Лонг-лист Конкурса - Лабиринт времени

1 Приветы далёкой планеты
Виктор Файн
Фантастический рассказ

Уважаемые дамы и господа!

Меня представили здесь как первого человека, побывавшего на планете Ра и осуществившего первый контакт с внеземной цивилизацией. Это неверно: до меня там побывали и другие. Я – первый из землян, который вернулся с планеты Ра. Точнее, кого они вернули, поскольку сами мы это расстояние преодолеть не можем. Соответственно, и контакт – не первый. Просто о предыдущих нам не дано было узнать. Вот о моей одиссее я и хочу вам рассказать.
 
Прежде всего, я должен представиться. Научный работник, технарь, кандидат технических наук. Разработчик новых промышленных технологий. Сейчас на пенсии – мне 80 лет. Но от моих исследований не отрываюсь – продолжаю их по мере возможностей, так сказать, на общественных началах.
 
Я поинтересовался: почему они выбрали именно мою скромную персону. Оказалось, что сначала они выбирали страну и остановили свой выбор на России: крупная, развитая страна с богатой историей. С которой вынуждены считаться другие страны. Из её представителей заведомо отбросили публичных деятелей, позицию которых можно проследить по СМИ. Нужен был человек в возрасте, с жизненным опытом, здравомыслящий, достаточно образованный и… непьющий. Вот по этим параметрам меня и выбрали.

Как произошло знакомство? Летом я часто жил на даче. Один. Занимался огородом, садом. Как-то днём захожу из сада в дом и вдруг вижу: в моём кресле сидит незнакомая миловидная женщина. Смотрит на меня и улыбается.
– Кто Вы и как Вы сюда попали?
– Не беспокойтесь – я Вам зла не причиню.
– Да не боюсь я… Но удивлён: как Вы оказались в моём кресле, минуя меня в саду.
– Я инопланетянка, у нас другие способы перемещения в пространстве.
– Что-то на инопланетянку Вы совсем не похожи и говорите по-нашему свободно.
– Придёт время – Вы всё это узнаете.
– Так что Вы от меня хотите?
– Хотим пригласить Вас в гости – ознакомиться с нашей планетой и её обитателями. Гарантированно вернём на это же самое место, в то же самое время. Не удивляйтесь: мы владеем параллельным временем: сколько бы времени Вы ни пробудете в гостях, на Земле пройдут лишь секунды. А дороги Вы даже не заметите.
– Почему я должен Вам верить?
– Потому что Вы – человек любознательный. Вы не упустите возможности узнать нечто новое и очень интересное. Мы давно за Вами наблюдаем. Вы ничем не рискуете. А приобрести, кроме знаний, сможете многое: наши медики продлят Вам жизнь, мы снабдим Вас некоторыми умениями, о которых на Земле
даже не мечтают. Наша цивилизация значительно более развита, чем ваша.
– Заманчиво.

Словом, дамы и господа, я согласился. И не пожалел об этом. Говорят: кто не рискует, тот не пьёт шампанское. На всякий случай оставил на столе краткую записку, адресованную жене: если я не вернусь, она хотя бы будет знать, куда я исчез.

Дороги я, действительно, не заметил: мгновенно мы оказались на новом месте.
Пейзаж – неописуемо красивый и неземной. Рядом со мной – небольшого роста существо, с двумя руками и двумя ногами, круглой головой без растительности и без ушей. Слышу знакомый голос:
– Это я. Теперь Вы видите, как я выгляжу на самом деле.
– Но позвольте…
– Почему Вы видели миловидную соотечественницу? Я – не менялась, менялся лишь мой образ в Вашем сознании. Мы умеем делать такие вещи.

Могут спросить, не побоялся ли я, что инопланетяне воспользуются мною, чтобы получить о Земле сведения, которые помогут им завоевать нас. Такой вопрос у любого землянина возникает первым. Возник он и у меня. Но если они «давно за мной наблюдают», если знают о России и других странах, значит, они много чего знают о нас. Действительно, изучили и географию, и историю, и политику, и культуру, и науку. Знают и о ядерном оружии, и об освоении космоса, и о наших войнах. Почему же мы не замечали их присутствия?
Да по той же причине, по которой в моём кресле на даче сидела миловидная женщина. Они умеют делать так, чтобы окружающие не отличали их от своих.

Забегая вперёд, скажу, что многим инопланетянам я задавал вопрос:
– Не захотите ли вы захватить Землю?
У всех без исключений этот вопрос вызывал искреннее недоумение:
– Зачем??
– Хотя бы затем, чтобы расширить среду своего обитания. Вашей цивилизации уже тесно на вашей планете. Наверняка вы ищете другую планету, пригодную для колонизации.
– Да, такая проблема есть. Но зачем у кого-то что-то захватывать? В нашей Вселенной нам уже известен добрый десяток планет, пригодных для нашего обитания, в которых ещё нет разумной жизни.

Позже, когда я ознакомился с жизнью планеты, я понял, почему они так считают. Они никогда ни с кем не воевали. Они не понимают, зачем воевать. Они привыкли давать, а не отнимать. У них нет оружия, нет армии, нет преступности, нет правоохранительных органов, нет государств, нет монархий, аристократов и плебеев, нет частной собственности, нет денег, нет богатых и бедных, нет религий, нет разных народов и разных языков.
 
Они не понимают, как можно отнимать чью-то жизнь. И в то же время они никого не боятся – они неуязвимы. Они умеют послать кого угодно куда угодно.
Не на словах, а на деле. Любого агрессора они отправят туда, куда Макар телят не гонял. В том числе и туда, откуда не возвращаются.
 
В этой связи очень интересно, как они относятся к землянам. Нас они считают варварами, непрерывно уничтожающими и собственную среду, и себе подобных. Они ещё способны понять, что разные народы поклоняются разным богам. Христиане, мусульмане, иудеи, буддисты, язычники, атеисты… А ещё какие-то секты, вроде адвентистов седьмого дня. Не много ли? Но как понять, зачем из-за веры в разных богов уничтожать друг друга? И уж совершенно непостижимо, зачем воевать католикам с протестантами или суннитам с шиитами. Даже бог у них – один.
Им непонятно различие «национальных интересов», из-за которых стоит воевать. Они никак не могут понять, зачем одним государствам нужна гегемония над другими и зачем ради этого убивать людей. Они не понимают, почему
из-за разных представлений о «праве наций на самоопределение» и «праве на защиту территориальной целостности страны» можно разрушать города и убивать детей.
Они не понимают, зачем земляне стремятся владеть имуществом сверх того, которое им нужно. Зачем вам двоим пятиэтажный дом и пять отдельных квартир? Зачем нужны эти драгоценные побрякушки, которыми вы хвастаетесь друг перед другом? Зачем ради этого угнетать и даже убивать людей?
Много чего непонятно им в нашей жизни. Нет, нас не боятся. Хотя и понимают: если вы убиваете себе подобных из-за того, что они
«не такие», то уж точно будете убивать и инопланетян. Если сможете…
Вот вам и ответ на вопрос, почему мы, земляне, никак не можем установить контакт с иными цивилизациями. И почему мы возомнили себя единственными разумными существами во Вселенной. С нами просто не хотят иметь дело. В приличном обществе убийцам руки не подают.

И всё-таки контакты состоялись, почему? Да потому что у них никто никому ничего не запрещает. И каждый волен контактировать с теми, кто им интересен. Даже с такими варварами, как мы. Чтобы понять, все ли мы такие или всё-таки мы разные.
Может быть, нам следует взглянуть на себя глазами других? И жить
по-иному ради собственного блага?

Первое, на что обращаешь внимание, попадая на планету Ра, это полное отсутствие транспорта. Ни тебе машин, ни железных дорог, ни пароходов, ни самолётов. Транспорт им не нужен, они передвигаются через ноль-пространство. Я спрашивал, что это такое, они пытались мне объяснить, но я всё равно ничего не понял. Понял только то, что у них свои отношения со временем и пространством, отличные от нашего. Здесь я впервые ощутил, насколько далеко они ушли от нас. Мы перед ними, как неандертальцы перед нами. Посади неандертальца перед телевизором и дай ему пульт в руки – он быстро научится переключать каналы и изменять громкость. Но попробуйте объяснить ему, как это делается, – ничего не поймёт. Так и мы: не нашего ума дело.

Ещё один подобный пример: они быстро научили меня своему языку. Записали его в мой мозг, как внедряют новую папку в память компьютера. Теперь я свободно с ними общался. Ура,– решил я,– теперь я смогу переводить описание их технологий на русский язык. Не тут-то было: описание технологии – это сплошные термины. А как переведёшь, если в русском языке нет таких понятий. Можно, конечно, термины позаимствовать, но за каждым из них прячется целый пласт знаний. Куда уж бедному неандертальцу с ним разобраться…

Ещё что интересно: нет у них кладбищ, могил, мавзолеев, памятников. Усопших они не хоронят – просто разлагают их на атомы. Возвращают природе то, что она им дала. Однако из этого совсем не значит, что они не почитают своих героев, своих предков – у них другие методы. Это у нас история – это, в основном, описание войн, революций, правителей и их завоеваний. У них ничего этого нет. У них есть строгая система историй всей планеты, каждой территории, каждого заведения, каждого производства, каждой семьи, каждого жителя и т.д. Из частных историй в общие переходят более значимые события. Всё это регулярно обновляется, изучается, обсуждается. Каждый житель знает всё касающиеся его истории, всех своих предков, помнит самых ярких её представителей.

Кстати, семьи в нашем понимании у них тоже нет. Никаких регистраций браков, никаких имущественных взаимоотношений. Формально никаких обязательств друг перед другом, перед родителями и перед детьми. Но очень крепкие и тёплые отношения. Ни многожёнства, ни многомужества, ни свободной любви, ни любовниц, ни проституции. Когда я рассказывал о некоторых наших нравах, они изумлялись: как можно! Семьи обычно крепкие, но и расставания бывают, трагедий из этого не делают. Но чтобы родитель бросил ребёнка или, наоборот, забыли престарелых родителей – таких случаев они не помнят.

Нет собственности, нет денег – какой же стимул к труду у обитателей такого коммунистического общества? Чисто «земной» вопрос. У них он не возникает. Какой у вас стимул делать то, что вы любите? Они делают то, что доставляет им удовольствие. И то, что, как они понимают, нужно семье, обществу. Но, спросите, кому доставляет удовольствие, например, чистить нужники? Пришлось объяснять, что это такое. Посмеялись – у них таких проблем нет, всё на автоматике. Или занимаются роботы. Создавать такие роботы – вот это доставляет удовольствие. Ну, а если хочется ничего не делать, только лежать на диване или «тусоваться» с друзьями? Опять-таки чисто «земной» вопрос. Есть такая потребность – лежи. Только долго не пролежишь – скучно. В этом обществе развито честолюбие: каждый хочет сделать что-то полезное, чтобы его запомнили.
 
Мне было интересно знакомиться с жизнью планеты. Никто не регламентировал моих встреч, ничего не запрещал и не навязывал. Меня всегда встречали радушно, охотно рассказывали, охотно расспрашивали:
« А у вас как?». Мне было радостно, когда удавалось поколебать предубеждение против землян: значит, не все там кровожадные варвары.
 
Довольно быстро я попал в объятья медиков. Оказалось, что анатомия и физиология человека им хорошо знакомы: я был не первым их пациентом-землянином, и все наши особенности были описаны в специальной литературе. Но мне было обещано некое «продление жизни»… Обследование показало наличие в моём организме большого количества шлаков и частичную закупорку кровеносных сосудов. Я не знаю, что они со мной делали, мне объяснили, что основательно «почистили» мой организм и активировали клетки мозга. Почувствовал это я довольно быстро: действительно, как бы помолодел – и  внешне, и по самочувствию. Посмотрите на меня: вы дадите мне мои 80? Говорят, что у меня организм 40-летнего. Неплохо, правда?

Выглядеть – не самое главное. Они сумели вернуть пожилому землянину репродуктивную функцию. Уговорили меня на эксперимент. Одну за другой привели ко мне двух своих женщин. Для меня они выглядели, как земные красавицы, причём разные. Забеременели. Родили – одна девочку, другая двойню, мальчика и девочку. Не могу описать, на кого они похожи: ближе к землянам. Теперь изучают их необычную физиологию. А мне и самому интересно, какое потомство оставил я на планете Ра.
В будущем хотят продолжить эксперимент: произвести аналогичных потомков от земной женщины. Уже поступило предложение моей жене: побывать на планете Ра и пройти процедуру восстановления женской репродуктивной функции. Чтобы выяснить, как сказывается на ребёнке рождение от родителей с восстановленной репродуктивной функцией. Жена не такая решительная, как я. Думает. Знаю, что аналогичные предложения поступили нескольким другим жительницам Земли. Представляете, какие перспективы открываются перед нашей цивилизацией в случае успеха этих экспериментов!

Я узнавал о первых землянах, побывавших до меня на планете. Мне рассказали:
«Самой первой была семилетняя еврейка Геня из Таганрога. В 1941 году немецкие фашисты, захватившие Таганрог, уничтожали поголовно еврейское население. Как можно убивать людей только за то, что они – евреи?! Конец октября, уже холодно. Их заставили раздеться догола и стать на краю рва. Очаровательная девчушка стояла рядом с мамой и дрожала – то ли от холода, то  ли от страха. На лице было написано недоумение: «За что?». Нашим наблюдателям было предписано ни во что не вмешиваться. Но та, что наблюдала эту картину, не выдержала: за доли секунды до выстрелов она отправила девочку на нашу планету. Девчушка была уверена в том, что её расстреляли и что она попала в рай. Искала маму. Долго пребывала в шоке и не верила в своё спасение. Но и потом возвращаться на Землю не хотела: Земля ассоциировалась у неё с пережитым кошмаром. Найти себя в новой жизни она не смогла и умерла молодой.
Вторым был Абдул из Афганистана, несколькими десятилетиями позже. Фанатик-убийца, изувер. Сладострастно перерезал горла неверным. Не знаю, зачем перевезли сюда такого гада. Этот видел смысл своего существования в том, чтобы мстить неверным, оскверняющим Землю своим на ней присутствием. Считал, что неверные его похитили и держат в плену. Рвался обратно. Чтобы продолжать резать. Пытались его переубедить – бесполезно. Когда понял, что его на Землю не вернут, перерезал горло себе – «ушёл к Аллаху».

В кратком выступлении невозможно рассказать обо всех моих впечатлениях. В дальнейшем я надеюсь поведать об этом подробнее.

На планете Ра я пробыл около двух лет – в нашем измерении времени. Честно: заскучал по дому, по родным. Конечно, там жить комфортнее, но тянуло на Родину. Меня снабдили некоторой информацией, которая могла бы пригодиться землянам. Но с этой информацией нужно очень серьёзно поработать, чтобы она стала для нас понятной. В этом я и вижу свою дальнейшую задачу.
 
Отправили меня на Землю так же, как и привезли, через ноль-пространство. Мгновенно. Я оказался на своей даче в то же самое время, как и покинул её. Моя семья моего отсутствия не заметила – на Земле, действительно, прошли лишь секунды.

Спасибо за внимание.
2 Пришла война к мальчишке
Виктор Файн
Рассказ

1940 год. В Европе бушевала война. Никакого отношения к 5-летнему ростовскому мальчишке она не имела. Однако он слышал, как взрослые говорили о войне. По радио твердили: немцы – наши друзья. С кем они там воевали? Кажется, с французами. Когда-то французы Наполеона взяли и сожгли Москву. Теперь немцы захватили Париж. Так этим французам и надо!

Мальчишки всегда играли «в войну». Он играл «за немцев». В большом дворе бегал с деревянным «автоматом» и стрелял «во французов». Потом война пришла к нему домой. Настоящая. Пришли не французы, а немцы. И стали убивать наших. Гады они, а не друзья!

Он ходил в детский сад и знал свою фамилию. Отец ушёл на фронт, а мама собрала вещи, взяла сына и отправилась подальше от войны. Их привезли в Сталинград. Немецкие самолёты прилетели и туда. Во время одной из бомбардировок они с мамой упали на землю. Потом он встал, а мама нет. Как не вовремя она уснула! Тщетно пытался он её разбудить. Какая-то женщина подхватила его:

– Бежим, а то уйдёт последний теплоход!
 
Уже наступила зима, и Волга вот-вот встанет. Плыть будет нельзя, а все железнодорожные пути уже перерезаны врагом.

Теплоход был до отказа набит людьми. Как плохо ему без мамы! Все заняты своими детьми, а он один. И ничего у него нет – ни вещей, ни еды,  ни денег. Очень хотелось есть. Когда он ел последний раз? Даже вспомнить не смог. Сегодня точно ничего не ел.

Он грустно сидел в углу на полу. Неподалёку старик пытался успокоить плачущую молодую женщину. Прислушался. Оказалось, она потеряла грудного ребёнка. Как может мать потерять грудного ребёнка? Он же не вещь какая-нибудь! Самое страшное значение слова «потерять» до мальчишки дошло не сразу. А вдруг он и маму так же «потерял»? Стало совсем страшно.

Старик подошёл к нему:
– Голоден?
Он кивнул.
– У тёти грудь переполнена молоком. Отсоси сколько сможешь.
Тётя обняла его и прижала к себе. Грудь была тёплая и тугая. Сразу же вспомнилась мамина грудь… Повело ко сну. Наверно, и с мамой так же было: поел – и спать.

Он не знал, сколько времени спал. Проснулся от взрывов и криков вокруг. Немецкие самолёты бомбили теплоход.

Он не понял, как оказался в холодной воде. Плавать он умел, но в одежде плыть было трудно. Он смог за что-то зацепиться. Что было дальше – не помнит, потерял сознание. Очнулся в каком-то сарае. Мокрый, но укрытый одеялом. Вокруг него лежали дети. Тоже под одеялами. Всё равно было холодно, и он снова уснул.
 
Ночью ему снились страшные сны. Очнулся от прикосновения чьей-то руки. Мама? Нет, другая рука. Рядом стояла тётя в белом халате. Врач.
– Проснулся? Очень хорошо. Кушать хочешь?

Оказалось, он в больнице, а проспал двое суток. На нём было что-то чужое, а его вещи, сухие и выглаженные, висели на спинке кровати. Потом он рассказывал о себе – кто он, откуда и почему один. О судьбе старика и тёти, у которой он отсасывал молоко, никто ничего не знал. Говорили, что многие погибли с того теплохода, который затонул. И никто не знал, сколько людей там было и сколько утонуло.

Его взяла к себе тётя Лиза, врач. У неё была дочка Варя, на три года старше его.
– Ты – мой братик, – сказала она. Они постоянно были вместе, даже спали в одной кровати – другой у них не было.

Больница вошла в его жизнь. Больница для детей. Они с Варей проводили там всё время – помогали маме. Варя училась в школе, а он начал учиться только в 1943-м. Мама Лиза принесла в больницу всё своё постельное бельё и очень переживала за своих маленьких больных, особенно за детей из Ленинграда. Они были очень худы и серьёзны. Ухаживали друг за другом – дарили не игрушки, а кусочки хлеба или ложку каши. Не все выжили, и мама Лиза плакала:

– Если бы у меня была икра и печёнка, они бы не умирали.
Он не понял, причём здесь икра и печёнка.

…Война закончилась победой. Мальчишка уже привык к своей новой жизни. Но однажды случилось невероятное: пришли его мама и папа. Настоящие. Оказывается, мама выжила, а отец вернулся с войны – израненный, но живой. Они долго искали сына и нашли. Как он радовался! А мама Лиза и сестрёнка Варя на всю жизнь остались для него близкими людьми.

               

С героем моего рассказа мы познакомились в 2000 году. Доктор медицинских наук, профессор, заслуженный врач РФ – никем иным он стать не мог. При очередной нашей встрече я показал ему рассказ.

– Всё правильно. Есть только одно «но».
Он достал авторучку и тщательно вымарал из моего текста все упоминания его имени.
– Не нужно делать мне рекламу. Многие прошли через подобное во время войны. У тебя самого судьба не легче. А нам обоим ещё повезло – живы остались. Пусть этот рассказ останется одним из обобщённых для нашего поколения. Приходи завтра ко мне в институт – я познакомлю тебя с моей женой и с сестрой Варей.
– Она тоже стала врачом?
– Педиатром – как мама Лиза. Других вариантов она даже не рассматривала.
3 Памятник Анне
Виктор Панько
ПАМЯТНИК АННЕ

Жизнь Анны Васильевны Дубовой была связана с нашим селом на протяжении более полувека. Она работала здесь учительницей немецкого языка, была классным руководителем в старших классах Данульской средней школы, и через её «руки» прошли сотни, если не тысячи наших земляков школьного возраста.
Теперь, через десятилетия, когда мы, её ученики, значительно повзрослели, а некоторые из нас уже и состарились, стали дедушками и бабушками, мы можем по достоинству оценить то, что сделал для нас этот человек непростой судьбы, с непростым характером, живший в непростое время.
Именно с её образом у многих из нас связано понятие о школьной дисциплине.
Она нам прививала эту самую «дисциплину» ежедневно, настойчиво, целеустремлённо и бескомпромиссно, используя для этого всевозможные приёмы, только ей, Дубовой, свойственные.
Один из этих приёмов – ирония, ехидная улыбка, насмешка над нерадивостью, разболтанностью, несобранностью.
Никто из учителей, кроме неё, не додумался бы подойти к стоящему у доски ученику, не выполнившему домашнее задание и не знавшему темы:
- Ну же, давай, ну, заводись! Вспоминай! Чах-чах-чах…
И показывать при этом жестами, как она якобы заводит ручкой двигатель какого-нибудь ГАЗ-54.
Невыполнение домашнего задания в тетрадях по немецкому языку было очень редким явлением в нашем классе, видимо, именно по причине этого её ехидства. А подготовка к каждому уроку немецкого языка у многих из нас начиналась загодя, ещё на перемене. Не хотелось попадать под обстрелы её взглядов, видеть её кривую усмешку и недовольное выражение лица.
Ах, как давно это было! И как хорошо, что мы попали тогда в лапы этого безжалостного диктатора, которого некоторые из нас по глупости даже ненавидели всеми фибрами своей мелкой, глупой и неграмотной души!
Она не ограничивалась рамками своего предмета и не пропускала возможности сделать замечание и относительно других дисциплин, к примеру, русского языка.
- Маруся, Жернова! – обращался кто-то из нас к однокласснице.
- «Жернова» – на мельнице! – встревала в разговор Анна Васильевна. – А Мария – «Жерновая»!
Казалось, не было такого предмета в рамках школьной программы, в котором Анна Васильевна не разбиралась до тонкостей.
Но мы тогда, в 1961 году, этого не знали, а узнали много позже.
Ярким свидетельством широкого кругозора Дубовой может служить воспоминание Людмилы Васильевны Кучерявой, дочери учителя математики Василия Павловича Кучерявого. Она ссылается на мнение своего отца о том, что среди учителей Данульской средней школы лучше всех в математике разбиралаь Анна Васильевна.
Конечно, когда мы учились, эти её способности и интересы были нам не известны.И только спустя время, постепенно, мы убеждались в том, что перед нами – неординарный и очень талантливый человек.
Что она внимательно присматривается к каждому ученику, чтобы найти к нему «подход», «ключик».
Что она с большим уважением относилась к нашим родителям, занятым нелёгким трудом в колхозе.
Моя мама, Евдокия Михайловна Панько работала тогда уборщицей в школе, и Анна Васильевна с нею находила общий язык и даже сдружилась. Эта дружба продолжалась много лет и после того, как я закончил школу.
Не могу забыть один момент, который позволил увидеть своего бывшего классного руководителя совершенно с новой стороны.
Я уже отслужил в армии, и, кажется, учился заочно на филфаке, когда в один из дней, видимо, это был день рождения мамы, приходит Анна Васильевна с подарком.
Посидели за столом, поговорили. Зашёл разговор о литературе. И вдруг, это было для меня как гром среди ясного неба, Анна Васильевна начала декламировать (от начала и до конца по памяти!) поэму Блока «Двенадцать».
Учительница немецкого языка!
Что же касается её учебного предмета, то самым ярким по эмоциям мне представляется воспоминание бывшего штурмана Военно-Морской авиации Виктора Антоновича Урссу, которое сводится к следующему.
Знание иностранных языков для военного штурмана – дело необходимое и обязательное. Поэтому начальство приняло решение организовать курсы для офицерского состава части, в которой служил старший лейтенант Урссу.
Для решения этой задачи из штаба командировали специалиста по немецкому языку в звании капитана.
Начались занятия.
Первая тема. Кто знает?-спрашиванет капитан,- поднимите руку.
Поднимает старший лейтенант Урссу.
Отвечает.
Следующая тема. Кто знает?-спрашиванет капитан.
Отвечает старший лейтенант Урссу.
- Товарищ старший лейтенант, Вы учились в спецшколе с преподаванием немецкого языка?
 - Никак нет, товарищ капитан!
- А какую школу окончили?
- Данульскую сельскую школу Глодянского района в Молдавии.
- Кто учительница?
- Анна Васильевна Дубова.
- И какая у Вас была оценка по немецкому?
- «Тройка», товарищ капитан!...
Разговор этот состоялся на Крайнем Севере бывшего СССР.
Конечно, может быть, многие из нас не любили немецкий язык, а заодно и Анну Васильевну, с её требовательностью. Но постепенно, с годами мы стали относиться к ней со всё большим и большим уважением.
И поэтому через 13 лет после её смерти как-то само собой возникла инициативная группа из бывших её учеников, которая предложила «скинуться» и установить на её могиле на кладбище в Дануле памятник, где были бы даты её рождения и смерти, её портрет.
Мы так и сделали.
Благодаря поддержке 85 бывших её учеников теперь установлен Памятник.
Из чёрного гранита.
Красивый.
А надпись на нём такая:
«Талантливому педагогу от благодарных учеников».
4 Письмо первое. О пользе философии
Виктор Панько
ФИЛОЗОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА ДАЛЕКОМУ ДРУГУ

Письмо первое

О ПОЛЬЗЕ ФИЛОСОФИИ

Дорогой друг!
В первых строках моего письма спешу сообщить тебе, что я, как говорится, жив, здоров, чего и тебе желаю. Как много времени прошло со дня нашей послед¬ней встречи, как много воды утекло, как сильно изменилось все вокруг! Ты помнишь, в дни нашей молодости мы пытались, как можно глубже проникнуть в суть вещей, в закономерности окружающего мира, все для нас было интересным и неизученным...
Так и полагается юношам и мужчинам. Ведь именно они пробивают дорогу пытливой общечеловеческой мысли, выстраивая тоннель в твердокаменной породе общечеловеческой глупости. Мужчин гложет любопытство и любознательность, пусть это – одно и то же, и ради их удовлетворения они нередко способны идти на большие жертвы. И это, поверь мне, – достойное занятие! Ведь ум мудреца подобен раскаленному на костре острию бритвы, рассекающему напополам человеческую глупость как кусок искусственного сливочного масла по названию «маргарин» или «Коровка».
Как ты и сам не раз имел возможность убедиться, поле деятельности в этом направлении не ограничено, потому что человеческая глупость не знает предела, на что обратил внимание еще Эразм Роттердамский,* а также многие другие величины, в частности известный тебе Джонатан Свифт.** По объему континуум человеческой глупости может сравниться разве лишь с человеческой жадностью, которая даже более, на мой взгляд, безгранична, чем даже глупость. Поэтому настоящим мужчинам есть где применить свою любознательность. Некоторые из них напоминают первых мотыльков, стремящихся со всей силы своего полета к свету и теплу раскаленной электрической  лампочки и погибающих от столкновения с предметом своих вожделений, от удара об него.
Следующие за ними, за этими погибшими, мотыльки и мошки, наученные опытом первых, ведут себя значительно более благоразумно. Они летают вокруг лампочки по допустимому периметру и пользуются всеми благами тепла и света, радуясь жизни...
Но, друг мой, разве не безумству храбрых поем мы песню, как некогда провозгласил Максим Горький, при упоминании которого очень многие лица принимают кис¬лое выражение?*** По-видимому, эти лица считают, что и для храбрых такого рода найдется местечко в психбольнице, несмотря на обилие других страждущих и нехватку в этих учреждениях так называемых «коек». Поверь мне, я не принадлежу к этой славной плеяде прометеев и гераклов****, но, тем не менее, я восхищаюсь этими первыми мотыльками и мошками. Они - достойны песен больше, чем медведи, которые крутят земную ось*****, хотя этот труд довольно-таки утомителен. Именно мотыльки ценою своей жизни, здоровья, счастья и благополучия дают всей популяции крупицы опыта, пригодного для использования его ею на необозримый период времени впереди, именно они и заслуживают того, о чем говорит батюшка глубоким басом: «Вечная память... вечная память... вечная память...».
Кукиш-макиш! Как будто батюшка никогда не слышал о переименованиях улиц и о племени Бунгу-Вунгу!
Вообще-то сам факт наличия в человеческом обществе такого явления, как переименование улиц и городов, на меня в филозофическом****** плане производит гнету¬щее впечатление. Я понимаю: есть законы борьбы про¬тивоположностей, перехода какого-то количества в какое-то качество, понимаю, что, если ты не в состоя¬нии улицу заасфальтировать, то ее легче переименова¬ть в течение одной ночи, чем пахать десятилетиями. В том и в другом случаях след в истории будет оставлен. Ну, а дальше что? Ждать следующего переименова¬ния? Согласись со мной, тут что-то не совсем то. У юношества отбивается всякая охота к самостоятель¬ной  активной творческой  деятельности. Я даже сам было подумывал: вот сделаю несколько открытий  в филозофической  теории глупости, и моим именем назо¬вут тупик, в  котором я родился, рос и умер. А потом думаю: на хрена? Все равно этот тупик при нынешнем положении вещей назовут потом именем какого-ни¬будь  переименователя. Пусть лучше тогда законы глу¬пости останутся неоткрытыми!
 Ладно, я, допустим, соглашусь с тем, что исчезла улица Крупской Надежды и появилась улица Микле Вероники. У Вероники, говорят, были более привлекательные черты лица, прищур глаз и разрез губ, и вообще - она была красавицей. Смущает меня  лишь то, что ни та, ни другая не ступали ножками по улицам, названным в их честь. Я еще могу понять, когда улицу имени одного поэта называют (переименовывая) именем другого поэта, хотя, по свидетельству историков литературы в период их жизни и творчества они с глубо¬ким уважением относились друг к другу и ощущали вза¬имное влияние. Чего не бывает! Может быть, они на том свете поссорились, и это стало известно определенному кругу лиц... Да, но зачем же переименовывать проспект Мира!!! Значит ли это, что я должен этим самым быть морально и психологически готовым к восприятию на этом проспекте танковых колонн, стройных рядов морской пехоты и пахнущих солдатской кашей полевых кухонь?
«0, ум мой недалекий, плод недолгой науки», перефразирую я слова великого русского поэта Антиоха Кантемира. И добавлю: «Не умереть тебе от скуки...»
А ты говоришь «Вечная память»... Конечно, возможно, были допущены какие-то ошибки при первоначальном наименовании какого-нибудь тупика или проспекта. Но для решения этой проблемы есть выходы. Во-первых, не называть улицу именем той особы, которая  ни разу не ступала по этой улице. Во-вторых, для того, чтобы назвать какую-то улицу, тот, кто ее называет, должен сначала ее построить, а не пользоваться чужими трудами. В-третьих, имя улице должно присваиваться с согласия девяти десятых ее жителей. В-четвертых, в стране не должно быть двух улиц с одинаковым названием. В-пятых, приоритет в названиях улиц должен принадлежать не именам собственным, а именам числительным: Первая Авеню, Двадцатая Авеню, Девяносто Шестая Авеню...
 Представь себе, что администрация города, в котором все улицы пронумерованы, принимает решение:«Переименовать Восьмую Авеню в Сто Сорок Пятую, Сто Сорок Четвертую - в Двенадцатую, а Двенадцатую - в Восьмую» и т.д.
 Сразу же возникнет вопрос: «С какой стати? Что за белиберда?». А чтобы этих вопросов не возникало - запретить называть какие-либо улицы имена¬ми политиков, ввиду быстротечности, по сравнению с вечностью, их политической жизни, а также именами чужеземных завоевателей.
 Думаю, что в таких случаях неразбериха с этой проблемой вечной памяти быстро будет снята.
 Вечная память!.. Это - самое страстное желание, за исключением разве лишь долларов и ЕВРО*******, какое толь¬ко можно придумать! Это - цель жизни для многих и мно¬гих из нас, кому не видеть ее достижения  как своих собственных ушей без зеркала, видеофильмов и других запечатлевающих хитроумных приспособлений! Разве что лишь у кого чересчур длинные уши...
Для продления памяти о себе одни строят особняки, другие - копают колодцы, третьи - сажают деревья…. Чет¬вертые же клепают детей. И -  дай им Бог здоровья и счастья! Потому что они не присваивают себе чужой труд, как это делают пятые. Не воруют и не грабят, как шестые. Не мошенничают, как седьмые. Не насилуют и не убивают, как восьмые. Не обманывают и не лжесвиде¬тельствуют, как девятые. Не обогащаются на взятках, как десятые и не предают своих единомышленников и дру¬зей  как одиннадцатые...
И вот, если ты вдумаешься, то согласишься со мной, что все они: и первые четыре категории, и все осталь¬ные, и не только эти,- страстно мечтают о вечной памяти. Разве это не удивительно?!
А еще удивительнее то, что, как я подметил, клеветники пуще смерти боятся быть оклеветанными, воры - быть обворованными, насильники - подвергнуться насилию и т.д.. Казалось бы, если ты когда-нибудь хоть что-нибудь украл (я не имею в виду тебя лично, знаю, что ты не такой, просто оборот речи), если ты украл, а потом тебя обчистили до ниточки, то ты должен бы радоваться успеху единомышленника. Так нет же! Тогда ты мгновен¬но вспоминаешь о принципах справедливости, правах че¬ловека и завоеваниях демократии. /Об этих завоеваниях мы поговорим с тобой попозже/.
Ты спрашиваешь, почему я тебе не писал так долго. Дело в том, что я в последнее время довольно продол¬жительный период был советником по внутренне-внешним делам одного из мелких вождей известного тебе племен Бунгу-Вунгу, о котором я писал тебе ранее.
Обязанности мои были нехитрые: по утрам будить его тело, а туда, к вечеру, когда он уже потихоньку просыпался и приходил в себя - будить его мысль, в основном путем сравнений каких-то предметов, явлений, процессов и приведения их к всеобщему эквиваленту.
Эквиваленты у нас с ним (его зовут Омрэу********) были разные. Я считал, что это - филозофические закономерности и открытия, он - что это - хрустящие бумажки долларов. До определенной поры это противоречие нам сильно не мешало. По утрам я будил его пинком сапога, а по ве¬черам мы мирно беседовали у костра, на котором тузем¬цы поджаривали какого-нибудь оплеванного ими бывшего Почетного Вождя¬, именем которого не так давно была названа ка¬кая-нибудь улица. Я тебе писал, что Бунгу-Вунгу - это племя, ведущее свое начало от каннибалов,
Неприятности, как ты знаешь, всегда приходят неожи¬данно. И их виной, оказалось, был ни кто иной, как я сам. Будил, будил его мысль и добудился!
Кто бы мог подумать, что этот идиот, этот тупица с умственными способностями осла, увидев оставленное на столе письмо Фрасибула Периандру*********, написанное в четвертом веке до новой эры, ни с того, ни с сего начнет его чи¬тать!
 Ну, ты помнишь это письмо? Если забыл, я тебе процитирую его полностью:
Фрасибул - Периандру. «Посланцу твоему я не дал никакого ответа, но повел его на ниву и стал при нём сбивать посохом и губить не в меру выросшие колосья, и если ты его спросишь, он ответит, что слышал и что видел. Ты же делай, как я, если хочешь упрочить свою распорядительскую власть: всех выдающихся граждан губи, кажутся ли они тебе враждебными или нет, ибо распорядителю власти даже и друг подозрителен».
Так вот, прочитав это письмо, этот дурак, осел и ту¬пица, я не могу его иначе назвать, вообразил, что это было не письмо Фрасибула Периандру, а - письмо Иосифа Сталина (Джугашвили) Адольфу Гитлеру (Шикльгруберу)********** от 9 мая 1945 года!
  То есть ошибка в хронологии у этого дебила составила более 2300 лет! И это - при том, что этот олигофрен умеет считать лишь до 20 и едва освоил в этих пределах таблицу умножения!
Но ты же знаешь мою преданность науке и мою беско¬рыстную любовь к истине! Конечно же, я немедленно воспротивился и стал показывать этому придурку книги древнегреческих философов.
К сожалению, я не нашел известное тебе сочинение Диогена Лаэртского***********, в котором он приводит полный текст письма Фрасибула Периандру, и, естественно, я ничего не смог доказать.
 В таком случае Глубокоуважа¬емый Шеф мой, Его Величество Вождь Омрэу пригрозил мне увольнением по служебному несоответствию и как не прошедшего курсы повышения квалификации в области философии.
Стремясь не накалять обстановку, я выразил мнение, что, возможно, Его Величество Вождь и прав. По всей ве¬роятности, может быть, что упомянутые некие Сталин и Гитлер жили раньше, чем Фрасибул и Периандр.  Можно, также предположить, и даже в дальнейшем подтвердить это историческими фактами из архивов спецслужб, что это происходило в пятом веке до нашей эры, а 9 мая 1945 года исчисляется не по нашему, а по цайтинскому (от немецкого слова «Цайт» - «Время». В.П.) календарю.
Я сказал об этом так убежденно, что и сам в это тут же и поверил.
 Периандр... Гитлер... Хрен их разберет. Главное - идея ведь та же самая. А значит - эквива¬лент не нарушен.
Его Величество Вождь, увидев, что я, подобно многим нашим академикам, способен отойти от ничего не дающего догматизма и ничего не стоящей свободы критики************ ко вполне естественному и разумному компромиссу и консенсу¬су, ласково улыбнулся, похлопал меня по плечу. Но все-таки меня от должности советника отстранил и отправил на курсы философов. Мой адрес теперь такой:
Повышение квалификации. Бунунга, 8-я улица, 2-ой дом от угла, Бунгу-Вунгу, Африка. Панько Виктору Дмитриевичу.
И вот у меня появилась возможности осмыслить окру¬жающую жизнь, а заодно и написать тебе несколько филозофических писем. Ведь правильно сказал, кажется, Антисфен: «Философией надо заниматься до тех пор, пока ты не поймешь, что между вождем войск и погонщиком ос¬лов нет никакой разницы».
Добавлю сюда недавно пришедший мне в голову афоризм: «Разница между мудрецом и идиотом заключается в способности отличить правду ото лжи». С недавнего времени я сочиняю афоризмы. Некоторые из них даже были опубликованы в районной газете!
Вот так-то, мой далекий друг.
Не знаю, сколь полезными для тебя будут мои эти письма, но прошу их сохранить. Может быть, они когда-нибудь понадобятся.
Ну, будь здоров!
С уважением,
 любящий тебя

Виктор Панько

10.11.2007


ПРИМЕЧАНИЯ

* Имеется в виду книга Эразма Роттердамского «Похвала глупости».

** Джонатан Свифт, автор «Путешествий Гулливера», по моему мнению – величайший сатирик планеты. Особенно мне нравится «Путешествие в страну Нгуингмов», где взрослый и вдумчивый читатель может найти много интересных размышлений о человеческой природе.
*** Произведения этого великого писателя девятнадцатого и двадцатого веков почему-то не пользуются популярностью в современном «демократическом» обществе постсоветского пространства. Не потому ли, что он написал когда-то «Город желтого дьявола» и прославил смелость Буревестника?
**** Именно Прометей, добывший человечеству огонь, и Геракл, совершивший множество подвигов, (а среди них особенно достоин восхищения труд по очищению конюшен от навоза, чем заняты сегодня миллионы бедных несчастных низкооплачиваемых крестьян)  были среди первых, достойных уважения и почитания, героев всех времен.
***** Была такая песня: «… трутся об ось медведи, вертится Земля. Ла-ла-ла-ла-ла-ла, вертится Земля…».
****** Слово «филозофический» использовалось в русской литературе и раньше, кажется у Чаадаева. К тому же по-молдавски (румынски) выражение «Философские письма» звучало бы «Скрисорь филозофиче» («Scrisori filozofice»).
******* Это такие денежные единицы.
******** Ом - по-молдавски (румынски) – человек, рэу – плохой. Поэтому в Бунгу-Вунгу это имя понятно всем.
********* Фрасибул и Периандр – древние цари.
********** Сталин и Гитлер – «древние» полководцы.
***********  Имеется в виду книга Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов».
************ Была когда-то такая философская работа, о догматизме и свободе критики, но она давно забыта.

5 Cломанные часы
Татьяна Шкодина
    Я знаю тебя давно. Очень давно, только ты не знаешь этого. Ты бы, наверное, очень удивился, если бы узнал, как часто и подолгу я смотрела на тебя, прилетая на Землю из мира, в который вы, люди, не слишком-то верите. Когда я тебя встретила, тебе было девятнадцать, а у меня не было возраста. Там, где я живу, вообще нет такого понятия, как возраст. Мы (как бы это точнее выразиться?) – духи, бесплотные тени. Души тех, кто еще не родился у вас на Земле. Мы живём над облаками. Именно там, где, по мнению древних людей должны жить ангелы. Теперь у вас «атомный век» и никто не верит в подобную «чушь», кроме, разве, какой-нибудь набожной старушки. И всё-таки мы живём над облаками…
    Примерно раз в год нам разрешено слететь на Землю. Два дня свободы! Я всегда жду этого с нетерпением. Вниз, вниз! Только осторожнее: с тех пор, как у вас появились самолёты, это стало опасно. Нет, сильно еще никто не пострадал, но ощущение от встречи – бррр… - очень неприятное. После уже не полетаешь – силы восстанавливаются только через два-три дня. И ежегодный «отпуск» - насмарку!
    Да, у нас всё по-другому. Ты бы, конечно очень удивился, если бы узнал, как мы живём. Но ты никогда не узнаешь. Я могу видеть тебя, слышать, могу даже прильнуть к твоей щеке, но ты… Ты не заметишь этого. Боже, как грустно! Тебе девятнадцать, у тебя даже нет еще девушки. Ты запрокидываешь голову, когда смеешься. Когда ты бежишь в институт на утреннюю лекцию, ты размахиваешь руками. Я люблю тебя.
    В первый раз я увидела тебя спящим. Ты спал и улыбался. Это было весной, в воскресенье. Тебе, наверное, снилось что-то очень хорошее. Я подумала: «Надо же… Спит и улыбается…» И осталась у тебя на подоконнике. День был солнечный, и у тебя на лице танцевали в лучах пылинки. Ты чихнул и проснулся. Я засмеялась,  и отчего-то мне стало вдруг очень грустно, что ты не слышишь моего смеха.
    Я не летала к берегам Индийского океана и не любовалась оперением розовых фламинго – весь этот день я провела рядом с тобой. Ночью, слушая твоё ровное дыхание, я вспоминала, как ты наклонился к робкому цветку в городском парке, задумался на мгновение и… не сорвал его. А утро началось с дождя… Весь день ты просидел с какой-то книгой в руках. Мне стало любопытно, я наклонилась над страницами – это были стихи… Вечером, когда ты подошел к окну, чтобы задернуть шторы, я вспомнила, что мне пора возвращаться назад.
    Потом я постоянно думала о тебе. Ты был не такой, как другие «земные». Мне казалось, что чем-то ты даже похож на нас. Как мне хотелось увидеть тебя снова! Однажды я всё-таки спустилась тайком вниз, чтобы взглянуть на тебя. Я прекрасно знала, на что иду: непокорные души навсегда лишаются права рождения на Земле. Но увидеть тебя! Увидеть, сидящим на лекции и сосредоточенно грызущим кончик карандаша, - это было счастьем! Ты был таким серьезным, задумчивым и… родным. Я почти не обратила внимания на девушку, сидящую рядом с тобой.
    Никто не узнал о моем проступке и осенью, когда мне было это разрешено, я снова попала на Землю. Прямёхонько на твою свадьбу.  Рядом с тобой была та самая девушка. Ты… Ты был таким же, как все! Я с горечью видела, как ты целуешь невесту под пьяные крики «горько!», сдвигая с её головы пошлый венок из искусственных цветов. Я не осталась на второй день…
   ... Наступило рождество – время подарков. Нам, «ангелам», не дарят игрушек и нарядов, конфет или милых сувениров, - у нас есть возможность исполнить одно (самое заветное!) желание. И я загадала… «Старшие» удивленно переспросили: « ты уверена, в том, что действительно хочешь этого? Это, конечно, не принято… Ну что ж… Пусть это будет самым необычным подарком, сделанным нами…»
    ЭПИЛОГ
    Через год мне разрешили родится на Земле. Я живу в счастливой семье, у меня замечательные родители. Сейчас мне уже двенадцать, тебе – тридцать четыре. Я родилась в том же городе, где живешь ты. У тебя растет дочь – почти моя ровесница. Я видела её издалека – она совсем не похожа на тебя. Странно… Мы с ней почти одного возраста, но я намного старше её… Знакомые моих родителей уверяют, что у меня не по годам взрослый взгляд. Что ж… Они правы. А для тебя я всего лишь девчонка. Ты подрабатываешь в часовой мастерской, и я регулярно приношу тебе сломанные часы. Мне кажется, ты уже стал меня узнавать: всякий раз ты поднимаешь на меня глаза и улыбаешься. Ты очень хорошо чинишь часы, но через несколько дней они снова остановятся – я знаю.
    И так будет всегда.
6 Бегство
Татьяна Шкодина
 Этот город был выбран почти случайно. Он или какой-то другой – не все ли равно, когда бежишь от себя? Январь, несколько дней до рождества… И бесконечный, ноющий холод в душе.
     Над ночной вокзальной площадью (казалось, что звук шёл сразу со всех сторон) летала песня «Умы Турман»: «Проститься, за потерей потеря, и года полетели. За дождями метели, перелетные птицы…» А я и без того чувствовала себя перелетной птицей, с той только разницей, что конечная цель путешествия была выбрана наобум. Но было особое чувство… оно возникает иногда, в переломные моменты жизни, когда всё летит в тар-тарары, когда совершаешь безумные, не поддающиеся логике поступки, но понимаешь: так надо.  И вот куплен билет, а дальше по сценарию поезд и незнакомый город... Несколько часов тяжелого забытья-полусна под стук колёс, телефон отключен, мосты сожжены… Серое зимнее утро в вагонном окне. Приехали.
    Ростов встречал меня холодно и равнодушно. А чего я собственно ждала от чужого города? Садись в автобус или маршрутку, ищи своё «место силы», своё спасение – ты же за этим сюда приехала?
   Дорога в автобусе показалась бесконечно длинной, как будто я ехала не сорок минут, а сорок дней. Чужие, неприветливые улицы и дома за окном.
И вот – холм. И храм на холме. И долгий, прокатившийся волнами над зёмлей колокольный звон. Замирающий звук колокола, улетевший куда-то далеко, в бездонное, распахнувшееся над заснеженным холмом небо. И душа, встрепенувшаяся следом.
   …Храм, как и сам монастырь, как будто парил над городом. И стоя на этой высоте легче всего было почувствовать свою близость к небу и к Богу.
Рядом с храмом росла статная, как на картинке ёлка. Две говорливые молоденькие монашки с весёлым девчоночьим щебетом доставали из большой коробки ёлочные украшения. Яркие солнечные зайчики прыгали с одного сверкающего шара на другой, путались в пушистой мишуре, с озорным бесстрашием целились в меня. Весь мир неожиданно стал светлым и радостным. И пришёл покой.  Боль не исчезла, нет. Но она боязливо спряталась куда-то в затаённый уголок души, как будто стыдясь своего присутствия здесь. Я не строила планов, не знала, сколько пробуду в монастыре… Это место выбрало меня, ему и решать.
   …Дни были одинаковыми, как близнецы, но эта одинаковость не тяготила и не раздражала, а наоборот – какими-то невидимыми золотыми бинтами залечивала все душевные раны. Подъем засветло, ранняя молитва в пять утра в тихом, заспанном храме, нежный запах ладана, плывущий в дрожащем пламени свечей…
Потом отлаженная до мелочей будничная жизнь монастыря, монотонная, утомительная работа, которая всегда в изобилии ждала послушников. И за бесконечными горами посуды, нечищеной картошки, луковой шелухи шелуха внешнего мира постепенно осыпалась и больше не тревожила меня. Это место всё больше затягивало, время остановилось, и я застыла в нём, как доисторическая мошка, позабывшая всё, что было с ней прежде. Так могло бы длится месяц, год, всю жизнь…
     Но однажды утром я поняла, что должна уехать. Там, в другой жизни остались близкие люди. Кто-то из них делал мне больно, но разве это что-то меняло? Если я не уеду немедленно, я останусь здесь навсегда, я забуду своё имя и перестану быть собой. Я стану лучше и чище, но это буду уже не я. Моё время не пришло.
   … Нежные голоса монашек и послушниц взлетали в купол храма,  и мой голос взлетал вместе с ними…  В утренней полутьме никто не видел моих слёз.
    Ростов не хотел меня отпускать. Он цеплялся за мои руки ветками деревьев, по-цыгански назойливо окружал меня вокзальными киосками, шумными пассажирами, грохотом поездов. Возвращаться было страшно и больно, душу, как податливого моллюска вынули из привычной раковины, мир, от которого я успела отвыкнуть, казался грязным и суетным.
   Но я вернулась. Я почти забыла и город, и храм, только иногда он снится мне таким, каким я увидела его в тот день: высокий холм в лучах солнца, парящие в небе золотые купола и долгий колокольный звон… Моё «место силы». Место, которое всё еще ждёт меня.
7 Дорога длиною в жизнь
Ольга Кучеренко 2
        Какой чудный выдался вечер! Легкий ветерок чуть колышит заиндевевшие ветки старых тополей, и они, как когда- то колокольчики  на елке в давнем таганрогском детстве, легким звоном сопровождают медленно идущую по бывшему Ярмарочному переулку Липочку, теперь уже Олимпиаду Егоровну, гражданку Бельгии, с большим трудом выхлопотавшую разрешение посетить Таганрог. Вчера с гимназической подругой Люсей она встретила Рождество; воспоминаниям, по большей мере грустным, не было конца. Да,  поистине «иных уж нет, а те далече»…Сейчас зима 1962 года. Сколько же лет пролетело!..

В далеком 1919 году вот в такой же вечер  Липочка и ее муж Рихард с саквояжами в руках вышли из дому, сели в пролетку… И только теперь, похоронив мужа, узнав подробности о печальной судьбе сына, вступившего в 1942 году вместе с юной женой – француженкой в ряды «Сопротивления» и  спустя год замученного в немецких застенках, дождавшись «оттепели», она наконец в родном городе.  Изменилось многое, но и домик Люси, и ее бывший дом целы.  Подержалась за ручку входной двери, с трудом подавляя желание постучать,  попросить у теперь живущих в доме людей разрешения войти. И, так и не решившись это сделать, медленно побрела дальше под звон до боли знакомых колокольчиков.

…Тогда, зимой 1912 года, тоже было Рождество, и хрустальные сосульки свешивались с крыш, хрустели под ногами, а Липочка и Рихард мечтали об одном: пусть этот вечер длится вечно! Недавно подруга, с которой Липочка училась в выпускном классе Мариинской гимназии, познакомила ее с инженером- металлургом из заводской слободы. В этом стройном серьезном молодом человеке  смешалась кровь отца- бельгийца и матери- француженки. Он почти без акцента говорил по-русски и, только сильно волнуясь, переходил на французский. Вот и горячее признание в любви оказалось двуязычным.  К счастью,  Липочка учила в гимназии языки и понимала сказанное. Произошло это у начала спуска по старой  Каменной лестнице, а слева вдали причудливо светились падающие в море потоки расплавленного шлака. Это жил своей трудовой жизнью металлургический завод…

Затем были два года ожидания счастья. Молодые готовились к свадьбе.  Липочка преподавала арифметику в  женском четырехклассном училище.  Рихард работал на «Маннесмане» и в любую погоду каждый вечер преодолевал по плохой дороге довольно большое расстояние между заводской слободой  и Липочкиным домом. В мельчайших деталях  вспомнилось и венчание в Митрофаниевской церкви, теперь снесенной, и счастливый первый месяц замужества.  А затем- июнь 1914 года, начало войны и голода, затем приход немцев, деникинцев… И отъезд в никуда- когда с огромным трудом Рихард, бельгиец с немецкой фамилией, привез русскую жену в родной городок. Там его и Липочку никто не ждал- в неведомых европейских послевоенных далях  затерялся след его отца, а матери к тому времени  давно не было в живых. Нищета, рождение сына, работа и снова война…А затем она- такая одинокая в чужой стране- жила мечтой вернуться на Родину, в родной Таганрог. Она могла бы  преподавать языки, музыку, шить…

Начавший срываться снежок перешел в настоящий снегопад, и редкие прохожие выплывали из снежного марева и снова исчезали в нем. А сквозь снег, годы и потери  медленно шла немолодая женщина. И слезы скатывались по ее щекам на воротник и превращались в прозрачные льдинки…
8 Это было давно
Ольга Кучеренко 2
                Светлой памяти моей бабушки               
                Ольги Владимировны   посвящается

              Колокольный звон нарушил тишину хмурого весеннего утра. Собор находился в центре одноэтажной  Юзовки, теперь  Макеевки, состоявшей из множества шахтерских поселков. В 1859 году один из крупнейших помещиков области Войска Донского Иван Григорьевич Иловайский  открыл первый в Макеевской волости рудник. А новые  шахты называл  именами своих детей- так и появились «Сергей», «Владимир», «Дмитрий», «София» А потом добавился  и «Иван»- это  сын Дмитрий Иловайский назвал новый рудник именем своего отца.

        На Люсе было старенькое пальто, перелицованное и перешитое из парадного маминого.  Оно хорошо  защищало молодую  женщину от пронизывающего совсем не весеннего ветра. В 1923 году еще не были  запрещены церковные службы, еще не начался разгром и снос намоленных церквей.   Вот и тянулись к храму  воскресным утром человеческие фигуры в неброской поношенной одежде с веточками вербы в руках. А когда служба заканчивалась и прихожане пошли ко кресту, с Люсей вежливо раскланялся высокий господин с черными усами.

        Теперь каждое воскресенье после заутрени  Люся шла домой не одна- ее провожал  Афанасий Антонович. Постепенно их знакомство перешло в ту теплую стадию, когда хочется рассказать о своей несладкой жизни, выслушать спутника, неспешно гуляя воскресным днем по тихим улочкам.

        Люсе исполнился 31 год и жила она с твердой уверенностью, что ее счастливое время ушло безвозвратно вместе со смертью  в двадцатом  любимого мужа Феденьки, кончины родителей, семимесячной доченьки и еще многих дорогих сердцу людей. В далеком беззаботном прошлом  осталась  учеба в Таганрогской Мариинской женской гимназии, работа в прогимназии, венчание в Митрофаниевской церкви, рождение первенца Мишеньки… В голодном 19-м  молодая семья перебралась из  Таганрога в более сытные места- в Харцызске  на шахту, где управляющим был соученик Феди,  нужен был  главный бухгалтер. Работа требовала поездок то в Харьков, то в Таганрог. Вот и вышло так, что в переполненном поезде по дороге  в Таганрогский Азово- Донской банк Федя заразился тифом и скончался.  Родители Феди  жили в Макеевке. Незадолго до кончины Феди им вышло похоронить старшего сына Сергея и служившую сестрой милосердия дочь Соню. Кроме внука Мишеньки у них  никого не осталось, вот и перебралась к ним невестка Люся с шестилетним сыном. Поступила на металлургический завод в материальный отдел и за работой  немного успокоилась, оттаяла.

         Афанасию Антоновичу к моменту встречи с Люсей исполнилось 47 лет. На Макеевском металлургическом заводе  он работал с момента его основания, с 1898 года. Супругу Афанасий  похоронил тремя годами раньше, а сын Андрей работал бухгалтером в одном из шахтоуправлений. Был он высоким, красивым, коммуникабельным. Одно только тревожило отца: у сына была открытая форма туберкулеза. В «смутное» время Андрей был мобилизован в «белую» армию;  когда ее остатки, теснимые «красными», покидали Крым, он оказался в Турции. Многие так и остались навеки в той земле- умерли от болезней и голода, а те, кому разрешили возвратиться на Родину, тут же были отправлены в трудовые лагеря на земле Сибирской,  откуда  Андрей вернулся домой неизлечимо больным.

         Пара «расписалась» по новым советским законам и затем обвенчалась  в не-большой уютной церкви в поселке при руднике «София».  Афанасий  облачился в парадный костюм- тройку.  Люся примерила свое венчальное платье цвета слоновой кости, пролежавшее в старом чемодане долгие десять лет, вспомнила Таганрог,  Митрофаниевскую церковь, покойного Феденьку… и, уложив короной длинную темно- каштановую косу, снова отправилась под венец. На календаре был 1923-й год.

        Афанасий  умел все- прекрасный электрик, чертежник, мастеровой. Внимательный, заботливый… «Молодым» выделили две комнаты в служебном  коттедже в районе Старая Колония, появившемся одновременно с металлургическим заводом. Супруги  договорились, что общих детей у них не будет- ведь есть взрослый сын Андрей у Афанасия и девятилетний Миша у Люси. Но судьба распорядилась по- своему, и через год  родился сынок Витя. Прожил он чуть больше года и умер от дизентерии. Родители винили друг друга в случившемся горе, часто ссорились и готовы были расстаться, но известие о новой беременности Люси вернуло в семью мир. А в августе 1926- го года родился Володя, мой отец.

        Семье отмеряно было 14 лет  до той страшной минуты, когда октябрьской ночью 1937 года «Черный ворон»  навсегда увез моего деда. Обвинение было странным и страшным: «бельгийский шпион».  Было ему уже 62 года, в тюрьме обострилась язва желудка и он скончался, не успев попасть по этапу в лагеря. Справку о реабилитации  мужа бабушка получила в начале шестидесятых…

        Андрей женился почти одновременно с отцом; у него родилась дочь Виктория. Вышло так, что мой папа в 5 месяцев стал дядей! Но болезнь Андрея прогрессировала и, боясь заразить жену и ребенка, он уехал в Новый Афон. Там в специализированной клинике он скончался в 1932 году. Последние 2 месяца рядом с умирающим был шестнадцатилетний сводный брат Миша. Наверное  тогда и решил он посвятить свою жизнь медицине. По окончании в Сталино  (Донецке) медицинского института он и его молодая жена поработали некоторое время в больнице в Макеевке, а с началом Финской Кампании военврач Михаил Гераськин провел сотни операций в полевых госпиталях.   Наступил мир.  Миша съездил в мае 1941 года в  Таганрог к перебравшейся туда после кончины мужа матери, показал фотографии  своего двухлетнего сыночка Вити. Это была их последняя встреча- военврачи Михаил и Людмила  Гераськины  без вести пропали на фронтах Великой Отечественной. Маленький Витя остался с теткой Людмилы в оккупированной Макеевке. Как только освободили Таганрог, семнадцатилетнего папу забрали на фронт, а бабушка отправилась на поиски внука. Увы, тетка во время оккупации умерла, а ребенка предположительно сдали в детский дом. Бабушка долго безрезультатно искала старшего внука…
9 Все будет хорошо
Людмила Май
Александра Ивановна тихо и незаметно трудилась в производственном отделе одной строительной фирмы и своим внешним видом явно диссонировала с обстановкой современного офиса. Да что там говорить – её возраст давно уже переступил пенсионный рубеж, была она старомодна и откровенно некрасива, с нелепой седой чёлкой и стариковскими очками на блёклом невыразительном лице. А сдержанный сухой характер довершал совсем непрезентабельный портрет ведущего специалиста.

Её никогда не занимали такие неизбежные компоненты офисной среды, как сплетни, интрижки и разговоры на садово-огородную тему. В корпоративных мероприятиях она участвовала неохотно, словно по принуждению. Может, неловко чувствовала себя среди молодых и стеснялась своего несуразного вида, а может, ей просто было неинтересно – за толстыми линзами невозможно было угадать её чувств.

Коллеги по-разному к ней относились. Кто-то её замкнутость принимал за высокомерие, а кто-то восхищался профессиональной грамотностью и острой, несмотря на возраст, памятью. Но все однозначно побаивались строгого взгляда и давно оставили попытки втянуть возрастную сотрудницу в круг своих разговоров «за жизнь».

Никто даже представить не мог, какие думы и какие заботы могли занимать её помимо работы, да никого это, собственно, и не интересовало. Знали только, что живёт одна – ни детей, ни внуков. Знали и то, что она – протеже самого Арчинского, главы компании. Этот факт, в общем-то, и объяснял её присутствие здесь, хотя, к слову сказать, была Александра Ивановна одним из самых прилежных и незаменимых работников. А в одно прекрасное утро она совершенно неожиданно позвонила на работу, сообщив, что несколько дней её не будет по семейным обстоятельствам. Прямо так и проскрежетала в трубку своим старческим голосом, но очень твёрдо и решительно.

Начальник был в ужасе: на носу сдача объекта, и разного рода представители толпами валили в контору с кучами бумаг, требующих немедленного рассмотрения. Ещё никогда не было случая, чтобы Александра Ивановна поставила личные интересы выше рабочих обязанностей. Она в отпуск-то никогда не ходила, а тут...

Все гадали, какие такие семейные обстоятельства могут быть у одинокой старухи, не заболела ли часом...

***

Первый раз Александра увидела её на фото. Олег вернулся тогда из туристической поездки с кучей снимков. Заметила, что одна девушка мелькает на них чаще других.

– Это Оленька, – заулыбался Олег, – в Краснозёрске живёт.

Она долго потом разглядывала фотографии, пытаясь понять, чем уж эта Оленька так зацепила сына, что стала для него той, единственной. Ничего особенного: маленькая, худенькая, с короткой стрижкой и задорным взглядом. Конечно, что-то царапнуло внутри, когда узнала, что у неё уже есть ребёнок. Но она не позволила этому «что-то» разрастаться – сын счастлив, чего ещё желать? Спросила только про отца девочки.

– Да нет никакого отца! – засмеялся тогда Олег.

– А вдруг объявится?

– Не переживай, – он обнял мать за плечи, – И вообще, не заморачивайся – всё путём будет.

Она и не заморачивалась. Другое, тайное и невысказанное, молоточками стучало в голове: – Не пара она Олегу, не пара... У него престижная специальность, знание языков, второе высшее и перспективная работа в солидной международной компании. Не красавец, конечно, но девчонки к нему всегда липли. Взять хотя бы эту рыжую... как её?.. вместе на юрфаке учились... А Оленька? Простая медсестра...

– А будет ли «всё путём», сынок? – с тревогой думала она и боялась, что сын догадается о её сомнениях. Догадается и оскорбится.

Она одна растила своего Олежку. Не стала терпеть грубость и унижение от гулящего мужа, вовремя разобралась, что и сын не очень-то был ему нужен. Попросила уйти по-хорошему. Тогда ещё мать жива была, кинулась к дочери со слезами: – Что же ты делаешь, Шура?

А Шура на всю жизнь запомнила насмешливую ухмылку мужа: – Да кому ты нужна такая? Посмотри на себя, квазимода!

Пожалуй, это было лучшее, что он мог сделать для них: исчезнуть и больше никогда уже не появляться в их жизни. С этого момента сын стал главным и единственным мужчиной всей её жизни.

Прозорливость бога в своём мудром решении послать ей именно сына настолько изумляла её, что она готова была поверить в существование высших сил. Потому что розовый мир бантиков, рюшечек и кукол Барби был всегда для неё непонятен. Ни шить, ни вязать она так и не научилась, хотя прилагала к этому немало усилий. Ей гораздо комфортнее было держать в руках молоток или разводной ключ, нежели иголку и спицы. А вот азартно сражаться с сынишкой в войнушку и совместно изготавливать самолёты по чертежам из «Юного техника» было для неё очень даже естественным. Они одинаково зачитывались Бредбери и Стругацкими, могли поспорить о преимуществах дисковой тормозной системы велосипеда и поругаться из-за проигранной шахматной партии.

На свою внешность Александра давно махнула рукой и одевалась всегда подчёркнуто просто: ни к чему выпендриваться – квазимода и есть. Нет, она вовсе не была мужиковатой, своим обликом она, скорее, напоминала нескладного подростка, и ей было неловко, когда её, иной раз, принимали за мальчишку. Поэтому брюки не стала носить принципиально, а макияж... Да она даже слова такого не знала: слегка подкрасит губы – и всё на этом.

Всё же однажды приятельница уговорила её закрасить рано появившуюся седину. Из зеркала глянула жуткая бледная физиономия с чёрным кошмаром на голове.

– Ну ты, мать, даёшь! – только и сказал изумлённый сын, увидев её в таком совершенно непотребном виде. А она долго потом ежедневно мыла голову, стараясь побыстрее осветлить волосы.

Когда Олег вырос, у неё хватило ума не влазить с потрохами в его взрослую жизнь. Единственным требованием к сыну было непременно звонить, если он уезжал в свои командировки или ещё куда-нибудь, пусть даже ненадолго. Зная этот материн пунктик, Олег всегда звонил и шутливо докладывал: – Рапортую: я там-то и там-то, всё путём, не переживай.

Она никогда не досаждала назойливыми расспросами, ей было достаточно услышать неизменное «всё путём», чтобы знать, что с сыном всё в порядке.

Если бы только хватило времени поближе узнать свою сноху, она обязательно полюбила бы её. Но как раз этого времени у неё и не было. Свадьба Олега с Оленькой состоялась в декабре, перед самым Новым годом, а хмурым мартовским утром их обоих не стало. Страшная автомобильная авария зачеркнула и жизнь Александры, и началось что-то совсем другое: бессмысленное и враждебное.

Именно тогда и появилось это отвратительное существо: то ли мальчишка с чёрными торчащими лохмами и лицом старухи, то ли мерзкая старушенция в старых тренировочных штанах и синей олимпийке – в таком наряде Шурочка ходила на субботники в далёкой молодости.

Квазимода, как окрестила Александра этого монстра, изо дня в день терзала и изводила её: – Это всё ты! Ты! Оленька ей, видишь ли, не ко двору пришлась! Вот и получай теперь... Ты даже обрадовалась, когда Олежкин приятель предложил им пожить в его пустой квартире. И даже не пыталась воспротивиться. А ведь всё могло быть иначе. И тогда не было бы поездок на другой конец города, и ничего этого не случилось бы!

И злобно шипела, когда окружающие пытались хоть как-то облегчить её боль: – Ты думаешь они и вправду жалеют тебя? Да они все рады, что это не их дети были насмерть раздавлены грудой железа! И все, все считают тебя виноватой!

С тупым безразличием Александра уволилась с любимой работы и так же равнодушно устроилась гардеробщицей в медицинский центр возле дома.

Но и здесь, в закутке возле лифта среди чужих пальто, любой мужчина на костылях или инвалид в коляске вызывал в Квазимоде жгучую ненависть: – Даже этот калека живет, больной и немощный, а твой Олежка умер, умер! И всё из-за тебя!

– Тварь! – лязгали смыкающиеся двери старого лифта.

– Га-а-адина, – скрежетали и дребезжали все его механизмы.

Если бы не Арчинский, Александра так и осталась бы в этом аду с полоумной Квазимодой. С Василием Степановичем их связывала если не дружба, то очень тёплые отношения ещё с советских времён, когда они вместе работали в одном строительном управлении. Они и квартиры получили в одном доме от своего предприятия. Правда, Арчинский уже давно не жил здесь, но, видимо, кто-то из знакомых рассказал ему о бывшей соседке и сослуживице.

– Хватит дурью маяться, – сказал он в своей грубоватой манере, как-то заехав к ней, – Нам толковый специалист требуется.

Александре было уже всё равно, лишь бы не слышать больше зловещих звуков лифта.

Тогда же, чтобы окончательно не свихнуться, она придумала для себя, будто Олег, как и прежде, звонит ей: – Всё путём, ты не волнуйся. Как ты?

Раньше она не любила трепаться по телефону, забивая голову сына всякими глупостями, теперь же подолгу мысленно пересказывала Олегу подробности своей теперешней жизни. Это стало ежедневным ритуалом по дороге с работы, и даже спустя восемь лет это воображаемое общение доставляло ей тихое удовлетворение.

– Работающим пенсионерам пенсию не стали индексировать. У кого минималка, тем обидно конечно. Полине Андреевне, например, эта прибавка не лишняя была бы... На работе премию выдали за полугодие. Директор похвалил, сказал, что молодцы по всем показателям. Это у него присказка такая, – улыбалась Александра Ивановна, – Может сказать: «молодец по всем показателям», а может – наоборот: «халтурщик по всем показателям»... Вечером сабантуй был – отмечали день рождения Оксаны. Ты её не знаешь, она у нас недавно работает. Я выпила целую рюмку коньяка, и так чего-то грустно стало...

– Э-эй, ты чего, мать? Не вздумай киснуть! Ты держись там.

– Да это я так, сынок... не обращай внимания, – и быстренько меняла тему: – Пуговица вот на плаще оторвалась. Уже неделю в кармане таскаю.

А дома её ожидала всё та же Квазимода, которая никуда не делась, только поутихла, но всё так же продолжала отравлять существование: то припомнит подзатыльник, полученный Олежкой в пятом классе за изодранную куртку, то начнёт нашёптывать гадости про молодую продавщицу из продуктового. А недавно, когда позвонила Зинаида, старинная приятельница, эта грымза выхватила трубку и нагло заявила: – У меня суп на плите кипит, мне некогда выслушивать твои бредни. – Хотя никакого супа не было.

***

Поздний звонок раздался так неожиданно, что она испуганно подскочила на диване. Женский голос спросил Александру Ивановну, и она крикнула внезапно осипшим голосом: – Это я ! Я!

Женщина сообщила, что звонит она из Краснозёрска (у Александры Ивановны ёкнуло сердце), что зовут её Светлана и что она Олина школьная подруга.

– Я была у них на свадьбе. Не помните?

Она не помнила.

Дальше эта Светлана сообщила о смерти Веры Ивановны, матери Оленьки («две недели как схоронили»), но беспокоит она, собственно, по поводу Тихоновой Ани.

– Вы запишите, пожалуйста, мой номер телефона... Если, конечно, вас это интересует.

Путаясь в упавшей шали, Александра Ивановна судорожно кинулась за листком и ручкой.

Разговор получился недолгим и каким-то бестолковым. Она ошеломлённо припоминала и переваривала подробности, то и дело вглядываясь в бумажку с торопливыми цифрами, словно они могли рассказать ей более того, что значили.

Тут же явилась Квазимода: – Умерла, значит? А она ведь моложе тебя. И девочка, значит, теперь одна осталась?

– Нет, она сказала, что есть какие-то родственники. Живут там же, в Краснозёрске, но...

– Вот именно – «но». Что она имела в виду? И в самом начале она что-то такое сказала, очень важное, а ты, бестолочь, даже понять толком ничего не смогла.

Александра решительно подошла к телефону. Теперь, когда растерянность прошла, нужно было подробно всё выспросить и кое-что прояснить.

– Светлана... Простите, пожалуйста, – она никак не могла совладать с собой, – Почему вы сказали: Аня Тихонова? Почему – Тихонова? Это, наверное, какая-то ошибка?

– По документам она Тихонова Анна Олеговна...

Пока она звонила в справочную, а потом спешно собирала сумку в дорогу, Квазимода насмешливо наблюдала за ней: – Ты это серьезно?

– А как иначе? Она же Тихонова! Так хотел Олег, значит и мне она не чужая. Какой может быть детский дом?

– Всё это время она была чужой для тебя! – завизжала Квазимода.

– Но я ведь не знала, ничего не знала!

– А ты хотела знать? Олег даже не счёл нужным посвятить тебя – уверен был, что не встретит понимания!

– Какая теперь разница: уверен – не уверен? Что это меняет? – прикрикнула Александра Ивановна на несносную старуху.

Ей показалось, что сын удивлённо взглянул на неё, как будто хотел сказать: – Ну ты даёшь, мать, – совсем как тогда, когда она вздумала покрасить волосы.

– Не, мам, я бы сказал... Я просто не успел – там же потом такое...

Квазимода шмыгнула на кухню, а сын спросил хитро: – Ты пуговицу-то пришила?

– Нет конечно! – ахнула она и кинулась в прихожую за плащом, – Ты же знаешь мою безалаберность, так и ходила бы...

– Я давно хочу спросить у тебя, мам: за что ты так не любишь соседа из пятнадцатой квартиры?

– Потому что он наркоман! И вообще – асоциальный тип! – крикнула Квазимода. – Тебя нет, а этот гад живёт и радуется!

– А тебя тоже нет, – насмешливый взгляд Олега, брошенный в сторону кухни, был достаточно красноречив, –  Между прочим, этот парень в компьютерах здорово шарит. С чего ты взяла, что он наркоман? И с Зинаидой тоже некрасиво получилось...

– Да она достала уже своими болячками! – не унималась Квазимода.

У Александры Ивановны от слёз туманились глаза, и она уже не видела ни пуговицу, ни иголку: – Я позвоню ей... Обязательно позвоню, когда вернусь, – и хлюпала носом, как провинившаяся школьница.

Она вышла на балкон, и от усыпанного звездами августовского неба захватило дух.

– А помнишь, какие бабушка цветы здесь выращивала? Очень красиво было,  – голос сына звучал грустно и по-особенному нежно.

– Да... Королевская герань... Я зайду к Полине Андреевне за черенками. Где-то и горшки остались... в кладовке, наверное...

– Знаешь, я не смогу больше звонить.

У неё сжалось сердце: – Как же так, сынок? И что же теперь?

– Да всё хорошо будет, вот увидишь.

И словно в подтверждение его слов по небу чиркнул хвост пролетающей кометы. В голове мгновенно, независимо от Шурочкиного сознания, такой же яркой вспышкой промелькнуло: – Пусть всё будет хорошо!

Она даже засмеялась – вспомнила, как в детстве подолгу стояла с запрокинутой головой под звёздным небом, заранее придумав эти четыре слова, чтобы успеть произнести их.

С ясной пронзительностью она вдруг ощутила, что липкое кольцо безнадёжности, тоски и ненависти, плотно сжимающее в своих тисках многие годы и ставшее для неё таким привычным, уже не держит своей мёртвой хваткой.

Хлопнула входная дверь, а через несколько мгновений ненавистная Квазимода чуть ли не бегом пересекла двор и скрылась в темных зарослях старого парка. Александра Ивановна решительно вытерла слёзы и стала вызывать такси, чтобы ехать на вокзал. Будущее совсем не страшило – она точно знала: всё будет хорошо.
10 Удивительный шарм. Воспоминания о В. Высоцком
Ирина Христюк
                УДИВИТЕЛЬНЫЙ ШАРМ
                (Воспоминания о Владимире Высоцком)

          Солнце. Весна. На душе светло. Скоро майские праздники и мой день рождения. Мы с моей самой близкой и самой преданной студенческой подругой, бывшей одноклассницей, Жеточкой Тучак гуляли в парке на Комсомольском озере. Этот живописный уголок пришёлся по душе нам с первых дней учёбы в Кишинёвском Государственном университете имени В.И. Ленина. Во-первых, наш родной химфак размещался в главном корпусе университета, практически через дорогу от главного входа в зону отдыха. А во-вторых, тут хорошее кафе, где в перерывах между лекциями и лабораторными можно было перекусить. Ну и в-третьих, что тоже немаловажно, справа и слева «Потёмкинской лестницы», как в шутку мы называли спуск к озеру, располагались скамейки. Тут и отдохнуть на свежем воздухе можно было, и помечтать, и просмотреть конспекты, и повторить материал к очередному коллоквиуму или зачёту. Если время позволяло, спускались вниз к озеру.

          Вот и в тот раз мы спокойно прогуливались, наслаждаясь красотой оживающей природы. Проходя мимо «Зелёного театра» увидели афишу, извещающую о том, что состоится концерт Владимира Высоцкого. Владимира Высоцкого! О том, сколько выступлений планировалось, уже не помню. Но о предстоящих концертах ни в городе, ни на центральной улице имени В.И. Ленина, ни в кассах кинотеатров, ни в филармонии не сообщалось, а за новинками и репертуаром мы всегда следили. Поэтому от увиденного были в лёгком замешательстве. Да и очередей у касс Зелёного не было, что тоже смущало. Думали, подвох. Но билеты всё-таки приобрели. Увидеть живого Высоцкого! и услышать вживую! его песни - чудо!

          С творчеством Владимира Семёновича не настолько глубоко, но тем не менее, были знакомы по фильмам: «Вертикаль», «Стряпуха», «Служили два товарища», «Хозяин тайги», «Наш дом» и таким песням, как душу рвущий «Парус», знаменитую «Мне туда не надо», «В суету городов и в потоки машин», известную «Большой Каретный», шуточную «Вдох глубокий, руки шире», популярную «Высота», глубокие «Идёт охота на волков», «Серебряные струны», мощную «Спасите наши души», знаменитую «Скалолазка» и др.

          «Зелёный театр» в то время представлял собой просто огороженное забором пространство на берегу Комсомольского озера, в котором располагалась небольшая простенькая сцена, крытая “ракушкой” на случай непогоды. Перед сценой – ряды обычных деревянных скамеек прямо под открытым небом. За забором росли деревья. Незатейливо, но нам нравилось здесь бывать: и цены на билеты доступны для студентов, и свежий воздух, и от общежития недалеко. Вмещал зал, наверное, тысяч  семь, но в день концерта тут набилось народу намного больше. Желающие послушать Владимира Семёновича сидели даже в проходах, а кое-кто из безбилетников умудрился забраться на деревья. Благо, они были выше забора. Наши места были в середине, чуть левее центра.

          И вот на сцене появляется Высоцкий. И сразу покоряет зал своей скромностью: невысокого роста, тёмно-длинноволосый, хорошо сложенный молодой человек в чёрном обтягивающем свитере-водолазке, под которым отчётливо вырисовывалась натренированная мускулатура, и чёрных джинсах. Скромно. Модно. И со вкусом. В руках – гитара. Перед ним – обычный стоячий микрофон.

          Ударил по струнам. Запел.  И всё: глаз не оторвать. От него исходила такая мощная энергетика, что каждая песня находила отклик в душе зрителя. Это был голос настоящего мужчины: мощный, напряженный, глубокий, со знакомой неповторимой природной хрипотцой. С замиранием сердца вслушивалась я в знакомые, малознакомые и совсем незнакомые песни, отчётливо выговариваемые слова под мелодию туго натянутых гитарных струн и ловила себя на мысли, что забыть подобное – невозможно: и этот голос, и его переливы, оттенки и богатство интонаций. В его песнях жизнь била ключом, и чувствовалась какая-то необъяснимая свежесть и силище, глубина и святость, мощь и достоинство. Душой и сердцем сливалась воедино с завораживающим и взволнованным, напряжённым и потрясающим ритмом аккордов. И эти никому неподражаемые и никем не повторимые «р-р-рыканья», специфические «л-л-л» и звучащие подобно выстрелу «тррр» создавали удивительный шарм и подтверждали его единичность и уникальность.

          Примерно минут через 30-40 Высоцкий передал слово своему другу, Ивану Дыховичному, который спел несколько песен, пока сам Владимир Семёнович отдыхал, а затем он снова вышел на сцену. Концерт продолжался чуть более полутора часов. Запомнились его искренняя доброжелательность и уважительное, без звёздности, отношение к публике. Он не тянул время, не отвлекался на пустые разговоры, а строго, несмотря на, порой, продолжительные аплодисменты, песня за песней, продолжал концерт.

          То выступление навсегда осталось в моей памяти. И даже сейчас, почти полвека спустя, не верится, что мы так просто, без особых усилий, смогли попасть на концерт Владимира Семёновича.
Только потом, по слухам, узнали, что бард приехал к нам из Одессы, где давал несколько концертов. Благо, расстояние между городами – небольшое. Всего сто восемьдесят пять километров на машине.

          Как утверждают некоторые журналисты, была ещё одна причина не отказать в концерте для молдаван:
«Оказывается, еще в январе 1968 году издательством ЦК КП Молдавии был выпущен в свет поэтический сборник. В нём наряду с «Интернационалом» и стихами Григория Виеру на 110-й странице опубликованы знаменитые стихи Высоцкого «Если друг оказался вдруг». Это была его первая прижизненная публикация!
Первое опубликованное в СССР стихотворение окрылило тридцатилетнего поэта. И когда в 1972 году к нему обратился администратор кишиневского Театра имени А.П. Чехова Валерий Янклович с просьбой дать в Молдавии несколько концертов, бард сразу согласился». *

*  *  *
 
          Прошло восемь лет.
          В августе 1980 года судьба в очередной раз свела нас с Жеточкой, но не в Кишинёве, а в Москве. Она приехала на Олимпиаду по работе, я – по комсомольской путёвке на вторую часть Олимпийских игр, на закрытие. Общались, делились впечатлениями, а когда позволял график, проводили вместе время.

          25 июля в нашей группе прошёл слух, что не стало Владимира Высоцкого. Кто-то случайно услыхал в метро. Печальная новость разлетелась мгновенно. Безвременная кончина потрясла многих. Мы стремились попасть на Таганскую площадь. Но… по независящим от нас причинам проститься с Владимиром Семёновичем нам не удалось.

          Огромная потеря для всех почитателей его таланта. Говорят, что количество людей, которое пойдёт за твоим гробом, может служить итогом всей жизни. За его гробом, как утверждали знакомые очевидцы, шли более сотни тысяч. Ещё больше – не смогли приехать, чтобы в последний раз отдать дань уважения любимому артисту. И всем его будет не хватать. Но остались песни и стихи Владимира Семёновича Высоцкого. Рассекая столетия, они вошли в вечность. И того, кого не ценили и кем не дорожили, стал значимой фигурой и любимцем новых поколений. Вот как в жизни бывает: чтобы стать поистине родственной душой, нужно время. И вспоминая, с каким упоением и напряжением мой семилетний внук Никитка исполнял «Кони привередливые», понимаю, что Высоцкий своим трудом и талантом снискал любовь не одного поколения и вошёл в бессмертие…

 *  *  *       

           Очень приятно упомянуть и тот факт, что в тридцати километрах от моего городка, в сквере города Бельцы, северной столице Молдовы, пять лет назад установлен барельеф Владимира Высоцкого. Сквер, носящий его имя, стал местом для почитателей таланта артиста и поэта, где все желающие, в том числе и наши коллеги, писатели из Бельцкого Регионального филиала Союза писателей Молдовы имени А.С. Пушкина, вспоминают и отдают почести уникальному человеку, который продолжает жить в наших душах и сердцах.

Апрель 1972 – июль 1980 – август 2020.

*Высоцкий в Молдове: факты, воспоминания, версии – Автор: Михаил Генчу.
11 Интервью с человеком из прошлого
Александр Козлов 11
-Здоров будь, Фанасий! Тут вот корреспондент из газеты, хочет интервью с тебя взять. Поговори с ним,  - скороговоркой протараторил председатель колхоза, переступая порог. И на ухо шепнул: - Смотри не сболтай чего лишнего, сам знаешь, какие последствия могут быть.

Вслед за ним в облаке морозного тумана в избу вплыл хлюпкий парнишка, в светлым пальто из драпа и меховой шапке-ушанке с приспущенным козырьком и завязанными на затылке тесёмками наушников. Он усердно потирал замерзший нос и щёки, и, громко стуча валенком о валенок, тщетно пытался сбить прилипший снег, топчась у порога на сухой невыделанной овечьей шкуре, кожАнке.

- На крыльце голикОм надо было обмести валенки, а не в избу снег тащить, - недовольно буркнул Афанасий.

-Ну, не серчай, Фанасий, городской он, это я промашку дал, не объяснил, - попытался разрядить обстановку председатель.

Увидев образа с горящей возле них лампадой, корреспондент шепнул председателю:
- Он верующий что ли, сейчас и будет одно и то же твердить на все вопросы - "Слава Богу, хорошо!"

- Не паникуй! - шепнул в ответ председатель.

- Ну, чего под порогом толкаетесь, проходте вперед! Если надолго, то раздевайтесь. Анисья, ставь самовар! – сделав вид, что не слышит шёпот вошедших, проворчал Афанасий. Пристально оглядев корреспондента с ног до головы, добавил: - Слава богу, живем хорошо! Правда, угощать шибко нечем, а картошкой с солеными огурцами накормить сможем, если не побрезгуете.

Председатель хитро подмигнул корреспонденту и вытащил из-за пазухи бутылку самогона.

 - Я же говорил, у Фанасия закусь найдется! Ты Анисья не сердись, не каждый день к нам корреспонденты с району приезжают. Да и для сугреву немного надо, мороз-то вон как завернул! - обратился он к жене Афанасия.

Поставив бутылку на стол, председатель скинул с плеч тулуп и повесил его на гвоздь слева от двери. Отряхнув шапку от инея, попытался водрузить её на воротник тулупа, но подумав, положил на край лежанки русской печи, чем напугал лежащих там внуков Афанасия от средней дочери. Корреспондент последовал примеру председателя. Раздевшись, оба прошли в середину комнаты, ожидая предложения усесться за стол.

Корреспондент, словно ненароком, изучал обстановку избы, которую освещала подвешенная над столом керосиновая лампа с абажуром. В центре избы, челом к двери, стояла русская печь. Дощатая перегородка между печью и передней стеной разделяла избу на две половины. В левой половине в переднем углу под образами стояли две лавки, по передней стене - длинная, вдоль боковой - короткая, рядом с ними стол с несколькими табуретками. Справа вдоль перегородки весь промежуток от печки до окна занимала железная двуспальная кровать, покрытая покрывалом, поверх которого горкой лежали три подушки, накрытые кружевной накидкой. С торцов и сбоку кровать украшали подзоры с кружевами. Вдоль кровати и печки, от самого окна до двери на полу лежал разноцветный полосатый самотканый половик. Слева, недалеко от стола, стоял буфет с красивой резьбой по дереву, что говорило о былом достатке семьи. Рядом с буфетом, напротив печи, стояла небольшая печка - щит, соединенный с русской печью жестяной трубой, расположенной вверху под потолком. Обычно русскую печь топили утром, чтобы приготовить еду, а в зимнее время года ночью избу обогревали щитом, сжигая в нем вечером охапку дров. Вот и сейчас там потрескивали поленья.

Перед челом печи, в правом заднем углу избы, по видимому, была кухня. Там Анисья наливала воду в самовар.Затем она черпнула совком красные угли в щите, всыпала их через конфорку в кувшин самовара, бросила туда щепу и несколько деревянных брусочков, сняла конфорку, нахлобучила на самовар трубу и вставила её в душник самоварника. Пламя щепы, подхваченное тягой печной трубы, загудело в самоварной трубе, быстро разжигая деревянные брусочки. В самоваре что-то треснуло, и он начал потихоньку шуметь.

Афанасий пригласил гостей к столу. Корреспондент достал блокнот и карандаш, присел на лавку к столу и приготовился записывать. Он внимательно поглядел в глаза Афанасию и  немного растерянно спросил:

- Извините, председатель все твердит – Фанасий, да Фанасий! А как правильно ваше имя и отчество?

- Дак, это у нас в деревне у всех имена перевирают, сокращают, чтобы проще обращаться друг к другу. Так сказать, чтобы время лишнее не терять! – первый раз за вечер улыбнулся Афанасий. – А имя моё – Афанасий, а отца моего звали Иван. А сами-то кто будете, для чего вам я потребовался?

- Я корреспондент газеты «Серп и Молот». Мне поручили взять интервью у передовиков в колхозах района. Вот председатель и порекомендовал мне вас. Мне известно, что вы были кузнецом. У вас была своя кузница. А когда создавался ваш колхоз, вы вступили в него, добровольно передав её колхозу. Это так? - спросил корреспондент, заглядывая в свой блокнот.

Афанасий сразу нахмурился, тяжело вздохнул, оглянулся в сторону кухни, и обратился к жене: «Анисья, ну где там ужин?»

Анисья тут же появилась из-за печи, неся в руках блюдо с горячей картошкой в мундире и тарелку с солеными огурцами. Она достала из комода три граненых стакана и три вилки, потом принесла хлеб, завернутый в салфетку. Развернув салфетку, взяла краюху в руки и, прижав её к груди, на себя, большим ножом отрезала несколько ломтей. Положила всё обратно на салфетку и ушла во вторую половину избы.

Афанасий кивнул председателю. Тот, взяв бутылку, зубами вытащил пробку и налил самогон в каждый стакан до половины. Затем первый поднял стакан и сказал: «Ну что, выпьем за знакомство!» Все взяли стаканы, чокнулись и выпили. Афанасий подвинул тарелку и миску к гостям поближе. Занюхали хлебом, закусили огурцом, дружно выбрали по горячей картофелине и стали чистить на ней кожуру, иногда дуя на обожженные пальцы. Закусили, чередуя хлеб, огурец и картошку.

- Афанасий, так что вы расскажите о своем решении вступить в колхоз? - первым нарушил молчание корреспондент.

- А что вы хотите услышать, что я не захотел, чтобы меня раскулачили и в Сибирь отправили? Вон в соседней деревне, отказался кузнец в колхоз вступать, и где он? Где его жена и дети? А у меня на то время их шесть было, и меньшей, Польке 10 лет, - резко ответил Афанасий, не реагируя на то, что председатель нервно несколько раз толкнул Афанасия ногой под столом.

Председатель  схватил бутылку и со словами: « Давай-ка повторим!» - плеснул понемногу в стаканы. Повторили. Съели ещё по одной картофелине. Корреспондент вновь потянулся за блокнотом.

- Так значит, вы теперь убедились, что десять лет назад сделали правильный выбор! - торжественно воскликнул он. – И вы целы, и семья в достатке!

Председатель с удовольствием покачал головой, вытирая пот со лба и толкая Афанасия ногой под столом. Но Афанасий, словно не замечая намеки председателя, уставился на корреспондента и спросил: "А вы видели, в каком состоянии кузница спустя десять лет? Где весь инструмент? Если требуется кузнечный ремонт, обращаемся в село! Уголь полгода назад закончился, и ни кому нет дела!"

Председатель прямо подскочил на табурете. Схватил бутылку и разлил оставшийся самогон по стаканам.

- Афанасий, выпей, да остуди свою башку. А то сейчас наговоришь, что у нас в колхозе вредители народа имеются. Заказали уже уголь, месяц назад заказали! На следующей неделе отправим подводу в район и привезём! А тебя я сколько раз просил найти толкового парня да обучить кузнечному делу. А ты: "Нет, по наряду работать буду. Старый уже!"

- А у тебя на ферме толковые есть? Говно из-под коров хорошо и вовремя убрать не могут. Коровы все по уши грязные. А молока они сколько в день дают, ведро! А домашние коровы - три ведра! Почему? - повышая и повышая голос, наступал Афанасий на председателя.

-А потому, что колхозники не добросовестно работают, абы как, время отбыли, трудодень заработали, и айда на домашнее хозяйство, на себя работать! А на себя можно и напрячься, силы то сэкономили! - вспылил председатель.

- А что для колхозника трудодень? Палочка в твоем талмуде! Что он получит в конце года на эту палочку! Шиш с маслом! Все давно уже ноги протянули, если бы не своё хозяйство! В прошлом году ни копейки на трудодень не выдали. Деньги крестьянин видит, когда своё что-нибудь продаст!- разогретый самогоном наезжал Афанасий на председателя.

- А ты будто и не знаешь, что государство нам трактор в прошлом году дало. За него мы должны рассчитаться?- словно козырную карту бросил на стол председатель.

- Трактор - это хорошо! А сколько дней в году работает твой трактор? Он больше в ремонте стоит и запчасти ждет! А народ как в прошлом веке, всё делает в ручную, да на лошадях выезжает. Косим - косой, гребем - граблями, рожь жнем - серпом, молотим – цепом. Воду коровам и ту тащим ведрами. Зять был в Москве в прошлом году на открытии какой-то сельскохозяйственной выставки, там разные машины показывали, и сеялки, и веялки, и косилки, и насосы. А где они, почему у нас их нет?

-Как рассчитаемся за трактор, так и мы чего-нибудь купим, - попытался оправдаться председатель.

-Говоришь: «Найди умного для обучения!» Да все умные ринулись в город, там деньгами за работу платят. Даже вон в селе, в стеклодувке, и то выгоднее работать, чем у тебя в колхозе! - окончательно вышел из себя Афанасий.

Председатель выплеснул в рот оставшийся в стакане самогон, соскочил с табурета, побежал к двери, схватив на ходу шапку с печи, и махнул рукой корреспонденту: «Айда отсюда, я думал, он по-человечески поговорит, а он в бочку полез!» Снял с гвоздя свой тулуп. Корреспондент тоже опустошил свой стакан и стал одеваться.

- Ну и показал ты мне передовика, он же человек из прошлого, он же частную собственность восхваляет, в бога верит!- с обидой шепнул он председателю.

-Кудай-то вы? Председатель, а чайку попить, самовар уже закипел! – обиженно спросила Анисья, выходя из-за печи.

- Спасибочки! Я уже сам закипел от твоего дурака! Теперь вот убеждать корреспондента придется, что он ничего не слыхал! - выругался председатель и, пропустив вперёд корреспондента, вышел из избы, громко хлопнув дверью.

 Белые клубы тумана, медленно оседая, доплыли до середины избы. Афанасий молча сидел на своём табурете. Приподняв голову на образа, он тяжело вздохнул и сказал: «Неужели ты это не видишь? Тогда почему ничего не делаешь?» Испуганные пацаны круглыми глазами смотрели с печи на деда, не понимая, что произошло. Анисья подошла к Афанасию, положила руки на плечи, прижалась к его спине.

- Всё он видит! Это испытание всем нам, за грехи людские ...

- Человек из прошлого! - воскликнул Афанасий. - Посмотреть бы, какие вы будете в будущем... А самогон-то у него паршивый! - и с досадой он отодвинул стакан на середину стола...

Примечания:
ГолИк - веник из тонких березовых веток без листьев (голые ветки).
КожАнка - высушенная невыделанная шкура овцы, используемая в качестве коврика для вытирания ног на входе в избу.
12 Горькие итоги правильного решения сладкой задачки
Александр Козлов 11
Однажды зашел я в гости к старым друзьям. Захватил с собой, как говорится, "бабе цветы, детям -мороженое", вернее шоколадку.  Но просчитался, у них в это время была в гостях бабушка с внучкой. Я сразу не заметил её и подарил шоколадку сыну товарища. Тот, взяв её, быстро удалился в свою комнату. "Вот сладкоежка, спрячет сейчас и ни с кем не поделится", - покачала головой мама, и полезла в холодильник за продуктами. Мы с товарищем разговорились.. Бабушка, взяла внучку за руку и сказав нам:"Вы тут без нас справитесь",-  удалилась в детскую комнату, хитро подмигнув нам на прощанье. Мы замолчали и прислушались.

- А ты не хочешь угостить нас шоколадкой? - начала разговор бабушка.

- Я её уже съел, - сказал малыш.

- А хочешь, я расскажу тебе историю из моего детства?

- А она интересная и смешная?

- Это интересная история.

- Ну, если интересная, расскажи.

- Было мне тогда лет двенадцать, – начала свой рассказ бабушка. - Жили мы в деревне. Семья наша была большая, шесть человек. Мама с папой, да нас детей четверо, старшие сестра с братом, я и младший брат. Мама домохозяйкой была. Семья, хозяйство, огород, в общем, домашних забот с утра до позднего вечера ей хватало. Работал один отец, зарплата небольшая была, денег от получки до получки не хватало. Поэтому жили бедно, вкуснятины всякой, которые вы сейчас видите каждый день, у нас не было. Получит отец получку, идем в магазин и закупаем на месяц лишь основные продукты – масло подсолнечное, муку, сахар, соль, макароны, пшено.

 Сладости редко видели, но к чаю каждому мама выдавала по два кусочка сахара. Их можно было растворить в стакане с чаем, или пить чай вприкуску с сахаром. Можно было грызть кусочек сахара зубами и запивать чаем. А можно было попросить маму, и она специальными кусачками колола кусок сахара на мелкие кусочки. Тогда мы клали в рот кусочек сахара, и запивали чаем, потом брали следующий кусочек, и опять делали несколько глотков чая. Так мы продляли это сладкое удовольствие. Редко, в основном в дни получки и по праздникам, мы получали по одной конфете.

 Я, наверно, как и все девочки, очень любила сладкое, и из-за этого даже иногда обманывала младшего брата. Сидели мы с ним за столом рядом. Мама расколет наши куски щипцами, каждому положит кучкой на стол. Брат сразу ладошкой свою кучку накроет и по кусочку из-под неё вытаскивает. Я всегда раньше брата свой сахар съедала, сижу и караулю, когда он отвлечется и приподнимет свою ладошку. Иногда специально провоцировала его, в самовар пальцем ткну, смотри, мол, какой нос у тебя синий! Он в самовар уставится, а я цап его кусочек, и в рот. Иногда он не замечал пропажу, а то и уличал меня в краже, но было поздно, сахар был уже у меня во рту. Брат сразу начинал реветь, а отец отвешивал мне подзатыльник. Мама откусывала от своего куска кусочек и отдавала брату. Тот вытирал слёзы, и довольный показывал мне язык. Ведь, знала, что получу от отца подзатыльник, но так сладкого хотелось... - бабушка тяжело вздохнула и замолчала на несколько секунд.

- Ну рассказывай, что было дальше, - с нетерпением поторопил бабушку внук.

 - Так вот, как-то, перед очередной получкой, подсолнечное масло закончилось. Заняла мама у соседей два рубля, дала мне бидончик и отправила в магазин, наказав, чтобы я купила один литр подсолнечного масла за один рубль восемьдесят копеек, а сдачу двадцать копеек принесла ей.

 Магазины в то время были не такие, как сейчас, супермаркеты. Помещение было разделено прилавком и витриной на две половины. Одна для покупателей, а на второй, за прилавком, продавщица тетя Дуся с товаром. На прилавке весы, да не такие, как сейчас, в супермаркетах, и даже не такие со стрелкой, как на рынках. А две чаши на коромысле с уточками. На одну чашу помещали продаваемый товар, на вторую чашу клали гири, и определяли вес товара. У каждого покупателя под продукты были тряпочные мешочки, у кого белые, у кого цветные. В них продавщица насыпала большим металлическим ковшом муку, сахар, пшено, соль.

А подсолнечное масло продавали в разлив из большой бочки. Продавщица накачивала масло из бочки специальным ручным насосом в большую кастрюлю, и мерной кружкой с длинной, как у половника, ручкой черпала из кастрюли и вливала в принесенную посуду покупателя. У каждого для этого был свой сосуд - у кого большая красивая бутылка, у кого крынка, у нас был трехлитровый бидончик.

А ещё у продавщицы были счеты, сейчас их, наверное, только в музее и увидишь. На деревянной рамке несколько рядов проволочек с десятью костяшками. На нижнем ряду каждая костяшка соответствует одной копейке, на втором ряду – десяти копейкам, третья проволочка разделяет рубли и копейки. Четвертая и выше - это рубли. Выдаст тетя Дуся какой-нибудь товар, и на счетах пальцем перебрасывает косточки справа налево: рубли - щёлк, десятки копеек - щелк, копейки - щелк.  Выдаст второй товар, опять: щёлк, щёлк, щёлк. И так после каждого товара. В конце вся сумма за покупки на левой стороне. Покупатель расплатится, тетя Дуся счеты за левый край возьмет, правым по прилавку стукнет, все костяшки в правую сторону съедут – счеты в исходном состоянии, и значит может походить следующий покупатель. Можно на очередь и не глядеть, по одному звуку счет можно определить, сколько покупателей отоварилось.

Так вот, покупателей в тот день, было много, в живой очереди стоят, разговаривают, витрину разглядывают. А нам-то, детям, как интересно было смотреть на недоступные сладости, представлять, как лакомишься ими, да слюнки глотать. Вот стою я в очереди, изучаю витрину, и вдруг вижу цену карамели в подушечках. Всего девяносто копеек за килограмм! В уме сразу сладкая задачка сложилась: «Сколько масла надо недолить в бидончик, чтобы сэкономить на сто грамм карамели?» А училась я хорошо, считать умела, и быстро в уме решила эту задачку.

Подошла моя очередь, я протягиваю бидончик продавщице и говорю: «Тётя Дуся, налейте, пожалуйста, не литр масла, а на пятьдесят грамм меньше. А на оставшиеся от литра девять копеек, взвесьте сто грамм подушечек. И дайте сдачу двадцать копеек». И отдаю ей два рубля.

Посмотрела тётя Дуся на меня с подозрением и говорит: «Поди, мать – то, наверно, велела купить ровно литр масла. Это ты сама решила себе карамелек - то купить?»

«Да нет, мама так сказала, мол, хочется вечером чайку с подушечками попить», - соврала я.

«Ну, ну! Но если мать придет с претензиями, что я недолила масла, я всё расскажу. И если ты обманываешь, тебе должно быть стыдно, ведь пионерка, поди, в школу-то с красным галстуком ходишь!» - сердито проворчала тетя Дуся.

Покраснела я, но ничего не сказала. Тётя Дуся налила масла, взвесила сто грамм подушечек в бумажном кульке и дала двадцать копеек. Не поднимая глаз, я выбежала из магазина. Мне было стыдно. Казалось, все в магазине догадались, что я вру.

Отойдя недалеко от магазина, я развернула кулек, и быстро, одну за другой, сжевала две подушечки. Но вместо ожидаемого удовольствия, на душе появилась тяжесть, и в голове промелькнула тревожная мысль: «А вдруг и правда мама заметит, что масла меньше и пойдет ругаться с тётей Дусей? И та расскажет правду! И все об этом узнают!» Мне стало стыдно и страшно. Я представила, как на пионерском собрании все будут осуждать мой поступок, а вдруг ещё и исключат из пионеров. И буду я ходить без галстука, и будут на меня все показывать пальцем и говорить: "Обманщица!" Мне так стало жалко себя, что я чуть не заплакала. Я бегом побежала домой и сразу с порога всё рассказала маме и расплакалась.

Мама ругать меня не стала, только, тяжело вздохнув, сказала: "Тут на хлеб денег нет, а ты конфетами одна захотела полакомиться". Она убрала кулек в шкаф и добавила: "Ну ладно, вечером будем пить чай с твоими конфетами".

Вечером, мама достала кулек и, вместо сахара, раздала всем по две подушечке. Всем, кроме меня. В кульке карамелек оказалось ровно десять. Посмотрев на меня, мама сказала: "Все по справедливости, Юля купила на всех карамельки, но свои две подушечки случайно съела по дороге из магазина".

Я покраснела, мне было очень стыдно и обидно, но не за то, что я осталась без сладкого, а за то, что мама обманула всех из-за меня, она ведь не сказала всей правды. Я заплакала и выбежала из кухни в комнату, упала на свою кровать и уткнулась лицом в подушку. Прошло немного времени, я услышала легкие шаги возле своей кровати. Подняв голову, я увидела маму и младшего брата. Мама протянула кулек и сказала: «Все вернули по одной карамельке для тебя!». А младший брат протянул на ладошке свою карамельку и сказал: "Возьми и у меня, мне одной хватило чаю попить".

И тут я поняла, что все считают, что я хорошая, что я о них думала, когда покупала конфетки! И даже младший брат. А я же думала только о себе. Я плохая, я лгунья. Я опять заревела и уткнулась носом в подушку. Мама сунула кулек мне в руку и со словами: "Любим мы тебя, глупая!" - погладила по голове. "Идем отсюда, - сказала она брату, и рукой подтолкнула его к выходу - Юля успокоится и придет пить чай". А я так в слезах и уснула. Вот такая история случилась со мной, - закончила свой рассказ бабушка.

- Хорошо, что ни кто не узнал, что ты тетю Дусю обманула, - сказал малыш.

- Да, ни кто не узнал, а мне до сих пор стыдно за этот поступок. А, ведь, я и не хотела есть твою шоколадку, я проверяла тебя на жадность! А ты ещё и обманул меня, - грустно сказала бабушка.

Мы не видели выражения лица малыша, а лишь услышали его рыдания и причитания: "Я не жадина и не обманщик! Вот шоколадка, возьмите сколько хотите!" Жена друга вскочила и хотела пойти в комнату, но друг её остановил. "Сиди, они сами разберутся!" - сказал он.

Из-за рыданий мальчика мы не слышали, что говорила ему бабушка, но мальчик перестал плакать, и вскоре они вошли на кухню. Мальчик протянул маме шоколадку и сказал: "Давайте пить чай с шоколадом!" Мама взяла шоколадку и улыбнулась. Мокрые глаза мальчика радостно засияли...
13 Заплутавшее счастье
Нина Пигарева
(Фотоколлаж автора)

…Вначале войны тётка Матрёна проводила на борьбу с фашизмом мужа и троих сыновей, а чуть погодя последышку – дочку Полину. Девушка только что получила на руки диплом об окончании медучилища и в срочном порядке была направлена на фронт.

По прибытии в военно-полевой госпиталь юной медсестре в первый же день предстояло ассистировать опытному хирургу – Елизару Платоновичу. При виде изрешеченного тела молодого бойца Полина не разрыдалась, стиснув зубы и подавив сильное напряжение, она принялась чётко выполнять указания врача.

По завершении операции Елизар, приобняв помощницу за плечи, устало произнёс: "Благодарю, коллега, за помощь. Прости, что не дали тебе даже оглядеться.  Привыкай к суровостям войны".

Так начались армейские будни Полины, кровавые и беспощадные. Но в "связке" с Елизаром она чувствовала себя уверенной и защищённой. В его лице девушка видела бесстрашного, стойкого человека, мужчину её мечты. Чем больше она узнавала его, тем труднее становилось скрывать свои первые чувства, так некстати вспыхнувшие в военное лихолетье.

Елизар долго и упорно не замечал влюблённых взглядов Полины. Но однажды, после череды совместно проведённых операций и принятой фронтовой стопки, солидный доктор поддался искушению. После чего он, неловко извинившись за сиюминутную слабость, попросил всё забыть. У него на малой родине остались жена и трое малолетних детей. На следующее утро, вместе с тяжелоранеными, Полю отправили в далёкий тыловой госпиталь. Безвозвратно...

Спустя полгода, студёным зимним вечером Полина, утопая по колено в рыхлом снегу, пробралась к оконцу родной избушки и тихо постучала.

"Счастье-то какое, - воскликнула Матрёна, и кинулась обнимать долгожданную доченьку, слёзно приговаривая, - после четырёх похоронок Господь Милостивый такое утешение послал".

У печки, снимая с Полины просторную шинельку, Матрёна заметила округлившийся живот дочери. Облегчённо вздохнув, она тихо продолжила: "Значит насовсем возвернулась. Не тушуйся, Полюшка, главное – жива, невредима. Ребёночка вырастим, а слухи – что талая вода, так же быстро пройдут, как и появятся".

...Народившейся дочке Полина дала имя созвучное с именем её отца – Елизавета. С отчеством вопрос тоже не стоял – Елизаровна. Фамилию же она оставила свою – Колокольцева.

...Через два года весь советский народ встретил великий праздник – день Победы.

Отлаженным чередом протекала совместная жизнь представительниц трёх поколений: Полина работала по специальности в местной больнице, Матрёна там же трудилась санитаркой, Лиза посещала детский сад. Мужчины у Поли не было. Взрослые не имели привычки делиться сокровенным сердец, чего нельзя сказать о подраставшей Лизе. Девочка частенько проговаривала вслух о своём желании иметь папу. В пятилетнем возрасте её выстраданная мечта сбылась.

В крупное село наших героев, в опустевший родительский кров приехал издалека на постоянное место жительство молодой мужчина Иосиф. Вследствие резкой перемены климата у приезжего случилось воспаление лёгких, в больницу попал, где и познакомился с симпатичной медсестрой Полиной Викторовной. Поле очень приглянулся стройный обаятельный пациент. Но пока тот находился на лечении, она выполняла свой профессиональный долг и не более того. А Иосиф в день выписки вдруг подарил ей старинное медное колечко, замуж позвал.

Эту новость Матрёна восприняла как дар Божий. Дочку такой счастливой она давно не видела. Глаза горят, лучистая улыбка озаряет лицо. Поля поёт, порхает по избе, цепляя каблучками самотканые дерюжки на шатком полу. В диком восторге и Лиза.

Незамедлительно Полина с дочкой перебралась к новоиспечённому супругу. Поначалу всё было хорошо. Иосиф замечательно играл роль мужа и отца, но недолго. Как-то Поля, готовившая ужин, впервые попросила Осечку (так по-домашнему она его называла) сходить за Лизой в садик.

"Папка за мной пришёл!" - радостно закричала девочка и помчалась к нему навстречу. Он на глазах изумлённых нянечек подхватил малышку на руки и со словами: "Нынче, Лизок, на лошадке поедешь", - усадил довольную "наездницу" к себе на плечи.

"Везёт же некоторым", - зашушукались им вслед очевидцы трогательной сценки.

По осеннему серому небу плыли тяжёлые рваные облака, на склоне дня походившие на страшных чудовищ. Лиза в испуге закрыла глаза и крепко вцепилась в курчавую шевелюру папочки. Иосиф, почуяв боязнь девочки, свернул с дороги в заброшенный старый сад, в глубине которого он ссадил Лизу на землю, повелел отвернуться и подождать его минутку.
 
Бесшумно спрятавшись за богатырскую грушу – дикарку, отчим решил поглумиться над опостылевшей падчерицей. Минут пятнадцать Лиза неподвижно стояла, в страхе наблюдая как на уродливые полусгнившие голые деревья быстро опускается тёмное покрывало вечера. Девочка забеспокоилась за папу, вдруг с ним что-то случилось.

- Папа, папочка, - всхлипнула Лиза, - где ты? Не услышав ответа, она сорвалась со своего поста и в панике заметалась взад-вперёд. Отчим не спешил успокаивать ребёнка, подав лёгкий сигнал, он ещё плотнее прижался к стволу. Когда Лиза поравнялась с его укрытием, папашка выставил вперёд ногу. Несчастная малышка, споткнувшись на грубый кирзач 45 размера, распласталась на мокрой грязной листве и громко заплакала. Оська, высоко приподняв Лизу за шиворот, резко со злом поставил её на ноги и прорычал: "Вздумаешь кому пожаловаться – придушу!" В закрепление урока он отвесил падчерице тяжёлую оплеуху и больно толкнул в спину.

В дом он вошёл с Лизой на руках, весёлый, как ни в чём не бывало, добродушно пробасив: "Представляешь, Полюньчик, дочка наша новое пальтишко испачкала, всю дорогу ревела, еле успокоил".

С того момента Лиза как огня стала бояться отчима. При любом удобном случае тот напоминал ей подзатыльником кто в доме хозяин. Полина, ослеплённая новой любовью, старалась не замечать подавленного настроения дочери, она считала, что в Лизе  проснулась эгоистическая детская ревность.

Благо бабушка Матрёна смогла разоблачить двуличие зятя. Под Новый год она пожаловала к ним в гости с магазинными гостинцами. Внучка обрадованно заверещала. Поля, чмокнув дочку в макушку, куклу подарила. Оська занёс пятерню над головой Лизы, чтобы прилюдно погладить, а та интуитивно пригнулась, как испуганный зайчонок, но быстро сообразив, что допустила оплошность, виновато взглянула на отца и нелепо улыбнулась. Полина в этот миг повернула взгляд к окошку.

Забилось, защемило больное сердечко Матрёны, но старушка виду не подала, побоялась разрушить долгожданное счастье дочери, к тому же успевшей уже забеременеть.

- Я что хотела, - вкрадчиво начала Матрёна, - у вас скоро прибавление появится, а я одна одинёшенька в четырёх стенах маюсь. Может, позволите Лизоньку к себе забрать, хотя бы на время. Девочка замерла в ожидании решения.

- Я категорически против, - заявил Оська, - дети должны жить с родителями.
Полина же право выбора оставила за Лизой.

Новый год бабушка с внучкой встречали уже вместе. Вдвоём.

Матрёна ушла на заслуженный отдых, и целиком посвятила себя воспитанию Лизы. Психика девочки постепенно восстанавливалась. Жизнь вновь приобретала красочные тона и оттенки.

Вторая волна несчастья захлестнула Лизу с головой, когда она училась в пятом классе. Скоропостижно скончалась её надёжная покровительница, любимая бабушка Матрёна. Мир для Лизы рухнул в одну секунду.

Забившись в угол, она смотрела в одну точку и отчуждённо повторяла как заклинание: "Бабушка, милая, возьми меня с собой".

После похорон и помина, Лиза наотрез отказалась пойти с мамой. Полина осталась на ночь с дочкой. Девочка категорически протестовала против еды, сна, и каких-либо успокоительных лекарств. Она заняла место на табуретке в том же углу и безмолвно снова сфокусировала отрешённый взгляд на одной точке. Даже на войне Полине никогда не было так страшно, как боязно теперь за состояние дочери.

Присев рядышком на корточки, она обхватила худые коленочки Лизы и стала ласково убеждать, что всё наладится, что у неё есть семья, и сообща они преодолеют это горе.
    
- Лучше сразу умереть, -  простонала девочка.

- За что ты так, доченька?  Ведь ты сама всегда хотела жить с бабушкой. Тебя никто не обижал. Мы часто с тобой виделись, хорошо ладили. И брата Витьку, мне казалось, ты любишь.

- Люблю, очень люблю. Но Осечка твой меня точно теперь убьёт. И Лиза выплеснула на мать на время затихшую обиду, до боли обострившуюся в горькие дни.

- Моя ты жалкая, что ж ты так долго молчала? Хотя бы бабушке намекнула. Прости меня, воробушек, я постараюсь всё исправить.

Розовые очки давно слетели с глаз Полины. Оська оказался обычным приспособленцем. Тянула его, здорового дармоеда, думала какой-никакой отец Витюшке. Да и мать не хотела тревожить, изображая счастливую женщину. Матрёна всё понимала, но подыгрывала дочери, полагая, что Поля всё ещё любила Иосифа.

Разговор Полины с Оськой был коротким: исчезнуть из их жизни раз и навсегда.

- Никаких больше мужиков, - сказала себе Поля, - только дети, только их спокойствие и интересы.

...Елизавета с отличием окончила десятилетку, думала о дальнейшем образовании. Именно в это время она впервые, вкрадчиво спросила мать о родном отце.

- Он был замечательным, порядочным человеком, - вздохнула Полина, - хирург от Бога. Я его очень любила. Но он был не свободен, о твоём существовании ничего не знал.

- Буду как папа, - твёрдо заявила Лиза, - людей спасать!

За годы учёбы в мединституте Елизавета показала себя самой способной студенткой на курсе. Её ждало блестящее будущее. На госэкзамене по избранному профилю присутствовал известный военный хирург из Москвы, профессор Соболев. Из большой группы выпускников он выделил двоих: Елизавету Колокольцеву и Тимура Саркисяна.

Пока Лиза в аудитории блистала знаниями, её мама за дверью напряжённо переминалась с ноги на ногу. А когда дочь вышла в коридор вместе с профессором и Саркисяном, что-то живо обсуждавшими между собой, у Полины помутнело в глазах.

- Познакомьтесь, - представила Лиза, - это профессор Елизар Платонович, он предложил нам с Тимуром стажировку в столице. А это моя мама – Полина Викторовна.
Профессор, с трудом сдерживая волнение, под предлогом обсудить кое-какие детали, пригласил Полину в скверик.

- Поля, я считал тебя погибшей, - начал длинный монолог профессор, - после войны искал тебя. Но твой госпиталь попал под авиабомбёжку, не уцелел никто. Искал, чтобы как-то загладить свою вину перед тобой, хрупкой девочкой, открывшей бесчувственному чурбану светлую душу, а я грязными сапожищами растоптал твою любовь. Сама судьба поквиталась со мной за тебя. В оккупации погибли все мои родные. Прости, Поленька, дурака старого. Что я всё о себе, да о себе. Расскажи, как живёшь? Муж? Дети? У тебя безумно талантливая дочка.

- Это и Ваша дочь, Елизар Платонович. Мужа нет. Сын Виктор готовится к поступлению в строительный институт.

Последнюю фразу профессор почти не слышал: сердце "выпрыгивало" из груди, слёзная поволока застила глаза, мысли судорожно путались в голове.

- Родная дочь, - прошептал профессор, смахивая со лба холодную испарину, - не могу поверить. За что мне такой царский подарок судьбы?! У меня ведь никого нет. Заново строить семью не было душевных сил. Поля, только не говори сразу "нет". Подумай хорошенько, давай попробуем быть счастливыми. Ради Лизы, Вити, ради нас с тобой.

...Через месяц на подмосковной даче профессора Соболева его новая большая семья отмечала поступление Виктора в столичный строительный ВУЗ.
Окрылённая Лиза не отходила от папы ни на шаг...
14 Между жизнью и смертью
Нина Пигарева
(Фотоколлаж автора)

(Быль)

Во все века человечество одинаково волновали загадка возникновения мира сего
и тайна существования потусторонней жизни.
Мнения учёных на этот счёт различные, а зачастую - взаимоисключающие.
И только верующие люди никогда не сомневались, что всё живое и неживое сотворено Богом,
и что человеческая душа бессмертна.

Иногда Господь некоторым из нас приоткрывает поднебесную завесу бытия, возвращая затем в реальность.
Речь идёт о людях, перенесших клиническую смерть, которые позже делились неземными видениями.
 
Честно говоря, я слабо верила в эти рассказы, появляющиеся время от времени в различных средствах
массовой информации, пока подобную историю не услышала от новой знакомой - женщины очень серьёзной
и далеко немолодой. Уверена, не пережившему подобный кризис, выдумать такое сложно.

Итак, лет тридцать назад, во время сложной операции, у Аллы произошла остановка сердца.
(Об этом она узнала позже).Своё безжизненное тело, как это бывало с некоторыми
побывавшими между жизнью и смертью, молодая женщина не видела,
не летела Алла стрелой на свет по тёмному тоннелю. Всё было по-иному.

Внезапно возник свет, невероятно яркий, но нисколько не режущий глаз, мягкий, обволакивающий,
ничуть не сдавливающий. Словно лаская, он медленно уносил Аллу куда-то.
Да-да именно этот прекрасный неописуемый свет без границ плавно увлекал её в неизвестность.

При этом из расширяющейся груди женщины выкатился небольшой светящийся шарик.
И вот Алла уже скользит по зелёной цветущей волшебной аллее.
А на душе такая благодать, такое счастье, словами - не выразить.
Ничего подобного она прежде не испытывала. Но, пожалуй, самое интересное то,
что чётко осознавала: не умерла, а продолжает жить.
Одно немного смущало - вокруг никого нет.

Но вмиг успокоившись, она вновь погрузилась в неземное блаженство,
забыв про двух малолетних дочек, которых она безумно любила, всегда боялась оставить их сиротами.
Но как ни странно, уже ничто не тревожило её сердце.

И вдруг раздался голос. Нет, она не услышала его, а только почувствовала: «Тебе пора».

- Почему? - возмутилась Алла, - я не хочу. 

Её слова также не слышны, но она спешно начинает перечислять свои добрые дела и поступки,
совершённые при жизни, желая только одного - чтобы ей позволили остаться хотя бы ещё ненадолго.

Внезапно она увидела перед собой узкую полоску мужских рассерженных глаз, и всё тот же голос произнёс:
«У вас там свои ценности, а у нас - свои мерки. Пора!»

Алла в страшном бессилии закричала: «Не хочу!»  И это отчаянное «не хочу» уже слышали хирурги и медсёстры,
изо всех сил боровшиеся за жизнь молодой матери. Но Алла ничего не помнила.
 Неземная красота сменилась непроглядным мраком.

Очнулась она лишь на восьмые сутки в холодных стенах реанимационной...
15 Уральские самоцветы
Тамара Авраменко
Уральские самоцветы
       На летних каникулах Валентина приехала погостить к бабушке в деревню. Днём обе хорошенько поработали в огороде, а вечерком сели чаёвничать. На столе появились бабушкины пирожки с капустой и гостинцы из города. 
- Бабуля, я тебя угощаю сладостями, а ты меня – интересной историей. Помнишь, как в детстве? Ты у нас знатная рассказчица.
 Анна задумалась. Много сказов, бывальщин роилось в голове. Как выбрать? Валюшка не маленькая уже, о жизни надо думать. Прикрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, словно взбалтывая события со дна памяти, начала…

- Папаня, можно нам с Дашей поглядеть, как ты шьёшь? А обрезков дашь нам для кукол? – щебетала без умолку десятилетняя Лиза.
Даша оглядывалась по сторонам, она всегда терялась, приходя к соседям в гости.  В доме Вяткиных ей нравилось. Жильё добротно обустроено: на полу тканые коврики, на окнах занавесочки в мелкий цветочек, обвязаны снизу кружевом, посредине большой стол, покрытый плюшевой скатертью с бахромой. Часы на стене пробили два раза. Даша вздрогнула от неожиданности.
- Чего пугаешься, - рассмеялась Лиза.
- Дочка, неси на стол самовар. Да скажи матери, я освободился, пусть обед подаёт.
Логин остановил колесо швейной машинки «Зингер», накрыл корпус чехлом и подошёл к Даше. Девочка опустила глаза и покраснела.
- Чего скромничаешь. Оставайся обедать.
Мать внесла миску со щами, Лиза разложила ложки. Все ждали, когда отец нарежет хлеб и отведает первым.
- Знатные щи вышли, Марфа, - похвалил жену. – Ну с богом! – перекрестился хозяин, и все принялись за еду.
Ели молча. Даша старалась не привлекать внимания, её ложка редко мелькала над общей миской.
- Что так плохо кушаешь? Аль не вкусно? –  спросил хозяин. -  Гляди, как Лизка наворачивает.
Даша смутилась ещё больше. Отвернувшись от Логина, ответила:
- Я не голодная. Спасибо за угощение. Пора мне.
Она выбежала из комнаты. В дверях столкнулась с хозяйкой, та несла куски жареной курицы и миску с квашеной капустой.
- Куда, заполошная? Мяско вам несу.
- Беги-беги, проводи подружку, - велел Логин Лизе и тоже положил ложку.
- Чего не ешь? Шти плохи, што ли? – недоумевала хозяйка. 
Вернулась Варя.
- Давай, рассказывай, что там приключилось с девахой.
- Стесняется на людях дюже.
 - Да чего уж там! Всё село знает про её горе, - покачал Логин головой.
Даша была совсем крохой, когда на глазик сел ячмень. Родители заволновались: что делать? Лекаря на селе нет, до города далеко, да и добираться не на чем. Понесли ребёнка к бабке-знахарке. Та ячмень выдавила, а с ним и глазик. Веки девочки сомкнулись и чуть провалились в глазницу. Так и осталось на всю жизнь. Поплакали-поплакали семьёй и смирились. А что поделаешь? Не смирилась только Дарья. Стыдиться стала своего увечья. Односельчане сочувствовали, ребятишки не дразнили, привыкли и не замечали. Но девчушка в душе страдала, а сколько слёз выплакала, знала только подушка.
 
Логин Григорьевич Вяткин крестьянствовал на земле, а ещё слыл на деревне знатным портным. Шил буквально всё: от нижнего белья до шуб и кожушков. Как и где раздобыл он швейную машинку «Зингер», неизвестно, но кормила она всю семью. Хозяин дышал над ней, смазывал машинным маслом, протирал и никого к ней не подпускал.
В зимний период погрузит машинку на сани и отправляется в другие деревни. Живёт на полном довольствии в семьях по очереди, пока всю деревню не обошьёт. Потом ехал в другую. Между деревнями крюк не малый, потому домой возвращался только по весне. Приезжал не с пустыми руками, привозил обувку, сладости и другие подарки. Удавалось и денежек подкопить. Семья большая: он с Марфой да трое детей: дочка Лиза старшенькая и сыновья, Иван да Егор. Всех накорми, обуй да одень. Жили скромно, не бедствовали, но и не шиковали, как Изосим Данилыч, самый зажиточный в деревне человек.
Поговаривали, что за Изосимом тянется тёмное прошлое. Откуда взялся капиталец, никому не сказывал. А деньжата водились. Вот и скупил Данилыч в округе землицу, чтобы сдавать наделы в аренду. Кому землю, а кому денежную ссуду под проценты. И текли в карман денежки рекой, хотя сам Изосим Данилыч на земле не работал и дня. Полдеревни ходило у него в должниках или в батраках.
Усадьбу Данилыч отстроил себе барскую. Обставил по-городскому. Любил по вечерам в летнюю пору распахнуть окно, поставить на подоконник граммофон, а на него пластинку. И неслось по всей деревне: «Из-за острова на стрежень…».
 Сильный, хитрый и упрямый был Изосим Данилыч. Но у каждого человека есть своя слабая сторона. Была она и у Данилыча - дочка Маня. Девочка за лето подросла, вытянулась. К зиме надо было приодеть. Вспомнил Изосим об односельчанине-портном. Однажды в конце лета заглянул с дочкой к Вяткиным, прихватив увесистый свёрток. Логин Григорьевич в самый раз ремонтировал загородку для кур. 
- Бог в помощь, - пожелал хозяину гость. – Дельце у меня к тебе, Григорьич.
- Собери инструмент, - наказал сынишке Логин и пошёл в дом. Изосим с Маней поспешили следом.
- Маняше моей пальтишко на зиму сошьёшь, заплачу хорошо.
Он развернул свёрток. Взору мастера предстал отрез отменного сукна тёмно-синего цвета и соболиные шкурки на воротник и оторочку по подолу.
- Папаня, про муфту не забудьте, - напомнила Маня.
- Само собой, муфту соболиную, да с кармашком, да на ленте атласной, как барышни в городе бегают. Шкурок не хватит, ещё дам. Только сделай так, чтоб все обзавидовались.
Уж Логин постарался. Самому приятно было работать с хорошим материалом. Маня прибегала на примерки и подружилась с Лизой и Дашей. Когда пальто было готово, вся семья портного собралась посмотреть.
- Маняша, ты у меня королевишна, не меньше! – восхищался Изосим. – Подрастёшь, жениха тебе найдём богатого и красивого.
Пока Данилыч рассчитывался с Логином, Лиза отозвала Дашу в сторонку и шепнула на ушко:
- Хочешь, скажу секрет?
- Хочу, - заинтересовалась подружка.
- Папаня примерял на меня пальто и муфту. Я была такая красивая! – девочка закатила глаза под лоб. – Жаль, ты не видела. Вот бы и тебе примерить.
- Ни к чему, - отмахнулась Даша.
Маня подбежала к ним и радостно воскликнула:
- Скорей бы зима! Охота пальто поносить!
А Даша про себя подумала: «Надо глянуть кожушок. В ту зиму был велик, а сейчас будет в пору».

Уральские зимы холодные, не заставляют себя ждать. И в этом году зимушка явилась в свой час, щедро одарила снегом. Но морозчик ещё не разгулялся в полную силу. Известно, для деревенских ребятишек главное развлечение летом – качели, зимой – катание на санях с горки.
Закончив работу по дому, Даша быстро собралась на улицу, где её поджидали Лиза и Маня. Покрыв голову вязаным пуховым платком, девочка тщательно прикрыла изувеченный глаз да так искусно, что со стороны не заметить изъяна. Сделала так, потому что знала: ещё один человек поджидает её на горке – Павлик. С некоторых пор, куда бы ни шла, Даша натыкалась на парнишку, караулившего её. Девчонке такое внимание было приятно. А вот выставлять недостаток на обзор ни к чему.
Маня в новом пальто с муфтой наслаждалась произведённым на девчонок эффектом.
- Не жалко в новом пальто с горки кататься? - спросила Лиза. – Я бы ни за что.  Испачкать можно.
- Что же мне в кожухе ходить? Зачем тогда шили? В санях не испачкаю, - фыркнула Маня.
Она еле сдержалась от грубости. Что себе позволяет Лизка! Не ровня она Мане, а мнение высказывает. Но ссориться перед развлечением не хотелось.

Павел с санями уже был на месте. Заметив подружек, приветливо помахал рукой и широко улыбнулся.
- Он мне улыбается, - заявила Маня и с победным видом глянула на девочек.
Даша и Лиза промолчали. Всем залезть в сани не удалось. Павлик предложил:
- Маня, Лиза, садитесь. Я вас подтолкну. А мы с Дашей после вас.
- Почему я с Лизой? Может я потом хочу, - возмутилась Маня.
- Хорошо, - согласился Павлик, быстро толкнул Дашу в сани, сам прыгнул туда же и уже на ходу, отталкиваясь ногами, крикнул: - Поедете после нас.
Сани покатились в лог по накатанному за несколько дней следу, с каждой секундой набирая скорость. Даша зажмурилась, а Павлик обхватил её за талию и не выпускал, пока не съехали вниз.
- Ты чего за меня уцепился? – смеялась Даша. – Испугался?
- Боялся, что ты выпадешь из саней, - смутился мальчишка.
- Манька хочет с тобой кататься, - забросила удочку Даша.
Было любопытно, что ответит Павел.
- Зато я не хочу, - сказал парнишка и покраснел.
Они уже почти поднялись на склон, на вершине которого их ждали Лиза и Маня. Маня всем своим видом показывала неудовольствие.
- Чего так долго! Жди тут вас! – бурчала она, усаживаясь в сани.
В своём роскошном пальто девочка заняла почти всё сидение. Лиза кое-как примостилась за ней. Павлик подтолкнул, и сани помчали. Что там внизу произошло, Даша не поняла, но вернулась Маня зарёванная.
- Как теперь домой идти в порванном пальто, - всхлипывала она.
 Из Лизиных слов ребята узнали, что случилось. Неловкое движение крупной Мани перекосило сани, и они перевернулись у самого куста, росшего на склоне и сейчас покрытого снежной шапкой. Обе девочки вывалились. Пола Маниного пальто зацепилась за торчавший сучок. Маня резко встала, и ткань порвалась.
- Что теперь будет! Папаня меня со свету сживёт.
- Я знаю, что делать. Идём к нам, папка зашьёт так, что искать будешь шовчик – не найдёшь, - уверенно сказала Лиза.
Действительно, Логин Григорьевич постарался на славу. Пальто было спасено, и Маня успокоилась.

                Серьёзное испытание выпало на долю Логина Григорьевича. Недолго хворала его Марфа. Схоронил супругу, а на руках трое ребятишек. Теперь Лиза была за хозяйку. Со временем сыновья подросли, впряглись в крестьянскую работу. Логин поглядывал на дочку и размышлял: «Совсем заневестилась девка. Пора о женихах подумать. Тут, кажется, уже один ходит. Пойдёт Лизка замуж, парни мои тоже не засидятся, и останусь я один. Пора подумать о жене. Ещё не старый».
        Даша, как и прежде, частенько бегала к Лизе, особенно в долгие зимние вечера. Девчата собирались и плели кудель. Нравилось наблюдать, как из кудрявой, сбитой в клубок пряжи выходит ровная ниточка.  А за работой и песня звучала. Пели о бродяге, вернувшемся на родину. Мысли Даши убегали далеко-далеко. Павел собирается в город, учиться ему охота. И вот она видит уже не бродягу, а Павла, как тот возвращается домой. Даша встречает его, такого долгожданного, такого родного.
         Павел вечерами поджидал девушку у плетня за огородом подальше от людских глаз да пересудов. Она отпрашивалась погулять, и, когда позволяли, со всех ног бежала к парню, а он ловил её в свои объятия.
       Лиза, как и предполагал отец, рано вышла замуж, но детей пока не было. Подруги продолжали общаться. Изменилась и Даша, превратилась в статную, видную девушку с пшеничной косой до пояса. Личико приятное, свежее. Вот только глаз всё портил. С Маней теперь не общались. К «королевишне» сватались женихи из богатых в округе семей. Но Маня всем отказывала, всё надеялась, Павел обратит на неё внимание. А он своё сердце отдал Дарье, звал замуж. Но девушку останавливала мысль, что наиграется по первости, да и загуляет, а она этого не вынесет. Не зря в народе говорят: «Красивый муж – чужой муж». Павел собой хорош, а она… нет, не пара ему. И девушка продолжала страдать.
      Логин Григорьевич вернулся к мысли о женитьбе. Перебрал в уме всех вдовушек на селе, но ни к одной душа не лежала. Каждый раз, как рисовал своё сватовство, лишь один образ вставал перед глазами – Дарья. Гнал от себя подобные мысли, а они всё лезли проклятые.
- Постыдись, Логин, - увещевал он себя. – Девушке всего 22 годика. Молода, а ты…
       Но кто-то гаденький внутри нашёптывал:
- Чего ж она замуж не идёт? Кого дожидается? Уж не тебя ли? Что 42 набежало не беда. Иных молодых за пояс заткнёшь.
- Так Павел за ней ходит. Любятся они. Чего ж я буду перебивать! - уговаривал себя, а сердце поднывало.
        Однажды вечерком стукнули в калитку. Логин пошёл открывать, а там она, Дашенька. Он так и остолбенел.
- Я к Лизе за нитками, на вышивку не хватило.
        Голосок дрожит, ручки косынкой личико прикрывают. И Логин не сдержался:
- Да не прячься! Я тебя такой люблю и век любить буду. Пойдёшь за меня?
       Она забыла, за чем пришла, повернулась и убежала.
- Что наделал, старый дурень! Теперь вовсе не появится! – ругал себя Логин.
       И действительно, девушка больше не приходила. Спросить дочку, почему подруга не заходит, он не решался.

       Как-то поздно вечером возвращался Логин домой. Носил на край села кузнецу точить ножи и ножницы. Засиделись допоздна. У колодца с ведром Дарья, рядом - Павел. Разговор шёл на повышенных тонах. Логин остановился. Было неловко появиться, ещё подумают, что подсматривал. Ещё большую неловкость испытал, когда обрывки фраз долетели до его ушей:
- … не проси, не пойду, - голос Даши.
       И в ответ:
- … верным буду, клянусь…
      И снова Даша:
- Говорю, не пара я тебе…
Логин свернул в другую улочку, шёл будто с вечеринки: всё в тумане. Ноги сами домой привели. Упал ничком на кровать и стал думать свою думу.
 Дарья мыла посуду, когда в окно заметила Логина Григорьевича. Он стоял с отцом на подворье. Мужчины о чём-то оживлённо говорили. Гость случайно поднял глаза на окно, увидел Дашу, почему-то смутился и закашлялся.
Через несколько минут отец привёл соседа в дом и скомандовал:
- Ну-ка, бабоньки, поживей на стол собирайте да всё самое лучшее. Жених в доме.
Сватанье прошло коротко. Логин Григорьевич поклонился Дарье в пояс и сказал:
- Пойдёшь за меня, Дарьюшка? Не обижу. На руках носить буду.
Глянула она в его глаза, а в них столько плескалось нежности и любви! У девушки дух захватило.
- Пойду, - только вымолвила и тут же убежала во двор.
В мясоед сыграли скромную свадебку и зажили дружно. Уж как соседки ни старались посудачить, да придраться было не к чему. Иной мужик свою супружницу гоняет, руку поднимает, а Логин Дарьюшку на руках носит, посадит на колени и милуется:
- Красавица моя, ненаглядная моя…
Изъяна её не замечал, словно и не было вовсе. Дарья и сама про глаз свой стала забывать. Глядишь, другой домой ползёт еле-еле, пьянющий вдрызг. А Логин полевых ромашек в лугах нарвёт и тащит букет своей Дарьюшке. А то пряники из города везёт или конфеты. Как ребёнка лелеял. И Дарья платила ему заботой и нежностью. Любовь меж ними была большая. Дарья купалась в своём женском счастье и ни разу не пожалела, что связала судьбу с Логином. Скоро детки пошли. Да все погодки. Семерых народила Дарьюшка: год – мальчонка, другой год – девчонка. Так и чередовались. Да бог прибрал мальчонок, а дочери выжили: старшая Мария, средняя Анна, младшенькую Ольгу и вовсе в поле родила.
Логин Григорьевич трудился не покладая рук, лишь бы в семье был достаток. Летом в поле, зимой в разъездах по ближним и дальним деревням с кормилицей машинкой «Зингер». А Дарью теперь в селе величали Дарья Андреевна. Уважали за домовитость, доброжелательность, рассудительность.
Так и шли рядышком по жизненной дороге в одной упряжке супруги Вяткины, излучая красоту, свет и тепло - настоящие Уральские самоцветы.

- Принеси-ка, Валюшка, воды, да не из-под крана, а с колодца. Что-то в горле першит, - бабушка протянула кружку.
 Краешком платочка вытерла непрошенную слезинку. Будто продолжая рассказ, проговорила:
- Ой, память, что ты с нами делаешь! Сколько воды утекло, а помнится…
Валентина поставила кружку на стол и, погрозила пальчиком.
- А ведь ты, бабуля, о своих родителях рассказала. Я догадалась. Красиво их назвала: «Уральские самоцветы». Хотелось бы, чтобы и обо мне когда-нибудь так сказали.
- Проживи красивую жизнь с добром к людям, и тебя назовут. Заслужить надо.
16 Папайя...
Игорь Гудзь
Александр Сергеевич ...спал. Спал прямо на отчетном собрании совета директоров семнадцати банков, бессменным председателем которого он и являлся. И к тому же негласным хозяином большинства из них. А чего же ему не спать, если он сам этот отчет и рихтовал накануне ночью. Выжигал правду каленым пером! А когда тебе под  семидесять...

Докладчик бодро сыпал цифрами, тревожно поглядывая на мирно посапывающего председателя. Директора рассеянно слушали, также изредка бросая сочувственные взгляды на спящего босса.

"Хоть бы уже не захрапел!" - только успел подумать один из них..., как председатель чуть вздрогнул, спина его резко выгнулась, голова откинулась назад и сам он, вместе со стулом медленно завалился вбок под стол. Никто не успел даже шевельнуться...
А председатель, тем временем, вытянувшись в струну, весь в белом на голое тело уже влетал вниз головой в глубокую черную пропасть... . Хотя хотелось как-то вверх...!
*********************************************************
- Шу-у!- тянула его в сторону дома Галка. - Давай не будем, а?
Александр Сергеевич скосил взгляд влево, рядом стояла его первая и последняя любовь, одноклассница Галка Иванова.

Он повел глазами вокруг, но не увидел ни огромного круглого стола, за которым только что восседал царственно, ни опостылевших директоров, и только ... Галка умоляюще смотрела на него своими круглыми, как два синих озера глазищами.

- Галка! - шепнул он пересохшими губами и оглянулся по сторонам. - ...Что это..., ты как здесь..., ты же....!?

- Не надо Шура! - продолжала настаивать Галка. Лицо ее сделалось до невозможности серьезным и ответственным.
- Жалко Петручио! Старый он совсем! Накажут его!

Взгляд Председателя упал на кисть своей правой руки, где еще в седьмом классе Пашка вытравил ему кривенькое сердечко с изящной буквой "Г" посередине. В последующем татуировочку пришлось убрать, статус не позволял.

Только вот сейчас она чего-то оказалось на месте. Да и сама рука не была такая сморщенная, как еще сегодня с утра. Председатель тревожно огляделся. А вокруг-то был его родной поселок, где он родился и вырос. От Москвы-то, на минуточку, пару тысяч километров будет...

Это случилось больше полувека назад. Александр Сергеевич был тогда просто Шу. Так прозвали его после просмотра всем поселком нашумевшего корейского боевика.  Это была комедия с элементами бойцовских искусств. Будущий Председатель в ту пору имел впалую грудь, анорексичное телосложение и кривоватый короткие ножки. И надо же, одним из героев этого фильма был такой же маленький, худенький и беспощадно кривоногий дядечка по имени Шу. Который весь фильм только и делал, что попадал в самые нелепые ситуации. Вот так и прилипло это "Шу"!

Понятно, что у него не было ровно никаких шансов привлечь внимание первой красавицы и двора, и школы, и улицы, да и всего поселка Галки Ивановой.

Посмотрев тогда внимательно в зеркало, он отбросил всякие сомнения насчет своей внешности и стал играть роль вот того самого Шу, нелепого и смешного, грустного и ...мудрого. Что-то вроде нашего Петрушки. Все над ним потешались, если не сказать издевались, а вот бедная Галка взяла, да и втюрилась. Безмерно удивив куда более видных ребят. Ну,поваляли его пару раз в грязи, пошмякали малость, да и оставили в покое. И в ... любви! Тогда люди еще не были такими жестокими.

Любил ли сам Шурка...!? Да он жизнь был готов за Галку отдать. Поскольку ничего другого у него особо и не было. Все, что можно было где-то в их нищем южном поселке спереть, вплоть до конфеток с прилавка, все это Шурка тащил своей возлюбленной. И она была счастлива принимать эти немудреные подарки. Особенно так романтически добытые.  Ведь он в самом прямом смысле рисковал свободой, ради нее...! Но основной причиной ее любви было..., об этом она уже позже проговорилась, будто он ей напоминал молодого Чаплина. Лестное сравнение!

Сразу за поселком, километрах в трех, в специально отведенном полурежимном месте располагался таинственный ГСУ - государственный Сортучасток, который открыли еще при Сталине. Туда свозили со всего мира экзотические сорта фруктовых деревьев и пытались окультурить на нашей земле. Потому как для коммунистов невыполнимых задач не бывает! И  кое-что действительно получалось.

В былые годы участок охранял целый взвод конной милиции, а потом остался всего один - Петя! Которого все звали Петручио. И хрен его знает почему!

По поселку поползли слухи, что удалось привить какую-то то ли индийскую, то ли мексиканскую ... папайю. Посвященные шептались о большом, сантиметров двадцать в длину дикованом фрукте с желто-зеленой кожицей, а на вкус - что-то среднее между дыней и тыквой, с невероятно приятной ярко-оранжевой нежной мякотью. Хотя никто и не пробовал. Вот на нее-то и нацелился для своей любимой наш Шура, да проболтался сдуру.

- Не надо Шура! - сказала тогда жалобно Галка. Лицо ее сделалось до невозможности серьезным и ответственным.
- Жалко Петручио! Старый он совсем! Накажут его!
- За одну-то штучку? - отвернул взгляд Шура.
- Откуда ты знаешь? Может она там всего одна!

Они едва не рассорились. Галка долго сидела насупившись и  сжавшись в комочек, потом вдруг распрямилась, вскочила и чуть ли не прокричала своим звонким голосом:

- Все очень просто, Шу! Я все придумала! Пойдем и попросим! Если там много - он даст. Петручио добрый, я его с детства знаю! А если одна...,пусть всё так и остается!

Шура с легкой душой согласился, тем более, что не одному идти, а с Галкой. Договорились только чтобы никому не слова, чтобы Петручио не посадили потом "на всю жизнь". 1951 годик всё же на дворе! Демократией и не пахло!

Вечером встретились. Уже начало темнеть. Шли быстро, не оглядываясь. Пришлось идти по обочине, поминутно отчаянно увертываясь от проносившихся мимо грузовиков с зерном. В колхозах полным ходом шла уборка. Минут через сорок подошли к массивным железным воротам,тихо постучали. Петручио открыл сразу, будто специально ждал у калитки.

- Вам чего? - хмуро мотнул он кудлатой головой.

- Мы из кружка! Юннаты! - вдохновенно соврал Шура. - Говорят у вас тут, эта...папа..., как ее, в общем ...созрела. Ботаничка велела посмотреть и описать, завтра на уроке докладывать будем.

- А-а!? - почесал рваный ватник под мышкой Петручио. - Папа...йя!? Ити ее..., и не выговоришь!Есть такое. Вы бы еще ночью пришли. Во-он туда, потом по дорожке направо, с полверсты будет. Там они и стоят. Не спутаете! И побыстрее, темно уже, мне закрываться надо.

Шура с Галкой метнулись в указанном направлении. Уже совсем скоро показалось несколько странных невысоких деревьев с тонким, без ветвей стволами, увенчанными сверху зонтиками из больших листьев, похожих на растопыренную пятерню, на длинных черенках. Большие грозди  созревших янтарно-желтых плодов нежно обвивали каждый ствол.

- Ну, видишь! - чуть тронул Шура за локоть любимую. - Вон их сколько, а ты ...всего одна, всего одна...!

- Красотища! - поежилась Галка. - ... Ладно, возьмем. Вряд ли их тут пересчитывают.

Шура дотянулся до грозди и аккуратно сорвал один из плодов. На вид ничего не изменилось. Спрятав драгоценный фрукт в широченный Шуркин карман, они почти бегом рванули у воротам. Где их уже поджидал Петручио.

- Ну и чего Вы там насмотрели в темноте-то? - добродушно буркнул он.
- Успели! Завтра в школе расскажем! Эх, попробовать бы! - мечтательно закатила глаза Галка.
- Вот я Вам попробую! - звякнул ружьем Петручио. - Нельзя, их на весь Союз пять или шесть всего. Государство охраняет.
И запер накрепко ворота.

Шура с Галкой шли по дороге в предвкушении царской трапезы. Солидный плод при быстрой ходьбе безжалостно лупил по самым интимным местам. Терпеть дальше уже не было сил.

- Давай прямо сейчас! - остановился он посреди дороги. - У меня и ножик с собой. - А где еще!? Дома нельзя, в поселке тоже, вдруг заметят.

Галка чуть сглотнув торопливо кивнула. Шурка достал нож, ловко раскроил плод вдоль. Одну половинку протянул ей, а сам впился зубами в другую.

- Может почистить надо! - пробурчала пережевывая толстую кожуру Галка.

Шура отобрал у нее половинку и ловко почистил. Тоже самое сделал и со своим куском.
Некоторое время они стояли посреди дороги и сосредоточенно жевали. По губам обоих тек желто-красный сок.

- Ну, не знаю! - вытерла губы Галка. - Ничего особенного, ...на дыню похожа, только не сладкая. Пресная больше!

- А по мне, так больше на нашу репу! - заключил Шурка. -  И чего ее оттуда тащили, если у нас свои тут:  и дыня, и репа?

- Не говори! Ну что, пойдем, мой ночной охотник.

Они взялись за руки, растянулись посреди дороги, и усталые и счастливые пошли ...

Из показаний водителя колхоза им. Ильича К.В. Савченко:
... Уборка, сами знаете. Напряжёнка, сутками за рулем: и днем, и ночью. А у меня еще фары ..., ну не работали фары в этот день. Это был уже 16-ый рейс у меня. В башке кирпич, глаза сами закрываются: а бригадир ..."давай, давай"! Мол, зимой отдохнем. А тут еще дожди обещали. Вот мы и "давали".
 
Толком и не помню ничего. Сильный удар в левую фару, крик страшный..., выскочил..., девчушка сразу... кончилась. Пацан дышал еще вроде. Обоих в кабину, до сельсовета довез... . Не, не пил. В уборку сухой закон..."

Шурка выжил тогда, молодой организм выгрыз его со того света.  А вот Галка..., нет больше Галки...

Всю жизнь Александр Сергеевич прожил с этим камнем на сердце. Потому и не женился ни разу, не полюбил никого, хотя всю жизнь этот рой вокруг него вился. Не смог после Галки. Так и остался: то ли вдовцом, то ли холостяком.
 
Посвятил себя работе. Окончил с отличием финансовый, долго мотался по разным конторам, в 90-ых подсуетился, прихватил пару банков в собственность. И к семидесяти, когда уже ничего особо и не надо, стал большим человеком -  председателем и все такое. Состояние, положение, дом на Рублевке, тачки навороченные, прислуга, садовник... и прочая дребедень. 

А толку-то! Если Галки нет!

***********************************************************

- Не надо Шура! - сказала жалобно Галка. Лицо ее сделалось до невозможности серьезным и ответственным.

- Жалко Петручио! Старый он совсем! Накажут его!
- За одну-то штучку?

- Откуда ты знаешь? Может она там всего одна!

........Ну, не надо, так и не надо! - выдохнул Шурка-Председатель. - Дурочка ты! Тебе же хотел...., подарок.

- Ты мне сам... подарок! - обвила его шею Галка. - Пойдем! Пойдем от греха! Мало ли чего...

- Мало ли чего...! - повторил он эхом..., точно зная, что изменив прошлое, можно в корне поменять и свое будущее...! Но ради Галки..., да и хрен бы с ним, с будущим этим!

И опять провалился в ту проклятую пропасть.


Очнулся он от мощного пинка в правый бок. Потом еще, и еще. Дружки-бомжи месили его уже не первый раз, и не второй. Били, издевались, отбирали последнее, уж больно безответный он был. Не роптал, не жаловался, все сносил! Худющий, маленький, кривоногий, старый как смерть, кожа с костей сама слезает - ну, над кем еще покуражиться, если не над таким. Били не за что, просто так, развлекались. Чем бомжам заняться на досуге-то!?

Он давно ко всему привык, боли уже не чувствовал. Только голову прикрывал рукой. Чтоб уж совсем... . Зато на правой-то кисти... - сердечко с изящной буквой "Г" посередине.

- Ты гля...! - орал самый здоровый. - Сам говно, и тату у него тоже на "Г". Сам себе наколол... урод вонючий!
17 Ад
Игорь Гудзь
Громов так и не успел понять, как это случилось. Вечер как вечер, сидели все, ужинали, чего-то вдруг опять тявкнула эта ...,  он было собрался ответить, ... как вдруг сдавило голову, застрял кусок в глотке, воздух испарился, а в окне земля с небом медленно, не спеша поменялись местами...

Мелькнули перекошенная физиономия тещи, вмиг вытянувшееся лицо благоверной, разинутый в жутком крике ротик младшенькой и ...все!

Громов свободно повис в серовато-белесом пространстве, не чувствуя ни ног, ни рук, не тела вообще. Да и пространство это он не видел, а скорее чувствовал.

- Вот и все! - пронеслась вслед за телом последняя мысль. - Вот и кирдык...!

За пропавшее тело он не переживал. Не за что там было убиваться! Тело "жирного пингвина" - так отзывалась о нем теща. Внешность Громов свою недолюбливал смолоду, уж больно грубовато был сработан, видать не в духе оказался создатель в тот пасмурный денек.

Зато с головкой все оказалось в порядке. Да и руки произросли откуда надо, не как у многих других. Женился на столичной красотке, умной, образованной, из хорошей семьи. Все бы ничего, вот только теща - мать ее, уж больно правильной была. Как ей самой казалось!

Успешно спровадив пару законных в лучший из миров и накапав в прокуратуру на последнего, уже гражданского, отчего тот уж третий год в бегах..., она сочла себя достаточно опытной по жизни. Филфак и два свободных языка удручающе стойко поддерживали это ее неистребимое желание поучать всех и вся!

И некому было подсказать вовремя, что только дураки так любят всех учить, это их неотъемлемая черта. Основной критерий дурости, так сказать! Но ведь чтобы понять, что ты дурак, надо хоть на минутку стать умным и взглянуть на себя со стороны. Но теще и этого не дано. И никакие образования с языками здесь не помогут. Или умный, или дурак! Это уж как Бог дал!

Но даже в Бога теща не верила. Атеисткой была, прости Господи! И дочку такой же сделала, и к внучкам уже подступалась.
Громова, так просто не замечала, искренне считая его неким темным пятном, случайно образовавшимся на их с дочкой светлом пути. Случайно и ... временно!

Громов поначалу отмалчивался, мыкался по углам опостылевшего дома. Потом научился угрюмо отшучиваться, приводя тещу в еще большую ярость. Ей и в голову не приходило, что кто-то еще кроме нее бесценной обладает чувством юмора. В том смысле, конечно, как она это чувство понимала!

Потом Громов стал огрызаться, а в последнее время и просто... посылать. Однажды так и сказал: спокойно, вежливо и культурно, без мата:
- Пошла ты в ... жопу, тварь облезлая!
Головой отвечая буквально за каждое сказанное при этом слово.
После чего теща на время примолкла, достойно оценив видимо филологические нюансы произнесенного.

Так они и жили. Чувство несправедливости со временем переросло в неприязнь. Довольно скоро неприязнь стала "острой",  а дальше и ... ненависть не надолго задержалась! 
И если кто-то до сих пор верит, что от любви до ненависти один шаг, тот здорово ошибается!
Там много шагов... всяких!

Ненависть - интересная штука. Она всегда направлена не столько на объект этой ненависти, сколько на самого ненавидящего. Объект может ни о какой ненависти к себе даже и не догадываться.  А вот того, кто ненавидит, ненависть буквально пожирает. И не от случая к случаю, не волнами, а постоянно, то есть просто...всегда. И ничего с этим поделать невозможно.

Теща ни о какой ненависти к себе и подумать не могла, ведь зять должен быть ей вечно благодарен за такую дочку. Да и жили они в квартире того последнего, гражданского...! Своей-то Громов так и не поимел, 90-е нагрянули! Какая уж тут ненависть. Только безмерная благодарность, почитание и обожание.

Громов просто иссыхал на глазах от мучивших его каждую секунду чернее черного мыслей и чувств. И искренне боялся рехнуться на этой почве. Однажды он заперся среди ночи в туалете, с содроганием переживая только что увиденный сон, где он, прямо как Раскольников...топором ненавистную, потом расчленяет пилою ржавою, заматывает в десяток окровавленных пакетов и развозит тайком по мусоркам. И ведь не уходил тот сон, как обычно бывает, а как раз наоборот - яркие и сочные картинки услужливо вставали перед его воспаленными глазами еще спустя несколько дней после той страшной ночи.

Громов знал из умных книжек, что нашему мозгу всё равно: делаешь ты что-то наяву, или только думаешь об этом, или это просто сон. Для мозга - это все ОДНО и ТОЖЕ! Громов искренне в это верил, и так же искренне боялся за себя, и за семью! И за тещу, кстати! Может быть, за нее - в первую очередь!

Но ничего не мог с собой поделать. Ведь предмет своей ненависти он был вынужден наблюдать каждый день! А вся деятельность, слова и поступки этого предмета только бесконечно усиливали сие страшное чувство. Он ненавидел в ней все: как она ест и пьет, как ходит и сидит, как щелкает пультом беспрерывно, как болтает по телефону. Ненавидел всю, от волоска на голове до кончика мизинца на ноге! Вот как бывает!

Одно время Громов хотел переехать с семьей в другой город, даже вел переговоры с одним провинциальным предприятием, им нужен был зам. главного инженера. Но посидев там с полгода в командировке, понял, что расстояние для ненависти вовсе не помеха.
Эта была самая настоящая страсть, одна из тех древних и тайных страстей, навязанных человеку самим дьяволом. А простому смертному с сатаной тягаться трудно.  И это Громов, как человек верующий тоже понимал.

- Молись, сын мой! Только молитвы...! - больше по-привычке советовал ему знакомый батюшка. Он всем так говорил. И праведникам и бандитам. Но и молитвы не помогали. Даже стоя на коленях у алтаря Громов "видел" искаженную злобой до боли знакомую физиономию. А иной раз чудились и едва заметные пара бугорков на ее аккуратно прилизанный головке. Это были точно проделки рогатого, Громов здесь уже не сомневался.

****************************************************

Но, теперь-то все! Кончено!  Все прошлое осталось ТАМ! И счастливое, и ненавистное! То ли внизу, то ли вверху, то ли где-то сбоку. А здесь тишина и покой. И это навсегда! Ведь здесь времени нет! Это глупые людишки придумали себе, что год их жизни равен одному обороту Земли вокруг Солнца.
А здесь - Вечность!

Громов хотел как раньше, в минуты редкого блаженства потянуться всем телом и зевнуть от души.  Но не получилось, нечем было ни потянуться, ни зевнуть! Тела нет, мать его! Там ... валяется! А потом вообще закопают, а то и сожгут!
Уж теща не упустит возможности сэкономить.

И вдруг перед ним возникла сама... теща. Это был не экран или монитор, и не кино. Это была реальная теща, правда чуть в дымке какой-то. И так близко, что можно было потрогать. Дык ... нечем же! Он ее и не видел, поскольку глаз нет, она находилась словно внутри него, была неотъемлемой его частью.

Теща сидела в своем любимом кресле, живая и невредимая, полная сил и здоровья, и щебетала с заклятой подругой:
- Ну вот теперь я вздохнула свободно! Нет этого идиота, подох проклятый, наконец-то. Я уж думала не дождусь. А Светка-то как рада, прямо порхает вся. И девчонки не грустят. Избавились!

Громов, точнее то, что от него осталось "смотрел" не отрываясь. Не было возможности закрыть глаза и заткнуть уши. Невозможно было выключить изображение или перейти на другой канал. Надо было просто ждать, пока Это закончится. Но Громов знал, что времени здесь нет, здесь все - навсегда. И картинка эта вечная!

Только сейчас он стал осознавать, где находится. Это был не рай! Отнюдь. И не что-то посередине. Это был Он. АД!
Никаких кипящих котлов с голыми красотками внутри и чертей с вилами. Только... теща и ненависть!  И это было гораздо страшнее, потому что...правда!

Картинки сменялись сами собой.

Вот теща, улыбающаяся и счастливая выбрасывает на помойку его любимые вещи: мелькнул спиннинг, свитер, который он носил уже лет десять. Следом летит маленькая любимая его сковородочка, на которой он готовил себе яичницу с помидорами по утрам...

Вот она втюхивает внучкам, чтобы не грустили об отце, он этого не стоит. Скоро у них будет новый папа, не чета тому прошлому:  богатый, солидный, будет дарить им подарки и возить в разные страны...

Вот толкует дочке о одном "интересном мужчине", с которым надо бы познакомиться. И неплохо бы пойти в Загс, вернуть себе, девичью фамилию. Да и девочкам поменять - Горностаевы... это тебе на какие-то Громовы...

Вот, всё же не решаясь выбросить, прячет в дальний угол потрёт его усопших родителей. Чтобы ничего здесь больше не напоминало об этом...недоразумении по фамилии Громов..

Вот снимает с вешалки шубу дочери, на которую Громов зарабатывал ночами на разгрузке вагонов, и будто ненароком запихивает в самый низ, вместе со старой обувью...

Вот отдирает обои, наклеенные им, перестает поливать цветок, подаренный молодым еще его мамой, аккуратно перевязывает бечевкой стопку невзрачных эскизов, что он по молодости пытался малевать - на дачу, надо же чем-то печку растапливать... 

Да ... мало ли дел по дому у расторопной тещи...!

- Хорошо еще, что не грохнул тогда, как в том сне!  - неизвестно чем подумал Громов. - Тогда бы вместо нее тут сейчас   окровавленные куски крутились перед носом. Пусть хоть так...!

Ад!
Только сейчас Громов осознал что это такое на самом деле.
Там, при жизни можно было хоть что-то предпринять: уйти на съемную, уехать на край света или попытаться как-то договориться, примириться! Ну даже покаяться, попросить прощения, человек же она в конце концов, женщина даже.
Замуж ее выдать, наконец! Вон сосед который год пялится!
А сейчас это невозможно по причине отсутствия всего того, на чем можно было уйти или уехать, чем можно договариваться и  на что вставать при искренним раскаянии. Ничего этого уже не было! И сделать ничего нельзя.

- Зачем она так!? - неудомевал Громов. - Ну ведь помер я уже! Нет меня! Зачем уж так-то, издеваться прямо над мертвым...!?

- Это не она! - произнес кто-то тихо и грустно внутри него.
Бесполезно было выяснять кто это или что это!

- Как!? - колыхнулась Громовская субстанция, безвольно висящая в пространстве.
Теща на картинке перестала мельтешить и застыла на месте.
- А кто же...там!?

- Не она! - повторил голос. - Ее после тебя...сразу в "скорую", инфаркт, обширный, на грани сейчас...!

- А кто... же...там, на картинке!?

- Ты! Мысли твои, ненависть твоя...!

- Я...!? ... А как это, ... убрать нельзя? Ну... выключить... или как!?

- Нет!

- Никогда?

- Никогда!

- Это .... ад...?

- Ад!
18 Школьный гербарий или урок ботаники
Любовь Казазьянц
Школьный гербарий или урок ботаники
Фантастический рассказ-миниатюра.
(Написан по картине Романа Величко "История листа".)

Листья деревьев впитывают из окружающей среды  не только свет и кислород, они запоминают события, происходящие рядом, лица людей и их поступки, животных, букашек. Листья дышат и живут. У них есть память. Листья впитывают память самого ствола дерева, на котором растут и видят смену времён года, помнят каждую дождинку, на них упавшую.

В светлом просторном классе стоял гул. Перемена кончилась, а урок литературы в шестом "Б" заменили ботаникой, которая по расписанию стояла последним уроком. Ребята шумели, радовались, что пойдут домой на час раньше. Вошла учительница.
Анна Борисовна  -  женщина строгих правил, педагог старой закалки. Дети её уважают. Она пользуется авторитетом детей даже в старших классах, несмотря на свою строгость. Воцарилась тишина. Ребята стоя приветствовали учительницу. Сели как по команде. Она поздоровалась с классом.
-Ну что, ребята, как обстоят дела с гербарием?
Тут все зашуршали и заёрзали.
-Анна Борисовна, а я принёс свой старый гербарий, который собирал ещё в четвёртом классе, - выкрикнул Сашка Колпаков.
И началось.
-Так не честно!
-Мы тут из кожи вон лезли, чтобы собрать нужные растения, а он!
-Ишь, выдумал!
-Во, выкрутился! – протестовали одноклассники.
-Чо, самый умный что ли!? – зашипел на Сашку двоечник Сёмка, по прозвищу Репей.
-Ребята, прекратите спорить! Ничего в этом предосудительного нет, - возразила учительница. – Если у кого-то из вас ещё сохранился старый гербарий, приносите. Я – не против, заcчитаю. Ну-ка Саша, давай посмотрим твой альбом! – Учительница подошла к парте Колпакова. Саша вынул из портфеля объёмистый альбом в коленкоровом переплёте и открыл титульный лист. На первой обложке ярким фломастером была красиво выведена фамилия и класс хозяина альбома. Принялись разглядывать гербарий. На каждой следующей странице были аккуратно прикреплены высушенные листья различных деревьев и кустов, росших в умеренной полосе России, и подписаны внизу соответствующие названия: "Лист дуба", "Лист рябины", "Ягоды рябины", "Лист берёзы", "Серёжки берёзы"  и так далее. Как положено, сверху каждый экспонат прикрывала приклеенная калька.
-Великолепный гербарий, Колпаков! Аккуратно оформлен альбом! – с восторгом воскликнула учительница. Я ставлю тебе пять.
Некоторые ребята подсели к Саше посмотреть гербарий. И вдруг, когда открыли страницу с осенним кленовым листом, все ахнули.
-Анна Борисовна! Посмотрите скорей! Что это? – позвали ребята.
Да и сам Сашка сразу не понял, что произошло. На виду у всех кленовый лист посветлел, и в середине появилась удивительная картина – трава, зелёные деревья, над цветами порхают бабочки, стрекозы – лето. Вдруг картина сменилась – осень, падают жёлтые листья, идёт дождь, на земле лужи. Ребята застыли, открыв рты от удивления. И снова смена декораций – зима, снег, рядом с деревом снежная баба, дети играют в снежки. И опять - весна, радуга, вокруг дерева птички летают, строят гнёзда. И тут видение исчезло. Лист клёна снова принял обычный вид. Учительница не смогла объяснить, что произошло.
-Вот так чудо-гербарий у тебя, Сашка!
-Ну, ты даёшь!
-Где собирал? Может там ещё такие волшебные листья завалялись? – съязвил Виктор, староста класса.
-Что вы удивляетесь! Подумаешь, гербарий – тоже мне невидаль, - завистливо прокричала соседка Саши Лариска и скривила вредную рожицу.
-Вот именно, - визгливо подтвердил Антон с задней парты.
-Что это было, Анна Борисовна? – восхищённо развела руками отличница Маруська, староста звена.
-А что, и чудеса иногда случаются! Правда, Анна Борисовна? – воскликнула круглая отличница Маринка, подружка Саши, которая живёт в его доме, но в следующем подъезде.
-И у каждого листа есть своя история! – серьёзно заметила Анна Борисовна и многозначительно посмотрела на отлчницу Маринку.
19 Огонь памяти
Любовь Казазьянц
Соавтор - моя младшая дочь Маргарита.
Посвящается памяти маминой подруги – Татьяне Николаевне Калядиной.
(Написано к картине Романа Величко "Свет осени".)

Наконец я дождалась, и сегодня мы с дедом отправляемся в лес к нашему Русалочьему озеру. О нём в округе рассказывают много загадочного.
Дед у меня очень интересный человек. Он так много знает и всегда занимательно рассказывает! Я люблю с ним беседовать. 
Отправились к озеру утром. Ранняя весна напоминала о себе набухшими почками на деревьях, еле пробивающейся из-под земли молодой травкой. Природа просыпалась от зимней спячки, обновляла и расправляла свои замёрзшие очертания. А вместе с растениями просыпались звери, птицы, букашки, всякая живность лесная.  В лесу свежо и сыро. В воздухе стоял густой туман, от чего было загадочно и немного страшновато. Если дедушка отходил от меня на несколько шагов в сторону, я не видела даже его силуэта, поэтому приходилось ориентироваться на голос. По дороге дедушка рассказывал о разных лесных зверушках, об их повадках, местах обитания. За это время постепенно потеплело, из-за облаков выглянуло долгожданное солнышко. Туман рассеялся. Вокруг пели птички. Звуки леса наполнили жизнью всё пространство.
К Русалочьему озеру дошли к полудню. Дедушка ставил палатку, я помогала, чем могла. Закончив с установкой, мы пошли рыбачить. Было весело, дедушка всё время шутил и рассказывал свои прибаутки. Пока дед рыбачил, Танюшка сидела на пенёчке рядом с ним и, прищурив глаза, с любопытством разглядывала солнечные лучи: сквозь ресницы они разделялись на радугу, Танюшка нетерпеливо пересчитывала, сколько в радуге было цветов, но окончательно запуталась и спросила об этом у деда.
-Вообще-то в радуге семь цветов. Знаешь стишок: "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан". Так вот первая буква каждого слова совпадает с названием цвета в радуге и их последовательностью в ней. Ну-ка скажи, какие цвета?
Танюшка задумчиво промычала.
-Не знаешь!? Ну, так вот, запомни, в жизни пригодится: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый.
-А другие? – требовательно воскликнула она.
-А эти оттенки получаются от смешения основных цветов радуги. Вот когда у вас в школе начнётся рисование, спросишь у художника сама.
Потом он сварил из улова на костре вкусную уху. На ароматный запах сбежались любопытные белки.  Мы их угощали обедом, но оказывается, они рыбу не кушают! Дедушка сказал, что они любят кое-что повкуснее. После обеда, мы  немного погуляли вокруг озера. Дедушка рассказал мне про виды лесных деревьев: больше всего мне понравилась грустная плакучая ива, она росла у самой воды. А ещё я обратила внимание на аллею из ровно подпиленных пеньков со следами огня сверху. Спросила деда о них, на что он ответил: "Это особенная история, расскажу тебе у костра".
К вечеру похолодало. Дед надел на меня тёплую куртку и шапку. Я помогла ему собирать хворост. Когда дедушка разжёг костёр стало намного теплее и уютнее. Танюшка любовалась пламенем костра и вспомнила:
-Дедушка, ты же хотел мне рассказать про ту аллею!
 И дедушка начал свой рассказ:
-Я расскажу тебе древнюю легенду о нашем озере. Ты узнаешь, почему оно имеет такое загадочное название – "Русалочье". В этом месте давным-давно жили древние племена. Народ этот назывался "суричами". У них принято было иметь  много детей, и чем больше детей в семье, тем выше становился её статус. Особую роль в их обществе играли женщины, они почитались, им поклонялись. Когда в семье рождалась девочка, устраивали большой праздник на весь город. Правила суричами женщина – её называли "прародительницей". Власть передавалась по родословной женской линии. И вот, жила в том городе одна семья,  все женщины из их рода считались ведуньями, к ним приходили лечиться, узнавать будущее, причины неудач, несчастий люди со всего города и окрестностей. В их семье было двенадцать дочерей. Все -  писаные красавицы, одна другой краше. Девушкам в их семье принято было давать имена на "А" - первую букву древнерусского алфавита. Но, в этой семье был непререкаемый закон, своего рода табу - запрет: женщинам их рода строжайше запрещалось выходить замуж, похоже на закон жриц в Древнем Египте. Самая старшая дочь Анфия влюбилась без памяти в одного парня и решила нарушить запрет – выйти замуж, рожать, воспитывать детей и вести обычную жизнь, как положено женщине в их народе. Она не послушала свою мать, которая хотела уберечь дочь от роковой ошибки. И случилось несчастье с её суженным: почти перед самой свадьбой он охотился в лесу вместе с соплеменниками, на него упала огромная ветка дерева, видимо обломилась. И он погиб. Девица не смогла перенести смерти любимого и утопилась в озере, о потом пропали все её одиннадцать сестёр. Сгинули, будто их и не бывало. С тех пор рассказывают, что все двенадцать сестёр превратились в русалок и живут в нашем озере, раз в году в полнолуние они выходят из озера, и в огне, принимая образ девушек, то есть самих себя, танцуют на этих пнях страстный танец огня. А ещё их называют – "огненные девственницы". Есть поверье, кто их увидит, либо умирают, либо сбываются все их мечты.
Танюшка слушала удивительный рассказ деда, раскрыв рот, впитывая каждое слово.
-Ну, как? Тебе понравилась история про русалок? – спросил внучку дед.
-Конечно, дедуля! Как в сказке! А откуда ты это знаешь? – спросила Танюшка, востоженно глядя в глаза деда.
-Рассказал один старик в лесу, когда я был совсем молодым. А теперь спать пора.
Танюшка удобно устроилась в спальном мешке, рядом с дедом в палатке. Она думала о русалках из дедушкиного рассказа. "Интересно, какие они – русалки, существуют ли они на самом деле? Неужели они превращаются в девушек? А куда они прячут свои хвосты?.."
И приснился Танюшке удивительный волшебный сон. Увидела она серебрящееся в лунном свете озеро, а по лунной дорожке плывут стайкой русалки и, превращаясь в девушек, выходят они друг за дружкой на берег, освещённый серебристым светом полной луны. Идут молча, гуськом в  ночной тиши, встают на пенёчки и вдруг, всё озаряется яркими вспышками, как фейервек, а на земле сверкают золотые блёстки. Вокруг каждой из них кружится радужное кольцо. И под аккомпанемент арфы, под волшебные переборы одной из них, русалки-девственницы начинают свой дивный танец, извиваются их нагие тела в темп напевной мелодии, которая постепенно превращается в обжигающую анфиладу аккордов и трезвучий. А вокруг каждого пня радужное кольцо разгорается пламенем. Это огненное пламя страсти, невостребованной любви! На изумление пластичны и воздушны! Огнём памяти они отдавали дань своей матушке-прародительнице. Чуть забрезжил рассвет, танец замедлился, каждая из них присела и, превратившись в русалку, девушки исчезли, а огненные блики растаяли в предрассветном тумане. И волшебная мелодия унеслась в даль как эхо.
Утром Танюшка рассказала дедушке свой сон. И когда она проснулась, обнаружила в своей руке удивительную ракушку, с маленькой розовой  жемчужиной внутри. Дедушка взглянул на жемчужину и многозначительно сказал:
-А ты, сохрани этот подарок, внучка, тебя ждут впереди счастье и удача! Вот посмотришь!
Танюшка улыбнулась ему в ответ.
20 Трамвай дальше не пойдёт
Ольга Альтовская
    
     Глеб щипал себя за руку.
– Это сон. Это сон. Сейчас проснусь, и всё будет как прежде.
Но сон не проходил, всё казалось более чем реально, и Глеб недоумевал.
     Он очутился в незнакомой комнате. Да нет, как же незнакомой? Глеб точно знал, что он здесь жил когда-то, но так давно, что и забыл когда. НО ОН ТОЧНО ЗНАЛ, ЧТО ЗА ШКАФОМ, КОТОРЫЙ БЫЛ ПРИДВИНУТ К СТЕНЕ, БЫЛА ДЫРКА ОТ ГВОЗДЯ И ОТВАЛИЛАСЬ ШТУКАТУРКА! Вот её шкафом и прикрыли они с Лидой. Какой Лидой? У него жена Оля. И живёт он, после того как они с Олей развелись, в маленькой квартирке на окраине города.
          Вот туда, в эту квартиру, он и ехал на трамвае после работы, пока не услышал: «Конечная. Трамвай дальше не пойдёт». И всё. Он – в этой комнате. Да он и не успел даже выйти из трамвая! Точно, это сон.
     Глеб чуть успокоился и огляделся. Теперь, когда он решил, что это сон, пришла радость узнавания.
     Манекен! Он ему достался от прежних хозяев. Заходя в дом, он вешал на него своё пальто, сверху клал шляпу – и создавалась иллюзия присутствия другого человека. Это был как бы его двойник, который скрашивал его одиночество. Умел слушать не перебивая. Ему он мог доверить все свои холостяцкие тайны, не боясь огласки.
     Картинки на стене. Их они с Лидой покупали вместе на Арбате у художника старика. И Лида так настойчиво торговалась, что ему было за неё чуть неудобно. Лида… Он вспомнил запах её волос, гладкую нежность кожи на шее за ухом, тёплые, такие родные руки. Вот сейчас она придёт, и они будут обедать. Он вдруг почувствовал, как сильно хочет есть.
     – Надо подождать, – подумал он. Подошёл к креслу и вспомнил, что вчера, сидя на нём, читал газету и уронил очки.
     Глеб наклонился – и правда, справа на полу лежали его очки. Стоп! ОН НИКОГДА НЕ НОСИЛ ОЧКИ! У НЕГО СТОПРОЦЕНТНОЕ ЗРЕНИЕ, – ударила мысль, но как-то через миг ему уже стало всё равно: носил – не носил, было – не было. И стало так естественно и спокойно, что он посмотрел на часы, стоящие у стены, подумал: надо подтянуть гири, – и просто стал ждать Лиду.
     Сегодня наконец он решил сделать ей предложение. Они встречались уже несколько месяцев, и он всё сомневался.
Видел, что она была бы не против, чтобы их союз был закреплён печатью. «А то неудобно как-то, люди осуждают». Да пора уже и ему о семье подумать. Чтобы не он ждал, а его ждала любимая. И не с пельменями из магазина, а с пирогами и улыбкой – тёплая, родная, желанная…
     Часы отбивали мерно: тик-так, тик-так, Ли-да, Ли-да – и, захрипев, боем начали ОБРАТНЫЙ ОТСЧЁТ! Гулко ударили в виски: бом, бом, бом, – и остановились.
     – Мужчина! Мужчина! Просыпайтесь же! Дальше не едем. Тупик! – Ещё не понимая, что пассажир уже не проснётся, теребила Глеба водитель трамвая. Шёл дождь. И стеклоочиститель в кабине на лобовом стекле, мерно отстукивал : «Где… я… где… я... Ли…да… Ли…да…»
21 Поговори со мною, мама...
Татьяна Белецкая-Солдатова
     Я — дитя послевоенного времени, но мама много рассказывала нам о войне. Иногда мне кажется, будто я вместе с нею прожила ее детство и юность. Мамино детство, голодное, полураздетое, в темной избе, где еще шестеро, кроме нее, было все-таки веселым, шумным. А вот юность...

     Ей исполнилось семнадцать, когда началась война. Незадолго до этого ее отца, моего дедушку, арестовали за то, что не отдал в колхоз корову. А как ее отдашь, когда семеро по лавкам? Голодали, перебивались как придется, с воды на чай. Зимой одни валенки на семерых (надевали по очереди) да еще самодельные лапти. Как только появлялись первые проталинки — с кочки на кочку босиком, и никакая простуда не брала. А летом какая обувь!

     Отец вернулся за месяц до начала войны. Но не успел даже крышу на доме перекрыть, как опять ушел. От него не получили ни одной весточки. Лишь бумага, что Изот Яковлевич Сеньков пропал без вести в первый же месяц войны. За неделю до начала войны из города в гости приехала старшая мамина сестра Тася с мужем  и маленьким сынишкой Вовой. Муж ее 23 июня 1941 года ушел на фронт.

     В первую же неделю их Дубки бомбили. Когда началась бомбежка, дома были две соседские девчонки да мама с сестрами. Сразу же все кинулись прятаться в подпол. Маленький же Вовка, не привыкший по земле босиком ходить, запротивился. Тася бросилась за сандаликами для сынишки. В этот-то момент в их хату и угодила бомба.
Когда все закончилось, девчата разгребли лаз и стали потихоньку выбираться наружу. Моя мама вылезла первая, следом — соседская Наташка, затем старшая сестра Маруся, младшая Нина, соседская Галя... А Таси все нет и нет. И тут мама увидела, как та бежит по полю, а следом за ней по земле тянутся куски не кожи даже, а шкуры. Мама догнала сестру и хотела оборвать их. «Тонь, больно», — отвела ее руки Тася.

      Обгоревшую сестру сумели отправить в госпиталь, а сами они с остальным деревенским населением неделю прятались на болоте — в Дубках уже орудовали немцы. По вечерам тайком моя бабушка ходила в деревню доить оставшуюся там корову. На болоте жили тихо, боялись не то что костер разжечь, но даже громко разговаривать. Ели ягоды, траву, пили болотную воду (как не заболели?!).
 
     Когда немцы ушли из деревни, селяне вернулись домой. Везде дымились обгоревшие избы. Ни кур, ни свиней не было — все поели фрицы. От их хаты остались лишь обуглившиеся бревна. Разворошив груду еще дымившихся кирпичей, нашли несколько косточек маленького Вовочки, которые похоронили на деревенском кладбище, завернув в какую-то тряпицу. С трудом мама с бабушкой отыскали госпиталь, в котором была Тася. Там вспомнили о молодой обгоревшей женщине, которая от ожогов раздулась, как бочка, и умерла в страшных муках. Где похоронили? Да кто ж знает. Где-то в общей яме. Разве было до могил тогда? Муж Таси, лейтенант военной авиации Яков Петрович Васильев, пропал без вести в июле 1941-го.

     Долгих два года Смоленщина была «под немцем». Фашисты периодически занимали деревню, расселяясь по уцелевшим избам. Чувствуя себя хозяевами, заставляли на них работать. Обстирывать, готовить… Жила в Дубках очень красивая девушка, которая, чтобы уберечься от фашистских приставаний, изуродовала себе лицо кислотой.  «Мы были такие истощенные, плохо одетые, - вспоминала мама, - да еще специально нахлобучим платок, чтобы фрицы не зарились». Их семья жила сначала в землянке. Потом над ними сжалился дальний родственник и пустил в маленькую баньку.

     Младшая сестра Валя застудила ушки, потеряла на всю жизнь слух. Ребенок на войне — обуза. И если бы не моя мама, оберегавшая сестренку как могла, то, может, тетя Валя и не выжила бы. Как питались? Собирали по полю остатки гнилой картошки, из которой пекли лепешки, из лебеды и крапивы варили похлебку. Из одежды было то, в чем успели выскочить из-под бомбежки. На чудом сохранившейся после пожара старенькой швейной машинке «Зингер» (она, кстати, до сих пор цела) мама обшивала деревенских женщин, которые в плату за это давали кто кусок хлеба, кто — материи.

     Однажды высокий не по возрасту мамин младший  четырнадцатилетний брат нашел где-то красноармейскую пилотку и надел на голову. Фашист наставил на подростка автомат: «Партизан?» — «Нет! Нет!» — подбежала бабушка. Но, не обращая внимания на ее мольбы, эсэсовец с удовольствием разрядил в «партизана» весь рожок. Спустя годы мы узнали, что Коля в самом деле был связным партизанского отряда «Дедушка».
    
     Хотя не все фашисты зверствовали. У маминого родственника на постое тоже жил немец, который иногда даже подкармливал их семью. И рассказывал, что на войну не хотел идти. Дома, мол, у него остались четверо детей. Однажды мама зашла в хату, а фриц сидит перед висящим на стене плакатом с изображением Гитлера и с наслаждением штыком колет тому глаза, повторяя: «Гитлер капут! Гитлер капут!»

     Осенью 1942-го всех молодых ребят и девчат из окрестных деревень согнали толпой и полураздетых, кто в чем был, погнали в Оршу. В эту толпу попал и мамин 15-летний брат Василий. Там за колючей проволокой они пробыли зиму, а потом тех, кто выжил, отправили в Германию в концлагерь. В 1945-м их освободили. И "как предателей" повезли в товарняке на Дальний Восток. Брат сумел отправить на какой-то станции уже за Уралом письмо домой. Так родные узнали, что он жив. Работал на шахте, в деревню вернулся лишь в 1948 году.

     Незадолго до того, как немцы покинули деревню, все население как-то вечером согнали на  окраину. Не дав взять с собой ни еды, ни одежды. У тех же,  кто успел захватить узелки, их выхватывали и бросали в огонь. Выстроив людей в шеренгу, немецкий солдат по известному ему одному принципу рассортировал всех на две группы. Мама попала в ту, которую поставили на краю оврага. Она поняла: сейчас их будут расстреливать. Заплакав, к ней в колонну перебежала Валюшка. И как ни пыталась мама вернуть сестренку в «свою» колонну, та намертво вцепилась в ее подол.

     Светило предзакатное солнце. Щебетали птицы. Было тихо-тихо. Мама на всю жизнь запомнила ту тишину. И в самый последний момент вдруг прискакал на лошади немецкий офицер, Он что-то долго кричал, размахивая руками. После чего всех отпустили. Кто вмешался в их судьбу в лице того немецкого офицера? Бог? Провидение? До сих пор остается только догадываться об этом.

     Потом было тяжелое послевоенное время. Но это уже другая история. Ни мамы, ни отца (который прошел Финскую и Отечественную, дошел до Берлина) уже нет в живых. Мне горько и стыдно, что многое из их рассказов моя беззаботная юношеская память не сохранила. Сейчас бы вернуться в то время. Когда родители были живы. Наговориться с ними досыта. Вслушиваясь в каждое словечка. Вглядываясь в любимые родные лица…
22 Как магазин Акопяна Пив-пабу противостоял
Поздняков Евгений
     История Нижнеамурья – дело интересное. Много тайн и загадок хранит восточная земля, но, пожалуй, ни один вопрос не вызывал столь бурного обсуждения, как основание Александровска. Кто-то говорил, что город был построен вокруг лагеря Невельского, другие утверждали, что первопроходцы осваивались у стоянок местных народностей, а третьи пытались связать две версии воедино. Рассуждения эти, разумеется, исходили из академической среды Хабаровска, но разве краеведам может быть известна правда о месте, находящемся за девятьсот километров от них? К разочарованию докторов наук, ни Невельской, ни эвенки к основанию Александровска отношения не имели. Любой местный житель, посвятивший лучшие годы жизни работе на некогда процветающем, а ныне закрытом, судостроительном заводе, скажет, что Александровск строился вокруг вино-водочного магазина «Давид». И пускай в царские времена на его месте была лишь яма, а в советские – скромный хлебобулочный ларек, но теперь ни один нижнеамурец не мог представить родное место без «главного достижения «Перестройки».
     Как Apple нельзя вообразить без Стива Джобса, так и «Давид» не может существовать без Владимира Акопяна. Вернувшись на малую Родину в 95-м году, ушлый паренек, как и любой выпускник экономической кафедры, задался главным вопросом предпринимателя: в чем нуждается население? Изрядно насмотревшись на лица грустных рабочих недавно закрытого завода, нижнеамурский «воротила» пришел к выводу, что землякам не хватает… Счастья.
-Я же не алкоголь продаю! – Улыбался он журналистам в день открытия магазина. – Сами посмотрите: жидкая радость! По бутылкам разлитая…
     Магазин располагался в самом центре – на площади Ленина. Ирония судьбы, но даже сам вождь мирового пролетариата рукой указывал на скромное заведение, и, будто бы не зная о том, что Советский Союз распался несколько лет назад, вчерашние рабочие стройными рядами двигались в сторону «Давида», послушно исполняя волю «дедушки коммунизма». Впрочем, желание партии еще никогда не отзывалось в мужских сердцах с подобной теплотой и нежностью.
     Владимир с клиентами был на короткой ноге: все их желания исполнял еще до того, как они осмеливались их озвучить. В первые годы капиталом он обладал малым, а потому за кассой самому стоять приходилось. Так, бывало, слушает посетителя, а сам на очередь внимание обращает. Видит: мужики с мороза щеки натирают. Думает: «Они ко мне со всех концов города, а я их в холодину такую и на улицу? Не порядок». Так, собственно, в «Давиде» и появилось три первых стола: высоченные, размером с репутацию Акопяна. И вот уже работяги в магазине куртки расстегивают, да свежекупленные бутылочки открывают. Стоят довольные, пьют за счастливое прошлое и стабильное будущее. Владимир за кассой нарадоваться не может! Смотрит на клиентов своих и понимает: товар употреблять-то употребляют, но молчат, заразы! Беседа не заводится! «Так, поговорят глядишь», - размышляет, - «Да задержатся. А задержатся – за второй потянутся. Надо бы им язычки развязать!». Думал Акопян, думал, да решился: из квартиры своей телевизор в магазин перенести. Жена возмущалась, конечно, но сошлись на том, что через месяц новый купят. В общем, установили ящик над прилавком и давай на нем кассеты с футбольными матчами показывать. Разговорились мужики так, что не заткнуть! И вроде бы: все условия созданы – сиди в «Давиде» до не хочу, а некоторые все равно «на огонек заскочат», бутылку под мышку и убегают. Владимир у них спрашивает: «В чем дело?», а они плечами грустно пожимают: «Работа!». Желание клиента – закон. Стал Акопян водку в рюмках продавать. Акцию эту «Перерывом» обозвал. Расположение, слава Богу, центральное: рядом и администрация, и завод бывший, и отдел образования… В общем, решение это где нужно производительность повысило, а кое-где и воображение подтянуло.
     Дела шли в гору! Вот уже из простого владельца вино-водочного магазина, Владимир превратился в хозяина целых двух продуктовых. В народе его уважали: любили за то, что от работяг не отворачивается. «Человек хоть с достатком, но за кассой сам стоит! Это многого стоит!» - полушёпотом переговаривались завсегдатаи. И действительно, русского мужика не обманешь: он нутро доброе чувствует. У местных даже мнение было, что стоит Акопяну кандидатуру на выборы мера Александровска подать – другим тут же сдаваться можно. С ним конкурировать невозможно: как-никак народный любимец. Владимиру разговоры такие льстили, конечно, но сам он в политику соваться не хотел. Уж больно его устраивала роль толстовского Дуба: статный мощный Акопян олицетворял счастье жителей Александровска и подобно величественному древу разрастался в талии не временными кольцами, но складками жира.
    Так сменилось десятилетие: из городишки Владимиру уезжать не хотелось, а «Давид» за это время стал до ужаса родным. В руках нижнеамурского предпринимателя уютно расположилось пять продуктовых, два хозяйственных магазина. Казалось бы: нанимай продавщицу да занимайся своими делами, но нет! Сложно от кассы отойти. Жена ругается, говорит, мол, перерабатывает: где это видано, чтобы владелец одновременно расходы подсчитывал и бутылки с фисташками подносил? Акопян и сам понимает: смешно руководителю таким заниматься, но поделать ничего не может – тянет к прилавку, к мужикам тянет! Жизнь текла чередом спокойным. Владимира все устраивало и если бы на планете Земля кроме Александровска не существовало других мест, он бы застыл в подобном существовании до конца своих дней, но, как обычно бывает в России, беда приходит «из-за бугра».
     Случилось это в марте шестнадцатого. Неподалеку от площади Ленина, а именно на Советской 85, открылась точка всероссийской сети разливного пива «Пив-паб». Акопян из интереса к конкурентам на огонек забежал. Магазин ему не понравился сразу: логотип уродливый (что это за бочонок с глазами, в самом деле?), ассортимент большой (на кой черт за водку беретесь, если рекламируете себя как продавцов пива?), но самое главное – цены низкие. Компания эта, без преувеличения, гигантская: щупальца раскинула от Москвы до Владивостока. Тягаться бессмысленно: дешевле все равно не сделаешь. По началу на старой памяти выезжали, а потом… В частном секторе еще один «Пив-паб» открылся, на Луначарской… Как грибы после дождя!
-Ну, что ты в этого «Давида» вцепился! – Успокаивала Акопяна жена за ужином. – Ну, не ходят туда, да и фиг с ним! У нас этих магазинов столько, что мама не горюй. Одним больше, одним меньше.
-Магазинов много, а «Давид» один…
-Да что ты к нему привязался-то? Ну, точка убыточная! Убыточная, понимаешь? Закрой, а на деньги сэкономленные, супермаркет открой. Семнадцатый год на дворе, а в Александровске ни одного супермаркета!
-Дура ты. Не понимаешь ничего.
-Ну, да. Я – дура. А ты – хозяин убыточного магазина.
     Почувствовав прилив злости, она, будучи великолепной хозяйкой, тут же поняла, что необходимо «выплеснуть энергию» в полезное дело. Собрав со стола грязную посуду, женщина принялась усиленно ее намывать. Акопяну даже на секунду показалось, что супруга буквально пытается протереть тарелки до дыр. Поймав себя на мысли, что «скандалить уже не так сильно хочется», она вернулась к мужу и, взяв его за руку, по-доброму прошептала:
-Володя, ну ты же у нас голова. Закрой этого «Давида»! От одного магазина не обеднеем. А над супермаркетом подумай. Народ на ура примет.
     Акопян жену свою уважал, а потому к советам ее прислушивался. Подумал, да и решил закрыть продуктовый на окраине, а тот, что в центре был, расширить немного и в супермаркет переделать. «Давид», тем временем, совсем без клиентов остался… Некогда шумное место, можно сказать, центр жизни рабочей интеллигенции Александровска, превратилось в спокойный офис нижнеамурского предпринимателя, о «лихом» прошлом которого напоминали лишь полки, уставленные стеклянными бутылками. Деньги точка приносить перестала от слова совсем: изредка прибежит забулдыга, дай Бог, сигареты купит, да и по памяти пропитой спросит: «А где тут «Пив-паб»?. Акопян людей не обманывает: скрипя зубами пальцем в сторону Советской указывает. И вот тянутся работяги к месту новому, а на указания Ленина все равно. Видимо, времена не те уже…
     Лето восемнадцатого тянулось жвачкой, прилипшей к джинсам: «Давид», застыв в ожидании посетителей, пустовал. Несмотря на негодование жены, Акопян продолжал выполнять обязанности продавца: в девять открывал магазин, протирал столы, вставал за кассу, с надеждой глядел на прохожих и, ровно в одиннадцать, закрывал двери культового местечка. Столь рутинное течение времени уже не казалось Владимиру чем-то противоестественным: напротив, он даже стал находить некоторые плюсы в положении своего магазина. «Тут хоть не мешает никто!» - размышлял он, - «Сижу, думаю, что и куда завезти… Расходы считаю. Спокойствие, стабильность!». Так, жарким августовским вечером, в очередной раз утопая в мыслях, Акопян не заметил, как в магазинчик зашел высокий парень лет двадцати пяти. Обратив внимание на посетителя лишь когда тот в плотную подошел к прилавку, Владимир машинально потянулся в сторону сигарет: профильную продукцию у него не покупали давно, а «курильщики» иногда навещали знакомое с девяностых место. Тем не менее, впервые за два десятка лет, желание клиента не совпало с действиями владельца:
-Здравствуйте! Мне, пожалуйста, бутылочку «Амурского». 0,5 которая…
     Акопян посмотрел на парня: лицо кругловатое, нос острый, волосы гелем поставлены… Таких в Александровске не водилось. Приезжий, видимо! А зачем тогда пожаловал, спрашивается? Место для нового «Пив-паба» присматривает? А если даже так, то Владимиру до этого дело какое? Если уж пришел в «Давид», то получай, чего хочешь. Встал предприниматель нижнеамурский, до холодильника прошелся, аккуратно бутылку достал, да перед посетителем поставил.
-Сорок пять рублей.
     Парень рукой в карман – достает кошелек. Купюру вынул – протягивает. Ждет сдачи. Акопян ему монету. Тот уходить не спешит. Встал, отчего-то, да на продавца смотрит. Замерли друг напротив друга. Что посетителю надо – не понятно.
-Вы меня не узнаете, Владимир Регинович? – Улыбается парень.
-Не припоминаю, если честно…
-Хватку теряете! Я ведь со второй школы. Окончил ее пять лет назад. Мы к вам раньше частенько забегали то сухари взять, то чипсы. По вечерам, бывало, мужиков просили пиво купить за сдачу… Вы же каждого из нас в лицо знали, помните?
     Акопян еще более пристально всмотрелся в черты покупателя. Что-то начало всплывать в памяти нижнеамурского предпринимателя.
-А я к родне приехал, - продолжил парень, - представляете, как в университет поступил, так сюда до сегодняшнего дня и не возвращался. Александровск другой совсем: кроме дядьки с теткой не узнаю ничего. Даже учителя новые пришли: только математичка с химозой прежние! И вот брожу по улицам – будто и не на Родине. Грустно, Владимир Регинович, грустно… Но «Давид»… Вот без вранья – отдушина! И надпись та же, и столы те же, и Вы… Как-будто в седьмой класс вернулся, ей Богу!
     Ко всему Владимир привык, но такое от молодняка услышать – никак не ожидал. Стоит, еле сдерживается: вот-вот и превратится Дуб толстовский в есенинскую Иву плакучую. Что отвечать – не понятно. Акопян за словом в карман никогда не лез: прямолинеен был как греческий нос, но в моменты сентиментальные… Раскисал. Вот и сейчас на ум только одна фраза приходила:
-Вам только «Амурское»?
-Пожалуй, да.
-А может, что покрепче?
-Да я сегодня не собирался…
-Прекращай! – Отмахивается Акопян. – Вон, посмотри, бутылка «Калуги» стоит.
-А она почем?
-Почем! – Усмехнулся Владимир. – За счет заведения, молодой.
     Захватив с собой водку и две рюмки, владелец «Давида» вышел из-за прилавка. Толстая рука с громким хлопком легла на плечо вчерашнего студента. Они вместе вышли на площадь Ленина. Впервые двери магазина закрылись на пять часов раньше. Присев на скамейку у памятника вождя пролетариата, Акопян ловким движением открыл бутылку. Растерянный парнишка испуганно посмотрел в сторону полицейского участка, однако мужицкое безразличие в очередной раз подавило юношеское стеснение. Подумаешь, люди в фуражках! Что они, из-за формы счастья человеческого понять не могут? Первая пошла – конфликт поколений был разрешен.
-Тут «Пив-пабов» развелось, - слегка поморщившись, начал студент, - никогда бы не подумал, что они и сюда попасть смогут.
-Да уж, нарисовались – не сотрешь…
-Там ведь цены низкие, - надавил на больное парень, - справляетесь?
-Ну, более менее! – Улыбнулся Акопян. – Вот, можно сказать, первый покупатель за лето передо мной стоит!
-А закрываться… Не думали?
-Как же ты мне жену напоминаешь… Так же спит и видит, чтобы я «Давида» забросил!
-Да что Вы, Владимир Регинович! Я счастлив, что магазин ваш работает до сих пор! Просто… Сложно Вам, наверное…
Акопян добродушно потер бутылку.
-Парень ты вроде умный. Так и быть, расскажу тебе мысли свои. Только тут одной рюмкой не обойдешься…
Выпили по второй. Разница в двадцать лет исчезла полностью.
-Слушай меня, студент! –Потянулся предприниматель. – В чем, по-твоему, суть вино-водочного магазина?
-Сложно, Владимир, сложно…
-Да нисколько! Я мужиков… Работяг, то есть, уважал всегда! В жизни ни слова плохого про них не сказал, но… Они, сволочи такие, суть вино-водочного магазина, - он многозначительно помахал указательным пальцем, - приравняли к… Мать его, низким ценам! К дешевизне, понимаешь?
-А на самом деле?
-А на самом деле, может быть, цены низкие и важны, но ведь… Есть еще что-то! Вот раньше, в девяностых, каждый вино-водочный в стране – место уникальное! Колоритное! Знаешь, вот я как в город новый приезжал, сразу у местных спрашивал: «Где водку покупаете?». У человек пятнадцати поинтересуюсь, да в самое популярное место пойду…. Студент, не поверишь: мне после этого похода из региона уезжать можно было! Больше вино-водочного магазина мне о местах тех ни один экскурсовод рассказать не мог! И правда, каждая точка… Отражение области! Ни больше, ни меньше! Где народ поактивней – там пиво на вынос шло хорошо, где поленивей – столы высокие, чтобы поболтать можно было… О национальностях всяких и говорить не нужно: в республиках всех алкоголь был особый! С духом своим, понимаешь?
-Не понимаю, Владимир…
-Цены дешевый – только одно свойство вино-водочного магазина! Важное, но кроме него и другие есть, дорогой мой! Мы же одно во главу угла поставили и… «Пив-пабы»! По всей стране! Приобрели ли мы что-то? Да, деньжат сэкономили! А что потеряли? Атмосферу, разговоры теплые и прочее, прочее… Миллионы людей по всей России ни с того, ни с сего решили, что вино-водочный магазин должен быть обязательно дешевым! Суть они определили, понимаешь? А суть, дорогой мой, вино-водочных магазинов в проявлении разных качеств в разных магазинах разными народами…
Сделав небольшую паузу, Акопян опять потянулся за рюмкой. Третья пошла.
-Жена со мной «Давида» начнет обсуждать… Только о деньгах думает, честно! А я… Я ведь не о капитале забочусь! Этот магазин… Это же отражение Александровска! История живая!
-Правильно ты, Региныч, отметил! – Кивнул студент.
-Мне ведь закрыть его – ровным счетом ничего не стоит! Вот веришь, нет – ни на рубль не обеднею. Наоборот даже: без лишних растрат останусь, но… Что тогда с городом будет? В этих «Пав-пабах» ведь души нет, дорогой мой! У них одна задача: все уровнять! Всему одно предназначение навязать! Но ведь не бывает так, не бывает! Все мы разные, это нас лучше и делает! Вот моя фамилия – Акопян! А у тебя, брат, какая?
-Иванов…
-Вот черт бы Вас побрал Ивановых! Вчера созванивался с одним поставщиком… Тоже Иванов, зараза такая! Неделю назад встречался со строителями… И там Иванов! Чувствуешь? Вот оно с чего начинается…
-Ну, про фамилию ты, Региныч, не прав…
-Виноват, брат, виноват! Перегнул! Извиняюсь! Но суть-то не в этом! Вот, кто сказал, что каждому человеку нужно деньги зарабатывать? Не просто зарабатывать, а много зарабатывать! Так, чтобы с лихвой, чтобы истратить невозможно было… И ведь опроси народ, все скажут, что человек должен достаток высокий иметь. Почему – непонятно! А вот мы с тобой, например, пить хотим. Водку! Или пиво, неважно! И что мы, не люди от этого?
-Люди…
-Вот! А значит и суть человеческая не в деньгах, а в том, что бы кто-то где-то зарабатывал, а кто-то где-то, прости меня, водку пил… В разное время в разных местах качества разные проявлять – вот, в чем суть людская! А эти «Пив-пабы»… До добра не доведут! Сегодня «Пив-паб» на Советской, а завтра… Завтра «Пив-паб» в душе!
     Братья замолчали. Оба глядели куда-то вдаль, в сторону Амура. Сотни мыслей мелькали в их головах. Неожиданно, в нескольких шагах от них, показался изрядно подвыпивший мужичок, видимо, возвращающийся домой из магазина с низкими ценами. Почти что скрывшись за поворотом, работяга остановился и отчего-то принялся осматривать пакеты. Старательно перерыв свежекупленное, он растерянно замер.
-Что случилось, товарищ? – Крикнул Акопян.
-Да вот, - взмахнул руками мужичок, - пиво-то купил, а фисташки… Забыл.
-Забыл! – Ухмыльнулся Владимир. – Пойдем, студент. Поможем бедолаге!
     Двери «Давида» открылись уже для двух неожиданных посетителей. Поставив пакеты с пивом в угол магазина, работяга подошел к высоченным столикам. В глазах мужчины мелькнуло непонятное чувство. «Ностальгия», - подумал студент. «Акция «Перерыв», - пронеслось в голове у забывчивого клиента. Из-за прилавка вернулся Акопян. Улыбаясь, он протянул мужичку фисташки.
-Сколько? – Спросил работяга.
-За счет заведения.
     Бедолага удивился – в «Пив-пабе» такого никогда бы не произошло. Глядя на некогда оживленное место, мужичок вспомнил прошедшие годы: открытие «Давида», появление телевизора над прилавком, шумные беседы… Куда делись лучшие деньки?
-У вас тут все такое… Родное что ли. – Прослезился бывший клиент «Пив-паба».
-Стараемся! – Отсмеялся Акопян.
-Клиентов мало, поди?
-Хотелось бы больше.
-Но вы… Держитесь?
-Держусь. Буду держаться.
-Нет! – Крикнул студент.
     Парень бесцеремонно вытащил из пакета бутылки пива (их, к слову, оказалось ровно три), и, открыв одну, торжественно произнес:
-Будем держаться!
     Докторам наук невероятно важно узнать, кто имеет большее влияние на основание Александровска: Невельской или коренные народности? Вопрос этот в академической среде дискуссионный, однако, августовским вечером восемнадцатого года трое мужчин, собравшихся в «Давиде», не сомневались в том, что их город был построен вокруг вино-водочного магазина Акопяна, и ни один «Пив-паб» не сможет переписать эту истину!
23 Автобус
Татьяна Аггуриева
          Автобус опаздывал… Светлана сильно нервничала и в нетерпении притоптывала ногой – неотложное дело требовало ее присутствия через полчаса на заседании комиссии.
          Странно… Светлана точно знала, что автобус строго придерживается расписания, и накладок не происходит. Маршрут, популярный, большой протяженности, соединял северную и южную окраины. В утренних новостях диктор сообщил, что сегодня на линию выпустили шесть новых комфортабельных транспортных средств повышенной вместимости – городская администрация позаботилась о пассажирах.
«Спасибо за заботу…» – раздраженно думала Светлана, в очередной раз поглядывая на часы. Наконец, на десять минут позже –  неслыханное дело! – к остановке подъехал долгожданный  крупногабаритный ярко-красный (загляденье, спасибо градоначальникам!) автобус. Двери раскрылись, Светлана торопливо шагнула внутрь и, не глядя по сторонам, постучала в кабину водителя: «Возьмите деньги!» Водитель обернулся и недовольно сказал: «Гражданка! Не отвлекайте во время движения! Пройдите к компостеру!» «Гражданка… Компостер… Откуда это?..» – Светлана, пожав плечами, прошла в салон…
          В отличие от виденного час назад по телевизору, салон автобуса вовсе не блистал чистотой, да и, честно говоря, никак не соответствовал обещанному «современному дизайну с эргономичными сиденьями, а также системой антибактериального кондиционирования». Обшарпанные деревянные скамейки, кое-как обтянутые ободранным и местами порезанным темно-коричневым дерматином, сильно запыленным по углам, и грязноватые окна в разводах безмерно удивили Светлану, навеяв некие воспоминания, которые она в первый момент не смогла полностью осознать. Но то, что бросилось в глаза следом, буквально вогнало ее в ступор. Между оконными проемами действительно были закреплены… те самые компостеры, которые она отчетливо помнила из детства – металлические штуковины, казавшиеся сложнейшим механизмом. Плакаты с назойливыми  надписями «Совесть пассажира – лучший контролер!», развешанные в противоположных концах, казалось, вмиг отбросили ее лет на тридцать или тридцать пять назад… А посередине салона на полу оказался… тот самый черный резиновый круг, стоять на котором в раннем детстве было страшновато, но забавно… От потрясения Светлана прикрыла глаза, и перед ее мысленным взором медленно проехал желтый автобус, поделенный черной резиновой «гармошкой» на части, благодаря чему на повороте он изгибался, как толстый неповоротливый шланг…  «Где я?!» – Светлана похолодела, хотя еще пять минут назад изнывала на остановке от зноя – август выдался удушливо-жарким, и спасения не было ни днем, ни ночью… Пассажиры тоже вызвали ряд вопросов – только сейчас она обратила внимание на то, как винтажно они выглядели в своих «одежках» из бабушкиных сундуков. У многих в руках были… авоськи! «80-е годы?!» – в панике думала Светлана, не зная, что предпринять, как выпутаться из создавшейся непостижимой ситуации. А автобус равномерно катил вперед, периодически делая остановки, и люди входили-выходили, и все шло своим чередом, как будто так и надо…
          На одной из остановок в салон зашли женщина с маленькой девочкой, которая сразу кинулась к свободному сиденью. Женщина, черноволосая, высокая, стройная, миловидная, в  кремовой блузе и синей плиссированной юбке с узким коричневым пояском на тонкой талии, негромко окликнула ее: «Светочка! Не торопись!» Девчушка засмеялась и, отведя от личика прядь густых темных волос, помахала рукой: «Мамочка! Иди сюда!» «Мамочка!!!» –  чуть не закричала Светлана, узнав в пассажирке маму, скончавшуюся от тяжелой болезни в молодом возрасте… На фотографии, более всего любимой Светланой, мама стоит возле березки в парке именно в этом наряде. Последний кадр, на котором мама относительно здорова и бодра… «А девочка, Светочка… Это… я?!» – у Светланы ум зашел за разум на мгновение. Девчушка повернулась к окну и, положив на него ладошки, углубилась в созерцание мелькавшего за окном пейзажа – автобус, оказывается, давно выехал за городскую черту и теперь катил по сельской местности.
          Женщина прокомпостировала билеты и собиралась занять место рядом с дочерью. «Мам… Мария!» – обратилась к ней Светлана. – «Прошу Вас, выслушайте меня внимательно!» «Откуда Вам известно мое имя?! Вы кто??» – враждебно ответила… мама. «Я?..» – Светлана лихорадочно соображала, призвав на помощь фантазию. – «Потомственная ясновидящая… Знахарка… Целительница… Моя бабка не перечесть, сколько народу от болезней вылечила. К матери за помощью кто только не обращался – всем помогала…» Кажется, прокатило – молодая мама смотрела на нее более спокойно и заинтересованно слушала. Светочка, не обращая внимания на незнакомую тетю, тихонько напевала песенку и смотрела, не отрываясь, в окно. «Мария, имя я прочитала по Вашему лицу, и, как видите, угадала правильно. Но есть кое-что более серьезное! Поверьте мне, прислушайтесь к моим словам!» – убеждала Светлана, глядя в родные мамины глаза и с трудом осознавая реальность ситуации. – «Вы тяжело, неизлечимо больны –  заболевание крови, редкое, плохо поддающееся лечению. Главная задача – выявить его на ранней стадии. Упустите возможность – умрете очень скоро, и Светочка останется сиротой. Вы ведь ее одна воспитываете, замужем никогда не были. Семья Ваше решение родить вне брака никогда не одобряла, отношения с родственниками у Вас натянутые. Что будет с ребенком? Кому он нужен? Дай бог, в детдом не сдадут!» По мере того, как Светлана говорила, мама все более мрачнела, но не перебивала. «Я сейчас напишу на листочке Ваш диагноз, и, пожалуйста, немедленно обратитесь к гематологу!» С этими словами Светлана торопливо вытащила из сумки блокнот, вырвала из него чистый лист и, достав из бокового кармана карандаш, – жаль, ручки нет, какое упущение, надо обязательно носить с собой! – крупными буквами аккуратно написала врезавшийся в память навсегда, тысячу раз изученный по медицинским справочникам и в Интернете мамин диагноз. И в настоящее время медицина часто опускает руки, а что говорить о прошлом!.. Но необходимо попытаться, надо только объяснить как можно более доходчиво. Мамочка, милая, да послушай же меня внимательно!!!
          Мария осторожно взяла лист, протянутый ей незнакомкой, и медленно прочла, что на нем написано. Потом подняла глаза и тихо, но решительно произнесла: «Я обращусь к врачу. С меня не убудет, даже если Вы ошиблись. Проверюсь. О дочке, кроме меня, позаботиться некому. Жена брата недобрая, я ее не люблю. Если со мной что-то случится, Светочке будет с ними тяжело и плохо…» «Да еще как!» – подумала Светлана и горько усмехнулась, вспомнив безрадостные годы сиротства в чужой семье. «Спасибо Вам! От души!» – поблагодарила Мария странную женщину, которая, несмотря на столь взрослый возраст, казалась знакомой, близкой и даже как будто младше ее самой, что, конечно, было полнейшим бредом и реакцией на неожиданный стресс. «Как Вас зовут?» – порывисто спросила Мария родную дочь. «Да какая разница…» – отмахнулась Светлана. – «Вы лучше запомните мои слова, а не мое имя. Оно… труднопроизносимое, будет Вас отвлекать. Бабушка назвала… Постаралась… Все, мне пора выходить! До свидания, Мария! До свидания, Светочка!» – Светлана быстро поднялась и направилась к выходу, провожаемая задумчивым взглядом матери. Светочка, не оборачиваясь, помахала рукой… самой себе…
          Как по заказу, автобус остановился, и Светлана, можно сказать, выпрыгнула на асфальт, едва дыша от переполнявших сердце  противоречивых эмоций. К ее изумлению, она оказалась на нужной остановке – никакой сельской местности и в помине не было, а впереди маячило знакомое здание, где должна была заседать комиссия по надзору, в которой Светлана была бессменным председателем последние два года. Ярко-красный новейший автобус, а не «черно-желтая гармошка», с тихим шипением закрыл двери и покатил по дороге. «Наверно, я заснула, и мне приснился кошмар…» – с облегчением подумала Светлана, и скорым шагом поспешила по направлению к пешеходному переходу. И тут в кармане завибрировал мобильник...
          Светлана вгляделась в надпись на дисплее и чуть не выронила его из рук от испуга: «МАМА». Дрожащим пальцем Светлана нажала на клавишу «Принять вызов». «Светочка!» – раздался в трубке голос, столь знакомый, далекий, не до конца забытый, стертый в сознании, но не до конца… – «Светочка, доченька, ты почему так долго не отвечала? Ты в порядке?!» «Мамочка?!» – прошелестела, не в силах говорить громко, Светлана. «А кто же еще?» – весело засмеялась восставшая из могилы мать, и тут же посерьезнела. –  «Так, дочь, ты мне не нравишься! Ты где?» «На площади Пушкина…» – с трудом выговорила Светлана. «А, поняла… У тебя заседание сегодня… Неважно… Немедленно возвращайся на остановку и жди меня!» – не терпящим возражений тоном почти приказала мама. –  «Представь, вот удача, я в супермаркете как раз по маршруту. Сейчас сяду на автобус и минут через пять буду на месте!» «Нет, мамочка, не надо! Только не в автобус!! Не-е-ет!!!» – охрипшим от волнения голосом закричала Светлана, не помня себя от ужаса. Что могло случиться в автобусе, никто и предположить не мог – мама попадет в иное измерение, как четверть часа назад сама Светлана, и… ?! Но ответа не было – лишь короткие гудки, бьющиеся в ухе, как пульсация крови, возвещали о том, что связь прервана…
          Собрав остатки сил, Светлана позвонила на работу и, предупредив о задержавших ее обстоятельствах чрезвычайной важности, на ватных ногах побрела обратно. На остановке было оживленно – люди сновали туда-сюда, автобусы подъезжали-отъезжали, но и через полчаса, и через час ни одна пожилая женщина подходящего возраста так и не подошла к замершей в ожидании Светлане. А она растерянно озиралась по сторонам, не представляя, как может выглядеть в настоящем ее шестидесятилетняя мама, запечатленная в детской памяти вечно молодой…
24 До победы было ещё далеко
Татьяна Белецкая-Солдатова
     Кто из заключенных проиграл ее тогда в карты, Филатова так и не узнала... В Молотовск Клавдия Ивановна приехала в 1938 году, отправившись с полугодовалым сынишкой из родного Подмосковья на далекий север вслед за мужем, которого послали на строительство Судостроя. Их взору предстали стоящие на болоте два барака. В одном из них им выделили место в комнатке на три семьи. Километрах в двух от их барака жили заключенные...

     Через некоторое время Филатовой предложили работу дежурного врача по лагерю. Работала она с пяти вечера до девяти утра ежедневно. На тысячу заключенных одна молодая, красивая 23-летняя фельдшерица. «До сих пор удивляюсь, как не боялась везде ходить одна, даже в карцер, где сидели так называемые «отважные» (те, кто особо проштрафился…». «За политику» сидели большие люди - профессора, бывшие чиновники высокого ранга… Рядом - уголовники… По счастливой случайности начальнику лагеря стало известно, что молодой женщине угрожает опасность. Незадолго до этого проиграли и убили предыдущего начальника. К Клавдии Ивановне сразу же приставили двух конвоиров, чтобы охраняли. Но от работы ее пришлось отстранить. Было это 22 мая 1941 года…

     Самая короткая белая ночь для молотовчан перетекла плавно в хмурый июньский день. Страшное слово «война» черным крылом коснулось каждой семьи. На седьмой день мобилизовали в армию и старшего военфельдшера Филатову. Ее направили на развертывание эвакогоспиталя № 2522, который в кратчайшие сроки создавали в помещении школы. Времени было в обрез, в город уже поступали первые раненые. Требовалось все: от койки до скальпеля. Горожане несли подушки, одеяла, посуду… Очень помог Ягринлаг, располагающий запасом инструментов и лекарств. Работали, не покладая рук. И в августе приняли первую партию раненых…

     Медицинская помощь в тех условиях требовала исключительной организованности. Санитарок не хватало, основная работа ложилась на медсестер. Двадцатилетние девчонки, взвалив после обработки на свои хрупкие плечи раненых, поднимали их (частенько в кромешной тьме - осенью и зимой соблюдалась светомаскировка), измученных тяжелой дорогой, с гипсом, по лестнице на этажи. С женских загрубевших рук не сходили мозоли - на носилках медсестры таскали тяжеленных мужиков на рентген, в перевязочную. Но никто не жаловался. А требования к работникам были жесткие: чистота, проветривание, светомаскировка, внешний вид раненых... Бескорыстно помогали в приеме раненых и горожане.

     Клавдия Ивановна работала в первом хирургическом отделении, где лежали самые «тяжелые», послеоперационные больные - с ампутациями нижних конечностей, глубокими рваными ранами, сквозными пулевыми и оскольчатыми ранениями, повреждениями позвоночника… «В первые же дни мы поняли, что обычная и военная хирургия - это не одно и то же, - вспоминала Филатова. -  Не успеешь отнести раненого в палату, как на операционный стол кладут другого, и тоже с раздробленной стопой и голенью… Учиться приходилось на ходу… В основном шли с ранениями нижних конечностей… Я ассистировала профессору Вишневскому. Он влюбился в меня, - засмеялась она - и каждую неделю приезжал из Архангельска, чтобы со мной оперировать…."

     Ампутировали много и часто. Один раз санитарка понесла мешок выбрасывать, он раскрылся - оттуда ноги  вывалились – женщина сознание потеряла… Делали операции иногда без анестезии или с местным обезболиванием, лекарств не хватало… Все: от хирурга до санитарки - упорно боролись за жизнь каждого раненого... В день принимали до трехсот человек. Лечение, эвакуация, подготовка к новому приему - и опять все сначала... Людей подлечивали и отправляли в глубокий тыл на дальнейшее лечение… Наверное, они ежедневно совершали подвиг, но тогда об этом некогда было задумываться. Что давало силы выдерживать такое напряжение? - Прежде всего, радость, когда раненые выздоравливали…

     Случались в госпитале и курьезные ситуации. В отделении работала добросовестная санитарочка Клава Гневашева. И раненые решили подшутить над ней, сказав, что у них пропала инфекция. Бедная девушка долго искала невесть куда пропавшую инфекцию под их койками… А еще как-то обходила Клавдия Ивановна палату ночью и вдруг раненый лет шестнадцати, не то казах, не то карел, спрашивает: «Я улям?..» (так «расшифровала» она его иноземный говор). Клавдия Ивановна убедительно ответила: «Улям, улям!..» И пошла дальше. Не успела зайти в ординаторскую, как за ней прибежали: «Там с больным плохо!» Врач бегом в палату, а парнишка плачет горючими слезами, никто понять не может, в чем дело. Наконец нашли человека, который сумел перевести слова раненого. Оказалось, он спрашивал: «Я умру?» А «добрый» доктор ему оптимистично подтвердила: «Умрешь, умрешь…» Еще и по голове погладила. А мальчишке всего-то и надо было прооперировать кисть руки…      

     Дома Клавдия Ивановна практически не жила, находясь постоянно в госпитале. Раненые просили: «Пусть приходит ваш сынок. У нас дома такие же дети…» Кто конфетку ребенку даст, кто еще что… А он песни им пел, стихи читал, утку выносил, закуривать помогал… Возле пацана оттаивали загрубевшие на войне мужские сердца. Порой медперсонал устраивал для раненых импровизированные концерты. Но выступали и профессионалы: эстонский джаз, северный народный хор, известные тогда солисты: Ирма Яунзем, Юровская… Платы за свои выступления артисты не требовали, только просили покормить.

    Начальник, капитан медицинской службы Анна Сидоровна  Меньшикова спрашивала разрешения у раненых, ведь угощение шло за счет пайка для больных. Сами же медики недоедали, но никогда не заглядывали в котел для раненых. В конце лета ездили в лес за ягодами, грибами, чтобы разнообразить питание. Отправлялись все, свободные от дежурства - это было и отдыхом. Затем на Кудьме отвели землю под картофель, появилась своя картошка. Но есть хотелось постоянно, чувство голода было привычным. «Помню, дежурили с подругой на чердаке, - рассказывала Л.И. Черняева. - Как стали сильно бомбить, подруга и говорит: «Давай съедим хлеб. А то вдруг убьют, а хлеб останется…»

     Под Новый 1943 год пришла радостная весть о разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом. И 31 декабря начальник госпиталя распорядилась организовать общий праздничный ужин для раненых и работников госпиталя. Угощение было скромным: кусочек трески с картошкой, чай с хлебом да сто грамм спирта. Комиссар Иосиф Борисович Гринберг провозгласил тост, а потом ленинградские артисты (попавшие в Молотовск после блокады Ленинграда) дали замечательный концерт… Выздоравливавшие раненые просили почитать им вслух. Особенно любили слушать публицистику (И. Эренбурга, К. Симонова, М. Шолохова…) «Читаю про войну, - вспоминала Лидия Ивановна Черняева, которая работала в госпитале библиотекарем, но как и все остальные принимала раненых, ухаживала за ними, готовила  перевязочные материалы, - а они говорят: «Почитайте лучше Зощенко...» Я потом поняла, что войну-то они видели и так ежедневно. Им хотелось чего-то светлого, радостного…» Ведь лечить надо было не только тело, но и душу… В госпитале сохранился  патефон, слушали К Шульженко. Когда раненые поднимались на ноги, то танцевали с сестричками под гармошку.  И, несмотря на войну, радовались и влюблялись…

     К осени 1944 года наша армия стала готовиться к наступлению на Карельском фронте, и все госпитали, дислоцированные в городе, отправили на фронт. К.И. Филатова в силу семейных обстоятельств осталась в городе. Сообщение Левитана о безоговорочной капитуляции Германии  она, как и большинство работников госпиталя,  услышала во время дежурства. С 8 на 9 мая 1945 года радио в городе работало всю ночь. Никто не ложился спать. Все, кто в это время не был занят, сидели у репродукторов, возбужденные, ожидая долгожданного сообщения о победе.     «Господи, какая радость была! - вспоминала Клавдия Ивановна. - Все обнимались, целовались, кричали: «Победа!!!..» 

     За заслуги перед Отечеством К. И. Филатова была награждена орденом Отечественной войны II степени, многими медалями… После войны она  долгое время работала в госпитале, затем по состоянию здоровья перешла в противотуберкулезный санаторий. Сорок лет отдала медицине. Неравнодушная, преданная своему делу. Как-то,  когда она была на даче, прибежали соседи: «В доме лежат мужчина и женщина мертвые: ни дыхания, ни пульса…» С восьми часов утра до пяти вечера не отошла Филатова от пострадавших, пока те не пришли в сознание… Однажды перед ней прямо на улице упала на колени женщина: «Я мать того ребенка, которого вы спасли когда-то… Теперь моя дочь инженер, у нее такая же девочка, как она сама была в то время…»

  Редеют ряды ветеранов. С каждым годом их становится все меньше и меньше. А ведь как дорога каждая встреча с людьми, испытавшими на себе весь ужас потерь, голода и разрухи. Живая память нашей истории. Храним ли мы ее?.. В здании бывшего эвакогоспиталя сейчас ничто не напоминает о Великой Отечественной войне. Исчезли даже висевшие много лет памятные таблички. По лестницам, где каждая ступенька овеяна эхом войны, взапуски бегают мальчишки и девчонки. По коридорам, в которых некогда стояли кровати с ранеными безусыми мальчишками, теперь прогуливаются старшеклассники, не зная о том, что 79 лет назад на крыше их школы, защищая ее от «зажигалок», две девчушки чуть постарше их, делили краюху хлеба… Перед лицом возможной смерти… 
25 Кроличья шапка
Ольга Сквирская Дудукина
Странные дела творятся.
В пожилых лысых дядьках у своего подъезда с ужасом узнаю шпану из младших классов, а в грузных обесцвеченных бабах - подружек из музыкальной школы. Давненько не была на Родине.
Дальше - больше: все корпуса институтов увешаны барельефами ученых, и те - либо научные руководители мамы, либо собутыльники папы. Если я и преувеличиваю для красного словца, то совсем чуть-чуть. Томск - большая деревня, но очень образованная деревня.
 
Вон с классически-желтой стены ТУСУРа застенчиво и строго смотрит Григорий Абрамыч, как живой. Кажется, у него учился сам академик Месяц.
Григорий Абрамыч дружил с моей мамой и с ее подругами: зимой бегали на лыжах, летом ходили за грибами или ездили на нашу дачу, на шашлыки, а вечерами сидели-хихикали на кухне за бутылочкой.
Из мемориальной доски узнаю, что Григорий Абрамыч совершил важное открытие в физике диэлектриков. Диэлектриков! Во-он оно что!

В нашей сибирской глуши такова плотность профессуры на душу населения, что любой, спонтанно забежавший к нам на огонек, на рюмочку чая, мог в двухстах метрах отсюда оказаться большим ученым.
Особенно любил наш домашний очаг один дядька.
Все звали его Боб. Он был большой, толстый, умный и глубоко несчастный в личной жизни. Загадка крылась в том, что он прочно был влюблен в мою маму, и по этой причине почему-то регулярно выпивал с моим отцом.

...Не забуду то прекрасное утро. Собираясь в школу, я вдруг обнаружила, что моя шапка, мягко говоря, не в порядке. Обычная черная кроличья ушанка, - такие носило полстраны, - за ночь увеличилась ... до размера пятилитровой кастрюли.
На мой удивленный крик сбежались родители и ... чуть не померли со смеху.
Похоже, покидая наш гостеприимный дом поздно ночью, Боб каким-то таинственным образом натянул на свой кумпол детскую шапку!.. Или чудо, или фокус.
Днем он заехал обменять размер. Как же все веселились: на трезвую голову повторить тот номер уже не получалось.

Однако этот Боб был не только алкоголиком, но и трудоголиком. Он совершал великие научные открытия нон-стопом, при этом немилосердно пьянствуя. И вот что странно: где бы ни настигла ночь, стоило Бобу выползти на улицу, буквально на бровях, у подъезда  его поджидал милицейский воронок, как тут и был.

- Садитесь, пожалуйста, Борис Ефимыч, - любезно приглашал ученого в кабину какой-нибудь майор Сидоров, чтобы отвезти прямиком по месту прописки - вместо вытрезвителя.
Уж очень ценной была та голова в моей кроличьей шапке, что даже наша милиция ее берегла.

Мама моя тоже умница, недаром в двадцать девять лет защитила кандидатскую диссертацию, по высокоимпульсным разрядам.

- Хочешь, устрою тебе отзыв от члена-корреспондента? - предложил маме Боб от большой любви.

- Да ладно болтать-то, - не поверила мама.

Однако Боб сдержал слово. Оперативность, с какой столичное светило, по фамилии Новиков, прислал свой положительный отзыв, продемонстрировала ей силу авторитета странного поклонника. Между прочим, на защите диссертации тот отзыв произвел на членов комиссии неизгладимое впечатление.

- ...Эх, упустила ты свое счастье! - поддразнивали маму сотрудники, когда Борис Ефимыч стал академиком.

В конце концов гениального Боба забрал в Москву тот самый академик Месяц, ученик того самого Григория Абрамыча. В Кремлевской клинике его закодировали от алкоголя.
С тех пор жизнь нашего академика круто изменилась. У Боба испортился характер. Он потерял интерес к гулянкам любого уровня, и вся его энергия ушла в науку. Занимаясь ускорителями частиц, он разрабатывал уникальные приборы, а также курсировал с научными консультациями по всему свету.

...Академик К. умер год назад.
Жду не дождусь, когда на институте в Академгородке установят его барельеф. Приеду из Таиланда, сделаю селфи и, как бы между прочим, замечу на Фейсбуке, что с этим гением мы носили одну шапку на двоих.
26 Пятьдесят лет
Ольга Сквирская Дудукина
- Ты помнишь себя, когда тебе было столько лет, сколько мне ? – спросила меня Нана.

Разговор происходит за пианино, в тайской музыкалке, на тропическом острове.
Моя пятилетняя ученица по имени Нана мне голову морочит, чтобы только не играть, потому что лентяйка по жизни.

Кстати, на самом деле девочку зовут Настя, а «Нана» - это тайский ник-нейм. Те, кто долго живет в Таиланде, для удобства общения с местными жителями берут себе тайские имена, а Настя родилась в Бангкоке и первых пять лет своей жизни прожила в Стране Улыбок.

Примечательно, что русские ученики обращаются к нам, учителям, на «ты» и по имени, как в Израиле и в Америке.

- Конечно, помню. Очень хорошо помню, - ответила я.

- А что ты помнишь?

 

                ***

… Что я помню?

Помню, лежу в своей кроватке в детском саду во время сонного часа и жду, когда закончится это мучение...


Почему-то никогда не спала днем, как меня за это ни наказывали.

От скуки я расплетаю ниточку, которой был вышит пододеяльник, и размышляю о серьезных вещах. Например, о том, что мне всего пять лет, а когда-нибудь стукнет пятьдесят, что означает жуткую старость… А жизнь пролетит так быстро, что мигнуть не успеешь… Вот сейчас закрою глаза, затем открою – и мне пятьдесят лет… Я так сильно это почувствовала, что крепко зажмурилась и…

 
                ***


… И что? – Нана аж замерла в ожидании чуда. – Получилось?!

- Получилось, - кивнула я. – Но только один раз.

- Когда?!

- Сегодня утром, - сказала я, и нисколько не соврала.

Удивительное состоит в том, что в этот день мне действительно стукнуло пятьдесят, и именно сегодня Нана задала мне этот вопрос.

- Врешь! – закричала Нана.

(Да-да, они не только обращаются к нам на «ты», но и хамят нам, мы привыкли).

- Нет, не вру. Это правда. Мне сегодня исполнилось пятьдесят лет, - грустно улыбнулась я.

 

Конечно, Нана проболталась родителям, и вечером мне принесли потрясающий подарок - белую орхидею-фаленопсис, что значит «бабочка». Стебелек был такой длинный, что его поддерживала проволочка, чтобы не обломился. На нем трепетало множество огромных ослепительных цветков, действительно напоминающих живых насекомых. Такого чуда мне еще ни разу не дарили.

Как же быстро промелькнули эти полвека!
Всю жизнь я вспоминала тот нескончаемый сонный час в детском саду, но мне и в голову не могло прийти, что глаза я открою в Таиланде, на экзотическом острове, и в подарок получу белую орхидею…
Может, в пятьдесят все еще только начинается?
27 Сэмюэль и королевская Сойка
Виктория Вирджиния Лукина
В последнее время старику Сэмюэлю всё чаще стали сниться картины его
детства. Особенно яркими и осязаемыми они были в дождливую ветреную
погоду, ближе к полуночи, когда он, завернувшись в плед и обложившись
подушками, устраивался в гамаке на мансарде. Сад за окном всякий раз
шумел, вздыхал и хлестал мокрыми ветками по железной крыше, а
невидимое сонное веретено крутилось и жужжало, сковывая дрёмой всё
вокруг.
 
В такие минуты Сэмюэль вновь становился ребёнком и, словно ловец
жемчуга, нырял в бездну воспоминаний, чтобы найти тех, кого давно
потерял. Эфирные встречи наполняли его жизнь особым смыслом, хотя ему
казалось, что таким образом небытие попросту приручает, дабы однажды
легко увести и его на самое-самое дно.
 
Сегодня старику снилась тихая тёплая осень, пахнущая тыквой, кострами и
прелыми листьями. Он разгребал колтуны поседевшей травы и восторженно
восклицал каждый раз, нащупав грецкий орех – сухой и светлый,
прогретый солнцем, или наоборот – влажно-чёрный, недавно
вылупившийся из материнской кожуры. Длинноухий пятнистый щенок
Юкки носился рядом, поднимая вихрями опавшую листву и роя подкопы то
тут, то там.
 
«Хоть бы найти, хоть бы найти», - шептал маленький Сэм, ползая на
коленках под деревьями в надежде отыскать дар королевской Сойки. По
преданию, это должен быть орешек с дуплом, в которое вместо
выклеванного ядра, птица прячет сюрприз - пёрышко, камушек, маковую
коробочку... Каждая из этих находок - подсказка, которая обязательно
приведёт к невероятным, волшебным, сказочным переменам! Нужно только
верно истолковать её и тогда... тогда все детские беды останутся позади.
 
Старик ворочался и неровно дышал во сне, наслаждаясь шелестом
листопада и вкусом кукурузных лепёшек, что по воскресным дням пекла
его ворчливая тётка Грета. Аромат немудрёной выпечки сочился из всех
щелей деревянного дома и растворялся в сумерках, а тётя, высунув
взлохмаченную голову в махонькое окно, оглушительно кричала:
- Сэ-эээм! Марш дом-ооой – ночь на дворе! Твои родители на небесах всё
видят, не огорчай их!
 
Сэм мигом распихал по карманам скудный урожай и напоследок запустил
руку в заросли пырея. Какая радость – коснуться твёрдой, изрезанной
бороздочками, округлой скорлупы! Затаив дыхание, он разжал кулак и
увидел… дырку в орехе! Она оказалась такой маленькой, что рассмотреть
содержимое было невозможно. Сэм добежал до крыльца и, плюхнувшись на
пыльную ступеньку, стал трясти находку у самого уха, гадая, что бы
там могло быть. Дверь распахнулась, и в ореоле качающейся лампочки
выросла необъятная тень с ремешком в руке.
- Ой, чума-аазые! Как же вас в чистый дом пустить? И где же набраться
мыла, чтобы отмыть вас, паршивцы?! - гаркнула она. - Спать будете в
сарае, и еды сегодня больше не получите!
 
Мальчик и щенок уселись на циновке среди досок, тряпок и латаных
мешков с овсом. Оплывший огарок потрескивал и чадил, шуршали мыши,
скрипела на ветру покосившаяся ставня. Сэм дубовой чуркой расколол орех
и увидел внутри блестящий рыболовный крючок. «Наверное, я должен
поймать рыбу!» - пронеслось в его голове. Он схватил ивовую удочку,
жменю овсяных зёрен для наживки и, тихонечко выбравшись со двора,
вместе с развесёлым Юкки, помчался через лес - к реке.
 
Пробираясь сквозь заросли орешника, он видел, как белые ласочки
заплетают лошадям гривы в косички и как светятся голубизной гнилушки-
пни, он слышал, как птенцы бородатого филина кричат из гнезда: «чииб…
чииб», и как звенят цикады, напоминая тиканье старинных часов на
городской ратуше…
 
Луна поднималась всё выше, и Сэм понял, почему не может оторвать от неё
взгляд. Она была, словно кукурузная лепёшка – жёлто-оранжевая,
поджаристо-масляная, желанная и абсолютно недосягаемая!
 
Он отыскал в камышах облупленную плоскодонку и, немного отплыв от
берега, закинул удочку. Какое-то время речная гладь пульсировала
кругами, а потом забурлила, вспенилась и стала кидать лодку из стороны в
сторону. «Щука!» - обрадовался Сэм и в тот же миг полетел за борт.
Ледяные течения потянули его за собой, любопытные мальки стали
тыкаться в его ладошки, а колючие водоросли плетками повисли на ногах.
 
Сквозь зеленоватую толщу воды мелькали лунные брызги, в месиве
тягучего ила кренилась дырявая лодка, а над скользящими по глянцу реки
листьями, белело лицо незнакомца в широкополой шляпе. Он поддел
тростью ворот детской рубахи и одной рукой вытащил из воды еле живого
Сэма, а другой - поникшего мокрого Юкки.
 
Потом они сидели у костра, закутанные в одеяла, ели горячую рассыпчатую
картошку и восхищённо переглядывались, наблюдая, как карлики
жонглируют бумажными цветами, как однорукий фокусник выуживает из
кармана вереницу шёлковых платков, а румяный великан держит на
ладони крошечную девочку с лиловыми волосами. Но самым удивительным
был клоун в широкополой шляпе. Он взмахивал узорчатой тростью, и его
шляпа превращалась то в чихающий чемодан, то в поющую курицу, то в
хохочущий куст чертополоха.
 
- Можно мне остаться с вами? - робко спросил Сэм.
- Конечно, малыш! Но знай – даже время здесь крутит сальто! Находясь в
нашей сказке, ты с каждым часом будешь взрослеть на год... но ведь ты сам
этого пожелал! - клоун улыбнулся и раздвинул тростью густой ивовый
занавес.
Оттуда, осторожно ступая по шуршащей листве, вышла женщина неземной
красоты – в мантии из сиренево-бирюзового оперения и с алмазной
короной на голове. Её пепельные волосы развевались, словно струи густого
дыма, на ногах красовались сапожки в форме птичьих лап, а на запястьях
щёлкали кастаньеты из ореховой скорлупы.
 
Она протянула Сэму зеркало, и он с ужасом отшатнулся: из зазеркалья на
него смотрел горбатый уродливый старикашка - с баклажанным носом,
раскосыми глазками и ртом на пол-лица.
- Мои благодарности, королева! – клоун с почтением поклонился и,
взмахнув тростью, превратил диву в обыкновенную лесную сойку.
- Дчээ-дчээ – пиррь! - прокричала та и, вспорхнув, исчезла в темноте.
 
* * *
 
Грета сняла засаленный фартук, протёрла стол и поставила на него
праздничное блюдо с горой кукурузных лепёшек. Все они были щедро
сдобрены маслом и посыпаны сахаром – чем не именинный торт?
Она взбила перину на детской кровати и застелила её новой крахмальной
простынкой, которую долгими вечерами, тайком от Сэма вышивала гладью.
 
- Ох, погорячилась я, отправив этих поганцев в сарай, - вздохнула она,
наливая в таз горячей воды и кладя рядом кусок душистого мыла. – Сейчас
выкупаю обоих, а потом уж праздновать будем, как ни как - шесть лет
сорванцу!
Заглянув в сарай, тётка нахмурила густые брови и упёрла руки в бока –
свеча ещё дымила, мешки с овсом смирно стояли вдоль стены, а на
скомканной циновке никого не было.
 
- М-ммм, - недовольно промычала она, разглядывая осколки ореховой
скорлупы и задумчиво почёсывая путаные кудри на затылке.
Она вышла во двор, пошаркала к калитке и обнаружила в осыпавшейся
листве протоптанную тропинку, бегущую к реке.
Прихватив, на всякий случай, садовые грабли и ритмично, словно дирижёр
шотландских волынщиков, взмахивая ими, тётя Грета тяжёлой поступью
направилась в лес.
 
Пробираясь сквозь заросли орешника и тёрна, она видела, как резвятся
кобылы с нелепыми косичками вместо грив и как гнилые пни норовят
преградить ей дорогу, слышала, как бородатый филин устрашающе ухает
«уу-гуу», и как противно звенят цикады, напоминая монотонный звон
дождя по медному корыту.
 
Луна поднималась всё выше, и Грета поняла, почему не может оторвать от
неё взгляд. Она была, словно детское лицо – круглое, бледное, одинокое и
абсолютно потерянное!
 
Тётя Грета пошурудила граблями в остывающем костре и привычно
прошлась ими по поляне, словно по своему огороду. Она выудила из
вороха листвы - шёлковый платок, пучок разноцветных перьев и серую
пуговку с детских штанов, которую пришивала всего пару дней назад.
- О Боже! Неужто утопли?!! - заголосила она, скрестив руки на груди. - Моя
вина! Глаз нужно было не спускать, а я всё - погуляй, не путайся под
ногами, не надоедай вопросами.
 
Она разрыдалась и с сопением стала раздеваться - сбросила
бесформенную кофту, переступила через мешковатую юбку, забросила в
кусты майку и рейтузы и, оставшись лишь в растянутых панталонах и
цветастом лифчике, бросилась в воду. Грета надеялась разыскать и
вытащить со дна почти бездыханных малышей, которых любила всей
душой, но никогда даже самой себе не признавалась в этом. Она отчётливо
представляла, как будет их трясти, оживлять и согревать в своих
объятиях, но сама – стремительно шла на дно, подобно неповоротливому
валуну.
 
Ледяные течения с трудом потянули её за собой, любопытный сом ткнулся
в её пышную грудь, а колючие водоросли запутались на её
колоннообразных ногах.
Сквозь зеленоватую толщу воды мелькали лунные брызги, в месиве
тягучего ила покоилась разбитая лодка, а над скользящими по глянцу реки
листьями, белело лицо незнакомца в широкополой шляпе. Он поддел
тростью резинку надувшихся панталон и одной рукой вытащил из воды
тётю Грету.
 
Потом она сидела у костра, закутанная в одеяло, давилась горячей
рассыпчатой картошкой, и брезгливо морщась, наблюдала, как лилипуты
танцуют с голубями, как одноглазый иллюзионист извлекает из цилиндра
морскую свинку, а горбатый старикашка - с баклажанным носом, раскосыми
глазками и ртом на пол-лица, держит на ладони длинноухого пятнистого
щенка…
 
- Минуточку, - воскликнула тётя Грета, приметив на уродце рубашку Сэма и
узнав Юкки.
Сбросив с себя одеяло, она встала в полный рост и добавила:
- Можно поговорить с ними?
Артисты Цирка Уродов замерли и затаили дыхание.
- Конечно, - как ни в чём не бывало, улыбнулся Клоун и раздвинул тростью
густой ивовый занавес.
Оттуда, осторожно ступая по шуршащей листве, вышла женщина неземной
красоты – в накидке из сиренево-бирюзового оперения и с алмазной
короной на голове. Её пепельные волосы развевались, напоминая струи
густого дыма, на ногах красовались сапожки в форме птичьих лап, а на
запястьях, щёлкали кастаньеты из ореховой скорлупы.
 
Она протянула тёте зеркало, но та только хмыкнула:
- Вот ещё! Хотите сказать, что я не больно красивая? Так мне это ни к чему!
- она отмахнулась, многозначительно стукнув по земле ржавыми граблями,
отчего дива, к всеобщему недоумению, вздрогнула и превратилась в
обыкновенную лесную сойку.
- Дчээ-дчээ – пиррь! - прокричала она и, вспорхнув, исчезла в темноте.
 
Клоун, тем временем, прислонился к дереву и, потирая подбородок, стал
исподлобья рассматривать необычную гостью. Он откидывал голову назад,
щурился и, держа в вытянутой руке хворостинку, изучал пропорции её
фигуры, качал головой и что-то прикидывал в уме. Он долго потирал руки,
а потом снял шляпу и вынул из неё невесомую мантию, расшитую синими и
розовато-дымчатыми перьями.
 
- Оденьтесь, мадам, - хрипло попросил он и накинул Грете на плечи
восхитительный наряд. - Вы умудрились отвернуться от зеркала и избежать
уготованной вам участи, а также умудрились навечно расколдовать нашу
королеву. Что же, теперь вы займёте её место. Хочу прояснить ситуацию: я,
всего-навсего, - шут своего Господина. Моё призвание – развлекать его и
устраивать весёлые зрелища. Через три дня состоится Осенний Бал и вы,
по известной причине, станете его королевой.
 
Впервые в жизни Грета не нашлась, что ответить. Она неподвижно стояла,
сопела и под воздействием неведомых чар преображалась. Чудесное
оперение, словно тонкий шёлк, обвило её расплывчатые телеса - подняло
грудь, сузило талию, удлинило шею. Вечно всклокоченные блеклые кудри
упорядочились и приобрели насыщенный чайный оттенок, кисти рук
укутались в широкие пуховые манжеты, а на изящных щиколотках
отливали золотом сапожки в форме птичьих лап.
 
От внезапных перемен тётя даже на миг потеряла равновесие. Она
ойкнула, покачнулась, и собралась было опереться на грабли, но те каким-
то чудом взлетели и, обернувшись гребешком, увенчали её голову.
- Хорошо, - сказала она, – я согласна! Но при одном условии: потом все
примут свой прежний вид, разойдутся по домам и ни-ког-да больше не
вспомнят об этом клоунском балагане!
 
* * *
 
Старик Сэмюэль, покончив с завтраком, заглянул под стол:
- Дружище, ты со мной?
Юкки зевнул, потянулся, снял с гвоздика поводок и, зажав его в зубах, сел
у двери.
- Завтра большое Представление! Чую, это будет мой последний
выход - стар я уже для весёлых мизансцен.
- Гав!
- Да-да, а ты, как и прежде, - мой маленький щенок. Время здесь летит по-
разному: для одного - вскачь, для другого - вспять, а для меня вот – встарь.
 
На витринах лавки циркового реквизита сверкали потрясающие вещи -
веера для канатоходцев, бутафорные кинжалы и рапиры, серебряные
клетки, нелепые велосипеды, пушки для летающих гимнастов и даже
коллекция шапок-невидимок! Старик выбрал драконью маску, диаболо, две
дюжины салютов и ещё много всякой всячины. Разложив покупки на чудо-
коврике, он скрутил его в трубочку и ласково погладил. Темнокожий факир
сверкнул глазами, заиграл на флейте протяжную мелодию и… ковёр
шевельнулся. Напоминая танцующую змею, он стал извиваться и
раскачиваться, и как только мелодия стихла - юркнул за порог.
 
- До чего шустрый курьер! Адрес - зелёный дом с мансардой! – крикнул
вдогонку Сэмюэль, зная, что всё будет доставлено в целости и сохранности.
Сунув за щёку леденец, он взял под мышку щенка и не спеша
пошёл бродить по хрупким улочкам стеклянного шара, давно ставшего для
таких, как он - и мини-планетой, и мини-тюрьмой.
 
К вечеру поднялся ветер, стал накрапывать дождь и, ближе к полуночи,
старик отправился в гамак. Он, конечно, завернулся в плед и нагородил в
изголовье уйму подушек. Сад за окном, как обычно, хлестал мокрыми
ветками по железной крыше, а сонное веретено всё потрескивало и
жужжало, жужжало…
 
На этот раз Сэмюэлю снился Осенний Бал – жёлтый, алый, багряный,
освещённый факелами и огненными обручами, разрывающий ночную
тишину взрывами хохота и аплодисментов, пахнущий карамелью, сладкой
ватой и дорогими духами.
 
Цирковая арена под открытым небом была застелена роскошными коврами,
амфитеатр до отказа заполнен зрителями, а в полумраке гостевой ложи
темнел силуэт Господина в маске.
И вот задребезжали фанфары, зарделись софиты, задрожала барабанная
дробь и к публике вышла ослепительная королевская Сойка!
- Представле-еение начина-ается! - провозгласила она и сделала пируэт.
 
По кругу, с топотом и ржанием понеслись кобылы с косами вместо грив,
закружились и заухали филины, зашлёпал светящимися корнями хоровод
пней-гнилушек, и оглушительной какофонией обрушилось полчище
стрекочущих цикад.
- О-ооо! – воскликнула публика, а с неба уже спускались воздушные
гимнасты, летели надувные мячи, сыпались звёзды, искры, пуговицы,
овсяные зёрна и ломтики кукурузных лепёшек…
Потом на фоне звёздного неба кувыркались карлики, великаны запускали
воздушных змеев, а фокусники и иллюзионисты пилили друг друга в
чёрных ящиках и выуживали из зрительских карманов носовые платки,
часы и купюры.
Лилипуты в восточных одеждах восседали на белых слонах, пудели
танцевали канкан, голуби прыгали на батуте, а Клоун разыгрывал
уморительные буффонады со своей волшебной шляпой. Зал ликовал, дети
хлопали в ладоши, а Господин, не снимая маски, неподвижно сидел в своей
ложе, иногда издавая подобие смеха – кха-кха-ка-аа…
 
После антракта фанфары завизжали ещё громче, разлетелись в стороны
края бархатного форганга, и на арене вновь появилась красавица-Сойка.
На этот раз она крутила педали высокого моноцикла и загадочно напевала
«Дчээ-дчээ… дчээ…» Виртуозно затормозив, она взлетела в небо и,
приземлившись уже на двухметровых ходулях, стала прыгать, кружиться
и вальсировать.
 
Маленький Сэм сидел в первом ряду. Он увидел, как чудо-мантия начала
потихоньку сползать с неё, как мелькнули знакомые панталоны тёти Греты
и… горько заплакал от отчаяния и обиды за неё. Он выбежал на манеж и,
вынув из кармана диаболо, принялся отвлекать внимание публики.
- Какой смешной горбун! Смотрите, у него нос - как баклажан, а глазки -
как у поросёнка! – раздавалось со всех сторон, но Сэм, не обращал на это
внимания. Он, один за другим, запускал в небо салюты – мерцающие,
ослепительные, радужные!
Крошка Юкки, в драконьей маске, тоже выскочил и стал ходить на задних
лапках, а тётя Грета – уже без оперения, растрёпанная и в одном белье,
вытащила из волос гребень и со всей злости запустила им в ложу.
 
Грабли вгрызлись зубьями в спинку мгновенно опустевшего
кресла. Откуда ни возьмись, налетела лавина жухлой листвы, арена
завертелась каруселью, а фантомные зрители и декорации рассыпались
комьями мха, древесной коры и лесного дёрна.
 
В одно мгновение всё стихло, лесная поляна опустела и погрузилась во
тьму, и только большой Чёрный Ворон остался сидеть на ясене, размышляя,
где бы ему отыскать для забавы новых простофиль. Вскоре к нему
присоединился и Сыч в широкополой шляпе, который как умел, - хохотал,
развлекая своего Господина.
 
На ясеневых ветвях догорали блёстки сказочной феерии, а на самой его
верхушке, на фоне далёких планет, крутился опустевший стеклянный шар,
исчерченный ломкими трещинами и непонятными символами.
 
* * *
 
Наутро не осталось и следа от ночных злоключений. Окна были открыты
настежь, и лёгкие занавески взлетали волнами, полными солнца.
Коротышка Юкки весело носился по двору за мухами и стрекозами, Сэм
сладко спал в новой белоснежной постели, а тётя Грета – добрая,
стройная, с новой причёской и окрылённая мечтами, сидела рядом и
шила мальчику тёплую куртку.
 
- Вставай, соня, - ласково приговаривала она. – Сегодня на площади, возле
ратуши – ярмарка! Пойдём-ка, книжку тебе купим, и карандаши, и леденец
на палочке. Для себя я тоже кое-что хочу, - она смутилась и немного
помедлив, добавила: - Как думаешь, двухметровых ходулей мне хватит?
Ну, чтоб крышу иногда тряпочкой протереть, или там кота соседского с ёлки
снять...
Она отложила шитьё и пристально уставилась на вереницу лёгких кучевых
облаков за окном. Те клубились и, обгоняя друг друга, летели за горизонт,
превращаясь то в цирковых пони и лилипутов на белых слонах, то в
бумажные цветы и танцующих голубей... промелькнуло даже лицо
человека в широкополой шляпе и белесый силуэт огромного ворона.
 
Грета зажмурилась и замахала руками, прогоняя видение и оно,
подхваченное ветром, помчалось быстрее, наполнилось чернильной
синевой, потемнело, и где-то вдали пролилось грозовым ливнем.
 
На дворе стояла тихая тёплая осень - кружились листья, цвели астры, а под
облетевшим орехом маячило огородное пугало - в бесформенной кофте,
мешковатой юбке и с колтунами из поседевшей травы на тряпичной
голове...
28 Ловушка времени
Людмила Рогочая
 

Гарик Стукалов, студент-дипломник физико-технического института,  спешил: через двадцать минут на берегу Клязьминского водохранилища должно проводиться испытание нового подводного аппарата. И все, кто был в это время на базе отдыха – испытатели, учёные и просто любопытные, стремились занять места ближе к испытательному стенду. У Гарика это уже не получится, но хотя бы обозначить своё присутствие перед руководителем дипломного проекта надо.   
Стукалов ночевал не на базе, а у знакомых в дачном посёлке в полутора километрах от берега. Вчера была вечеринка, и он проспал. Но  успеть ещё можно, и парень перешёл на спортивную ходьбу.
Просёлочная дорога пошла под уклон. Внезапно солнце потускнело, а потом и вовсе исчезло. Под ногами ничего не видно: низину окутал    густой туман, который, впрочем, быстро рассеялся.
В солнечных лучах засверкал купол деревянной церквушки, и перед взором студента возникли   с обеих сторон дороги аккуратные домики. Он очень удивился: во-первых ещё позавчера ни их, ни церкви здесь не было, во-вторых, все строения казались какими-то ненастоящими, игрушечными, что ли, пряничными.
Дома все одинаковые, чистенькие, под красными черепичными шляпками, с квадратиками лубочных окошек и с миниатюрными крылечками. Вокруг стояла полная тишина, звуковой вакуум. Ни людей не было, ни животных. Пусто… Хотя,  судя по вёдрам у колодца, наполненным водой, открытым калиткам, миской с кашей у собачьей конуры – совсем недавно здесь кипела жизнь.
В конце этой необычной улицы сиял позлащёнными башенками и балконами дворец, тоже несколько кукольный. «Как в сказке», –  подумал Гарик и направился к нему, отметив про себя, что в тишине стали проявляться отдельные тихие звуки. Щебетанье птиц, неясные человеческие голоса, собачий лай….
Приблизившись к дворцу, Гарик постоял в раздумье, а затем стал нерешительно подниматься по ступенькам. Ни одного человечка! Вошёл в залу, она тоже пуста. Хотя нет, ложе под балдахином! Он подошёл к нему и заглянул:  на   хрустальном ложе – бледная девица в нарядном платье. Принцесса, царевна ли? Нереальность, фантастичность происходящего пугала. Он ущипнул себя за бок, чтобы проверить,   не сон ли видит. Нет, явь!.
Как тогда объяснить всё это? Что делать?
Но, согласно сказочной версии, он всё же подошёл к ложу и прикоснулся губами к   губам девушки.
Принцесса открыла глаза.
– Холодно, – чуть прошелестела она, прижимая ладонь ко рту.
Гарик ждал, когда она, наконец,  обратит внимание на него. Однако девица его не замечала. Зато появилась полупрозрачные стражники с пиками и мечами. Они носились по зале, почти натыкаясь  на Гарика.
Он испугался и выскочил из дворца. Но на его ступенях уже было много людей. Подумалось: «Какие-то  не натураральные, что ли?  Как призраки!
Но лучше держаться от них подальше».
          Гарик посмотрел по сторонам и нашёл единственный выход из создавшегося положения: спрыгнуть с перил лестницы.
 Спрыгнул. Удивительно, не расшибся,  даже не почувствовал боли. Как пушинка слетел. Быстро вскочил на ноги и побежал прочь от  этого колдовского места. Вскоре он оказался на пустынной площади, посыпанной жёлтым песком. И тут  над ним завис странный летательный аппарат. Вглядевшись, Гарик понял, что это дракон с вооружённым всадником.
«Живой огнедышащий дракон! – мозг разрывался от необъяснимости, сердце стучало так, что, казалось,  вот-вот выскочит из груди, – фантастика! Сейчас он приземлится! А вдруг пыхнёт в мою сторону пламенем!? Надо убираться», – пронеслось в мыслях. Страх пересилил любопытство, и Гарик, не дожидаясь дальнейших приключений, постарался скорее покинуть эту, так называемую, посадочную площадку.
Свернул в первый переулок. У крайнего дома верхом на  скамейке сидел старик и плёл из ивовой лозы корзину.
– Наш, – усмехнулся он.
– Здравствуйте, дедушка.
– Здравствуй, здравствуй, внучек.
– Где я?
– Если б я знал, паренёк…
– Что же мне делать?
– Зря ты сошёл с дороги, – покачал укоризненно   головой старик, – если не успеешь вернуться на неё, останешься здесь навсегда. Тело твоё уплотнится, и всё. А в своём времени ты умрёшь. Ох, и будешь тосковать по нему. Здесь много таких, – вздохнул старик и грустно добавил, –  я тоже когда-то не успел….
– Что это за страна, дедушка?
– Это не страна, это я бы сказал, основываясь на фантастических романах, так любимых мной в юности, ловушка или, может, петля времени. Спеши, если хочешь вернуться в своё время.
– Как выйти отсюда? Как на дорогу попасть? Как?
– Не знаю. У всех по-разному. Вероятностей много.
Гарик побежал назад, пытаясь припомнить свой путь. Вот площадь, дворец, а вот и домики. Уже заселены. Звуки и предметы тоже отчётливы. Слышна даже человеческая речь.
– Скорей! Скорей! – подгонял  страх Гарика.
          Он бежал уже по  дороге, той, просёлочной. Опять  окутал его туман, ничего не видно. Он споткнулся о кочку и упал. Застонал от боли, но всё же поднялся и продолжил путь.
Вскоре солнечный луч пронзил туман, и через пару шагов его как не бывало. Гарик огляделся и еле сориентировался – он оказался на противоположном берегу водохранилища! Ещё дальше от базы. Взглянул на часы – прошло две минуты.
– Прав был Эйнштейн, прав! Пространство и время относительны!
29 Мой бедный Ричард
Надежда Бакина
Он сидел на стуле, сложив руки на стол, и пристально смотрел в зеркало. Из зеркала с той же внимательностью его изучал взгляд мужчины лет сорока. Светлые глаза под слегка набухшими веками смотрели остро, овальное лицо с длинным подбородком и впалыми щеками, из-за чего скулы еще больше выделялись , темные коротко остриженные волосы прикрывали лоб.
Он посмотрел на себя сурово, потом – надменно, потом – жестоко…Наконец, вздохнув, Он отвел взгляд от зеркала и принялся читать. На столе лежала пьеса, распечатанная на отдельных листах. Прочитав несколько страниц, он закрыл глаза рукой и задумался.


А из зеркала его продолжал изучать внимательный острый взгляд. Красивый мужчина с тонкими чертами лица, в черном берете, нависавшем на изборожденный морщинами лоб, нервно крутил перстень на мизинце левой руки. А потом резко развернулся на 180 градусов:
-Окончилась зима тревоги нашей, под солнцем Йорка лето расцветает…


-Висевшие на нашим домом тучи погребены во чреве океана. Победные венки мы нацепили, повесили ржаветь свои доспехи, и зов трубы сменился звуком флейты, а гулкие пиры – разгулом пиршеств…
Одетый в джинсы и белую рубашку, Он читал монолог в репетиционном зале.
-Кого-то ты мне напоминаешь,- вмешался Режиссер.- Но никак не Ричарда. Ведь Ричард кто? Жестокий, кровавый, подлый человек, жаждущий власти, влезающий на трон по горе трупов, в числе которых – его родные братья. Он переполнен энергией, которая взрывается в каждом его слове. А ты читаешь монолог, как будто сидишь в уголке и бормочешь что-то себе под нос.
Режиссер взглянул на пьесу и принялся сам читать текст. От азарта его глаза сияли, и Он чувствовал, как сам заражается этим азартом. Кивнув головой, Он начал повторять монолог.
У стены стояло несколько стульев. Свободные в данный момент актеры смотрели на репетицию, только актер, исполняющий роль Кларенса, повторял текст.
Режиссер был молод, актеры были молоды. И все хотели сделать хороший спектакль.
-Давно у нас не ставили Шекспира!- заметил один из сидящих актеров.


После репетиции Он отправился в библиотеку. Вообще-то, ему было не свойственно изучать биографию своих героев. Они ставят пьесу, написанную гениальным драматургом, а не реконструкцию исторических событий. Но сегодня что-то мешало ему. Он слушал режиссера, Он читал – много раз читал – пьесу, Он понял шекспировского Ричарда, но чувствовал, что этого ему не достаточно. В этот раз – нет. И потому Он отправился в библиотеку, благо она была прямо рядом с его домом, и взял стопку книг о Ричарде Третьем.


Ричард стоял перед Анной. Его глаза видели только ее.
-Забыли вы законы милосердья, что учат воздавать добром за зло.
-Закон людей и Бога ты презрел! Ведь даже зверь порою знает жалость.
-А я не знаю – значит, я не зверь.
-Какое чудо! Дьявол молвил правду.
Ричард вздрогнул. Он стоял перед женщиной, которая оскорбляла и обвиняла его. И каждое ее слово причиняло ему нестерпимую боль. Потому что он жил – ею. И когда Анны не было рядом, ему нечем было дышать. А когда она была рядом, его сердце разрывалось под натиском ее ненависти.
-Я оправдать могу свои поступки.
-О ты, чья гнусность выше всех ругательств, ты можешь оправдаться – удавись!
-Когда бы сделал я такую глупость, я только подтвердил бы обвиненье.
-Нет, это было б лучшим оправданьем: ты отомстил бы самому себе за тех людей, которых ты убил.
-Ты не права: я их не убивал.
Анна едва услышала Глостера. Его голос был тих и устал. Она смотрела на лицо Ричарда, на складку между бровей, на скорбную линию рта. Ей в голову вдруг пришло, как давно она не видела улыбку на его лице. Ведь не могла же она видеть, как улыбался он, когда видел ее входящей в зал, как любовался он ее походкой, как стоя у окна, он провожал ее взглядом… но это были редкие мгновенья. Улыбку стирала боль, да он и сам тщательно прятал ото всех свою нежность, свою радость, свою тайну – любовь к Анне.


-Я в грош себя не ставлю, а она меня считает хоть куда мужчиной. Пойду, пожалуй, зеркало куплю я. Найму себе две дюжины портных и стану моды изучать прилежно: коль сам себе попал я в фавориты, то надо и потратиться чуть-чуть.- Он насмехался над собой и другими.- Но прежде, чем вздыхать пред дамой сердца, я должен братца своего угробить. Эй, солнце,- он сорвался на крик,- Ты, пока тут нет зеркал, сияй, чтоб я хоть тень свою видал!- разразившись смехом, Он ушел со сцены.
В зале захлопал в ладони Режиссер.
-Молодец. Ты все правильно сделал.
Он сел рядом с Режиссером, держа в руке стакан с водой, и стал смотреть репетицию следующей сцены. Он был доволен, чувствуя, что нашел своего героя.


-Что это ты читаешь?
Девушка склонилась над его плечом.
-Татьяна Берг? Это про что?
-Про Ричарда Третьего.- Он отодвинул книгу.- Знаешь, намудрили что-то историки с этим королем. Не поймешь их. То ли дьявол во плоти, то ли чуть ли святой мученик.
-Мученик истории.
-Точно!- он оживился.- Понимаешь, с одной стороны – историки, вслед за Томасом Мором считающие его убийцей. С другой – те, кто стоит на том, что его оклеветали тюдоровские прихвостни. А между ними – бедняга Ричард. И в пылу драки, как понимаешь, первым пострадает тот невинный, что стоит между дерущимися. Они его затопчут, и не заметят. Если уже не затоптали.
-Как идут репетиции?- перевела разговор Девушка.
-Хорошо. Режиссер доволен, я тоже.
На последней фразе в его голосе появилась неуверенность.


Вечер и часть ночи он посвятил кино. И чувство неудовлетворенности только возрастало по мере просмотра. «Ричард третий» Лоуренса Оливье, потом – Ричарда Локрейна…Это были хорошие фильмы. Но все – не то. Не то, не то.
Он перебирал в памяти этих Ричардов, включая Райкина, Он радовался таланту актеров, но…


В залах дворца было пустынно и неуютно. Да и где в Англии было хорошо? Война измучила страну.
-О Боже! Дай мне сердце Эдуарда – безжалостное, твердое, как камень, ему ж отдай мое. Я в этом мире – не ко двору: я в нем наивный мальчик.
Ричард огляделся. Вокруг были чужие лица. Он видел, что все эти люди, которых он знал с детства, удаляются от него, отчуждаются. Между ними стеной встает его неумолимое приближение к трону.
-Будь я король? К чертям такие мысли! Уж лучше стать мне уличным торговцем!
-Вы правы, не желая сесть на трон. И я, как вы, не вижу в этом счастья.
Ричард лишь взглядом ответил Елизавете. Она тоже уже стала чужой. Они все стали одинокими и недоверчивыми, если не врагами. Нет, только не врагами, молил про себя Ричард. Почему? Почему все это происходит с ними, с их семьей, с их страной? Его ум отказывался это понимать.


-Я зло творю – и сам кричу про зло; в своих грехах других я обвиняю; я Кларенса убрал – и сам же плачу, дурачу легковерных простаков – таких, как Стенли, Бэкингем и Хестингс; я им твержу, что шайка королевы науськивает короля на брата. Они мне верят и со мною вместе готовят гибель Риверсу и Грею. Затем я испускаю тяжкий вздох и за своих врагов учу молиться… я прикрываю ложь и лицемерье словами из Священного Писанья и, действуя, как черт, святого корчу.
-Хорошо. Только чуть меньше демонизма.- Режиссер подошел к нему и продекламировал: и действуя, как черт, святого корчу.
Репетиции продвигались, скоро они выйдут из зала на сцену. Он улыбнулся.


-В своих грехах других я обвиняю?! Я Кларенса убрал – и сам же плачу?! Я, действуя, как черт, святого корчу?!!
Ричард сидел в своей комнате. Его лицо было искажено гневом, болью, недоумением. У каждого найдутся «друзья», что похлеще врагов, готовые исподтишка ударить лежачего ногой, пересказав ему сплетни. Ричард давно ощущал свое одиночество, но сейчас несправедливость и легковерность людей тяжело надавила на него. Почему? Почему, вновь и вновь он обращал к Богу свой вопрос.
Он не получил ответа, да и не ожидал получить. Примирив свое мятущееся сердце с Богом и обретя мир, он вышел из комнаты. Может, стало одной морщиной больше. Может, этот груз сильнее согнул его спину, ссутулил его (да он горбатый!- скажут о нем). Это его груз, и он пронесет его, сколько сможет, с достоинством, если сможет. До чего же он одинок! И тут взгляд его потеплел – он вспомнил Анну.


-Уф…- Он посмотрел на сидящую перед ним Девушку.- Будешь кофе?
-Буду,- улыбнулась она ему.- Ты чего такой взъерошенный?
-Мне уже снится Ричард.
-Ну, это нормально, скоро премьера, ты нервничаешь.
-Да, конечно.- Он помолчал, задумавшись.- Но в моих снах он совсем другой.
-Расскажешь?- заинтересовалась Девушка.
-Потом,- с неохотой отозвался Он.- Давай, я лучше налью тебе кофе. У меня, кажется, где-то тут лежала шоколадка.


-Во мне пылает тысяча сердец, поднять знамена! На врага – смелее! Святой Георгий, окрыли нам души Отвагой огнедышащих драконов! Победа – на щитах у нас! Вперед!
Ричард, король английский, сидел на коне. Перед ним стояло его доблестное войско, готовое ринуться в бой. Многие сегодня погибнут, быть может, и он. Но за спиной – Англия! И его душа, его совесть – он не мог поступиться ими.
-Пока я цел, не выйду из игры.
Вот только жаль было солдат. Шум битвы заполнил все вокруг, и стоны умирающих гулко отдавались у него в голове. До чего же он устал. Анна! Как жаль! Как жаль.
-Коня, коня! Престол мой за коня!
Как жаль…


-Нет, нет!- Режиссер был почти в истерике.- Это все не то!
-Да, это все не то,- согласился Он, опустившись в изнеможении на пол. Он сидел, и не видел, что происходит вокруг. Ричард был мертв. -Как жаль,- подумал Он.
30 И тогда я проснулся...
Владимир Зангиев
   Пейзаж выглядел вполне акварельно. Мир производил восхитительное впечатление на созерцателя прикладной декоративностью композиции. Трагизм заключался в индивидуальном восприятии сюжета… 
   Старик расположился в тени под раскидистой кроной ветлы на шероховатой от исцарапанной бессодержательными надписями парковой скамейке. Концом заострённого посоха он выводил на вытоптанном подле скамьи многими ногами пятачке замысловатые вензеля, вроде каракулей абстракциониста. А солнце закатное, словно глаз умирающей стрекозы, обретало безжизненное очертание.
   Увы, как кошка, неслышно крадётся безрадостная старость, и птаха встревоженной души определённо подвержена тревоге. Мудрость, как правило, посещает на исходе лет. Лишь персональный опыт, то бишь, мерило всех вещей, наделяет способностью не ценить настоящее, зная истинную стоимость прошлому. А пока сердце пульсирующим кристаллом отбрасывает блики жизни внутри лабиринтов кровеносной паттерны большого и малого круга, субъект продолжает биологическое существование.
   И вот, наступает тот миг, когда пересекаются два мира, чтоб слиться воедино. А в холодеющей плоти, сброшенной с себя, как тяжёлый рюкзак альпиниста, каменеет отчаянно сердце. Дух отходящий намерен отстранённо взирать на прочерченный телом след по земле. Я видел, в сквере старик уронил свой кристалл, устав от томительной ноши. И орган скатился на пыльную землю, намотав на себя подвернувшийся сор.
   - Причина в профиците страстей, - успели шепнуть посиневшие губы.
   - Не стоит разменивать невнятное косноязычие дней на ясный багровый закат! – ответствовал я, отряхивая и вставляя окаменелость в то самое место в груди, откуда это только что выпало.
   - Ну, значит, востребован жизненный стимул, - неуверенно молвил воскресший. И воля судорожно отразилась в амальгаме очей, как свечного огарка отброшенный сполох. Панорама ландшафта снова сложилась из вороха хаотично разбросанных пазлов в живописно оформленное панно…
   Потом на уютной домашней кухне мы пили чай и рассуждали о превратностях выпавшей участи. Старик вспоминал:
   - Мне было шесть лет, когда оказался в немецком концлагере Биркенау. Там размещалась секретная лаборатория, где проводил свои зловещие опыты на людях приснопамятный доктор Менгеле, прозванный заключёнными Ангелом Смерти. Навсегда отпечатался в памяти улыбчивый и опрятный образ садиста, холёной рукой ласково треплющий малыша по головке и протягивающий конфетку.
   Он сам отбирал из прибывшего эшелона с узниками подходящую партию жертв для научных экспериментов. И мне выпало побывать в логове Ангела Смерти – его овеянной ужасом лаборатории. Помню, как в белоснежной стерильности кафельных стен одурманивающе распространялся миазм летучих веществ. Мой встревоженный взор обречённо, как у загнанного волчонка, тщетно метался кругом, в поисках ниши, куда б незаметно забиться. Магически приковывал яростный блеск аккуратно разложенного на столе набора хирургических инструментов. Но самым ужасным оказался стеллаж со стеклянными колбами, где в растворе формалина хранились… глаза: зелёные, карие, синие… Они неотрывно следили за мной, и было от этого скверно и жутко.
   А дальше – не помню… лишился в беспамятстве чувств. И в вялом сознанье, затем, пребывал, пока кровь цедили из вены. 
   На счастье моё советские танки, прорвавшие фронт, освободили наш лагерь…
   - Я знаю из рассекреченных источников о том, что нацисты экспериментировали в области биотехнологий, - поделился и я со Стариком своей осведомлённостью в данном вопросе. – Пытались радикально воздействовать на мозг, чтоб манипулировать волей человека. Методом трансплантации пробовали реципиенту заменять поражённый орган. Главной же целью исследований было создать супер-расу арийцев. Кроме медицинских опытов на человеческом материале, секретная организация Аненербе (Наследие предков) занималась изучением древних сил и мистических практик. Сам руководитель её рейхсфюрер Гиммлер являлся ярым приверженцем оккультизма и изменённого сознания. Только это всё не дало ожидаемого результата. Поэтому расчёт для выведения новой породы людей с улучшенными возможностями был сделан на более изученную, но примитивную селекцию, что тоже не привело к желаемому успеху.
Тяжко вздохнув, бывший пациент нацистского экспериментатора продолжал:
   - Не только это изощрённые умы третьего рейха применяли для диктата над массами. Информационные технологии воздействия на общественное сознание эффективно зарекомендовали себя в области пропаганды. По этому поводу приведу одну трогательную историю. Молодой охранник концлагеря влюбился в невероятно красивую узницу. Уж так уделял он ей знаки внимания: передавал дополнительную пайку эрзац-хлеба, не изнурял работой и, конечно же, не травил овчаркой, если избранница вдруг выбивалась из строя бредущей колонны. Но юноша считал себя патриотом и откровенно верил, что вся государственная структура создана во благо процветания Германии. А посему, как только пришла разнарядка заключённую номер С-14348 отправить для ликвидации в газовую камеру, он сам туда её сопроводил, искренне верный долгу. И только потом позволил себе проявить сентиментальные чувства, выкупив прах возлюбленной у истопника крематория и совершив погребение по христианской традиции. Правда, муки совести и раскаянья сопровождали его всю оставшуюся жизнь на том основании, что, склонив на должностное преступление сослуживца, проявил постыдное малодушие…
   - Действительно наци достигли определённых успехов в приёмах тотальной кодировки сознания, - согласился я и продолжил тему. - Осознанно осуществляя террор, немцы верили в правоту своих действий, подверженные эффекту пропаганды. Их вовремя остановил советский солдат. Однако с новыми вызовами столкнулся современный мир. Это угроза ядерной войны, экологический крах и биотехнологии. Апокалипсис реально грозит нынешней цивилизации. И наступила эпоха разгула корпораций, получающих с помощью генной инженерии неограниченные возможности в управлении свободой воли любого человека. Стало возможным вторгаться и изменять внутренний мир личности. Таким образом, неотвязно преследует мысль: какая участь уготована нам в будущем?
   - Всё, чему предопределено случиться – сбудется, - глубокомысленно констатировал Старик, - и с равными шансами тебя может судьба вознести наверх либо опрокинуть в бездну. Примером тому история Христа или одного блаженного на Росинанте. Они оба избывали время без оглядки на страховой случай. Остальные и на смертном одре ужасаются предстоящей утрате жизни. Нет ничего более уязвимого, чем надежда на завтрашний день…   
   С тревожным чувством я покидал жилище повидавшего в жизни старца.
И той же ночью в мои сновиденья проник безобразный Горбун, как Квазимодо ужасный и неуклюжий.
   - Ну что, смерд? – насмешливо вопрошал он, сверкая недобро прищуренным зраком. – Хочешь знать, что ожидает тебя в грядущем?
   И ощущалось в его вопросе беспощадное таинство сакрального смысла. Наверное, то скрытые знаки улавливала интуиция и доводила до моего сведения. Набравшись смелости, я решился и через промежуток вымолвил:
   - А почему бы и нет? Знать истину о себе и мире – занятие, присущее мыслящим существам. И я здесь отнюдь не оригинален.
   - Что ж, ты сам этого захотел, - напомнил всемогущий уродец и, прихрамывая, сопроводил меня в полумраке извилистого коридора до окованной железом двери. – Отправляйся-ка на сотню лет вперёд, в 2100 год.
   Когда глухо захлопнулось за спиной, и люто клацнул засов, я увидел перед собой обычную картину местности, к которой привык с детства. Те же горы на горизонте, слева – озеро, справа – лес, посередине – посёлок. Только дома почему-то выглядели запущенно, обветшало. Люди бродили угрюмо и неприкаянно, с выражением безысходности на лицах. Да и сами они какие-то другие, незнакомые, чем-то отличаются от моих соседей, но чем, я никак не мог взять в толк.
   А на холме расположился возле озера в удобном месте невесть откуда появившийся вдруг роскошный дворец в стиле хай-тек, обнесённый по периметру высокой глухой стеной. Если не брать во внимание продвинутость архитектурной манеры, то всё это, пожалуй, больше напоминало замок феодала с прилегающими земельными угодьями и деревней подданных крестьян.
   Я пытался было заговорить с подворачивающимися на пути прохожими, но те в испуге шарахались прочь от меня, как от прокажённого. Может быть, причина заключалась во внешнем виде? Я был облачён в приличный костюм, а местные все одеты в грубые рубища да в обветшалые лохмотья. Странно, что местность казалась знакомой, но никого из прежних приятелей или соседей я так и не повстречал. Не найдя ничего лучше, я направился по собственному адресу проживания. Поплутав среди невесть коим образом появившихся здесь хибар и лачуг, с трудом отыскал свой дом, вошёл в подъезд. Постучал в квартиру, ибо ключ не подошёл к дверному замку.
Открыл мне истощённый человек средних лет с загнанным взглядом и нездоровым цветом лица, похожий на изнурённого воздержаниями аскета. Он испуганно уставился на меня и спросил:
   - Барин, вы, наверное, ошиблись адресом?
   Я не знал, что на это ответить. Однако человек чувствовал себя хозяином в моей квартире. И это сбивало с толку. Через открытую дверь видна была часть гостиной, где стоял мой комод, почему-то передвинутый в угол. А рядом на стене висели фотографии разных людей, в том числе и моих родственников. Приглядевшись, я узнал там и собственный портрет, который сделал совсем недавно. Когда только его успели поместить в облупленную и засиженную мухами рамку? Выходило совсем невероятно, чтобы моё изображение хранили у себя чужие люди. И я, указав на своё фото, бесцеремонно вторгся внутрь и потребовал объяснений, на каком основании незнакомец занял принадлежащую мне жилплощадь. Тот не на шутку удивился:
   - Так с детства живу я здесь. Квартира перешла от родителей по наследству.
   - А как у вас оказалось вот это фото? – раздражённо ткнул я пальцем в свой портрет на стене.
   Аскет без заминки ответил:
   - Это портрет моего прадеда…
   И после мы пили душистый напиток с диким мёдом, настоянный на полевых травах, и я слушал признания собственного правнука о жизни его поколения. Выходило так, что после нас им досталось печальное наследие. Это с нашей позорной оплошности корпорации завладели новейшими достижениями науки в области биотехнологий, поставили себе на службу искусственный интеллект и робототехнику, а представителей простых классов оставили без работы. Теперь масса бесполезных людей оказалась невостребованной и выброшенной из жизни.
   - Элита, представляющая собой класс состоятельных людей, господствует на земле, - жаловался мне потомок на доставшуюся ему незавидную жизнь. - Они выкупили все территории и даже под нашими домами земля в их собственности. На производствах сплошь заняты роботы. Есть небольшое количество обслуживающего персонала, осуществляющего технический уход за машинами, их наладку и установку программного обеспечения. Такие технические работники не жалуются на судьбу. Но это тот уровень, куда попасть из простого сословия практически невозможно. Образование стоит слишком дорого. И остаётся простой публасьон не у дел, обречённый на жалкое прозябание. Природные ресурсы планеты истощены и их потребление ограничено. На всех не хватает запасов. Голод, эпидемии, плохая экология выкашивают целые народы. Выживает в этих условиях только образовавшаяся супер-раса людей. Они живут - сколько захотят. Меняют себе органы по мере их износа на репаративно регенерированные в лабораториях из стволовых клеток. Улучшают своё ДНК для обретения организмом ранее недосягаемых параметров. А наш удел – влачить жалкое существование и дожидаться в нужде и печали, когда Господь приберёт к себе…
   Ну, а дальше, он плакал и бил себя в грудь, говорил: «Это ты допустил такое!»
Что мне было ответить? Я угрюмо молчал. И в конце не на шутку разгневанный правнук смачно плюнул в лицо и брезгливо сказал: «Презираю! Будь проклят во веки».
   И тогда я проснулся…
   И задумался я, как жить дальше, чтобы впредь не было стыдно перед потомками за безответственность свою, приводящую к неизбежному антагонизму в обществе. Вспомнил я про Гринпис, в клуб антиглобалистов вступил, и участие принял в протестах, направленных на защиту прав низших слоёв населения. Там свела меня судьба с выпускником Сорбонны, профессором биологии Паскалем. Он свою трудовую деятельность посвятил генной инженерии, исследованиям в области микробиологии, занимался вопросами клонирования и регенерации органов и т. п.
   В наших беседах профессор объяснял популярным языком, для чего он участвует в протестных движениях и почему является противником использования биотехнологий исключительно в интересах корпораций и элит. Он ратовал за то, чтобы достижения учёных-биологов стали доступны не только истеблишменту, но и простым людям, ведь, вторгаясь в код ДНК, специалист может избавить от наследственных недугов, улучшить параметры организма, значительно продлить жизнь. Вообще знания биологии есть распознавание желаний человека. А следование собственным желаниям есть свобода воли, ведущая к уравновешенному состоянию ума. Выражение же метафизической свободы это когда люди наивно полагают, что сами определяют собственные желания. Однако дело обстоит далеко не так. Корпорации получают технологии, чтобы завладеть свободой воли человека, а потом, вторгаясь во внутренний мир индивидуума, изменяют мировоззрение таким образом, как им выгодно. Примером тому хотя бы то, как тотальная жажда потребительства захлестнула общество. Рекламные посты способствуют кодированию сознания граждан. Владеющий информационными потоками может манипулировать волей масс.      
   - Каждый человек должен иметь равные возможности в пользовании достижениями биотехнологий, - говорил профессор Паскаль. – Ибо человечество уже имеет печальный опыт попытки создания супер-расы. Этот путь неизменно ведёт к нацизму. Сам по себе каждый из нас индивидуален, нужно только развивать заложенный природой внутри творческий потенциал.
   Поведение людей, если подойти к этому вопросу с позиции биохимии, обусловлено не свободной волей, а работой миллиардов нейронов, вычисляющих всевозможные вероятности перед тем, как принять решение. А если так, то алгоритмы рано или поздно научатся копировать работу нейронов, и тогда искусственный интеллект сможет заместить человеческий труд даже там, где раньше считалось невозможным. Наша интуиция, эмоции и желания – тоже алгоритмы, пусть и биохимические, и компьютеры смогут их распознать. Искусственный интеллект, в отличие от человеческого, обладает обновляемостью и способен объединяться в единую сеть. Это намного превосходит возможности человеческого разума. Люди не должны конкурировать с алгоритмами, вместо этого они могут обслуживать их и правильно использовать.
   Итак, воля и желания есть биохимические реакции совершаемых в мозге процессов. А мозг – это органический механизм. Руки, ноги, сердце и т. д. – биомеханические устройства. Создание киборга уже не вымысел фантаста, а элементарное соединение органического с неорганическим. Биоинженерия способна изменить тело, мозг, волю. Искусственный интеллект создают для улучшения породы людей и их возможностей.
Уже случалось в истории эволюции человека, когда биологический вид питекантропа сделал ответвление в биохимической своей компоненте межклеточного обмена и более перспективная раса неандертальцев распространила своё присутствие на земле, постепенно изжив собственного предка. 
   Таким образом, исправление ДНК это глобальный вызов человечеству. Настало время, когда необходимо закрепить законодательно право личности на пользование достижениями биотехнологий и ограничить монополию корпораций в этой сфере…
   Этим и был озабочен профессор Паскаль. А ещё, он считал своим долгом заниматься опровержением генерируемых СМИ потоков лжи, способствующей власти манипулировать волей народа. Закончилось для него всё весьма печально. Во время протестного движения «жёлтых жилетов» в Тулузе учёный погиб от резиновой пули полицейского, по нелепой ли случайности или злому умыслу, но угодившей прямо в висок.
   А в заключение хочу напомнить, как показательна судьба фашиста Менгеле, когда и после смерти память о палаче овеяна проклятьем и презреньем.
   Он после поражения вермахта в войне, сначала скрывался от правосудия в родной Баварии, потом в Аргентине. Когда на его след напала израильская разведка Моссад, ему пришлось бежать в Бразилию. Там он скрывался от возмездия до 1979 года и во время купания в океане в результате случившегося инсульта бесславно утонул. В 1985 году могила его была обнаружена, и в 1992 году было окончательно установлено, что в ней лежат именно его останки. После эксгумации захоронения останки хранились в Институте судебной медицины Сан-Паулу, а с 2016 года используются в качестве учебного материала на факультете медицины местного университета.
   Неприкаянный дух одержимого чистотой расы садиста никогда уже не найдёт себе упокоения. И это справедливая расплата за тысячи сгубленных жизней…
31 Часы
Александр Сапшурик
    Сколько помнила Аня дедушку, тот всегда возился с часами. Часовщиком он никогда не был, это являлось его увлечением. С тех времён, когда он работал на заводе, до ухода на пенсию, в доме накопилось немалое количество часов. Причём, большинство экспонатов собиралось и ремонтировалось его руками.
 
    Дом всегда был наполнен шумной металлической жизнью: всё вокруг тикало, стучало, кукукало. Даже, в какой-то степени,  заменяло домашних животных. Может, поэтому у Ани никогда не было желания просить у родителей щенка или котёнка. С самого детства она находилась в этом царстве хранителей времени, мерно отсчитывающих свою торжественную поступь с помощью самых разных причудливых механизмов.
- Живём как в музее, - говорила мама Ани, и всякий раз тон её высказывания менялся в зависимости от настроения или окружающей обстановки.
- Может, сказать, чтобы он отключил всех этих кукушек? - всякий раз с готовностью откликался отец.

    Громкие звуки ему тоже не нравились, только прямо сказать отцу он не смел, старался прикрыться мнением жены. И хотя тот все громкоголосные часы собрал у себя в кабинете, их всё же было хорошо слышно в доме.
- Когда-нибудь всё равно придётся это сделать, - ворчала мама и... вопрос откладывался на неопределённое время.

    Когда Аня была маленькой, дедушка сам отключил бой часов. Потом внучка подросла, и их голоса стали понемногу оживать. Сначала появились негромкие, потом все остальные. И только гостям, иногда ночевавшим у них в доме, было непривычно.
- Как вы спите при таком оркестре? - удивлённо спрашивали они утром, сонно щурясь на многочисленные циферблаты.
- Привыкли, - равнодушно отвечала мама. И, то ли хвастаясь, то ли жалуясь, добавляла своё знаменитое.- Живём как в музее.

    Когда внучка по мнению дедушки стала совсем большой, он стал рассказывать ей о часах. Брал за руку и тихонько водил по комнатам на экскурсию, иногда повторяя то, что Аня уже не раз слышала.
- Вот эти я привёз из Грузии. Очень старые. Мне подарил их мой тбилистский друг. Я только почистил их и смазал, поправил ход. Представляешь, свидетелем скольких судеб они являются...

     И он замолкал, задумавшись. Видимо, вспоминал своего умершего друга. Ане становилось жалко деда, она прекращала расспросы и уходила к себе. Иногда дедушка рассказывал долго и увлекательно. Даже если он переходил на скучные технические подробности, Аня терпела. Зато когда рассказывал о странах, откуда были часы, в каком доме и с какими людьми жили, воспринимала его рассказ как сказку.

   Дедушка всегда интересовался историей часов, попавших к нему. Были ли это продавцы на базарах или дарившие друзья и родственники. Все знали, что прежде чем купить этот лучший для него подарок, нужно узнать о нём как можно больше. Понимали, что без информации подарок был не таким ценным. А потом эти истории, приодетые в сказочные одежды, жадно впитывала Аня, гуляя по дому среди их волшебных персонажей.

    Каждое утро дедушка вставал по сигналу любимых часов. Тех, которые когда-то  подарила ему рано умершая бабушка. Это был будильник с двумя шляпками - звонками над головой, купленный в обычном магазине. О них дедушка никогда не рассказывал. Молча заводил их каждое утро -  аккуратно и бережно. Потом начиналось колдовство над остальными подшефными: подтягивание гирек, заводка пружинных механизмов, согласование хода стрелок. В специальный блокнот записывалась разница в показаниях для последующей регулировки.
- Вот эти забыл завести, - показала однажды Аня на небольшие позолоченные часы, затейливо украшенные красивой вязью, и гордо стоящие на шкафу в большой комнате.
- Их не нужно заводить каждый день,- отвечал дедушка, помечая что-то своё в блокноте. - Они могут идти целый месяц.

    Когда Аня выросла и пошла учиться в институт, дедушка стал совсем стареньким. Ему уже нелегко было заводить по утрам большое количество механизмов. Некоторые часы висели высоко на стенах и приходилось карабкаться до них по стремянке. Но сколько не предлагали домашние свою помощь, он всегда отказывался.
- Это меня бодрит, - говорил он, обливаясь потом, но при этом довольно улыбаясь. - Они продлевают моё время и, если что, могут не простить предательства.
 
    Действительно, после утренней "зарядки" для часов, он словно заряжался и сам. Его белая голова мелькала то в одной, то в другой комнате. Может поэтому, Аня не помнила, чтобы она или родители когда-нибудь опаздывали. Наверное, так действовала на всех утренняя обстановка дома, насыщенного звуками стремительно бегущего времени.

    Но однажды часы не взяли своего хозяина в дружную компанию ходячих и говорящих. И привычный звонок будильника не дополнился звуками его шаркающей походки. Во всяком случае, на этом свете. Дедушка неожиданно и неслышно отошёл в мир, где время отсчитывается, возможно, совсем по другим законам.
 
    За суетой похорон и последующими делами все как-то забыли про часы. Да и потом было не до них. Вокруг стало постепенно затихать. Наступило время, когда продолжили идти только часы, стоящие на шкафу. Их было хорошо слышно в доме, который как-то сразу опустел. Звукам их мерного хода больше не мешали притихшие собратья.

    На третий день после смерти дедушки, Аня всё же решила завести часы. Долго бродила по комнатам, не решаясь, с каких начать. Может с этих приземистых, словно прячущихся от людей. Дедушка называл их каминными, хотя камина в доме не было и они просто стояли на тумбочке. Их привёз из Германии папа. Он ездил туда в командировку и всем приготовил подарки. Маленькая Анечка искренне радовалась за всех. И за дедушку тоже. Он тогда ещё работал. И пока его не было дома, решила сделать ему сюрприз: вытащить подарок из коробки и завести. В результате они упали на пол и поломались. Дедушка совсем - совсем не обиделся и очень быстро их починил.

     А эти, висевшие в зале? Строгие и одновременно нарядные. С лениво шевелящимся маятником за толстым стеклом. Аня всегда робела перед ними, как перед школьным учителем. Помнится, дедушка ремонтировал их у себя в кабинете, когда Аня пришла из школы, вся заплаканная и испачканная. Это одноклассник толкнул её тогда в скользкую весеннюю лужу. Дедушка отложил инструменты и долго успокаивал её, советуя не объявлять никому войны. И действительно, на следующий день ей подарили в знак примирения маленькую шоколадку.

    Вот эти часы -  памятник её детскости и наивности. Она так любила сидеть перед этим волшебным домиком и ждать, когда произойдёт очередное маленькое чудо. Ей казалось, что кукушка, выскакивающая из резного окна над зелёным циферблатом, улыбается ей. Она рассказала об этом подружке в школе. Эти фантазии случайно услышали одноклассники и высмеяли её. Она с обидой поведала об этом дедушке. А он предложил позвать ребят к ним домой, чтобы они сами убедились в её словах. И похоже, что-то подправил в клювике кукушки, что-то подрисовал. На следующий день пятеро одноклассников пили чай в доме у Ани и убеждались в наличии улыбки у весёлой поющей птички, появляющейся в маленьком окне.

     А по этим большим тяжёлым часам на массивных ножках, стоящих в зале прямо на полу, они всегда встречали Новый год. Дедушка говорил, что они самые лучшие по точности и равномерности хода. Они напоминали одинокого человека, вынужденного стоять вдалеке от остальных людей. Недаром, папа в шутку называл их "наш часовой".
    Дедушка часто прятал за ними подарки для Ани: игрушки, конфеты, фрукты. А в седьмом классе она нашла там главный подарок. Это опять были часы, только совсем маленькие - на ремешке. Так что, у неё у одной из первых в классе появились личные ручные часы.

    Она так и не решилась в тот день начать оживление этого молчаливого оркестра. Отложила на следующий. Но и потом что-то помешало. Родителям тем более было не до дедушкина наследства.
   Комната Ани выходила в зал, где стоял шкаф со стоящими на нём часами. Ей было отчётливо слышно, как они всё идут и идут. В своём растерянном и отчаянном одиночестве. Друзья и родственники уже пришли отметить сорок дней со смерти дедушки. Ане казалось, что в этот день они точно остановятся. Но часы всё шли!  И от этого ей уже становилось страшно.
 
    Однажды ночью она проснулась от непривычной тишины. Долго лежала, не  понимая, что случилось. Потом вздрогнула от догадки. Часы молчали. "Всё - таки сдались", -  подумала она. И печаль тихо вошла в её сердце. В сердце совсем уже взрослого человека.
32 Запасной
Александр Сапшурик
               
   Самые яркие воспоминания  детства...  Мы жили тогда в старом скрипучем деревянном доме, окружённом со всех сторон ещё более старыми и не менее скрипучими липами. Дом был двухэтажным и заселённым под завязку, как я уже теперь понимаю, добрыми людьми. Это объяснялось, в том числе, следующими событиями...

   У соседки по подъезду сука по кличке Пальма родила сразу двенадцать щенков. Этого никто не ожидал от немолодой коротколапой толстушки. На всеобщее удивление щенки были совершенно одинаковыми - коричневыми, с белыми мордочками и такими же белыми лапами, напоминающими гольфы. В отличие от моих, их гольфы были всегда чистыми, белоснежными.
  Помню, как щенки бегали по полу в отдельной комнате, такие добрые и ласковые. Было ощущение, что их сейчас разорвёт от счастья! Иногда я ложился к ним на пол, и эти неуклюжие толстячки, лезли ко мне со всех сторон, пытаясь вылизать нос, уши и всё, что могут достать. Такая искренняя любовь, умноженная на двенадцать.
 
  Я не раз просил родителей взять себе хотя бы одного из них. Мать отказывала мягко, но решительно. Отец молча соглашался. Хотя все понимали необходимость избавления соседки от такой оравы.
   Тётя Нюра была доброй и приветливой женщиной. Её муж работал в системе снабжения и постоянно пребывал в командировках. А у неё были больные ноги. И мне, как ближайшему соседскому мальчишке часто приходилось  выполнять её просьбы - в основном в качестве курьера.

   Наконец, пришло то печальное время, когда соседка принесла к нам стопку объявлений о бесплатной раздаче щенков и попросила помочь расклеить по городу.
   Игнорировать просьбу тёти Нюры я не мог - уж очень хорошо к ней относился.  А ещё, минимальной житейской мудростью третьеклассника понимал, что столько собак в одной семье не бывает. И каждое объявление, измазанное канцелярским клеем и моими слезами, я пристраивал к заборам и автобусным остановкам, словно растянутый во времени приговор своему мальчишескому счастью.
  Потом я возвращался и заходил к щенкам. Они нюхали и лизали мои руки, пахнувшие клеем, а я чувствовал себя их невольным разлучником с семьёй.

  Уже на следующий день двор нашего дома наполнился щенячьим визгом и жалостливым поскуливанием. Горожане, удовлетворённые небольшим размером собачьей матери и видом самих щенков, разбирали бесплатный товар. Некоторые ещё и были недовольны тем, что щенки настолько одинаковые, что трудно выбрать.
   Ежедневно я со страхом заходил к тёте Нюре и видел, как неуклонно тает моя компания. А когда рядом с мамкой остался всего один щенок, детская психика не выдержала. Со мной случилась истерика. Я прибежал к матери бледный, зарёванный и такой несчастный, что она, забеспокоившись за моё душевное здоровье, произнесла одно короткое, но такое волшебное слово - "Ладно".
   Но когда, отмывшись от слез, и успокоив громко стучавшее сердце, я забежал к соседке, то увидел там мужчину и девочку моих лет, самозабвенно целующую и крепко прижимающую к себе щенка. Они уже прощались и уносили его. А моя истерика повторилась.
- Почему? Почему ты сразу не разрешила, - захлёбывался я словами, почти с ненавистью глядя на мать. - Когда их было ещё много...
   Потом я серьёзно заболел. Моё здоровье, сформированное скупым послевоенным детством, не выдержало стресса.
Прервалась болезнь неожиданно. И совсем не от новых лекарств...

   Неизвестно, с каким кобелём завела когда-то роман Пальма. Только дети пошли экстерьером, видимо, в отца. Примерно так и объяснила свой визит полная дама в ярком пёстром платье с отказником на поводке, - "У него стали так быстро расти лапы, что теперь он не помещается в машину".
   Конечно, она лукавила.  Скорее всего, щенок из симпатичного неуклюжего пухляша превратился в угловатого длиннолапого подростка, и его разлюбили. Только вот я нисколько его не разлюбил. И мать, обрадованная моим внезапным выздоровлением, начала беспокоиться уже по другому поводу – видя, как я целую каждую из четырёх лап своего щенка, только что контактирующих с землёй.
- Саша, я разрешила его взять не для того, чтобы вы валялись с ним в кровати,- выговаривала  она. - И не для того, чтобы он заменил тебе уроки.
- Ничего, наиграется - охладеет, - успокаивал отец. - Многие берут собак для детей, а потом приходится выгуливать самим.
- Никто и никогда не будет гулять с моим Рексом, - решительно заявлял я.
   Так и было. Я всегда откладывал в сторону интересную книгу, отказывался от футбола с ребятами во дворе и даже от обеда, чтобы пойти выгулять свою собаку.
 
А потом тёте Нюре вернули ещё одного щенка. Примерно с таким же объяснением. Скорее всего, и по той же причине. А длиннолапый недопёсок с неизменными белоснежными гольфами, быстро проникшийся знакомой обстановкой, уже радостно прижимался к матери суке и самозабвенно играл со мной и Рексом.
   Не знаю, что их всех не устраивало в щенках. Да, лапы были длинные. Зато ум так и светится в собачьих глазах, а движения худеньких тел  выражали настолько искреннее веселье, что становилось тепло на душе. Видимо, так считал и мужчина из соседнего подъезда, который к радости тёти Нюры в тот же вечер первым принял отказника в свой дом.
 Потом щенки стали возвращаться сами. Наигравшись с живыми игрушками, люди через некоторое время начинали хуже к ним относиться. И тогда дети интуитивно потянулись туда, где им было хорошо. Собачий ум и природное чутьё позволяли  это делать. Кроме двоих, возвращённых людьми, самостоятельно вернулись ещё трое. Двое щенков - мальчик и девочка, вообще пришли вместе. Хотя соседка сразу двоих никому не отдавала. И как они встретились по дороге - оставалось загадкой. Впрочем, наш город был не слишком большим...

   Тётя Нюра не знала, что делать с блудными детьми. К счастью, среди жильцов дома уже пошли разговоры о её умных собаках. И люди разобрали вернувшихся. Правда, одного взяли не в наш, а в соседний дом.
  Именно за ним, опираясь на трость и осторожно переставляя ноги, приплёлся седой суховатый  старик в больших выпуклых очках, больше похожих на линзы. Сопровождала его стройная молодая женщина, видимо, внучка.  Дедушку звали Николай Палыч. Он долго смотрел на собачьего подростка, гладил, заглядывал в глаза. И прямо на месте дал ему кличку "Верный".  Ту, что и определила будущую собачью жизнь...

   Дети Пальмы жили теперь недалеко друг от друга. А нередко и гуляли вместе. Часто, сговорившись, один из хозяев выводил на прогулку всю дружную команду. И без всяких поводков. Такими спокойными и дисциплинированными были собаки тёти Нюры.
   Рекс настолько украсил нашу жизнь, что родители никогда не жалели, что  согласились его взять. Уставшая мать, приходя с работы, любила пообщаться с ним, прежде чем заняться домашним делам. Он трогательно прижимался к ней, облизывал лицо, словно смывая с него усталость и озабоченность. Иногда смешно лизал ей ухо, словно рассказывая, как и с кем провёл день. Понимал, чьё решение сделало счастливой его жизнь.  Ещё отец часто брал его на рыбалку, и мать считала, что именно забота  о нём не давала ему перебирать там со спиртным.
А я, с тех пор, как у нас появился Рекс, больше не болел.  И вряд ли это  было случайно.

  Однажды, после празднования с коллегами Дня советской армии, отец возвращался домой навеселе.  Он шумно поднимался по нашей скрипящей  лестнице,  с кем-то разговаривая.
- Что ты,  Рекс, сидишь на улице? Заходи. Февраль на дворе.
 Я удивлённо взглянул на Рекса.  Тот сидел рядом с неприязнью глядя на мои тетрадки, мешающие, по его мнению, нашему общению. Как он мог быть здесь и на улице? Дверь отворилась, и в комнату вошёл отец с точной копией нашего Рекса. Это был очередной возвращенец. Шестой из двенадцати. Он деловито прошёл в комнату, спокойно обнюхался с братом и улёгся на пол, слегка раздувая ноздри на запах из кухни...
- Мать, иди сюда! -  крикнул ошеломлённый отец. -  Второй Рекс...
Та вышла, сразу всё поняла, засмеялась. Я замер в ожидании.
- Ладно, - немного подумав, снова сказала мать. – Будет запасным.
Растроганный, я бросился её обнимать. Видимо, мать что-то предчувствовала, беря в дом вторую собаку.

   Итак их стало двое, таких похожих. У обоих ровный коричневый окрас плотной и упругой шерсти переходил в изумительно белый цвет стройных лап. Одинаковая белая проточина разделяла голову и расплывалась на морде, контрастируя с чёрным кожаным носом. Запасной был таким же ласковым и заботливым, как и Рекс. С этих пор маме нашёптывали о моём поведении уже в два уха одновременно.
   Остальные собаки нашего двора были похожи не меньше.  Недаром, мы так любили выводить всех разом, удивляя и восхищая прохожих. Отличались они только ошейниками и реакцией на разные клички. Мы назвали запасного Макс. Этого различия в двух буквах им вполне хватало, чтобы не реагировать на зов другого.
   Отец  ездил теперь на рыбалку с двумя собаками. Под недовольное ворчание своего приятеля, возившего  рыбацкую компанию на своей машине.
- Коллега с работы  давно с нами просится, а из-за этих двоих всем не поместиться, - деланно ругался он, скрывая улыбку.
Рекс и Макс недовольно повизгивали и плющились в ногах у отца, экономя пространство старенького Москвича.
В те майские праздничные дни они тоже уехали на реку...

   Мама занималась мытьём окон, и первой услышала тревожный шум, сопровождающий неизвестные события.
- Саша, узнай что там, - с тревогой в голосе попросила она .
   На соседней улице было шумно. Стояла скорая помощь, милицейская машина, топтались любопытные. Я ещё издали стал вслушиваться в рассказ одного из мужчин стоящему рядом сотруднику ГАИ.
- Николай Палыч всегда гулял здесь со своим Верным. Тихо, машин почти не бывает. А этот летел на всех парах, - ткнул он пальцем в водителя разбитого "Запорожца"  и многозначительно щёлкнул себе по горлу.  -   Вот Палыч и растерялся, зацепился за бордюр и упал на дорогу. А пёс, защищая его, прыгнул навстречу машине. Остановить хотел...
- Да, если бы не он, произошёл бы бы стопроцентный наезд, - деловито осматривался милиционер . -  Было бы лобовое стекло из триплекса, а не "калёнка", остался бы пёс жив.
Только сейчас я заметил место, куда повлажневшим взглядом смотрел мужчина. Под липой, уже начинающей зеленеть от майского солнца, лежал, уткнувшись мордой в траву, Верный.  Его белые гольфы были красными. Кровь была повсюду. Особенно много её было на разбитом стекле и капоте притулившегося в канаве "Запорожца".
- Дедушка! - бежала к скорой помощи молодая женщина.
- Не волнуйтесь, он пришёл в сознание, - перегородил ей путь врач. - Повезём в стационар.
- А собаке можете помочь? - волнуясь, обратился я к врачу. - Он человека спас...
- Это к ветеринару, мы не имеем права, - покачал головой доктор.
- Всё равно не довезти его в таком состоянии, -  подошла  медсестра. - Да и вряд ли уже помогут...
- Верный, - раздался вдруг из машины слабый голос старика. - Где Верный? Где сынок мой?
   Пёс, услышав, словно очнулся.  И пополз к машине, оставляя после себя на траве кровавый след. Потом задрожал всем телом и опять уронил морду на землю.
- Езжайте уже! - не выдержав, бросил гаишник и отвернулся.

   Похоронили Верного недалеко, под старой липой. Слухи о его подвиге уже разлетелись по улице. Соседи не сговариваясь пришли с собаками. Даже тётя Нюра пришла с Пальмой. Было видно, как тяжело обеим дался этот поход.
   Через два дня я услышал, как тётя Нюра, вздыхая, рассказывает матери о визите внучки Николая Палыча.
- Спрашивала, не отказался ли  кто-нибудь ещё от сына моей Пальмы. Дедушка жив, но настолько слаб, что может не выдержать, если узнает о смерти  любимца. А собаки так похожи, что любого можно подменить другим. Видит дедушка плохо, сразу не догадается. А собаки умные, поняли бы что к чему...  Верный и тапочки дедушке носил и очки отыскивал. Потому она спокойно их одних оставляла. Только, вот ведь как получилось. Очень расстроилась, что отказников больше нет...
 
   Тётя Нюра ушла, а мама подозвала Рекса и Макса. Долго смотрела на обоих, целовала и гладила их одинаковые макушки. Потом произнесла с грустной улыбкой.
- Собирайся, Макс, в командировку. К Николаю Палычу.
- Хочешь отдать его? - побледнел я. – Насовсем?
- Не знаю, Саша.  Хотя бы, пока дедушка выздоровеет.
  Потом мы узнали, что Николай Палыч поправился и даже стал гулять с Максом. А тот продолжал жить у него. Ни разу не показался как у нас, так и в компании своих братьев. Прошло немало времени, когда отец опять увидел его под нашей дверью. Усталого и печального, словно завершившего своё трудное дело.
  Пораженные догадкой, мы поспешили к дому Николая Палыча.  А там уже готовились к похоронам...
33 Димка
Альфред Авотин
Отгремели зенитки, отгудели сирены воздушных тревог, высохли слёзы.
Только большие стрелки-указатели с надписью «В бомбоубежище» чернели на облупленных стенах.
Да в разрушенном доме напротив школы торчал, повиснув перилами, железный скелет лестницы.
А высоко в ярком голубом небе плыл мирный самолётик.
Опершись на лопату и заслонившись грязной рукой от солнца, Верка наблюдала за движением серебристой чёрточки.
Бомба угодила прямо в дом, и стена его рухнула на школьный двор. Это было два года назад. Большие-то глыбы убрали, но осталось много кирпичей и мелкого мусора. А теперь решили разбивать пришкольный участок. Поэтому все старшие классы по очереди работали на расчистке двора.

Веркиному классу повезло. В такую погоду таскать любые кирпичи приятнее, чем торчать на уроке. Тем более, на немецком.
Верка не любила немецкий. Скука страшная.
Вот если бы пропала физика, было бы очень жалко.
У них был замечательный преподаватель по физике.
Но физика не пропала.
Пропали немецкий и литература.
Верка бросила следить за самолётиком, нагнулась и перевернула лопатой большой камень.
Она не знала, что этот камень перевернёт всю её жизнь.
Вернее, не камень, а то, что было под камнем.
Под камнем лежало что-то блестящее.

Придя домой, Верка извлекла из портфеля небольшой слегка заржавленный хронометр с раздавленным стеклом. Она не стала обедать, а сразу забралась в папину мастерскую и попыталась вернуть хронометру жизнь.
Удалила из циферблата осколки стекла, почистила ржавчину и покрутила заводное колёсико. Хронометр на это не прореагировал.
Тогда она выдвинула колёсико и повертела стрелки. Стрелки вертелись, но это ничего не дало. Верка немного огорчилась, но ничуть не упала духом. Найдя подходящий инструмент, открыла крышку.
Насколько она разбиралась в будильниках, внутри было всё в порядке. На всякий случай она продула механизм и закрыла крышку.
Снова взявшись за колёсико завода, она обнаружила, что его чёрный ободок вращается отдельно. При этом поворачивается красная стрелка, которую Верка принимала за секундную.
Когда колёсико стало на место, Верка почувствовала лёгкое головокружение. Затем всё поплыло у неё перед глазами, и она перестала себя ощущать.

Внезапно она очнулась и обнаружила, что сидит за столом на кухне и обедает.
Сначала это показалось ей странным, но потом она догадалась, что хронометр чинила вчера, хотя и помнила это лучше, чем то, что делала сегодня. Сегодня она ходила в школу и, кажется, ничего особенного… Или она больна, или перескочило время.
Верка быстро встала из-за стола.
Хронометр лежал на старом месте.
Веркино сердце громко тикало, но руки не дрожали, когда она поставила чёрные стрелки по стенным часам на десять минут третьего, красную подвела к половине третьего и надавила колёсико.
От изумления она чуть не уронила посуду, которую складывала в буфет. Стенные часы пробили половину третьего. «Колдовство какое», – подумала Верка, но тут же вспомнила, что посуду она только что вымыла сама. И вспомнила, что при этом говорила с мамой. И о чём говорила – тоже вспомнила.
«Здорово, – подумала Верка. – И не мыла, а вымыла». Захлопнув буфет, она бросилась к хронометру.
Хронометр лежал на месте. Как и прежде, он не подавал никаких признаков жизни.

Вот уже скоро год, как чудесный ржавый хронометр сделал Верку самым счастливым человеком на свете. Она никогда больше не грустила, забыла, что такое слёзы, отчаяние и злоба. Она постоянно пела песни, была добра и весела, как весенний ручей.
Сначала она хотела покопаться в механизме и разгадать его секрет. Но потом испугалась: а вдруг она его сломает? Или починит? И он превратится в обыкновенные часы? Её бросило в дрожь, и она перестала гадать.
Можно было показать его друзьям или взрослым… Бывали моменты, когда у Верки страшно чесался язык. Но она удержалась. Ещё бы! Тебя сначала высмеют – не поверят, а потом вообще… заставят объяснять, поднимут хай, отберут…
Нет, об этом не может быть и речи.
Хотя и не очень приятно иметь что-то такое, что никому нельзя и показать.
Но ничего не поделаешь.
Вот если бы у неё была настоящая подруга… или друг… которому можно открыть всё на свете, на которого можно во всём положиться…
У неё обязательно будет такой друг.

А пока она сама научилась обращаться с хронометром. Помимо ободка на колёсике, у него был вращающийся ободок на циферблате, как у компаса. Поворачивать его можно было за маленький пупырышек, который отмерял сутки. Таким образом, Верка могла сделать скачок во времени на двенадцать суток вперёд. И только лёгкое головокружение. А потом передвинуть ободок на одно деление против часовой стрелки и снова «включить скачок». И так можно бесконечно.
Верка даже не пожалела одного месяца, пропустив его подряд. К ощущению беспамятства она тоже привыкла, и теперь это казалось ей даже приятным.
Но вообще-то Верка не слишком часто гоняла время. А то можно всю жизнь проскочить – не заметить. Зачем? Нужно оставлять в жизни всё хорошее, интересное и полезное – ведь его много! А те тоскливые минуты тягостных ожиданий, волнений и нервничанья, боли и неприятностей – почему не оградить от них жизнь? Не растрачивать на них своего здоровья, своей энергии, не позволять им портить настроение и затемнять минуты радости.
Или, например, сон – это же потеря времени безо всякой пользы. Конечно, иногда приснится что-нибудь приятное. Но всё равно это неправда. А если за секунду проскочить ночь, то достаточно вечером один раз просмотреть материал учебника, чтобы на уроке помнить его почти наизусть.
А сидеть и учить уроки, которые тебе неинтересны, когда на вечер куплены билеты в кино? Надо, чтобы они были выучены – и всё. И Верка передвигала время поближе к началу сеанса. Уроки тут же были выучены, и она, обняв подружек и весело щебеча, отправлялась в кино. Бедные подружки! Сколько они корпели над учебниками, дожидаясь этого часа!

Однажды ей пришлось идти к зубному врачу. Верка терпеть не могла бормашин. И вообще, когда ковыряются во рту.  Она и не стала этого терпеть, а отправила в прошедшее время.
Потом ей положили в зуб мышьяк и сказали, что будет болеть часа три. И действительно, начала стонать вся челюсть. Что бы она делала без хронометра!
Без милого, ржавого хронометра.
Она звала его «Димка». Просто так.
– Ну, Димка, – говорила она, – давай не будем портить нервы на этой контрольной!
И контрольная оставалась позади.
И никаких ощущений. Как будто её и не было.
Только смутные воспоминания, словно когда-то видела эту контрольную в кино.
Или читала в книге.

Так бежали дни, шли недели, текли месяцы.
А потом Верка стала скучать.
Потому что пришла весна, и в сердце началась капель.
Однажды, когда она болела, её проведали одноклассники: Танька, Маринка, Владик и Лёвка. Она, конечно, плохо помнила это время, потому что благодаря хронометру моментально выздоровела, но она хорошо запомнила взгляд Владика.
Потом она всё чаще стала замечать этот взгляд.
Безусловно, она нравилась Владику.
Правда, она всегда считала, что Владику нравится Марина. Но ведь человеку свойственно ошибаться.
Кстати, мальчишки звали Владика Димкой. Что бы это значило? Вообще-то он был Владимир, но имя Вова ему не нравилось. Либо Влад, либо Дима.
И она вовсе не любила его.
Нисколько!
Но ей очень хотелось ему нравиться.
Что ж из того? Всё равно она ему уже нравилась…
Однажды Верка никак не могла дождаться встречи, назначенной по телефону.
И она была счастлива, что у неё есть Димка.
Не тот, который Владик, он же Владимир, а тот, который милый и ржавый.
Владик тоже милый.
Но совсем не ржавый.

Но она не любила его.
Нет, конечно, сказать так категорично нельзя. Немножко любила, надо всё же признаться. Но, разумеется, не так, как он её.
Но ещё бы. Он должен любить сильнее. А он не очень-то оправдывает ожидания. В последний раз он и вовсе не явился на свидание. Достоин ли такой её?
Она сразу тогда переключила время и оказалась в школе. Она ему показала!
Он, правда, не был виноват.
Ничего. Сильнее будет любить.
Вот ведь сделал он ей после этого подарок. Подарок не какой-нибудь уж там, просто книжку. Довольно тоненькую. Про какую-то кожу то ли шкуру.

Читала Верка довольно быстро, но могла ещё быстрее. Она садилась за книгу и включала хронометр. Через мгновение она уже знала и канву, и развязку. Она поняла суть литературы, подошла к ней с чёрного хода, и скоро ей стало неинтересно. В книгах не было никакого секрета – это стало известно ей, Верке: чтение только убивало время. А Верка и так очень быстро двигалась вперёд.
Вперёд – это значит, к старости.
Димка не ходил назад.
И Верка старалась реже включать хронометр. Но поди не включи его, когда так нудно тянется немецкий, и ещё неизвестно, чем он кончится. Проклятая немка возымела обыкновение спрашивать в конце урока.

Приближались выпускные экзамены.
Верку мучило то, что приходилось к ним готовиться. А это значит – повторять весь курс. Она неплохо знала старые дисциплины, но, как выяснилось, очень смутно помнила материал десятого класса. Если же она во время повторения будет включать Димку, то опять ничего не запомнит.
Нет, так не годится.
Можно только переключить время сразу на конец экзаменов. А это всё-таки боязно – два месяца. Но Верка промучилась с повторением неделю, другую и – плюнула на всё, набралась храбрости и переставила время на выпускной вечер.
Всё было в порядке. Время – лучший лекарь. Это-то Верка знала лучше всех на свете.
А на выпускном вечере она почувствовала, что всё это трогает её меньше, чем друзей и подруг.
Только нежные руки Владика держали её за талию, и милые тёплые глаза сияли на неё своим светом.

А потом они шли вдвоём по мокрой улице в лучах восходящего солнца. И Владик спрашивал очень серьёзно, что творится с Веркой, почему она за последний год так отдалилась от класса, почему ей стало на всё наплевать, почему ей ничто не мило, – да, он видит это!
Почему она стала такой равнодушной и раздражительной?
Что за поверхностность в словах, поступках, отношениях?
Что за пренебрежение к тому, чем живут другие, даже близкие?
Почему стало непонятно, чего она хочет?
Да и вообще, хочет ли она чего-нибудь всерьёз?

Верка сама никогда не задумывалась над этим.
Но ей не хотелось такое слушать.
Особенно сейчас. Сейчас, когда ей было хорошо.
Ей стало обидно, и она даже рассердилась на Владика.
Но она любила его. Хоть немножко, а любила.
А может, и не немножко.
Правда, он любил больше.
И потому она не стала долго сердиться на него.
И он не стал больше говорить об этом. Он спросил, прочитала ли она книжку, которую он ей подарил.
Ей было неловко, но она так её и не прочитала. Она просто забыла.
Но она обещала обязательно прочитать.

Солнце уже стояло высоко, когда Верка пришла домой. Ей было грустно и даже не хотелось спать.
Мама понимала её грусть: девочка прощалась с детством, со школой, с друзьями.
Но мама не понимала её грусти.
А Верка думала о том, что Владик в чём-то прав. Люди вокруг живут, чему-то радуются, отчего-то страдают, что-то переживают, о чём-то спорят и над чем-то смеются… А почему у неё этого нет?
Ей стало до того тоскливо, что захотелось отвлечься.
И она вспомнила про Владикину книжку и достала её. Она называлась «Шагреневая кожа». Оноре Бальзак. Совсем тощая книжонка.
Верка начала читать, а когда вспомнила про хронометр, было уже поздно. Впервые она равнодушно посмотрела на Димку. И продолжала читать, пока не заснула.

И приснился ей сон.
Будто она очень ждёт Владика и включает Димку. А когда Димка останавливается, то оказывается, что Владик уже был, и она всё пропустила. И так повторялось несколько раз. А потом Димка вообще не стал останавливаться. В угарном тумане гонялась за ним Верка, натыкаясь на мебель, и ноги не слушались её, а он увёртывался, злорадно хохотал и строил ей рожи. А она с ужасом чувствовала, как с бешеной скоростью летело время, как проскакивали месяцы и годы, но не могла поймать Димку и выбилась из сил, и упала, и умерла.

И проснулась в холодном поту.
А в окно ещё вовсю светило солнце, и Верка обрадовалась, что это был только сон.
На постели рядом с ней лежала раскрытая книга, и она тут же дочитала её.
И напрасно. Книга разбудила и удвоила тревогу кошмарного сна. Она была про неё, Верку.
Неужели Владик разгадал её фокусы со временем и нарочно подсунул ей эту книжку? Но ведь это невозможно. Нельзя заочно угадать необъяснимое.
И снова тоска захватила Верку.
Но день был так хорош.
Она оделась, отрешённо пообедала, не слыша воркования матери, и пошла гулять.
И Димка, как всегда, пошёл с ней.

Она бродила по городу и смотрела на его жизнь. Жизнь текла, где бойчее, где ленивее, но никак не проникала в Верку. А ей хотелось этого, и она с досадой делала над собой усилия. И пыталась понять себя. И вдруг почти физически ощутила в себе упругую пустоту, заключённую, как в рыбий пузырь, в прозрачную, но прочную оболочку.
Но это ей только показалось, и, нахмурившись, она отмахнулась от этого неприятного ощущения.
Незаметно она вышла за город. Солнышко щедро припекало, речка серебрилась и голубела, на разные голоса щебетали птицы.
Верка облокотилась на деревянные перила мостика и чувствовала, как солнце льёт свой тёплый свет на всех, на всё, и на неё, Верку.
И вот, однако, получилось так, что она несчастлива.

Да, она подчинила себе время.
Время идёт так, как надо ей, Верке.
Что же в этом плохого? Ведь время – лучший лекарь.
Это Верка знала лучше всех на свете.
Но она не знала, что лекарства в больших дозах – это яд. И что время – это не только лекарь, но и палач.
Теперь она знает это.
Она чувствует, что жизнь прекрасна, когда полноценна. И чем меньше у тебя будет печалей, тем меньше будет радостей, чем меньше будет слёз, тем меньше смеха, чем меньше расставаний, тем меньше встреч, чем меньше усилий и труда, тем меньше восторга победы.
Всё познаётся и воспринимается в сравнении.
Это закон, который она нарушила.
И река текла равнодушно для тех, кто был равнодушен к ней.
И солнце вовсе не смеялось тому, кто не улыбался ему.
И птицы пели просто так, общаясь между собой.
А по пыльной вечереющей дороге, мелькая между длинными тенями тополей, ехал на велосипеде молодой почтальон и очень весело насвистывал.

Долго стояла тогда Верка на мосту.
Всё смотрела на хронометр.
А потом взяла и бросила его в воду.

34 Солнечные часы
Игорь Кручко
      Музыка: https://www.youtube.com/watch?v=KvkosRv_4-Y

      В Счастье отсутствует такая категория, как  время…

      Я впервые попал в этот маленький уютный городок. Он был населен улыбчивыми и доброжелательными людьми.
 
      Мне предстояло провести здесь две недели, это было связано с работой, но я нисколько не жалел об этом: ведь этот город местные жители называли между собой «Раradiso». Любимым местом отдыха горожан, как я понял, была центральная городская площадь. Она была вся заслана булыжной мостовой. На площади города находился кафедральный собор в стиле ренессанса с оригинальной колокольней. Изящные украшения и барельефы домов купеческой гильдии, потемневшая позолота все настраивало на возвышенный лад. Дома на площади стояли вплотную друг к другу, как старинные книги в дорогих узорчатых переплетах. Здесь я особо остро ощущал дух старины, неповторимое волшебство которой навевало на ассоциации с прекрасными рождественскими сказками.

     Как-то вечером я решился пройтись. На городской площади долго смотрел на седого старика, кормящего голубей. Крошки хлеба, брошенные им на землю, тут же сметались прожорливыми птицами. Заметив, что я наблюдаю за ним, он подошел ко мне. Мы разговорились.

     -- Я каждый день прихожу сюда кормить этих небесных созданий!

     -- В нашем мире столько условностей! -- старик, в это время, внимательно слушая меня, продолжал бросать крошки окружившим нас, птицам. – Странное дело: всеми признанный символ мира, не задумываясь, заклевывает своего собрата до смерти, почувствовав хоть какой-то признак слабости у него! Голубь -- птица жестокая и эгоистичная!
 
     Пожилой человек посмотрел мне в глаза:

     -- С ней я познакомился здесь много-много лет назад. Она кормила голубей. Недавно она ушла... Река времени и меня неукоснительно несет подобно обломанной ветром ветке в открытый океан. Но я этому только рад. Скоро я опять смогу коснуться ее рук. Вы еще так молоды… Вам надо научиться ценить каждую секунду прожитой жизни!
 
     -- Я не знал… Извините меня! Примите искренние соболезнования! – мне стало очень неловко за себя. Так, разговаривая о превратностях жизни, мы подошли к скамейке, и присели на нее.

     -- Вы… Приезжий?

     -- Да! Здесь в командировке.

     -- Были в Долине Роз?

     -- Еще не успел!

     -- Посетите обязательно! Там есть необычные солнечные часы! Говорят, они помогают людям в трудную минуту.

     -- Хорошо! Вы меня прямо заинтриговали этими часами! – улыбнулся я собеседнику.

     -- Мне пора! Вечереет! Рад был с вами познакомиться! – и на прощание он приподнял шляпу.

                ***

     Вернувшись в гостиницу, долго лежал на кровати с открытыми глазами. Тело охватила душевная апатия и усталость. Сон не шел, поэтому поднявшись, решил немного прогуляться по вечернему городу: решил, следуя совету нового знакомого, заглянуть в Долину Роз – посмотреть на необычные часы.

      Было уже довольно поздно. Я спускался по мощеной булыжником дорожке вниз к реке, возле которой был разбит цветник, состоящих из одних только роз. Поэтому это место так и называлось – «Долина Роз».

      Увидел ее издалека: это была птица, сделанная из кованого железа с поднятым к небу головой. Ее клюв служил указателем, отбрасывающим тень, которая, в свою очередь, играла роль стрелки. Ее ажурные крылья были опущены к земле, как будто она устала и решила немного передохнуть после долгого перелета. Вокруг нее, подковой, стояли двенадцать, сделанных из гнутого железа, стульев с номерами на спинках. Медленно обойдя вокруг них, я выбрал тот, на котором было написано «Без пяти минут, двенадцать».

      Мягкий свет фонарей вокруг создавал иллюзию чего-то нереального, возможно, даже мистического. Холодный блеск звезд только усиливал это ощущение.

      Я уселся на стул, чтобы немного передохнуть. Неожиданно вспыхнул тонкий луч, который, не спеша, отмечаясь на каждом стуле, медленно приближался ко мне. Я с всевозрастающим интересом наблюдал за ним. Наконец, достигнув меня, он коснулся груди: мое сердце пронзила острая боль, и оно сбилось со своего привычного ритма…

      Проходящий мимо меня парень, ведущий за руку девушку, обратился ко мне с вопросом:

      – Не подскажете, который сейчас час?
 
      Отнял от сердца руку и взглянул на циферблат часов, но ничего не смог увидеть – было довольно темно. Тогда я поднес их к тонкому лучу и произнес:

      – Без пяти, двенадцать!

      – Спасибо! – и парочка стала медленно удаляться от меня, что-то тихо говоря друг другу, иногда посмеиваясь при этом.

      – Странно, что они не заметили луча! Выходит, что только я его вижу! Оглянулся на влюбленных и еще острей ощутил свое одиночество.

     Луч  вспыхнул, стал светить намного ярче, чем прежде и переместился на следующий стул с надписью: «Один»…


                ***

      Я  каждый вечер наведывался на площадь в надежде застать там старика: хотелось поделиться с ним впечатлением, произведенным на меня солнечными часами. Но, его не было... Расстроенный, опустился на скамейку. Мое внимание привлекла девушка. Вокруг нее, словно в замедленном кино, кружили голуби. Она протянула руку с кормом...

       -- Прав был старик: они, действительно, небесные создания... Мои мысли прервало хлопанье крыльев. Рядом со мной на скамейку опустилась птица: она была белого цвета... Мы смотрели некоторое время друг на друга... Медленно протянул ей свою руку и странно, она не испугалась, а напротив, спокойно села на мою ладонь... Провел рукой по ее перьям... Теплая волна достигла моего сердца и в душе наступило долгожданное спокойствие, которое так долго искал.

      Еще раз взглянул в сторону девушки, кормившей голубей. Затем, встал и направился в ее сторону.

      Когда Счастье обнимает нас, то время приостанавливает свой бег. Вы разве не замечали этого?
35 Потеря равновесия
Игорь Кручко
        Роза красивее, когда ее бутоны снова расцветают, и надежда светлее - когда она зарождается в страхе. Цветок приятнее в утреннюю росу и любовь прекраснее, когда окроплена слезами. (Вальтер Скотт)

        Иногда, на поиски необходимого элемента может уйти вся жизнь ,а оказывается он все время был  у тебя перед глазами ...

        Мы были молоды и очень любили друг друга. Казалось, что ничего не сможет разлучить нас, но маятник часов расставания уже вздрогнул и еле уловимо качнулся. Равновесие нарушилось. День превратился в ночь, солнце в луну. Я ошибся. Я непростительно ошибся...

        В то время я работал в одной фармацевтической фирме, в научной лаборатории.Моя карьера шла вверх, да и личной жизни было все в порядке. Через месяц у меня с моей девушкой было назначено венчание в одном из местных костелов.  Наши сердца должны были соединиться скоро на небесах. Все шло хорошо  до того дня, когда мне предложили высокооплачиваемую работу на другом материке нашей земли. Нужно было срочно слетать на новое место работы, чтобы закончить некоторые формальности, связанные с оформлением  моих  документов.

         Маятник раскачивался все больше и больше. Ночное, звездное небо смазалось и стало кофейного цвета. Луна сложившись пополам, потускнела, окутав себя легкой дымкой. О,Боже если бы все можно было вернуть назад...

        Перед самым моим отъездом, я со своей будущей невестой решили провести романтический вечер в маленьком уютном ресторанчике итальянской кухни, и заодно отметить мое новое назначение. Девушка  была красивой, высокой брюнеткой. Но в ней меня привлекла красота не сколько внешняя, а внутренняя. Она была очень надежным  человеком, преданным, что не маловажное в наше время. Ее мягкость в характере и  нежность ко мне не знала границ. Я ее очень любил и она мне отвечала взаимностью. Ужин прошел просто великолепно. Я выбрал и купил у цветочницы, разносившей цветы между столиками, безумно дорогой, редкого окраса цветок.  Не знаю, почему, но я  подарил своей любви именно черную розу. На  бутон цветка как- бы была надета черная  вуаль, скрывающая ее внешнее изящество и внутреннею красоту. Я не был согласен с известным мнением о том, что черную розу  дарят только в минуты грусти и скорби.  Напротив, она была  словно  утонченная мелодия, несущая с собой достоинство и благородство. И еще, я выбрал может быть и потому, что она была единственной розой, отличавшейся от окружающих ее красных.  Солнце постепенно стало заходить за горизонт. День медленно угасал. Ему на смену приходил вечер, неся с собой  прохладу. Легкая итальянская музыка, и такое же легкое итальянское вино под южным звездным небом сделали свое дело: наши губы стали медленно приближаться друг к другу.

       Маятник  набрал угрожающе большую амплитуду колебания. Пространство вокруг него раскалилось и начинало плавиться. В  креплениях, державших сам маятник,  стали появляться первые трещины. Слов больше не было. Были только слезы...

       Утром, в аэропорту  над нами витала  грусть перед  хоть и коротким, но все же  предстоящим расставанием. «Ведь мы расстаемся всего лишь на неделю, ну максимум на две. Когда  улажу дела, сразу прилечу»,-сказал я. Объявили посадку. Я ее обнял и мягко прижал к себе. «У меня нехорошее  предчувствие»,- тихо ответила моя черноволосая красавица, моя черная роза. «Я тебя буду ожидать с нетерпением. Я тебя буду ждать всю жизнь»,- прошептала она и поцеловала меня в губы. Идя по взлетной полосе, я все время оборачивался назад. Женщина, которую я любил больше всего на свете, постепенно отдалялась от меня с каждым моим шагом. Сердце что-то сдавило, и уже не опускало назад. Самолет разбежался по взлетной полосе и стал набирать высоту.  За спиной осталась моя прежняя жизнь. Впереди-только воспоминания о ней.

       Что-бы добраться до конечного пункта мне нужно было пересесть на один из самолетов местной авиакомпании. Необходимый мне рейс нужно было ожидать почти пол-дня. Я же не хотел терять и одной минуты, нашел место в одном легкомоторном, небольшом  самолетике, перевозившем почту. Он был довольно потрепанный, но меня уверили, что боятся нечего. Да и пилот был опытным человеком. Мы летели над пустыней. Цвет песка под нами менялся от ярко-розового к красному до почти коричневого цвета. На горизонте появилась  маленькое темное облачко. Оно стало быстро увеличиваться, закрывая собой голубое небо. Песчаная буря, бледно-рыжая кошка с едва заметными темными полосками, встряхнулась и сладко потягиваясь стала медленно подыматься. До этого, ярко светившее солнце стало тускнеть и заволакиваться мутной пеленой. Налетел первый яростный порыв  жаркого, колючего ветра. И уже через минуту день померк. Тучи жгучего песка нещадно принялись сечь все живое, закрывая полуденное солнце. Рыжая бестия, наигравшись вдосталь с нами, занесла лапу для последнего удара. Самолет накренился и постепенно стал заваливаться набок. Пилот лихорадочно щелкал тумблерами и неустанно вызывал центральную диспетчерскую. Потом все кончилось. Самолет, потеряв управление, упал.

      Крепления, державшие маятник не  выдержали нагрузки. Земля прогнулась и в образовавшуюся воронку медленно, как во сне, стала оседать огромная, металлическая конструкция маятника. Я понял, что скоро все кончится и закрыл глаза...

      Очнулся я от  ударов ладонью по лицу. Вокруг меня стояли люди у которых лица были закрыты платками. Мелкая песчаная пыль, которую подымал все еще не утихающий ветер проникала в уши, носоглотку, в легкие. Было трудно дышать и видеть. Они молча смотрели на меня некоторое время. Потом, один из них, стоящий ближе всех ко мне, пнул меня ногой и что-то сказал на непонятном языке.  Я скривился от боли и попытался подняться. Меня еще раз ударили и по толпе, окружавшей меня, пронесся смешок. Все-таки, кое-как  поднявшись, я увидел то, что осталось  от самолета. Как я выжил, только одному Богу известно. Голова кружилась. Из многочисленных порезов и ран сочилась кровь. Пилота нигде не было видно. Груз, который мы перевозили, был разграблен. На меня молча смотрели люди, все еще продолжавшие жить  в каменном веке, несмотря на современное оружие, висевшее на их шеях. Меня спасли,чтобы сделать рабом.

       Вокруг лежали развороченные и сплющенные от удара о землю, металлические конструкции и отдельные, погнутые части маятника.  Пыль медленно оседала. Я был жив, но я попал в ад...

      Долгих десять лет из меня выбивали все человеческое, постепенно превращая в животное. И им это почти удалось, если бы не тонкая, натянутая как леска, нить воспоминаний. Чтобы не сойти с ума, я все время вспоминал тебя, твое лицо. И розу. Черную розу, подаренную мной тебе в наш последний вечер. Я пытался бежать, но каждый раз меня ловили, избивали до потери памяти и возвращали назад. От  частых  побоев и недоедания я стал болеть и слепнуть. Я уже не в силах был передвигаться. В конце концов надо мной сжалились-бросили умирать одного в пустыне. Я лежал и смотрел вверх. Я знал,что там, высоко в небе,  с ней когда-нибудь встречусь. И не будет  больше ни боли, ни страха...Будем только мы. Меня накрыла чья -то тень и я потерял сознание.

       Было очень тихо.Исковерканные металлические конструкции застыли вокруг меня безобразным, рваным остовом какого-то  дикого зверя. Пыль давно осела и стало видно ночное небо. Надо мной вспыхнула звезда. Звезда Надежды...

       Ее  прохладная рука,впервые за много лет,наконец  дотронулась до моего лица. Боль сразу утихла и через некоторое время ушла совсем. Я очнулся и увидел старика, сидящего рядом со мной. Он держал меня за запястье и смотрел на наручные часы. Потом удовлетворительно кивнув головой, дал мне выпить из чаши какую-то жидкость. Через несколько минут я  опять забылся тяжелом сном. Когда очнулся снова, возле меня никого не было. Чувствовал я себя намного лучше. Рядом с моей кроватью, сколоченной из грубых, необработанных досок стояла бензиновая лампа. Медленно поднявшись и взяв ее в руки, я огляделся по сторонам.  Ее колыхающийся свет  выхватывал в темноте очертания гигантских камер и фантастических сводов. По форме и размерам сталактитов можно было понять, насколько древняя  была эта пещера. Что-бы спасти меня, видимо старик или кто-то еще перенес меня сюда. Половина зала пещеры была покрыта озером. Я пошел в его сторону. Поставив лампу рядом, я стал на колени и наклонился над водной поверхностью. Впервые за много лет, я увидел свое отражение. На меня смотрел изможденный, с проседью в  волосах мужчина, с валившимся глазами и заостренными скулами. Я провел рукой по водному зеркалу, словно стараясь  стереть поразившее меня ужасное видение. Возле глаз появилась влага, отдаленно напоминавшая слезы. Слез-крови моей души, больше не осталось. Ее всю высушило за многие годы пекло моего рабства. Обессиливший и потрясенный от увиденного, я просто лег на мелкий белый песок, устилавший весь пол пещеры. Свет в лампе ярко вспыхнул и погас. Человек с покалеченным телом и такой-же искалеченной душой беззвучно плакал в темноте.

       Среди искореженного металла неожиданно, переливающийся как ртуть, появился росток. Медленно подымаясь и прокручиваясь вокруг своей оси, он выбрасывал в стороны огромные, круглые, похожие на решетки листья. Одно из них мягко обхватив меня стало подымать вверх, к единственному источнику света.  Моя звезда, моя надежда с каждой минутой становились все ближе и ближе...

        Меня спас старик, случайно ставший свидетелем моего медленного убийства под  палящим солнцем. Он жил в этих местах отшельником много лет. Он перевез меня меня к одной из каменных гряд, находившихся в  этом районе пустыни, в великом множестве. Едва различимый вход в пещеру не давал ни малейшего представления о том, какой фантастический мир скрывался за ним. Пещера представляла собой несколько огромных залов, соединенных с поверхностью узким вертикальным лазом. Ну, а наличие небольшого пресного озера делало это место в безводной пустыне поистине  неоценимым, райским. Немного оклемавшись, я понемногу стал помогать старику чем мог. Разговаривали мы на местном диалекте, который неволей мне пришлось выучить за многие годы, проведенные в этой местности. Постепенно мы с ним сдружились. Он не рассказывал о себе ничего, а я, в свою очередь, не лез с  расспросами к нему. Он обещал мне помочь добраться отсюда  до  более-менее цивилизованных мест. Но нужно было время для того, что-бы я немного окреп перед неблизкой и тяжелой  дорогой. Всю свою жизнь он посвятил поиску средства, позволяющего опять стать молодым. На оборудованном книжном стеллаже, сделанному из точно таких-же  грубых досок, что и кровать,  находилось множество книг, рукописей и древних трактатов. Оттуда он по крупицам собирал сведения о утраченном рецепте. Я, конечно над ним посмеивался про себя, но усердно исполнял все, о чем он меня просил. Незаметно пришло время собираться в дальнюю дорогу. Я уже окончательно окреп и чувствовал себя снова готовым к дальнему  переходу по пустыне. Проводник, друг старика, ожидал меня снаружи с маленьким караваном, состоящий из пяти верблюдов, нагруженных питьевой водой. Я обнялся со своим спасителем, поблагодарил его еще раз и стал идти к выходу. На прощание, он мне подарил  сосуд довольно странной формы. Был он сделан из прозрачного стекла-горного хрусталя. Его горлышко было очень длинным и тонким. К низу, сосуд немного расширялся переходя в плоское дно. Внутри сосуда находилась жидкость рубинового цвета. Напоследок он мне поведал, что для завершения, как сказано в древних рукописях, необходимо в жидкость добавить последний компонент, какую-то соленую воду. Эту воду он ищет всю свою жизнь и пока безрезультатно. « Может тебе повезет больше, чем мне и ты найдешь его. Я чувствую, что скоро отойду в иной мир»,-сказал старик. Потом продолжил: «Если найдешь, то будь осторожен. Эта жидкость дает молодость но отнимает воспоминания». Положив со всеми предосторожностями сосуд в специальный футляр цилиндрической формы, он снова обнял меня на прощание.

       Достигнув поверхности земли, листок осторожно опустил меня. Потом, свернувшись трубочкой  отпал  совсем. На месте, где раньше находился маятник  выросла  огромная белая сфера, вся усыпанная шипами. Звезда, все время светившая надо мной, растворилась в предрассветной полоске зарождающегося дня. Неужели все закончилось? Неужели все позади...

        Женщина средних лет, еще не утратившая своей прежней красоты, сидела рядом с кроватью, на которой спал человек.  Человеком его можно было назвать с натяжкой. Худое, заостренное лицо с запавшими глазами говорило о том, что он очень болен. Был поздний вечер, но свет никто не зажигал. Единственным ярким пятном в этой комнате был сосуд необычной формы с жидкостью рубинового цвета, стоящий на середине стола. Рассеянный свет,проникающий  с улицы и  отражаясь в в стенках сосуда создавал странную иллюзию чего-то нереального, происходящего в этой темной комнате. Мужчина рассказал женщине историю этого сосуда и мнимых, по его мнению  свойствах жидкости, находящейся в нем. Легкий ветер, влетая  в открытое окно с интересом перелистывал толстую открытую тетрадь, лежавшую тут же на подоконнике. Это были так и не отправленные  письма, которые писала женщина своему жениху, пропавшему десять лет назад. Его искали, но не нашли. Пустыня умела хранить свои тайны. Переворачивая лениво страницы, исписанные мелким женским почерком , ветер обнаружил среди них засушенный стебель цветка с черными лепестками. Женщина сидя возле кровати изредка бросала взгляды на таинственный сосуд. Потом решительно встала и подошла к столу. Вылила находившуюся жидкость в бокал и посмотрела на спавшего.

       Сфера, поймала мой ритм сердца стала пульсировать с ним в унисон. Из шипов стала выделяться жидкость алого цвета. Раздался звук разбитого стекла, и на сфере появились тонкие вертикальные линии. Я был спокоен. Я ожидал скорой встречи с тобой...

 Только в минуты свидания и разлуки люди знают, сколько любви таило их сердце. Самые горькие слезы мы  иногда проливаем из-за слов, которые нами так  и не были сказаны, и поступков, которые нами так и не были совершены. Слеза, скатившись по щеке женщины попала прямо в бокал с рубиновой  жидкостью. Она тут же вспенилась и приобрела нежно-розовый цвет. Последний элемент для состава был найден. Оказывается, не хватало обыкновенной человеческой слезы. Слезы, сконцентрировавшей в себе все чувства, с которыми рождается, живет и умирает  человек: печаль и  радость, расставания и встречи,боль, страх и  надежда, потери и находки, грусть и смех, веселье  и конечно же любовь...Прежде всего любовь. Не заметив перемены,  произошедшей с цветом жидкости в бокале, женщина напоила сначала мужчину,  а затем выпила и сама. Поцеловав его в губы она легла рядом с ним на кровать. Обнявшись, они крепко уснули.

       Время, бежавшее вперед  неожиданно сбилось с ритма,  остановилось и сделало десять оборотов назад.

       Огромная белая сфера раскрылась и на месте прежнего маятника появился новый. Он был неподвижен. Ничего не нарушало его покой. Я снова был счастлив...

               

       За окном было раннее утро.  Я проснулся и посмотрел в него. Первый луч солнца осторожно коснулся  синего неба. Зарождался новый день. Любимая, свернувшись калачиком сладко спала рядом. На столе стоял сосуд. Сделан он был из прозрачного стекла. В нем стояла роза. Ее бутон только что распустился. Капельки воды, непонятно откуда взявшиеся на розе, сверкали маленькими бриллиантами. Я не мог знать , что за прошедшую ночь черная роза, которую засушили десять лет назад  и только вчера осторожно вставили в этот странного вида сосуд ожила и  поменяла свой окрас. Теперь она была алого цвета. Я никак не мог понять, откуда взялась эта роза и сосуд. Ладно, решил я, позже спрошу у моей девушки. Проснулся я от ужасного сна. Мне приснилась пустыня и все ужасы, которые она могла принести с собой. Сегодня мне надо поговорить с моей невестой о предложении, которое мне сделали недавно. Это касалось моей работы. Мне предстояло подписать очень выгодный для меня контракт, но работать придется очень далеко отсюда. Я уже дал предварительное согласие...

       Мы были молоды и очень любили друг друга. Казалось, что ничего в этот раз не сможет разлучить нас, но маятник часов расставания уже вздрогнул и еле  уловимо качнулся снова. Его равновесие опять было нарушено. Я невольно  повторил свою ошибку. Я снова непростительно ошибся...
36 Годы войны, годы жизни
Альфира Ткаченко
                Рассказ

                Годы войны, годы жизни

 Гарью запахло, когда первые немецкие машины уже вступили в город.
 Город спал. Яблони низко склонили, прикрытые снегом, свои ветки над землёй. Немецкие машины шли по улицам, пугая своим гулом мирно спящих жителей города.
 Взрывы падающих бомб на соседние дома и осколки, летящие в окна, заставили вздрогнуть жильцов.
- Быстрее в хатку, - бежала Саша в белую мазанку.
- Сидите тихо, а то нас увидят немцы, - прислонив палец к губам, говорила Саша.
 Распахнулась дверь и на пороге показался немец. Он был одет в чёрный плащ и снимал перчатки с руки.
- Матка, вон, - махнул он рукой, показывая на мазанку возле дома, который уже был весь испещрён осколками упавшей напротив дома бомбы.
 Так начинался рассказ Тёти Шуры о оккупации Краматорска.
Она всё рассказывала и грустно вздыхала о пережитых минутах нападения немцев.
- Шли они гордо, ехали на мотоциклах, когда входили в город. Шум от моторов далеко было слышно. Боялись мы тогда все. Жили как мыши. Распоряжались по хозяйски нашими домами. Выгоняли всех. Мы жили в мазанке, где сейчас летом обедаем.
 Тётя Шура, маленькая бабушка, родная тётя моего отца. Он ведь родом с Украины. Вернее родился в Кемерово, а мама его родилась в селе Ганновка, Новомосковского района Днепропетровской области.
 - А что, Тётя Шура, страшно было под немцем-то? – спросил её Федор, так звали моего отца.
- Да уж. Пожили мы в страхе. Он, когда, немец-то вошёл, не спрашивал, кто мы. Вон и всё тут. Он врач. Ему положена квартира. А какая ему разница. Вот и жили мы под «сапогом» немцев. Страшно было. Захочешь выйти куда, окрик. Шарились по всем домам, искали то, чтобы им пожрать. Вон ту яблоню видишь? Что в соседнем доме. Так от дома ничего не осталось. Одна яма – воронка от бомбы. А на нашем доме до сих пор выбоины от сыпавшихся осколков, после разрывов бомбы. Вот так и жили.
 Баба Шура старенькая, лицо в морщинах, сидела и вздыхала, а сама подливала украинский борщ в тарелки. Вкусный он, украинский, настоящий. С помидорами с куста, большими, сладкими, с перцем домашним. Запах настоящего борща разносился во все уголки той самой хатки.
- А потом, когда немца выгнали наши войска, мы снова  в дом перебрались. Анька потом работала нормировщицей на Шинном заводе. Так всю жизнь и проработала. Оттуда и на пенсию ушла. Серёжка в Прилуки уехал с семьёй.
- А что, тётя Шура, груши-то сладкие? - спрашивает Федор.
- Да вон их сколько, ешь. Сладкие. Вон там абрикосы растут, вон там слива. А там, вишня. Ешьте на здоровье, - тётя Шура мягко улыбнулась, поглядывая, как я снимаю сачком груши с большого дерева.
- Вы в Днепропетровск съездите. Там панорама есть о войне. Когда немец-то шёл, страшно сильно было. Как туча, чёрная. Ругани. Кто кур таскает, кто что делает. Вы сегодня пораньше спать ложитесь. А то завтра на автобус бы не проспать.
 Солнце уже клонилось к западу. Яркий закат окрасил небо над грушей и солнце, покачивая боками, ушло спать. Мы ещё посидели, по вспоминали о войне, житье в Краматорске и пошли отдыхать. Долго бабушка рассказывала нам о Леониде Быкове. Да, да, мои милые читатели, о том самом. Помнила его наша баба Шура очень хорошо.
- Да он такой озорник был. Хулиган да и только. Все яблоки его были. Заберётся в чужой сад и ну, яблоки таскать. Таким вот и был. Смешной хулиган, да и только. Все мальчишки задирались между собой. Жил он у нас здесь. Помним мы его.
- И эти яблоки, что напротив вашего дома, вон в том доме, где бомба упала, таскал?
- И там тоже. Он всех задирал. А так добрый был.
  Тётя Аня про себя рассказывает. Как на Шинном заводе работала, как жила на своей улице матери Марии Терезы. Квартира маленькая после смерти мужа осталась ей. Газовая колонка для подогрева воды в ванной. Чистенькая квартирка, уютная.
- На заводе много работы было. Я ведь нормировщицей работала. Приходилось постоянно ругаться за качество продукции. Что тебе и говорить Федор. Сам знаешь, как сейчас за качество борются. Нормы времени на выпуск той или иной продукции отдавались маленькие, а делать надо всё правильно. Вот и ругались часто. Сергей приезжает сюда, когда свободен бывает. Дети его бывают. Саша вот приезжал. Да и Фросины дети бывают. Саша был, когда Вася с Ирой были. Помню, сидели в погребе, за наливками, что Шурка поставила. Она всегда ставит наливку. А куда девать, ягоду-то? Её много, всё не съедим. Вы хоть помаленьку возьмите себе. Вон ящики сколоти и положи яблоки.
- А если не довезём?- усомнился Федор.
- Довезёте. Все возят и вы везите
- Ты, Феденька, помоги Шуре. У неё крыша прохудилась и на летней кухне надо наладить кое-что.
 Пришли вечером к тёте Шуре, она на стол ганашит.
- Как у Анны? Чем привечала?
- Повспоминали о её жизни, о Сергее. А что, тётя Шура, может, что сделать надо? Помочь?
- Да, крыша худая стала. Надо поладить немного.
- Конечно. Завтра и займусь. А что тётя Шура, вы так и прожили одна? Одна со всем хозяйством справлялась?
- Дак, а кто поможет. Вон, Анна, придёт и помогает мне, урожай свой собирать. У неё, у Серёжки, своё всё. Он только к матери приезжает, по проведает и назад. Он хорошо живёт с Лидой. А так мы вдвоём всё делаем. Иногда Вадим придёт с огорода. Если что надо помочь по-мужски. Мы ведь так и живём, не ставим изгородь позади огорода. Ты ешь, борщ-то. Он у нас не такой как у вас. Всё своё. Картошку, так два урожая снимаем. Летом и осенью. Ничего, ладная родится. Живём все помаленьку. Соседи не обижают. А так  в городе как у всех. Вон мост, что вы видели, когда сюда шли, так он упал однажды. Шла как-то колона, шагали ведь один за одним, так и рухнул наш мост. Старый уже. Ты, Алла, может, спать пойдёшь. Завтра на рынок сходите, посмотрите, что себе. Анна с обеда придёт.
- Где у тебя, тётя Шура, инструменты-то? А то завтра сделаю всё.
- Да там. Завтра дам. А сейчас спать идите. Темно уже. Вечера у нас тёплые. За день нагреет землю и тепло всю ночь.
- Хорошо. Посидишь под грушей и её запахом напоишь себя. Какой аромат. А как растите?
-Дак, она что, посади и растёт сама. Только вот от всяких бабочек её спасаешь, иногда. А помидоры ни чем не прикрываем. Тепло ведь. Так и растут. Это ваши помидоры надо прятать в теплицы. 
 Утром мы поехали на рынок. Рынок на Украине не то, что у нас. Он работает с 4-5 часов утра. Сели на автобус. Едем. Тут хохлуша залезла на остановке, с большущими корзинами с яблоками.
 Начала ворочаться. Корзины встали между людьми, а она не может развернуться и ну ворчать, на украинском языке.
- Что это они, не могут, что ли подвинуться вперёд. Как мне со с моими корзинками быть?
 И ну толкать всех, так и ехали, до самого рынка, с вознёй и причитаниями толстой хохлуши на задней площадке автобуса.
 Вышли на остановке "Рынок". Народу уже не пробиться. Кто сало предлагает, кто яблоки, помидоры. До семи утра уже все на торговались и поехали домой. Опять народу в автобусе, что сельдей в бочке. По радио, что на местной точке, передают новости на украинском языке. Речь, певучая, приятная.
- ГовОрит, Киев, - говорит из динамика автобуса диктор местного радио.
 А на следующий день в Днепропетровск с Никополем поехали, на Каховку посмотреть, на море. Что оно из себя представляет.
 Днепропетровск встретил нас шумом машин, высокие дома старой ещё постройки, что при Сталине. Люди спешат на работу.
 Дом тёти Маши находился далеко от центра. Маленький домик, белый, почти как все дома на Украине, белёный. Небольшая терраса со столом, что люди летом себе ставят в доме, покрыта скатертью. Тётя Маша, это уже по материной линии, старенькая бабушка и её мама, тоже Мария, ещё старше её, жили в домике.
 Она рассказывает о городе.
-А что город, большой, красивый. Только плохо сейчас людям в нём. Тяжело работается. Работа, правда, есть, но в начальники не пробьёшься. Все места евреи захватили. Их у нас много. А с ними, сам знаешь, как. Я всегда рад тебя видеть дома у себя, но особенно, когда ты уйдёшь. Вот так и живём. Остальным ещё хуже.  Уж если хохлы не могут жить с ними, а мы-то уж куда?
 Утром следующего дня  мы поехали на Днепр.
 Величавый Днепр! Красив, собой, широк! Раздольно и свободно дышится. Памятник освободителям битвы за Днепр на большой площадке, сразу за рекой, на холме. Смотрит на реку, её просторы.
 Сколько крови пролили наши воины отечественной войны за Украину. Столько жертв и тяжёлых минут пришлось на молодые плечи ребят и девчат, что остались на оккупированной территории Украины. Да и Вы сами, милые читатели помните о оккупации Украины, что ж говорить-то.
 Самолёты и пушки со времён битвы за освобождение Днепропетровска, стоят возле динорамы Битвы за Днепр. Сама динорама – картина, находится в здании. Большая картина о отечественной войне, освобождении Днепра. Тонущие солдаты, взрывы, кровь.
-Да, - только  и ответил отец, посмотрев на картину, - Сильно нарисована. Прямо как в жизни.
 Не любит Федор много говорить, вот и сейчас, сказал несколько слов о происходящем и пошёл дальше.
 Дома его ожидала работа кузнеца в управлении механизации. Работал он там кузнецом, детали ковал. И меня учил кузнечному делу.
- На вот прутик, куй на молоте. Да смотри, чтобы не зацепило тебя им. Куда мне её. Дома одна. И скучно. Вот и взял с собой. Глядишь, по моим стопам пойдёт. Женщина кузнец. Буду опыт передавать ей.
- А что сын-то? Ведь он здесь работает, - смеются начальники.
- Не хочет он, он электрик. А младший в армии. Вот вернётся из армии, посмотрим, куда ему пойти. Может в институт пойдёт. Он башковитый.
- Она ведь девчонка. Куда ей кузнецом-то? – смеётся начальник управления. Ей в женские игры играть надо.
- Конечно, что работать пойдёт куда-нибудь по женской части.
Пусть ещё учиться. Может, как у меня, на доске почёта её фотографию повешают когда-нибудь, - спокойно отвечает Федор, раздувая горн.
  Работа кузнеца тяжёлая. Требует особого внимания. Согнёшь не так деталь и всё – брак. А куда с браком-то потом? Вот и работает Федор, молча, без особого шума.
  А я стою, и прутик разогреваю в горне, а потом его на молоте гну.
  Таким и умер, спокойным, молчаливым. А что и говорить–то. Всю жизнь весёлый был, работал много. Всё для дома, для семьи. Не пил, не курил, как многие сейчас, да и тогда в 70-х. Одним ударом валил быка, двухпудовика, с копыт. А вот с начальством совестливый был. Так перекинется словом - шуткой и за работу. Семья – первое место для него. Вот сделаешь всё, тогда и гуляй смело. Всё сидел на детском стульчике в огороде и думал, разглядывая сад, рук своих творения, и дом, который построил сам и где прожил 37 лет счастливых с женой – Сарой.
 «Неужели, я, что-то не так сделал. Вот и мой век прошёл. Мало. Но счастливая жизнь. Что останется после меня. Сад и дом. Вся жизнь прошла в нём. И свадьбы детей, и рождение внуков, и первый внук. Сынов в армию провожал и встречал. Всё, как-то по-людски было. И невесток, Сара, учила своему рукоделию, огурцы солить и варение варить. И друзья приезжали, хорошие, ко мне и радовались мы нашей простой человеческой жизни. Соседи не в обиде. Хорошие, простые, своими семьями живут и работают. Жили всегда по-людски. Не ссорились. Если плохо было, бежали друг к другу. Праздники вместе: Живёт моя отрада…, как  это в песне Лидии Руслановой. Вот и жила моя отрада в моём тереме, который сам построил, только её отец печь делал, русскую. А как запрещал, сходится, нам с нею. Не пара, ты и всё. Ты русский. А она татарка. Всю войну голодным был. Трактористом работал в колхозе. Честным парнем был. Да и нельзя было иначе. Война была, всё для фронта, для победы нашей. С честью и совестью жил, не обидятся люди и бог на меня после моей смерти. Грехов не имел. Не кривил я душою, с законом не спорил. За детей можно не переживать теперь. Всё хорошо у них. Внукам всё оставлю, а дети сами наживут себе своё. Да, Сара, мы с тобой всё правильно сделали в жизни. И внукам и детям всё дали. Хороших мы с тобою ребят вырастили. Можно и умирать спокойно. Так и прожил я все свои годы в Усолье. Здесь и последний порог моей жизни. К тебе иду, вместе будем, там. Всё-таки разлучил нас отец твой. После смерти будем вместе, только на разных кладбищах, а как хотели рядом лежать. Вот и место возле первенца, нашего с тобою, оставил я себе. Всё ли сделал так?»
  Сара, она молчит всё больше. Достанет, в воскресение, пирог рыбный из русской печи, аромат на весь дом. Перед этим, все в баню сходят и борщ наваристый едят. Сыновья носами сопят, шмыгают.
- Цыц, - по старшинству ложкой в лоб расшалившемуся сыну.
 Федор, он крутой, чуть не по русскому, так хлоп по лбу, а то и папиросы по морде размажет.
- Папа, не надо, - кричу, вступаюсь за брата Руслана, когда тот курить начал в восьмом классе.
 А он, Федор, по морде размазывает папиросы, и приговаривает:
- Ешь, говорю тебе. Я не курю, а он вздумал. Балбес.
  Руслан плачет, маленький ещё, всего-то четырнадцать лет ему. И я в слёзы. Страшно за брата. Никогда у нас в доме не было ругани.
 Федор тихо сидит вечером на кухне и с Сарой подсчитывает деньги:
- Это Руслану надо, ботинки совсем прохудились. Не дотянет он до весны. Ох, и носит же он обувь. Горит всё на нём. А Алле пока не будем покупать. Надо на еду всё остальное. За свет оплатили, ну и хорошо. Не надо нам долгов и неприятностей. Надо Фросе письмо написать, что-то Вовка на Таньку наезжает. Я ему пригрозил, хохлу этому, что если Таньку, хоть пальцем тронешь, приеду, размажу. Танька молодец. Вон куда пошла. Бухгалтер. Фроська пишет, что Алексей опять запил. И что ему шипуздунчику неймётся. Фроська устала уже от него. Шоферня, она такая ведь. Его ведь уважают в автоколонне. Да и войну всю прошёл, в плену, правда, был. Медалей сколько за войну, а он всё же туда же. В водку. Надо будет, как-нибудь съездит к ним, в Кемерово.
 Вот так, несколько поколений пережили годы войны и разрухи и жизнь на Украине, в России.


06.11.2011 года.
               
на фото: Коновалов Сергей Иванович, подполковник запаса. Лётчик. Прошёл всю войну. Жил в Прилуках, Украина, затем, переехали в Великие Луки. Его мама - Коновалова Анна Васильевна, жила в городе Краматорске, на улице Марии Терезы. Её сестра - Бушева Александра Васильевна, жила в Краматорске, до конца 80 годов,умерла, точную дату не имею, на улице Транспортная, 52/2, её брат - Бушев Вадим Васильевич, проживает в городе Краматорске, по-соседству  огородами с Александрой Васильевной, возможно сам и его жена Вера, умерли в 90 годах. Его дети живут в Краматорске или в Великих Луках. Александр Сергеевич и Наталия Сергеевна, дети Сергея Ивановича.
Сергей Иванович Коновалов умер в 1990 году.
37 Пушистый снег в Иркутске
Альфира Ткаченко
                Очерк

                Пушистый снег в Иркутске

       Тихо покачивается свет под фонарями через пелену белых снежинок, кружившихся над городом. Машины остановились перед светофором и осветили фарами падающий снег. Он кружился в предрассветном утре и медленно спускался на дорогу, оседал на крыши домов и плечи людей, совсем забыв про ветер и солнышко, которое вот-вот должно было появится на горизонте.
   Как только ни старались дворники на окнах машины снести капельки воды от подтаявшего снега, белоснежные веселушки опять залепляли их.
   Желто-белый снег медленно опускался из хмурых туч и покрывал шапки и воротники прохожих, спешащих на работу.
   Пробежал одинокий путник, завернул за поворот. Скрипнула дверца машины и из неё появился мужчина и пошёл в сторону дома. Он остановился и вошёл. Это было отделение миграционной службы.
   Тихо в городе. Утро… "Снег кружится и падает..." звучит где-то отдалённо известная мелодия.
   Так и хочется сделать самому себе предложение о руки и сердце и взять… розу? А вот какую? Я стояла и думала, разглядывая снежинки на тротуаре, под окнами и на машинах, что стояли возле дороги. Я подумала, что именно так, тихо и спокойно хочется жить каждый день и все годы. Без выстрелов, без преступных группировок, без мошенников, без полемики администра-тивного характера, который уж так давно надоел нам всем.
   Афиши со стен филармонии зовут послушать Шопена, Чайковского, Шуберта в исполнении Галины Непомнящей. А снег медленно опускается мягкими штрихами на холст.
    Ранним утром город погрузился в мелодию вальса из снежинок и лепестков красной розы.
    Голуби собрались возле скамейки на ранний завтрак. Воробьи, весело чирикая, подлетают к месту трапезы. Крошки хлеба, разбросаны заботливым прохожим, покормившим ранним утром птиц. С деревьев давно облетела листва и по тротуару разносится снег, гонимый ветром.
    Снежинки покружились, поднялись вверх и унеслись в пустоту.
    И в этот момент мне кажется, что они смотрят на нас с небосвода, хмурого и тяжёлого от огромного количества снега, как бы говоря, а что ты сделал в своей жизни, чтобы жить именно так, как тебе хочется? А есть ли на свете то, чего ты хочешь?
   Жизни? Жизни - такой страшной и разнузданной, шаловливой и капризной. Жизни, пережившей годы зарождения мира или рождения страны, или села, или города. Города Иркутска.
   Небосвод смеётся над тобой и размахивает руками-облаками:
 - Смотри, как я сегодня завалил вас желанным снегом. Вот и люди в домах просыпаются и улыбаются мне жёлтым светом в окнах, за которыми на столах остывает кофе или чай, дразнящий своим ароматом.
   Начал гаснуть свет за шторами: один, второй, третий…
   На тротуаре показались прохожие и… множество ног, ступающих и шаркающих, бежавших куда-то и остановившихся на один миг. Веселые и задумчивые шаги, они в один миг растоптали весь озорной снег.
   Вот так просто и непринужденно.
   Словно тебя в этой жизни, сгорбленной старушечьей жизни, носившей в душе горести дней и ночей, радости рождения детей, первых шагов, оставленного горячего чая на столе…
   За деревянными окнами свет отражает вчерашний день, а может быть и ночь… Кто его знает? Эти окна старого, 19 века, дома, а может быть, и ранней постройки могут много рассказать о себе и жизни той, старушечьей жизни…
   За окном мелькнул чей-то жилет, с часами Буре на цепочке…
   Нет, нет, это холопка поставила самовар на стол, пышущий паром и чаем.
   Скрипнули ворота, и на дорогу выехала телега, запряжённая лошадью вороной масти. Хозяин громко крикнул что-то и поехал вниз по дороге, вдоль церкви, что напротив дома.
   Так жили в 17, и в 18, и в 19 веках.
   Так жил Иркутск, Иркутск исторический. Наш.
   Снег кружится, осыпая собою окна разноцветным рисунком и заглушая свет от ламп на кухнях.
   Тихо на улице…
   Спокойно…
38 Книжная девочка
Елена Фёдоровна Прохоренко
                Давай вернём СССР!
                Вернём всё то, что не забыли,
                Вернём всё то, что мы любили.
                Давай вернём СССР!
               
                Неизвестный автор

               
       Эта девочка родилась в прекрасном городе на Неве, ещё не залечившем тогда раны, нанесённые войной, но уже начинавшем жить прежней, мирной, жизнью. Девочка была ещё очень мала, она, собственно, ещё не стала книжной девочкой, а была простым ребёнком, жадно впитывающим окружающие его события. А основой её мира были три больших добрых человека: мама, бабушка и отец. Они защищали её от холода, голода, неприятных воздействий окружающего мира в виде крыс, ещё водившихся в доме после войны.
       Потом один из добрых людей куда-то исчез, и девочка больше никогда не видела его. Слова «больница» и «смерть» ещё ничего для неё не значили.
       А потом мир сильно изменился. Вместо привычной уютной комнатки появились непонятные чудовища, с тряской, грохотом и свистом мчавшие её куда-то. Хорошо ещё, что два больших добрых человека были рядом.
       Потом появился другой мир, и девочка начала привыкать к нему. Большой добрый человек по имени «мама» уходил куда-то на целый день, но другой, по имени «бабушка», всегда был с нею. И от бабушки она постоянно узнавала много интересного, а источник этого интересного назывался книгами. Благодаря этим книгам девочка познавала мир, он нравился ей, доставлял радость. Об этом же мире слышала она из радиоприёмника «Баку», который с рядом других интересных вещей прочно вошёл в её жизнь.
       Девочка росла, и одни книги сменялись другими. По мере взросления девочки, взрослели герои любимых книг.  И девочка с радостью видела, что мир этих книг был тем же миром, в котором она жила, и тот, что существовал за пределами квартиры, был тоже точно таким. Этот мир был единым и, как бы он ни разветвлялся, его части, как ветви большого дерева, были едины со стволом. Он был населён добрыми, увлечёнными, трудовыми людьми. Дети, сходящие с книжных страниц, были такими же, каких она видела во дворе, с какими играла в привычные детские дворовые игры, где были и мяч, и скакалка, и змей, запускаемый в небо, а зимой – санки, лыжи и коньки. А сколько разных интересных кружков было для детей во Дворце культуры! В этом мире девочка чувствовала себя дома. И когда носилась с подругами во дворе, и когда пошла в школу, и когда маму перевели на другую работу и они втроём переехали в новый светлый трёхэтажный дом, восхитительно пахнущий свежей краской.
       И новый класс, и новые друзья были такой же частью этого большого единого общего мира. Девочка так же выбегала во двор летом при первых звуках горна под окнами – звуках, зовущих детей на зарядку, участвовала в организуемых детской площадкой выступлениях юных гимнастов, ходила на речку или в лес с отрядом, возглавляемым пионервожатой. С непередаваемым ощущением сбывающегося таинства бегала она с подругами в читальный зал, погружаясь в мир приключений, полётов к звёздам, прекрасных свершений. Окружающий мир был по-прежнему понятным и добрым, он только делался шире и полнее по мере того, как девочка росла.
       Страна осваивала целину, строила плотины на гигантских реках, новые города в тайге, выходила в космическое пространство. Всё это находило горячий отклик в сердце девочки и её сверстников, да и не только их – всего народа. И это тоже было прекрасно – ощущать себя частичкой единой семьи, огромной семьи, где каждый друг другу товарищ.
       Книги по-прежнему были неисчерпаемым источником вдохновения, интересных приключений, ярких судеб. И самым интересным было, когда книги читались дома вслух – книги новые, взрослые, но уже почти во всём понятные девочке. Она уже знала, что в жизни, как и в книгах, наряду с прекрасными душой героями встречаются низкие подлецы. Но она была уверена, что добро всегда победит.
       Первые мелкие конфликты в её жизни стали появляться тогда, когда девочка, с которой её посадили в школе за одну парту, сказала ей: «С тобой не интересно. Даже если ты соглашаешься погулять вечером по центральной улице, то говоришь только о ком-то из книжных героев. С тобой скучно, ты какая-то книжная девочка». Но взамен разминувшейся с нею в увлечениях одноклассницы появилась новая подруга – серьёзная, верная, любившая те же книги, что и девочка, получившая прозвище книжной. Просто оказалось, что мир населён разными людьми, и увлечения у них разные.
       Девочка выросла, окончила школу, университет, поступила на работу по избранной специальности, встретилась с новыми людьми. И всё это было так, как должно было быть, ведь мир остался прежним, он просто снова расширился. Но вдруг оказалось, что люди, которые раньше казались единым целым – добрым, открытым, понимающим, делающим одно большое общее дело, далеко не все были таковыми. Находились те, для кого собственное эго становилось выше общего дела, стремление к власти, к личному обогащению превалировало над всем остальным. И с ходом времени таких становилось всё больше,  правде всё труднее было отстоять себя. Там, где затрагивалось чьё-то личное благополучие, ей было не пробиться. Книжная девочка, которая продолжала жить в душе повзрослевшей женщины, болезненно переживала это изменение окружающего. И то, что она оставалась прежней, постепенно привело её к конфликту с изменяющимся миром. Ей очень повезло, что окружали её очень хорошие люди, настоящие друзья. Они смотрели на мир одинаково, понимали и поддерживали друг друга. И вместе сражались против общего врага, нёсшего в родной добрый мир начало злое, эгоистичное, корыстное…
       … А потом светлый мир рухнул, было предательски спущено гордое алое знамя, увенчанное победами над мировым злом, над фашизмом, над угнетением людей труда, расстреляны его защитники в центре столицы. На смену ему пришёл мир чужой, злой, жестокий. Вместо прекрасного слова «товарищ» введено  было слово «господин», подразумевающее наличие «слуг» и «рабов». И «господами» стали те, кто шёл к власти по трупам, по крови - грабежом, обманом и насилием.
      « Это не навсегда, - пыталась утешить себя книжная девочка, - это не имеет права жить, это уйдет! Ведь остались мы – советские люди, остались наши заводы, школы, институты.  Осталась Родина, всегда встававшая на защиту добра против зла!» Но Родину отняли, изуродовали, перекроили. В маленьком городке, где жила книжная девочка, славный завод, так героически проявивший себя в страшную войну, был продан чужаку, мартен, выплавлявший уникальную сталь, был разрушен, постепенно исчезли из города все остальные заводы, да и сам город стал называться «поселением городского типа», как-то сгорбился, зачах. И люди, раньше бывшие одной семьёй, обособились, перестали узнавать друг друга. Вместо детских площадок появились парковки для личного транспорта, исчезла детвора из дворов. Многие книги стали другими. Они очерняли всё то светлое, очевидицей чего была книжная девочка, искажали его. Появились новые «герои» - алчные, эгоистичные, напролом идущие к богатству и власти.  Для книжной девочки они стали врагами.
       Как-то раз ей попала в руки книга, любимая ею в юности. Она перечитала её и поразилась контрасту того, прежнего, прекрасного мира, так живо встававшего со страниц – с тем, что теперь видела она вокруг. Девочка долго плакала над милым осколком своего доброго и светлого прошлого. Как болело о нём её сердце, как ныло мучительно и горько…
       …Годы прошли. Книжная девочка осталась прежней, но живёт теперь в душе женщины-пенсионерки. Она борется в меру своих сил с наступившим злом. И стоит на протестных митингах под родным красным знаменем, крепко сжимая в руке шершавое древко и свято веря, что утраченный мир вернётся…
39 О времени
Светлана Барашко
Я видела всю искренность на Солнце и вспомнила, как я искала в снегопаде решето, но так и не нашла. Я берегла дождевые капли, пряча каждую из них в пространстве, в пурге я нашла утешение,  а град мне оказался садом, моя душа убила добром всю сорную траву в нем. Ветер пылко пел, украшая своей невидимостью и своей непреодолимой силой всю мрачную реку. Река забурлила и побежала пуще прежнего. Бег реки был великолепен, в этом беге течение раскрепощало время, каждая секунда становилась длиннее и дороже, даже ярче, каждая минута превращалась в «тренуту»,  а каждый час укрывался пеленой из грез и превращался во временном пространстве в отрезок времени, а иногда в прямоугольник того же времени. Временное пространство то расширялось, то сужалось, в середине его раскинулся квадрат временных интервалов, которые варьировали с временными остановками, растягивающимися и сжимаемыми. Одна из временных остановок неожиданно сузилась до неузнаваемости, а потом исчезла в бесконечности. Что касается других  временных остановок, то они образовали огромную площадку –великан, которая парила в неизвестном  изображении. Неизвестное изображение было беспредельным и оно вычислялось математиками по соответствующей формуле. Неизвестное изображение имело причудливую форму, а его содержание было заполнено до отказа неизвестными временными  фрагментарными моментами. Кроме неизвестного изображения существовало известное изображение, раскрывающее суть бега времени, доказывающее аксиому непрекращения времени.  Было еще одно изображение с демонстрацией, очень яркой демонстрацией временных интервалов и временных остановок. Кроме того, существовала одна туманность, в которой плавало множество слайд с изображением умерших людей, эти люди живут в другом временном измерении, укрытым вышеназванной туманностью.  Существовала и другая туманность, в которой плавало множество слайд с изображением  людей, рожденных в будущем. Эти две туманности время от времени сжимались и попадали в бесконечность.

Я видела всю искренность на Солнце и вспомнила, как я искала дождевые капли у себя на лице. Но я их не нашла, я также никогда не сумею отыскать и уловить бег времени, постоянно стремящийся вперед.
40 Жизнь нас учит
Вера Шкодина
 ТРЕТЬЕ МЕСТО В 14 НОМЕРНОМ КОНКУРСЕ КЛУБА СЛАВА ФОНДА
ВТОРОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "СЛУЧИЛОСЬ НА РАБОТЕ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ВТОРОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "А МОЯ
ПРОФЕССИЯ..." МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ТРЕТЬЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ЧЕМОДАН С ОСЕНЬЮ" КЛУБА СЛАВА ФОНДА
ПЯТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ПО ОБЕ СТОРОНЫ ЗЕРКАЛА" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


Жизнь нас учит... А кто еще?
«Учить людей – прерогатива Бога,- часто повторяла моя мать, вздыхая,- человека понимать надо..»
Понять каждого – как это сложно! А понять – означает простить. А что такое «простить»?
Наверное, любить...
Но как они меня слушали!
Две мои любимые куклы: Таня и Катя. Они смотрели на меня, не мигая.
Они буквально пожирали меня глазами. А я, в строгом  мамином берете, в темных очках,
в туфлях на высоких каблуках, которые без конца сваливались с моих крошечных ног, объясняла куклам правила поведения за столом и на улице, а сама то и дело  заглядывала в висящее на стене зеркало, стараясь изо всех сил походить на взрослую.
Я чувствовала себя учителем!
Я так любила играть в школу в детстве.
И я всегда была учителем, сколько себя помню.
А потом, в школе, меня выбирали то старостой, то комсоргом, то ответственной за учебу, но обязательно за что-нибудь ответственной.
Как я старалась!
Я сдвигала брови, чтобы казаться строгой, я была непримиримой, укоряла и сожалела, когда разбирали лентяев и прогульщиков, Стыдила и отчитывала, совершенно забывая любимую мамину поговорку о Боге, о понимании и любви.
…Прошли годы, я закончила  школу и поступила в пединститут. С увлечением постигала науки и готовила себя к великой миссии…
….Это случилось со мной в первый год моей работы в большом селе, куда меня направили по распределению.
 Это был мой первый урок, данный не мною, а мне…
…… Сережке Пикину в школу идти не хотелось.
Он любил, чтоб его никто не трогал, а разве на уроке посидишь спокойно, особенно у этой Марь Семеновны. Как  раскричится: «Ты в школу отдыхать  что ли пришел, бездельник!
А что ему эта математика, если он все равно ничего не понимает.
Отстал он серьезно и намного
Скверно было на душе у Сережки. Он и сам понимал: в чем-то они правы, эти учителя.  Но разве может лезть в голову математика, если у него такое внутри.  Сережка тяжко и длинно вздохнул.
У него, как у всех, были и мать, и отец…
Только лучше… Он даже испуганно оглянулся от такой мысли..
Лучше, если б совсем не было.., чтоб не обидно..
Или его бы не было…, чтобы они не мучили друг друга…
Дома всегда было напряженно. И даже тишина тяжелая, точно вот-вот обрушится потолок.
И Сережка уходил, а они даже не слышали, как он уходил. Им было не до него.
Только иногда, когда приходила учительница домой, отец брался за ремень.
А мать бросалась защищать и обзывала отца извергом.
Дальше уже слушать Сережке не хотелось, дальше он уже все знал, быстренько одевался и уходил.
Потом матери не стало.. Он пришел из школы,  а ее нет.
-Уехала, - длинно и грязно выругался отец и зашелся вдруг кашлем.
А  Сережка даже не заплакал, только что-то  внутри звенело долго и страшно…
.. Ну  вот и школа. Сережка нерешительно потоптался у ворот…               
-Пойти, не пойти?  Отец побьет.  А может, не узнает?
И классная  уехала, будет новая….
«В первый же день она на дом не  пойдет»,- окончательно успокоил себя Сережка.
И ноги, словно на крыльях, понесли его от школы…
Свобода пугала и радовала .
Целый день – сам, никто тебя не трогает, отец придет только вечером.
А может, на попутке и к матери?
….Мать жила в городе, теперь у нее была другая семья..
Сережку она встречала радостно, но как-то суетливо.
Заглядывала в глаза, беспрерывно вскакивала и разговаривала, точно сама с собой:
«Сережа приехал, вот и Сережа приехал, не забыл свою мамку, не бросил свою мамку».
И неестественно, дробно смеялась, скрывая странное беспокойство в глазах.
Глухая тоска закрадывалась в душу Сережки.
«Чего это она»,- удивлялся. И вдруг, как удар: «Она.., она меня боится!               
Она …не любит.. меня!»
Впервые и глубоко Сережка почувствовал себя одиноким..
Он тосковал по ней, но приезжал все реже и реже.
И все больше и больше ненавидел взрослых..
Из своего маленького личного опыта он уже знал точно: это от них все неприятности.
И бороться с ними трудно, потому что им можно все. Они – взрослые.
-Подождите, подождите,- загораясь беспомощно мстительным чувством, думал он,- вот только вырасту..
А расти было так медленно и скучно, что Сережка часто срывался.
-Пика, Пика,- вдруг услышал  он чей-то знакомый  голос,- ты чего, опять гуляешь?
Это была  Парусовская  Людка. Маленькая, всегда подтянутая и дерзкая на язык девчонка. Ее он немного побаивался и потому хорохорился при ней страшно.
-Чего тебе?- набычившись, независимо через плечо  процедил Сергей.
-А у нас новая классная,- выпалила она, не заметив воинственных приготовлений.
-Ну и что?- сразу успокоился он, видя, что Людка сегодня не настроена язвить.
-Нам понравилась, молодая, а ты что тут делаешь?- только теперь удивилась она, оглядывая старую  высохшую ветлу у дороги, несколько разбитых фанерных ящиков, один из которых служил Сергею стулом.
-Ничего,- опять весь подобрался  тот,- катись, откуда пришла!
-И ты тут весь день один сидишь?- удивлялась Парусовская, не обращая внимания на оскорбительную фразу
-Рак-отшельник!-вдруг фыркнула она напоследок, тряхнула коротко подстриженными волосами и убежала, ехидно хихикая.
Сережка для вида бросился следом:
-Получишь, Парусиха!
Но догонять ее ему не хотелось..
…Новая учительница не походила ни на кого. Худенькая, легкая.
Она словно приносила с собой в класс множество солнечных зайчиков.
Вот один озорной скачет у нее в глазах, вот она наклоняется над чьей-то партой, и светлые волосы ее, точно искрятся в лучах, падающих из окна.
И голос у нее то взметнется высоко, то затихнет.
И становится на душе и тихо, и радостно, и неспокойно.
А он все время ждет чего-то, ждет, что сейчас кончится этот обман, она посмотрит на него строгими глазами и скажет голосом Марь Семеновны: «Почему не пишешь, бездельник?»
Сережка вздохнул. С Марь Семеновной у него сложные отношения.
Но она словно не видит его. Уже целых три урока она ни разу не обратила на него внимания.
-Ко всем подходит, а ко мне -  нет!
На четвертый день Сергею это показалось оскорбительным.
И он, пугаясь собственной смелости, словно от толчка, вдруг поднялся.
Нарочно неторопливо, шаркая ботинками, прошелся между рядов, схватил у Парусовской зачем-то линейку,треснул ею попутно вытаращившего на него глаза звеньевого Витьку,
подошел к доске, не глядя на отшатнувшуюся  учительницу, черканул там что-то, взял тряпку и запустил ею в хихикнувшего второгодника Генку. В довершении всего присел
на край учительского стола, поболтал ногами и отправился на свое место, не поднимая глаз и шаркая ногами.
Спустилась и повисла над головой тишина.
-Зачем это я?- тошновато заныло что-то внутри.
Он сидел, стараясь не смотреть в сторону учительницы, хотя чувствовал на себе давление возмущенных, восхищенных и  недоуменных взглядов.
Но ее взгляда он не ощущал.
Воровато, из-под ресниц, глянул в ее сторону.               

      Учительница стояла у окна, опустив голову, и совсем, как ученица, напряженно теребила в руках маленький платочек.
Сережка так удивился, что даже забыл про свою вину.
-Пика, Пика, дурак,- зашипела на него Парусовская,- получишь после уроков…
Сережка даже не усмехнулся тому, что ему вдруг вздумала грозить девчонка, нет.
Он вдруг как-то разом, неизбежно и тяжело почувствовал себя виноватым.
Только теперь он ощутил в воздухе висящее, всеобщее осуждение.
Учительница, неестественно отворачивая покрасневшее от слез лицо,вдруг торопливо вышла, почти выбежала…
И класс взорвался.
В него полетели книжки, линейки, обидные слова.
Даже те, кто всегда боялся Сережку, вдруг взбунтовались.
А он только, как затравленный, что-то мычал в ответ, поворачивая голову то влево, то вправо, защищаясь локтем от летящих предметов.
 Потом все утихли.
-Ну, иди,  извиняйся,- жестко сказала  Людка, глядя на него с каким-то взрослым сожалением.
И он пошел, сам не понимая, как и почему он подчиняется.
Классная стояла в углу коридора, уткнувшись в стенку,. Тонкие плечи ее жалко вздрагивали.
В Сережке вдруг что-то, оглушая, раздавливая его, невыносимо зазвенело, как тогда, когда ушла мать. И он закричал на весь коридор, срываясь и захлебываясь от слез:
-Я не буду! Я не буду больше!.
Он еще бессознательно  продолжал повторять эти слова, когда она гладила его по голове, испуганно и ласково заглядывая в глаза, и просила  успокоиться.
Сережка чувствовал, что прощен, и от этого было, совсем по-новому. легко и просто…
….Прошли годы.. Я вскоре уехала в город и больше никогда не встречала Сережку.
Я не знаю, что стало с ним, но в одно я верю: он стал настоящим человеком.
Мне много еще пришлось получать уроков от своих учеников.
Это не я их учила, это они меня научили понимать и любить.
Кстати, я даже фамилию не изменила.
Где ты сейчас, Сережка Пикин?!
41 Первая любовь..
Вера Шкодина
         
    Кончилась летняя беззаботная жизнь. Наступил сентябрь.
Почти все лето  Танька  провела в  спортивном лагере. Это была награда от школы за  особые   успехи  в соревнованиях  по легкой атлетике. Целое лето не видела друзей, одноклассников.
   Она вспомнила начало прошлого года,  когда выбирали старосту.  Петька Вавилов так шумно и назойливо выкрикивал ее фамилию, что все тотчас единодушно ему подчинились.
   Танька после   придирчиво осматривала себя дома и нашла, наконец, что глаза у нее ничего, но если бы они были, как у соседки, десятиклассницы Ленки Платоновой, темные, непонятно мерцающие, Танька даже зажмурилась от  удовольствия, и еще с такими  же черными,  атласной змейкой, бровями! Но внимание Петьки было приятно.
   И вот теперь она уже восьмиклассница. С первых же дней с радостью окунулась она в эту привычную, интересную и шумную школьную жизнь.
Но будто что-то произошло с ней или с классом.
   Уже через неделю Танька стала замечать, что Петька Вавилов и другие мальчишки, даже девчонки,  за исключением, правда, всегда рассудительной и чуть ворчливой подруги Надьки, как-то вдруг разом, как бы перестали ее видеть. И она каким-то неожиданным  и необъяснимым  образом  оказалась, словно вне коллектива.
   Теперь никто с ней не заговаривал. Мальчишки не только не заискивали перед ней, как раньше, а вообще проходили мимо, будто она не Танька, а парта какая-нибудь или стол.
   Петька, если и натыкался на нее случайно глазами, то тут же отводил их или перемещал на другой  предмет.  А когда выбирали старосту, он  с  таким  вдохновением выкрикивал Вальку Яновскую, что Елена Максимовна, классный руководитель, нахмурилась и сдержанно напомнила, что староста должен быть примером во всем.
- И в учебе тоже, -  подчеркнула она, выразительно глядя на Петьку.
    Все знали, что Валька учится еле-еле. В конце -  концов  старостой выбрали отличника и тихоню Мишку  Горкина. 
    А про нее, про нее просто забыли.
Вначале Танька удивлялась, пыталась оживить прежние отношения, но натыкалась на равнодушие или язвительные насмешки.
    Она не заметила, как вытянулась за лето, как подурнела и похудела.
На уроках физкультуры теперь она стояла рядом с долговязой Зойкой, которой даже Петька был едва до плеча.
И Танька все поняла.
    Ей почему-то вспомнился  рассказ  про гадкого утенка, и стало так жалко себя, что  она  даже прослезилась. Но когда вновь прочитала эту сказку в темном уголке читального зала,  успокоилась.
    Но с этого  дня она уже не могла обходиться без  такого  тихого и  уютного места в школе, где забывались  и исчезали все обиды и недоразумения.
Теперь мир ее стал таким огромным, таинственным, зовущим, что Танька едва досиживала в классе до конца уроков и,  не помня дороги, мчалась домой к своим потрепанным друзьям –книжкам.
    Сначала она прочитала все сказки и приключения , какие были в библиотеке. Потом читала все подряд,
И если бы не чуткое направление пожилой спокойной библиотекарши Анны Степановны,
неизвестно до чего бы дочиталась. .Ее стала выделять учительница литературы:
-Ну, Танюша,- уютно закутываясь в пуховую шаль, произносила она, когда выдавалась
свободная минутка на уроке,- какую историю ты нам расскажешь сегодня?- Давайте, ребята, послушаем.
    Танька начинала неуверенно, запинаясь, краснея, стыдясь.
Потом мир раздвигался, и она забывала обо всем.
Особенно она любила  допридумывать  истории,  если не очень нравился конец.
    Началось это с того, что ей попалась книжка с вырванными последними страницами, к которым  Танька  сочинила   окончание.
- Обратите внимание, ребята,- заметила однажды учительница,- какими интересными становятся   рассказы у Танечки.
И потом долго объясняла детям про фантазию и ее развитие.
    Танька слушала и краснела, хотя все остальное уже к ней не относилось.
- Дай портфель понесу.-  предложил  как ни в чем не бывало однажды Петька Вавилов после одного из таких уроков.
Танька вспыхнула, потянула к себе тяжелую сумку.
- Не туда попал,- отрезала она,- тебе на другую улицу, понял!
- Подумаешь, цаца!- приходя в себя, изумился тот.
- Вот и катись,- прокричала вслед Танька.- К своей Вальке!
На другой день, когда Петьку вызвали отвечать, она вдруг заметила, как он коряво и беспомощно  пересказывает, как глупо таращит глаза, ожидая подсказки.
- Вот и хорошо,- успокаивала себя Танька,- вот и хорошо, что он от меня отвязался.
    Но тут внезапно что-то вроде давно забытой обиды  подкатывало к горлу, и она тяжело вздыхала.
Лишь тихоня Мишка по-прежнему смотрел на нее влюбленными глазами и преданно подсовывал ей листок с решением  на контрольной по математике.
    Танька принимала его знаки внимания с подчеркнутым равнодушием.
- Очень нужно, -думала она,- помогал бы, как все, Вальке.
Но в глаза она ему ничего не говорила, только старалась всякий раз, когда они оставались
после уроков втроем: она, Надька и он дежурить по классу ,побольнее уязвить его всякими насмешками. На что Мишка  попросту отмалчивался, что всегда приводило Таньку в замешательство.
   Однажды Надька заболела,  и им с  Мишкой пришлось вдвоем делать уборку.
Танька чувствовала себя напряженно, Мишка вовсе замолчал и терпеливо переносил ее
 задирания.
- А если я тебя ударю, тоже будешь терпеть? – неожиданно дерзко выпалила вдруг Танька, сидя на столе у окна и легкомысленно болтая ногами.
    Уборка была закончена, но уходить не хотелось.
Густые, тяжелые сумерки обволакивали стекла,  и казалось, кто-то наблюдает за ними из темноты. Танька, не дождавшись ответа, открыла окно.
    Ветви акаций чуть вздрагивали и раскачивались , как живые,  и таинственная,  пугающая прохлада обжигала разгоряченное лицо.
Этот влажный и какой-то головокружительный запах школьного сада был тревожен и нов.
       Танька притихла, Мишка тихонько уселся напротив.
- А что Валька правда красивая, - глядя в окно с усилием  выговорила Танюшка и сильнее заболтала ногами.
- Нет, - торопливо возразил  Мишка, -  ну, то есть, - осекся он и упавшим голосом закончил, - может быть..
- Как это?! – насмешливо и зло уставилась на него Танька.
Мишка поднял на нее испуганные, чуть потемневшие глаза,  напряженно кашлянул и снова замолчал, опустив голову.
- Ну!
     Танька спрыгнула со стола и, придвинув к нему лицо с недобро сузившимися глазами, спросила  каким-то вибрирующим голосом:
- Ну, что же ты замолчал?!
И неожиданно закричала:
-Все вы, все вы за ней ,- голос ее сорвался, - а она, она.., -Танюшка задохнулась,- она ..троешница! 
А Надька говорила, что я  стала некрасивая, понял! Была ничего, - она передразнила кого-то звенящим от обиды голосом, - а сейчас у меня руки длинные, и глаза, и нос, и все, - она срывалась, слезы дрожали в ее голосе, глаза расширились, готовые расплескаться.
     Опешивший Мишка словно очнулся, сорвался вдруг со своего места, неожиданно ткнулся Таньке куда-то в щеку беспомощными губами и, чуть помедлив, почти остолбенев от своей решимости,  выкатился из класса.
     По коридору гулко пронеслись его шаги, и все стихло.
Танька захлебнулась, потом вспыхнула, и вдруг тихонько, жалобно заплакала, всхлипывая, вытирая ладонью щеки и улыбаясь чему-то в темном, тревожно дышащем окне
42 Поговорим о портянках
Владимир Печников
        «Закинул старик свои портянки в Синее море, почернело тут же море, и взмолилась золотая рыбка».
Народная примета из дембельского альбома.

Случилось невероятное, я только что об этом узнал, ведь думал, что такое уже произошло давным-давно. Но только в январе 2013 года Министр обороны РФ, генерал армии Сергей Кужугетович Шойгу сообщил, что эра портянок закончилась. «На улице 2013 год» — своевременно посетовал он: «а у нас по-прежнему идёт речь о портянках». Отмена воистину исторического данного предмета одежды всё-таки наступила с отказом от незабвенных солдатских сапог и переходом на армейские ботинки.

Эх вы, милые моему сердцу кирзачи! Сколько раз я вас вспоминал, лазая по горам и буеракам, колеся по пересечённой местности, бороздя просторы бесконечных степей. После армии ни разу я больше не наматывал портянок и не надевал сапог, но лучше и удобней обуви, что зимой, что летом – не видел. Последние полгода в ботинках прослужил – изругался на сплошное неудобство этой «полу-деревянной» обуви. Другое дело – сапоги. Ах, подковки на каблуках с победитовыми напайками! Как вдаришь по бетонному плацу – искры салютом из-под начищенного до высочайшего блеска сапога! Не то что глаз, душа радуется. И нога ставится верней, и чутьё солдатское обостряется, и даже сила какая-то прибавляется с уверенностью невероятной так, что любые, казалось бы, преграды нипочём. Подворотничок белым снегом сверкает на солнце, нарочно выглядывая в пространстве, созданном не застёгнутой верхней солдатской пуговицы. Ремень нет, не из заменителя, а из настоящей натуральной кожи с бляхой чуть ниже пояса, со сверкающей звездой, начищенной до зеркала пастой гои. Гимнастёрка ушита по талии, а пилотка, ох, пилоточка – словно, пташечка на затылок вспорхнула, обозначив волос пучок на непробиваемом уставом лбу. За плечом карабин, идёт солдатик в караул, идёт родимый…

Ага… Это чуть позже, месяцев через шесть – ближе к «черпаку», а пока что «дух» молодой. Впрочем, кроме не застёгнутой пуговицы, кожаного ремня и пилотки, которая не на затылке – всё тоже самое. И ещё – портянки.

— Гигиена, мля, в армии, — говорил старшина, повернувшись в мою сторону — штука такая тонюсэнькая, што ты! Вот гляжу на тебя, дрын трын, вроде из себя чудо городское представляешь… А, где ж ты портянки научился так великолепно наматывать словно, мля, артист какой-то?
— Не поверите, мамка научила.
— Вот оно што! А я, мля, только успеваю рот разевать, дрын-трын.
— А что такое?
— Дык, когда на тебе взвод охломонов с грязными ушами и носами, только и успевай унюхивать, когда они сапоги снимут, да махать ими зачнут. А салаги все до одного уже в санчасть с ногами избегали, мля, из-за портянок.

Припоминаю такой случай, когда в деревне у бабушки за грибами собирался по росе, а на ноги надеть было нечего. Вот мамка и предложила кирзовые сапоги отцовские… Я долго носом водил, но делать нечего, начал их напяливать.
— Может портянки дать? — спросила она.
— Давай, попробую…

Вот и случилось так, что несколько раз она мне показала, как их наматывать, а дальше я сам дошёл. Уж так мне в этих сапогах было удобно и практично, что стал надевать только их с портянками. Также и для рыбалки – самая прекрасная обувка. Жаль, когда вернулся из армии, то сапоги куда-то пропали, а в простые резиновые сапоги куда проще было одевать обычные шерстяные носки. Зато в армии у меня с этим нехитрым делом проблем не было.

Правда у ребят моего призывного возраста этих проблем было не перечесть. Ведь поначалу при подъёме нужно было одеться за сорок пять секунд и выскочить в строй. На сапогах расправлялись портянки в таком положении, чтобы удобно было ноги сунуть, не наматывая их. Впрочем, срабатывала эта система безукоризненно: надеваешь х/б, просто суёшь в сапоги ноги прямо через портянки. Но однажды…
— Взвод, подъём! — прозвучала команда в ночи.
— Что такое? Что случилось? — раздавалось то там, то здесь в суматохе быстрого одевания.
— Боевая тревога! Выходи, мля, строится!

Строиться ладно, не впервой… Но тут маршбросок на всего каких-то десять километров в ночи. Понятное дело, старшина специально таковую экзекуцию устроил, чтобы внимание пристальное привлечь к портянкам через стёртые в кровь ступни. Я ходил соколом, поглядывая с гордостью по сторонам в единственном правильном числе. Но зря ухмылялся — досталось и мне. Через некоторое время, когда прозвучала очередная тревога, я с удовольствием вскочил в сапоги ногами с туго перетянутыми портянками и в самом начале не почуял подвоха, только какое-то неудобство с правой стороны. Но при беге по пересечённой местности осознал, что сапоги были неправильными у меня – оба левые. Кто-то ночью поменял. «Значит у кого-то два правых» – мелькнула запоздалая мысль, ногу уже стёр, но владельца двух правых сапог так и не нашёл. Мистика.

Целых два дня проходил в двух левых сапогах, пока не упросил старшину сделать замену. Тот напоказ ухмылялся в усы, приговаривая:
— Чё, салага, потерял? Вот, мля, и носи… Было и такое на моём-то веку, дрын-трын. Некоторым, через чур бурым духам, сапоги гвоздями к полу приколачивали.
— Непонятно одно, — плачусь, — куда два правых подевались?
— Видно ктось нашкодил, мля. Тут ведь как бывает – хотят проучить, дрын-трын. А у меня складывается впечатление, мля, что о вашу голову, рядовой, квадратную палку хотят круглой сделать. — сказал старшина, забрав один левый сапог и тут же выдал правый, причём похожий на мой родной, ведь я долго присматривался и одевал его и ничего не мог понять – опять мистика. — Взвод! Для помойки в баню становись! — в это же самое время прокричал мичман.

Кто служил в армии знает, что первое время самое сложное. Нужно очень привыкнуть к невероятно сильным переменившимся условиям, когда один отвечает за всех и все за одного. Ещё только вчера – мамин борщ и танцплощадка, а сегодня изнурительный маршбросок с чёртовой перловкой. И ошибок не избежать, как бы ты этого не хотел. Главный закон армии: не умеешь – научим, не хочешь – заставим!

Что-то уж больно хочется не уходить далеко от портянок. Само это слово имеет древнее происхождение от «порть» - отрез ткани. Ступни ног обматывали материей ещё римские легионеры, а до них ещё более древние народы. На Руси портянки носили с лаптями и обмотками, но введение в качестве части солдатской экипировки приписывают Петру Первому, который перенял этот опыт у Голландцев.

В течении двадцатого века почти все страны мира отказались от портянок в пользу носков в отличие от России. Многочисленные споры о недостатках портянок зачастую не затрагивают один из главных аспектов – используемую обувь. В кирзовых сапогах явный выбор в пользу портянок, тогда как в современных берцах лучше использовать носки.

Мой друг рассказывал, что, будучи в Афгане, портянка здорово выручила его и сослуживцев, когда попали они, при высадке с вертушек, в газовую атаку. Противогазов с собой не было, а потому снимали портянки, сдабривали их собственной мочёй и завязывали лицо, отстреливаясь при этом, пока не пришла подмога.

Добрые, милые наши русские портянки! Их очень легко стирать, после чего они также быстро сохнут. К ним применяются любые виды стирок, и они отличаются наименьшей подверженностью к изнашиванию. В случае намокания портянки, можно использовать другой её сухой край. Для портянки подойдёт любой кусок ткани соответствующего размера и самое главное – портянки очень хорошо сохраняют тепло зимой и прохладу летом.

Вроде всё сказал, что хотел, теперь немного о русском мате в армии. Что не говори, а армия – порождение и, самое главное, отражение гражданского мира. Но это, как бы сказать, отражение в кривой действительности или в зеркале что ли. Это отражение как бы искажает и преувеличивает с одной стороны и выворачивает наизнанку с другой, превращая в пошлость привычные для человека представления о том, что хорошо, а что плохо, сюда же можно отнести и меру дозволенности, культуру, и мораль с честью.

Однажды дежурным мчался я со всех ног подписать телефонограмму нашему майору, уткнувшись носом в раскрытый журнал, а потому – почти ничего не видел перед собой. Напротив, солдаты несли восьмиметровую трубу на плечах. Рядом шёл наш старшина с лопатой на плече. Увидев меня, солдаты видно сразу догадались, что я сейчас врежусь в их трубу и приподняли её над собой. Старшина по инерции хотел даже лопатой помочь, скинув вверх её с плеча. Но трубу солдаты приподняли не совсем удачно, потому что я уже, со всего тупого маху, врезался лбом о железяку. Такие искры, посыпавшиеся из обоих глаз, я видел только во время сварки.
— Суканахренмлякабздец! — прозвучало одновременно и протяжно из моего вывернутого наизнанку рта.

Ноги в момент подкосились... Солдат с трубой не вижу. Только в тумане необычном – наглая морда старшины. На меня вылупился наш мичман во всей своей красе и с лопатой надо мной тупит не по делу:
—  Вы чё, мля, рядовой, оххххууу… ох, и дурак ослиный, чёрт безрогий, гандурас! — прочитал в момент мичман длиннющее армейское заклинание, в котором целый ряд я матерных слов пропустил, ведь будто какой-то Джин из арабской сказки он был, глядя на вора его лампы.
— За что? — последнее слово моё было перед потерей сознания, но на подсознательном уровне всё же боролся я ещё за собственное выживание.

С опаской чуток назад сдаю, чтобы ещё раз мне по голове лопатой шахтёрской не треснул этот малахольный. Хрен его знает, может спятил с будунища. Туман рассеялся, вижу – двое солдатиков бросили трубу и лежат на спине, подыхая от оглушительного хохота. Не выдержал и старшина. Откинув лопату в сторону, держится обеими руками за животики, ржёт, словно бегемот беременный. Лишь мне одному не до смеха. Вечером в кубрике ржали всем личным составом ещё и ещё раз, а я со всеми вместе! На следующий день пришлось открыть правду, попавшемуся на глаза подполковнику, который в самом начале никак не мог поверить, глядя на мои синюшные фингалы под обоими глазами, что это не деды меня отделали.

Промелькнуло тут краем вроде матерного слова, о котором, собственно, я и хотел поведать своим читателям. А ведь тема, между прочим, колоссальная, что там не говори! И куда только наши филологи смотрят, удивляюсь я? Чтобы овладеть таковыми качествами, требуется довольно продолжительная практика. И в каждом подразделении, да и в каждом войсковом соединение существуют различные тонкости по данному вопросу. Грамотные военные, уж мне поверьте, матом ругаются только ко времени и, разумеется, к месту. Для того, чтобы придать своей убедительной речи необходимую эмоциональную окраску и увеличить её информативность, военные изворачивались как могли, но ни в коем случае не специально, а по инерции на чистом воинском чутье. Это ведь целое представление, когда человек действительно умеет разговаривать матом, а не брякает через слово пошлятину. При нормальном разговоре, даже гражданского человека не коробит некоторые словесные выкрутасы. Наоборот, употребление таких выражений выступают определённо логично и вполне допустимо.

На гражданке это всё выглядит как диаметрально противоположная ситуация: коряво, некрасиво и оскорбительно. Тем более, если это делает девушка, руководствуясь своей дурацкой логикой. Тут уж совсем становится грустно и, лично мне, хочется уйти в сторону. Всё-таки ругаться матом – изобретение мужиков. Пусть с ними и остаётся.  Кроме того, мат ещё нужно правильно понимать. А достигнуть этого можно только, вне всякого сомнения, только в армии.

Никакой не секрет, чтобы люди тебя правильно понимали, нужно разговаривать с ними на понятном им языке. Вот и получается, как у нашего старшины, который вместо: «Товарищи солдаты, я крайне недоволен вашим, несоответствующим армейскому воинскому уставу, поведением и неудовлетворительным отношением, к выполнению вами своих служебных обязанностей», — убедительнейшим образом орёт, чтобы сразу донести в мозг солдат свою мысль: «Вы, чё, мля? Охренели, мля?  Дрын-трын, мля, вашу мать в девизию»!

Или я однажды прибивал плакат со стремянкой над входом. Внизу другой солдат придерживал обеими руками, чтобы ваш покорный слуга не свалился вместе с лестницей. Постановка вопроса была настолько неудобная в плане изначального построения, что вывеска плаката оказалась довольно трудным делом. Пришлось локтем придерживать плакат, этой же рукой держать гвоздь, а другой рукой держать молоток и прибивать. Размах, удар — чё-то слабовато, неудобно стою. Следующий размах посильней — хрясь, со всего безумного маха, по пальцу, да так, что молоток выпадает и…  По голове внизу стоящему!

Вопрос: Что в таком случае должны сказать солдаты?
Ответ того, кто на стремянке: «Ну, что тут особенного случилось? Мы совершенно ни в чём не виноваты. Мы обращаемся друг к другу всегда культурно».
Ответ второго солдата: «Рядовой Печников аккуратно прибивал плакат гвоздями сотка, а я крепко держал стремянку. Этот нехороший человек, роняя очень красивый молоток, прокричал, что очень больно стукнул себя по пальцу. А я ему крикнул, мол, уважаемый Печников, будьте так добры – не кидайте больше молотки в мою сторону».
43 Увольнение
Владимир Печников
        «Если командир сказал стоять смирно, значит, стоять смирно – таков закон природы».
«Увольнительная даётся на определённое количество часов, а не на все половые контакты с подвернувшимися под руку девушками».
Из дембельского альбома.

Советская Армия как родная мать: она может поступить с тобой очень даже несправедливо, но зато и нежно приласкает потом, чтобы загладить свою вину перед тобой. Узнав мои серьёзные намерения, увидев, что я глубоко задумался о своей дальнейшей судьбе, и догадываясь, что мне ещё довольно долго придётся раздумывать над этими насущными вопросами – как быть и кем быть, армия поспешила на помощь. Чтобы дать мне время обдумать скрупулёзно, чего же я хочу, армия благодушно предоставила мне возможность целых два года глубоко размышлять, летать в облаках, мечтая, и строить долгосрочные удивительные планы на будущее. Поистине, великодушная доброта от армии и очень редкая забота со стороны нашего великого государства. Впрочем, я ещё неоднократно возвращусь к данной теме, а сейчас хочу поведать про самое первое увольнение…

Увольнение – это целый свободный день, предназначенный только для тебя одного. Да-да, целый огромный день, в котором ты не будешь видеть всех солдатских рож, в том числе и рож своих командиров. Ведь солдату так не хватает обыкновенного уединения, чтобы просто побыть с самим собой наедине или хотя бы среди чужих людей, чтобы никто-никто не знал – кто ты такой, зачем ты здесь и что у тебя в голове творится. Это ещё что, по прошествии определённого времени, в последующих увольнениях была в запасе гражданская одежда, вот тогда была уже самая настоящая полная свобода, но это будет уже другая история.

Замполит выполнил своё обещание и после второго доклада, который подготовил ваш покорный слуга, он достал из внутреннего кармана красивую ручку с чёрными чернилами. В то время было модно иметь в наличие офицерскому составу именно чернильные ручки и именно с чёрными чернилами. Пером выводились чудные закорючки под стать поэтам девятнадцатого века. А уж про подписи – тут отдельная история: каждый старался перещеголять в оформлении самоличной подписи, наводя такие росчерки, что лично я просто диву давался. Легче всего было подделать подпись подполковника – заглавная буква с завитушкой и ряд колен, штук шесть-семь с росчерком в конце. Я научился её делать в два-три приёма. К чему я всё это говорю? Ведь недаром наш мичман вещал на политзанятиях о солдатской смекалке… Так вот, увольнительные не выбрасывались, после прибытия солдата в часть. Брался чисто-белый подворотничок, чуть-чуть увлажнялся, накладывался на бумажку. На ней чёрными чернилами по белому листочку указывался день и часы увольнения в город и, разумеется, печать с подписью. Горячим утюгом солдат проводил по подворотничку и все чернила отпечатывались на нём. Оставался чистый бланк с печатью, оттиск которой имел такую краску, что не поддавалась она никаким экзекуциям со стороны рядового состава. Такой бланк с печатью снова заполнялся чернилами и вперёд – в самоволку. Честное слово, этот секрет так и остался нераскрытым нашими командирами, дай Бог им всем здоровья!

Лишь у мичмана это дело просто так не проходило потому, что пользовался он обыкновенной шариковой ручкой, а от неё след, как и от печати уже ничем не сведёшь, лишь в некоторых случаях, когда можно было подправить цифры и вместо восьми часов пробыть в увольнении восемнадцать.

Увольнительная записка – это хорошо, но вслед за ней шёл целый ритуал подготовки. Нужно было прийти в каптёрку, а до этого момента взять разрешение у старшины, чтобы получить парадную форму, которую потом необходимо было почистить щёткой и погладить брюки с рубашкой и галстуком, выслушать инструктаж о достойном поведение при выходе в город, глядеть заискивающе в глаза, нашкодившим щенком, стараясь выполнить любое желание, чтобы, не дай Бог, командир не передумал, кроме того ¬– ловить вслед завидные взгляды сослуживцев своего призывного года и пинки с оплеухами от старослужащих.

Мичман взглянул на меня таким уничтожающим взглядом, как будто я у него целый пароход украл и не отдаю его назад со всеми своими пароходными трубами и колёсами ни за какие коврижки.
— Ты чё это, мля?
— Дык в увольнение же…
— А ну покаж…

Я протянул увольнительную.
— Дрын-трын, салага в увольнение? Дожили, докатились на всём белом свете, мля!
— Так точно!
— Точно дурдом на баркасе… — сказал он, зачем-то посмотрел на мои сапоги и, конечно же, нашёл к чему придраться, — ты чё-е-то, карасишка мелкий, сапоги не научился чистить, али чё, дрын-трын?
— Дык с утра же ведь чистил, и потом, я же в ботинках в увольнение пойду, а сапоги потом ещё начищу до блеска.
— Пойдёшь, мля, когда я скажу! Запомни, салабон, раз и навсегда: сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром их надеть на свежую голову!
— Так точно!
— Слушай сюда, пока я добрый, дрын-трын: водку с вином не употреблять – это, мля, закон; вести себя пристойно, в драки не вмешиваться, возвращаться вовремя. И не надо, мля, никаких там отговорок, мля, что с бабой задержался. Уж, если так сильно приспичит, ну сходи к ней… Ну, мля, даже может переспи, дрын-трын, но не забывай никогда, что у тебя есть старшина, твою дивизию! Самый главный мать и отец для тебя, салага, на всём белом свете, мля!

Дело шло к отбою, а на следующий день… Вот она – уже маячит на горизонте, пусть временная, но свобода! Вечерняя поверка прошла без эксцессов, если не считать выкрика дежурного:
— Рядовой Печников, поправьте головной убор! Молодой, а бурый! И хватит лыбиться до плеч, словно завтра в увольнение! Отбой!
— Я быстро разделся, сложил аккуратно хэбэшку на табурет, поставил рядком сапоги и взобрался на второй ярус кровати. Первый был предназначен для старослужащих.
— Так, была команда отбой, — возмущался дежурный, нервно поглядывая на часы. — Подъём! Касается для молодого пополнения!
Я вскочил со второго этажа в сапоги, оделся в доли секунды, как положено, управившись в сорок пять секунд и…
— Отбой! При команде «Отбой» начинается тёмное время суток.
— Но только не для вас, духов, — проговорил кто-то из старослужащих.
Все улеглись повторно. И только дежурный направился в сторону каптёрки…
— Ты, чё, дяденька, дурачок? — раздалась в его сторону реплика с нижнего яруса коек.
— Кто сказал?
— Дык духи, кто ж ещё. — послышался тот же голос.
— Подъём!

И так раз пять или шесть… После чего довольно трудно было уснуть долгое время, тем более – под впечатлением завтрашнего дня. Наконец, сон пришёл, и я полностью погрузился в него выдавая дивные, для кого-то не очень, мелодии солдатского храпа. Храпел тогда по причине хронической ангины, которую заполучил ещё с детства. У многих при прохождении медицинской комиссии вырезали миндалины. Так было принято по всей стране, как и употребление рыбьего жира в дошкольных и школьных учреждениях. Но мне доктор попался мудрый и не дал сделать эту, как оказалось в наше время, вредную операцию.

Удивительный сон, который снился в то время, я и сейчас помню во всех мельчайших подробностях. Киса Воробьянинов мелко плавал при своих мечтах о благостном Париже. Я сразу попал, в отличие от него, где он любовался канканом – в женскую баню. Вот так, уважаемый мой читатель, действует на подсознание предстоящее самое первое увольнение. Ведь я убедился на собственном опыте: вокруг из всевозможных кранов текла вода, брызги летели в разные стороны и куда ни глянь – в облаках прозрачного пара обнажённые девушки небывалой красоты. Тут вам и подруги из школы, а с ними и учительницы, соседки близстоящих домов в гражданской жизни, актрисы из известных фильмов и так много, что глаза мои разбегались в разные стороны. Никто на меня почти не реагировал ровно до того момента, пока рука не коснулась прелести одной из них. Эх, что тут началось – оргия в широкоформатном художественном фильме, в чётком цвете и по-нашему в «Три-D». Но недолго продолжался мой расчудесный сон, состоящий из райских видений, иначе их и не назовёшь. Вдруг появилась Светлана, девушка, которая обещалась меня ждать из армии и вылила мне на голову целый ушат ледяной воды!

Я проснулся моментально, ничего не понимая, вытирая лицо простынёй. «Что такое, где я?» — долбило по голове словно из пулемёта. Вокруг тишина, запах какой-то странный, вода подкапывает из-под кранов, наполняются туалетные бачки… Дошло, наконец-то… Там и проснулся – в общественном солдатском туалете. Всё очень просто, господа: в отличие от других подразделений, где храпящему на нос клали грязные портянки, в нашем взводе брали аккуратно кровать вместе с храпящим и выносили её в туалет, где тот благополучно высыпался, иногда, до самого утра, пока не прокричат «Подъём».

На плацу играла музыка и хриплый голос Вахтанга Кикабидзе выдавал из рупора, висевшего на бетонном столбе: «По аэродрому, по аэродрому лайнер пробежал как по судьбе…», что удивительным образом приводило к неимоверному жизнерадостному подъёму в сердце молодого солдата, впервые идущего в увольнение. А уже через час… «А у солдата выходной, пуговицы в ряд…» — гремела в голове песня, когда я вышагивал по улицам славного города Загорска, ныне Сергиев-посада. Примерно всё по этой песне и происходило, только девушки почему-то не смотрели в след, да и вообще не смотрели. «Ведь для солдата главное, чтобы его далёкая, любимая ждала…» — только лишь и успокаивала утешающе эта строчка во время фотографирования в городском фотоателье. Но красочный сон, так внезапно прекративший своё существование в солдатской казарме, ещё долго бегал по извилинам впечатлительных мозговых окраин. Жаль, что оказался не вещим. Впрочем, впереди ещё были почти целых два года службы.

А потом, как водится, в пельменную, где напорол до отказа брюхо тройной порцией мяса в тесте с уксусом, горчицей и всеми остальными приправами, имеющимися на столе. Дорвался до нормальной пищи, а потом… Также, как и в песне – кино. На афише красовался неподражаемый Челентано из фильма «Укрощение строптивого». Но на первом сеансе я тупо заснул и проснулся уже к самому окончанию, ведь сказалась всё же ужасная предшествующая ночная суматоха. Пришлось идти на второй сеанс. С каким интересом я смотрел этот фильм, не пересказать словами. Получил невероятное удовольствие!

Девушки, как и прежде не обращали на меня никакого внимания, а я не знал, как и где применить своё красноречие, чтобы заманить их в свои любвеобильные сети. Декабрьская погода к тому же совсем не располагала, и я не придумал ничего лучше, как пойти в Лавру, ведь там, подумалось, должно быть непременно хоть какое-то скопление народа. Дело сделано – вступил на территорию знаменитого монастыря и не пожалел об этом, а только погрузился с головой до самых сокровенных мыслей.

Свято-Троицкая Сергиева Лавра на протяжение многих столетий остаётся одной из самых почитаемых святынь. Там я узнал, что основана она аж в первой трети четырнадцатого века, когда Сергий Радонежский, а тогда отрок Варфоломей, пришёл на гору Маковец. Самый большой действующий колокол находится ныне с 2004 года на 88-метровой колокольне. Его предшественник был отлит по указу императрицы Елизаветы Петровны и весил 68 тонн. Знаменитая медовая коврижка далеко известна за пределами монастыря. Из пряничного теста на основе мёда готовится она по старинным рецептам, которые до настоящего времени сохранили монахи.

Я ходил и глазел по сторонам, удивляясь всё больше и больше, видя настоящих монахов, молодых и в длиннющих рясах… Что-то такое останавливало меня и заставляло крепко задуматься о простой мирской жизни, непрестанно сравнивая её с этой незнакомой для меня – жизнью монастырской, с её удивительными правилами и самое главное – верой, такой сильной, что заставляет она, даже будучи к ней совершенно посторонним человеком, задуматься глубоко и почтительно относиться к людям, избравшим свой путь с именем Христа.

Лучший вид на Лавру открывается с Блинной горы, которая находится в центре Загорска. Раньше на этом месте располагался Блинный двор, где продавались вкуснейшие «троицкие блины». Ещё один красивый панорамный вид на Лавру открывается с улицы Андрея Рублёва, где расположена живописная колоннада. С этих мест, примерно через полгода я сделал фотографии Лавры, а по ним наш клубный художник нарисовал эскиз панно, по которому я вырезал Лавру на фанере специальными резцами. Это панно и по сегодняшнее время, небось, висит на стене прихожей квартиры нашего начальника штаба, майора Цынгалёва. По крайней мере, именно там она и находилась в то время.

Возвращаясь в часть, я в голове перемалывал получившие впечатления от первого своего увольнения и, глядя на прохожих, непрестанно думал ещё и том, мол, зачем так всё неправильно происходит, когда вот они все-все так запросто гуляют, кто-то идёт домой с работы, а кто-то на свидание, а я буду, буквально через час, жрать в солдатской с чудовищными запахами столовке всевозможную невкусную бурду и выслушивать дурацкие приказы, просыпаясь ночью в туалете. Да уж, вот такие мысли, совсем непатриотичные, дорогой мой читатель, приходили в мою солдатскую голову.

Уже на КПП дежурный уведомил, что меня срочно ожидает подполковник, чтобы озадачить очередной работой по составлению доклада, так как его на следующий день вызывают в Москву на партийную конференцию. Это означало, что ночь предстоит бессонная.
44 Нетерпение
Влад Петухов
              Телефон не звонил.
              Стоял на тумбочке красный и надуто – щекастый - и молчал. Трубка безмолвно покоилась на его рогатой башке.

              Я уже целый час гипнотизировал бездушные мозги этого негодяя в бестолковой надежде возбудить электродвижущие (или как их там?) силы, чтобы они заставили дребезгливо затрепетать металлический колокольчик, извещая о поступившем вызове. И тогда бы я стал считать:

              - Раз…
              - Два...

              И только на пятом или шестом, да, лучше на шестом дребезге я бы взял трубку и фальшиво – заспанным голосом произнёс:

              - Алло… А-а-а, это ты…

              В этом месте обязательно должно прозвучать разочарование. Разочарование и чуть-чуть досады. Но только чуть-чуть, чтобы хорошо чувствовалось умение владеть собой…

              Телефон не звонил.
              Он уже перестал быть вызывающе красным и сделался просто тёмным пятном на фоне почти таких же тёмных обоев поглощаемой сумраком комнаты. Тогда я решил представить его светофорно-зелёным. Всё! Запретный красный цвет аннулирован. Теперь ничто не мешает долгожданному звонку стремительно пролететь на разрешающий сигнал. Ау-у-у… Я мысленно прикрепил к аппарату синее милицейское ведёрко – для ускорения прохождения сигнала – и тихонько прошептал: виу – виу –виу…

             Ничего не произошло. Кто там изобрёл телефон? Говорят, вроде какой-то Белл… Ещё бы, с такой-то фамилией!* Не знаю, Белл, не Белл, для меня он – посланник дьявола: опутал всё человечество проводами. Вот говорят ещё: великий прогресс! Телефон, дескать, смог связать разных людей из разных краёв. Не спорю – связал! По рукам и ногам! Разве бы я сидел здесь, если бы не телефон?

              Всё! К чертям собачьим! Я вообще не буду брать трубку. Вот сейчас досчитаю до ста… нет, до тысячи, и если после этого он зазвонит, ни за что не возьму. Не заставите! Я, может быть, вообще уйду! Туда, во мрак, в туман, в слякоть… Однако, как за окном мерзко, всё-таки…

              Ну вот, девятьсот девяносто девять, и телефон звонит. Значит, можно ответить? Ах, это уже вторая тысяча, и мы так не договаривались? Да это и не звонок вовсе? Какой-то мальчишка провёл палкой по забору. Впрочем, откуда здесь мальчишка, да ещё в такую темень? Лезет в голову чушь всякая. Просто почудилось, наверное, от перенапряжения. От перенапряжения, от переожидания, от пере…. чего ещё? От перенадеждия?

              Хорошо было раньше, веке так в девятнадцатом. Написал письмо – и сиди, жди. Неторопливость, неопределённость. Письмо может потеряться. Или ответ на него. Или за это время вопрос жизни и смерти перестанет быть таковым, всё рассосётся само собой. Благодать!

              Надо бы поднять трубку… Может быть, звонок испортился. А вдруг уже звонили, а я из-за этой дурацкой поломки ничего не слышал? И больше уже никогда не позвонят? Никогда!? Как это ужасно звучит, когда один… Надо бы как-то проверить. А как? Позвонить кому-нибудь и попросить перезвонить? Так ведь я даже номера этого телефона не знаю!

              Чёртов Белл! Изобрёл, да не доизобрёл! Хорошо бы был такой телефон, чтобы без проводов. Нет, не рация, а именно телефон! Чтобы всегда с собой, и в любой момент позвонить можно, и номеров дурацких в голове не держать. Впрочем, что это я? Совсем уж глупости в голову лезут, разве такое возможно?

              Как в комнате темно… Темно и неуютно… И даже как-то немного не по себе. Это от ожидания. Уже, наверное, сто часов прошло. Только почему тогда не светает? Что там на часах? Всего сорок минут? Не может быть. Значит здесь другая напасть – время испортилось и остановилось. И эта ночь не закончится никогда, а я буду вечно сидеть здесь и ждать, ждать, ждать…

              А чего, собственно говоря, ждать? Какого-то звонка? Звонка? Всего лишь? Это темнота на меня так влияет. Ведь при свете я был гораздо благоразумнее. Как там у меня было? Неторопливо, на шестом звонке поднять трубку и разочарованно произнести сквозь зевоту: «А-а-а, это ты?»  Класс! Вот как надо! Отчетливо демонстрируемое чувство собственного достоинства! Именно!

              Что это? Телефон зазвонил или это у меня в ушах? Как там надо: дождаться до шести? Или до восьми? К чёрту!

              - Алё – алё - алё! Это я! Да, да, я! Я здесь!
45 Времена в котелке
Виктор Квашин
Прошлое, настоящее, будущее – всё здесь, сейчас, вокруг нас.

Хотите доказательств? Выйдите под ночное небо. Вон тот сонм огоньков над головой – это не звёзды, это свет звёзд, которые сияли там тысячи лет назад. Под тем небом бродили мамонты. Как выглядит небо сейчас, не знают даже астрономы – слишком долго летит излучение от этих светил. Звёзды, которые светят сегодня, увидят потомки через столетия. Вот оно, прошлое, рядом с нами постоянно. Даже Солнце мы видим с опозданием. Мы восхищаемся закатом, но багровый диск на самом деле уже ушёл за горизонт восемь минут назад – мы наблюдаем прошлое собственными глазами!


Кажется, что с будущим сложнее, где его увидишь? Только гадалкам это под силу. Но!

Разве в семенах не заложено будущее растений? Лежат оплодотворённые зёрна в пакетиках и уготована им совершенно определённая, казалось бы, судьба – благоухать на клумбе рачительной хозяйки. Но у будущего есть отличие от прошлого – оно многовариантно.

Один пакетик завалился за диван и нашли его там только через год при капитальной уборке, вымели вместе с паутиной и выбросили в мусорное ведро. Весной единственное семечко из размокшего пакетика дало росток на городской свалке. Случайно оказавшийся в этом месте энергичный человек был поражён красотой цветка на зловонной куче человеческих отбросов. С этого момента все свои силы и средства человек употребил на создание эффективной и экологичной переработки отходов и добился результата.

А на месте свалки разбили городской парк с множеством цветочных клумб.

Разве не будущее нашего города лежало в том пакете с семенами?


А могло всё случиться иначе. Энергичный человек прибыл на свалку не цветочками любоваться, а чтобы нелегально утилизировать токсичный химикат. И ему удалось это сделать. А теперь на месте города закрытая зона, из которой эвакуированы все жители, и цветочки, конечно, там не растут. Много вариантов у будущего…


В нашем настоящем из смеси прошлого и будущего мы варим некое зелье жизни. Варим постоянно, каждую секунду, обычно не экономя ингредиенты и не задумываясь о результатах.

Пятьдесят лет назад все пили воду из речки или из-под крана, и никто не мог бы поверить, что вода будет продаваться за деньги! Наши внуки будут покупать для своих деток воздух в бутылочках.

Или деток не будет вовсе?


Если наше Солнце потухнет, ближайшие соседи по галактике увидят это через четыре с половиной года. Грустно. Никто нам не поможет.

Давайте станем хоть чуточку экономить будущее!
46 Вольному воля...
Наталья Зотова 2
1.

Дверной звонок надрывался. В дверь ломились. Слышались  удары ногами и крики, что надо вскрывать квартиру.
А квартира была пуста.
На столе в большой комнате лежало несколько тетрадных листочков, исписанных корявым старческим почерком.

*********

Раиса Григорьевна не выходила из дома всю прошедшую неделю. Кончались продукты, принесённые соцработником — в последний раз, больше не придёт. Идти самой?  Но сильно  похолодало, метёт снег,  старая куртка практически  не  греет.
И соседи…, грозящие вынести ее вместе с дверью. Почти каждый день она замирала от ужаса, услышав на лестнице шум и голоса. Боялась, что однажды принесут «Болгарку», и тогда спасения не будет.

С каждым днём ей было все труднее ходить даже по квартире. Очень болели отёкшие ноги. Боль не оставляла ни днём, ни ночью. Последствия химиотерапии давали знать о себе и год спустя. Полинейропатия, которая не лечится. Онемевшие и почти омертвевшие ступни с негнущимися пальцами не согревались даже в меховых тапках.
Нарушение периферического кровообращения, затем венозная болезнь, ноги как у слона… И боль… ноет, дёргает, колет…

Немеющие кисти рук и скрюченные пальцы с постоянно пульсирующей болью. Ни пуговицу пришить, ни причесаться… , но она приспособилась. Мыть посуду, стирать, убираться в квартире и прочее, прочее… все через боль — притерпелась, примирилась, научилась.
Поскольку  жила одна. Родственников не было. И надеяться приходилось только на себя.
Потому и от предложенной операции отказалась — выхаживать ее было некому.
После химии Раисе Григорьевне назначили гормонотерапию. Прибавилось несколько килограммов веса и усилилась одышка. Тяжелый ХОБЛ стал ещё тяжелее, а жизненная емкость легких оказалась на грани возможного.
Недавно ей исполнилось 75.

*********

Она прислушалась. Ночь. За дверью тихо.
Крадучись вышла из квартиры.
На темной металлической поверхности двери белой краской выведено слово «ПОЗОР».
Лифт не вызывала — бдительные соседи, бывало,  дежурили и по ночам.
Кое-как сползла по ступенькам с восьмого этажа до второго. Теперь главное — не столкнуться ни с кем нос к носу. Ей повезло — в подъезде было тихо и пусто.

На стене возле лифта красовался большой плакат:
А ТЫ сделал прививку от КОВИДА?
ТЫ пришёл на вакцинацию?
Если нет — ТЕБЕ ПОЗОР!
А чуть ниже текст.
До 1-го числа следующего месяца все жители дома должны вакцинироваться в обязательном порядке в поликлинике по месту жительства. В случае неявки  к отказнику будет направлена бригада медиков для осуществления прививочного процесса на дому.
100%- е вакцинирование должно быть проведено в указанные сроки.
В противном случае в доме будет отключено жизнеобеспечение — электричество, водоснабжение, отопление.
Администрация
Ещё ниже список не привитых. Вычеркнуты все фамилии кроме ее.

Да, Раиса Григорьевна, пенсионерка 75-ти лет, одинокая, оказалась единственной во всем доме, кому ещё не был сделан укол от КОВИДА.

А кислород перекрыть? Это запросто. Пример — тот же Китай. Заблокированные в квартирах жители, поголовная вакцинация.
В доме, где жила Раиса Григорьевна, вместо газовых  были установлены электрические плиты. Отключение электричества зимой…. Страшно представить.

*********

Два месяца  назад Раиса Григорьевна была на приеме у своего онколога. С пачкой документов о прохождении контрольного обследования. 10 курсов химии не прошли даром, остались тяжелейшие последствия, с которыми ей придётся жить до последнего вздоха.
Химия привела к обострению тяжелой обструкционной болезни лёгких, к усилению одышки. Раиса Григорьевна задыхалась при малейшем напряжении или волнении.
Надевая маску, боялась «окочуриться» в транспорте или магазине.
Гормонотерапия дала свои осложнения. Усилился  остеопороз, и рёбра ломались ночью, когда она во сне поворачивалась на бок.

Врач посочувствовал, посетовал:  « Да, так бывает, вы ж понимаете…»
Она спросила, надо ли и можно ли ей делать прививку от «ковидлы». И получила однозначный ответ — нельзя.
Раиса Григорьевна считала, что имеет убедительные причины для отказа от вакцинации.
Кто ж знал, что  слова доктора   должны быть на  бумаге с подписью и печатью.

Сам  Президент назвал вакцинацию добровольной.  Минздрав предъявил на всеобщее обозрение список противопоказаний.
И вдруг новый приказ, вакцинация обязательна для всех, а Раиса Григорьевна со своей онкологией и ХОБЛом включена в список первоочередников.

А потом  верховная власть решила масштабную вакцинацию сделать массовой, то есть поголовной и обязательной. Без учёта возраста, профессии, медотводов и прочего.
Медики утверждали, что 100% населения должно привиться или переболеть — только в этом случае эпидемия пойдёт на спад.

********

Домашний телефон и мобильник пришлось отключить. Столько гадостей в свой адрес, как за последние несколько  дней,  Раиса Григорьевна  не слышала за всю жизнь.

А жизнь  становилась невыносимой.
Каждый наступающий день таил ожидаемую угрозу — принудительное  вакцинирование.

В лучшем случае ее насильно привьют, не заботясь  о последствиях. И никто не заступится. Даже те, с кем у неё были дружеские отношения. Себе дороже. И потом — она что, самая умная?...
В худшем… четвертуют? На кол посадят? На что способна разъяренная толпа известно из истории. Могут и забить до смерти.
Когда всех обязали носить маски — до драк дело доходило.

Раиса Григорьевна не имела понятия, остались ли непривитые кроме неё в соседних домах и какова их судьба.

***********

Телевизора у неё не было, все новости Раиса Григорьевна узнавала из интернета.
То, что творилось за стенами квартиры было похоже на фильмы ужасов.

Угрозы, побои… окровавленные лица… неуправляемые толпы… Люди, потерявшие человеческий облик.

Она пыталась понять, этого ли добивались власти, разделяя население на привитых и непривитых. Давая одним право унижать и уничтожать других.
В интернете пестрели выражения «фашизм, геноцид, дискриминация».
Петиции и виртуальные обращения к властям с предложением образумиться стирались модераторами,  закрывались сайты, где пользователи могли договариваться о сопротивлении и неподчинении.

Полицейские  действовала двояко. В одних случаях опечатывали квартиры, запирая внутри отказавшихся от вакцинации жильцов — явных смертников.
В других, «по просьбам граждан» , устраивали показательные прививочные процессы.
В крепких руках парней в полицейской форме теряли возможность пошевелиться худосочные  бабульки и вполне жизнеспособные мужчины. Бесполезно было кричать про свои болезни, трясти медицинскими  справками с медотводами от прививки…

Вполне безобидную в принципе процедуру из детской песенки — ну подумаешь, укол, укололся и пошёл —  превращали в показательный процесс под  улюлюканье довольной толпы привитых. Им было позволено  ходить без масок и перчаток, не соблюдать безопасную дистанцию, выискивать «уклонистов» и устраивать самосуд.

**********

Идти было недалеко. Почти под окнами ее квартиры по реновации воткнули высотку — естественно, не интересуясь мнением жителей соседних домов.
На время эпидемии стройку законсервировали.
Здание стояло недостроенным, охрана практически отсутствовала, а в заборе было
немало дыр.
Она не раз наблюдала с балкона, какими путями попадают посторонние на территорию стройки. И протоптанные в  снегу тропинки знала.

********

Опираясь на палку, с трудом, но влезла на последний этаж — без крыши, но с уже встроенными лестничными маршами. Никого не встретив — ей везло.
В полу дыры, в проемы окон врывается ветер.

Она никогда не боялась высоты.
В прежние времена, вглядываясь в небо, сожалела, что не птица. Не может оказаться там, в синеве. Ощутить легкость полёта и парения… правда однажды, давно.. Почти забытый сон…
Она встала на край оконного пролёта.
И сделала шаг.

**********

2.

Квартиру вскрыли.
Написанное на тетрадных листочках прочитали.

Все происходящее ныне страшно ассоциируется с рассказом Рэя Бредбери
«451 градус по Фаренгейту».
Прежде, чем….  я сделаю свой выбор, хочу обьяснить причины.

По образованию я биолог.   Всю жизнь интересовалась медициной. И даже мои родные называли меня «наш доктор», потому что я порой разбиралась в их болезнях лучше приходящих врачей.

Больше тридцати лет работала в системе Минмедпрома.
Препараты и корма  для животных, которые тестировал наш институт, нередко имели отдаленные негативные последствия. А работали мы не только с мышами и крысами, но и с сельскохозяйственными животными, у которых  цикл воспроизводства значительно длиннее. Бесплодие и уродства  — лишь малая часть «побочки».
Да, на производство кормов и концентратов затрачивались большие средства, но мы честно отвергали то, что в конечном итоге могло нанести вред людям.

Многие знания — многие беды. Или горе от ума… но…
Пришёл КОВИД.
Почитала научные статьи, изучила мнение медиков по поводу пандемии и создания вакцин, посмотрела доступную статистику.
Сделала определенные выводы.

Да, очень торопились, финансов вложили немеряно. Однако отечественная вакцина (впрочем, как и зарубежные) не прошла все положенные стадии испытаний, на которые порой требуется  от 2-3-х  до 10 лет.
Вакцину не проверяли на разных возрастных группах, на пациентах с различными хроническими заболеваниями. Не предсказуемы отдаленные последствия.

По-хорошему перед прививкой всем нужно проходить серьезное всестороннее медобследование. При массовой, поголовной вакцинации это нереально. Даже элементарного анализа крови не требуется.
Но если кто-то от волшебной вакцины свалится на пресловутую ИВЛ или вообще окочурится, всегда можно заявить, что он сам виноват.

Не известно точно, как долго держатся в организме антитела. По некоторым данным  — два-три- шесть  месяцев.  И колоться по—новой?
Повторное заражение   возможно даже при высоком содержании антител в крови, заявляют  иммунологи.

Вирус  мутирует, и вакцина от старого штамма, как и в случае с гриппом, оказывается в лучшем случае малоэффективной. Сама эффективность вакцины под вопросом.
Возможно, привитые болеют легче. А болеющим тяжело  как доказать, что это связано с вакциной.

Специалисты утверждают, что  рассчитывать на повышение результативности препарата можно только через год-два.
Между тем в группе риска  находятся люди с серьезными нарушениями иммунной системы. Среди них — пациенты, проходящие химио— и лучевую терапию, принимающие иммуносупрессоры (лекарства, угнетающие иммунитет), а также хроники  с онкологией и аутоиммунными заболеваниями.

Медики  не исключают, что может начаться  рост аутоиммунных заболеваний — сахарного диабета, миокардита или ревматоидного артрита. Но даже если что-то подобное произойдет, надо будет еще доказать связь с вакциной.


«Посмотрим через 5-10 лет, — считают некоторые врачи. — Пока об этом рано говорить, да и не нужно, наверное. Задача сегодняшнего дня — остановить распространение пандемии. Чем мы за это заплатим? Сегодня не ответит никто».
При том, что 100% - но привитое  население станет 100%- м разносчиком вируса.

 А как  такой фактор, что в разгар эпидемии прививки не делают — как, например, от гриппа.  Иммунитет не вырабатывается в момент прививки. Нужно минимум две-три недели.
 Кстати, я и от гриппа отказ всегда подписывала.
С тех пор, как мы с мужем дружно сделали противогриппозные  прививки, одновременно свалились и чуть «не отъехали». Еле выжили. Оба. С тех пор — ни-ни.

 Вакцинирование    от КОВИДА было объявлено добровольным. 
У меня вагон противопоказаний. И я осознанно сделала выбор — не колоться.

А дальше… началось нечто запредельное.

По Конституции любое медицинское вмешательство является добровольным. Под угрозой увольнения, лишения положенных социальных льгот, без учета противопоказаний и возраста вакцинирование от КОВИДА стало обязательным — Минздрав даже приказ сочинил.
Ну что ж, Конституция не Библия, можно и переписать.

Более того, привитым выдают  ковид —паспорта и восстанавливают льготы.
А кое-где уже стали нормой  специальные  бейджи и нашивки на одежду…
Что-то это напоминает…
И агрессия привитых соседей в мой адрес вполне закономерна.

Когда государство так рьяно  и даже принудительно начинает заботиться о моем здоровье, возникают сомнения  в искренности  и чистоте его намерений.
Если  за отказ подчиниться оно  лишает меня  социальных льгот и конституционных прав, то видишь завуалированную ложь.  Как  говорится — только  бизнес и ничего личного.
Кстати, представители властных структур не спешат прививаться, многие  не носят маски с перчатками. Массовая вакцинация, видимо, не для них.
И Президент что-то медлит…

Вывод напрашивается однозначный и не в пользу властей.
Это лишь мое личное мнение, но под предлогом заботы о здоровье населения скрывается замаскированная эвтаназия. Официально запрещённая.
Последняя стадия клинических испытаний проводится на населении в масштабах страны.  Никто не даёт гарантий, что человек не станет инвалидом или не заболеет и умрет. Не идёт речь о нормальной  страховке в случае чего, как за рубежом. 10-30 тысяч рублей семье пострадавшего или умершего… — не смешите мои тапки.
Приди и уколись — даже анализы не нужны.  И будет тебе счастье.
При этом не исчезает возможность заболеть, стать вирусоносителем, то есть стать опасным для окружающих, и  через полгода лишиться антител.

Разработчики  отечественной вакцины считают, что государство  должно принудительно вакцинировать население от КОВИДА  и  оказывать давление на граждан в принятии решения о вакцинации — так пишут СМИ.

Чиновники ранее не раз высказывались, что если несколько миллионов вымрет, не вписавшись в экономику ( от голода, болезней и прочего), ничего страшного не произойдёт.
А тут пожилые с кучей хронических болезней… Всем пенсию платить, социальные льготы и блага обеспечивать. В Пенсионном фонде и так денег не хватает.

Несколько дней назад позвонил мне старинный друг, уже лет тридцать живущий в США. В институте учились вместе. Как и я — биолог. Мой ровесник. Сделал прививку.
Не спросила —  она у них тоже двухфазная или нет.
Но суть в том, что мы чуть не разругались. Он уперто призывал меня уколоться.
Хороший человек, но не врубился, что конкретно для меня этот укол может стать последним. Отнюдь не гуманным, а ведущим к медленному и мучительному умиранию в одиночестве.

В запале я высказалась,  что в случае принуждения лучше в окно шагну. Ещё хихикнула, что у меня под окнами деревья, ничего мол — я найду другое окно.

Грустно и смешно, но по-настоящему моя собственность — это только мое тело.
Мне в этой жизни уже  нечего терять кроме самой жизни.
Мое право распоряжаться ею отнять нельзя, даже переписав Конституцию. 

А Всевышний,  как любящий отец, надеюсь, поймёт и простит.


 ********

3.

От автора.
Я задремала после полудня, сидя за столом  в кухне. Руки под голову, и провалилась в сон.
У меня  собака  старая болеет, ночами сплю мало.
Проснулась в холодном поту и с ужасом в голове — от звонка в дверь.
Так страшно мне никогда не было. Меня трясло будто тело погрузили в ледяную кашу.
Перед глазами мелькали последние строчки из предсмертной записки.
Или из публикаций в интернете, которые я просматривала накануне.
Где сон, где реальность? Сердце бешено колотилось.

Звонок не умолкал. На ватных ногах я дошла до прихожей.
Открыла дверь.

На пороге стояла соседка с пирогами — ну да, сегодня же Старый Новый год.

***********

Фантастика? Страшный сон ? Или грядущая реальность?
47 Запреты времени отложим на вчера
Николай Старорусский
                Запреты времени
                Отложим на вчера
                И бесконечные
                Продлятся вечера
                с тобой...
                (Алексей Кашмов)




Удивительно – именно в годовщину твоего ухода по телевизору показали фильм о Стивене Хокинге. 

Тогда он приезжал в Москву первый или второй раз.  И синтезатор речи с клавиатурой  на инвалидном кресле был, возможно, один из первых в мире.  Выступал ли он сам, и как – точно не помню.  Но запомнились его  вопросы, краткие и медленные, звучащие металлическим голосом.  И еще – его ответы на чужие вопросы.  Иногда звучало  “Yes”  , и народ в зале начинал сосредоточенно думать и многозначительно кивать друг другу.  Но тут оказывалось: техническая ошибка,  чуть позже раздавалось  “No”, и снова  оживление в зале… Точно время древних оракулов вернулось…  Да и темы, выражаясь по-новому, неслабые были: космология, время…

В перерыве  каждый мог подойти к Хокингу и задать вопрос.  Собирался и я, но, когда увидал целую очередь, осознал: большая часть людей  просто хотела вписать страницу в свою биографию. И я тоже, наверное – но, слава Богу,  опомнился вовремя.

Хотя у нас было чем поделиться: некоторые его результаты мы получили совсем другим путем.  После твоего ухода я постепенно оставил  это направление. Скучно стало. Оттого, что теперь нужно объяснять свои мысли целой речью – тогда как мы понимали друг друга с двух-трех слов.  Оттого, что не с кем «взглянуть свежим взглядом» - как в фильме «31 июня» - отвести взгляд, глотнуть хереса – обязательно крепленого, он, по счастью продавался недалеко, и хороший – и снова упереться в расчеты. 

И зря, возможно, бросил.  В том фильме от имени Хокинга говорится: раньше я считал, что можно путешествовать во времени, а теперь думаю, что если это возможно, то только на очень-очень малый промежуток.  Практически нулевой.  А вдруг он ошибся? Или бы я придумал что-нибудь лучше?

Где встретились бы мы с тобой?  Может, на Ямском рынке?  Колоссальный, как Гостиный двор, комиссионный мебельный магазин. Кажется, были там и отделы фото, охоты…  Можно было встретить мебель трех веков, всех размеров, стилей и цен… Просто ходить по магазину было можно часами, представляя, как сидишь за этим бюро,  играешь за ломберным столом… Почти все было доступно по цене – но не все входило в квартиру…

А потом пошли бы от Разъезжей по Марата. Знаю, что хочется в Музей Арктики и Антарктики – но не успеем.  Я бы тебя  увел на Пушкинскую, где в маленькой забегаловке молодые красивые цыганочки подавали  очень вкусную рисовую кашу с изюмом в горшочках…

И по Колокольной вернулись бы на Владимирскую площадь.  Хорошо, что ты не замечаешь стекляшки, которую построили уже после тебя на месте дома Дельвига.  Тогда тебе не опасно пройти и к Московскому вокзалу – ты увидишь там прежнюю булочную «13 адмиралов» на углу Знаменской вместо чего-то стеклянного и наклонного… Счастливый ты человек. Впрочем…

А вот и Сосисочная на Литейном.  Знаю, знаю – побольше сарделек по 1-40 за килограмм. Хотя есть тут и более нежные сосиски – но ты с детства мечтал досыта наесться именно их…

Несколько шагов туда-сюда по Невскому, и возвращаемся на Литейный. Хорошо, что ты не заметил таблички «В обслуживании может быть отказано без объяснения причин».  Объяснить смысл я бы не смог.  Но как здорово все-таки гулять с тобой: и «Букинист» на прежнем месте, где его уже лет десять не было.  Зайдем? 

Но вот ты сворачиваешь в подворотню.  Напрасно: там везде кодовые замки.  Хотя нет – мы уже в проходном дворе. Ну да, мы же в твоем времени.  Наверное.  И с тыльной стороны выходим  к Фонтанному дому.  Ты ищешь окна комнаты, где жила твоя мать – до тебя, но зато, кажется, в ТОЙ парадной.

А потом идем мимо твоей школы. Ее называли тогда в народе «дипломатической» - она была единственная, где преподавали (частично) на английском.  Отец хотел, чтобы я пошел сюда, мать – нет. А может, просто ей не хотелось ездить со мной каждый день на троллейбусе. Как бы все иначе сложилось…

А вот и Аничков дворец – Дворец пионеров. Возможно, именно из рук  твоего отца получал я здесь дипломы за олимпиады.

Смотри-ка: и знаменитая аптека на углу, оказывается, еще не закрыта.  Может, и книжный развал на Думской, у Гостиного двора, увидим?  Но нет, слишком давно это было. А так бы хотелось порыться в тех книжках.  Помнишь – огромную территорию контролировал один продавец; ну, иногда ему женщина в лавке помогала.  Уловив мелкого воришку, он одной рукой поднимал его за шиворот, а другой – вразумлял.  Впрочем, иногда и ногой.

Дом Книги оказался еще старым, на двух этажах, без подвала.  Это хорошо – как бы я объяснял, что и теперь здесь работает Дом книги, как будто. А, с другой  стороны, хотят вернуть сюда Дом книги.

Но ты все чаще смотришь на часы. Пора? Да, почти. 

Когда за тобой закрылись двери метро, я вспомнил: не рассказал тебе самого важного…

Эх, зря я бросил физику времени…  Теперь и собственные-то старые работы, наверное, не пойму.   
48 Успеть вспомнить!
Николай Старорусский
               Фото: aqua-globus.ru

               31 августа 1986 года в 23 часа 20 минут пароход "Адмирал  Нахимов" потерпел крушение в 15 км от Новороссийска и 4 км от берега. Погибло 423 из 1243 человек
(официальная сводка)
                ______________


     Наконец-то закончился этот жаркий суматошный день - последний день лета .  Небо, огненно-красное днем,  стало по-южному темным, с крупными ясными звездами.

     После отхода парохода мои соседи, да и почти все, оставались на верхней палубе. Кто смотрел на удаляющийся берег, кто уже танцевал под музыкальный шум. Фильм "Я люблю тебя больше жизни" меня тоже не привлекал. Было время хоть недолго побыть одному. По множеству крутых трапов я спустился в свою каютку с открытым иллюминатором у самой воды. Забрался на верхнюю койку. Легкое покачивание и  тихий ритмичный гул нагоняли сон.

       Совсем как в последней электричке, когда мы с Ниной и ее сыном Сашей возвращались из похода за малиной. В противоположном углу вагона только и сидела небольшая странная компания. Впрочем, весьма вежливая – один из них подошел за разрешением курить в вагоне и угостил соломкой.

      Да, кончилось все хорошо – и малины набрали, и все довольны. И все же странная идея – ехать в пятницу в середине дня, да еще поезд оказался не с Балтийского, а с Варшавского вокзала. Пока перебегали – набилось много народу, еле их усадил, а сам остался злой стоять. Если бы я был один – плюнул бы и ушел домой. А тут еще в разных концах вагона завели разное радио. Этого я вообще не выношу. Первый день отпуска, называется.

    Пароход прогудел и начал разворот – видимо, к выходу из бухты. Посмотрел время – одиннадцать. Если повезет, еще часок мой.

    А здорово, что в Бюро путешествий оказалась эта путевка. Ни разу раньше не было южных морских – разве только очень дорогие, в каюту люкс. А я как раз привык ходить по Ладоге-Онеге в трюме, почти в таких же каютках. При небольшом волнении матросы уже заставляли наглухо закрывать иллюминаторы. Хорошо, вот здесь не беспокоят.

    Сильный толчок сбросил меня с койки. Пол сильно наклонился, меня бросило к иллюминатору. Через него хлестала вода; закрыть на барашки не удается.  Уцепившись за койки, поднялся  к двери. Ее заклинило. Дергал и толкал.

    Пришлось провожать их домой, там и остался ночевать. Помню, боялись, что соседка запрет входную дверь на крючок, и Саше придется влезать по водосточной трубе. Черт, какая чепуха в голову лезет.

    Ломик бы какой-нибудь – дверь подцепить. Да откуда? Вот у соседа зонтик висит…


    Нина поняла мое состояние – ужас от дальней тесной, жаркой и шумной дороги. «Уходи, мы доедем сами». И я малодушно повернулся было к вожделенному выходу – но Саша вцепился обеими  ручонками в мою руку и  закричал: «Дядя Коля, не уходи! Дядя Коля, не уходи!». Соседи с любопытством взирали на бесплатный спектакль. Мы оказались в глупом положении. И Сашу жалко. Я остался.

     Зонтик, конечно, только зря сломался. Воды все больше, передвигаться уже трудно. Топот над головой. Кажется, что-то еще я должен вспомнить…

      Утром решили: мне домой за деньгами не идти. Открывали разные шкафы, шкатулки, коробочки, кошельки. Собрали все деньги, что нашлись в доме. Открывали и закрывали…открывали и закрывали…Но что же еще я должен вспомнить?

       Да, дверь не поддается. Пошел обратный отсчет секунд.  Воздух только в верхнем углу у двери. Успеть  бы вспомнить!

      Саша хватает меня ручонками –  долго едем -  малина, кругом малина, и малиновый медленный закат – и соленая соломка – Нина собирает деньги – по всем углам – жила она  небогато – еду в метро -    вхожу в Бюро путешествий - подхожу к списку путевок...

    Вспомнил! вспомнил!  Мне не хватило пяти рублей – тех, еще настоящих – на самую дешевую путевку. И я ее не купил.
49 Зигзаг времени
Иван Власов
               
  Многое отдали бы женщины, многим пожертвовали, дабы вернуть молодость или хотя бы сохранить.
  Но есть среди них такие, для кого состязание со временем становится смыслом жизни, чуть ли ни способом существования...

  Ранний звонок разбудил Игоря.
  Звонил давнишний приятель Олег, и в который уже раз приглашал его с Линой на выходные к себе в деревню, где вдвоем с Таей они обычно проводили лето.
  Олега Игорь в последний раз видел пару лет назад, а Таю – забыл уж и когда. Следовало принять приглашение. Переговорил с Линой, та не возражала…

  Не успели сесть в автобус, а Лина уже задремала, склонив головку на плечо Игоря.
  Странное состояние овладело им – предчувствие удивительных, невероятных событий.
  Задумчиво глядел на пробегавшие мимо леса и поля, последний месяц лета уже добавил к их зелени золотые краски. Не заметил, как погрузился в воспоминания…

  Это было в начале их встреч с Линой. Она пригласила его с Олегом на авторский вечер своей подруги.
  Тая (автор и исполнитель) ни Игорю, ни Олегу не была известна. Она исполняла песни на собственные стихи, стихи других поэтов. Изящная, хрупкая, и вдруг сильный низкий голос.
  Игорю она очень понравилась, Олег же влюбился в нее сразу и навсегда.
  Тая была замужем, ее муж Сергей присутствовал на концерте. В отличие от невысокого Олега – рослый, представительный, красивый мужчина, да еще эрудит, интеллектуал, умница, душа компании, обладавший непревзойденным чувством юмора.
  Так что шансов у Олега практически не было.

  …Шло время.
  Как-то Лина не удержалась и под строгим секретом поделилась с Игорем новостью – у Таи обнаружили опухоль в груди. Обычно хирурги не заморачиваются, дай им только волю! А тут сжалились над молодой женщиной, сработали на совесть.
  Казалось бы, все обошлось. Но в порыве откровенности Тая призналась подруге, что после операции муж перестал воспринимать ее как женщину. Как отрезало!
  А через месяц и вовсе собрал вещи и ушел.
  Настало время Олега.
  Но лишь после длительной многолетней осады Тая уступила. И резко поменяла свою жизнь – бросила работу, перестала писать песни, уединилась в родной деревне…

  – Ваша остановка! – голос водителя автобуса вырвал Игоря из воспоминаний.
  Вышли, автобус поехал дальше. На развилке увидели указатель: “Аистово”.
  Осмотрелись. Асфальтированная дорога вела вглубь села. Позвонили Олегу, сообщив о прибытии.
  Не прошло и десяти минут, как на ней появился Олег. Он заметно сдал, сгорбился, нестриженные волосы свисали седыми прядями. Его сопровождала молодая спутница, лицом похожая на Таю, но ведь у той нет дочери.
  – А где Тая? – вместо приветствия спросил Игорь.
 Женщина недоуменно переглянулась с Олегом.
  – Игорь, ты не узнаешь меня?
  Не мудрено, выглядела она гораздо моложе той Таи, что он видел в последний раз, и сейчас с легкостью могла сойти за дочь Олега. Женщина с трудом сдерживала довольную улыбку.
  Двинулись по дороге – Лина и Тая впереди, мужчины сзади.
  Игорь то и дело бросал взгляды на впереди идущих женщин. Сравнение было не в пользу Лины, смотревшейся рядом с изящной Таей пожилой теткой, а ведь они ровесницы. Он сто лет не был в деревне. Вертел головой – все было в диковинку. Сразу бросилось в глаза большое количество аистов, отчего село, видимо, и получило свое название – все столбы были заняты их гнездами.
   
  Подошли к усадьбе. Дом-теремок утопал в цветах и зелени.
  – Полвека назад меня, новорожденную, привезли сюда, здесь я провела детство и отрочество, сюда вернулась к старости. – В голосе Таи слышалась грусть.
  К старости? Кому говорить!
  Вошли в гостиную. Большой обеденный стол был накрыт по случаю приезда гостей. Одна из дверей гостиной вела в небольшую комнатку, занятую шкафом и широченной кроватью.
  – Это гостевая, здесь вы будете спать, – сообщил Олег
  Другая дверь вела в большую светлую спальню – два больших окна, минимум мебели, по центру лежал большой толстый ковер.
  – Для занятий Таи, – пояснил Олег.
  Две узких кровати стояли в противоположных углах комнаты. Игорь недоуменно глянул на Олега, тот всем своим смущенным видом подтвердил – да, спим порознь.
  Уселись за праздничный стол, ломившийся от яств.  Привезенная Игорем бутылка армянского коньяка венчала богатое застолье. На столе почему-то стояло лишь два бокала для коньяка.
  – Мы не пьем, – предвосхитил Олег вопрос Игоря.
  Гости пили коньяк, Олег – минералку, Тая подливала себе из кувшинчика напиток желтовато-зеленого цвета.
  – Настой трав, – пояснила она.
  Проголодавшиеся гости и Олег налегали на разносолы, у Таи был отдельный стол – мелко нарезанные сырые овощи, фрукты, зелень.
  – Вы такое есть не станете, – успокоила она.
   
  Игорь исподтишка бросал взгляды на хозяйку – все пытался разобраться с произошедшими в ней “волшебными переменами”, иначе не скажешь. Она увлеченно рассказывала о выращивании цветов. На молодом красивом ее лице лежала печать самодостаточности и покоя, улыбка играла на устах.
  Неожиданно, оборвав себя на полуслове, Тая вскочила и, буркнув извинения, ушла в спальню, прикрыв за собой двери.
  В ответ на недоумение гостей Олег пояснил:
  – Не удивляйтесь, скоро вернется. У нее занятия строго по расписанию.
  Действительно, через двадцать минут Тая появилась, и с того места, на котором прервалась, продолжила…
  Вечер прошел в разговорах.
  Ровно в десять часов вечера, пожелав всем спокойной ночи, Тая покинула гостиную, вскоре ушла и Лина.
  Мужчины остались вдвоем.
  Наконец, Игорь получил возможность без помех поговорить с другом. Больше всего его, конечно же, интересовала метаморфоза, случившаяся с Таей.
  Олег, сначала нехотя, со временем все охотнее стал рассказывать:
  – Последние десять лет Тая провела в уединении, посвятив себя изучению возможности управления сознанием человека. Собрала большую библиотеку по восточной философии, йоге, индуизму, Дао, Тантре. Долго искала свой собственный уникальный способ воздействия сконцентрированной энергии сознания на заложенную в человеке программу старения. И, как видишь, – не безрезультатно.
  Затем Олег провел ликбез по эзотерике, пустившись в долгие объяснения о физическом теле, его оболочках, о чакрах, карме, исцеляющей энергии рейки.
  На вопрос Игоря: “Отчего сам не последовал примеру Таи?” – ответил, что попытался было, да не хватает времени – кому-то ведь надо зарабатывать деньги, поддерживать дом, обеспечивать семью.
  И тогда Игорь задал последний вопрос: Почему они (он и Тая) спят порознь?
  Олег смутился, затем пояснил:
  – Нам довелось отказаться от любви. Это связано с занятиями Таи. Дело в том, что взаимопроникновение физических тел приводит к нарушению целостности окружающих их тонких тел, повреждению ауры. Кроме того, отказ от любви высвобождает энергию второй чакры – сексуальной. Освободившаяся энергия переходит на более высокие уровни, обеспечивая воспроизводство созидательных энергий для самореализации и духовного развития...
  Здесь Игорь перестал что-либо понимать, и, беспокоясь о собственной второй чакре, поспешил пожелать приятелю спокойной ночи.
  Лина, слава богу, не спала – читала. Когда Игорь улегся, потушила свет.
  Они молча лежали в темноте.
  Мужчина не выдержал:
  – Ты знала о Тае?
  – Что?
  – Не прикидывайся!
  – Знала.
  – А почему об этом ничего не знал я?
  – Она просила не распространяться.
  – И как ты ко всему этому относишься? Я имею в виду произошедшие с ней  необъяснимые перемены.
  – Как и ты. Лет пять назад она предложила мне последовать ее примеру, дала книги, поделилась своим опытом, успехами. Я несколько месяцев прозанималась, да пришлось оставить затею – занятия занимали практически все свободное время, несвободное тоже.

  Ей не очень хотелось продолжать разговор об этом, да и мысли Игоря уже были заняты иным, вторая чакра не давала покоя…

   Проснулся Игорь на рассвете. Вышел во двор, обогнул дом, идя босиком по росе, вдыхая утреннюю прохладу.
  Вдруг увидел обнаженную женскую фигуру. Застыл, пораженный.
  Тая?!!
  Появился золотой краешек солнца, Тая всем телом подалась вперед, простирая к светилу руки. Изумительная в своей неповторимости картина – женщина, залитая золотистым светом, славящая рождение дня.
   
  Игорь смотрел во все глаза.
  Но что это?! Контур ее тела засветился, обозначившись золотым протуберанцем. Раскинула руки и... невероятно! Ноги Таи оторвались от земли, она зависла в воздухе, удерживаемая потоком солнечных лучей.
  Небольшое облачко закрыло солнце. Женская фигурка опустилась на траву, стала подниматься.
  Игорь поспешил уйти незамеченным, вошел в гостевую.
  Лина проснулась:
  – Где ты был и почему у тебя такой потерянный вид?
  Игорь молчал – не мог же он рассказать ей о том, чему стал невольным свидетелем!..

  Перед завтраком Олег предложил искупаться. Вышли к недалекому берегу залива на теснимый зарослями камыша маленький пляж. Не успели раздеться, как стали легкой добычей атакующих со всех сторон слепней.
  Тая и здесь не могла не удивить – оводы не допекали ее.
  Опередив всех, ступила в воду, не всколыхнув ее, пройдя несколько шагов, остановилась, вода доходила ей до бедер. Но что это? Рябь гуляла по всему заливу, а подле Таи – гладь.
  За подругой, спасаясь от слепней, ринулась Лина. Подняла со дна муть – как удалось избежать этого Тае? Олег с Игорем входили в уже замутненную воду, по щиколотки погружаясь в ил.
  Купаться в мелком заиленном заливе – малое удовольствие, Игорь поторопился выйти, разглядывая покрытые серым налетом ноги, и сразу же замахал руками, отбиваясь от слепней. Перед ним на берегу спиной к нему стояла Тая, не обращая внимания на кружащих вокруг нее оводов.
   
  Неожиданный свист крыльев заставил Игоря вжать голову в плечи. Несколько аистов, пролетев над их головами, сели неподалеку в зарослях. Тая по тропе через камыши поспешила к ним. Игорь, крадучись, двинулся вслед. Вышел на полянку.
  Увиденное заставило его челюсть отвиснуть от изумления. Раскинув руки, Тая кружилась в танце, четыре аиста хороводили с ней.
  Почуяли опасность, насторожились. Тая взмахнула руками, птицы взмыли вверх, она за ними. Тряхнул головой, не веря собственным глазам!
  Но Тая уже шла к Игорю, в глазах – недовольство. Он виновато глядел на нее. Сменила все же гнев на милость – улыбнулась.
  Что за женщина! А может, не женщина?
  То, что сделал Игорь, поразило не только Таю, а и его самого – протянул к ней руку, коснулся, проверяя. Обычная женская плоть – реальная, живая, разве что прохладная. Тая не смогла скрыть улыбки.

  Позавтракали творогом со сметаной и медом. Гости вспомнили, наконец, настоящий вкус деревенского творога и настоящего меда.
  После завтрака направились за грибами. Тая не пошла, сославшись на занятия.
   
  Грибов было немного. Приходилось продираться сквозь густую лесопосадку, хвоя прилипала к потному телу, вызывая зуд.
  Игорь отпросился домой.

  Сразу направился в душевую. После душа обтерся и, повязав  полотенце вокруг бедер, вошел в дом. Дверь в спальню была приоткрыта. Не удержался от соблазна, заглянул в просвет. На ковре спиной к нему в позе лотоса сидела Тая. Из одежды на ней была лишь повязка на бедрах. Раскачиваясь, распевала что-то на неизвестном языке.
  Почувствовала его. Оторвалась от пола, развернулась в воздухе лицом к нему, продолжая находиться в состоянии транса. Невидящими глазами буравила Игоря.
  Двери сами по себе отворились, приглашая войти. Игорь послушно ступил за порог, смущенно отводя глаза от обнаженной груди. Взгляд Таи, наконец, сфокусировался на вошедшем. Долго в упор расстреливала глазами, точно гипнотизировала, в глазах загорелись огоньки.
  Это был взгляд женщины, долгое время лишенной мужского внимания – обволакивающий, лишавший воли, провоцирующий.
  Игорь попятился к выходу. Не тут-то было! Дверь за его спиной сама по себе закрылась, отрезав путь к отступлению. Глаза искусительницы заскользили вдоль его тела. Наткнулись на опоясывавшую бедра преграду. Послушное ее взгляду полотенце развязалось, соскользнуло к ногам.

  Повинуясь посылу, исходящему от женщины, Игорь приблизился, сел на ковре напротив нее в той же позе, что и она.
  Глаза в глаза. Провалился в черный туннель! Вдруг яркий солнечный свет ослепил его!
  Они с Таей, держась за руки, наперегонки с птицами парили в небесной вышине. Неповторимое чувство полета! Далеко внизу ужом извивалась река. Какая красота! Небольшой островок, зеленая лужайка. Спикировали. Не отпуская рук, побежали к воде, со смехом упали в теплую ее ласковость. Гибкое тело женщины забилось в его руках, извиваясь, – дразнящее, дерзкое, ненасытное. В Игоря впились мириады стрел, напитанных сладчайшим чувственным ядом! Всплеск наслаждения, миг блаженства, восторг обладания...

  Тряхнул головой, приходя в себя, – в тех же позах он и Тая сидели друг перед другом. В глазах ее вспыхивали всполохи, как зарницы после прошедшей грозы. Гримасы наслаждения корежили лицо, кривя губы.
  Наконец, лицо вернуло себе привлекательность, распахнутые благодарностью глаза затуманились, довольная улыбка тронула уста…

  – Ужин готов! – разбудила Игоря Лина. Укрытый покрывалом, он лежал на кровати в гостевой.
  Ужин? Уже вечер? Сколько ж он проспал? Что с ним было? И было ли?..
  Ужинать разместились в саду у мангала. Шашлыки, грибы с картошкой, овощи, зелень, вино. И если бы не поднявшийся к вечеру ветер, вызвавший обстрел их стола падающими с дерева грушами, все было бы просто замечательно!

  Лине очень хотелось послушать песни подруги. Поддержали ее и мужчины. Тая вначале отнекивалась, мол, давно не брала в руки гитару, все же сдалась.
  Лина попросила:
  – Давай твою!
  Тая запела не сразу, долго настраивалась. Это была баллада об утраченной любви, о покинутой женщине, бросившей вызов мужской неверности, о женском всепрощении. Ветер унялся, природа, казалось, притихла, завороженная песней, деревья замерли, внимая.
  “О Боже, ну что же ты делаешь с нами!” – завершила Тая реквием по любви упреком Создателю. В глазах ее стояли слезы. И тотчас зашумел ветер, груши градом аплодисментов посыпались с дерева…

  Рано разошлись по комнатам. Лина с Игорем лежали в темноте, находясь под впечатлением вечера.
  – Ты знаешь, – нарушила молчание Лина, – а ведь Тая совсем недавно встретилась с тем, кому посвятила песню.
  Вот ее рассказ.
  В один из приездов в город она сидела в кафе за чашкой кофе. Увидела входящего в кафе Сергея, с трудом узнала – располнел, обрюзг. Некогда роскошная вьющаяся шевелюра поредела, укрылась серебром. Где его лоск, куда подевалась холеность?
  Тая была одета в облегающее фигуру платье, лицо скрывалось за солнцезащитными очками.
  Сергей окинул взглядом кафе, приметил ее, сидящую в одиночестве за столиком у окна, подсел.
  Ничего не изменилось! Те же комплименты – слово в слово. Те же стихи – Пастернак, Мандельштам. Те же взгляды-стрелы из-под бровей, тот же искрометный юмор, от которого теперь хотелось выть. Ей бы принять игру, ведь она с точностью до пауз знала, что за чем последует: как театрально станет на одно колено, протянет цветок, взятый из вазы на соседнем столике, пригубит руку.
  А у нее ком в горле – ни вздохнуть, ни выдохнуть! Бедняга решил, что девушка потеряла дар речи – уж постарался! А та неожиданно даже для себя вдруг взорвалась смехом. Господи, как она хохотала – до слез, до истерики. Рыдания сотрясли тело. Сергей перестал что-либо понимать.
  Сняла очки, вытирая слезы.
  – Тая?!! Ты… ты? – сел на пол, сраженный.
  Это была та самая Тая, которую он долго и трудно завоевывал, затем с легкостью оставил. Только выглядела она значительно моложе.
  Встала и, ни слова не говоря, пошла прочь, пошатываясь, цепляясь за стены. Сколько лет она ждала этого момента! Представляла удивление Сергея, как он станет вымаливать прощение, как все-таки будет прощен – не сразу, разумеется, погодя. Произошедшее превзошло все ожидания, но она не испытывала, ни удовлетворения, ни торжества победы, ни радости, лишь горечь разочарования.
  Десять лет жизни! Все эти годы она была одержима одним – доказать! Все впустую, бессмысленно и глупо!..
  Лина умолкла. Единственно, что испытывал Игорь – безмерную зависть. Его никто никогда так не любил!..
   
  Восход Игорь проспал. Жаль, ведь он собирался заснять на видео солнечный ритуал Таи.  За завтраком она была тиха и задумчива.
  Провожал их Олег. Игорь зашел к Тае проститься, поблагодарил за прием, поднес ее руку к губам. Вдруг почувствовал, как стремительно теряет вес – еще мгновенье и взовьются к небесам. Тая не могла не поиграть напоследок.
  Подняла глаза огромные, невозможные! Сколько в них насмешки, горечи, укора – коли не можешь подняться над собой, не скорби о несбывшемся! С трудом выкарабкался из глубины ее очей, спасаясь…

  Они сидели в автобусе, возвращаясь домой. Головка дремлющей Лины склонилась на плечо Игоря.
  Минуло всего два дня, а сколько событий, впечатлений!
  Печальные прекрасные глаза Таи стояли перед ним. В них – так и не разгаданная тайна…
50 Ретро-жизнь
Ян Архипов
    "Жив ли человек, если вся его жизнь –только воспоминания?" (х/ф Проект Лазарь (2016) 

  В детстве была невообразима мысль, что когда-нибудь станешь старым и больным, а потом  и вообще умрёшь. Это могло случаться с какими-то другими людьми, но не с ним. Он –особенный, он –это он! В нём кипела энергия и искала выхода и приложения. Иногда он просто начинал прыгать или приседать,  вызывая тем самым изумление  у бабушки.

   Однако, жизнь настойчиво опровергала детское убеждение. Менялся организм, и не в лучшую сторону. Болезни бывали и в детстве, но протекали они, тогда как-то по-другому, не доставляли больших неудобств и быстро проходили. Сергей Павлович вспомнил как мама рассказывала, что однажды он-маленький увлечённо играл во дворе и   вдруг упал. Принесли домой, измерили температуру, оказалась под сорок два градуса. Болезнь игре не помеха. Игра отрицала само присутствие болезни.
     Сейчас после пары часов сидения за компьютером в офисе руки становились ледяными и было неудобно здороваться за руку с молодыми сотрудниками, руки у которых были тёплые. Когда-то у него тоже были тёплые, даже горячие руки. Настолько горячие, что иногда мальчишкой он засовывал их в снег или под струю холодной воды, чтобы остудить. 

   Каждый меняющийся сезон года стал восприниматься острее и эмоциональнее, как будто он видел их в последний раз или впервые. Раньше не замечал.  Прилетели стрижи, огласили своими криками город на закате солнца. Значит лето пришло. И будет жара, и дожди и везде проникающее солнце и это прекрасно. А закаты над городом –хороши в любое время года. Почему-то именно у них в городе такие красивые   закаты. В других местах не так.   
А как хорошо осенью. Дожди и мрачные тучи настраивают душу на какой-то особый, философско-лирический осенний лад.
   Зима нравилась меньше чем в детстве. Тогда сугробы были большими, и он с друзьями проводил в снегу весь короткий зимний день: строили крепости, рыли пещеры и ходы. Шерстяные варежки, пальто и штаны с валенками были облеплены снежно-ледяной субстанцией, которую было невозможно соскрести. Можно было только растопить на батарее при возвращении домой.
  Наступающая старость оказалась не самой хорошей порой жизни. Старость была обозначена усугубляющимся одиночеством. Молодёжь на работе и молодые родственники не то, чтобы третировали и не общались. Относились уважительно, но у них была своя жизнь, в которой ему не было места.
 
   Родителей уже нет в живых. Кто из стариков будет заявлять, что он не одинок? Одинок уже потому, что остался сиротой.  Друзья, настоящие друзья тоже выявляются только с годами, а потом встречаешься с ними несколько раз в год, на днях рождения. В другое время ни у кого уже нет времени. Чем старше становишься, тем меньше остаётся отпущенного тебе времени.
Вполне закономерно поэтому, что в старости взоры обращаются назад, а не вперёд. Что там впереди и так ясно, а всё самое значимое и удивительное осталось там в прошлом.
    Такие мысли обуревали Сергея Павловича после того как он прослушивал ретро мелодии на ю-тьюбе. Он опять становился маленьким и видел мир глазами себя-ребёнка. Вот только сам окружающий мир сильно изменился с тех пор и  Сергею, несмотря на то что он уже не был старым, всё равно было одиноко в этом изменившемся чуждом мире. Ностальгия засасывала, она была сладостно-мучительной, но безрезультатной. Как алкогольный запой. Сколько ни пей, всё равно настанет момент, когда надо будет возвращаться в трезвую жизнь. А если нет, то придётся распрощаться с самой жизнью.  Нельзя жить в иллюзии.
 
  Сергей Павлович вспомнил самый длинный наблюдаемый им в жизни запой. Он был тогда студентом и снимал комнату в старинном доме с коммунальными квартирами. Говорили, что до революции в этом доме были знаменитые на всю столицу «номера»-публичный дом. Люди, которые жили здесь тоже, видимо, были заселены ещё во времена революции и гражданской войны: старые, пьющие и очень бедные. Дом представлял собой очень длинный коридор комнатами. На одном углу коридора был туалет. Воды для смыва не было. Напротив каждой квартиры-номера в коридоре стояла газовая плита и рукомойник с ведром под раковиной. По большому в туалет ходили с этим ведром. Заодно воду использованную сливали и смывали за собой в унитазе. У одной из соседок начался очередной запой.  Звали её кажется, Рая, а может и нет. Людей звали по номеру квартиры. Она была –«Тридцать шестая». Непонятно где она брала деньги на выпивку, но запой продлился полгода, до её смерти. Ходила по коридору в ночнушке, спущенной с одного плеча, всклокоченная, в совиными глазами.  Однажды приходила к ним. Хозяйка квартиры, зная что «Тридцать шестая» пришла чтобы деньги занять, настрого запретила студенту Сергею открывать и производить шум в комнате. Как будто никого нет дома. Но «Тридцать шестая» точно знала, что хозяйка дома и очень долго стучалась и просила открыть. Потом сходила по большому прямо в коридоре напротив двери в отместку, что не открыли и ушла.
  Во как жили! И было –то ведь это по историческим меркам совсем недавно. Нет больше этих домов-«ветхового жилья» и людей, которые в них жили-городских маугли, алкоголиков и полубезумных стариков.

  Может быть прошлое кажется прекрасным, несмотря даже на такие ужасы с точки зрения сегодняшней жизни, потому что тогда, в молодости , это не воспринималось как ужасное?
Может быть с возрастом меняется только мировосприятие, становится всё более эмоционально тяжёлым и безрадостным? Жизнь, по большому счёту, во все времена  мало в чём меняется. Меняется только наше отношение к ней.
  В компьютере зазвучала новая  старая песня. «Налетели вдруг дожди, наскандалили..Говорят они следов не оставили…» Он и не знал, что исполнителя зовут Вадим Мулерман.  А песня у него ассоциировалась с приездом к отцу, который трудился на всесоюзной комсомольской стройке.
Они с мамой  долго ехали на попутном  «бобике» в гости к отцу, который жил тогда в общежитии.
- А вон и город!-воскликнул водитель. Они посмотрели вперёд и  увидели посреди степи широкий столб пыли. Города не увидели. Вовсю велась стройка.
 Комнате с отцом жил ещё один строитель –дядя Дима. У него был проигрыватель складной для пластинок «Юность» и пластинка. Сергей часто ставил эту пластинку и слушал песню. Тогда ему казалось, что певец поёт про какое –то место под названием Скандали (Грузия что-ли?).

«Налетели вдруг дожди на Скандали…». Утром необходимо было обязательно закрывать балконную дверь, иначе на полу появлялся песок, несмотря на то, что комната находилась на десятом этаже.
Одно воспоминание цеплялось за другое, Сергей Павлович слушал старые мелодии и как будто  гулял по временам своей жизни. Оказывается, он живёт уже давно и как сильно всё изменилось.
Песни Тухманова: «Когда это было, когда это было во сне, наяву?
Во сне наяву по волне моей памяти я поплыву…»
  - А если бы можно было вернуться в своё прошлое, согласился бы он это!- вдруг подумал Сергей Павлович,- Не снова стать молодым в этой жизни, а возвратиться в прошлую жизнь и повторить её?
- Всё лучше, чем вечный покой в могиле, -решил для себя, поразмыслив, Серей Павлович.
-А с какого момента прошлого хотел бы повторить жизнь? –возник новый вопрос, словно внутри него вёл с ним беседу невидимый собеседник.
Сергею Павлову не понадобилось много времени на то, чтобы выбрать время. Ранее детство в деревне ни к чему, он его помнит смутно. Первое воспоминание –больница. Он болеет, лежит в больнице с мамой, так как одного не оставляют из-за того, что слишком маленький.

В палате лежит ещё пять человек кроме него с мамой. Тускло светит лампочка без какого-либо абажура. Входят врач и медсестра. Маленький Серёжа знает, что это пришли к нему, чтобы сделать укол. Он соскакивает с кровати, встаёт между кроватями,   и накрепко хватается за металлические трубки двух кроватных спинок.
 Медсестра пытается приблизиться к нему.
-Уйдите, дураки, -кричит Серёжа и топает ногой, - Я когда вырасту, стану трактористом как дядя Петя и вашу больницу сломаю.
Сергей Павлович улыбается. Самое раннее  воспоминание, в котором стыдно за себя.
Нет. Лучше начать с посёлка нефтяников, куда они переехали, когда ему исполнилось пять лет.
Посёлок строился посреди лесов, и он много времени проводил там. С тех пор ему не хватает леса. Настоящего, а не лесо-парковой зоны.
И ещё там он встретил своего самого первого и   лучшего друга. Сергей Петрович закрывает глаза.

 Первый день переезда, первый выход на улицу. Они переехали в огромный пятиэтажный дом с четырьмя подъездами. Вокруг дома шла стройка, лежал неприбранный мусор, строились ещё дома. Вышел  и оглянулся. Возле соседнего подъезда стоял мальчик примерно такого же возраста как и он и внимательно смотрел на него через бетонную подпорку подъездного  козырька.
Это и был его друг Ильшат. Их первая встреча.
- Гульшат, позови Ришата- сказал он не отрывая насторожного взгляда от Сергея.
Интересно звали детей, всех на «шат»: Ильшат, Ришат, Гульшат.
Потом они подрались с Ильшатом, Сергей Павлович уже и не помнил из-за чего. Территорию делили может?

- Ты точно хочешь всё повторить и жить в прошлом?- спросил голос внутри.
Сергей Павлович не колебался.
И началась новая старая жизнь у Серёжи в посёлке. Про Сергея Павловича он ничего не знал, да и откуда было ему знать? Всё ещё будет. Не было  никакого Сергея Павловича. Был только Серёжа. И годы шли шестидесятые, двадцатый век.
51 Виртуальная вечность
Виктор Владимирович Зубарев
Эпизод 1. Аппарат

За столиком сидели двое. На вид около тридцати, оба светловолосые и очень похожие друг на друга.
- Что? Опять мать прислала вправлять мне мозги?
- Серёга, ну, посуди сам: ты блестящий нейрохирург, бросаешь практику и уходишь из клиники. Куда? Да, никуда! Опять мастерить свои выдумки?
- Олежек, ты прекрасно помнишь, что я с рождения живу с этими выдумками. Да, я пытался быть, как все - нормальным. Отучился, где мне отец сказал, старался на работе, но, в итоге, понял – всё это не моё. Я так жить не могу. Я не такой. Я другой. Считайте, что я – псих.
- Да, уж! Помню. Помню, как меня и маму поразил один эпизод. Мне было лет шесть, а тебе только-только три исполнилось. Ты ходить-то недавно научился и слова ещё, далеко не все, выговаривал. Сосед зашёл попросить клей «Момент». Я не очень представлял себе, что это такое, а ты пошёл на балкон и из тумбочки принёс его. У мамы глаза на лоб полезли. Когда через несколько месяцев после этого родители купили стеллаж в нашу комнату и отец начал собирать его, мне было абсолютно по барабану, а ты отталкивал его и лез сам закручивать кривым шестигранником мебельные болты. А сколько было позже всяких конструкторов…  Потом, школа: икс-образный  двигатель внутреннего сгорания, у которого, якобы, супер КПД и программы, программы, бесконечные компьютерные программы. Вечно включенный паяльник и запах канифоли, а по комнате разбросанные раскуроченные операционные блоки и ноутбуки.
- Ладно, хватит. Себя вспомни: палки, вместо мечей и картонные доспехи, а потом постоянные реконструкции рыцарских турниров и средневековых сражений. Не об этом. У тебя с бизнесом сейчас порядок?
- Да, вроде, не жалуюсь. Думаю расширяться. А, ты хочешь ко мне? Давай! Вот мать обрадуется.
- Нет. Не угадал. Ты помнишь, что у меня через две недели день рождения?
- Да, помню. Думаешь, что я забыл?
- Нет. Просто хочу попросить подарок.
- Как всегда – денег?
- Какой ты догадливый! Тысяч двести – триста.
- Ого! Чего так скромно? Вообще, такие подарки…
- Не рублей. Долларов.
Олег после непродолжительной паузы посмотрел на брата:
- Ты в своём уме? Это же огромные деньги. Даже для меня.
- Слушай, не прибедняйся и не жмись. Я на пороге великого открытия. Деньги мне нужны, чтобы закончить дело. Изобретение такое, что тебе и не снилось!
- Я каждый год слышу что-то подобное, но ещё ничего особого не видел.
- На этот раз всё очень серьёзно и грандиозно.
- Ну ладно, давай  –  не томи. Что ты там сотворил?
- Я изобрёл машину перемещения. Если, ты думаешь о классической машине времени, то – нет. Это совершенно другое, хотя позволяет перемещаться во времени и пространстве. Но парадокс в том, что, на самом деле, ты никуда не перемещаешься!
- Ты несёшь какой-то бред. Я запутался, и ничего не понимаю.
Потерпи. Сейчас поймёшь. Принцип работы аппарата, вернее, целого комплекса, следующий. Ты ложишься в специальную капсулу с мощнейшей компьютерной установкой, которую подключают к твоему мозгу.
- Надеюсь, не хирургическим путём и без трепанации черепа?
- Не юмори. Для тебя это выглядит, как одевание специального шлема. Организм отключается от мозга и, как бы, впадает в сон без нарушения функций дыхания и кровообращения. Далее подключается заранее заданная программа перемещения. Например, в ХХII век, на Марс, на двадцать минут. Это значит, что в течение этого времени ты будешь на Марсе, который воссоздаст мозг и компьютер. Они же смоделируют полное присутствие там. То есть, ты будешь ощущать всё, как на яву: чувствовать боль, слышать, видеть, различать запахи и, даже, иметь чувство голода. В память компьютера, постоянно включенного в интернет, загружаются все известные научные и не научные данные о планете.
- Что такое – не научные данные.
- Ну, например, фантастические рассказы или недоказанные теории. Далее, совместно с мозгом, компьютер моделирует окружающий мир и развитие событий. Когда там, куда произошло перемещение, истечёт заданное время (в нашем примере – двадцать минут), таймер отключит аппарат, и ты вернёшься в реальность. Но, быстродействие мозга и компьютера так высоки, что для твоего организма пройдёт какое-то мгновение. Таким образом, можно жить в виртуальном мире десятки лет, а в реальности оставаться таким, каким был до перемещения. Ведь, здесь пройдут какие-то секунды.
- Получается, что, условно, за один день, учитывая перезагрузку программ, можно прожить десятки разных жизней? Причём, интересных и увлекательных. Вот это, да! Это же, практически, бессмертие!
- Для этого мне и нужны деньги. При их наличии, я могу закончить основные работы над комплексом через пару месяцев.
- Слушай, а, если в том мире произойдет смерть?
- Мозг отключится от аппарата, и, по идее, должен произойти возврат в реальность. Правда, есть опасения, что могут быть проблемы. Вдруг, мозг заиграется на столько, что не запустится обратно. Но, к сожалению, ситуацию можно проверить только на себе. В дальнейшем, я продумаю систему автоматической реанимации в случае чего. Вообще, пока много вопросов. Знает ли человек, находясь там, что он из другого мира? Вернувшись, помнит ли о своём путешествии? Как досрочно прекратить пребывание там? И ещё множество другого, что можно будет узнать только опытным путём.
- Хорошо. Деньги – хоть завтра. Когда первое путешествие?
- Я планирую к Новому году. Аппарат, который хочу доделать, будет способен послать одновременно, в одно и то же место двоих. Капсула представит собой своеобразный катамаран. Сейчас я работаю над синхронизацией параллельной работы компьютера и двух пациентов.

Эпизод 2 Планета NX-6

В своём первом путешествии в виртуальный мир решили посетить далёкую планету в отдалённом будущем. Именно такую расплывчатую формулировку и внесли в задание аппарату. Единственная точность, это время пребывания «там» - трое суток, то есть семьдесят два часа...

- Здравствуйте. Мы приветствуем вас в нашем центре. Хочу сразу предупредить: у нас очень дорого. Кроме того, мы требуем перед отправкой оформить невероятно дорогую страховку. Располагаете ли вы соответствующими суммами? Ведь далеко не каждый может себе позволить такое.
- У нас всё в порядке. Давайте ближе к делу. Куда вы можете нас отправить?
- Сейчас я могу предложить посетить планету NX-6 в созвездии Большого Пса.
- Это там, где самая яркая звезда Сириус?
- Да. Эта планета находится в рассеянном скоплении М-41 (Сердце Пса) на расстоянии 2300 световых лет от Земли.
- Ого! И как же мы туда попадём?
- Очевидно, вы не в курсе, как это делается. Объясняю в общих чертах. Сначала, вас разделяют на микрочастицы, предварительно запомнив порядок их расположения. Затем, частицы  модулируют на световую волну. Мощная вспышка отправляет ваши молекулы по световому лучу, заранее проложенному до пункта назначения. Там их принимают и заново собирают в первоначальный вид. Таким образом,  для вас нет ощущения времени, его не проходит  нисколько и, совершенно не важно, сколько длилось перемещение.
- Вот это, да! А последствий для организма нет?
- Абсолютно никаких. 
- Надо же! – переглянулись между собой Олег и Сергей,  -  это ведь, практически, победа над вечной проблемой человечества: пространство и время. – И, дальше, обращаясь к собеседнику, -  нас устраивает. Давайте оформлять…

- Вы в порядке? – спросил элегантно одетый мужчина.
- Вроде, да. – Ответил Сергей, выходя из кабинки, похожей на душевую. Олег в это время вышел из второй кабины.
- Поздравляю вас с прибытием на NX-6. Приглашаю на праздничный обед, во время которого и обсудим предстоящую программу. 
- Итак, вы прибыли в исследовательско-туристический  центр. Находится он под защитным колпаком диаметром два километра. Внутри созданы полностью земные условия. В центре круга стоит здание центра. От него лучами к внешнему периметру отходят улицы, в конце которых находятся сооружения с камерами-шлюзами для выхода наружу. За колпаком есть атмосфера. Она близка по составу к нашему воздуху. Можно находиться без скафандра. Планета населена всякой жутью. Очень много видов разной гадости. Но есть и люди. Местные аборигены находятся на низкой ступени развития. Живут племенами. Мы с ними в неплохих отношениях. Некоторые, даже, работают у нас гидами. Сейчас, к сожалению, на экскурсию к ним не попасть. Аборигены проводят, так называемую, священную неделю и посторонних на свои владения не допускают. Остаётся полюбоваться местными пейзажами и живностью.
- Ничего, нам и это интересно.
- Интересно-то, оно, интересно. Но прогулка, очень небезопасна. Заранее нельзя предположить, с кем и с чем можно встретиться. Местные организмы так быстро мутируют, что за ними не уследить. Поэтому, каждый раз выходишь в неизвестность. Мы не допускаем выход наружу без специальных защитных костюмов, которые предохраняют от многих нежелательных воздействий. При всей своей гибкости, костюмы оберегают тело от лёгких ударов и, например, от воздействия агрессивных жидкостей. Одним словом, земная змея материю не прокусит и её яд не проникнет на кожу. Помимо этого, требуется иметь при себе оружие. У каждого оно должно быть разное, так  как неизвестно, какое лучше поможет в нештатной ситуации. Вам мы выдадим мощный огнемет и многозарядный ракетомат. Дополнительно, в сопровождение будет выделен специально обученный робот и, по желанию, гид из аборигенов. Вас такой порядок устраивает?
- Да. Вполне.
- Тогда отдыхайте, осматривайтесь, а утром – четырёхчасовая прогулка.

Эпизод 3. Тварь

Утром в сопровождении робота и гида-аборигена вышли за пределы купола. Сергей и Олег оделись в защитные костюмы неброского цвета и матерчатые шлемы. За плечами у них, как и было обещано, находилось оружие: огнемет и ракетомат. Абориген отказался и от спецодежды и от современного вооружения. Он был по пояс голый, в обыкновенных холщевых штанах и с недлинным копьём.
- Почему ты не оделся, как мы?
- Я и многие поколения моих предков всегда так ходили и наши законы не разрешают одеваться по-другому.
- А копьё тебе зачем? Что оно даст?
- Я хочу показать, как мы охотимся на тушланов. Это небольшие животные с очень вкусным мясом. Когда вернёмся с экскурсии, я вам его приготовлю. Этот ритуал всегда входит в программу.
Главным в этом походе был металлический  робот с пластиковым лицом, похожим на человеческое, одетый в костюм, напоминающий спортивный.
Небо над головой имело более насыщенный цвет и, даже не голубой, а ближе к фиолетовому. На  нем красовались два солнца: одно размерами с наше, другое – в два раза больше. Вокруг – каменистая, без растительности, местность.
Робот вывел всех из колпака в крытую галерею шириной около трёх метров. Она уходила вдаль, насколько хватало взгляда. Боковых стен сооружение не имело.
- Зачем нам галерея? Давайте отойдём от неё и будем гулять снаружи.
- В данный момент это исключено. Индикатор даёт сигнал о приближении метеоритного ливня, - и он показал прибор, похожий на ручные часы. Через минуту – две начнётся.
Неожиданно, вся ближайшая каменистая почва покрылась мелкими и, покрупнее, искрами и вспышками. Забарабанили каменные градинки. Некоторые были величиной с кулак. Ливень, так же быстро, как налетел, так же быстро и закончился.
- Теперь можно выйти, - сообщил робот.
Последствия «дождя» были налицо. То там, то тут, попадались труппы погибших животных.
- Да, действительно, у вас тут весело, - присвистнул Сергей и добавил:
- А лужи – это после обычных дождей?
-  Обычные дожди здесь тоже не редкость, - отозвался абориген. – Однако, лужи, которые вы видите – не все таковыми являются. Среди них попадается Чуча. Это своеобразный хищник, который маскируется под лужу.
В этот момент, словно в доказательство вышесказанного,  произошла маленькая трагедия. Зверёк, похожий на червя величиной с руку, но  на четырёх лапах, подошёл к луже попить воды.  Только он наклонился, как лужа, словно волной накрыла беднягу. Буквально, через несколько мгновений она отхлынула назад. На месте жертвы остался лишь обглоданный скелет.
Олег, засмотревшись на необычную охоту, зазевался и слишком близко подошёл к другой луже. Это оказался Чуча, который молниеносно окатил собой ноги жертвы. Но, тут же, что-то громко щелкнуло, и мощный электрический разряд, образованный защитным комбинезоном, разнёс паразита на мелкие части. В ответ на удивлённые взгляды Олега и Сергея, робот ответил:
- В ваших костюмах  под верхним слоем материи рассредоточены своеобразные электрошокеры.
- Не плохо придумано. Однако веселье продолжается. Ладно, куда ведёт эта галерея?
- Через несколько километров она упирается в смотровую площадку. Там заканчивается каменистое плато, и внизу, метрах в тридцати начинается лесной массив.  – Сообщил робот. – По плану, мы должны спуститься по каменной лестнице и поохотиться на тушланов. Затем – обратный путь и конец экскурсии.
- Хорошо, только пошли по галерее. Больше нет желания встречать всякую дрянь.
Вскоре достигли смотровой площадки. Пейзаж внизу был  великолепен. Вдаль уходил бесконечный зелёный лес, окутанный у вершин деревьев лёгким туманом. В нескольких километрах справа возвышался невысокий вулкан, кратер которого немного дымил.
- Вон, видите? – Показал пальцем гид. – У края леса пасутся тушланы.  Сейчас спустимся вниз и я одного поймаю.
Зверьки, о которых сказал охотник, очень напоминали обыкновенных собак, только с шестью лапами. Они безмятежно щипали что-то вроде земной травы. Братья и робот осторожно, чтобы не спугнуть добычу, подкрадывались к тушланам вслед за аборигеном. Все так сосредоточились на охоте, что прозевали приближавшуюся опасность.
Неожиданно, из леса выскочило чудовище. Жуткое, черное, лохматое, высотой около пяти метров и напоминающее гигантского паука, стоящего вертикально. У него было четыре трёхметровых лапы, извивающихся, как щупальца осьминога.
- Казеба! – В ужасе прошептал абориген.
- Кто такая, Казеба?
- Самый страшный и свирепый зверь. Я его никогда не видел, но много слышал.
В это время, тварь резкими, быстрыми движениями схватила своими щупальцами двух тушланов. Одного – тут же направила себе в пасть  и, под дикий визг жертвы, жадно впилась в зверька острыми зубами. За тем, собралась сожрать второго тушлана, но увидела людей. Казеба бросила добычу и грозно двинулась на путешественников, которые замерли, парализованные страхом.
Первым опомнился абориген, который ловко метнул железное копьё и пробил им «паучье» брюхо. Тварь ужасающе заорала, так, что заложило уши. Из раны хлынула черная жидкость, а сама гадина упала на бок,  и конвульсивно задёргала своими длинными лапами. Злые черные глазки постепенно потухли и закрылись.
С радостными криками абориген выдернул копьё и заплясал победный танец вокруг поверженной Казебы.
Вдруг, медленно раскрылась ужасная зубастая пасть гада, и оттуда выкатился черный шар, размером чуть больше футбольного мяча. Спустя несколько секунд он раскрылся, как трансформер и, на глазах, начал расти и превращаться в гигантского «паука».
Гид не растерялся и снова метнул копьё в брюхо чудовищу. Но, к всеобщему ужасу, оно со звоном отскочило от мерзости, которая угрожающе двинулась на аборигена. Очевидно, новая тварь адаптировалась к оружию, из которого была убита.
- Стреляйте в него. Стреляйте скорее! – успел прокричать бедняга.
Пока до Сергея дошло, что у него за спиной какое-то оружие, Казеба схватила аборигена и, разорвав его на две части жадно начала чавкать и удовлетворенно рычать. По волосатой пасти текла алая кровь, а в глазах пылала жуткая злоба.
Сергей, наконец, нажал на спусковой крючок, и из ствола вылетело несколько небольших ракет. Они попали в брюхо чудовища и разнесли его на мелкие, грязные брызги.
- Ну, всё! – Облегченно вздохнул Олег. – Проводника, беднягу только жалко.
- Себя, сначала, пожалей! – Крикнул Сергей, потому, что из пасти медленно выкатывался черный шар. – Не дай ему раскрыться, жги огнемётом.
Олег успел выпустить мощную струю пламени. Шар вспыхнул и превратился в обугленную головешку. Олег снова и снова жег эту гадость, пока от неё ничего не осталось.
- Ну, теперь, кажется – всё! – Облегчённо вытирая пот со лба, произнёс Сергей. Братья обессилено сели на камень. Робот озабоченно обходил окрестность.
- Не зря нас заставили взять оружие. Но, мне внутренний голос подсказывает, что это ещё не всё, - тревожно озираясь по сторонам, сказал Олег.
Он оказался прав. Взорвался вулкан и из его кратера хлынули потоки раскалённой лавы.
- Бежим скорее под колпак! – закричал робот.
Но, как быстро они не бежали, лава их догоняла.
- Теперь, всё! – Мелькнуло в голове у Сергея. В этот момент пылающая река поглотила братьев и робота. Это, действительно, был конец…

Эпизод 4. Макумба

Привет! Очнулись? Вам очень повезло, что у  компании, которая занимается отправкой с Земли, остались записаны в памяти все этапы синтеза ваших организмов после перемещения через Вселенную. Мы повторили операцию, но только теперь уже не из ваших собственных  молекул. Пока отдыхайте. Скоро для осмотра подойдёт профессор.
Пострадавшие лежали в ослепительно белой комнате без мебели. Белизна была настолько равномерной, что не просматривались ни стены, ни потолок. Человек, говоривший с братьями, словно, висел в воздухе. Закончив свою речь, он развернулся и поплыл в белую пустоту. Затем открыл невидимую дверь и исчез через тёмную щель, которая тут же затянулась белизной.
- Ты запомнил, где дверь? – Спросил Олег.
- Да.
- Не отводи  взгляд оттуда. Попробуем её нащупать.
Подойдя к тому месту, где исчез посетитель, ребята упёрлись в невидимую стену, а чуть надавив на неё, вышли в длинный слабо освещённый коридор. Невдалеке была приоткрыта дверь в помещение и оттуда доносились голоса. Сергей с Олегом подошли поближе и прислушались.
- Неужели ты не понимаешь, что их надо срочно вернуть на  Землю? Иначе, придётся заплатить по страховке. Эти ребята застраховались так, что вместе с неустойкой, которую нам дополнительно выставит фирма, сумма будет заоблачная. Мы, практически, разоримся.
- Мы не можем вернуть эти «ксерокопии».
- Какие, к черту, «ксерокопии»?
- Пойми, это даже не клоны. Это простые подобия, собранные по образцам оригиналов. Да, они очень похожи на настоящих. Но, что у них в голове?  Ты знаешь? Я, например,  не знаю! Необходим карантин на несколько недель под любым предлогом. Эти создания надо тщательно изучить. Особенно – мозг. Покопаться в их мыслях, в памяти. А потом, что-нибудь придумаем.
Сергей с тревогой взглянул на Олега:
- Надо срочно бежать. Ни в коем случае нельзя допустить их до наших мозгов!
- Очень интересно, куда здесь можно убежать? Под колпаком нас найдут за считанные минуты.
- Значит, бежать надо за колпак! Требуется выиграть время, пока таймер не выведет нас в реальный мир. В связи с разными перемещениями и синтезами, не ясно, сколько прошло, но я уверен, что осталось не больше суток. Помнишь, погибший абориген, рассказывал, что его сородичи живут в собственных, огороженных владениях? Ещё робот пошутил, что люди называют их резервацией. Это находится, относительно, далеко. Но, как-то же туда организуют экскурсии. Что думаешь, по этому поводу?
- Думаю, что пока не поднялась тревога, надо найти экскурсионный блок и попробовать убедить местных роботов отправить нас в резервацию.
- Молодец! Правильно мыслишь. Вперёд!
Улицы-лучи, отходящие от центрального здания, были оборудованы подробными указателями и, потому, экскурсионный блок нашли  быстро. Робот, отправляющий туристов, встретил их с возмущением:
- Вы прибыли без предупреждения из центра. К сожалению, я не смогу вас обслужить. К тому же, после недавнего ЧП, все выходы из колпака временно заблокированы.
- Мы в курсе, - сказал Олег, - будем ждать, когда отменят изоляцию. Просто, пока хотим подробнее узнать некоторые нюансы, чтобы определиться с планом дальнейших экскурсий. Не могли бы вы прояснить нам, как добираются в резервацию к аборигенам?
- Нет проблем. Только в ближайшие дни  попасть туда не получится. Они не принимают из-за  какой-то священной недели.
- Да, тоже слышали. Расскажите, как это происходит в принципе.
- У нас есть специальный транспорт – мобили. В них заложена программа. Требуется, лишь, нажать кнопку «Старт» и устройство на автопилоте доставит вас на место. Время в пути – три часа.
- Эти машины, наверное, надо тащить из купола через шлюзы?
- Нет. Зачем? Они стартуют через независимые индивидуальные выходы.
- Будьте любезны, в порядке ознакомления, покажите, как это выглядит.
- Пойдёмте. Вот, полюбуйтесь.
Перед трубой, выводящей за колпак, стояло устройство: не то, автомобиль с крыльями, не то, маленький самолёт. Двери в нем были открыты, и на панели управления отчётливо виднелась кнопка с надписью «Старт».
- И, что? Нажать и полетит?
- Ну, да.
- А как же блокировка выходов?
- Здесь она не работает. При начале движения мобиль автоматически открывает выходное отверстие.
- Спасибо, дорогой. Ты нам очень помог, – с этими словами братья скрутили и привязали робота  к колоне шнуром от ближайшего электроприбора. – Извини. По другому – ни как.
Запрыгнув в машину, тут же стартовали. Мобиль набрал небольшую высоту и полетел. Сначала миновали каменистое плато, где произошла гибель в раскаленной лаве, затем,  лес, где встретили свирепого Казебу. Дальше было неспокойное море. Оно очень бы напоминало море земное, если бы не оранжевый цвет воды. Наверное, это и не вода была, а какая-то другая жидкость. Через три часа полёта показался берег, вдоль которого и далеко в глубину материка тянулось сооружение, напоминающее  Великую Китайскую стену.
Мобиль плавно приземлился на специальную площадку. Пока братья выходили из машины, их окружили аборигены с копьями, очень похожие на погибшего гида.
- Фу! Кажется, выбрались. Здесь, я думаю, нам ничего не угрожает, - предположил Сергей.
Подталкивая туристов копьями, дикари их куда-то повели. Прошли небольшой посёлок с примитивными хижинами. Затем, миновали насыпную гору типа террикона на угольной шахте. Когда процессия подошла к просторному сооружению, наверное, местному дворцу, оттуда вышел человек с внешностью аборигена, но одетый в военный мундир. Братья поняли, что это – главный.
- Разве вам неизвестно, что сейчас посещение наших владений строго запрещено?
- У нас так сложились обстоятельства. Мы вас нисколько не обременим. Посидим где-нибудь до завтра, никуда не выходя, и ни во что не вникая.
- Священная неделя – это дни, когда Макумба приходит к нам за человеческими жертвами. Каждый день мы оставляем для него на вершине насыпной горы двух мужчин. Земляне такой обряд не одобряют. Поэтому, мы не допускаем их сюда в этот период. Макумба насытится и уйдёт на полгода. Сегодня он скоро появится. Я решил, что будет справедливо, если ему достанетесь вы. Нарушили запрет, так отвечайте!
С этими словами, главный театрально ткнул пальцем в сторону братьев, а затем, указал на гору. Тут же подскочили несколько аборигенов и потащили Сергея и Олега на вершину. Там их ноги приковали к земле и поспешно убежали.
- Мне кажется, они  нам приготовили какую-то ужасную смерть. Если она наступит, то так и неизвестно, что случится в реальном мире. Не знаю, что нас может спасти. Наверное, только таймер, а скорее всего – ни чего.
В это время со стороны большого солнца появилась тень, которая всё больше и больше накрывала вершину горы. Взглянув вверх, ребята увидели, что-то гигантское, величиной больше самого крупного футбольного стадиона. Это была темно-зелёная масса с красным круглым, пульсирующим отверстием.
- Макумба, - прошептал Олег.
- Спаси и сохрани, - в ужасе промолвил Сергей.
Чудовище, повисев немного на месте, стало медленно приближаться, при этом, его красная дыра постепенно принимала форму водоворота. Братья закрыли глаза и приготовились…

- Эй! Серёга, вставай. Приехали!
Сергей открыл глаза и увидел над собой Олега. Тот стоял около его капсулы и улыбался.
- Помнишь, ты меня отправил на несколько секунд раньше? Вот, я уже успел встать из капсулы. Ух! Пронесло.
- Меня, кажется, тоже, - пошутил Сергей.
- Всё. С меня хватит. Больше никаких путешествий.
- Никогда не говори: – никогда!