Платформа ильича

Утро было холодным и хмурым с коротеньким осенним дождичком. Леонидовна спешила на работу, забыла взять зонтик, и её немного промочило. Ничего, подумала, в электричке просохну. Успела вовремя и втиснулась в забитый людьми тамбур последнего вагона, где её мягко сдавило со всех сторон, и она не просохла, но согрелась, дыша тёплым паром чужих дыханий, чувствуя запах въевшегося навечно в стенки тамбура сигаретного дыма и чего-то серого, грязного и немытого. До её остановки пассажиры постепенно выходили, и в тамбуре стало свободнее – люди уже могли не касаться друг друга. «Следующая станция «Платформа Ильича» - прохрипел репродуктор. – Осторожно! Двери закрываются!» Сразу в тамбур, к дверям справа набежали те, которым не терпелось поскорее выскочить из электрички.
Леонидовна не стала мешать им протискиваться: у неё была своя тактика: Встать в сторонке у дверей слева, где посвободнее, и дождавшись пока схлынет основной поток фабричных рабочих, выходить спокойно. И вполне успевала в поликлинику к началу рабочего дня, к восьми часам.
Так и сейчас: народ схлынул, и она спокойно вышла из последнего вагона на платформу с распластанными на гудроне  мелкими лужицами после дождя. На этот раз она, однако, была не последней: за ней вышли четверо юнцов, всю дорогу громко крывшим матом и гоготавшими. Она сначала хотела сделать замечание, но воздержалась, зная по опыту, что это приведёт к ещё большей агрессивности компании. Никто из находящихся в тамбуре мужиков также не приструнил юнцов, так чего ей было лезть? Мужики же молчали, кашляли, зевали: для большинства это было дело привычное, они по другому и говорить то не умели, а вот Леонидовна, несмотря на свои 35 лет никак не могла привыкнуть,  и приходилось, как всегда сдерживать порыв, терпеть и скучать. К тому же надо было сохранить спокойствие до поликлиники, где она работала процедурной сестрой. Таких как она, попадающих в любую вену в поликлинике больше не было. Были врачи, с дипломами, а такого умения у них не было: Леонидовна колола, даже не видя вены, будто чутьё какое у неё было на кровь. Ни разу за время работы она ещё не промахивалась и этим гордилась: пусть они умные, а так как она ставить  капельницы никто не умеет! Каждому своё.
Сойдя на платформу, она двинулась к железнодорожному мосту, куда устремилась основная масса людей .
Но как только сделала несколько шагов, из-за правого плеча вынырнул паренёк – невысокий, коренастый, с наглыми светлыми глазами под выступающими надбровными дугами:
– Эй, тётка! – дай на бутылку взаймы!
Рядом с коренастым возник длинный с прыщавым лицом и ещё двое, перегородив ей дорогу.
– Мальчики, надо работать, а не попрошайничать!
– Слышали, как она к нам? Не уважает! А мы и не просим, мы и так взять можем! – и все четверо заржали.
– Нет у меня денег, ребятки, - удивлённо сказала Леонидовна, – зарплату и ту задержали!
– А если проверить? – набычился коренастый. – да ты не оглядывайся, нет твоих ментов нигде и не будет! А у меня самого брат в ментуре работает,– ухмыльнулся коренастый.
И в самом деле, кроме них на платформе никого не было – лишь какой-то мужик вдали маячил на соседней платформе напротив стенда с изображением фанерного Ленина куда-то рукой указующего. Тут она слегка испугалась.
– Ребята, да ведь у меня последние остались на продукты, ребёнка кормить… Ладно шутить!
– Колян, а мы шутим? – спросил прыщавый и длинный коренастого.
– Тётка, давай по хорошему, а то трубы горят!
– Ну всё, всё, дайте пройти, опаздываю…

Они стояли вчетвером перед ней и не думали двигаться: коренастый, прыщавый, кудрявый блондин и остроносый брюнет.
– Да нет ничего, сынки, вот вам крест!
– А ты покажь! – в руке коренастого вдруг тускло блеснуло стальное лезвие.
Леонидовна дрожащими пальцами вынула из сумки красный кошелёк, раскрыла неловко и на платформу выпали ключи на кольце от процедурной и дома и проездной в целлофановом кармашке с фоткой сына. Кармашек упал проездным вниз и круглой физиономией двухлетнего Димки кверху, улыбающегося из своего счастливого мгновения пол года назад.. В кошельке было пару банкнот по 500 рублей.
– О, на два пузыря хватит! – выхватил деньги прыщавый. – а крестом клялась, что нет! Нехорошо, тётка!
А Леонидовна присела, собирая ключи и проездной с фотографией сына. Краем глаза отмечала фирменную адидасовскую обувь и джинсы коренастого, до блеска начищенные ботинки прыщавого и аккуратные стрелки на его брюках (явно материнская рука!).  Она встала: и курточки на всех недешёвые, брючки отглаженные, джинсы. Лезвие куда-то исчезло.
Внезапно её разобрало зло.
– Да берите, берите хоть всё! Тут ещё мелочь осталась, доскребавайте!
– Не, – ухмыльнулся коренастый, мы всё не берём, мы благородные! – и подростки загоготали как гуси.
Отправив кошелёк в сумку, Леонидовна торопливо засеменила к мосту.
«Опоздаю!» - в страхе подумала, задыхаясь и поднимаясь на мост, от старшей влетит, а сегодня четыре капельницы ставить!

Во как побежала! – хохотнул кучерявый – а ножки то-оненькие! Как тараканчик, – добавил остроносый брюнет и все снова загыгыкали.
– Надо было б  кошель взять!
–Чтоб вычислили? – возразил остроносый.
– Слышь, Колян, а ты и,правда,смог бы? – спросил прыщавый коренастого.
– Ха! – ответил Колян.
– Не, ты тока попугать или как хотел?
– Ха! – ответил Колян.
– Не, ну скажи!
– А ты чо, может, думаешь, крови боюсь?
– Да не, я так…
– Вот и такуй!
Все снова загоготали.
– Мне через месяц в армию, в спецназ и крови бояться западло! За родину, блять, всех урою!
– Парни, так чо, на работу? – спросил остроносый.
– Да мы чо дураки работать, когда бабло есть? У меня сеструха в гастрономе работает, вынесет. Валим, мужики! – возгласил курчавый и хлопнув коренастого меж лопаток крикнул: – Спа-ар-так чемпион!
– Спар-так чемпион! Спар-так чемпион! – подхватили другие.

Промчалась, плаща не снимая. сквозь приёмную, когда круглые часы вверху показывали ровно восемь. Вбежала в сестринскую, скидывая плащ и натягивая халат под недоброжелательным взглядом Бабарихи, как за глаза прозвали старшую.
– Капельницы уже в палатах! – будто осуждая. бросила Бабариха. Она всегда была на кого-то и чем-то недовольная.
И чего она всегда такая? – удивлялась Леонидовна. – И муж, и сын взрослый,работает, и машина, чего ещё желать? А  от меня гад Сашка ушёл к стюардессе, как только родила, и мама с больным сердцем с внуком мается… А потом ещё эти, на платформе… Но не промажу надо только реже и глубже дышать! Она вышла из процедурной, выпрямившись стрункой, толкая перед собой столик со шприцами и спиртом. Ровнее, ровнее дыши! Улыбайся!
      Вошла в палату, где полная женщина засучила рукав халата.:
– Ой, а у  меня с первого раза никто не попадал!- Будто оправдывалась заранее.
Леонидовна завязала на руке жгут, взяла иголку и воткнула тонкое жало, открыла крантик: раствор во флаконе закапал.
– Не щиплет?
– Ой, я даже не почувствовала! – удивилась женщина.
– Ну вот и хорошо! – улыбнулась Леонидовна. – Когда будет заканчиваться, кнопочку нажмёте!..
В мужской палате чёрный волосатый кавказец встретил её весело:
– Спасительница наша! Царевна Лебедь! – торжественно провозгласил. Тут проблем не было – вены толстые, как жгуты.
Закончив ставить четвёртую капельницу, вытерла со лба пот и выкатила процедурный столик в коридор, где встретила дежурного врача анестезиолога Игнатова Сергея Сергеевича.
– Привет Леонидовна!
– Здрасьте, Семён Сергеич!
– Уже поработала?
– Уже!
Сергеич зашёл к ней в процедурную.
¬ – А я тут ночью обмишурился: тётку привезли совсем без вен! Пришлось венесекцию делать. И как это у тебя всегда получается?
– Не знаю, - улыбнулась Леонидова, пожав плечами. – Сергей Сергеич, - неожиданно для себя выпалила Леонидовна, - не дадите тысчонки две до зарплаты?
¬– Какие проблемы? – удивился Сергей Сергеич, и деньги оказались в руках Леонидовны.
– Представляете, шпана на платформе встретилась! – и будто весёлую историю всё рассказала.
– Ах, щенки позорные! Меня там не было! – погрозил внушительным кулаком Сергеич.
– Ты их запомнила хоть?
– Да уж узала бы! У меня память фотографическая: коренастенький с наглыми глазами, прыщавый, кудрявый и длинноносый…
– Может заявление написать в милицию? – неуверенно предложил врач.
– А толку- то? –  отмахнулась. –они и на убийство-то не всегда едут, а тут и свидетелей не было…
– Недоноски! – буркнул Сергеич. А ведь вычислить элементарно: «Платформа Ильича» - конечная, значит фабричные, и едут этой электричкой всегда. Пару рейдов сделать и ты их верняк узнаешь! Притащить в отделение, нахлопать по ушам и родителям сообщить, чем их чада занимаются. Даже дела заводить не надо!
– А милиции какой толк с того?  Вот была бы я дочкой мэра или кралей из управы, завтра бы нашли. А так кто я? – ноль без палочки, даже муж сбежал… Да и как мне, с утра отпрашиваться что ли? У меня с утра дела поважнее: самая пахота, больные на процедуры ждут, очередь на анализы… Некогда мне свою жизнь с ихней путать, сами знаете: и малого надо разбудить, умыть,накормить, одеть  продукты после работы купить, матери лекарства  –  как белка в колесе! На работе только и отдыхаю. А этих я видеть больше не хочу. Они сами себе плохую дорожку выбрали, знаю, жизнь их без меня накажет: казённый дом или наркодиспансер. И забуду о них быстро – вроде как шла – споткнулась о камень, выпрямилась и дальше иду, и про камень тот забыла…
–Это да, ты у нас незаменимая! – согласился врач, жаль что не доктор.
– Да поступала я в медицинский, баллы не добрала, ну и ладно – у каждого своя дорожка. А как узнала – там блат такой!..
–  Спирту могу дать Сергей Сергеич только 50 граммов, а то Бабариха заметит.
Ладно, давай! – усмехнулся врач.
Леонидовна аккуратно отлила в мерную мензурку.
Сергеич махнул в один глоток крякнул и продыщался, занюхав рукавом.
– Вы не тревожьтесь, Сергей Сергеич, я долг в получку сразу отдам…
Сергей Сергеич посмотрел на процедурную сестру долгим взглядом
– Когда сможешь, тогда и отдашь!
И всё-таки, как у тебя всегда получается? Говоришь – не знаю, но что-то ты при этом чувствуешь?
– Знаете Сергей Сергеич, только вам скажу – ведь не поверите, а я вижу: и сосуды и кровь текущую,и мышцы, только не так, как мы всё вокруг видим, а как-то по другому, а как сказать – не знаю!
– Значит, от Бога! Дар! – задумчиво сказал Сергеич.
Леонидовна отвернулась к широкому окну:
– А про тех я вот что думаю: губят ведь себя! Я в храм схожу и свечку за них поставлю Николаю Угоднику: жалко мне их, а ещё жальче родителей ихних.