М. М. Херасков. Владимир Возрожденный. Песнь 12

Михаил Матвеевич ХЕРАСКОВ

ВЛАДИМИР ВОЗРОЖДЕННЫЙ

ПЕСНЬ ВТОРАЯНАДЕСЯТЬ


Едва румяное чело заря явила,
Прогнала тень с небес, долины оживила,
Возвеселилася сиянием вся тварь,
Расторгнул узы сна Российский храбрый Царь;
И войско средь шатров поколебалось вскоре,
Как волны скачущи в неизмеримом море;
Шум слышен далеко как сонмы многих вод:
На мыслях в Грецию у воинства поход;
Величественный вид, Владимирова важность,
Вперяет вящшую во все сердца отважность;
К знаменам каждый полк при гласе труб течет;
Но храбрых рыцарей между полками нет.
К отшествию и Царь и воины готовы,
Шатры пустеют их под тению дубровы;
Не видно тамо их доспехов, ни коней,
И Князь не постигал вины отлучки сей;
И воинству вещал гремящими словами:
Нет рыцарей нигде, но вы со мной, я с вами;
Не сила ныне нам, но бодрость нам нужна,
Любовь к отечеству прославить нас должна,
И польза нашего зовет нас в брань народа.
За рыцарями в след отправил Всеволода.
Любезный сын его, отважный Всеволод,
Был нравами таков, как ток прозрачных вод,
При тихих днях он тих, но только ветр повеет,
Лишь буря заревет, шумит и свирепеет;
Когда приосенял крылами царство мiр,
Во дни цветущие он резвый был зефир;
Умел он чувствовать прохладной жизни сладость,
И часто миртами венчал беспечну младость;
Но громкая труба когда звала к войне,
Он первый шлем вздевал, был первый на коне,
Без грусти разрывал любовные оковы,
И роскошь превращал на подвиги суровы. —
Сподвижники его Креницкий и Редим,
Сподвижники прохлад и славы идут с ним.
Теперь не негами заемлются, трудами; —
Живыми шествуют за рыцарьми следами,
Напечатлелися которы на песках. -
Недолго были те следы у них в очах,
Как будто в воздухе парения орлины,
Изгладились они среди сухой долины,
Не видно тропки там, ни паствы для коня.

     Уже спускается в моря светило дня;
Роса на каменну долину не ложится,
Но ризу распустив, туманом становится,
Светила спутники дневного лишены,
Как в темном облаке стоят заключены;
Во мраке громкие их крики раздаются;
Сближаяся, они друг с другом расстаются;
Чуть голос слышался, слабел, утих, исчез. —
     Не зрима им земля, не виден свод небес;
Казалось мертво все вселенной в целом круге;
Не о себе самих, жалеют друг о друге.
В тумане Всеволод коня остановил,
Ждать утренней зари на месте рассудил.
Глухое ржание коней далеко внемлет;
Но сном отяготев, и конь и всадник дремлет.

     Янтарные врата отверзила заря,
Стези усыпала цветами дней царя;
Подъемлется туман на горные вершины,
Проснулся Всеволод, вздремавый внутрь долины;
Сопутников искать, подъехал он к реке,
Где старец воссидел у брега в челноке;
Река исполнена пучинами, мелями;
Казались в ней лучи при солнце хрусталями.
Там свежесть ветерок прохладный разносил;
У старца Всеволод, не зрел ли, он спросил,
Не зрел ли рыцарей от войска удаленных?
Не зрел ли спутников с ним нощью разлученных?

     Нигде я рыцарей, - сей старец отвечал, -
Нигде сопутников не зрел и не встречал;
Но ты достигнуть их обрящешь путь возможный,
Коль хочешь перейти на брег противположный;
Тебя я одного в ладье могу вместить,
И должен ты коня на паству отпустишь.
Скучает Всеволод отшествия медленьем,
Но собразуяся с родительским веленьем,
Напомнил строгую обязанность свою;
Низшед с коня, вступил ко старцу в ладию.

     Как будто бы орел летящ под небесами,
Подобием двух крыл подвиглись веслы сами,
Челнок уже реки в средину перетек,
Остановя челнок, Герою старец рек:
Я знаю, кто ты есть и званием и родом,
Ты сын Владимиров, ты прозван Всеволодом;
От неба награжден ты крепостию сил,
Но мужество в себе страстями погасил;
О Князь! вдавался ты в любовные прохлады,
В том сладостей искал, где есть отравы, яды;
Болезней семяна в груди твоей лежат,
А подвиги тебе велики предлежат;
Ты должен Всеволод России быть полезен,
Подпорою отцу, которому любезен;
Ты должен сильного врага преодолеть;
Женоподобен став, не можешь в том успеть;
Ты мужественность Князь в мечтанье лишь имеешь,
А телом и душой ты день от дня слабеешь;
Когда умерших сил в себе не воскресишь,
Россию и себя врагам поработишь.

     О старче! - Всеволод в смятении вещает;
Еще мой дух огни геройства ощущает,
Но чувствую, что сил лишился прежних я,
Не служит мне ни грудь и ни рука моя;
Которая была в крови моей вмещенна,
Прохладами любви та крепость истощенна;
Вдавался долго я пристрастий в суету;
Где ныне мужество, где силы обрету?

     Когда преклонишь ты к раскаянию волю, -
Рек старец с важностью, - тебя я удоволю.
Но послушания пространство все измерь,
И после мне себя, как другу, после вверь.

     Вещает Всеволод: будь, будь великодушен,
А я клянусь тебе как другу быть послушен. —
И старец отвечал: о Князь! да будет так;
Дай руку мне свою священной клятвы в знак.
И глас, и старцев вид Героя убеждает,
Он руку подает, и клятву подтверждает.

     Как некий праведный оракул, старец рек:
Не к худу, но к добру родится человек;
Мы тварью созданы разумной Небесами,
Но в круг скотов себя переставляем сами;
Мiрские суеты во мрежи ловят нас,
И людям нравится соблазнов льстивый глас;
Ты гласом Всеволод соблазнов заразился;
Ты думал, что твой век по радостям катился,
Но были то души болезненные дни,
Сверкали ложные во мрак том огни;
Ты чужд был Всеволод прямого благородства,
И пред скотом уже лишался превосходства;
Ты сладким питием отраву принимал,
Влюбился ты в порок, и в мраке с ним лежал;
Прости, что я тебе сурово так вещаю;
Я скорбь души твоей елеем умащаю;
Сердечных тяжесть ран целю, а не врежу;
А верность слов моих на деле докажу
     Изображающе безумие земное,
Вручаю днесь тебе я зеркало стальное;
Ты вскоре вступишь Князь на злачные брега;
Там рощи масличны, там шелковы луга,
Долины полны там цветов благоуханных,
При звуках там пиры и лирных и тимпанных;
По виду внешнему златые дни текут;
Ликуют мужи там, ликуют жены тут.
Там, кажется, ручьи млека и меда полны;
Не укрощаются страстей шумящи волны;
Девицы там стыда в ланитах не хранят;
Там буйны юноши, но быть разумны мнят.
Беги, беги сих мест, отравой зараженных,
Беги коварных жен, в пороки погруженных!
Суровой баснею моих словес не чти;
Зерцало, Князь, на них стальное обрати,
Пиры и роскоши ты сам возненавидишь,
Любви в прeлеcтницах чудовищей увидишь.
В безумстве плавать их и в роскошах оставь,
И к правой стороне ты шествие направь;
Алкай, терпи, трудись, с собою сам сражайся;
Достигнуть мужества источника старайся.
Препятства одолев, к потоку приступи,
Пей воду мужества и сердце подкрепи.

     К потоку Всеволод ийти, ийти решился;
Челнок стрелой летит, и путь их совершился.
К полуденной черте пришло светило дня;
Князь, выступив на брег, на бреге ждет коня.
Вдруг буря поднялась, и воды взволновали,
И старец и ладья уже незримы стали;
Но изнурением и гладом утружден,
Был шествовати пеш Всеволод принужден;
Приводит дух его в печаль и сокрушенье
Любимого коня и спутников лишенье;
Но слово старцу дав, путь хощет продолжать;
Как может клятвы муж почтенный не держать?
Уже преходит он прелестными местами,
Где шелковы луга усыпаны цветами,
Узорчатый вдали являли мозаик —
В долине пиршества, по рощам шум и крик;
Охотничьи в лесах звучат златые роги,
Дабы наполнить все окрестности тревоги.
    
     Там юность пляшуща в лазоревом венке,
Но скоро вянуща, как листья на цветке,
Сплетая лилии и гибкий мирт цепями,
Нередко ловит в них покрытых сединами.
Там Праздность на лугу под тенью древ лежит,
Не мыслит ни о чем, ничем не дорожит,
Стареет, рушится, жива иль нет, не знает,
И будто былие, поблекнув, исчезает;
На лоне у себя Разврат лелеет грех;
Родятся скорби там от времянных утех:
Но скорби, жители тех мест не ощущают,
Утехами себя беспечно пресыщают,
А своеволие и верить не велит,
Что развращенна жизнь и дух и тело тлит.
     Там в полном торжестве богиня зрима Лада,
Она перенесла свой трон в поля из града;
С ней Леля, сын ее; лукавый сей божок
Усеял розами пригорки и лужок;
Он жалы в них сокрыл, которым кто коснется,
Уколется о них, ужалится, ожжется;
Те раны лечатся чрез несколько недель,
Кому венцы сплетет брат Лелиин - Полель.
     Близь рощи видимы огромные чертоги,
В которых бы витать не постыдились боги;
Они из розовых цветов соружены. —
Волшебством некаким все те поражены,
Которые в такой цветущий дом вступают
Они не знают сна, и время забывают;
В чертогах зрится вся вселенна вмещена,
И небо там свое и звезды и луна;
Сиянье красных дней там в ночь преобращенно;
Для них небесное светило потушенно.
Живущим нет полей, лугов, ни рощей нет;
Натура на стенах написанна цветет;
Стенанья тихие зефиров заменяют,
И мирты тающих любовью осеняют;
Малиновки поют, источники шумят,
Там таинства любви сгущенны тени тмят.
Прохлады таковы позорны, вредны, тленны;
Но жители в Эдем быть чают преселенны.
     В сосудах золотых бог роскошей, Услад,
Со вкусной пищею сорастворяет яд,
И для гуляющих прохладными лесами,
Столы к ним движутся со сладкой яствой сами;
Из винных лоз течет как будто кровь вино:
Хотя подкрашено отравою оно,
Но упивается беседа сей отравой;
Оно не нужный здесь рассудок гасит здравой.
Огни стыдливости и совесть потуша,
Здесь чyвствует одни неистовствы душа;
Любови ядами и пищей упоенны,
Быть думают они в богов преобращенны.
     Весельем Всеволод, и роскошью прельщен,
Алкает быть к числу богов соприобщен.
Приятный запах яств желанье производит:
Шаг сделал Всеволод, ко пиршеству подходит;
Обворожает слух девиц поющих хор,
Их игры, прелесть их обворожают взор:
Он всеми чувствами прогуливается тамо.
Хоть разум был упрям, но сердце не упрямо;
Забавы к рощице, а совесть прочь влечет,
Там сладкий, кажется, Астреин век течет.
    
     Уже луна взошла и звезды появились,
Вдруг рощи и поля огнями осветились.
Как будто в спор вступив с величеством небес,
Звездами из лампад усеян зрится лес,
И распещренными сияя хрусталями,
От рощей радуги простерлися полями.
Потешный солнце огнь изобразил вдали;
День купно с нощию слиялся на земли,
И придающий мрак утех развратным нравам,
К бесстыднейшим влечет пирующих забавам.

     Опустим завесу для наших скромных глаз,
Да прелесть здешних мест не соблазняет нас;
Мы бодры с твердыми, с строптивыми слабеем,
Притом и зеркала стального не имеем.
Когда б и Всеволод  зерцала не имел,
Давно бы к Нимфам он в беседу полетел.
Любовь туда зовет, а совесть запрещает,
Тревожит — к роще он зерцало обращает.

     Все виды с точностью изобразились в нем,
Как лица сельских Нимф в потоке ясным днем. —
Подъемлется из волн небесное светило;
Оно верьхи древес и горы позлатило,
И нощи дымчатый оставленный покров
Рукой Заря сняла с пригорков и лесов;
Бледнеют те огни, что с яркостью горели,
Вдруг тени резвых Нимф на лицах побледнели;
Неограниченных забав откpылся плод,
Туманны взоры их и медлен зрится ход.
Так роза, многими омытая дождями,
При солнце кажется растрепана листами.
Все вредно, скорбно все, что меру превзойдет;
И зрение слепит излишний солнца свет!
Сиянию лучей пещеры отворились,
Где Нимфы от луны с любовниками крылись,
Там Леля бог любви стрелою написал,
Что к ним от Лады он с Полелем прилетал.
Там ярость, злоба, гнев, убийство, слезны реки;
Увы! не боги то, но злые человеки!
Волшебно зеркало с сердец снимает мрак,
Которы съединил недавно жаркий брак,
Холодности на них как буквы показались;
Уж каются они, что узами связались;
Потухла их любовь, простыла пылкость их,
И жены и мужья подруг хотят других;
Родились клятвы днем, и скоро стали стары,
За страстью ненависть, текут за лаской свары;
Сплетенные венцы из белых лилий рвут,
И цепи нежности железными зовут.
Не радость там, печаль; не смехи тамо, слезы.
     Переменился вид роскошныя трапезы;
Не яствы видимы, болезней семяна,
И чаши полные отравы, не вина,
Которая сердца на время утешает,
Но кровь пиющих жжет и разумы мешает.
Все, все житейские прохлады таковы:
Явятся горлицей, но рвут людей как львы.

     Отверзлись наконец Всеволоду чертоги,
Где, чаял он, живут как в небе сами боги;
И зеркало его представило очам
Притворство, лесть, обман, гнездящиеся там;
Лукавство вид берет благочестивой веры,
Там добродетели в личинах лицемеры;
Там каждый тенями коварства окружен,
Обманчив вид мужей, лукава кротость жен;
Там правда, сей стране при свойственном уборе,
Сияет не в душах, сияет в разговоре;
И сладострастие, летая на крылах,
Как ветер тушит огнь, так тушит стыд в сердцах;
Наружность искренна, блистательна, учтива,
Но внутренность темна, обманчива, кичлива.

     Изобразилися и жители и дом
В таких paзвpaтностяx, как древний град Содом,
Отколе Божий суд и промысл и щедрота
Рукою Ангельской исторгли с мiром Лота.
Опасность Всеволод и страхи ощутил;
Он старца за совет в душе своей почтил;
Соблазнов не встречать, как он его наставил,
Бежит ужасных мест, — и вправо путь направил.
Преходит со трудом зыбучие пески;
Еще он плотью тверд, но грудь полна тоски,
И возмущается весь дух его медленьем,
Который разнствует с родительским веленьем!
Что храбрых рыцарей еще не мог достичь;
Для душ чувствительных бывает совесть бич,
Которая наш долг уму напоминает,
И тех сердца крушит, кто долг свой нарушает.


     Напомнил Всеволод о спутниках своих;
Крушится он, грустит, нигде не видя их;
И нет его коня; разлука дух тревожит;
Сердечную тоску и глад и жажда множит.
Былинки на земли, и нет росы с небес.
Приходит наконец с трудом в дремучий лес;
Плодами ветвия он зрит обремененны,
Казались те плоды противны, источенны;
Он зеркало на них волшебное навел,
И здравый сок у них во внутренности зрел;
Глад хочет утолить. Едва плода коснется,
Вдруг плод отторгнется и выше вознесется.
Дабы насытить глад единым из плодов,
Он должен много был преодолеть трудов;
И жажды жгущей плод вкусил для утушенья;
Противный зрению, но сладкий для вкушенья;
Возволновалась вдруг его уснувша кровь,
И силы начали рождаться в теле вновь.
Снедает пищу он в пыли, в мученье, в поте,
Как изгнанный Адам из райских мест к работе.

     Грядет. — Представилась очам его гора,
Котору твердая одела вкруг кора;
На гору сердится, препнувшую дорогу;
Восходит, на скалу неробку ставит ногу:
Скала хрустит, и вдруг рассыпался кремень,
Из праха черная составилася тень,
И тень дрожащая Всеволоду вещает:
Куда ты шествуешь? твой вождь тебя прельщает,
Обманут старцем ты! я сам героем был,
Войну, сражение и битвы я любил;
Но паче всех себя в подсолнечной прославить,
Я сил хотел себе и твердости прибавить,
И мужества достичь источника хотел;
Мне старец сретился, к горе ийти велел.
О! для чего совет был старцев мной уважен!
Достигнул я горы неустрашим, отважен,
Но только на скалу кремнистую ступил,
Рассыпалась гора, и гроб меня сокрыл.
Увы! рождались бы мы к бедству и к напасти,
Когда бы не вкушать нам здешней жизни сласти,
И наши были бы темницей скучны дни,
Когда б текли для нас без радостей они;
За что бы мы тогда богов благодарили!
За то ль, что жизнь они нам горьку подарили?
О рыцарь! не внимай суровым мудрецам,
Дающим нам совет как некиим слепцам;
У старца в мipе жить стыдися поучаться, —
И начал Всеволод краснеть и колебаться;
Но зеркало на тень ужасную возвел:
Расселася земля, вдруг ветер заревел;
Тень скрылася от глаз! и слышны вихрей свисты,
Пришли в движение горы верьхи кремнисты.
Виденьем Всеволод толь страшным удивлен,
Пал ниц, и сделался сном крепким усыплен.