Идеальная девочка

1.  В Свету Калинину были влюблены все мальчишки нашего района, все, кто хоть раз на неё глянул. Смотреть на неё было трудно: руки и ноги сразу немели, в голову ударял жар, во рту моментально становилось сухо, и я, чтобы скрыть своё состояние  при случайной встрече на лестнице нашей пятиэтажки, невольно и поспешно отводил газа, придавая лицу выражение холодного безразличия и даже презрения, она же проходила мимо, гордо задрав носик.
А вечером, когда я ложился спать, подступали мучительно сладкие грёзы о ней: сохраняя мужественную суровость, я героически спасал её то от диких северо-американских индейцев, то метким выстрелом сваливал мчащегося на неё носорога, то подхватывал, когда она падала с горного обрыва… и она сама являлась ко мне с благодарностью и… Конечно, со Светой меня мог бы сблизить только необыкновенный подвиг, иного пути не было.   Потом должно было произойти что-то наисладчайшее и запретное, вызывающее жар в чреслах. Казалось, это будет всё происходить при нежнейшем соприкосновении определённых мест, вроде как у жучков солдатиков, которых я видел в лесу, соединяющихся друг с другом хвостовыми кончиками тел. В то время утверждение, что секса в СССР не существует не было далеко от истины, во всяком случае, говорить на эту тему, по умолчанию, считалось верхом неприличия. Гораздо более осведомленной тут были шпанята из соседних домов, где жили заводские рабочие: пьяные оргии взрослых то и дело проходили прямо на их глазах со всеми физиологическими подробностями, и молва окольными путями время от времени именно из этого, вызывающего страх и ненависть мира, доходила до нас, почти барчуков, а до той поры то, чего мы не знали, находилось в области причудливой фантастики. Во всяком случае, шокирующие сведения о том, что тело должно войти в тело мы получили оттуда, из мира городской канализации.
Меня мучил жар внизу живота, я ёрзал, долго не в силах заснуть, а просыпался не выспавшимся, разбитым, сидел в школе, плохо воспринимая материал, нередко получал плохие отметки. Впрочем, подобным образом мучился не только я, а не менее полутора десятков мальчишек нашего и соседних домов.
Света мне нравилась больше всех девочек в школе и во дворе – у всех были какие-то недостатки – то кожа в мелких пупырышках, то красноватый цвет лица, глаза или слишком маленькие или слишком большие, нос некрасивый, ножки то кривоватые, то слишком тонкие, то слишком толстые… Лишь Света казалось мне самой-самой, воплощённым совершенством, каких одна на тысячу – в ней всё было безупречно: гладкая кожа лучистой белизны, носик, ноздри которого просвечивали розоватым, карие умные глаза, чёрные, слегка вьющиеся волосы, ножки… ну и так далее.
Жила она на два этажа выше над нами: видеть её приходилось нечасто – училась в другой школе, гулять во двор родители её не выпускали (и правильно делали).
Всё будто обещало, что она пойдет в тётю Люсю её маму, ладную белокожую брюнетку, красотку с живыми и лукавыми карими глазами, и даже её превзойдёт, став уже не красоткой, а красавицей. Папа же Светы был полной противоположностью  мамы – совершенно неслышный невзрачный  худощавый блондин с лысиной, светлыми ледышками глаз за роговыми очками, ходивший летом в светлых брюках и светлой рубашке, в соломенной шляпе – он казался мне большой одёжной молью. Впрочем, говорили, что этот тихоня, работает каким-то начальником в Подольском военном архиве и с подчинёнными – лютый зверь.
С расположением балконов моему другу Володьке повезло больше, чем мне: его балкон находился не непосредственно под Калиниными, а в стороне, в ближайшем ряду, и с  него было хорошо видно тех, кто выходит на Светин балкон. Правда, Светин балкон, в отличие от наших открытых обладал существенным недостатком – был аккуратно обшит синими досками до перил.
Нередко в летнее время мы с Вовкой играли на балконах то на моём, то на его.
В тот день мы лепили пластилиновых солдат на Вовкином балконе. Я поднял голову и увидел Светиного отца. В руках у него была половина тяжёлого морского бинокля (наша мальчишеская мечта), которой он пользовался как подзорной трубой, направив её на лесные дали, начинающиеся через дорогу от нашей пятиэтажки.
– Рахиль, – вдруг позвал он, видимо, заметив что-то интересное в голубых лесных далях, – иди, посмотри…
На балконе рядом с ним оказалась тётя Люся.
– Слушай, – спросил я Вовку, когда Калинины ушли в квартиру, – а что такое Рахиль, ведь она тётя Люся?
Вовка пожал плечами.
– А как ты думаешь, – спросил я Вовку, – у тёти Люси есть любовник?
– И почему ты в людях видишь гадкое? – неожиданно обиделся Вовка.
Само собой, он, как и я, был влюблён в Свету, и это было нашей большой совместной тайной.
Несмотря на постоянную опёку родителей, Света была девочкой живой и кокетливой. Однажды родители оставили её дома с подружкой и, когда я сидел на балконе, просматривая книгу «Птицы СССР», сверху послышался дразнивший меня голос: «Амаякеро! Амаякеро!». В том году по радио то и дело крутили не то кубинскую, не то испанскую весёлую песенку, от которой вся страна была без ума, с припевом: «Мамайокеро!» (мама, я люблю…). Впрочем, о значении этого припева я и не подозревал.
– А ты курица! – закричал я почти радостно.
– Амаякеро! Амаякеро! – дразнила Света, а я же перелистнул книгу «Птицы СССР» и начал её последовательно дразнить в ответ, то уткой, то гусыней, то цаплей, то дрофой, то ещё какой-нибудь птицей из книги.
– Амаякеро! Амаякеро! – всякий раз отвечала она.
Наконец ей надоело испытывать мою орнитологическую эрудицию, и она ушла с балкона.
Однако эта победа не принесла мне никакого удовлетворения. Шанс развить наше знакомство прошёл мимо.

2. Это случилось, когда я учился в классе 6 или 7. Я возвращался из школы тёмным осенним вечером (в том году наш класс был переведен на вторую смену)  в хорошем настроении, предвкушая, как я порадую маму пятёркой по математике. Вошёл в подъезд и вдруг увидел, что два лестничных пролёта, ведущих к нашей квартире заполнены теми, кого здесь встретить никак не ожидал: вся районная шпана, все эти Читы, Сальники, Светилы, рыжие братья Перепёлкины, и прочие. Пришлось проходить к квартире между них, воняющих, как мне казалось, чем-то нечистым.
— Слушай! — спросил меня вдруг Светило, он, кажется, был у них самым уважаемым, потому что его родной брат сидел в тюрьме за грабеж:
— Ты Светку Калинину знаешь?
— Ну, знаю.
— Сходи, вызови её сюда.
— Ну, мы с ней не дружим, — не без некоторого злорадства ответил я, нажимая на звонок.
Лишь на следующий день по отрывкам разговоров взрослых (напрямую я спрашивать стеснялся) стало понятно, в чём дело.
На сходке шпаны Свету Калинину единогласно объявили королевой района и города. Собственно, вся делегация и явилась, чтобы объявить ей эту радостную весть. Королём был, очевидно, Светило, а может быть и Сальник и Череп (абсолютно лысый от рождения пацан ) — эдакий триумвират, но явно не рыжие братья Перепёлкины: с их удивительной тупостью они годились лишь в слуги.
Однако Светины родители не оценили, какой чести их дочь удостоилась и энергичная тётя Люся, Светина мама, нашла слова способные всю гоп-компанию в момент вымести на улицу.
Время шло: я закончил школу, поступил в медицинский институт. Наши случайные встречи со Светой практически сошли на нет, и я её почти забыл. Странное время наступило в стране: в светлое будущее коммунизма уже никто не верил, кроме клинических идиотов, торжествовала идеология мелкого вороватого обывателя, главным литературным героем интеллигенции стал весёлый мошенник Остап Бендер. Тоскливое, серое, скучное время, но в обществе зрела неутолённая потребность героизма, которую, казалось, в обычной жизни, стремящейся к повальному усреднению, удовлетворить было невозможно. И тут над страной прохрипел живительный хриплый голос Высоцкого: «Кто здесь не бывал, кто не рисковал, тот сам себя не испытал…» Вот оно — горы! Героика риска, красивого поступка — вершины, ледники, трещины, камнепады… костёр, палатка, гитара, вольные неподцензурные песни, дружба! Интеллигенция, студенты и научные работники из всяких точащих убийственные атомные ракеты «ящиков» кинулась преодолевать вершины и ледники Кавказа, Памира, Хибин… Дух горной романтики на какое-то время захватил и меня.
Я возвращался из нелёгкого горного похода, поднимался по лестнице, окрепший, пропахший дымом костров – штормовка, полупустой рюкзак небрежно закинутый на одно плечо, как вдруг встретил сходящую вниз Свету. Мы поздоровались, обыденно, будто виделись только вчера, но поднимаясь выше, я успел заметить невольную улыбку Светы – она явно оценила мой экзотический вид!   
Но я отметил, что Света стала уже не та. В ней, конечно, сохранилась правильность черт, фигуры, но не было уже прежней волшебной яркости, будто какой-то тайный фонарик погас: мраморная, божественная белизна кожи перешла в белизну восковую. И всё же ещё действовал свет прошлого.
Позже я её встретил в электричке, возвращаясь из института. Поздоровались. Сели рядом. В то время электричка шла до Подольска целых 45 минут, и всё это время мне полагалось о чём-то говорить – это меня слегка напрягало: разговаривать с женщинами я ещё не очень умел. Но казалось странным, что вот мы сидим рядом, и это меня не слишком давит. Света превратилась в женщину вполне приятную, но не потрясающую. Минут 10-15 мы беседовали о том кто где, как и чему учится.  Я был на последнем курсе мединститута, а Света заканчивала юридический факультет университета, готовилась стать то ли адвокатом, то ли судьёй, и я с трудом соотносил её с жуткими фото изуродованных трупов в учебнике криминалистики, однажды попавшем мне на глаза и оставившим неизгладимое впечатление. Я рассказывал о своём медвузе.  Через 10-15 минут общая тема была исчерпана, и ещё целых полчаса мне пришлось напрягаться, выдумывая что-то новенькое; боюсь, я ей показался не слишком умным и почувствовал облегчение, когда поезд дошёл до Подольска и мы пошли на выход.
На вокзале легко простились, хотя ехать дальше надо было в одном автобусе, а потом идти к одному и тому же дому. Но каждый сделал вид, что у него какие-то свои дела, и я был счастлив, избежав дальнейшего разговора ни о чём среди стиснувших друг друга стоящих пассажиров, когда чувствуешь, как ты с каждой минутой катастрофически дуреешь.
Потом я слышал, что Света собирается замуж за лётчика полярной авиации. И видел я её в последний раз выходящей из нашего подъезда с высоким шатеном в кожаной коричневой куртке: волна волос, откинутая назад, открывала красивый лоб над ясным лицом. В тот день ударил неожиданный для сияющего солнца косой снегопад с крупными хлопьями. Света смотрела на своего героя, а парень широко улыбался, поёживался и весело приговаривал: «Ах, хороша погодка, хороша!» Света нашла своего героя.
Меня спросят, так о чём же рассказ? – А о том, как случилось неслучившееся.