В нашем городке да не тихо 2 - Осиныч

Несолоно хлебавши, огаженный изнутри, уязвленный в самую сердцевину духа, Осиныч за полдень вернулся домой.

Скинул в сенях армяк, плевками забросил валенки в пустой угол, прошел босяком по шапке, в горнице стянул через бороденку изгвазданную яичным желтком рубаху. Бросил. Сел на лавку, кляня на чем свет – себя, охочих до дефицита бесстыжих баб, жухлую морду Фомы-приказчика, пса Агапа, опричника со свистком и трехглавой плеткой, стащившего его в Добрый сыск как бунтовщика-зачинщика, – всех и все кругом да аршин поверх.

Кабы не племяш, За-козла-ответишь-в-натуре-Петька, старшой по караулу при всех регалиях, биту быть плетьми да плыть горемыке Осинычу на шаланде в далекий край, откуда не воротятся. И было б ему отмеряно светлым счетом месяц без двух недель – сгинул бы в дороге, издох, выхаркал последнюю теплоту из прошибленной на фронтах груди.

Старик, не сознавая, привычно потер ладонью большой рубец – там, где дюжины лет назад в бою ребра разворотило железной пикой. И другой, пониже – когда схватился с Нинкиным ухажером на Первомай, да ладно бы нарвался на его ярость, а хмельной не устоял на ногах, сорвался с танцплощадки в овраг, повисши животом на узластом корне. Снимали его с коряги чуть не всем районом. Фельдшер Ерофей, мир ему, едва выходил остолопа, заштопав будто куль пузо суровой нитью.

Все лето провалялся Осиныч, звавшийся тогда Сенькой Тепляковым, на полатях в больничной хате. Метался как бес в жару, рвал на себе бинты. Но, вишь, выкарабкался, дожил до преклонных лет. И супружницу, за ради которой пыжился, пережил.

Много было выпито после с тем ухажером, Миколой Масляковым с Яропромышленной, который, как оказалось, и не партия Нинке был, даже имени парень ее не знал, а так – подкатил по ходу на танцплощадке. Сколько вечеров прошутили с ним, дважды дрались, вместе ходили в баню, детей крестили, рыбачили на Косой реке, крали с поля в голодный год. Таких друзей, почитай, и не было больше у Осиныча, разве фронтовые… Но те – одни далеко, а другие вовсе.

Впрочем, сомнительный подвиг тот, чуть не размотавший Теплякову кишки по родной земле, Нинка оценила, наградив выжившего героя собой-любимой. Награда, которую бы он по нынешнему житейскому опыту трижды еще подумал, прежде чем получить.

Стоило ли вообще жениться? Что за жизнь у него была? Задумался Осиныч да размечтался, сидя на скамье под пустой лампадой. Ушел с головой в архив.

Тут как повернуть, под каким углом. С одной стороны, конечно, оно же как? Нинка была – огонь! Взглядом стога палить. И детки у них славные получились. Внуки давно пошли. И дом вот – стоит себе, хоть бы хны – ни течи, ни косой стенки. До сих пор все прибрано да разложено.

А ведь многое, понял вдруг Осиныч, лежит на своих местах еще со времен жены. Шкап – открывал он когда его? Нет, не открывал. Что в нем? Сундук? Тот, что у сеней – да, а этот, похожий на резного быка – тоже нет.

Надо же… Живет тут, а сам вроде и не здесь. Пришел – ушел, даже не задел. Вона как. День за днем, день за днем…

А сегодня, противно думать, в каталажку свезли как вора!

И попал-то он в эту лихую очередь оказийно, сам к чему не знамо. Шел от стариковской бессонницы по кривым прошпектам Великотырска, по заветным улочкам, заваленным всякой всячиной, – помоями из тазов, ветошью непригодной, комьями навоза, любой сердцу весенней грязюшкой. На тебе – толкучка. А чего там? И пошло-поехало…

– Старый, а ума нету! – сам себя обругал Осиныч и пошел в холодную баню, на ходу решая, вешаться или мыться.


Далее http://proza.ru/2021/04/15/448