de omnibus dubitandum 121. 100

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ (1920)

Глава 121.100.  PATRIOTICA…

Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты облачишься навсегда?
                Тютчев

И насколько я знаю, нам еще
позволено говорить друг с другом
о нашем отечестве, или –
по крайней мере - вздыхать о нем.
                Фихте
 
    "Родина, как здоровье: их начинаешь действительно ценить только, когда потеряешь". Больше потерять родину, чем нам, русские люди, трудно. Мы не только потеряли ее как изгои. Сама родина разрушается, медленно умирает, становится легкой добычей. Мы - воистину,
   
   Как тот, кто жгучею тоскою
   Томился по краю родном
   И вдруг узнал бы, что волною
   Он схоронЁн на дне морском.
 
    И в этот час естественно, что все помыслы русской общественности только о родном крае, все благословения - только ему. Каждый по-своему или спасает его, или думает о способах этого спасения.
   
    Но такова, верно, проклятая судьба русского общества, что даже и в этом, казалось бы, всем общем и нужном оказываются расхождения, непонимание, пропасть. И несомненное, простое и ясное претерпевает такие изменения и уклоны, что люди начинают говорить на разных языках.
   
    Говорят, что компромисс необходим в реальной Политике. Говорят, что эту истину давно практическим чутьем постигли англичане. Может быть. Но политика, в которой компромиссно все, - не политика. Политика, где компромиссу подвергаются самые принципы, становится политиканством или - того хуже - беспринципной авантюрой. Если всю политику свести к этому, - честному человеку нет места в политике.
   
    Принцип есть то, что временному и преходящему сообщает характер вечного, что дает переживание вечного, "Божественного", во временном и "человеческом". И одним из таких принципов - особенно теперь - должно стать для нас требование, сознание необходимости национального самоутверждения, национального самосохранения.
 
    Странное и чудовищное творится в России. При нарастающей смертности населения, расцвете уголовщины и казнокрадства, существовании за чертой бедности не социальных групп, а большинства населения, отсутствии работы и выплаты заработной платы, веселится телевидение, заходится в пляске святого Витта радио, пресса печатает рекламу самых изысканных ресторанов и непредставимых "интимных услуг", богатые в открытую шикуют и плюют на униженных и оскорбленных.

    Дело даже не в разгуле нуворишей и наглой пропаганде, а в том, что сами оскорбленные и униженные с тупым безразличием наблюдают за этим пиром во время чумы, готовы к нему присоединиться, а если и возмущаются своим положением, то после первой подачки властей предержащих дружно замолкают и, расслабившись разливанным морем сивухи, смотрят "Поле чудес", поистине вспаханное и расцветшее пошлым хамством в стране дураков.

    И это тот народ, который всего тридцать лет назад считался самым образованным и читающим, народ, который совершил всемирно-исторический подвиг во время Великой Отечественной войны и создал такой промышленный и военный потенциал, что в ближнем, дальнем и заокеанском зарубежье вряд ли кому в голову приходило, что в такой нищете, среди подлости и грабежа он будет влачить недостойное человека существование.

    Впору говорить об исчерпанности национальной и государственной истории и ставить диагноз - клиническая смерть наступила, и всё, что мы видим сейчас, - всего лишь предсмертные конвульсии разлагающегося на глазах организма.

    Такие "приговоры" уже прозвучали в печати - не только от "демократических" пачкунов бумаги или давнего спеца по разоблачению русского народа под прикрытием критики коммунизма А. Зиновьева.

    Вполне добропорядочные патриоты черные мирзы произнесли соответствующие инвективы в адрес "разлагающегося русского этноса".

    Да и мои ощущения и восприятие того, что творится сейчас с русской нацией, не вызывают ни оптимизма, ни особых надежд на будущее. Только дело совсем не в том, что перестройка и радикальный либерализм раскрепостили корневые низменные инстинкты людей, а в том, что полное отсутствие защитной среды и механизмов создало благоприятные условия для зарождения и развития пороков и злых деяний, ставших массовыми и повседневными.

    С нацией происходят качественные изменения, постепенно исчезает национальная самоидентификация и разверзается бездна, из которой, кажется, нет возврата.

    Дело, однако, еще и в том, что как у этногенеза есть свои стадии развития, высшей из которых является нация, так и у народа - историческое бытие достаточно подвижно, состояния, в которых он пребывает, не являются неизменными, их взаимодействие и взаимо переход естественны и постоянны.

    Такое представление о народе дает возможность точно определить его современное состояние и сделать более или менее приемлемый прогноз о дальнейшем развитии национальной и народной жизни. В силу того обстоятельства, что состояние нашего народа нисколько не уникально, прецеденты в истории (отечественной и зарубежной) были и трансформации народной жизни отмечались и описывались, далее будет использоваться терминология, уже отработанная и вполне корректная.

    "Вера благородного человека в вечное продолжение его деятельности на этой земле основывается на вере в вечное развитие народа, из которого он сам развился, в своеобразие этого развития по скрытым законам без примеси, без искажения его чем-нибудь чуждым, не согласующимся со всей совокупностью законов его развития. Это своеобразие то вечное, коему он вверяет вечность самого себя и своей деятельности, вечный порядок вещей, в который он влагает свое вечное. Он должен хотеть его продолжения, ибо только оно есть то освобождающее средство, благодаря которому краткий срок его жизни расширяется до пределов жизни постоянной" {Фихте. Reden an die Deutshe Nation}.

    Абсолютная вера в вечное развитие народа без примеси, без искажения и, следовательно, требование - категорическое, не подлежащее никаким условиям и отступлениям, - охраны этого развития, нерушимости, неприкосновенности целого, в безграничности развития которого - залог переживания вечности для человека: здесь - никогда и ни при каких условиях компромисса быть не может.
   
    Это должно быть так, - особенно теперь и особенно для нас.
   
    Многие причины привели Россию к тому состоянию, в котором она находится сейчас. Много раз указывали на них, и перечислять их не входит в задачу этой статьи. Но основной, главной, которая лежала в корне всех, которая объясняет, почему с такой легкостью рассыпалась великая храмина земли Русской, - было отсутствие, недостаток национального самосознания, патриотизма в глубоком, высшем смысле и значении.
   
    Русский народ шел отстаивать родину, сражался, умирал, побеждал - по велению свыше. Порою, он загорался, может быть, массовым чувством, но он не был проникнут, пропитан сознанием Отечества. Мы были чаще - "вятские", "пензенские". Но мы очень редко бывали - гражданами России.
   
    И не вина это и не особое свойство нашего народа. Национальное самосознание есть дар свободы. Триста лет проклятого рабства, подъяремного без гражданственного подданничества превратили в человеческую пыль то, что должно было быть нацией.

    "За что должны биться рабы?". Высшего, творческого сознания нации у них нет. Стало быть, только за "спокойствие, которое для них выше всего". "Но оно нарушается продолжением борьбы. И поэтому они применят все, чтобы как можно скорее закончить ее; они будут колебаться, уступать. И ради чего они не стали бы этого делать? Они никогда не могли думать ни о чем другом, они всегда ждали от жизни лишь продолжения своего обычного существования, в более или менее, сносных условиях" {Фихте. Reden an die Deutshe Nation}.

    И когда пало внешнее принуждение, когда исчез гипноз власти, то естественной усталости от войны, ее ужасов, крови, естественному страху смерти, желанию "спокойствия" ничего нельзя было противопоставить. И каким беспомощным ужасом сжималось сердце, когда впервые привезли с фронта безумные слова: "Мы хотим мира, - хотя бы и похабного...".
   
    И именно здесь великое, неоправдываемое преступление большевизма. Он довел этот апатриотизм до апогея. Он оправдал; он разрешил его. Он толкнул народ к тому, чтобы вслух, прямо, без обиняков говорить то, одна мысль о чем - затаенная, невольная, подло стучащаяся в душу - должна была бы залить лицо краской стыда. Он облек слабость и бессознательность в ризы широковещательной и ложной идеологии.

    Вместо того чтобы свободу, добытую наконец народом в феврале 1917 года, сочетать с одним - и необходимейшим - из достижений ее - национальным самосознанием, правом свободного национального творчества, он извратил ее до степени эгоистического шкурничества.
   
    Словами о всеобщем мире он прикрывал проповедь мира, во что бы то ни стало и убеждением в том, что неприятель тоже положит оружие, усыплял последние вспышки взбудораженной национальной совести.
   
    Только забывчивостью людей, только желанием, утопая, схватиться хоть за соломинку можно, поэтому объяснить иллюзии некоторых, будто теперь большевики могут бороться за национальную целостность России. Будто их борьба может приобрести такой характер. Нельзя, унизив, растоптав душу, сделаться идеологом этой души. Разве растлитель, на этом растлении построивший свою систему, может стать стражем целомудрия своих жертв?
   
    Но как бы ни было настойчиво стремление большевизма толкнуть русский народ на преступление перед самим собою, эта настойчивость не дала бы тех результатов, если бы он не нашел в самом народе благодарной почвы апатриотизма.

    Большевизм стал властью потому, что в тот момент это допустил, этому помог народ.

    Вот почему борьба с большевизмом есть не только свержение комиссародержавия, но и излечение или, вернее, воспитание русского народа до национального самосознания.

    Большевики, несмотря на все, продолжают существовать именно потому, что нет того огня, который внутри России спаял бы массы, осветил бы, зажег в умах одну мысль, способную родить энтузиазм, мысль о том, что каждый день существования большевизма есть невыносимое оскорбление святыни национальной самобытности, все новое переживание национального стыда.
   
    Воцарение большевизма именно так и воспринималось всеми. На другой день после падения Зимнего и перехода власти к Смольному все демократические силы соединились на лозунге борьбы с большевизмом. Во имя чего?
   
    Во имя многого, во имя всего.
   
    Мы вышли на борьбу с большевизмом, ибо понимали, что его господство - разрушение России. Уничтожение государственного и хозяйственного аппарата. Разложение страны. Голод. Нищета. Гибель демократии и творчества в свободе. Величайшая реакция. Охлос, ставший на место демоса. Все это видели и предвидели общественные силы России. Но не это стояло в центре. Не это давало пафос борьбе. Этот пафос исходил из чувства национального протеста.