Глава 1. День

Виктор выскочил из подъезда родительского дома взволнованный, взъерошенный, гневный и остановился как вкопанный, беспомощно глядя по сторонам. Он был похож на разъяренного льва, упустившего антилопу в густых зарослях саванны. В нем все клокотало — то ли из-за ссоры с братом, то ли от досады, что не удалось его догнать.
Оба они не раз обещали родителям не касаться политики, но опять прорвало — начал Женька, а потом уже включился и Виктор. Спор затеялся невзначай, все ждали маминого обеда, Виктор нес из кухни корзинку с хлебом, а Женька в комнате рассказывал отцу про позавчерашнюю демонстрацию либералов. Ну, Виктора и понесло… Началась резкая перебранка, а когда Виктор закричал: «Да вас, американских шпионов, давно надо всех сдать в каталажку!» — Женька неожиданно выскочил в прихожую, быстро обулся, оделся и тихо вышел из дома. Виктор сначала опешил, но после того, как мама, войдя в гостиную с подносом, растерянно протянула: «А Женечка где?» — понимая, что быть ему теперь главным виновником испорченного обеда, тотчас же сам стал одеваться. «Я щас... » — буркнул он матери и вышел, нервно хлопнув дверью. Он был зол, взвинчен и не знал толком, что ему делать — то ли догонять Женьку, то ли просто уйти самому. День был испорчен, и родителям, так или иначе, придется дожидаться следующего раза для совместного обеда с детьми.
Женьку он упустил и стоял злой посреди тротуара, мешая прохожим и готовый сорваться на первого встречного, кто его случайно заденет. Как назло все прохожие лавировали настолько успешно, что у него не было никаких шансов хоть на ком-то сорвать злость. Это еще больше его разозлило, злоба ушла вовнутрь, спряталась, готовая вырваться наружу при первом подходящем случае.
— Ви-итенька-а! А пирожки! Возьми хотя бы пирожки... для ребяток! — На весь двор разнесся звонкий, умоляющий голос матери. Она стояла на балконе восьмого этажа и отчаянно махала ему рукой. От отца она узнала о ссоре, и ей хотелось вернуть хотя бы Виктора, чтобы успокоить и уговорить остаться пообедать.
Такого позорища перед всей улицей Виктор уже вынести не мог. Он чертыхнулся и махнул матери каким-то неясным движением, означавшим или не хочу, или не надо, или «неудобно же перед людьми», и в несколько шагов одолел расстояние до машины. И хорошо, что она сразу завелась, потому что от злости он разнес бы ей табло своим здоровенным кулаком. Машина рванула и скрылась от родительских глаз за поворотом.
Неудавшийся воскресный обед у родителей был очередной попыткой матери примирить детей. Ей не хватало встреч с сыновьями с того дня, как они разбежались по своим квартирам и зажили собственной жизнью. Сначала ушел старший Виктор, обзавелся семьей и детьми, а потом и младший Женя в желании «переключиться на собственную вибрацию» создал себе за городом мир своих картин, своей журналистики и своих компаний. Мать, конечно, радовалась больше за Витю, за то, как он смог правильно устроиться в жизни, обеспечить достаток и надежность семье и, что греха таить, дать родителям надежду на помощь и спокойную жизнь в старости. Закончив строительный институт, он начал работать в домостроительном комбинате, где ее брат Петр еще при социализме был директором, и начал расти, и не только в должности, но и по общественной линии, в тридцать три уже став замом главного инженера ДСК плюс секретарем районного отделения партии власти «Монолитная Россия». Мать поддерживала Виктора, часто вспоминая свои молодые годы, когда работала в райкоме комсомола. Она любила то время, ей казалось, что тогда было все правильно, и что, наконец, правильно становится и сейчас, при президенте Сытине. Еще не стало совсем так, как было, но она верила, что обязательно станет, и Виктор в этой будущей стране займет достойное место. Может быть, даже станет первым секретарем горкома, а то и выше. Годы его молодые, характер в нее, и ничего удивительного, если в один прекрасный день она увидит его по телевизору в день Великого Октября на трибуне Мавзолея, приветствующего праздничную демонстрацию.
Отцу же, всегда бурчащему против любой власти, был больше по душе Женька — несогласный, бунтарь, борец за справедливость. Талант художника, которым, по признанию многих, обладал его сын, он тоже приписывал себе, своим генам, поскольку в юности «сам рисовал, баловался стишками и участвовал в любительском молодежном театре вуза». Политики ему никогда не нравились, особенно члены Политбюро ЦК КПСС. Он еще в те времена называл их «хорьками и настоящими врагами народа», а себя считал репрессированным за убеждения. Хвастаясь своей политической судьбой, он вспоминал случай в детстве, когда за опоздание на десять минут на урок истории учительница Марья Николавна выставила его из класса и отправила в Красный уголок. Стол с красной плюшевой скатертью, бюст дедушки Ленина, знамя пионерской организации школы на стене, а над ровненьким рядом стульев — портреты каких-то насупленных дядек. Скука невыносимая! Ну и приноровился он тогда катать шарики из промокашки, слюнявить их и обстреливать из латунной трубочки физиономии тех дядек. За этим занятием и застал его секретарь комсомола школы. «Что ты делаешь? Да как ты смеешь? В членов Политбюро стрелять!» — секретарь проявил бдительность и вынес персональное дело пионера Пинегина на комсомольское бюро школы. Мальчика исключили из пионеров, но вскоре приняли обратно, чтобы школьная партийная организация могла отчитаться перед райкомом, что перевоспитание ученика прошло успешно.
Недавно выйдя на пенсию, отец ворчать стал меньше, объясняя всем, и особенно Женьке, что, мол, «задобрила меня власть, утопила всю мою ересь во льготах», намекая на приличную пенсию москвича. При этом частенько повторял: «Спасибо великому Сытину за наше счастливое дедство». Отец немного осел, но совсем не сдался — в нем продолжали жить и какая-то хитринка, и какое-то пустое балагурство, и неспокойный дух, и внутренний провокатор. Его манера устраивать провокации то веселила окружающих, то злила их, а нередко бывала и причиной ссор. Он частенько стравливал своих друзей, болеющих за разные футбольные команды. Друзья сцеплялись не на шутку, он разнимал и успокаивал их, а сам при этом тихо наслаждался вызванным эффектом. Это было дурацкой чертой его характера. Он и сам был не рад этому и признавался на нетрезвую голову, что сидит в нем «эдакая зараза». Признавался, каялся, жалел, но потом опять и опять душа его жаждала арены сражений, и он вольно или невольно вновь создавал такие ситуации.
Очередной конфликт между сыновьями разгорелся именно из-за него, из-за этой его дурацкой особенности. Отец выждал момент, когда послышатся шаги Виктора, возвращающегося из кухни, и спросил Женю о недавних протестах оппозиции. Женя ответил кратко, но этого было достаточно, чтобы раззадорить входящего Виктора. Когда между братьями началась жесткая перепалка, отец, вдруг осознав, что натворил, уже проклинал себя и лишь растерянно глядел на сыновей, виновато моргая...
Виктор нервно гнал на своем ниссане. Дважды пересек пешеходную зебру на красный свет, несколько раз нарочно подсек другие машины и, наконец, нарвался на гибедедешника, когда делал очередной обгон по автобусной полосе. Душа требовала экшена, вызова, столкновения. Встреча с полицейским Виктора удовлетворила, из нее он вышел победителем — увидев корочки руководителя районной организации партии власти, лейтенант взял под козырек и ограничился советом ездить поаккуратнее.
Когда Виктор подъехал к дому, его жена Ирина, услышав резкий хлопок автомобильной двери, почуяла неладное, а выглянув в окно и увидев, как муж нервной походкой направляется к подъезду, сразу сообразила, что нужно брать ситуацию в свои руки, и тотчас скомандовала детворе: «Владька, ну-ка, марш за учебники, отец идет сердитый! А ты, Надюша, возьми свою Анютку и пойди поиграй с ней в комнате! Быстро, быстро, быстро! И к папе сейчас не лезьте с вопросами... » Сама же она в два счета налила тарелку борща и сунула в микроволновку.
Виктор вошел и, не здороваясь, сердито буркнул: «Ну, все дома?» — будто ожидал чего-то другого. Ирина выглянула из кухни: «Да, Витенька, Владик занимается уроками, Надюшка играет в куколки. Голодный? А у меня все горячее... Давай-ка, мой руки и за стол». Мягкий и добрый тон жены возымел действие — напряжение спало, Виктор несколько обмяк, хотя насупленные брови все еще выдавали недавнюю бурю в его душе. Как заводной сердитый человечек, он проскочил через туалет и ванную, а когда добрался до кухни, то вся сердитость его вдруг прошла, и он невольно расплылся в улыбке. Над тарелкой любимого борща понимался горячий «дымок», наполняя воздух знатным ароматом вперемешку с запахом свежевыдавленного чеснока. Банка сметаны со стоящей в ней ложкой и кусочки черного хлеба с аккуратно уложенными на них ломтиками сала с розовыми прожилками довершали волшебное действо. Виктор сел, потирая руки от предвкушения. Тогда Ирина, явно довольная вызванным эффектом, победоносно завершила свою миротворческую акцию — достала из фризера покрытую инеем бутылку водки и спросила, как бы не настаивая: «Может, водочки?»
Виктор дождался, пока наполнится рюмка, разом перевернул ее в себя и резво принялся за борщ, приостановившись лишь один раз, чтобы не очень внятно из-за наполненного борщом рта сказать:
— Ты же моя золотая! Ведь два слова сказала, и все куда-то улетучилось! Даже зло берет... Ну и вкуснота!
Покончив с борщом, он, довольный, притянул к себе за бедра жену, прижался головой к ее животу и делано замурлыкал... Потом вспомнил про Женьку, странно крякнул, опустил руки и снова нахмурился.
— Опять поцапались?..
— Угу, — промычал он и, будто снова оказавшись в гуще спора с братом, отрывисто и злобно заговорил: — Представляешь, против меня еще и баллоны катит, против брата своего, защитника, можно сказать. Сколько раз я его вытаскивал из кпз, борца этого… за справедливость. Хоть бы раз спасибо сказал. Все! В следующий раз пальцем не пошевелю, пусть хоть сгноят там.
— Ну ладно, ладно, Вить. Не злись, ведь прошло уже, не вороши.
— А сколько я всего для него делаю! — не унимался Виктор. — Вот недавно, говорю, есть у меня лазейка в Союз художников, свой человек, коллега по партии, слово замолвит и станешь членом Союза. А там выставки, продажи, человеком заживешь. Вот ведь дубина, идиот… Не хочу, говорит, потом ползать перед ними придется… Ничего, поползаешь маленько, а потом придет время — поднимешься, других ползать заставишь. Ух уж мне эти борцы за справедливость, либералы гре***ные! Как повылезают из своих дыр: свободы им, честных выборов! Знаем мы вашу свободу... Чтобы дядюшка Сэм из Америки приехал и забацал бы здесь свою серо-буро-малиновую революцию, да свои порядки американские устроил. А фигу им!
Очень подходящая для вкусного борща водочка понемногу начала оказывать свое наркотическое воздействие. Настроение из злобного превратилось в задиристо-шальное, и Виктору захотелось сделать что-нибудь значительное, хотя и в пределах собственной квартиры.
— Ну-ка, мать, зови сюда детей!
— Да ты что, Вить! Дети-то здесь причем? Да и выпил ты...
— Ир, не бойся! Зови, растолкую только кое-чего... Зови, говорю!
Через минуту на кухню гуськом, следом за мамой, пришли малыши. Напуганные голосом отца, раздававшимся двумя минутами ранее с кухни, они стояли и смотрели на него широко раскрытыми глазенками, с трепетом ожидая наказания. Увидев их, страх в их глазах, Виктор вспомнил, как дрожал сам, когда ему предстояла порка от отца за полученную двойку, и помягчел.
— Ну, что вы? Что так испугались? Я ничего… ничего такого… — сбился он, но сразу же опомнился и решил довершить задуманное. — Хочу вам только сказать, и чтобы вы запомнили на всю жизнь. Если я хоть когда-нибудь узнаю, что вы увлеклись какими-то там либеральными идеями, ну, если я только узнаю... — говорил уже мягким голосом отец, легонько потрясая перед ними указательным пальцем. Потом, увидев, что ничего не понято, сказал: — Ладно... Все!.. Идите...
После обеда Виктор хотел просмотреть горкомовские бумаги, но затуманенный водкой мозг просил отдыха без сложностей и напряжений. Он включил телевизор и просидел перед ним до самих вечерних новостей, а когда начались политические дискуссии по актуальным темам дня, понемногу стал отключаться, сначала пытаясь удержать то и дело падавшую на грудь голову, но потом сдался, нашел в кресле самое удобное положение и заснул.
День подошел к концу... Виктор, засыпая, уже не мучался по поводу ссоры с братом, забыл он и про свое обещание проверить уроки сына. Он безмятежно спал в своем любимом кресле, слегка похрапывая. Ирине, после занятий с детьми, уборки на кухне и прочих дел, пришлось даже расталкивать мужа, чтобы уложить его в уже приготовленную постель. День, прошедший для Виктора бурно, перешел в спокойный вечер, такой обычный, что вряд ли он мог бы себе даже представить, что после этого вечера наступит тревожная ночь, а за ней череда беспокойных дней... и месяцев...