках красовались большие стеклянные бокалы с розовым, прозрачным компотом.
     Нарядная тётя Тася разрумянилась, чёрные зрачки её круглых тёмно-карих глаз, словно светились изнутри.
     Она была взволнована, какой прежде я её никогда не видел.
     Тётя Тася встала, сняла рукой пробку, заранее открытой чекушки Московской особой, налила водку в стеклянные рюмки
на тонких ножках с широкими круглыми основаниями.
     Она улыбнулась, оглядела гостей и подняла свою рюмку. Другие взрослые встали и тоже подняли рюмки.
     Я один спокойно продолжал сидеть на стуле за столом, потому что всё ещё не пью водку.
     — За Международный женский день 8 марта! — произнесла тост тётя Тася.
     Женщины чокнулись рюмками. Звук и звон чокающихся рюмок был совсем непохож на резкий, короткий,
стукающий звук чокающихся гранёных стаканчиков: звук рюмок был звонким, нежным, рассыпчатым и продолжительным,
как нежное эхо.
     Тётя Тася и тётя Нюра выпили водку залпом и занюхали её хлебом.
     Мама собиралась недолго, но долго морщилась, когда выпила.
     Ангелина Степановна пригубила рюмку, поморщилась и чуть-чуть запила компотом.
     Такого количества и разнообразия еды на столе я никогда в жизни не видел, а готовила тётя Тася, главный повар детского сада-яслей № 5, очень вкусно.
     И все это знали.
     Второй тост был от тёти Нюры:
     — За нашу нелёгкую женскую долю!
     Еды было так много, она была такой вкусной и разнообразной, что третий тост пришлось ждать долго.
     Мама раскраснелась, разволновалась и вдруг, поднявшись со стула, с волнением сказала:
     — За здоровье!
     — За наше с вами здоровье, подружки!
     Тост Ангелины Степановны был необычным:
     — За счастье и любовь!
     Показалось, что женщины вначале удивились ему, потом вспыхнули и улыбнулись.
     Они дружно, с особенным чувством, чокнулись рюмками.
     Даже Ангелина Степановна на удивление выпила много водки, закусила огурчиком и чему-то мило улыбнулась.
     После этого тоста перешли к песням.
     Сначала пели негромко и с чувством, а потом женщины подсели к тёте Нюре, обнялись и запели, как в кино.
     Я тоже пел, скорее негромко подпевал. Понимал, что женщины поют о себе, о своей нелёгкой вдовьей доле...
     Я старался им не мешать.
     Слышно было, как в других комнатах пели соседи.
     Там среди женских голосов звучали мужские.
     Их песни были веселее и громче наших.
     Тогда я тоже запел громко, как мог, чтобы и в наших песнях был слышен мужской голос.
     Последний тост, как всегда, был "За хозяйку!", которая удивила и насытила всех вкусной всякой-разной едой.
     Его сказала тётя Нюра. 
     Взрослые опять встали, чокнулись рюмками с рюмкой тёти Таси:
     — За хозяйку! — Взрослые, даже Ангелина Степановна, выпили всё-всё.

     Наступила моя любимая пора чаепития.
     Пили ароматный грузинский чай с очень вкусным домашним тортом, с душистым липовым мёдом,
с мягкими и сдобными булочками, с пряниками и печеньем, с шоколадными конфетами, с розовыми медовыми подушечками
и круглыми жёлтыми апельсинками.
     Праздничный стол у тёти Таси я считаю самым богатым, самым вкусным и самым обжористым!
     Когда все досыта наелись, напились и вдоволь напелись, стали потихоньку собираться и расходиться по домам.
     А за окнами уже горели электрические фонари.

     1 МАЯ мы праздновали у Ангелины Степановны.
     Она живёт недалеко, в начале нашей улицы, в маленькой, двухэтажной, облупленной бывшей сторожке заброшенного
и облупленного Уйского собора, стоящего особняком на высоком берегу реки.
     Мы с мамой близко подошли к собору и сторожке, которые стоят через улицу от домов, где живут люди.
     Я подумал, какая учительница храбрая женщина, если не боится жить одна возле заброшенного старого храма на высоком берегу речки.
     У двери сторожки мама дёрнула за коричневую верёвку с кисточкой на конце. В доме зазвонил мелодичный колокольчик.
     Дверь открыла Ангелина Степановна.
     В маленьком, полутёмном коридоре она помогла нам с мамой раздеться.
     Мы прошли в кухню, где все подружки уже собрались и готовили праздничный стол.
     Мы со всеми поздоровались, и меня отправили отдыхать на второй этаж в комнату, хотя я совсем ещё не устал.
     На второй этаж ведёт лестница крутая, узкая, изогнутая и неудобная.
     Мама помогла мне подняться, и я впервые очутился в комнате, где живёт мамина подруга-учительница.
     Комната была маленько больше нашей, а в ней четыре небольших окна: два с одной стороны и два с противоположной.
     Простенок за деревянными перилами входа на второй этаж занимал, выступающий от стены дымоход.
     Он обогревает комнату зимой и в холодное время года.
     У левой стены — большая кровать-полуторка, с блестящими, красивыми спинками. Застлана она голубым покрывалом
с красивым рисунком. Две большие пуховые подушки в белых наволочках укрыты вышитой белой накидкой с большими розами.
     За кроватью — трюмо с маленьким, узким столиком с вырезанной полукруглой серединой,
с двумя встроенными по бокам ящиками с золотыми ручками.
     Посереди столика в красивой коричневой, деревянной рамке фотография: на стуле сидит молодая девушка, а справа,
положив правую руку на плечо девушки, стоит командир Красной армии.
     Когда я пригляделся к фотографии, то в красивой девушке узнал Ангелину Степановну.
     Молодого, стройного и красивого командира я никогда не видел и поэтому не знаю его.
     На столике, возле левого зеркала трюмо, привлекала внимание изящной резьбой светло-коричневая деревянная шкатулка.
     В переднем простенке на полу громоздился большой, деревянный резной сундук, накрытый коричневым шерстяным ковриком.
     Часть комнаты у правой стены пуста.
     Наверное, там, рассуждал я, место для стола и стульев.
     Перед окнами правой стороны высится светло-коричневый сервант с резным деревянным верхом.
Две верхние створки у него — стеклянные, а две нижние — деревянные, резные.
     Сервант полон большой стеклянной и белой фарфоровой посуды. Множество стеклянных бокалов,
очень высоких круглых розовых стаканов, маленьких рюмок и стаканчиков наставлено на его стеклянных полках.
     Между окнами правой стены стоит светло-коричневый комод с красивой резьбой на длинных ящиках.
     На комоде — белая шёлковая скатерть с блестящими рисунками.
     Над комодом, на белой стене, висит большое овальное зеркало.
     Середину комода, ближе к стене, украшают две высокие и красивые стеклянные вазы. Около ваз, ближе к стене, —
флаконы с женскими духами разной величины, формы и окраски, разрисованные, раскрашенные коробочки,
коробочки с пудрой, золотые трубочки с разной по цвету помадой и другие женские предметы.
Посреди комода по белой скатерти в очередь и по росту шагают друг за дружкой девять белых слоников.
     Деревянная мебель в комнате и шкатулка, как сказала мне тихонько мама, сделана одной и той же искусной рукой, выдержана в одном стиле.
     А я и сам заметил, что они похожие.

     Середину комнаты занимает большой праздничный стол в окружении пяти красивых венских светло-коричневых стульев.
     Шестой стул никому не нужен, поэтому остался стоять у стенки около серванта.
     Я подумал и рассудил, что на пустом месте у стены перед входом должны стоять два венских стула. 
     Вот и вся обстановка. Потому что больше ничего никуда не поставишь.
     Праздничный стол накрыт белой скатертью с белыми кисточками, заставлен красивой, и, наверное,
очень дорогой белой в позолоте посудой.
     Возле каждой белой с золотым украшением тарелки стоят большой прозрачный бокал на высокой ножке
и маленькая рюмочка в узорах на маленькой тонкой ножке.
Бокалы и рюмочки, почему-то, как сказала мама, называются хрустальными, а не стеклянными.
     Непонятно, в чём разница?!
     Под каждой тарелкой — красивая вязаная белая салфетка.
     На отдельной вязаной салфетке аккуратно лежат и блестят большая ложка, вилка и нож.
     Потом от мамы я узнал, что все они серебряные.
     В невысокой стеклянной вазе, в центре стола, красиво уложены накрахмаленные белые салфетки: я посчитал —
по одной на каждого гостя.
     И на меня тоже.
     Еду ещё не принесли, потому что женщины продолжали что-то готовить в нижней комнатке.
     Я один ходил по комнате и очень внимательно смотрел, как живёт мамина подруга-учительница.
     Ангелина Степановна, как и многие женщины, была искусной рукодельницей, но вышивать картины, как тётя Вера,
сестра моего большого друга дяди Гены, она тоже не умела.
     Вся комнатка благоухала накрахмаленными, красивыми, белыми кружевами, накидками и нежными женскими духами.
     На полу расстелены настоящие шерстяные, а не домотканые, коврики.
     На левой стене между окнами в красивых позолоченных рамах висят два больших, нарисованных красками портрета:
на одном — красивая женщина в белой шляпке с розовыми цветами и в белой красивой блузе, а на другом —
красивый мужчина в белой рубашке и в ярко-голубом широком галстуке.
     Женщина в шляпе показалась мне очень похожей Ангелину Степановну.
     Это была не мамина подружка, а мама учительницы.
     И ещё я заметил, что женщина и мужчина всегда смотрят друг на друга.
     Оба портрета мне понравились.
     В окна, что смотрят не на город, я увидел далеко внизу нашу быструю и широкую в весенний паводок речку.
     Паром с людьми и повозками медленно движется в сторону фабрики Смычки вдоль натянутого поперёк речки троса.
     Так всю весну паром ходит туда-сюда между берегами, пока не построят новый деревянный мост через реку.
     Дальше и выше, справа по течению, виднеется Бурамбайка.
     Она раскинулась далеко вдоль высокого берега.
     Внизу, под глинистым грязно-жёлтым берегом, кое-где  виднеется потемневший снег,
хотя в городе вовсю растёт зелёная трава, а деревья распустили свежие листья.

     Наконец-то, взрослые осторожно поднялись ко мне наверх, и каждая из женщин поставила на стол готовое блюдо.
     Ароматные, вкусные запахи быстро-быстро заполнили комнату и залетели мне в нос. В носу сильно защекотало,
и я чуть не чихнул, но сильно сдержался.
     От вкусного и острого запаха у меня чуть слюнки не потекли.
     Из красиво украшенных больших красивых блюд с золотыми рисунками в красивые тарелки разложили
разваристую большую белую картошку, по две дольки рыбы холодного копчения, о чём тихонько мне сказала мама.
     Красный томатный сок налили в каждый большой хрустальный бокал.
     В причудливо украшенное большое блюдо с салатом была воткнута очень большая ложка.
     Это, чтобы каждый гость не стеснялся, а самостоятельно брал салат столько, сколько хотел.
     Все сели за стол, и я тоже уселся на мягкую, красиво вышитую  думку, которую хозяйка положила на мой венский стул.
     Ангелина Степановна посмотрела на тётю Тасю и, смущённо зардевшись, сказала:
     — Таисия Ивановна, пожалуйста, командуйте парадом!
     Тётя Тася встала, ножом с красивой блестящей ручкой открыла чекушку "Московской особой"
и разлила водку по маленьким рюмкам.
     Все встали, кроме меня: мне вставать при тостах не надо.
     Тётя Тася сказала:
     — Вот, девчонки, и до тепла дожили!
     И произнесла тост:
     — За Международный день солидарности трудящихся всего мира! За Первое мая! Ура!
     — Ура! — с воодушевлением поддержали взрослые.
     Звон рюмок прозвучал маленьким хрустальным салютом большому весеннему празднику.
     Совсем не помню: ел я когда-нибудь прежде или не ел копчёную рыбу? Пальчики хочется облизать. Так вкусно!
     Вкусные пальчики я вытер своей накрахмаленной салфеткой, чтобы они стали чистыми.
     Вкусным был и томатный сок, который я впервые в жизни пил из большого хрустального бокала.
     Взрослые поочерёдно вставали, произносили тосты, выпивали, садились за стол на венские стулья,
закусывали и аппетитно ели.
     Я потихоньку ел, пил томатный сок, пока взрослые не решили петь песни.

     По тому ли, что наступила весна, тёплая и солнечная, по тому ли, что жизнь становилась легче и всё чаще
улыбалась людям: не знаю, но было видно вокруг, что люди с каждым годом, с каждым праздником становятся спокойнее,
увереннее и радостней, а не такими, как были после тяжёлой войны.
     Заметил я, что особенно все люди сильно радуются, когда каждый год в конце марта или в начале апреля
снижаются цены на многие продукты и товары.
     Я точно знал, что мама будет чаще покупать мне сладости, которые я очень и очень люблю.

     Вслед за картошкой и рыбой Ангелина Степановна принесла большую белую фарфоровую супницу с белыми ручками,
с красивыми золотыми узорами по всему её центру и по верхнему ободку.
     Она до самых краёв наложила большие пельмени в красивые белые тарелки с такими же, как на супнице, золотыми узорами.
     От пельменей шёл лёгкий пар и аппетитный запах.
     Последний тост:
     — За хозяйку! — сказала тётя Нюра.
     Взрослые хрустально чокнулись рюмками с Ангелиной Степановной и, стоя, выпили.
     Ангелина Степановна, раскрасневшаяся и красивая, ничего не отвечала.
     Она стояла, немножко кивала головой и счастливо улыбалась.
     Вслед за вкусными пельменями, с некоторым перерывом, началось чаепитие.
     Только пили мы не чай, а кофе.
     Ароматный, терпкий кофе мы пили из маленьких, ярко разрисованных чашек, заедая вкусным тортом,
пряниками, печеньем, мёдом и множеством красивых, вкусных конфет.
     Кофе, как я узнал, можно пить с молоком и без молока, с сахаром и без сахара, а можно — и с молоком, и с сахаром.
     Мне понравилось кофе с молоком и с сахаром!
     Учительница каждому гостю нарезала столько торта, сколько просили. Длинной плоской, металлической лопаточкой,
а не кухонным ножом, она без труда перекладывала отрезанную дольку торта на поданную тарелку.
     Праздник у Ангелины Степановны я запомнил как самый сладкий, самый кофейный!
     После кофе мы снова запели.
     Даже на пароме было слышно, как на высоком левом берегу, в старой сторожке с раскрытыми настежь окнами,
слаженно и красиво поют женщины.
     Может, и мой голос тоже был слышен.

               
     21. Художник дядя Саша

     — Мама, мама, пойдём, посмотлим калтины. — Я дёргаю маму за руку и тяну за собой к  картинам.
     Здесь же, на тротуаре, среди картин стоят и сидят их создатели.
     В основном, мужчины.
     Мы возвращаемся домой с Колхозного рынка. Покупки у нас не тяжёлые, и потому мама соглашается
посмотреть на выставленные к продаже картины.
     Мои глаза разбегаются. Я никогда прежде не видел одновременно так много картин.
     Они поразили меня разнообразием красок и содержанием.
     Некоторые картины я знаю: Иван — царевич на сером волке, Грачи прилетели, Три медвежонка с мамой, Алёнушка,
Три богатыря, Золотая осень, дедушка Крылов, великий поэт Пушкин, дедушка Толстой, вождь Сталин и дедушка Ленин —
они есть в нашем садике.
     Очень много картин с целующимися голубями, с розово-белыми, похожими на пухленьких, кудрявых румяных девочек,
ангелами, с красивым оленем на лесной поляне и таким же красивым большим тигром в тайге.
     Много пушистых котят с большими разноцветными бантами: по одному, по два, по три котёнка сидят в красивых корзинках
или на шёлковых подушечках.
     Часто на картинах нарисованы большие красные розы, реже белые.
     Иногда я останавливаюсь возле картины, долго смотрю и пытаюсь понять, что там нарисовано. Когда я понимаю картину,
я ищу подтверждения у мамы:
     — Мама, эти ангелы охланяют дядю и тётю?»
     Когда же я не понимал смысла картины, я ходил около неё взад и вперёд, рассматривая её с разных сторон, хмурил лоб,
а потом спрашивал маму, что же нарисовано на картине.
     Мама и художник старались мне доходчиво объяснить содержание картины.
     Часто я понимал то, о чём говорили мне, но иногда не соглашался и высказывал собственное мнение.
     Взрослые улыбались и спрашивали у моей мамы: сколько мне лет.
     Когда же узнавали, что мне ещё нет и пяти лет, они весело смеялись и шутили: мальчик непременно вырастет художником.
     На большой синей картине в деревянной раме два белых голубя сидят на ветке головками друг к другу
и о чём-то неслышно переговариваются.
     Я трогаю маму за руку и спрашиваю:
     — Мама, о чём говолят голуби?
     Мама улыбается. Когда мама улыбается, она становиться очень красивой.
     Я это давно заметил.
     Высокий, худой и голубоглазый молодой дяденька в офицерском кителе без погон, в выцветших зелёных галифе
и в кожаных чёрных, начищенных до зеркального блеска, сапогах подошёл ко мне, присел на корточки,
обнял меня за плечи и дружелюбно ответил вместо мамы.
     — Здесь нарисованы голубь с голубкой.
     — И он указал мне на голубя и на голубку.
     — Они воркуют о любви.
     Я удивился, услышав о том, что голуби, как и люди, говорят о любви.
     Но больше всего меня поразила картина с красными розами.
     На базаре много картин с розами, но эти были как живые.
     Я даже потрогал их рукою.
     Картина мне понравилась, и я стал упрашивать маму купить её.
     В планы мамы не входила покупка картины, но она согласилась и даже придумала, что повесить её надо
над нашей новой, красивой кроватью.
     Дядя художник покашливал в кулак, иногда взмахом головы откидывал свои рассыпавшиеся волнистые волосы назад
и с интересом наблюдал за нами.
     Он даже уступил один рубль, сказав маме:
     — Мальчик у Вас хороший растёт. Приходите ещё.
     С того времени каждое воскресение после базара, выходя на улицу Климова, мы шли к картинам.
     Пока я сосредоточенно знакомился с новыми картинами и просматривал уже знакомые,
мама подходила к дяде Саше (так звали художника).
     Моя большая мама едва доходила до плеча художника.
     Рассматривая картины, я никогда не упускал из вида высокого, худого дядю Сашу и мою красивую, стройную маму.
     Они всегда о чём-то оживлённо разговаривали, улыбались друг другу и чему-то радовались.
     Когда через длинный картинный ряд я добирался до мамы, дядя Саша спрашивал, что мне понравилось сегодня.
     Я с удовольствием пересказывал содержание картин, которые произвели на меня впечатление, и старался угадать,
чему так радуются моя мама и художник.
     Однажды дядя Саша пришёл к нам домой в гости. Для меня это было полной неожиданностью.
     Я удивлялся, как он смог узнать, где мы с мамой живём?
     Дядя Саша принёс маме цветы, а мне — кулёк шоколадных конфет.
     Мама показала дяде Саше мои альбомы для рисования.
     Мои рисунки удивили дядю Сашу и очень ему понравились: особенно мой пароход с пятёркой и пятью звёздочками.
     Дядя Саша взял меня подмышки, поднял к потолку и совершенно серьёзно сказал, что сделает из меня настоящего художника.
     Мама накрыла круглый стол белой скатертью.
     Мы втроём долго и неторопливо пили из эмалированных кружек вкусный, пахучий чай с пышными, вкусными лепёшками,
с шоколадными конфетами в красивых фантиках и в серебряных обёртках.
     Мама и дядя Саша счастливо смотрели друг на друга, улыбались и говорили о том, что когда я вырасту,
то обязательно стану художником.
     Мама сказала мне, что у них с дядей Сашей одно имя — Александр и Александра, но я так и не понял, почему же мою маму
все называют Шурой, а художника – дядя Саша.
     Один раз, когда мы с мамой возвращались домой с Колхозного рынка, дядя Саша быстро собрал на двухколёсную тележку
свои картины и пригласил нас к себе в гости.
     Он сказал, что живёт на этой улице совсем рядом.
     В доме никого не было. Дядя Саша показал нам свою художественную мастерскую.
     Оказывается, он умеет рисовать не только голубей и розы.
     С одной картины на нас с мамой смотрел улыбающийся красивый офицер с серебряными погонами,
грудь которого украшали медали и ордена.
     Офицер был похож и не похож на дядю Сашу.
     Видя моё замешательство, дядя Саша доброжелательно и весело рассмеялся и сказал, что это —
он, и что картина называется «Автопортрет».
     На одной картине была нарисована красивая, но очень строгая женщина в голубом платье с большой
искусственной белой розой на груди и с красивой высокой причёской — это была мама дяди Саши.
     Я подолгу рассматривал картины с портретами военных и невоенных мужчин и женщин.
     Пейзажи всегда вызывали во мне большой интерес и удивление.
     Когда на некоторых картинах я узнавал дома и улицы нашего города, я радовался, тыкал пальцем в картину и говорил:
     — Я это знаю!
     Дядя Саша подвёл нас к одной картине, укрытой белым полотном, и с заговорщицким видом сказал:
     — А сейчас я вам покажу…
     И снял с картины полотно. На картине был чуть-чуть незаконченный портрет моей мамы.
     Мама была очень похожа, но уж слишком красива.
     В жаркий, солнечный день, дядя Саша снова пришёл к нам. Он был одет в красивый чёрный костюм и белую рубашку,
а его чёрные блестящие туфли уже покрылись лёгким слоем пыли.
     Дяде Саше было жарко, и он белым платком промокал пот на лице и на шее.
     Длинные светло-русые волнистые волосы ниспадали на лоб и на глаза,
и дядя Саша привычным взмахом головы откидывал их назад.
     Синий шёлковый галстук, очень подходил к цвету его глаз.
     Сегодня дядя Саша был строгим и красивым.
     Он пригласил нас к себе в гости.
     Дядя Саша очень волновался, но просил маму не волноваться, так как всё будет хорошо: он в этом абсолютно уверен.
     Мама одела своё самое красивое белое платье в крупный синий горошек, но почему-то всё же очень волновалась,
не была ни в чём уверена и не могла скрыть это.
     Я не мог понять, почему взрослые так волнуются и чего они так боятся.
     Я взял маму и дядю Сашу за руки, и мы втроём пошли в гости к дяде Саше.
     Пока мы шли, я снизу вверх поглядывал на маму и на дядю Сашу:
они оба были взволнованы и счастливы.
     Я тоже радовался, что всё так прекрасно на свете!
     У порога дома нас встретила высокая, строгая седая женщина с портрета — мама дяди Саши.
     Она пригласила нас к столу, и пока мы пили чай из красивых, позолоченных маленьких чашечек
на красивых позолоченных блюдцах, строго и придирчиво обо всём расспрашивала мою маму.
     На меня она смотрела  строго и сердито, хотя я старался хорошо вести себя за столом: молчал и не задавал вопросов,
не болтал ногами и не стучал ими по столу, не проливал чай на скатерть, не ел много сахара и печенья,
не взял из конфетницы ни одной шоколадной конфетки в очень красивой обёртке.
     Во время чаепития дядя Саша пытался что-то сказать о нас с мамой, но его мама строго смотрела на него
и дядя Саша виновато умолкал.
     Дядя Саша сказал своей маме, что я отлично рисую, что я стану большим художником, но и это не произвело на его маму хорошего впечатления.
     Было видно, что мама дяди Саши чем-то недовольна.
     Мы выпили по две неполных чашечки чая вприкуску с сахаром и попрощались с дядей Сашей, с его мамой.
     Я видел, что дядя Саша и моя мама очень сильно расстроились, но не понимал, почему.
     Домой мы вернулись вдвоём с мамой.
     Расстроенная  мама сказала мне, что мы не понравились маме дяди Саши, что всё кончено.
     И мама заплакала.
     Вскоре дядя Саша пришёл к нам в последний раз.
     Они с мамой долго о чём-то вполголоса говорили.
     Мама плакала, а дядя Саша её никак не успокаивал.
     Он сидел, и на нём лица не было. Лицо, конечно, было, но оно стало жёлто-серого цвета, очень печально и строго.
     Перед уходом дядя Саша взял меня на руки, прижал к груди, ласково погладил по голове и грустно, со вздохом, сказал:
     — Жаль, очень жаль…
     Я не знал, о чём жалел дядя Саша, но видел и понимал, что ему очень и очень плохо.
     Только дядя Саша почему-то не плакал, как это делаем мы с мамой, когда нам плохо или больно.
     Когда дядя Саша ушёл, мама сказала мне, что мама дяди Саши никогда не даст согласия на брак, потому что моя мама
не принадлежит к их кругу, потому что она старше дяди Саши на три года, и что он может найти хорошую девушку без ребёнка.
     А ещё мама сказала, что дядя Саша болен чахоткой, что ему очень  нужен хороший уход, хорошее питание и серьёзное лечение.
     Когда пришла новая весна, и мы с мамой ясным майским днём шли с Колхозного рынка,
нас остановила высокая женщина в длинной чёрной шали и в чёрной одежде.
     Я с трудом признал в этой старой, седой женщине маму дяди Саши.
     Старая женщина заплакала и стала рассказывать моей маме, что её сын затосковал после нашего ухода, что он сгорел,
как свечка, и что он умер в начале марта, что последние слова Александра были о мальчике:
     — Я обманул Илью. Он очень талантлив, и я мог бы сделать из него большого художника.
     И заплакал.
     Мама дяди Саши плакала, вытирала слёзы белым платочком с голубыми кружевами, оправдывалась и говорила,
что она желала своему сыну как лучше, и просила мою маму простить её грех.
     Моя мама была подавлена известием о смерти дяди Саши и тоже заплакала.
     Она ответила:
     — Пусть Бог будет Вам судьёй.
     — Прощайте.
     Мама взяла меня за руку, и мы обошли маму дяди Саши.
     Неожиданно мама дяди Саши хрипло простонала нам вслед:
     — Портрет твой остался с ним!
     Мама, как будто споткнулась о камень, больно сжала мою руку и остановилась.
     Она хотела обернуться и что-то ответить, но передумала, шагнула вперёд, потянула меня за собою и тихо сказала,
чтобы я не оглядывался.
     И мы пошли домой.
     Мне было жалко и маму, и дядю Сашу: он был такой большой, добрый и светлый.
     Я шёл и всё пытался понять, почему взрослые люди тоскуют и сгорают, как свечи.
     Я живо представил себе, как жёлтой и длинной свечкой сгорал дядя Саша.


     22. Витька Лебедев

     Я стал совсем большим и поэтому летом меня перевели в Детский сад для больших детей, который находится на другой стороне нашей улицы недалеко от дома.
     Этот Детский сад — не каменный, а деревянный и не такой высокий, как для маленьких детей.
     Здесь всего две группы: младшая и старшая, где детей готовят в школу.
     Здесь нет большого и уютного сада за высоким железным забором с большими деревьями и пышными кустами,
а растёт всего несколько деревьев и больших кустиков.
     Здесь много красивых цветочных клумб, цветов и широких дорожек для гуляния.
     Здесь есть высокие и маленькие длинные качели, толстое длинное бревно над землёй и высокий турник,
которых нет в Детсаде – яслях для маленьких детей.
     А ещё здесь есть почти настоящий паровоз и два вагона для пассажиров!
     Моя кровать стоит посередине большой светлой спальной комнаты, прямо возле окошка.
     Перед сном, после обеда, оба окна спальни снаружи закрываются деревянными ставнями,
а внутри задёргиваются белыми занавесками.
     После завтрака наша строгая воспитательница построила нас в ряд парами и вывела на детскую игровую площадку.
     На дворе тёплый день и нет  дождика, поэтому мы идём гулять в майках и трусиках.
     На высоком синем небе золотое солнышко спряталось за белую тучку, чтобы нам не было сильно жарко.
     Когда мне наскучило играть вместе со всеми, я решил познакомиться с двориком нового садика.
     Для прогулки я выбрал широкую дорожку среди маленьких пушистых кустиков, которая  уходит за Детский сад.
     За домом послышался плач.
     Я прошёл по дорожке вперёд и ещё раз  завернул за угол.
     Там я увидел девочку и мальчика из нашей младшей группы, с которыми близко ещё не был знаком.
     Девочка в голубой майке и в синих трусиках с большими голубыми бантами на толстых и длинных светло-русых косичках
сидела прямо на дорожке, плакала и растирала слёзы своими маленькими кулачками, отчего всё лицо её было в грязных разводьях.
     Белобрысый, голубоглазый мальчик с короткой стрижкой стоял на коленках в песочнице и сердито смотрел
на плачущую девочку с голубыми бантиками.
     Я подошёл к девочке и спросил, почему она плачет?
     Девочка, сильно всхлипывая и заикаясь, кулачком указав на мальчика в песочнице, сказала:
     — Мальчик не пускает играть в песочницу и ещё сильно дерётся.
     Я обратился к белобрысому мальчику, который настороженно смотрел на меня.
     — Мальчик, дай девочке поиграть в песочнице: песочница большая, а девочка маленькая.
     Мальчик исподлобья посмотрел на меня и ответил:
     — Я хочу играть один.
     — Но эта песочница для всех детей. — Возразил я.
     — Я хочу играть один. — Упрямо повторил мальчик.
     — Мальчик, но так нельзя делать. — Ещё раз попытался я уладить спор миром.
     — Я хочу играть один. — Сказал упрямый мальчик и встал на ноги.
     Он был крупнее и выше меня.
     Я не люблю драться и ругаться, но когда приходится, не отступаю.
     — Если ты хочешь подраться со мной, давай подерёмся. — Предложил я силовое решение спора.
     — Давай подерёмся. — Согласился хмурый белобрысый мальчик.
     Едва я перекинул ногу через деревянный бортик песочницы, как белобрысый мальчик с размаха
бросил мне в лицо горсть песка.
     Я не ожидал такой подлости и отступил на дорожку.
     Девочка с голубыми бантиками в косичках от испуга вскрикнула и заплакала ещё сильнее.
     Я отошёл на дорожку и краем своей белой майки молча стал очищать глаза от песка.
     В глазах ещё оставался песок, когда я увидел приготовившегося к очередной моей атаке соперника.
     Я низко опустил голову, чтобы песок снова не попал мне в глаза, неожиданно перемахнул через бортик
и головой в живот сбил в песочницу белобрысого мальчика, вдавил его своим телом в песок и крепко прижал к песку его руки.
     Упрямый мальчик попытался освободиться от моей хватки, покрутился и затих.
     — Отпусти. Сдаюсь. — Прохрипел испуганный и побеждённый соперник.
     — Ты больше не будешь обижать девочек? — Спросил я белобрысого мальчика?
     — Не буду.
     — Хорошо! — Сказал я и выпустил соперника из своих не дружеских объятий.
     Так я познакомился с Витькой Лебедевым.


     23. Усыновление

     В воскресенье утром я проснулся со странным ощущением полного рта.
     Я обследовал неизвестный предмет языком, а затем и пальцем, и определил, что большой, податливый и круглый шар подвешен к самому нёбу на тонком и коротком поводке.
     Мама удивилась — откуда что взялось и сказала, что надо потерпеть до завтра, когда будет работать городская поликлиника.
     Рано утром в понедельник мы с мамой пошли в поликлинику, которая находится далеко от нашего дома за Горсадом.
Когда мы пришли, в ней уже было очень много разных больных.
Мы встали в очередь к ухо-горло носу и стояли до самого обеда, потому что сидячие места вдоль стен были заняты.
     Когда врач пообедал, отдохнул, он принял нас с мамой.
Увидев во рту мой большой шар, он был удивлён и сказал, что это первый случай в его практике.
     Врач отрезал мой необыкновенный шар, показал его нам с мамой и кинул в ведро.
     Он остановил кровь из отверстия в нёбе и сказал, когда нам надо придти на приём завтра.
     Когда мы пришли на следующий день, врач принял нас без очереди, но пригласил в кабинет меня одного.
     Он осмотрел мою ранку во рту и бодро произнёс:
     — Прекрасно!
     Красивой женщине в белом халате он сказал, что я — тот мальчик, о котором он рассказывал.
     Красивая женщина в белом халате подошла и стала внимательно меня рассматривать.
     — У него глаза ангела. — Сказала она врачу.
     — И сам он мил, как ангел. — Добавила она.
     Я не понимал, почему врачи говорят не о моей болезни, а обо мне.
     Когда я вышел из кабинета, врач пригласил войти маму и закрыл дверь в кабинет.
     Через несколько минут мама вышла из кабинета крайне растерянной и удивлённой.
     На мой вопросительный взгляд она ответила, что обо всём расскажет дома.
     Дома мама присела на кровать у двери и посадила меня рядышком.
     Она сказала, что врач ухо-горло-нос — Пономарёв Николай Александрович — лучший в городе врач по своей специальности, уважаемый в городе человек.
Немного помолчав, она добавила, что я понравился ему и его жене, Екатерине Васильевне, что они хотят меня усыновить.
     Я очень удивился маминым словам и спросил: как можно меня усыновить, когда я твой родной сын?
     Мама ответила, что можно, если мы оба согласимся на усыновление.
Ещё мама сказала, что ей предложили оставить работу в детсадике и присматривать за домом.
     Тогда мы будем жить все вместе.
     Ещё мама сказала, что в воскресение мы приглашены в гости к Понамарёвым.
     Почти целую неделю мы жили напряжённым ожиданием.
     В воскресенье мы с мамой умылись, надели лучшую одежду, причесались и пошли в гости.
     Мы остановились возле калитки из красного кирпича и забора, окружавшего двухэтажный кирпичный дом старой постройки.
     Высокий красный дом со множеством больших окон словно открывался всем прохожим.
     Мама сказала, что нас здесь ждут.
     Врач Николай Александрович, высокий, красивый и нарядный, встретил нас у парадной двухстворчатой высокой двери
и провёл в дом.
     По неширокой, деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж.
     Большая комната была залита солнечным светом, посередине стоял огромный круглый деревянный стол,
покрытый белой скатертью и сервированный многочисленной красивой и дорогой посудой.
     Мне это напомнило стол дяди Саши, хотя он был не круглым, а  продолговатым и небольшим.
     Мне стало не по себе, меня охватил страх.
     В комнату вошла красиво одетая красивая жена врача.
     Это была женщина в белом халате, которая назвала меня ангелом.

     Я уселся на стул, на который мне указали.
     Мама села справа, недалеко от меня, а врач — напротив.
     Екатерина Васильевна, подошла и налила в наши с мамой чашки суп из большой белой, с красивой позолотой, супницы.
     Потом она заполнила супом чашку мужа и свою тоже.
     Суп источал приятные ароматы и был настолько прозрачен, что в нём было видно каждую вермишельку,
дольки картошки и морковки, маленькие кусочки мяса. На поверхности супа плавали желтоватые, прозрачные масляные пятна.
     Когда хозяйка села за стол, она мило улыбнулась и пожелала всем приятного аппетита.
     Я взял серебряную красивую ложку и неуверенно зачерпнул несколько вермишелек.
     Хорошо, что супа в тарелке было не очень много, и у меня хватило места в животе на второе блюдо из мяса
с жаренной картошкой и фруктового компота с пирожным.
     Во время обеда хозяева стола поочерёдно спрашивали маму и меня о наших занятиях.
     Маме особо не о чем было рассказывать, потому что работает она обыкновенной нянечкой в моём первом детсадике.
     Я расхрабрился и рассказал, что рисую лучше всех в нашем детсадике, что у меня одного за рисование
5-ка с 5-ю плюсами, что лучше всех бегаю: меня никто из ребят не может догнать и перегнать, что никто из ребят
не прыгает выше и дальше меня, что никто из ребят не хочет со мною бороться, потому что я всех и всегда перебарываю.
     Я говорил настоящую правду, а совсем не хвастался
     Николай Александрович спросил, есть ли у меня велосипед.
     Я сказал, что велосипеда нет, и он мне совсем не нужен, потому что я перегоняю любой велосипед.
     Когда Екатерина Васильевна спросила, чем я занимаюсь дома, я ответил:
     — У меня много альбомов для рисования, много простых и цветных карандашей, что я всё время что-нибудь или кого-нибудь рисую.
     — А ещё я люблю петь песни: напеваю их вполголоса или пою громко.
     — А ещё я выхожу во двор и играю с товарищами в разные интересные игры.
     — А ещё каждую субботу мы ходим с мамой на Колхозный рынок за продуктами, слушаем всех музыкантов
и смотрим все концерты, которые дают на Колхозной площади, а на обратном пути обязательно заходим на уличный рынок,
где художники продают свои картины.

     Николай Александрович и Екатерина Васильевна с нескрываемым интересом слушали мои рассказы и были довольны.
     Я вспомнил маму дяди Саши, которая ничему не удивлялась, ничего не хотела слышать и была всем недовольна.
     Мне было приятно слышать похвалу хозяев.
     После кофе и пирожного Екатерина Васильевна перед каждым поставила на стол в круглых,
прозрачных хрустальных вазочках мороженое с шоколадной крошкой и положила серебряные чайные ложечки.
     Всё было очень вкусно!
     Мы с мамой поблагодарили хозяев за гостеприимство и собрались идти домой.
     Николай Александрович и Екатерина Васильевна проводили нас с мамой за калитку, пригласили снова в гости.
     И мы распрощались.
     По дороге домой мы с мамой решили, что каждый из нас подумает несколько дней, а потом вместе будем решать.
     Когда прошло несколько дней и мы с мамой сидели на кровати у входа, мама погладила мою руку и спросила, что я надумал.
     Я спросил маму:
     — Мама, нам же хорошо с тобой вдвоём?
     — Конечно, сынок! - ответила мама.
     — Мама, а мы когда-нибудь купим велосипед? — спрашиваю я.
     — Обязательно, как накопим деньги...
     Так сам собой решился важный вопрос о моём усыновлении.


     24. АЛЫЕ ТРУСЫ

     Мама о чём-то пошепталась с нашей строгой воспитательницей Верой Андреевной. Они улыбнулись друг другу, и мама ушла.
     Через несколько дней мама передала воспитательнице толстый бумажный свёрток, и они снова улыбнулись друг другу.
     Однажды во время сон-часа я лежал на боку с закрытыми глазами в своей кроватке и, как всегда, что-то придумывал.
Кто-то тихонько тронул меня за плечо. Я повернулся на спину, открыл глаза и удивился: прижимая палец к губам,
передо мной стояла Вера Андреевна. Знаком руки она позвала меня с собой.
     Я обрадовался, что могу не спать, что строгая Вера Андреевна зовёт меня.
     В пустой комнате для игр воспитательница тонким тряпичным  метром со всех сторон измерила мои трусики и меня.
     На листочке с нарисованными карандашом трусиками она нарисовала много цифр, стрелочек и маленьких линий,
улыбнулась мне и сказала, чтобы я тихонько возвращался в кроватку.
     Когда я вернулся в спальную комнату, почти все дети встали в кроватях и шёпотом стали спрашивать,
куда я ходил и что делал?
     Послышались шаги у двери спальни. Мгновенно все заснули крепким сном.
     Я укрылся покрывалом и радовался, что мне разрешают не спать во время сон-часа.
     Второй раз Вера Андреевна примерила на мне две половинки трусов и нарисовала на них белым мелком маленькие чёрточки и точки.
     В третий раз Вера Андреевна попросила меня снять старые и подала мне новые, красивые алые трусики.
     Я обрадовался и надел обновку.
     Вера Андреевна сшила мне ещё двое точно таких же алых трусов.
     Девочки и мальчики нашей группы завидовали, что во время сон-часа меня будит сама Вера Андреевна,
сама шьёт мне красивые трусики.


     25. Сватовство тёти Веры

     Мама и я сидим у Васильевны за столом, заставленным разнообразной пищей и закусками.
     В центре стола стоит чекушка "Московской особой".
     Мы сидим со стороны входной двери, а напротив нас, с другой стороны стола, сидят Васильевна,
а слева от неё дядя Гена — мой большой друг и сын Васильевны.
     Под потолком, над столом, горит настольная лампа с чистым,  прозрачным стеклом.
     Света лампы и двух окон мало.
     Недалеко от входной двери, перед столом, в полумраке, стоят тётя Вера и её жених.
     Оба они одинаково небольшого роста, нарядные, худощавые и некрасивые.
На груди жениха, на гимнастёрке, тускло блестят четыре медали и один орден "Красной звезды".
     Жених и невеста стоят плотно плечом к плечу.
     В левой руке жениха — правая рука невесты.
     Они очень волнуются и переживают.   
     Васильевна сидит хмурая и неприветливая.
     Только дядя Гена улыбается и благожелательно смотрит на молодых и вокруг.
     Мы с мамой тоже радуемся за тётю Веру, за молодых.
     Любому человеку известно, что после войны в городе мало мужчин, особенно здоровых и неискалеченных.
     Каждый холостой и здоровый мужчина, по словам женщин, — на вес золота.

     — Ну, что скажешь, добрый молодец, — обращается Васильевна к жениху.
     — Анна Васильевна, мы с Вашей дочерью, Верой Григорьевной, любим друг друга и просим Вашего согласия на наш брак.
     — Дочка, а что скажешь ты?
     — Тётя Вера испуганно вздрогнула, заморгала ресницами, а затем негромко ответила, что они с Артемием почти год знакомы,
что они любят друг друга и хотят пожениться.
     Тень прошла по лицу Васильевны после слов дочери.
     Васильевна вновь обратилась к Артемию:
     — Расскажи, Артемий, о себе. Интересно узнать, кто ты и что за человек.
     — Мы с родителями живём на Новорезке в собственном, большом деревянном доме. У меня есть две сестрёнки и братишка.
     Перед войной я закончил семилетку и курсы шофёров.
     Всю войну водил грузовые и легковые машины. Несколько раз легко был ранен, никаких увечий не имею.
Награждён медалями и орденом. Сейчас работаю шофёром на хлебокомбинате. На работе меня уважают. Платят хорошо.
     По дому я всё умею делать: и плотничать, и столярничать и слесарничать.
     Могу печи класть, валенки подшить, обувь и домашнюю технику починить.
     Мы как встретились с Верой Григорьевной, так и полюбили взаимно, а теперь решили,
что пришло время создавать собственную семью и рожать деток.
     Мы с Верой Григорьевной просим Вашего материнского благословения.

     Васильевна пригласила молодых к столу:
     — Артемий и Вера, садитесь за стол. На сытый желудок легче думается.
     После наваристых и вкусных щей, жареной котлеты с рассыпчатой, белой картошкой, овощных салатов
и нескольких стаканчиков "Особой", когда всем взрослым казалось, что всё хорошо и сватовство состоялось,
Васильевна вдруг встала и объявила своё решение:
     — Вера ещё не стара годами, поживём год-два, а там и решим, как дальше быть.
     Дядя Гена, мама и я удивились, испугались ужасному решению Васильевны.
     Молодые обречённо встали из-за стола, обнялись, положили головы на плечи друг друга, безутешно и горько заплакали...


     26. Морской волк

     Вера Андреевна, наша воспитательница, тесным кружком усадила всех нас перед собой и спросила:
     — Кто из вас знает, что такое Советская армия и военно-морской флот?
Все мальчики и девочки дружно подняли руки и на разные голоса, наперебой, закричали:
     — Я, я, я...
     — Верю, верю.
     — А знаете ли вы, что скоро весь советский народ и мы с вами будем праздновать
День советской армии и военно-морского флота?
     — Знаем, знаем — ответили мы дружно.
     — И какого числа мы будем праздновать знаете? — спросила воспитательница.
     Все застыли с выражением недоумения на лицах, с открытыми ртами: о празднике знали, что скоро придёт,
тоже знали, а числа никто не помнил.
     — 23 февраля — выдержав паузу, сказала Вера Андреевна.
     — До праздника осталось две недели.
    После шумных обсуждений мы решили показать на предстоящем утреннике сцену высадки советского десанта
на морской берег, захваченный немецкими врагами.
К празднику всем мальчикам группы надо было сшить морскую форму, найти или сделать ружья и пистолеты.
     Мой старший друг и сосед дядя Гена был милиционером, поэтому я очень надеялся взять у него на праздник настоящий пистолет.
     Вечером, накануне праздника, я пошёл к своему старшему другу и соседу.
     Дядя Гена приветливо встретил меня, усадил за стол пить чай с пряниками и стал расспрашивать, как я живу и чем занимаюсь.
     Я пил чай с пряником и воодушевлённо рассказывал о празднике, о морском десанте, о пистолете.
     Дядя Гена перестал улыбаться и серьёзно сказал:
     — Дорогой Илья, пистолет я тебе не дам, потому что это не игрушка, а боевое оружие.
     Я не имею права давать своё табельное оружие другим людям, даже тебе, моему маленькому другу.
     Увидев страшное разочарование на моём лице, добавил:
     — А вот ремень и кобуру я тебе, пожалуй, дам.
     Он снял со стены коричневую портупею со светло-коричневой кобурой, расстегнул её и вынул чёрный, настоящий пистолет.
Дядя Гена нежно погладил рукой пистолет, прищурясь, зачем-то заглянул ему в ствол, опять погладил,
протёр носовым платком, встал и положил пистолет в ящик комода.
     Вернувшись, дядя Гена снял с широкого коричневого ремня длинные красивые ремешки и с улыбкой протянул мне
красивую кобуру на широком коричневом кожаном ремне.
     Широкий ремень и красивая, кожаная, коричневая блестящая кобура быстро прогнали мою грусть о пистолете
и вернули хорошее настроение.
     Следующим утром на последней репетиции я показал Вере Андреевне и всей нашей средней группе свою красивую настоящую кобуру
на широком кожаном ремне.
     Вася Синельников принёс чёрный, похожий на настоящий, игрушечный пистолет, потому что он рассчитывал
стать капитаном. Его пистолет хорошо поместился в моей коричневой кобуре.
     В новом костюме морского капитана, который мне сшила тётя Вера, родная сестра дяди Гены, в капитанской фуражке,
 с красивой коричневой кобурой на коричневом ремне я был похож на настоящего морского волка, как сказала Вера Андреевна.
     И все ребята, кроме Васи Синельникова, выбрали меня капитаном.
     На праздничный утренник собралось много народу: детей, родителей и сотрудников.
     С великим волнением я и моя команда ожидали сигнал высадки.
     Морской десант нашей группы стоял между стеной и нарисованным картонным бортом морского охотника
на глазах всех людей в зале.
     Когда Вера Андреевна шёпотом дала команду "На штурм", я выхватил пистолет из расстёгнутой кобуры, с криком "Полундра!"
перелез через борт катера, стал вверх стрелять из пистолета и побежал на врага через весь зал в спальню нашей группы.
     Вся команда рванулась за мной, нечаянно свалила на пол голубой борт катера, побежала и закричала:
     — Полундра-а-а-а!
     — Полундра-а-а-а!
     Мы бесстрашно бежали на врага, громко, как могли, кричали "Полундра-а!" и голосом стреляли из оружия...
     Когда потные, взволнованные и напряжённые в ожидании реакции зрителей, мы вернулись из спальни в зал,
все, кто здесь находился, бурно и радостно аплодировали нам и кричали:
     — Браво! Молодцы моряки!
     Радости нашей не было предела...


     27. Родная и счастливая тётя Нюся

     В воскресный летний день мама и я занимались своими домашними делами.
     В дверь громко и уверенно постучали.
     Мама от неожиданности вздрогнула, оглянулась на дверь и громче обычного ответила:
     — Входите!
     В комнату вошла хорошо одетая, незнакомая, невысокого роста и приятной внешности женщина.
     В правой руке у неё был дамский чёрный портфель, а в левой она держала небольшой, новый чемодан, также чёрного цвета.
Она сделала два шага вперёд по ковровой дорожке и остановилась.
     Не знакомая мне женщина вся светилась широкой и радостной улыбкой.
     Мама удивлённо ахнула, её лицо просияло.
     Она радостно бросилась навстречу вошедшей женщине.
     Женщина поставила на пол чемодан, аккуратно положила на кровать у двери свой красивый портфель.
     Мама и женщина обнялись и трижды звучно поцеловались.
     — Здравствуй, Саня! — сказала незнакомая женщина.
     — Здравствуй, Нюся! — ответила мама.
     Они снова крепко обнялись и некоторое время молча стояли в объятиях, потом, взявшись за руки, радостно рассматривали друг друга...
     Я глядел на женщину, которая была немножко похожа на мою маму, и на маму, которая немножко
была похожа на незнакомую женщину.
     Обе были почти одинакового роста: мама была чуть-чуть ниже и стройнее.
     Со стороны мне было хорошо видно, как скромна, застенчива и неуверенна моя мама, как жизнерадостна,
решительна и энергична не знакомая мне женщина.
     Радостная мама спохватилась, оглянулась и позвала меня:
     — Илья, подойди к нам и познакомься с моей родной сестрой и твоей родной тётей Нюсей.
     Родная тётя Нюся взяла меня подмышки, легко подняла, прижала к себе и много-много раз горячо поцеловала
моё лицо и губы.
     — Какой большой и красивый у меня племянник! — сказала родная тётя.
     Она ещё раз посильнее прижала меня к себе, прижалась лицом к моему лицу, затем тихо опустила на пол.
     От родной тёти пахло тонкими, приятными духами и ещё чем-то  незнакомым.
     Так я познакомился с маминой родной сестрой и моей родной тётей Нюсей, о которой мама рассказывала прежде.

     Тётя Нюся возвратилась к двери и возле нашей обуви сняла свои чёрные, летние туфли на низком каблуке.
     Мама взяла и поставила лёгкий чемодан гостьи перед большой спинкой односпальной кровати у окна.
     — Ты надолго, сестра? — спросила мама.
     — На несколько дней, как получится. Я в отпуске, — был ответ.
     Тётя Нюся взяла с кровати свой портфель, прошла по светлой домотканой ковровой дорожке в середину комнаты, огляделась и сказала:
     — Комната уютная и светлая, но маленькая, очень маленькая.
     — А у меня квартира большая и тоже светлая.
     Она поставила портфель на сиденье венского стула, что стоит у стола рядом с кроватью.
     Тётя Нюся сняла с себя тонкую сочно-зелёную, вязаную шерстяную кофточку и аккуратно повесила на спинку этого стула.
     Красивое крепдешиновое платье плотно облегало хорошо сложенную фигуру.
На тёмно-зелёном поле платья красиво смотрелись маленькие красные розочки с маленькими зелёными листочками.
     Весь вечер сёстры сидели у стола рядышком, в обнимку.
     Они часто счастливыми взглядами поглядывали друг на друга, улыбались, разговаривали и смотрели наш семейный фотоальбом.
Вслух они вспоминали о родственниках и общих знакомых, что были на фотографиях, но ещё больше о тех, кого помнили.
     Они обе помрачнели, опечалились, когда им в руки попала фотография моей самой красивой родной тёти, которую фашисты долго мучили, а потом расстреляли.
     Сестры склонились голова к голове и стали плакать...
Отплакавшись и вытерев платочком
глаза и лицо, тётя Нюся закрыла альбом и грустно спросила маму:
     — А помнишь, Саня, как мы с тобой в детстве завидовали красоте старшей сестры?
     — Вся деревня пророчила ей счастливую судьбу.
     А оно вон как обернулось: погибла в страшных муках...
     В этот вечер альбом больше не смотрели.

     Рано утром я и мама пошли в детский сад-ясли на работу, а тётя Нюся наметила днём сходить в парикмахерскую,
сделать химическую завивку и маникюр.
Ещё она собиралась пройти по магазинам.
     По дороге мама рассказала, что они с сестрой-погодки, что тётя Нюся родилась годом раньше, что папа и мама у них одни.
     Ещё о том, что последний раз они виделись, когда маме было пятнадцать, а сестре шестнадцать лет.
     Это было 23 года назад.
     Мама ещё рассказала, что в начале войны сестра окончила роковские курсы, всю войну прошла медсестрой
фронтового госпиталя, несколько раз была ранена, награждена медалями.
     Сейчас тётя Нюся работает старшей медсестрой в городской Магнитогорской больнице.
     А ещё мама сказала, что я родной тёте очень понравился.
 
     Когда мы вечером вернулись домой, у тёти Нюси была новая, красивая причёска, которая ей к лицу. Так сказала мама.
     Мне причёска тоже понравилась, потому что делала родную тётю красивее.
     Странно и непривычно было видеть на руках родной тёти крашенные в тёмно-красный цвет ногти,
потому что моя мама никогда не красит ногти.
     Тётя Нюся разложила на большой кровати и показала нам свои покупки.
     Костюм-двойка тёмно-синего цвета из тонкой шерсти: блузка с красивым рисунком на всю переднюю часть
из белых коротких полосок, похожих на клетки, и длинная, ниже колен, юбка; шёлковая, голубая блузка с длинными рукавами,
белое женское нижнее бельё, две пары новых светло-коричневых модных женских чулок и две красивые красные коробочки
с женскими духами.
     Она поочерёдно прикладывала обновки к себе и спрашивала нас:
     — Что скажите?!
     Обновки нам нравились. Мама говорила:
     — Красиво!
     И я повторил вслед за мамой:
     — Класиво!
     После показа одежды, тётя Нюся взяла красную коробочку с духами, открыла и вынула из неё маленький, красивый, стеклянный флакончик.
     Она подала его маме и попросила оценить духи.
     Мама открыла флакончик, понюхала духи и закрыла глаза от удовольствия.
     — Понравились? — спросила тётя Нюся.
     — Очень нежные! — ответила мама и ещё раз зажмурилась от удовольствия.
     — Вот и возьми эти духи себе.
     — Всякий раз, пользуясь одинаковыми духами, каждая из нас вспомнит о родной сестрёнке.
     — Духи очень дорогие и мне неловко принимать такой щедрый подарок, — сказала мама.
     — И мы с тобой стоим недёшево, я надеюсь, — был ответ сестры.
     Ещё у тёти Нюси были новые фотографии.
     Две из них она подписала и подарила нам с мамой на память.
     — Счастливая ты, Нюся, — сказала мама.
     — Наряжаешься, прямо, как невеста перед свадьбой.
     — Знаешь, сестрёнка, как за четыре военных года устала я ходить в военной форме? — ответила тётя Нюся.
     — Да и теперь: всегда в белом халате, а так хочется быть красивой и счастливой!
     — Ты бы только знала?! — закончила она.
     Мама вздохнула и ничего не ответила: наверное, и мама что-то знала о счастливой жизни, если так печально вздохнула...

     Вечером, собравшись у стола в кучку, женщины и я досматривали фотоальбом.
Тётя Нюсе понравилась моя фотография в красивой матроске.
     Мама рассказала ей историю про Верного и про мой костюм.
     На следующий день родная тётя Нюся купила мне новый, очень красивый костюм-матроску.
     Мама сказала, что очень дорогой.

     В один из вечеров я показал родной тёте свой альбом для рисования.
     Родная тётя Нюся взъерошила рукою мои вихры на голове, потом пригладила их и сказала:
     — Молодец, Илья!
     — Молодец, ничего не скажешь!
     — Рисуешь ты отлично:
     — Не зря тебе за рисунок поставили пятёрку с пятью плюсами!
     Только для настоящего художника мало таланта: важна усидчивость, а ты непоседлив, крутишься, как юла.
     Мама возразила:
     — Повзрослеет и остепенится.
     — Может быть, может быть... — мне показалось, что тётя Нюся сказала это с сомнением.
     Больше я со своими рисунками не надоедал родной тёте.

     Редко, мало и неохотно тётя Нюся рассказывала о войне.
     Зато всегда с удовольствием и с настроением — о своём молодом городе Магнитогорске, где жизнь кипит, горит и вертится,
где прямо на глазах вырастают новые, высокие, красивые дома и целые жилые кварталы, где улицы широкие
и асфальтированные, а вдоль улиц растут молодые деревья и на клумбах цветут яркие цветы.
     Магнитогорцы — самые молодые люди по возрасту в Советском Союзе!
     Но, почему-то, Магнитогорск она обычно называла Магниткой.
     Как сказку, рассказывала она о строительстве самого большого в Союзе металлургического комбината,
о высоких заводских трубах, из которых валит густой дым.
     Тётя Нюся была влюблена в свою молодую Магнитку, в свою новую послевоенную жизнь.
     Она была благодарна судьбе и открыто радовалась, что не погибла в войну и не стала калекой.
    Она очень надеялась, что теперь на славу поживёт в мирной и счастливой стране, в молодом и красивом городе,
в своей новой, уютной и светлой квартире с замечательным видом на большой Урал...
    — Всё это увидите сами, когда вы приедете следующим летом ко мне в гости, — закончила разговор моя родная тётя.

    На другой вечер перед сном родная тётя Нюся посадила меня к себе на колени.
     Она, как мама, ласково прижала меня к себе, пригладила мои вихры, потом поцеловала меня в макушку
и спросила не то меня, не то маму:
     — И в кого же ты у нас такой светленький?
Она, почему-то, порылась руками в моих волосах и заметила редкие тёмные волосы.
    — Потемнеет с возрастом и станет, как и все мы, шатеном, — успокоилась родная тётя.
     Мне стало любопытно, каким это таким шатеном я вырасту?
     В этот вечер, а потом и все другие, она перед сном с доброй улыбкой и с какою-то глубоко запрятанной грустью
в голубых глазах, усаживала меня к себе на колени, ласково прижимала к груди, гладила рукою мои вихры и пальчиком
завивала мне кудряшки. Потом целовала в лобик и укладывала в постель.
Сама садилась на венский стул напротив меня, брала мою руку в свою, тёплую и большую, и начинала рассказывать красивую сказку.
Под звуки тёплого и доброго голоса я сладко и незаметно засыпал и поэтому не знаю, чем сказки заканчивались.
    Она постоянно баловала меня разными сладостями.
    В последний день, перед отъездом, родная тётя Нюся купила мне детский пистолет, который был, как настоящий:
большой, чёрный и железный.
    Я и мечтать не мог о таком подарке!
    Моя родная и счастливая тётя Нюся, почему-то, сама о нём догадалась.

    В наш будущий мужской праздник 23 февраля мне больше не нужен пистолет Васьки Синельникова.
    Мой пистолет лучше и новее!
    В новой матроске, с новым пистолетом я теперь стану самым настоящим капитаном, самым настоящим морским волком.

     Стало очень грустно, когда на следующий день тётя Нюся собрала и уложила все свои вещи в чемодан и в портфель, приготовилась к отъезду.
     На минутку прощания тётя Нюся взяла и посадила меня к себе на колени.
     По привычке она погладила мои вихры, ласково прижала меня к себе, затем наклонила к себе мою голову,
нежно поцеловала в губы и в лобик, почему-то, вздохнула и сказала, как выдохнула:
     — Всё!
     Мы встали.
     Тётя Нюся напомнила, что на следующее лето непременно ждёт нас к себе в гости с ответным визитом.

     На городском автобусе мы с мамой поехали на железнодорожный вокзал провожать мамину родную сестру и мою родную тётю.
     У пассажирского вагона мы простились с тётей Нюсей.
     Мама и тётя Нюся обнялись и трижды крепко поцеловались.
     — Счастливого пути, сестрёнка! — пожелала мама.
     — Счастливо оставаться! До скорой встречи! — ответила тётя Нюся.
     — До скорой встречи! —  повторила мама.
     Прощаясь со мной, родная тётя Нюся, как всегда, подняла меня, прижала к себе и расцеловала со словами:
     — Расти скорей, дорогой мой племянничек! Жду в гости! — поцеловала мои щёчки и губы.
     Я обнял за шею родную и любимую тётю, крепко-крепко поцеловал её в щёчку.
     Она опять грустно вздохнула и поставила меня на перрон.
     Тётя Нюся поднялась по железным, неудобным ступенькам вагона и скрылась в коридоре.
     Она появилась у окна купе, раздвинула голубые шторки.
     Родная тётя Нюся неслышно, но выразительно что-то нам говорила.
     Она пыталась нам с мамой что-то объяснить руками, посылала воздушные поцелуи.
     Мы с мамой не понимали ничего, что говорила тётя Нюся, разводили руками и в ответ посылали воздушные поцелуи.
     Она прощально замахала обеими руками, когда поезд покатил её в родную Магнитку.
     Мы с мамой тоже замахали всеми руками, быстро пошли, побежали следом за уходящим поездом.
     Мне, почему-то, показалось, что тётя Нюся плачет.
     А вот мама быстро-быстро шла и плакала по-настоящему.
     Она не вытирала слёзы, которые катились по щекам.
     Поезд скрылся за поворотом. Перрон закончился. Мы с мамой остановились.
     Мама всё плакала и плакала.
     Заплакал и я так, как будто мы с мамой не родную тётю провожали домой,
а в семье у нас случилось большое и страшное горе.
     Я уткнулся в мамину юбку и стал долго, навзрыд рыдать.

     Дома у нас, после отъезда тёти Нюси, почему-то, стало очень пусто, грустно и безрадостно.
     Нам с мамой так не хватало родной, любимой и счастливой тёти Нюси.
     Привычная комната теперь казалась мне такой маленькой, что и развернуться негде.
     Я не знал, куда себя деть, чем заняться.
     Ага! Вспомнил!
     Я достал из комода свой новенький, почти настоящий пистолет, зажмурился левым глазом, прицелился
и стал угрюмо и упрямо стрелять в белую тучку за окном...

     Тётя Нюся заразила, зажгла меня и маму горячим и неодолимым желанием увидеть самый молодой город Магнитку
и самых молодых людей в стране, погостить в уютной, большой квартире с высокими потолками,
с замечательным видом на Урал.
Мы мечтали посмотреть на широкие городские улицы, увидеть своими глазами самый большой в Союзе металлургический комбинат, который сильно дымит и выдаёт стране много стали.
     Я и мама с великим нетерпением и надеждой стали ждать будущее лето, чтобы поехать в гости к очень родной,
счастливой и любимой нашей тёте Нюсе.

 
     28. Свадьба моего большого друга

     Женится мой большой друг дядя Гена.
     Вот и всё!
     Теперь у меня на будет большого друга, потому что, когда люди женятся, им некогда быть друзьями: и без друзей у женатых людей хлопот по горло.
     Я ревностно смотрел из своего окна, как в его дом, который стоит напротив, с другой стороны нашего большого двора,
приходили весёлые многочисленные гости.
Смотрел и ждал, когда мой бывший большой друг придёт с невестой, которая сегодня стала его женою.
     Дождался и увидел, как мой бывший большой друг дядя Гена на руках легко несёт через двор свою девушку-жену
в красивом белом подвенечном платье, с красивой, похожей на венец, штучкой на голове.

     В распахнутые настежь два окна его квартиры, что выходят во двор, было очень даже хорошо слышно, как веселились
и кричали гости моего бывшего большого друга дяди Гены.
     Когда гости навеселились и накричались "Горько", напелись песен, они стали выходить во двор поплясать
и спеть под весёлую гармошку, чтобы подышать свежим воздухом и платочками обтереться от пота.
     Я тоже спустился во двор: просто так, а, может, ещё для чего-то. Кто его знает.
     Вскоре в наш большой и широкий двор вышла погулять молодая пара: молодая жена и её муж — мой бывший большой друг дядя Гена.
     Они прошлись по двору, чтобы немножко остыть и освежиться.
     Мой бывший большой друг дядя Гена увидел меня у крыльца, помахал мне рукой и позвал к себе.
     Я не спеша подошёл к молодожёнам, и посмотрел на них исподлобья.
     А встретились мы почти на самой середине нашего большого двора.
Бывший мой большой друг дядя Гена весело говорит своей молодой жене:
     — Познакомься, Катечка, это мой друг Илья!
     Было неожиданно и радостно услышать, что мой большой друг всё ещё считает меня своим другом.
     От сердца у меня всё сразу отлегло, а на душе стало тепло и спокойно.
     Я радостно поднял глаза и улыбнулся Катечке.
     Она, Катечка, была очень красивой молодой женщиной: белое красивое лицо, тёмно-карие большие глаза,
чёрные, как у цыган, волнистые волосы, и красивая, стройная фигура.
     Она всего на пол-головы ниже дяди Гены.
     Такой красивой и должна быть жена моего большого друга!
     Молодая жена подобрала повыше спереди подол своего белого свадебного платья, наклонилась, подала мне
свою белую красивую руку и назвалась:
     — Катя!
     — Илья! — громко назвался я.
     Катя погладила меня по голове, ещё больше наклонилась и поцеловала меня в щёчку.
     Мне она сказала:
     — Хороший мальчик!
     — Хороший друг у тебя, Геннадий! — своему мужу, моему большому другу.
     А мой большой друг мило улыбается так и поглядывает сверху на молодую жену, на меня, а то на нас обоих сразу.
     Мой большой друг дядя Гена — человек весёлый, шутливый и добрый.
     Лёгкая улыбка практически никогда не сходит с его лица, а глаза его блестят и по-доброму смотрят на тебя.
     За это любят его соседи нашего двора и все знакомые.
     Я это всегда видел, когда был с дядей Геной.
     Даже в милиции, где дядя Гена работает милиционером-старшиной, ему все улыбаются и радуются.
    Дядя Гена вынул из кармана брюк большую горсть разных конфет, печений, пряников и маленькую ватрушку,
высыпал всё в ладошки-лодочку молодой жены:
     — Угости парня, Катюша!
     Катюша гостинцы из своей лодочки стала высыпать в мою. Моя лодочка, почему-то, оказалась очень маленькой.
     Пришлось Катюше конфеты, печенье и пряники высыпать мне прямо под майку, за пазуху.
     Ватрушку и несколько конфет я взял в руки.
     Я и молодожёны посмотрели сверху на моё большое пузо: и мы все весело и громко рассмеялись.
     Катюша смеялась звонким, заразительным и серебристым смехом.

     Ох, и дядя Гена! Хитрый какой оказывается!
     Он заранее приготовился меня угощать, потому и набрал всего так много.
     А я-то плохо про него подумал.


     29. Прощай, родная и счастливая тётя Нюся!

     В нетерпеливом ожидании лета мы с мамой с трудом пережили долгую зиму.
     Весной, в последние дни мая, в садах расцветает сирень.
     Большие, густые кусты сирени расцвели и в нашем детском садике.
     Сирень красива и очень вкусно пахнет.
     На прогулках все дети ищут в сирени своё счастье, никто не гуляет и не играет.
     Вот и сейчас вся наша средняя группа ищет счастья в кустах сирени.
     Когда кто-нибудь находит счастливый цветок с пятью лепестками или больше, он радостно кричит,
съедает счастливую звёздочку, а мы все ему завидуем.
     Сегодня я пока не нашёл своё счастье, но хочу найти.
     Который день тепло и жарко. Солнце ярко светит. На небе нет ни одной большой тучи, а маленькие не считаются.
     Мальчики одеты в маечки и трусики, а девочки — в коротких, красивых летних платьицах и в трусиках.
     Они все — с большими и маленькими бантиками разных ярких цветов.
     Мальчики загорают под солнцем, а девочки нам очень завидуют.
Они с завистью посматривают на нас, но не признаются, что сильно завидуют.
     В сон-час спать никому не хочется. Мы все мучаемся от жары, ворочаемся с боку на бок, но уснуть не можем.
     Когда воспитательница заходит в спальню, чтобы проверить, как мы спим, мы притворяемся, что спим сладко.
Кто-то даже и посапывает.
     Мы хорошо знаем, что сон-час всё равно кончится, мы умоемся и будем обязательно кушать. Полдничать называется.
     Нас вкусно кормят в садике, но мне всё равно хочется, чтобы сегодня дали пудинг с мёдом или повидлом и какао.
     Я люблю пудинг и какао!
     Вечером за детьми приходят родители и разбирают по домам.
     Моя мама работает долго и потому приходит за мной поздно.
     Я и несколько ребят долго ждём своих родителей. Дежурная воспитательница часто смотрит время на часах и мучается, глядя на нас.
     Поздно вечером мама приходит и забирает меня домой.
     Наш дом стоит рядом с дет. садом. Наискосок.
     Даже тихо, не спеша, мы быстро приходим домой.
     В нашем скворечнике жарко и душно, поэтому мы не торопимся.
     Вечером мы обязательно считаем с мамой дни до нашей поездки в Магнитку.
     С каждым днём их становится всё меньше и меньше.
     Осталось совсем немножечко.
     Каждый день я по-разному воображаю, как мы приедем в большой новый город!
     Как будет интересно погулять по нему с нашей счастливой тётей Нюсей.

     Однажды, когда лето уже настало и осталось совсем мало дней до поездки, неожиданно днём в садик пришла
заплаканная и расстроенная мама.
     Она сказала, что срочно уезжает в Магнитку.
     Я очень обрадовался, что мы срочно уезжаем.
А мама сказала, что к тёте Нюсе поедет одна, потому что ехать надо срочно.
     Мне стало так обидно, что я чуть не заплакал.
     Мама сказала, что меня из садика заберёт тётя Вера, поцеловала и быстро ушла.
     Тётя Вера рано, как большинство родителей, пришла и забрала меня из садика.
     Она была тоже чем-то расстроена, но мне ничего не сказала.
     Несколько дней я жил у Синебрюховых, пока не вернулась мама.
     Мама приехала грустной и молчаливой. Сразу же после полдника она забрала меня домой.
     Мы пришли почему-то быстро.
     Когда мы вошли в комнату и дверь закрылась, мама устало села на стул и сильно-сильно расплакалась.
     Я не понимал, почему мама плачет, и растеряно смотрел на неё. Немного успокоившись, мама сказала:
     — Всё! Нету больше у нас тёти Нюси!
     — Как нету? Куда она уехала? — испуганно спрашиваю я.
     — Далеко и навсегда уехала тётя Нюся!
     — Умерла наша тётя Нюся!
     Я уже большой и знаю, что такое бывает, когда люди умирают.
     И я заплакал. Заплакал, потому что не надо считать дни, оставшиеся до поездки в Магнитку,
потому что никогда не увижу в окна её большой и светлой квартиры большой, полноводный Урал,
потому что никогда не увижу город, который она так сильно любила.
     Я плакал, потому что никогда больше не увижу и не услышу родную и любимую тётю Нюсю!


     30. Проклятый уголь

     Мы с мамой пришли домой, когда осенний вечер стал уже тёмным и холодным.
     Мама затопила печку дровами и подогрела еду на плите. Едва мы закончили ужинать, как в дверь постучали.
     Вошла женщина с маминой работы. Она сказала, что надо срочно идти в садик и разгрузить машину с углём.
     Так сказала заведующая.
     Мама быстро оделась, и они ушли.
     Я долго-долго ждал маму, но она так и не вернулась.
     Утром я проснулся, а мамы всё нет и нет.   
     За окном светло, а я не пошёл в садик, потому что мама всё ещё не пришла.
     Я уселся у окна, стал глядеть в окно и ждать маму.
     Я долго сидел и смотрел в окно, пока не увидел, как мама идёт по двору.
     Я обрадовался, а потом испугался, потому что у мамы на глазу была большая белая повязка.
     Мама вошла усталая, печальная и больная.
Она сняла обувь у двери, медленно разделась и молча прилегла на маленькую кровать.
     Я с испугом смотрел на забинтованную маму и ждал, что она мне скажет.
     Мама ничего не говорила. Она лежала, смотрела на потолок одним глазом и молчала.
     И я спросил:
     — Мама, у тебя глазик заболел?
     Мама тяжело вздохнула и ответила:
     — Не заболел, Илюша, глазик, а выбили его. Теперь у твоей мамы остался один глазик.
     Тётя Васильевна вечером мне рассказала, когда работницы сада разгружали уголь, одна из них сильно ударила маму черенком в глаз.
Говорит, что случайно ударила, но кто его знает: случайно или нарочно.
Несколько дней назад она поругалась с твоей мамой и грозила ей устроить ...
     Может, и устроила...
     Все говорили, чтобы мама подала на тётеньку в суд, а эта тётенька умоляла маму не подавать и обещала дать маме много денег.
     Мама не послушала людей и согласилась не подавать в суд.
     Тётенька дала маме немножко денег и больше не дала.
     Теперь у мамы нет ни глаза, ни денег.


     31. У-кра-ли!

     Рано утром мы собрались идти на мамину работу в бывший мой детский садик.
     Собирались долго, потому что работать будем весь день и всю ночь.
     Я надел розовую рубашку с короткими рукавами, лёгкие летние синие штаники и обулся в голубые сандалики.
     Мама надела простую зелёненькую кофточку и серую юбку, потому что идёт на работу, а не гулять.
     Обулась она в чёрные летние туфли на низком каблучке.
     Когда мы собрались, мама осмотрела комнату: всё ли на месте и в порядке?
     Утреннее солнышко заглянуло к нам в гости и тоже старательно посмотрело, всё ли у нас в доме хорошо и чисто.
     На широком подоконнике нашего большого и высокого окна стоит несколько зелёных домашних цветков.
     Два огонька цветут и радуют меня и маму своими яркими, малиново-красными цветочками.
     Другие цветы ещё не цветут или уже отцвели.
     Прямо у окна на круглой, толстой деревянной ножке с четырьмя выточенными деревянными опорами стоит новенький круглый, орехового цвета деревянный стол, накрытый чистой кружевной белой скатертью.
     Три новеньких, изящных светло-коричневых венских стула встали вокруг стола.
     Справа, напротив двери, у стены, накрытый тонкой кружевной скатертью, блестит на солнышке орехового цвета комод, который мы купили в прошлом году.
Над ним — большое красивое овальное зеркало, куда мы с мамой смотримся, когда встаём утром или собираемся куда-то идти.
     В зеркало любят смотреться все наши гости: проходят в комнату и обязательно поглядят на себя в зеркало.
     Особенно в зеркало любят смотреться гостьи.
     Высокая, прозрачная стеклянная ваза для цветов украшает комод, а перед нею шагают девять маленьких белых слоника.
     Слоники построились по росту и шагают друг за другом: вначале идёт самый большой, за ним —
чуть поменьше, ещё меньше...
Последним идёт самый маленький слоник.
     Слоники сейчас во всех домах и квартирах, потому что все их любят, потому что на них большая мода.
     Слоников не так просто купить, потому что их сразу разбирают.
     Мы с мамой очень долго гонялись за ними.
     В переднем левом углу стоит полутороспальная кровать.
     Кровать новенькая, никелированная, вся блестит и золотом переливается на солнышке. Особенно красиво блестят верхние большие шарики на обеих красивых спинках кровати.
     Кровать дорогая и мама отдала за неё очень много денег.
Мягкая пуховая перина, на которой мы с мамой спим ночью, застелена новеньким, купленным на базаре, красивым голубым покрывалом.
     В голове кровати — одна на другой, две большие пуховые белые подушки под накидкой из тонкой расписной тюли.
     Голая стена у кровати завешена бархатным ковром, где два оленя стоят у лесного ручья.
Олень с большими ветвистыми рогами не пьёт воду, а смотрит прямо на меня или на того, кто смотрит на оленя.
Олениха с маленькими рожками замерла и чего-то боится, хотя хищников на ковре нет.
Над рогами оленя висит картина, которую мы прошлой зимой купили у художника дяди Саши.
     На фоне синего неба, на живой ветке с маленькими зелёными листочками сидят и смотрят друг на дружку два влюблённых белых голубя с красными глазками: голубь и голубка.
     У стены, на полу рядом с кроватью, примостился наш сундук, обитый разноцветными, широкими металлическими полосками.
На нём много солнечных зайчиков, потому что летним утром солнышко всегда любит поиграть с нашим красивым сундуком.
С ним рядом, ближе к печке, пристроился последний, четвёртый, венский стул.
     В простенке между стеной и печкой висит наша зимняя одежда.
     Она хорошо укрыта от пыли белой плотной простынёй.
     Наша печка-голанка небольшая, но высокая, почти до самого потолка. Она беленькая и чистенькая. Печная серая, чугунная плита, стоящие на ней кастрюли и чугунки, тоже чистенькие.
     Настенный деревянный шкаф, полный разной и всякой посуды, закрыт двумя голубыми, чистыми сатиновыми шторками.
     Справа от входа находится старенькая односпальняя кровать.
Она у нас на всякий случай стоит: может, кто в гости приедет.
Кровать с матрацем застелена белой простынёй, а сверху - шерстяным бежевым одеялом.
     Ближе к окну, в голове кровати, упираясь двумя острыми углами в одеяло, восседает большая, пухлая подушка в белой наволочке.
     На полу, от входной двери до комода, расстелена широкая, полосатая, домотканая дорожка, которую мы с мамой тоже купили на базаре.
     Солнышку не к чему придраться, и оно остаётся довольным.
     Мы с мамой тоже довольные и весёлые выходим из нашей уютной, солнечной комнаты.
     Мама закрыла входную дверь и, как обычно, положила ключ сверху на дверную раму.
     Солнышко поднялось высоко и смотрит на нас с мамой со стороны старой высокой церкви, что стоит над речкой.
     Идти по безлюдной и прохладной улице приятно.
Идти не далеко, потому что мамина работа и садик находятся через дорогу от нашего дома.

     Мама работает весь день и работы ей хватит ещё на ночь, потому что садик большой, а стирает отовсюду пыль, поливает цветы, моет окна и полы она одна.
     Днём я кушал и гулял, играл с Верным, помнит и любит меня.
Потом ещё несколько раз кушал и гулял, пока вечером не уснул на дежурном диване.
     Мама всю ночь работала и наводила чистоту в нашем большом детском садике.
     Наконец, день и ночь закончились.
     С усталой мамой я возвращаюсь домой.

     Когда мы поднимались с мамой по нашей крутой деревянной лестнице к себе на этаж, мама, глядя на пол, сказала:
     — Странно, была моя очередь мыть пол в коридоре, а кто-то уже вымыл?
Ещё раз мама сказала "Странно", когда мы поднялись на нашу, также вымытую лестничную площадку.
     Мама привстаёт на носочки, достаёт рукою ключ с дверной рамы, открывает замок и открывает дверь...
     Мы переступили порог, вошли в комнату и застыли в недоумении.
     В комнате было совершенно пусто и голо, а пол начисто вымыт.
     Одна старая, голая односпальная кровать осталась на месте.
     Мама неуверенной походкой доходит до середины комнаты, затем опрометью бросается к промежутку за печкой: там тоже пусто и голо.
     Мама возвращается в середину комнаты, смотрит на голую переднюю стену и страшно сильно кричит:
     — Укра-ли!
     Почему-то волосы у мамы вместо тёмных стали серыми с широкими белыми полосками.
     Страшным голосом она повторяет:
     — Укра-а-а-а-ли!
     И обеими руками со всей силой вырывает на голове нового цвета клочья волос.
     Я ничего не понимаю. Не понимаю, куда всё исчезло из комнаты?
     Мне страшно за маму, потому что она рвёт и рвёт на себе волосы.
     Они клочьями летят на пол.
     — Мама, мама! — Я обнимаю сзади маму и в ужасе плачу...
     Мама перестаёт кричать и рвать на себе волосы.
     Она не обращает на меня никакого внимания.
     Она вдруг закрывает рукой здоровый глаз и говорит:
     — Я вижу! Я вижу больным глазом.
     Она отстраняется от меня, выходит из комнаты, спускается по лестнице и выходит во двор.
     Она по-прежнему закрывает здоровый глаз рукой и радостно кричит на весь двор:
     — Я вижу! Я вижу!
     Я с немым ужасом, молча, следую за ней и ничего не понимаю...
К маме подбежали соседки и стали её расспрашивать.
     Она повторяла одно и то же:
     — Я вижу! Я вижу!
     Я сказал взрослым тётям, что у нас всё-всё украли, а старую кровать оставили.
     Соседки позвали Васильевну, которая строго приказала немедленно вызвать скорую помощь и милицию.
     Скорая помощь приехала первой и Васильевна помогла докторам посадить маму в машину.
     Я на прощание махал маме рукою, а она не обратила на меня никакого внимания.
     Мама уехала в машине с докторами.
     Потом пришёл дядя милиционер.
     Мы вместе поднялись к нам наверх.
     Дядя милиционер, такой же, как мой большой друг дядя Гена — старшина, осмотрел пустую комнату и спросил меня:
     — Всё украли?
     — Да, сказал я. Всё-всё украли, а старую кровать не украли.
     Дядя старшина ещё раз осмотрелся, снял фуражку и вытер мокрый лоб большим белым платком.
     — Да-а! — сказал он.
     И больше ничего не сказал.
     Он вышел из комнаты, а я следом за ним.
     Дядя старшина шёл по двору, всё время наклонялся, что-то искал и не находил.
Он дошёл до наших больших каменных ворот с большими деревянными створками и остановился перед ними.
Ворота были закрыты старой, длинной и потёртой деревянной задвижкой.
     Дядя старшина опять вытерся платком и подошёл к дяде Васе, который, как обычно, сидел на деревянном крыльце
на маленькой, мягкой подушечке.
     Дядя старшина назвался дяде Васе, а дядя Вася назвал себя.
     Тогда дядя старшина спросил, не видел ли Василий Максимович вчера или сегодня повозку или машину с домашней мебелью и домашними вещами?
     Дядя Вася ответил, что ворота несколько дней совсем не открывались: ни лошадь с повозкой, ни гружёная машина
здесь не проходили и не проезжали.
     Дядя Вася спустился с крыльца, и они вдвоём со старшиной-милиционером внимательно стали осматривать землю.
     Следов от колёс повозки, от лошадиных копыт и от колёс автомашины они не нашли, хотя очень хотели найти.
     Дядя Вася ещё раз повторил, что никакой повозки, никакой  машины во дворе за эти дни не было. И недоуменно развёл руками.
     Дядя старшина-милиционер расстегнул тугой ворот и ещё несколько пуговиц тёмно-синей гимнастёрки. Опять снял фуражку.
он задумчиво вытер платком мокрую голову, лицо, шею и волосатую грудь под гимнастёркой...
Ещё раз тяжело и громко вздохнул, зачем-то поднял и опустил свои плечи.
Старшина-милиционер попрощался с Василием Максимовичем и вышел со двора через калитку.
     Мне он совсем ничего не сказал.
     Дядя  Вася снова взобрался на крыльцо, уселся на свою подушечку и продолжил греться на солнышке,
как будто ничего и не было.
     Некоторое время я продолжал искать на земле следы от копыт лошади, от колёс телеги или машины, но, как и дяденька милиционер, ничего и нигде не нашёл.
     Подошла тётя Васильевна. Мы поднялись к нам в комнату.
     Тётя Васильевна увидела нашу совсем пустую комнату и совсем голые стены.
     Она стала тихо охать, причитать и качать своею седой головой в разные стороны.
Потом перекрестилась и со страхом сказала:
     — Не дай, Боже!
     Она взяла меня за руку.
     Мы вышли из нашей пустой комнаты.
     Тётя Васильевна закрыла входную дверь, а ключ взяла с собой.
     Я остался жить у тёти Васильевны и у тёти Веры без мамы.


     32. Мой старший братик Коля

     В самый разгар лета солнце жгло и жарило наш городок — самый солнечный во всём Советском Союзе.
     Чтобы город совсем не сгорел, большие синие и чёрно-белые тучи постоянно кружили над городом и его окрестностями. Они вдруг собирались и налетали на город с вихрями и грозами, проливались тёплыми ливнями, растекались по песчаным улицам бурными, шумными, чистыми ручьями и потоками.
     Они искали и находили дорогу к реке.
     У нас в городе две речки, а не одна, как у других: выбирай, какую хочешь!
     Радостные дети и подростки носились возле ручьёв и пускали кораблики.
     Кораблики были разные: деревянные, с белыми бумажными или матерчатыми парусами, но чаще всего кораблики были бумажными.

     Мой старший братик Коля приехал днём в воскресенье, когда два грозовых ливня прошли и собирался третий.
     Он приехал подавать заявление в Ремесленное училище на электрика.
     Коля теперь уже не тот высокий, худенький мальчик, которого я видел на помочах, а настоящий юноша,
коренастый и высокий, у которого длинные густые тёмные волосы зачёсаны назад.
     Братик привёз деревенский хлеб и много вкусных гостинцев от тёти Шуры и дяди Алексея.
     Он узнал у соседей, что в отсутствие мамы я живу у Синебрюховых.
Они показали ему дом.
     У крыльца Васильевны он громко позвал меня по имени: Илья!
     Я выскочил из дома и очень обрадовался, увидев братика.
     Прошло много лет со дня помочи, где мы познакомились, но я узнал его сразу же.
     Коля подал мне руку и крепко пожал мою, а потом обнял меня, трижды поцеловал, приподнял меня за талию
и стал радостно кружить.
     Довольные встречей мы радостно смотрели друг на друга.
     Братик погладил мои вихры и сказал, что я здорово вырос.
     Васильевна вышла на крыльцо и позвала нас в дом.
     — Наверное, проголодался с дороги? — спросила она братика и, не дожидаясь ответа, на быструю руку приготовила еду.
     — Садись за стол.
     — Поешь, а там своими делами занимайся.
     Я еле дождался, когда братик поест, и мы вышли во двор.
     Какие могут быть дела в воскресенье? Училище, куда Коля приехал подавать заявление было закрыто, друзей и знакомых
у него в городе не было. Был один только я.
     Мы решили пойти на речку покупаться.
     Речка у нас неширокая, неглубокая с песчаным дном.
     Она чистая и прозрачная.
     Братик быстро разделся и бросился в речку.
     Я разделся и осторожно у берега стал окунаться в воду.
     — Ты не умеешь купаться? - спросил Коля.
     — Не умею. — Со стыдом признался я.

     Возле города наша речка Уй протекает по широкой, ровной долине.
     Город возвышается над ней с левой стороны, а фабрика Смычка и Бурамбайка — с правой.
     С речки видны лишь некоторые дома набережной улицы Красногвардейской.
     Вволю накупавшись, Коля довольный объяснил мне, что у них в Варне речка Тогузак очень узкая, мелководная. Чтобы искупаться надо искать ямы, где воды побольше, где можно окунуться, но нельзя плавать.
     По тропинке мы поднялись по крутому склону на нашу улицу Володарскую.
И я увидел в синем, вечернем небе огромное-преогромное облако.
     Смотри, Коля, обратил я внимание брата на облако.
     Огромное-преогромное облако, похожее на буханку хлеба, со стороны солнца было белым и пушистым,
а с другой стороны — тёмным, почти чёрным и грозным.
     Это было так здорово и красиво!
     Коля посмотрел на облако и сказал, что это после грозовое облако имеет десятки километров в длину и в ширину.
     Я очень удивился, узнав, что облака бывают такими огромными, километровыми.
     По дороге домой я всё время следил за облаком, которое изменялось на глазах: белая, передняя часть облака постепенно превращалась
в розовую, а остальная ещё более чернела.
     Я не переставал удивляться облаку и задумал однажды его нарисовать.
     Вечер быстро пролетел в разговорах, в расспросах.
Васильевна хотела приготовить нам постель на полу, а братик Коля попросился ночевать на сеновале.
Васильевна дала нам покрывала и подушки.
     Никогда прежде я не спал на сене, не обонял его мягкие, ароматные, разнообразные запахи, не чувствовал его почти пуховой нежности.
     Васильевна разбудила нас перед обедом. Так сладко нам спалось на сеновале!
Пообедав, мы с братом Колей пошли в ремесленной училище подавать заявление на электрика.
     Коля старательно, высунув кончик языка наружу, писал заявление, как учила его тётя-секретарша.
     Потом он отдал ей справку об окончании семилетки, о состоянии здоровья, о составе семьи и ещё несколько других.
     Строгая тётя-секретарь сказала, что если комиссия его примет, то в середине августа он получит вызов.
     Она успокоила нас:
     — Вызов обязательно придёт: все документы в порядке.

     Вечерним поездом Коля уехал к себе домой в Варну.
     А мне стало скучно и грустно, и я стал ждать братика, который обязательно получит вызов в середине августа
и приедет к нам в город учиться на электрика.


     33. Без мамы

     В детский садик меня, почему-то, никто не водит.
     Я целыми днями сижу в полутёмной квартире Синебрюховых или выхожу во двор, захожу в сарай Васильевны, играю с телёнком или кормлю большую корову, маму телёнка. Я даю ей сена или рву для неё зелёную траву во дворе. Она долго пережёвывает сено или траву
и при этом смотрит на меня. Я не знаю, о чём она думает, что думает обо мне, но, наверно, думает хорошо.
     А ещё я часто поглядываю на окно своей комнаты. Оно совсем-совсем пустое и ничем не занавешено.
     А ещё я думаю и не могу понять, почему дядя Вася не крутит пластинки и совсем нет музыки с тех пор, как нас обокрали,
а маму увезли в больницу.
     Я несколько дней думал об этом и сегодня решил узнать, а вдруг патефон сломался?
     Я зашёл в свой подъезд, открыл дверь к Перминовым и прошёл в большую комнату, где всегда стоял патефон.
     Патефона на месте не было.
     В большой комнате всё было по-другому.
     Все четыре кровати стояли в правой половине комнаты, а в левую половину заняли мебелью: мебель разных размеров,
высокая и маленькая, была прислонены к стенам или возле стен.
      Вся мебель была укрыта белыми простынями и разными большими тряпками.
Только сундук рядышком с дверью, где всегда стоял патефон, был ничем не прикрыт.
Он был точь в точь похож на наш красивый сундук.
     Я очень удивился, что на свете есть сундук такой, как наш, потому что тётя-продавец говорила, что один такой.
     В это время тётя Тася увидела меня у двери своей комнаты.
     Она больно схватила меня за руку и зло сказала:
     — Что ты тут делаешь? Уходи и больше никогда не приходи к нам.
     Она сильно потащила меня к выходу, вытащила на крыльцо и не просто прикрыла дверь, а закрыла её на крючок изнутри.
     Я потёр руку, за которую тётя Тася меня схватила и тащила. Было больно, но я не расплакался, а попытался понять,
за что так она на меня рассердилась?
     Я ведь раньше всегда приходил слушать музыку и никто меня не прогонял и не таскал за руку?
     Я думал, но так и не придумал, что же случилось.
     Прошло ещё несколько дней, а я всё живу у Синебрюховых.
Однажды, когда прошли суббота и воскресение я ещё раз попытался узнать, почему нет музыки.
     Я тихонько подошёл к своему крыльцу.
     Дверь соседей была не заперта.
     Я осторожно открыл дверь, на цыпочках прошёл по коридору и заглянул в комнату.
     Там люди шумели и передавали из комнаты в окно мебель.
     Под окном со стороны улицы стояла лошадь с повозкой.
     На повозке стояла мебель, а в окно подавалась никелированная кровать с шариками на спинках.
     Она была точь в точь, как наша.
     В это время кто-то больно схватил меня поперёк туловища, поднял, прижал к себе, вытащил на крыльцо,
поставил на ноги и помахал своей мохнатой, рыжей ручищей перед моим носом:
     — Смотри мне!
     Это был сам дядя Серёжа.
     Он, как и тётя Тася, с той стороны закрыл коридорную дверь на крючок.
     Я снова был удивлён, почему на меня так злятся Перминовы, ведь я им ничего плохого не делал?

     С Васильевной мы ходили в больницу к маме.
     Больница находится в конце города, в той стороне, где солнышко заходит.
     Мы долго шли пешком и очень устали, пока пришли в больницу.
Васильевна сказала тётеньке в белом халате, что мы пришли к моей маме.
Через некоторое время мама подошла к высокой железной изгороди из толстых прутьев.
     Васильевна передала маме узелок с угощением.
     Она спрашивала маму разные вещи, а мама ей отвечала и была такой радостной и довольной.
     А меня мама не замечала.
     Я много раз пытался с ней заговорить и рассказать, как я живу.
     Я не понимал, почему мама не хочет со мной разговаривать, хотя я соскучился по ней.
     Я ведь очень и очень устал, пока к ней пришёл.
     Я обиделся на маму и отошёл от ограды.
Васильевна крикнула, чтобы я далеко не уходил.
     Потом к маме несколько раз на свидание ходила тётя Вера, а мы с Васильевной больше не ходили,
потому что далеко и сильно устаёшь.
     А я ещё и потому, что мама совсем со мной не хочет говорить.


     34. Мама судится

     Из больницы мама вернулась домой, когда лето заканчивалось.
     Моя красивая мама сильно похудела.
     Она стала седой и сильно постарела.
     Мама пошла в детсад, чтобы узнать о работе, а её оказывается с работы выгнали.
     Едва она вошла во двор, как соседи обступили её и стали расспрашивать.
     Мама расплакалась и рассказала, что её уволили с работы.
     Соседи громко возмущались, ругали мамину заведующую.
     Они сказали, чтобы мама подала в суд на заведующую за незаконное увольнение.
     Они помогли ей написать документы в суд, а мама их отнесла сама.
     Почти месяц мама, я и соседи ждали решения суда.
     Суд приказал заведующей взять маму на работу и отдать ей деньги за пропущенный месяц.
     Мама деньги взяла, а с работы уволилась сама, чтобы не работать и не встречаться с несправедливой заведующей.

    
     35. Прощай, наш Детсадик!

     Вчера в Детсадике был выпуск нашей старшей группы.
     Самое большое помещение в садике, которое называется рекреацией, было украшено цветами,
цветными лентами и красивыми плакатами.
     Нарядные и весёлые, собрались все, кто воспитывается и работает в детском садике.
      Пришли родители и родные выпускников.
      Обращаясь к нашей, выпускной группе, нарядная заведующая сказала, что мы выросли, вышли из детского возраста,
что нас впереди ждёт новая, взрослая, интересная жизнь и учёба в школе.
      Маленькая, голубоглазая и белокудрая Муся поблагодарила от нашей группы заведующую, воспитательницу Веру Андреевну,
весь коллектив садика за всё, что они для нас сделали.
      Мы все громко хлопали в ладоши и ещё громче много раз кричали "Спасибо!"
Я поблагодарил нашу Веру Андреевну и подарил ей большой, красивый букет цветов, который купили родители.
     Вера Андреевна взяла цветы, нежно обняла меня и поцеловала в щёчку.
И я тоже поцеловал её.
     Мы спели песню "Во поле берёзонька стояла".
     Песню "Выхожу я на быструю речку" я пел, а группа мне подпевала.
Вера Андреевна нам дирижировала.
     Спели очень хорошо, потому что все громко хлопали, а кто-то кричал "браво!"
     А ещё мы с мальчиками вшестером танцевали матросский танец "Яблочко".
     Все были довольны нашим маленьким концертом.
     Девочкам и мальчикам нашей группы было одновременно и приятно, и грустно.
     Каждому из нас заведующая и воспитательница вручили подарки, которые пригодятся в школе.
     Для нашей, выпускной группы устроили праздничный, прощальный и очень вкусный обед.
     Покидали мы детский садик грустно, никто не радовался, а многие девочки и даже некоторые мальчики плакали.
     Вера Андреевна стояла у моего окна и прощалась с нами, когда мы проходили мимо.
     Прощай, Вера Андреевна!
     Прощай навсегда, наш любимый детский сад!


     36. Улица. Новые товарищи

     Первый день после выпуска я просидел дома. Слонялся по комнате, рисовал, глазел в окно на двор,
где ничего не происходило, выходил во двор, где играть было не с кем.
     Вечером, когда мама пришла с работы, я сказал, что дома сидеть очень плохо и попросил разрешения выйти на улицу.
     Мама разрешила гулять по улице, но просила далеко не уходить от дома, чтобы я не заблудился.
     Интересная у меня мама: мы с ней три года постоянно по субботам ходим разными путями через весь город до Колхозного рынка и назад, а она боится, что я могу заблудиться.
     Следующим утром я быстренько поел и пошёл на улицу.
     Я вышел за ворота и остановился недалеко от входной каменной калитки понаблюдать.
     Взрослые работали, а дети были в садиках, поэтому прохожих на улице было мало.
     На другой стороне улицы собрались пятеро мальчишек и что-то бурно обсуждали.
Потом один из них побежал в мою сторону.
Я удивился.
     Мальчик подбежал ко мне и предложил поиграть с ними в войну.
     — Хочешь играть в войну?
     — Нас пятеро и никак нельзя разделиться на две одинаковые команды. Нам одного не хватает. — Объяснил он.
     Я охотно согласился.
     Мы подошли к ребятам и познакомились.
     Оказалось, что ещё двоих ребят зовут, как и меня.
     Мы втроём и образовали команду.
     При выборе названий команд вышел большой спор:
на предложение поделиться на "советских" и "фашистов", никто не хотел быть "фашистом";
на предложение поделиться на "японцев" и "советских", никто не захотел быть японцами;
на предложение поделиться на "красных" и "белых", никто не хотел быть "белым".
     Согласились на "синих" и "зелёных".
     Мы стали "синими", а другая команда - "зелёными".
     По жребию нам выпало прятаться, а "зелёным" - искать нас.
     Мы разбежались по разным сторонам и спрятались, кто куда мог.
     Я спрятался и жду, когда появится враг, и я его смогу из своей засады убить.
     Враг не появлялся, а время шло.
     Мне надоело сидеть и прятаться.
     Я вышел на улицу и увидел всех пятерых ребят, идущих навстречу.
     Я не запомнил точно, кто из них наш, а кто нет, растерялся и потому не стал стрелять, а они меня убили сразу.
     "Зелёные" победили, а мы проиграли из-за меня, потому что я не запомнил наших врагов.
     Все удивлялись, куда я мог так спрятаться, что они все вместе долго искали меня и не смогли найти.
     Я не выдал своё место, потому что ещё будем играть и оно мне пригодится.

     После войнушки мы вместе пошли на речку.
     По дороге я стал присматриваться и прислушиваться к своим новым товарищам.
     Одного Илью, длинного, нескладного и с лошадиной головой, все называли "Алмазом".
     Второго, русого и коренастого - "Зеноном".
     Из другой тройки: тощего и носатого - "Щеглом", второго, крепкого и улыбающегося, - "Попом" или "Попёнком", а третьего,
с неприятным, худым лицом, - "Фурагой".
Кроме "Алмаза" и "Щегла", новые товарищи оказались на год-два старше меня, а Фурага - на целых три года.

     По дороге на речку длинный, нескладный мальчик с лошадиной головой, по кличке Алмаз, стал проявлять ко мне нездоровый интерес:
то неожиданно подтолкнёт, то сзади норовит снять трусы, то пытается поставить подножку.
И при этом противно улыбается своим большим, губастым ртом.
     Я не принял всерьёз его выходки и не отвечал на них, как положено.
Когда мы пришли к речке, я сказал, что купаться не буду, потому что не умею плавать.
     Все удивились, что я не умею плавать, но отнеслись к этому спокойно.
Ребята разделись и побежали в нашу неглубокую и неширокую, прозрачную речку с песчаным дном, с восторгом поднимая вокруг себя высокие фонтаны брызг.
     Я расстегнул и снял сандали, аккуратно снял, свернул рубашку и положил её на сандали. Всей грудью, всей передней частью тела
лёг на тёплый песок, положил голову на руки и закрыл глаза от удовольствия.
     Алмаз тоже остался на берегу. Он походил, походил вокруг меня, а потом предложил побороться с ним.
     Я ответил:
     — Как хочешь. Давай поборемся.
     Мы встали напротив друг друга в стойки.
     Алмаз вытянул вперёд свои длинные руки, не подпуская к себе близко.
     Я подумал и придумал: обеими руками схватил его правую вытянутую руку, развернулся к нему спиной,
рывком подтянул к себе и со всего маха бросил его спиной на песок.
     Пока он не очухался, я придавил его своим телом, его ноги прижал своими ногами,
его руки вытянул крестом и прижал к песку.
Алмаз подёргался, потрепыхался, попыхтел, пошлёпал толстыми губами большого рта, но вырваться не смог и со слезами сдался.
     Ребята, следившие с речки за нами, были очень удивлены, а Вовка Попов - Поп потом подошёл ко мне и восхищённо сказал:
     — Ну ты даёшь! Здорово ты его грохнул!
     Я ответил, что это — ерунда.
     — Просто я люблю бороться.
     Было заметно, что мои новые знакомые иными глазами стали смотреть на меня.
На обратном пути Алмаз боялся встречаться со мной взглядом, шёл впереди и всё время отворачивался от меня.
     После купания мои новые товарищи пошли по своим важным делам, а я отправился домой.


     37. Хлебные талоны

     Оказалось, что мои новые товарищи сами, а не их родители, ходят в ближайший магазин "Хлеб" по Октябрьской улице
и по талонам получают хлеб на свою семью.
     Я вчера вечером рассказал об этом маме и попросил хлебные талоны.
     Мама хлебные талоны дала, но очень переживала, что я их потеряю.
     Когда мы с товарищами пришли к хлебному магазину, там уже стояла большая очередь.
      Мне объяснили, что к открытию магазина хлеб привозят прямо из хлебопекарни, поэтому люди стараются взять ещё тёплый и мягкий хлеб.
     К нашему магазину "Хлеб" приписаны все жители домов ближних улиц.
Хлеб выдаётся по нормам, поэтому редко случалось, когда хлеба кому-то не хватало, но иногда случалось.
В мальчишеских разговорах наша очередь подошла незаметно.
     Ребята пропустили меня первым.
     Деревянный прилавок оказался высоким, и я едва смог подать хлебные талоны продавщице.
     Тётя-продавщица с добрым, приятным лицом и блестящими тёмно-карими глазами была в белом, красивом кокошнике,
в белом фартуке, в белых нарукавниках и в белых перчатках.
     Она большим, широким и блестящим ножом отрезала хлебную норму на двоих человек: на меня и на маму.
Не успел я взять хлеб с прилавка, как тётя-продавщица  странно, будто жалостливо, посмотрела на меня,
быстро отрезала от другой буханки большой ломоть и добавила к моей пайке.
     Она ласково и добро улыбнулась мне.
     Я сказал ей вверх "Спасибо!" и благодарно улыбнулся.
     С помощью продавщицы я забрал свой хлеб с прилавка и положил в продуктовый мешочек.
     По дороге из магазина домой мои товарищи брали хлебные довески или отламывали куски от буханок.
     С каким превеликим удовольствием они ели тёплый, мягкий, душистый и вкусный пеклеванный хлеб.
     Я позавидовал ребятам, но свой хлебный паёк не тронул, потому что навсегда запомнил новогодние хлебные конфеты.
     Теперь я сам ношу домой хлеб.


     38. Два Якова

     Новая мамина работа оказалась рядом, на другой улице: она называется "Детская городская больница".
     Я пришёл на новую мамину работу и увидел много-много больных детей: девочек и мальчиков — от самых маленьких, грудных, которые лежали со своими мамами, до самых больших, которых скоро перестанут называть детьми.
     Я обошёл и осмотрел весь двор, который поменьше нашего, но тоже имеет высокий кирпичный забор и большие каменные ворота
с большими деревянными створами, окрашенными в тёмно-синий цвет, и одну каменную калитку с деревянной створкой, тоже тёмно-синей.
     Теперь, когда у меня есть много свободного времени, я часто хожу к маме на работу, потому что мне интересно видеть,
как живут больные дети, как их лечат.
А ещё я разглядел, что в этом же дворе в кирпичный, белый одноэтажный домик есть вход со двора.
     Домик этот намного меньше самой больницы и называется Санэпидстанцией.
Я заметил, что дяди на лошадях и на машинах привозят продукты, лекарства и разные разности и для больницы,
и для Санэпидстанции.
С тех пор, как я встретил и полюбил Карьку, я всегда и всюду наблюдаю за лошадями.
      Самая красивая лошадь возит начальника станции.
Её зовут Победа.
     Я знаю, что есть автомашина ПОБЕДА, в которой ездят большие начальники, но никогда не слышал, чтобы так называли лошадь.
Победа — лошадь не очень высокая, но длиннее обычного, потому что английская.
А ещё она гнедая, очень красивая и стройная.
У неё умная и красивая голова.
Победу запрягают в красивую чёрную карету из дерева.
И ездят на ней два Якова.
     Яков Яковлевич — начальник станции, а Яков Иванович — кучер.
     Яков Яковлевич — маленький, щуплый еврей. У него худое, смуглое, продолговатое и вытянутое лицо, большие глаза навыкате, длинный красно-синий нос с утолщением на конце, большие, тонкие,
почти прозрачные, уши, большой рот с толстыми белёсыми губами и непослушные чёрные волосы на голове с большими залысинами.
     Он, как и я, не умеет говорить "р".
     Яков Иванович - большой и сильный. Он — русский, поэтому у него светлое лицо, голубые глаза, обыкновенный нос
и на голове светлые, волнистые волосы. Букву "р" он выговаривает, как надо.
     Меня заинтересовало, почему два Якова между собою общаются, как будто самые родные люди на земле.
Когда рядом никого посторонних нет, начальник называет кучера по имени — Яша, а кучер начальника — Яков.
     Смотрят они друг на друга, как любящие братья: смотрят всегда добрыми, хорошими глазами.
     При посторонних начальник станции обращается к кучеру — Яков Иванович, а кучер к начальнику — Яков Яковлевич.
     Тётя Тася — мамина подружка и главный повар больницы, а не наша дворовая соседка, рассказала мне историю обоих Яковов.

     Когда недавно была война с немцами, оба Якова служили в Красной армии вместе: маленький Яков был капитаном,
а большой Яков — его ординарцем, обыкновенным солдатом.
     В самом начале войны дивизию, где служили они, немцы окружили и разбили.
     Оба Якова оказались в окружении.
Но главное не в этом, а в том, что маленький Яков был ранен в обе ноги и ходить совсем не мог.
     Большой Яков перевязал ноги маленькому и нёс его на себе очень долго и украдкой, пока не донёс до наших.
     Наши отправили маленького Якова в госпиталь на лечение, а большой остался там работать, пока не вылечили маленького,
пока он не стал ходить собственными ногами.
     После госпиталя оба Якова снова воевали вместе, пока не победили немцев.
После того, как они заодно разбили ещё и японцев, оба Якова вернулись домой, потому что родились в моём родном городе Троицке.

     Как и на войне, теперь они работают вместе.
     Я очень хочу подружиться с обоими Яковами и с красивой лошадью Победой.
     Когда могу, я хожу возле лошади и угощаю её кусочками колотого комкового сахара и конфетами-подушечками.
     Кулёк с угощениями я всегда кладу в карман, когда иду к маме в больницу.
     Однажды, когда я подкармливал Победу сахаром, дядя Яша подошёл сзади, погладил меня по голове своей большой и тёплой рукой.
Улыбаясь всем своим добрым лицом и видом, он спросил:
     — Хочешь покататься с нами?
     Я очень обрадовался и сказал:
     — Очень хочу!
     Когда дядя Яков, начальник, уселся на длинное сидение кареты, дядя Яша помог мне сесть на переднее деревянное место кучера
рядом с собою.
     Мы поехали!
     Дядя Яша познакомил дядю Якова со мной.
     С тех пор мы стали дружить: я, оба Якова и Победа.
     Ездим мы по всему городу, потому что у начальника Санэпидстанции всюду есть дела.
     Яков Яковлевич делает дела, Яков Иванович возит его на Победе эти дела делать, а я их сопровождаю.
     Часто Яков Яковлевич берёт с собою своих сотрудников или чужих, чтобы делать дела вместе.
     Я в это время сижу на облучке вместе с дядей Яшей.
     Когда мы едем втроём, я пересаживаюсь на чёрное, кожаное сидение к дяде Якову.
     Если мы долго ездим по городу, Яков Яковлевич покупает в киосках пирожки и угощает нас с дядей Яшей.
     Пирожки всегда горячие, румяные, пухлые, душистые и вкусные.

     Женщины рассказывают, что во время войны одной женщине в пирожке попался ноготь маленького ребёнка.
     Женщину-продавщицу милиция арестовала, а затем и всю банду.
     По военному времени всех расстреляли.
     С тех пор такие пирожки никому никогда не попадали.

     Пирожки бывают с разной начинкой: с мясом и ливером, с печёнкой, с картошкой и луком, с яйцом и луком,
луком и рисом, с разным повидлом, с яблоками или вишней, с капустой или морковью.
     С чем бы не были пирожки, они всегда очень вкусные и сытные.
     Когда мы очень долго ездим, дядя Яков каждому из нас к пирожкам покупает стакан морса.
     Мы дружной компанией наслаждаемся вкуснятиной!

     Я всегда удивляюсь отношениям Яковов, а они совсем не стесняются меня.
     Когда после снежной и тёплой зимы снова пришло 7 марта, дядя Яков спрашивает дядю Яшу, что он купил на Женский праздник своей жене Екатерине Порфильевне?
     Дядя Яша пожал плечами, сделал странное лицо и сказал, что ничего не купил.   
     Дядя Яков достал из большого кожаного коричневого кошелька 5-рублёвую бумажку, а дядя Яша отказался её брать.
     Тогда дядя Яков взял своей длинной, худенькой правой кистью большую кисть правой руки дяди Яши,
снова положил в ладонь деньги, снизу вверх посмотрел ему в глаза и сказал, что нельзя обижать Екатерину Порфильевну в большой Международный женский праздник.
     Дяде Яше пришлось деньги взять.
     Теперь уже точно дядя Яша купит своей жене подарок, которая заслужила его, потому что родила трёх сыновей-богатырей
и очень даже привлекательную синеглазую дочку.
     Тетя Катя — крупная, светловолосая, жизнерадостная женщина.
     Женщины с улыбкой говорят, что ей родить ничего не стоит.
     Зато жена дяди Якова — высокая и худая Ева Моисеевна, родила своему мужу всего одну дочку:
такую же некрасивую и сутулую, как сама.
     Я знаю, что дядя Яков в большой женский праздник обязательно подарит что-то хорошее своим любимым женщинам:
жене и дочке.

     Когда Яков Яковлевич заканчивает все дела, мы едем с дядей Яшей прямо на конюшню, где есть другие лошади.
     На конюшне дядя Яша сдаёт Победу вместе с повозкой конюху - одноглазому татарину Ринату. Незрячий глаз Рината закрывает большая, круглая, чёрная повязка, как у разбойников и пиратов в кино.
     Дядя Яша провожает меня до больницы и идёт домой.
     Наша Победа — самая красивая на конном дворе!
     Дядя Яша однажды рассказал, что наша Победа несколько лет назад в Москве на Всесоюзных конных соревнованиях
чуть-чуть уступила победителю и стала серебряным призёром.
     Победа красивая и в городе, потому что, когда мы едем по улицам, прохожие удивляются её красоте,
провожают взглядом и часто оглядываются.


     39. Костюм на вырост

     Приближался сентябрь, когда я впервые пойду в школу учиться. Приближался так быстро, что я не успевал считать,
сколько дней ещё осталось.
     — Илья, не пора ли нам начать собираться к школе?
Я пожал плечами и ничего не ответил, потому что не знал: пришла пора или нет.
     — В эту субботу пойдём с тобой по магазинам за покупками. — Подытожила разговор мама.
     В субботу, как и говорила мама, мы пошли готовиться к школе.
В магазине "Одежда" было много всякой и разной одежды для взрослых и детей, особенно для завтрашних школьников,
таких, как я.
     Каких только школьных костюмов не было? И все — по разным ценам.
     Мы с мамой ходили, смотрели на костюмы и не могли решиться выбрать.
     Одна из продавщиц заметила это и подошла к нам.
     — Какой бы вы хотели костюм?
     Мама в нерешительности ответила:
     — Красивый, из шерсти, чтобы долго носился.
     — Значит, дорогой!
     — Да, да, дешёвого нам не надо. Надо, чтобы долго носился и был красивым.
     Тётя-продавец подала нам чёрный костюм из тонкого, шерстяного сукна.
Костюм был сшит как на меня и очень мне понравился.
Мама, что-то ещё не решалась сказать, а потом решилась.
     — Нам бы костюм побольше, на вырост, чтобы на следующий год не покупать новый.
Продавщица улыбнулась и сказала:
     — Сейчас принесу.
     Она быстро вернулась с другим костюмом в руках.
     Я примерил костюм, и он мне не понравился, потому что рукава закрывали почти всю руку, а штанины опустились на пол.
Видя моё разочарование, продавщица проворно и умело подвернула рукава и штанины костюма.
     — Вот так-то лучше — сказала она и улыбнулась маме.
     Мама тоже ей улыбнулась и повторила:
     — Так-то лучше.
     — За год подрастёт и костюм будет в самую пору.
     А я грустно подумал, что мне ещё надо целый год расти до костюма.
Вслух я ничего не сказал, потому что понимал: покупать каждый год новый дорогой костюм — не по нашим деньгам..
     Потом мы зашли в Культтовары, купили красивый школьный портфель и всё, что надо и не надо для школы.
     — Мама была довольна и по дороге домой сказала:
     — Теперь, Илья, ты полностью собран и можешь хоть завтра идти в школу.
     Идти в школу завтра мне почему-то не хотелось.
     Нет! Подожду до Первого сентября и в школу пойду заодно со всеми первоклашками.


     40. Последний день детства

     За неделю до начала учебного года к нам из деревни приехал мой старший, двоюродный братик Коля.
     Ещё летом он приезжал и написал заявление в Ремесленное училище на электрика.
     Теперь его официально вызвали в Ремесленное училище учиться на электрика.
     Братик снова привёз несколько булок вкусно пахнущего деревенского хлеба, жареного гуся, свежих и варёных куриных яиц, свежей морковки, свёклы, лука и много вкусных гостинцев от тёти Шуры и дяди Алексея.

     На следующий день мы с Колей пошли в ремесленное училище.
     Приятная женщина-секретарь встретила нас дружелюбно.
     Она запомнила нас и сказала:
     — Вы опять вдвоём?
     Мы радостно закивали головами:
     — Опять! Опять!
     Тётенька-секретарша подробно рассказала Коле, в какую группу электриков он зачислен, назвала имя мастера группы
и всё-всё остальное.
     Завтра Коля приходит в училище, знакомится с мастером, с группой, получает обмундирование
и остаётся там учиться и работать.
     А я снова остаюсь один дома.

     Август стоял тёплый и солнечный.
     В пятницу, ближе к вечеру, Коля пришёл к нам в гости в новой, чёрной форме ремесленного училища,
в чёрной фуражке с блестящей кокардой и с блестящим пластмассовым, чёрным козырьком, в начищенных до блеска новых ботинках.
Подпоясан он был широким коричневым кожаным поясом с блестящей, как золото, большой, медной бляшкой, на которой были две крупные буквы РУ.
     Нам с мамой понравилась его форма, и он сам был ею доволен, особенно широким кожаным ремнём с большой медной бляшкой, которую он часто нежно поглаживал ладонью.

     Быстро перекусив, мы с братом пошли на речку.
     Прежде, чем спуститься в долину к речке, мы постояли наверху, полюбовались речкой, зеленью, которая росла на другом берегу,
с левой стороны деревянного моста, и песчаной правой стороной.
     Перейдя деревянный мост, мы направились на песчаный берег, чтобы понежиться, погреться в последних тёплых солнечных лучах
на мелком, золотом песке.
Коля много купался, а я барахтался в тёплой, прозрачной воде, поднимал фонтаны брызг, смеялся
и что-то кричал от удовольствия.
     Только голод заставил нас выйти из реки и отправиться домой.
Поднявшись к заброшенной, большой церкви, что начинала нашу улицу, мы остановились и посмотрели на широкую долину,
по которой протекала наша замечательная, чистая и прозрачная речка.
     — Да, хорошо, когда рядом есть такая речка! — произнёс мечтательно Коля и чему-то широко улыбнулся.
     Я тоже улыбнулся, потому что и мне было хорошо.
     Так славно и красиво закончился последний день августа.



К ЧИТАТЕЛЮ! Повесть о своём детстве закончена мною в начале этого года. Мне очень хотелось бы услышать Ваше мнение, уважаемый читатель: несколько мыслей о том, что Вы думаете об этой вещи.