Оазис любви

– Официант, если это кофе, то я хочу чай,
а если это чай, я хочу кофе.

Журнал «Панч», 1902 год.


Наша семья жила в небольшом посёлке в сорока километрах от города Н. Так начала своё повествование моя новая знакомая Мелита, с которой мы познакомились в Сочи у киоска прохладительных напитков, а потом и расположились рядышком у кромки прибоя. У нас был свой дом, продолжила моя новая знакомая, хозяйство, то есть корова, телёнок, поросята и, конечно же, куры и утки. Всё то, что держит каждый житель деревни в своём хозяйстве. За домом располагались несколько соток земли для картофеля ну и для разной огородной мелочи. Ведь жизнь после войны была нелёгкой. Да и вообще, живя в деревне, люди всегда держали скот и всегда занимались выращиванием овощей.  Маме и отчиму приходилось работать от зари до зари в колхозе, а так как я была в семье старшей, то мне приходилось вести хозяйство и смотреть за детьми, хоть в ту пору я была сама ещё ребёнком и так хотелось порой поиграть с подружками в куклы. Но работа по дому и забота о маленьких детях не позволяли мне этого.
Она, замолчав, призадумалась, и я её спросила:
– Вы сказали, отчим, а где же ваш отец?
– Мой папа погиб в трудармии, а маме в то время было всего двадцать лет. Совсем молоденькая! Естественно, что она ещё раз вышла замуж. Да беда была не в том, что мама вышла ещё раз замуж, а в том, что отчим постоянно настраивал её против меня. Первое время я даже гордилась, что у меня, как и у всех детей, есть отец. Но когда я подросла и мне стало понятно мамино недовольство мною и её постоянные тумаки и придирки, то я не раз оплакивала папину гибель. В маминой семье появились ещё дети, и потому я была отчиму костью в горле. Мне всё ставилось в вину, и за всё меня наказывали.
Отчим работал пастухом колхозного стада и у него, конечно же, имелся кнут. Не какой-нибудь, а в три метра длинной, если не длиннее. И к тому же сплетён он был из сыромятной кожи. А к концу этого кнута были прикреплены сантиметров пятнадцати длиной волосы из конского хвоста. Просто волосы, которые при ударе могли рассечь кожу человека.  А если этот кнут пускали в ход с силой и злостью, то можете себе представить, каков был удар и какова была боль.
Я слушала эту женщину, убелённую сединами, и слёзы невольно навернулись на мои глаза. Глянув на неё, я была поражена: её взгляд был очень странным. Она смотрела вдаль, а мне казалось, что она совершенно ничего не видит. И я поняла, её взгляд был обращён внутрь себя. То есть в своё прошлое, и она видит всё то, о чём говорит.
Слёзы горячим ручейком потекли по моим щекам, но я быстро смахнула их ладошкой, боясь, что она их увидит и прервёт свой рассказ. Но она продолжила тихим голосом повествовать:
– Он частенько бил меня наотмашь кнутом так, что рубцы от кнута долго оставались на моём теле. То ли он утолял свои садистские наклонности, то ли действительно ненавидел меня. Только я до сих пор не пойму за что?! Разве можно ненавидеть ребёнка? Никогда не забуду случай, когда он, сложив кнут вдвое, бил меня изо всех сил за то, что я якобы отобрала краюшку хлеба у его родного сына.
Бросив на меня быстрый взгляд, она сказала:
– Простите, забыла сказать, что у отчима был сын от первого брака, на два года младше меня и за которого впоследствии сватали меня. Я безоговорочно его отвергла, сказав ему, что мы росли под одной крышей и что я считаю его своим братом. Сводный брат согласился со мной. Но после сватовства я его больше никогда не видела. Он уехал из нашего посёлка в город и живёт до сих пор там. Я благодарна Господу за такую щедрость, хотя он не виноват в том, что его отец измывался над маленькой девочкой.
Она замолчала, видимо переживая эти моменты вновь и вновь.
Мы сидели молча на своих пледах, слушая шум волны, которая накатывала на камушки и уносила их за собою в море. Рядом с нами опустилась чайка и стала собирать какие-то невидимые крошки, с опаской поглядывая на нас. Увидев краем глаза чайку, она отвлеклась от своих мыслей и продолжила:
– А хлеб я у Мишеньки не отбирала. Просто ему хотелось, чтобы я намазала на краюху хлеба маслица. И потому, взяв у него хлеб, я пошла якобы это сделать. Но где было мне, ребёнку, взять это масло. Зато меня застали с хлебом в руках, и вот случилось то, что должно было случиться.
Но до сих пор я не могу понять, почему мама никогда не защищала меня от нападок отчима. И никогда не вставала на мою сторону. Никогда! До самой смерти! Она всегда и во всём меня винила и отвергала.
– Так вот, после незаслуженного избиения я вечером дождалась, когда взрослые уснут, тихонько встала, взяла это орудие пыток и, обкрутив кнут вокруг кнутовища, забросила его за большой ларь с мукой. Но прежде мне пришлось с осторожностью вынести в сени табуретку из кухни, чтобы дотянуться до стены и выпустить бесшумно из рук ненавистный кнут. Затем обратно отнести в комнату. В какой-то момент я ножкой табуретки что-то задела и выронила его из рук. Уронив, я замерла. Мне казалось, что сейчас наступит заслуженная кара за мой поступок, но храп отчима был громче, чем грохот табуретки. Постояв изваянием какое-то время, я снова подняла её и, поставив туда, где взяла, на цыпочках добралась до постели и осторожно легла.   
Утром я проснулась от переполоха в доме. Увидев, что я проснулась, мама обратилась ко мне с вопросом, не видела ли я вчера, куда отец положил кнут. И я в первый и последний раз в жизни солгала. А кнут нашли через пару лет, когда отчим с мамой переезжали в свой дом из дома его матери.
Обрадовавшись находке, отчим бросил на меня угрюмый взгляд, но я не испугалась и не опустила глаза. И он в моём взгляде, конечно же, прочёл всю глубину моей детской неприязни к нему.
Наш новый дом стоял на окраине посёлка, что меня не очень-то радовало. Во-первых, если мне доставалось на орехи, то я могла кричать во всё горло, но меня всё равно никто не мог услышать, и тем более прийти на помощь. Во-вторых, к дому прилегал большой участок земли. Как я уже говорила, на нём сажали всё, начиная с картофеля и заканчивая всякой огородной мелочью. И всё это надо было поливать, полоть, окучивать. А так как вода была дефицитом, то её приходилось носить на плечах вёдрами на коромысле из озера, которое находилось на другом краю посёлка. Мне приходилось делать эту работу, когда дети ещё спали или же когда их вечером укладывали спать. Иногда мне помогала мама, реже отчим.
Зато огромным плюсом было то, что через каких-то тысячу метров начинался лес. Мой храм, моё убежище, моя неизбывная любовь! Там я чувствовала себя абсолютно свободной и защищённой. Летом я имела негласное разрешение мамы ходить в лес. Конечно же, не просто так! Весной из леса я приносила домой дикий лук, чеснок, щавель. Летом – костянику, землянику, малину. А в конце августа и, в сентябре – грибы. В такие дни меня не ругали. И потому я пользовалась этой привилегией при любом удобном случае.
Самым любимым временем года было лето. Боже, как же я любила его! Я вставала рано поутру, доила корову и выгоняла её вместе с телёнком в стадо, затем пропускала молоко через сепаратор, кормила всю живность и убегала в лес. Посмотрев на меня с улыбкой, она сказала:
– Знаете, когда я вспоминаю эти моменты, то вижу всё это каким-то внутренним зрением. Вижу всё в цвете, слышу шорохи трав, шелест листвы, пение птиц и маленькую, худенькую девочку с двумя косичками, с ведром в руке, идущей навстречу солнцу с радостной песней на устах. И такую счастливую, что захватывает дух!
Я смотрела на Мелиту и не узнавала её, так она преобразилась. Её глаза сияли, а улыбка!.. Улыбка красила её так, что я увидела перед собой помолодевшую, красивую женщину, от которой исходило такое счастье, которое охватило и меня. Пребывая в своём прошлом, моя новая знакомая ушла полностью в себя. Но у меня возник вопрос, и эта молчаливая пауза позволила мне задать его:
– Мелита, вы сказали, что, управившись по хозяйству, уходили в лес. А дети? С кем они оставались?   
Она с улыбкой мне ответила:
– Рядом, по соседству, жила женщина, которая по состоянию здоровья не работала, и у которой были свои дети. Вот с ней, как бы сейчас сказали, у меня была бартерная сделка. Она забирала проснувшихся детей в свой дом, кормила со своими детьми завтраком, а я, естественно, расплачивалась лесными дарами. Зато я была свободна целый день. О, как же я была счастлива в такие дни! Знаете, Христина, я иногда анализирую своё прошлое и всегда один и тот же результат: никогда и никого я так не любила, как матушку природу. И никогда не испытывала такой восторг всеобъемлющей любви и счастья, как на лоне природы.
Лукаво посмотрев ей в глаза, я спросила:
– А любовь, как же она?!
Вздохнув, она ответила:
– Любовь? Любовь – она прекрасна! Но она дама непостоянная. Нет, нет, да и подольёт горечь яда, который травит, разъедает душу, и сердце. Заставляя мучиться, сходить с ума… Затем с милой улыбкой она этот вопрос адресовала мне:
– А вы? Разве вы не ревновали, не сходили с ума от измен благоверного? Или он у вас был святой?
Подняв руки, я ответила: «Этот раунд вы выиграли. Мне нечем крыть! Козыри отсутствуют… И вы, Мелита, правы! Любовь – дама нежная, утончённая. Присутствуя в твоей жизни, она заставляет ходить по краю. И нужно быть эквилибристом, чтобы не сорваться, не улететь в тартарары….
Мой вердикт, вынесенный этой прекрасной даме, развеселил нас, и мы, как две озорующие девчонки, весело рассмеялись.
В это время мы услышали гортанный призыв коробейника:
–  Прэдлагаю халоднае, дамашнее вино! Халоднае кванчхараули с фисташками! А кто грузинского вина нэ пригубит, тот свой жизн загубит!
Этот каламбур нам так понравился и развеселил нас, что мы подозвали красавца-горца к себе и купили у него по стаканчику прекрасного грузинского кванчхараули, и по пакетику фисташек. Гулять – так гулять! Воскликнули мы в один голос.
Пока мы, беседуя, грызли фисташки, запивая их чудесным грузинским вином, поднялся ветер, и волны становились всё больше, и больше. Стало пасмурно, солнце ушло за тучи. И через какое-то время волны, беснуясь, стали отнимать пространство у суши. Мы, переглянувшись, решили, что пора убегать от взъярившихся волн.
Покончив с фисташками и кванчхараули, собрав свои вещи и мусор от фисташек, мы направились к выходу в город. Конечно же, договорившись о месте и времени встречи назавтра.
На следующее утро солнце коснулось земли своими тёплыми лучами, предвещая хорошую погоду. Когда я спустилась к морю, ветерок веял, чуть дыша, волны, спокойно омывая кромку прибоя, навевали такое умиротворение, что хотелось объять весь божий мир. Я расстелила плед как всегда у кромки прибоя и решила окунуться, пока вода спокойна и чиста. В это время людей было ещё мало. Поплескавшись в тёплой, прозрачной морской воде, я вернулась на берег. Легла, прикрыв лицо соломенной шляпой, и просто отринула всё земное. У меня было такое ощущение, будто я нахожусь в невесомости, так светло и отрадно было на душе. Не могу сказать сколько времени я находилась в этом отрешённом состоянии, пока меня не коснулась чья-то рука. Сняв шляпу с лица, я увидела Мелиту, которая сидела рядом с лучезарной улыбкой на лице.
– Доброе утро! Что-то вы сегодня опередили меня! Давно уже здесь в этой благодати?
– Доброе утро, многоуважаемая Мелита Генриховна.
– Что за официоз с раннего утра Христина Константиновна?
И мы, глядя друг другу в глаза, от души рассмеялись…
– Да наверное уже около часа, –  ответила я ей.
– Ну и молодец. А я сегодня проснулась намного позже, чем обычно. После нашего вчерашнего общения из меня будто улетучилась какая-то тяжесть. И я уснула тут же, как только голова коснулась подушки. И настроение у меня с утра сегодня просто замечательное. Может быть, мы с вами окунёмся, подруга моя, у моря приобретённая?
– Естественно, морская подруженька Мелиточка!
Выйдя из прохладной морской купели, мы остались стоять у кромки прибоя, привлечённые невероятными звуками, которые неслись со стороны моря, застыв от увиденной божественной сцены, которая происходила невдалеке за буйками. В это раннее утро два дельфина, играя и резвясь, издавали разнообразные громкие звуки. То они щёлкали, то свистели, затем они ныряли, а когда выныривали, треща, пускали фонтанчики воды, и было такое ощущение, что они играют на публику, развлекая себя и стоящих на берегу людей. Через какое-то время люди стали аплодировать морским актёрам. Отреагировав, они на миг застыли, затем,защёлкав, они, развернувшись, ушли в море. Теперь, показывая нам свои спины, они, ныряя, выпрыгивали из воды и, пуская фонтаны, уходили всё дальше и дальше от нас в морскую даль. Мы зачарованно продолжали стоять и смотреть, пока они не исчезли из виду. Приземлившись на разогретую гальку, мы ещё некоторое время находились под невероятным гипнозом этих прекрасных морских существ.
Мелита первая нарушила молчанье:
– Ну, что вы скажете об увиденном?
– Я очарована, и до сих пор нахожусь под гипнозом наших водных сородичей!
Мы вновь замолчали, думая о своих впечатлениях, и не только. Но через какое-то время Мелита, улыбнувшись, сказала:
– Всё-таки Всевышний сотворил не зря нашу землю. Она так прекрасна – что флора, что фауна, особенно южная! А люди, живущие здесь, сами не понимают того, что им свыше даровано.
Поговорив ещё какое-то время о красотах юга, мы невольно вернулись в нашу юность, и я незаметно вернула Мелиту к её прошлому. Ещё множество воспоминаний было ею рассказано, и смешных, и грустных. Но последнее, что она рассказала, меня потрясло до глубины души:
– Это произошло в середине сентября. Я помогала тогда маме выкапывать картофель в промежутках между работой. Да, я не сказала вам, Христина, что ещё в подростковом возрасте стала работать дояркой. Это произошло после того, как я ночью услышала перебранку между родителями. Мама спросила отчима, как он смотрит на то, чтобы меня отправить в районный центр на продолжение учёбы. Ответ предрешил всё моё будущее. После паузы он произнёс:
– Не думаешь ли ты, что я буду кормить и содержать твою дочь до тридцати лет?! Пусть идёт и работает, а когда выскочит замуж, то пусть делает всё, что ей заблагорассудится. На этом разговор был закончен, а приговор вынесен.
Так вот, я помогала ей в свободное от работы время, копая картофель. Затем подсохшие на солнце клубни мы перебирали и ссыпали в мешки. Отдельно семенной картофель, а здоровые и крупные клубни в другие мешки. Весь этот сбор ссыпался в зимний подвал, тоже происходило с морковью, свёклой, репой. Но а средний картофель, естественно здоровый, без всяких порезов и коррозий, ссыпали в подвал, который находился в доме. Так вот, эти мешки нам приходилось с мамой переносить в подвалы. Но так как мама была беременна, я не разрешала ей этого делать. Мы насыпали в мешок по четыре, а то и по пять вёдер картофеля. Мама помогала мне положить на плечо этот груз, и я несла его туда, куда она мне говорила. Отчима никогда в эту пору небыло дома, а в тот день он явился где-то в обед. Накормив его, мама попросила его остаться, чтобы помочь нам быстрее перенести овощи в подвалы, так как надвигалась гроза. И мы в троём взялись за дело, чтобы опередить непогоду. Тогда мне было всего четырнадцать лет. Но я работала наравне со взрослыми, ни в чём не уступая им. Когда я в очередной раз с мешком на плече вошла в дом, то бросила взгляд на ходики и поняла, что время моё вышло, что мне надо бежать на работу, и, если за пятнадцать минут не успею, то меня ждать не станут, машину отправят без меня. А за неявку на работу будет от председателя колхоза выговор.
Наверное она заметила на моём лице беспокойство и решила разъяснить мне, что и почему. Дело в том, Христина, что летом стадо находилось на пастбищах. И мы, доярки, выезжали на лоно природы и там доили коров. Конечно же в ручную!
И так как у меня не оставалось времени, чтобы покушать, а есть очень хотелось, я отрезала краюху хлеба и бегом направилась к калитке. В это время отчим с мешком на плече вошёл во двор. Увидев меня, он крикнул: «Стой!» Я обернулась на окрик, а он мне и говорит: «Вернись и отдай хлеб!»
Я молча побежала своей дорогой. Он с нецензурной бранью бросил мешок на землю и кинулся за мной. Все время крича: «Отдай хлеб! Я кому сказал, хлеб отдай!»
Когда он почти уже настиг меня, я на миг обернулась и бросила в его физиономию хлеб. Он не успел его поймать, и краюха хлеба, такого желанного в этот момент, упала к его ногам. Подняв его, он крикнул мне вослед:
– Подожди, маленькая дрянь, я тебе это припомню!
Мы долго сидели молча, мне было больно смотреть на Мелиту, и я не знала, как и с чего начать наше дальнейшее общение. Но Мелита, вдруг рассмеявшись, сказала:
– Христиночка, хватит грустить, я лучше сейчас расскажу вам маленькую притчу о любви.

В некоем царстве-государстве царь до безумия влюбился в прекрасную бедную крестьянку и приказал, чтобы её привели во дворец. Он совершенно серьёзно решил жениться на ней и хотел, чтобы она стала царицей. Но когда девушку привели во дворец, она захворала какой-то загадочной болезнью, и с каждым днём ей становилось все хуже и хуже. Царь созвал самых знаменитых врачей и целителей со всего царства, но они ничего не могли поделать. Бедная девушка уже была на грани жизни и смерти. Царь в отчаянии объявил, что отдаст полцарства тому, кто сумеет её исцелить, однако никто не стал браться за её лечение. Потому что все боялись царя.
Только один мудрец пришёл к царю и попросил разрешения поговорить с девушкой с глазу на глаз. Царь не находил себе места, ожидая с доброй вестью мудреца. И когда тот явился пред светлые очи царя, он в нетерпении спросил:
– Ну, что ты мне скажешь, мудрец?
 – Ваше Величество, – начал мудрец, – есть одно верное средство для вашей невесты, но это средство будет очень горьким, правда, не для девушки, а для Вашего Величества.
– Скажи мне, что это за средство? – спросил царь. – Его нужно достать, чего бы это ни стоило!
Мудрец внимательно посмотрел царю в глаза и сказал:
– Девушка влюблена в одного вашего подданного. Дайте ей разрешение выйти за него замуж, и она тотчас же поправится. Царь молчал. Он так любил девушку, что и помыслить не мог о том, чтобы она умерла. И он согласился на свадьбу девушки и придворного. Девушка, конечно же, выздоровела. Но царь стал печалиться больше и больше. Он стал чахнуть и в конце концов оказался при смерти. Призвали того же мудреца, который вылечил девушку.
Мудрец подошёл к изголовью царя, но покачав головой, тихо произнёс:
– Бедный царь! Вылечить его невозможно, ибо никто не любит его так, как любит он.
Закончив сказку, Мелита, посмотрев на меня, спросила:
 – Ну, как вам притча?
 После короткой паузы я сказала, что у притчи есть два противоположных момента. Один справедливый, другой печальный. Но думаю, что девяносто девять процентов читающих эту притчу будут за справедливый, так как царь старенький, и ему не дано было долго сидеть на троне. А так как у него естественно имеются наследники, то девушку ничего хорошего после тризны не ждало бы. В лучшем случае – её выдворение за пределы царства, а если…
Мелита не дала мне договорить:
– Стоп, стоп! Что-то вы, дорогая моя, размахнулись на предсказания! Нет чтобы порадоваться за любовь и счастье молодых, так вам захотелось пожалеть старого повесу. Я например за лю…
Досказать свою речь она не успела, так как рядом с нами возник вновь красавец коробейник, который призывал попробовать холодное грузинское кванчхараули с фисташками.
Переглянувшись, мы в один голос воскликнули:
– Молодой человек, подойдите к нам!
Он быстро направился к нам, а подойдя промолвил:
– Как приятна, что ви снова хатите випить моё дамашнее вино. Значит, оно вам панравилас?
Мы, конечно же, высказали комплимент его кванчхараули, заодно и ему.
И наш коробейник, расщедрившись, налил вино в стаканчики до краёв и пожелал нам здоровья и счастья.
Мы раскрыли пакетики с фисташками и, подняв стаканчики с восхитительным, прохладным вином, в один голос воскликнули:
– За любовь! Пусть каждой женщине везёт, и пусть любовь будет чистой и настоящей!