Колыма. Часть 45. На свободе

Колыма. Часть 45. На "свободе".
(Воспоминания моего дяди - узника ГУЛАГА).

Срок мой закончился, а из лагеря меня не освободили. Пересидел я лишних четыре месяца до мая 1948 года, и лишь тогда мне объявили решение особого совещания о переводе подобных мне лагерников на поселение до особого распоряжения. Это означало вечное поселение на Колыме. Видимо, после стольких лет издевательств, нас боялись выпустить на свободу.
С переводом на поселение наше положение менялось. Мы могли работать по найму и жить с семьёй. Однако, мы были лишены права голоса и гражданского паспорта. Ежемесячно должны были отмечаться в райотделе КГБ.
Попробовал я устроиться экономистом в оленеводческом совхозе, но получил категорический отказ. Отказали также в геологеразведке.
Итак, я вынужден был остаться на своей прежней работе в качестве агронома подсобного хозяйства военизированной охраны. Поскольку в штате такой должности не значилось меня зачислили командиром отделения. Ставка зарплаты была небольшой, зато нас одевали и кормили бесплатно, как военнослужащих. В отличии от других бойцов охраны не разрешалось носить погон, но не запрещалось носить оружие. Однажды старшина отряда нацепил мне на шинель красные погоны, но начальник штаба вежливо попросил снять - не положено.
Однажды пришлось с гауптвахты конвоировать на агробазу большую группу штрафников. Мне выдали винтовку. Не обошлось без курьезов. Когда я был заключённым, то некоторые из теперешних штрафников были моими конвоирами. Сейчас мы поменялись ролями. Они оказались под арестом, а я их конвоиром.
Офицеры отряда также изменили ко мне свое отношение. Каждый стремился быть со мной за панибрата.
Однажды в выходной день, я случайно попал на глаза начальнику штаба отряда, капитану Ч. Пьяный в дым, он пристал, чтобы я залпом выпил стакан спирту, показав его гостям, что я истинно русская душа. Такая доза спиртного для меня непьющего человека, была почти смертельной. Но в ту минуту, задетый за самолюбие, я был готов проглотить этот спирт вместе со стаканом. Отравления я избежал только благодаря тому, что сразу после выпивки проглотил изрядную порцию масла, а затем искупался в ледяной воде реки Берелех, притоке Колымы.
С капитаном Березиным, моим спасителем после пожара, мне пришлось вскоре распрощаться. Он уезжал с Колымы. Перед выездом он частенько навещал меня на агробазе, интересуясь моим судебным делом. Слушая меня, он никак не мог понять за какие грехи я так много получил.
- Я не вижу за тобой никакого преступления! - говорил он. - Но судя по всему, доказать, что ты не верблюд будет сложно. Однако ведь теперь время не то, что было раньше. Мы такого лютого зверя разгромили - фашисткую Германию, столько народу положили. Так неужели оставим страдать в лагерях безвинных людей?
Капитан Березин в одну из поездок в Магадан стал просить вышестоящие органы о пересмотре моего дела. Результат был неутешительным. Ему сказали в спецотделе, что я причастен к самому тягчайшему преступлению и занесён в списки личных врагов вождя. Решением тройки я был лишён права к обжалованию. За принятие от меня от меня заявления на имя Сталина был наказан начальник лагпункта, а я заточен в строгорежимный лагерь. В общем получалось, как в сказке с воробушком : сидел бы ты, воробушек, да не чирикал!
Прощаясь со мной, капитан Березин сказал :
- Крепись, Лобанов, не сдавайся! Дай мне слово, что будешь бороться за правду, пока она не восторжествует!
Это слово я ему дал и полностью сдержал в дальнейшем.