Следак

     «Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя…» – эта песня действовала на Петровича магически. Привычный для матерого следователя взгляд исподлобья затуманивался, лицо светлело, плечи расслабленно опускались. Метаморфоза эта была парадоксальна по своей сути.

     Петрович уже давно вышел на пенсию. И за прошедшее время должен был пусть и не забыть о трех десятках лет службы, но успеть «переодеться» в цивильную одежду и превратиться во вполне себе гражданского обывателя. Однако те, кто знавал его в прежние годы, при встрече все, как один, говорили, что Петрович выглядит так, как будто приготовился к важному допросу и настроился расколоть матерого преступника. И требовалось время, чтобы разговорить его на житейские темы и «вытащить» из мрачной оболочки веселого, доброжелательного, кампанейского мужика, каким он и был, когда работал следователем.

     Близкие друзья подшучивают над нынешним Петровичем, утверждая, что он насмотрелся современных фильмов, в которых следователи матерятся, издеваются над подследственными, применяют пытки и тому подобное, и сейчас «хочет наверстать упущенные возможности». Другие заявляют, что он подрабатывает в телесериалах и просто не выходит из роли.

     На самом деле за треть века ни один подследственный не обратился на него с жалобой. Напротив, некоторые «крестники», отбыв отмеренное судом, при случайных встречах обращались к нему, как к старшему товарищу, хотя он нередко был моложе них.

     Пару раз в год его приглашали в «контору» как заслуженного юриста, расследовавшего немало серьезных и очень серьезных дел, воспитавшего целую когорту достойных следователей. А 12 января приезжали к нему. Когда Петровичу задавали вопрос, почему он выбрал следственную стезю, он привычно отвечал, что не мог выбрать другую профессию, потому что прокуратура и он родились в один день.

     Но чтобы человека помнили, успешного расследования громких дел мало. Если заходит речь о каком-нибудь уголовном процессе и называют имена и «клички» осужденных, потерпевших, ущерб, нанесенный государству, и в этом ряду всплывает фамилия следователя, это нормально. Человек хорошо выполнил порученную работу. Но чтобы и через десять или пятнадцать лет сначала произносили фамилию следователя, а уже потом вспоминали, какие дела были раскрыты, одних успешно расследованных дел мало. Нужен еще и характер, и мужские поступки, и свое индивидуальное в тактике допросов или проведении обысков, и крылатые выражения, и много чего еще, что сразу и не вспомнишь. И сразу понятно, о ком идет речь.

     Кто служил вместе с Петровичем, тот знал, что если он кого-то называл «следак» – это высшая оценка, которую способен заслужить следователь. Причем человека могли наградить орденом, но он все равно оставался следователем. Звание следака присвоить было нельзя. Оно появлялось вроде бы из ниоткуда, без видимых причин и оснований, а сохранялось, порой, и после смерти.

     Молодые следователи, слышавшие о «следаке» от своих начальников, которые когда-то осваивали профессию под руководством Петровича, пытались выяснить, что же это за зверь такой, однако ничего не добились. Но однажды «звезды сошлись» – они получили наводку от старого друга Петровича, который подружился с ним, когда был молодым опером.

     Да, многие в это не поверят. Ведь опера по определению со следователями дружить не могут, разве что в современных телесериалах. Опера считают, что все уже разысканы, доказательств пруд пруди. Возбуждай уголовное дело и сразу заканчивай. А следователи-крючкотворы все требуют найти того, не знаю, кого, еще раз перепроверить представленную им на сто процентов достоверную информацию и тому подобное, чтобы только свою работу не делать – протоколы не оформлять. В свою очередь следователи полагают, что опера ничего толком сделать не способны: то фамилию-имя-отчество перепутают, то даты. А уж о свидетелях, якобы, очевидцах, которых опера приводят, вообще без ненормативной лексики слова не скажешь. То этот свидетель в темноте со ста метров документ прочитал и запомнил слово в слово. То в метре от преступника не сумел определить мужского тот или женского пола. То отчетливо слышал каждое слово, за стеной сказанное, а оказывается, он не в смежной квартире живет, а в соседнем доме через дорогу.

     Однако случаются исключения. По работе-то Петрович со своим другом собачился часто, иногда до рукопашной дело чуть не доходило. А вот после работы оба они моментально забывали все экспрессивные и непечатные выражения, и десятой доли которых хватило бы для вызова на дуэль. И когда они за кружкой пива улыбались друг другу, никто не поверил бы, что еще час назад они орали: «Только ишак карапатский не может сообразить… Об этом мог бы догадаться и идиот с шершавыми извилинами… Слепая бестолочь с головой подмышкой и та способна была бы увидеть…»

     Старый друг не подвел. Ведь на самом деле опера действительно предоставляют надежную информацию. Просто надо найти настоящих оперов.

     В очередной раз, поздравляя Петровича с днем рождения, молодые следователи после нескольких тостов включили под предлогом придания мероприятию высокого культурного уровня песню.

     «Как молоды мы были», как и было обещано старым опером, встряхнули Петровича. Глаза его заблестели, плечи развернулись, казалось, еще немного и начнут исчезать морщины.

     – Вы все-таки хорошие ребята. А следователи и не могут быть плохими, ведь они острие закона. Его щит и меч.

     Тут один из следователей предложил тост: «За следаков!»

     Петрович изумленно замер и спросил:

     – А вы знаете, кто это такой – следак? – Тут он приостановился и решил не устраивать семинар. – Поддерживаю предложение выпить за тех, кто скрупулезно выполняет требования закона, соблюдает все установленные нормы, но не превратился  в подобие бездушного робота. Кто, оставаясь человеком, понимает, что вокруг него тоже люди со своими интересами, убеждениями и заблуждениями, для кого и подследственный – это человек. Выпьем за тех, кто, размахивая мечом, а может быть и топором, добивается торжества закона, но помнит что это торжество не ради самого закона, а ради людей, ради их интересов и, в конечном итоге, ради самой жизни.

     Обычно Петрович избегал употреблять высокий стиль, а высокопарных слов просто боялся. Он объяснял, что такие слова – это снаряды большого калибра и мощной пробивной силы. Когда ими «стреляют» постоянно, все привыкают к мысли, что это уже не снаряды, а петарды.

     Гости тостом не удовлетворились и попросили сформулировать конкретно, кто такой следак, где и когда его можно встретить, много ли их в природе, встречается ли он чаще среди начальников или в «рабочей» среде. И самое главное, был ли сам Петрович следаком.

     – Никто сам себе звание следака присвоить не может. Да и не звание это, а скорее оценка со стороны коллег, со временем можно услышать ее и со стороны адвокатов и даже подследственных. Понятно, что следаком не рождаются, им становятся. Для кого-то это временное явление, а кто-то и на пенсии им остается. Следак – это состояние души.

     Конечно, после этих слов Петрович с легким смущением услышал от молодых следователей, что они чуть ли не каждый рабочий день начинают с мечты стать такими же следаками, как он. И пришлось ему рассказать, когда первый раз услышал, что его назвали следаком.

     – В ныне далеком 1973 году, будучи молодым следователем районной прокуратуры в Киргизии, возбудил я по материалам КГБ уголовное дело о взятке. В советские времена коррупция, хотя и не процветала, как сейчас махровым цветом, но и не была в диковинку. Тогда это объясняли «родимыми пятнами капитализма», от которых отдельные несознательные граждане не «успели избавиться». Но это дело было особенным – на взятке поймали старшего следователя РОВД. Должностное лицо, сотрудник правоохранительных органов…  В те времена такие преступления были редкостью.

     Пойманный с поличным следователь был на хорошем счету в РОВД, дружил со многими сотрудниками, в том числе и нашей прокуратуры, был женат и имел двух детишек.

     При задержании Игорь, фамилию и все другие данные я помню до сих пор, но называть не стану, пытался казаться спокойным, но… Если бы он видел себя со стороны…

     Позднее на допросе, когда мы установили нормальный рабочий контакт, он рассказал, что почти ничего, что произошло при задержании с поличным, не помнит. Он как будто ничего не видел и не слышал. В голове прокручивалась одна и та же мысль, один и тот же вопрос, как же будут теперь жить дети.

     Пока я оформлял протоколы задержания с поличным, обыска, выносил постановление о возбуждении уголовного дела и с десяток других документов, мне было не до переживаний. А вот перед первым допросом один на один не спал всю ночь. Насколько бы было проще, будь Игорь убийцей или изменником Родины.

     Суть в том, что сотрудники КГБ были разочарованы решением прокурора поручить расследование мне, молодому и на самом деле не очень опытному следователю. У них была оперативная, но не конкретная информация, что Игорь вымогал взятки систематически. Чтобы выйти на другие эпизоды, нужен был матерый следователь, «волчара», как они говорили. Но другого, относительно свободного следователя просто не было, пришлось им брать «что дают».

     Впрочем, ребята они были толковые, понятливые, настрой у них на конечный результат был цепкий – преступность надо искоренять. И не только арестами, а так, чтобы приговор начисто вышибал у всех саму мысль попробовать ступить на кривую дорогу.

     Игорь в отличие от меня на допросе был спокоен. Мне показалось, как-то мертвенно спокоен. Такое спокойствие царит на деревенских кладбищах в будние дни. Видя, что я явно не в своей тарелке, он неожиданно подбодрил меня:

     – Не суетись. Я понимаю, что раз в деле КГБ, значит у них много наработанной информации, нет мне смысла артачиться. Догадываюсь, что тебе поставили задачу раскопать и задокументировать еще пару-тройку эпизодов.

     Петрович закурил, убедился по лицам слушателей, что никто не задремал и продолжил.

     – Короче, установили мы с Игорем, как требовалось в те времена, психологический контакт. Не было у меня настроя лепить из него матерого взяточника. Во время обыска на квартире убедился, что жил он скромно, никаких излишеств, на сберкнижке – капиталов 10 рублей. На жене никаких золотых украшений, одежда самая обычная. В общем, так жили и другие следователи в те времена, в том числе и я сам. Зарплата у нас была 160 рублей, Бугатти-Мазерати не купишь.

     Игорь сам предложил начать с самого начала, рассказать, как и при каких обстоятельствах случилось ему споткнуться.

     Расследовал он рядовое дело по групповой драке ребят самого забойного возраста от 16 до 19 лет на танцах. Светило бы им самое большее по 15 суток, но одному сломали руку. Кто-то дубинкой воспользовался. Показания дали на приезжего парня. Сидел Игорь и оформлял обвинительное заключение, и тут в кабинет заходит пожилой человек в костюме официальном, на пиджаке ордена и медали. Понятно – участник Великой Отечественной войны. Оказалось, что это дед обвиняемого, знатный чабан.

     Игорь рассказывал так, что никаких сомнений в правдивости у меня не возникало:

     – Начал дед меня обрабатывать. Мол, внук у него, хотя парень и здоровый, крепкий, но даже муху не обидит. Только-только школу закончил, собирался в город в университет на юридический поступать, в милиции мечтал служить. В райцентр брат его двоюродный позвал погостить. На танцы вечером пошли, там и подрались. В общем, обычные уговоры – все плохие, а вот его внук замечательный, почти ангел. Просил дед разобраться в этой драке, найти того, кто дубинкой воспользовался и руку потерпевшему сломал. Минут тридцать я ему дал поговорить, пообещал, что все будет по закону. А дед достает 200 рублей, протягивает и объясняет, что это за дополнительные хлопоты. Я возмутился. Говорю ему, что если бы он не был участником войны, возбудил бы уголовное дело за дачу взятки. Выгнал его. Однако к материалам дела присмотрелся. Передопросил ключевых свидетелей, потерпевшего. Выяснил, что дубинкой орудовал сын главврача райбольницы, ему обвинение в конечном итоге и предъявил. А внука ветерана местные «сдали», как чужого, пришлого.

     Умные люди мне говорили, что в районе у главврача влияние посильнее, чем у прокурора или начальника милиции, не порть с ним отношения. Но я же был молодой, ретивый.

     А тут сынишка заболел. Жена в больницу с ним, а ей говорят, что придется ехать во Фрунзе, мол, здесь ничем не помогут. Повлиял ли главврач на такое решение, не знаю, врать не буду. Через неделю вырвался с работы навестить супругу с пацаном. Стою на автостанции, жду автобус, думаю, надо бы им угощение какое-то привезти, а денег 7 рублей. Тут дед-взяткодатель как из ниоткуда появился. Благодарит меня и опять двести рублей сует. Я злюсь, а он, в конце концов, уговорил взять их в долг, осенью, мол, отдашь.

     В октябре поехал к чабану, деньги отдал. Сын его барана зарезал, бешбармак дорогому гостю приготовил. Отказаться нельзя, кровная обида будет. Хорошо посидели, отметили поступление внука в университет.

     На следующее утро уже дома в костюме нахожу конверт с двумя сотнями и запиской: «Если я от ста овцематок получу 130 ягнят, мне дадут премию, если 150 большую премию, если 175 – звание Героя соцтруда. Ты хорошо поработал, премию заслужил и низкий поклон за то, что жизненную дорогу внуку не перекрыл. Купи своему сыну от меня подарок».

     Красиво мою совесть упаковали, – подумал я. Говоря по правде, она не особенно и сопротивлялась. Проявил слабину, деньги не отвез. Зарок себе дал – больше такого ни за что не повторю.

     Прошло два года. Жена у меня забеременела, в декрет собралась. Врачи настоятельно рекомендовали уехать, хотя бы на пару месяцев подальше от нашего района. Половину райцентра составлял закрытый городок Кош-Тегермен, где день и ночь в течение нескольких десятилетий обогащали и перерабатывали уран тридцать предприятий. Потому и сомнений в необходимости отъезда не возникло.

     Напряглись, договорились снять комнату у самого синего Черного моря, стали экономить на всем. Я подчищал дела, ведь любое могло преподнести неприятный сюрприз, и все – накрылся бы отпуск «медным тазом». И тут опять посетитель появился с намерением повлиять на ход следствия. Дело было пустяковое – соседи по дачным участкам что-то не поделили, дошло до оскорблений-заявлений и даже до стычек врукопашную. Я материалы подготовил перевести его на «административку», как раз ждал, когда прокурор освободится, чтобы постановление подписать.

     А посетитель просит, чтобы не привлекали его друга к уголовной ответственности. И намекает, что в долгу не останется. Предложил ему покинуть кабинет, а он ни в какую. Тут секретарша заходит, к прокурору приглашает, поскольку появилась свободная минутка. Я убежал, благо, что прокуратура в соседнем здании, а посетитель еще и со стула не поднялся. Возвращаюсь с утвержденным постановлением, а гостя нет. Я только обрадовался, почему-то не хотелось сообщать этому ходоку что с делом произошло. Чем-то он мне сильно не понравился.

     Прошла неделя. Убираю свой кабинет перед отъездом, раскладываю все по полочкам и обнаруживаю конверт. В нем 400 рублей. С досады заматерился я в голос, от злости слезы выступили. Что было делать? Идти с повинной к начальнику РОВД? К прокурору? Ну, назначили бы для начала служебное расследование, об отпуске забыть пришлось бы – это наименьшее зло. Доказать, что деньги принес именно тот мужик неприятный практически невозможно. В любом случае придется всех, кто в кабинет заходил за прошедшую неделю допрашивать-беседовать. Шуму будет много, неприятностей еще больше не только для меня лично, но и для всего райотдела. Ситуация – хоть стреляйся.

     Тут Петрович опять стол оглядел, убедился, что интерес к его рассказу не угас, и спросил присутствующих следователей: «Какой совет я, молодой-необстрелянный, выдал своему подследственному? Ну, конечно, что надо было поехать к этому гаду и вернуть деньги!»

     Игорь посмотрел на меня сочувственно, зеленый ты, мол, жизненными передрягами не битый, и говорит:

     – Лет восемь тому назад, когда я и года не проработал, один молодой перспективный следователь в аналогичной ситуации так и поступил. Приехал к взяткодателю домой и кинул тому в наглую рожу конверт. При этом криком кричал, что не позволит честь мундира запятнать, социалистическую законность подрывать, бросать тень на правоохранительные органы. Этот гад спокойно деньги достал и заявил, что в конверте, который он «забыл» в РОВД была тысяча, а возвращают ему всего триста. Да еще ехидничать взялся, что чести мундира, мол, хватило только на тридцать процентов. Тут из соседней комнаты женщина выскочила и этой сволочи в волосы вцепилась: «Скрысятничал себе семьсот рублей!». Драка началась. Соседи наряд вызвали. Молодого следователя, потрепав ему предварительно кучу нервов, уволили.

     В этом месте Петрович сделал очередную паузу и заявил, что в те времена он ничего посоветовать не мог. А сейчас с высоты накопленного опыта и знаний может рекомендовать юридически безупречную линию поведения, чтобы достойно выйти из такой критической ситуации. И если его предложение будет востребовано, он готов провести семинар на занятиях следователей по профподготовке. Не дождавшись соответствующего предложения, он вновь вернулся к покаянному рассказу Игоря.

     – Истратил я эти деньги во время отпуска. Деньги ушли, а осадок остался. Я второй раз дал себе клятву, что это было в последний раз. Понимал, что добром такие вещи не кончаются.

     Прошло еще почти два года. Подошла моя очередь, и выделили мне двухкомнатную квартиру, семья то разрослась до четырех человек. Надо было думать, чем квартиру обставить. И неожиданно появилась возможность купить румынский спальный гарнитур (у кого-то из стоявших на очереди обстоятельства изменились). А денег мы не поднакопили, пришлось искать, кто бы мог занять на полгода хотя бы 800 рублей.

     Допрашивал я подозреваемого, и в это время жена позвонила. Насчет денег поинтересовалась. Я ей объясняю, что 800 рублей не всякий займет, потому что не у каждого такие денежки есть. Говорю, что завтра, если получится, один знакомый обещал принести. А подозреваемый понял этот разговор, как прозрачный намек на взятку. На следующий день на допросе дал мне конверт, говорит, покупайте гарнитур. Я сдуру конверт в руки взял и деньги достал. Тут кагэбэшники в кабинет и влетели, меня с конвертом и деньгами в руках сфотографировали. Дальше и рассказывать нечего.

     Петрович с огорчением осознал, что вся эта прелюдия, способная в нынешние времена довести до слез каких-нибудь сердобольных дамочек, его гостей не особенно впечатлила, а, возможно, и утомила. Они с вожделением улавливали запах шашлыка, который вот-вот надо было подавать к столу, да и тост очередной назрел. Пришлось ему наступить на горло собственной песне и изложить дальнейшие свои действия сухо, по-протокольному.

     – О результатах первого допроса я сообщил комитетчикам, а к прокурору явился к вечеру следующего дня. Мое изложение показаний Игоря он выслушал спокойно, хотя и хмыкнул пару раз. Хмыкание, как было известно всем сотрудникам прокуратуры, предвещало после окончания доклада «тыкание» в допущенные промахи. Я сработал на опережение. Сказал, что Игорь продемонстрировал хорошее владение темой взяточничества, показал профессиональный подход к установлению со мной психологического контакта. Первый и второй эпизоды, сами по себе не содержащие состава преступления, должны были по его расчету вызвать доверие, создать атмосферу искренности и автоматом повлиять на оценку третьего, основного события – устранить умысел на получение взятки, представив телефонный разговор о 800 рублях, как случайное совпадение, ошибочно квалифицированное, как вымогательство взятки. Я обратился к оперативникам КГБ с просьбой тщательно перепроверить все обстоятельства по приобретению импортной мебели.

     Должен обратить ваше внимание, мои молодые коллеги, а даже те из вас, кто перешагнул пятидесятилетний рубеж, вряд ли знают, что в советские времена импортные гарнитуры нельзя было купить, просто зайдя в магазин. Надо было попасть в списки желающих и два-три года каждый месяц проходить перекличку в очереди. Последний месяц переклички проводились почти каждый день. Не явившихся безжалостно вычеркивали. Директора мебельных магазинов в такие очереди систематически записывали «верных» людей. Когда возникал богатый покупатель, готовый за срочную покупку накинуть сверху две-три сотни рублей, директора «подсказывали» такому нетерпеливому, но щедрому просителю, к кому в очереди можно обратиться и «купить» в ней место, избегая уголовной ответственности за взяточничество. Когда с покупателя даже таким путем было опасно сорвать эти двести-триста рублей, например, он был, как в нашем примере, сотрудником правоохранительных органов, его перенаправляли в магазин, расположенный в другом районе, иногда и в соседнюю область. А там тоже работали по наезженной схеме.

     Однако сначала меня ожидало разочарование. В соседних районах ничего добыть не удалось. А интуиция подсказывала, что надо рыть шире и глубже. И настойчивость была вознаграждена. Сотрудники КГБ установили, что особо «деликатных» покупателей отправляли аж в другую республику, в Меркенский район Казахстана. Водитель фургона, доставлявший мебель покупателям, уверенно опознал жену Игоря и сообщил адрес, куда отвез уже КУПЛЕННЫЙ ею гарнитур. Купленный как раз в тот день, когда Игорь, в присутствии своего подследственного, говорил по телефону о 800 рублях. Таким образом, он уже ЗАПЛАТИЛ за мебель и ловко воспользовался ситуацией, чтобы обозначить сумму взятки.

     Прокурор сдержанно одобрил мои действия, а на похвалу я и не рассчитывал. На следующий день, когда сотрудники прокуратуры ожидали в приемной прокурора приглашения на заседание, я услышал, как он, завершая разговор по телефону, сказал: «Уверен, что следствие по взятке в РОВД идет на хорошем уровне – у нас родился следак!»

     Я знаю, что сейчас это слово используется по поводу и без. Более того, оно приобрело даже пренебрежительно-уничижительный оттенок. В конце тридцатых годов прошлого века в нашей стране родилось стахановское движение. Начало ему положил шахтер Стаханов, который за смену выдавал в забое по пять, а то и шесть норм по добыче угля. Его последователей, а их было тысячи, называли стахановцами. Люди этим гордились. А через полвека человеку, работающему самозабвенно, с упоением, не считаясь со временем, стали с укором говорить: «Что? Стахановцем хочешь стать?»

     Хочу в завершение моего рассказа предложить тост и за возвращение изначального смысла этому легендарному слову – СЛЕДАК, но главное, чтобы все следователи, повинуясь требованиям Закона, помнили и о совести. Потому что и вам, и ей жить среди людей!